Страница:
Брежнев вновь стал настаивать на том, что Хрущева следует физически ликвидировать. Семичастный размышлял: «И вообще как такое возможно было бы осуществить? Ни я, ни Брежнев своей собственной рукой никогда бы ничего такого не сделали. Тогда кто же это должен быть? «Некто» из круга тех, кто десятки лет работает с Хрущевым? Кто его охраняет и готовит еду?» Он энергично возражал Брежневу: «Сначала вы меня информировали о плане созвать пленум Центрального Комитета и на нем поставить этот вопрос. Я считаю, что только такое решение возможно, – твердо подытожил я». «Сразу же после встречи с Брежневым, – вспоминал Семичастный, – я снял трубку и позвонил Шелепину. "Послушай, – сказал я ему, – тянут нас куда-то в сторону. Хотят чужими руками совершить преступление, а потом?… Что будет потом?" "Кто его знает, что будет потом!" Шелепин был полностью со мной во всем согласен». Бывшие комсомольские руководители разгадали коварство Брежнева и его союзников. Ведь последние могли свалить убийство Хрущева на Шелепина и Семичастного, а затем, быстро их устранив, объявить о спасении страны от зловещих заговорщиков, которые убили Хрущева и готовили убийство других членов Президиума ЦК.
Недоверие друг к другу сдерживало заговорщиков и мешало в осуществлении рос планов. Подозрения стал вызывать и Н.Г. Игнатов. Семичастный писал, что «Игнатов… старался на обоих фронтах обеспечить себе "задние ворота", чтобы иметь возможность в случае успеха или провала замысла против Хрущева снова вернуться в Политбюро (Президиум ЦК. – Прим. авт.). С одной стороны, вел переговоры с Брежневым, а с другой – передал через своего охранника предостерегающий сигнал Сергею Хрущеву, а через него – и его отцу, Никите Сергеевичу».
В середине сентября 1964 года Сергей Хрущев находился в особняке на Ленинских горах, когда однажды вечером раздался звонок «вертушки», то есть аппарата правительственной связи. Спрашивали Никиту Сергеевича. С.Н. Хрущев удивился, так как был уверен, что всем известно, что его отца нет в Москве. Звонил Василий Иванович Галюков, бывший начальник охраны Н.Г. Игнатова. Он сказал С. Хрущеву: «Выслушайте меня… Мне стало известно, что против Никиты Сергеевича готовится заговор! Об этом я хотел сообщить ему лично. Это очень важно. О заговоре мне стало известно из разговора Игнатова. В него вовлечен широкий круг людей». Когда Сергей Хрущев предложил В.И. Галюкову сообщить об этом Семичастному, тот ответил: «К Семичастному я обратиться не могу, он сам активный участник заговора вместе с Шелепиным, Подгорным и другими. Обо всем этом я хотел лично рассказать Никите Сергеевичу. Ему грозит опасность».
В.И. Галюков и С.Н. Хрущев договорились встретиться на Кутузовском проспекте. По пути Сергей Хрущев вспоминал, что его сестра Рада уже говорила о звонке некоей женщины, предупреждавшей ее о заговоре против их отца летом 1964 года. С подобным предупреждением обратился к Раде и бывший управляющий делами ЦК В.В. Пивоваров, но начальник 4-го Главного управления Министерства здравоохранения A.M. Марков посоветовал Раде не обращать внимания на эти предупреждения.
Тем временем Сергей Хрущев подъехал к дому на Кутузовском проспекте, где Галюков подсел в его машину, и они поехали за город. Лишь оказавшись в вечернем подмосковном лесу, Галюков стал рассказывать Сергею Хрущеву. По его словам, 3 августа Н.Г. Игнатов попросил его сопровождать во время своего отдыха на юге. 8 августа они прибыли в Сочи в санаторий «Россия» на правительственную дачу, предоставляемую обычно лишь для членов Президиума ЦК. По ходу дела Игнатов объяснил Галюкову, что его пребывание на даче обеспечивают Шелепин и Семичастный. Галюкова якобы удивило, «почему плохо скрываемая вражда сменилась такой сердечностью».
В ходе своего пребывания в санатории Игнатов постоянно встречался с местными руководителями различных областей. Галюков рассказал, что во время встречи с секретарем Чечено-Ингушского обкома Титовым и председателем Волгоградского облисполкома Чмутовым «рассказывали анекдоты о Хрущеве. Все громко смеялись». Однако в этом Галюков не увидел «ничего подозрительного». В это время все рассказывали анекдоты о Хрущеве. 29 августа Игнатов вел телефонный разговор с Брежневым, при котором присутствовал Галюков. В ходе разговора он сообщал Брежневу, что первый секретарь КП Армении Заробян «настроен хорошо». Он сказал в трубку о Заробяне: «Наш человек», а затем добавил: «Леня, но об одном я тебя прошу, все надо сделать до ноября». Игнатова несколько беспокоили настроения грузинского руководства, но Брежнев его успокоил. Кроме того, он сказал Брежневу, что он собирается «прощупать» первого секретаря Краснодарского сельского крайкома Г.И. Воробьева.
31 августа Игнатов прибыл с Галюковым в Краснодар, где встретился с Воробьевым на митинге по случаю вручения краю ордена. После митинга Игнатов до поздней ночи ходил с Воробьевым по парку правительственного особняка, и они о чем-то долго разговаривали. На следующий день, 1 сентября, беседа между Игнатовым и Воробьевым была продолжена. Вскоре в нее включились Н.И. Байбаков и первый секретарь Ростовского обкома Миронов. Во время этой беседы позвонил Брежнев, который позвал Игнатова. Последний сообщил Брежневу: «У меня здесь Воробьев, мы с ним обо всем переговорили. Говорил я еще и с саратовским секретарем Шибаевым. Сначала не понимали друг друга, но потом нашли общий язык, так что с ним тоже все в порядке, я его обработал».
6 сентября, после обеда, на котором Игнатов опять встречался с рядом местных руководителей, ему позвонил Подгорный. В ответ на пожелания Подгорного успехов, Игнатов, по словам Галюкова, ответил: «Главный успех не от нас, а от тебя зависит». «Тут, – сказал Галюков, – он обратил внимание, что я остался в кабинете, и кивнул мне – можешь быть свободен. Я потихоньку вышел и закрыл дверь.» Галюков констатировал: «Происходившее в последние дни – шушуканье допоздна, недомолвки, намеки – все это возбуждало любопытство и настораживало меня. Вот и сейчас выставили».
Галюков вспоминал, что 7 сентября, «проводив краснодарцев домой, Николай Григорьевич пригласил меня на прогулку. "Видишь, никто за него и тоста не поднял. Это хорошо"! – с удовлетворением произнес Игнатов. "За кого «за него»?" – не понял я. "За Никиту". Без видимой связи с предыдущим он добавил: "Титов – хороший человек"».
Больше встреч и бесед Игнатова, вызвавших подозрения у Галюкова, не было. Но после возвращения в Москву Галюков стал свидетелем телефонных разговоров Игнатова. Тот пытался дозвониться до отдыхавших Кириленко и Брежнева. Ему ответили: Кириленко купается в море, а Брежнев заболел. Услышав эти ответы, Игнатов разволновался. Шагая из угла в угол, он приговаривал: «Болеет или не болеет? Что это у него за болезнь? Нужная это болезнь или ненужная?…» Почувствовав себя лишним, я вышел. Вернулся я в кабинет примерно через час. Игнатов сидел в кожаном кресле и умиротворенно улыбался. «"Ничего. Все в порядке. У него просто грипп. Все нормально", – сказал он».
Галюков недоумевал: «почему грипп у Брежнева – это нормально? Но этот разговор добавил к списку необычных событий, происходивших в течение последнего месяца. Если сложить все эти мелочи вместе, получается подозрительная картина. Недомолвки, намеки, беседы один на один с секретарями обкомов, неожиданная дружба с Шелепиным и Семичастным, частые звонки Брежневу, Подгорному, Кириленко… Почему упоминается ноябрь? Что должно быть сделано до ноября?»
Рассказ Галюкова занял два часа. К этому времени совсем стемнело. Сергей Хрущев решил: «Надо все не спеша обдумать и решить, что делать дальше. Пороть горячку в таком деле нельзя». Он поблагодарил Галюкова, взял у него домашний номер телефона, который тот дал с большой неохотой. Позже Сергей Хрущев узнал, что предосторожности были напрасными: КГБ СССР все было известно о переговорах Галюкова с ним.
Кто был прав: Сергей Хрущев, который верил Галюкову, что тот действовал по собственной инициативе, или Владимир Семичастный, который считал, что Галюкова направил к Сергею Хрущеву Игнатов, чтобы на всякий случай «подстраховаться» и доказать преданность Хрущеву? Версия Семичастного не выдерживает критики, так как из содержания рассказа Галюкова следовало, что Игнатов являлся ярым ненавистником Хрущева и одним из энергичных инициаторов заговора. Вряд ли после такого рассказа Галюкова Хрущев доверился бы Игнатову. В то же время поверить тому, что Галюков действовал в одиночку, также трудно. Эта версия отвечает той, что была обыграна в фильме «Серые волки». Однако Семичастный справедливо указывает в своих мемуарах: «По ходу действия фильма Галюкова убивают. Это абсолютный вымысел. После известных событий 1964 года, он, живой и здоровый, работал у Мураховского, бывшего первого заместителя Предсовмина». Сергей Хрущев подтверждал, что вплоть до конца 1980-х годов Галюков работал в аппарате Совета Министров СССР. Если бы Галюкова считали человеком, который едва не сорвал заговор против Хрущева, то вряд ли после отставки Хрущева руководство КГБ СССР допустило бы не только пребывание Галюкова в аппарате Совета Министров СССР, но и в Москве вообще.
Почему Галюков не был наказан? С.Н. Хрущев утверждал в своих воспоминаниях, что Галюков находился под наблюдением КГБ. Он писал, что домашний телефон Галюкова, а также «телефон правительственной связи в квартире Хрущева… прослушивался, а наша встреча с Василием Ивановичем была зафиксирована от первого до последнего шага. И потом мы не могли сделать ни шагу без ведома "компетентных органов". Почему же руководство КГБ СССР во главе с Семичастным, получавшее сведения о переговорах Галюкова с Сергеем Хрущевым, не помешало им? Можно сделать предположение: действия Галюкова были на руку Семичастному, так как он и Шелепин были заинтересованы в том, чтобы спровоцировать Хрущева на активные действия.
В это время Семичастный и его союзник Шелепин стремились ускорить ход событий. В своих воспоминаниях Семичастный писал: «Для нас с Шелепиным один вопрос сменялся другим. Что предпримет Хрущев, если к нему просочится новая информация и снимет все его сомнения? Придет ли ему на помощь Малиновский (которому до сих пор еще никто ничего не сказал!) – так, как семь лет назад Никите Сергеевичу помог Жуков? Как тогда Хрущев поведет себя по отношению ко мне и Шелепину? О чем придется говорить с Брежневым и Подгорным? Мы превратимся в заговорщиков? Станем врагами? Нерешительность Брежнева становилась опасной. Поэтому при следующей встрече с ним я уже давил на него: "Неопределенность решения грозит мне и всем вам большой опасностью". И я произнес слова, которые наконец-то подтолкнули Брежнева к решительным действиям. "Помните, – сказал я, – если Хрущев узнает правду, то прежде всего он отдаст приказ мне, чтобы я, в соответствии со своими служебными обязанностями, арестовал вас как члена «антипартийной группы». И я, Леонид Ильич, буду вынужден это сделать"». Однако Семичастный вряд ли стал спокойно ожидать такого развития ситуации. Предупреждая через Галюкова Хрущева о готовящемся заговоре, Семичастный подталкивал его, а тем самым и Брежнева к активным действиям. В то же время те сведения, которые сообщил Галюков Сергею Хрущеву, лишь помогли сбить его отца с толку.
Возможно, заговорщики узнали, что некоторые люди уже попытались предупредить Хрущева и членов его семьи о готовящемся заговоре. Однако все эти предупреждения не содержали ничего конкретного. Между тем опасность того, что люди, занимавшие значительно более высокое положение, чем те, что до сих пор пытались предупредить Хрущева о заговоре, была велика. Как следует из воспоминаний тогдашнего первого секретаря П.Е. Шелеста, в ходе двух бесед, которые с ним вел Л.И. Брежнев, он «решил держаться на расстоянии», сказав: «Вы сами там и разбирайтесь. Мы в низах работаем». Шелест откликнулся лишь на слова Брежнева: «Мы думаем собрать Пленум и покритиковать его», сказав: «Так в чем дело? Я – за».
Не поддержал критику Хрущева, высказанную Н.Г. Егорычевым, первый секретарь ЦК партии Литвы А.Ю. Снечкус. Позже он объяснял Егорычеву, что счел его слова провокацией. Егорычев вспоминал: «Я проводил зондаж и с ленинградцами. Секретарь обкома Василий Толстиков так и не понял, о чем речь. Убеждал меня, что Хрущев – молоток. А к моим доводам, что этот молоток расколотил вдребезги отношения со всеми, с кем мог, Толстиков остался глух». Неудачно прошла беседа и с М.А. Сусловом, когда Егорычев во время похорон Мориса Тореза в июле 1964 года в Париже стал приводить примеры ошибочной политики Хрущева: «Вот, например, Хрущев выступает на пленуме и говорит, что нам такая Академия наук не нужна. Такая Академия была нужна царю… А для чего отнимают приусадебные участки у врачей и учителей, работающих в сельской местности? Я только что приехал из Владимирской области. Там по участкам сельской интеллигенции прошли тракторами, поломали заборы, перепахали посадки на огородах». Суслов, по словам Егорычева, «замял разговор».
Любой из этих людей мог сообщить Хрущеву о нелояльных речах Егорычева. Могли донести и на Демичева, Шелепина, Брежнева, Полянского, Подгорного, которые вели такие же беседы с различными руководителями разного уровня. Эти сведения могли исходить от людей, которых, в отличие от Галюкова, Хрущев хорошо знал и мог им доверять. Между тем как сведения, которые передал Галюков, были так составлены, что могли привести Хрущева и близких к нему людей к неверным выводам и толкнуть к ошибочным действиям.
Во-первых, по словам Галюкова, некие события должны были развернуться перед ноябрем, а стало быть, получалось, что вплоть до конца октября у Хрущева было время. Во-вторых, из рассказа Галюкова следовало, что главной фигурой в предполагаемом заговоре был Игнатов, не обладавший реальной властью. Более того, получалось, что поведение Брежнева и других членов Президиума ЦК вызывали у Игнатова сомнения и даже тревогу, а стало быть, они еще не сделали окончательный выбор. В-третьих, из рассказа следовало, что пока Игнатов лишь занимался ведением каких-то переговоров с руководителями обкомов и ему, скорее всего, еще предстояло немало вести такие переговоры. В-четвертых, из рассказа Галюкова нельзя было ничего понять о роли Шелепина и Семичастного. В-пятых, в рассказе Галюкова ни слова не говорилось о Малиновском. Между тем Хрущев прекрасно знал из опыта событий в июне 1953 года и в июне 1957 года, что без руководителей силовых структур осуществить смену руководства страны невозможно. Скорее всего, информация, которую передал Галюков, была им согласована с руководством КГБ. Ведь бывший начальник охраны Игнатова работал в этой системе.
Наконец, Хрущев мог предположить, что тайные переговоры Игнатова с Брежневым, Подгорным и местными руководителями свидетельствуют не о стремлении сместить его, а об их недовольстве теми переменами, которые Хрущев собирался совершить на ноябрьском пленуме ЦК КПСС. Об этом писал Сергей Хрущев: «Я слышал о планах отца. На Пленуме для начала собирались расширить состав Президиума ЦК. За последние годы выросла молодежь: Шелепин, Андропов, Ильичев, Поляков, Сатюков, Харламов, Аджубей. Очень инициативные товарищи». Но вряд ли разговорчивый Никита Сергеевич посвятил в свой планы лишь своего сына. Скорее всего, Брежнев и другие заговорщики были знакомы с планами Хрущева. Зная об этом, Хрущев мог решить, что эти люди сговариваются лишь с целью помешать расширению членов Президиума ЦК КПСС. Поскольку Хрущев собирался ввести Шелепина в состав Президиума ЦК, он не мог поверить тому, что Шелепин заодно с Брежневым.
Есть сведения о том, что включением в состав Президиума ЦК новых членов Хрущев не собирался ограничиться. Еще на июльском пленуме ЦК КПСС Хрущев сообщил, что на намеченном на ноябрь пленуме ЦК будет предложена новая реорганизация управления сельского хозяйства. Он собирался ликвидировать межрайонные территориальные управления, созданные после мартовского (1962 г.) пленума ЦК. Одновременно он готовил реформы в области науки. Хрущев решительно поставил вопрос: нужна ли стране Академия наук? 18 июля Хрущев направил свою записку «О руководстве сельским хозяйством в связи с переходом на путь интенсификации». Кроме того, Хрущев предложил пересмотреть главные направления и задачи планирования на 1966—1970 годы. 26 сентября на совместном заседании Президиума ЦК и Совета Министров СССР (в нем участвовало 400 человек) Хрущев без согласования с членами Президиума ЦК предложил заменить пятилетние планы семилетними и восьмилетними. Очевидно, что, увидев невыполнение плана семилетки по сельскому хозяйству, Хрущев хотел скрыть этот факт в новых планах развития.
24 июля на заседании Конституционной комиссии Хрущев высказал свои замечания по проекту новой Конституции СССР. Генерал-полковник Н.И. Москвителев, служивший в это время в Киеве, вспоминал, как в середине сентября 1964 года прибывший из Москвы генерал Г.П. Данин «собрал нас, коммунистов» и сказал, что «все мы накануне великого события. Через день-два придет указание, и мы будем называть Никиту Сергеевича нашим вождем». Возможно, что генерал был под впечатлением каких-то разговоров, которые вели наиболее рьяные сторонники Хрущева. Действительно, уже на XXII съезде Хрущева объявили «продолжателем дела Ленина».
Между тем эти очередные преобразования, намеченные Хрущевым, вызвали ропот среди многих руководящих деятелей страны. Историк С. Семанов писал: «Одни стонали от того, что "пошли под хвост" плоды долгой и упорной работы по составлению народнохозяйственных планов и балансов. Других пугали «идеологические» аспекты грядущей государственной реформы. Третьи со страхом ждали обещанной «перетряски» кадров. Эта атмосфера недовольства, тревоги и неуверенности способствовала тому, что ряды «заговорщиков» стали быстро пополняться». Росло недовольство и среди рядовых членов партии. Последней каплей, переполнившей чашу терпения сельской интеллигенции, было решение о ликвидации приусадебных участков у этой категории лиц. И.П. Казанец, работавший на Украине, вспоминал: «Мы тогда в Совете министров Украины за один месяц получили 16 тысяч возмущенных писем». Казанец говорил об этом Хрущеву, но тот настаивал на своей очередной реформе.
Сохранялось недовольство и разделением местных органов партии на городские и сельские. Этим также воспользовались заговорщики. С. Семанов привел свидетельства работника Псковского обкома партии Ю. Королева: «Брежнев в один из сентябрьских дней 1964 года вызвал к себе группу руководящих работников (в том числе и меня) и дал поручение: побывать в нескольких республиках и областях. Мы поняли: надо посмотреть, как реагируют на это решение (раздел партийных организаций на промышленные и сельскохозяйственные) руководители и коммунисты на местах.
Но дал задание Леонид Ильич в какой-то неясной форме, намеками. Видно, сам боялся провала собственной миссии. Поэтому говорил примерно так: «Это правильное мероприятие, верное партийное решение. ЦК одобрил его. Вы только посмотрите повнимательнее, как на местах народ реагирует, довольны люди или нет. Через некоторое время группа докладывала Брежневу итоги своих поездок. Беседа велась очень осторожно, без каких-либо политических оценок и крайних выводов. Леонид Ильич, как мне показалось, был удовлетворен общими результатами. Они, бесспорно, свидетельствовали о неудаче эксперимента и падении авторитета Хрущева в партийных кругах».
В сентябре же была проведена встреча многих из руководителей заговора в Ставрополье, которых принимал тогдашний секретарь Ставропольского крайкома партии Ф. Кулаков. Об этих событиях ничего не рассказывал Сергею Хрущеву Галюков. Создается впечатление, что заговорщики умышленно выбрали Сергея Хрущева для передачи умело сфабрикованной информации. Вероятно, они догадывались, что Сергей Хрущев, в отличие от своего отца, не заметит пробелов и нескладностей в версии Галюкова. Они знали, что Сергей Хрущев больше разбирается в своей работе у Челомея, чем в государственных делах.
В то же время, если заговорщики рассчитывали на невнимание Сергея Хрущева к проблемам государства, то они явно перестарались, так как он не спешил бить тревогу. Судя по его воспоминаниям, этот молодой ученый думал прежде всего о себе и о том, не повредит ли ему в будущем участие в этой интриге. Ни интересы страны, ни даже забота о положении его отца не заставили его действовать немедленно. Сергей Хрущев вспоминал: «И Брежнев, и Подгорный, и Косыгин, и Полянский – все они часто бывают у нас в гостях, гуляют, шутят. Многих я помню с детства еще по Киеву. Если все это окажется ерундой, выдумкой малознакомого человека… что они будут обо мне думать?» Сергей Хрущев решил подождать возвращения отца с ракетного полигона, где проходили испытания ракет предприятий Янгеля и Челомея. Когда же Н.С. Хрущев вернулся домой, то сын стал интересоваться прежде всего тем, почему были отвергнуты ракеты Челомея, в создании которых он принимал участие. Лишь через неделю после возвращения отца Сергей сообщил ему о беседе с Галюковым. Поэтому старания Семичастного ускорить развитие событий не сразу увенчались успехом.
Первой внешней реакцией Хрущева на пересказ Сергеем информации Галюкова было недоверие к ней: «Нет, это невероятно… Брежнев, Подгорный, Шелепин – совершенно разные люди. Не может этого быть… Игнатов – возможно. Он очень недоволен, и вообще он нехороший человек. Но что у него может быть общего с другими?» На самом деле Хрущев тут же решил проверить информацию, полученную его сыном. 29 сентября в первый же рабочий день после возвращения с ракетодрома Хрущев побеседовал с Подгорным в присутствии Микояна. Н.С. Хрущев говорил сыну: «Я в двух словах пересказал им твой рассказ. Подгорный просто высмеял меня. "Как вы только могли такое подумать, Никита Сергеевич?" – вот его буквальные слова». Услыхав это, Сергей Хрущев подумал прежде всего о себе: «У меня сердце просто упало. Этого мне только не хватало: завести себе врага на уровне члена Президиума ЦК! Ведь если все это ерунда, то Подгорный, да и другие, кому он не преминет обо всем рассказать, никогда мне не простят. Все, что я рассказал, можно квалифицировать как провокацию против них».
Скорее всего, Хрущев не слепо доверился Подгорному, а решил просто увидеть его реакцию на обвинение в заговоре. Хрущев не рассказал сыну о том, что он поставил вопрос о заговоре в лоб перед всеми членами Президиума ЦК. Ссылаясь на слова Игнатова, историк С.Н. Семанов писал, что перед своим отъездом на отдых в Пицунду, Хрущев сказал на заседании Президиума ЦК: «Что-то вы, друзья, против меня затеваете. Смотрите, в случае чего разбросаю, как щенят». По словам Игнатова, многих из присутствовавших это повергло в полушоковое состояние. Придя в себя, «друзья» чуть ли не хором стали клясться, что ни у кого из них и в помыслах не было и быть не могло. Тем не менее Хрущев, обращаясь к Микояну, проговорил: «Давай-ка, Анастас Иванович, займись этим делом, постарайся выяснить, что это за мышиная возня». Не исключено, что таким образом Хрущев хотел спровоцировать заговорщиков на некие действия, которые бы безошибочно свидетельствовали об их заговоре.
1 октября Хрущев улетел в Крым, оттуда съездил в Краснодарский край, а затем прибыл на отдых в Пицунду. Перед отъездом он сказал, чтобы в его отсутствие Сергей организовал встречу Галюкова с Микояном. Из этого следовало, что Хрущев отнюдь не доверился словам Подгорного и заверениям других членов Президиума ЦК. Тем временем происходило то, чего больше всего опасался Семичастный: Хрущева стремились предупредить о наличии заговора те местные руководители, которых он хорошо знал и которым он мог бы поверить. КГБ надо было постоянно следить, чтобы такие люди не вступили в контакт с Хрущевым. Позже секретарь ЦК Компартии Украины О.И. Иващенко рассказала С.Н. Хрущеву, что в начале октября пыталась дозвониться до его отца по «ВЧ», но соединиться с ним ей не удалось. Вместо информации, которую Хрущев мог получить от Иващенко и других людей, которым он мог всецело доверять, он располагал лишь туманными сведениями от Галюкова.
Недоверие друг к другу сдерживало заговорщиков и мешало в осуществлении рос планов. Подозрения стал вызывать и Н.Г. Игнатов. Семичастный писал, что «Игнатов… старался на обоих фронтах обеспечить себе "задние ворота", чтобы иметь возможность в случае успеха или провала замысла против Хрущева снова вернуться в Политбюро (Президиум ЦК. – Прим. авт.). С одной стороны, вел переговоры с Брежневым, а с другой – передал через своего охранника предостерегающий сигнал Сергею Хрущеву, а через него – и его отцу, Никите Сергеевичу».
В середине сентября 1964 года Сергей Хрущев находился в особняке на Ленинских горах, когда однажды вечером раздался звонок «вертушки», то есть аппарата правительственной связи. Спрашивали Никиту Сергеевича. С.Н. Хрущев удивился, так как был уверен, что всем известно, что его отца нет в Москве. Звонил Василий Иванович Галюков, бывший начальник охраны Н.Г. Игнатова. Он сказал С. Хрущеву: «Выслушайте меня… Мне стало известно, что против Никиты Сергеевича готовится заговор! Об этом я хотел сообщить ему лично. Это очень важно. О заговоре мне стало известно из разговора Игнатова. В него вовлечен широкий круг людей». Когда Сергей Хрущев предложил В.И. Галюкову сообщить об этом Семичастному, тот ответил: «К Семичастному я обратиться не могу, он сам активный участник заговора вместе с Шелепиным, Подгорным и другими. Обо всем этом я хотел лично рассказать Никите Сергеевичу. Ему грозит опасность».
В.И. Галюков и С.Н. Хрущев договорились встретиться на Кутузовском проспекте. По пути Сергей Хрущев вспоминал, что его сестра Рада уже говорила о звонке некоей женщины, предупреждавшей ее о заговоре против их отца летом 1964 года. С подобным предупреждением обратился к Раде и бывший управляющий делами ЦК В.В. Пивоваров, но начальник 4-го Главного управления Министерства здравоохранения A.M. Марков посоветовал Раде не обращать внимания на эти предупреждения.
Тем временем Сергей Хрущев подъехал к дому на Кутузовском проспекте, где Галюков подсел в его машину, и они поехали за город. Лишь оказавшись в вечернем подмосковном лесу, Галюков стал рассказывать Сергею Хрущеву. По его словам, 3 августа Н.Г. Игнатов попросил его сопровождать во время своего отдыха на юге. 8 августа они прибыли в Сочи в санаторий «Россия» на правительственную дачу, предоставляемую обычно лишь для членов Президиума ЦК. По ходу дела Игнатов объяснил Галюкову, что его пребывание на даче обеспечивают Шелепин и Семичастный. Галюкова якобы удивило, «почему плохо скрываемая вражда сменилась такой сердечностью».
В ходе своего пребывания в санатории Игнатов постоянно встречался с местными руководителями различных областей. Галюков рассказал, что во время встречи с секретарем Чечено-Ингушского обкома Титовым и председателем Волгоградского облисполкома Чмутовым «рассказывали анекдоты о Хрущеве. Все громко смеялись». Однако в этом Галюков не увидел «ничего подозрительного». В это время все рассказывали анекдоты о Хрущеве. 29 августа Игнатов вел телефонный разговор с Брежневым, при котором присутствовал Галюков. В ходе разговора он сообщал Брежневу, что первый секретарь КП Армении Заробян «настроен хорошо». Он сказал в трубку о Заробяне: «Наш человек», а затем добавил: «Леня, но об одном я тебя прошу, все надо сделать до ноября». Игнатова несколько беспокоили настроения грузинского руководства, но Брежнев его успокоил. Кроме того, он сказал Брежневу, что он собирается «прощупать» первого секретаря Краснодарского сельского крайкома Г.И. Воробьева.
31 августа Игнатов прибыл с Галюковым в Краснодар, где встретился с Воробьевым на митинге по случаю вручения краю ордена. После митинга Игнатов до поздней ночи ходил с Воробьевым по парку правительственного особняка, и они о чем-то долго разговаривали. На следующий день, 1 сентября, беседа между Игнатовым и Воробьевым была продолжена. Вскоре в нее включились Н.И. Байбаков и первый секретарь Ростовского обкома Миронов. Во время этой беседы позвонил Брежнев, который позвал Игнатова. Последний сообщил Брежневу: «У меня здесь Воробьев, мы с ним обо всем переговорили. Говорил я еще и с саратовским секретарем Шибаевым. Сначала не понимали друг друга, но потом нашли общий язык, так что с ним тоже все в порядке, я его обработал».
6 сентября, после обеда, на котором Игнатов опять встречался с рядом местных руководителей, ему позвонил Подгорный. В ответ на пожелания Подгорного успехов, Игнатов, по словам Галюкова, ответил: «Главный успех не от нас, а от тебя зависит». «Тут, – сказал Галюков, – он обратил внимание, что я остался в кабинете, и кивнул мне – можешь быть свободен. Я потихоньку вышел и закрыл дверь.» Галюков констатировал: «Происходившее в последние дни – шушуканье допоздна, недомолвки, намеки – все это возбуждало любопытство и настораживало меня. Вот и сейчас выставили».
Галюков вспоминал, что 7 сентября, «проводив краснодарцев домой, Николай Григорьевич пригласил меня на прогулку. "Видишь, никто за него и тоста не поднял. Это хорошо"! – с удовлетворением произнес Игнатов. "За кого «за него»?" – не понял я. "За Никиту". Без видимой связи с предыдущим он добавил: "Титов – хороший человек"».
Больше встреч и бесед Игнатова, вызвавших подозрения у Галюкова, не было. Но после возвращения в Москву Галюков стал свидетелем телефонных разговоров Игнатова. Тот пытался дозвониться до отдыхавших Кириленко и Брежнева. Ему ответили: Кириленко купается в море, а Брежнев заболел. Услышав эти ответы, Игнатов разволновался. Шагая из угла в угол, он приговаривал: «Болеет или не болеет? Что это у него за болезнь? Нужная это болезнь или ненужная?…» Почувствовав себя лишним, я вышел. Вернулся я в кабинет примерно через час. Игнатов сидел в кожаном кресле и умиротворенно улыбался. «"Ничего. Все в порядке. У него просто грипп. Все нормально", – сказал он».
Галюков недоумевал: «почему грипп у Брежнева – это нормально? Но этот разговор добавил к списку необычных событий, происходивших в течение последнего месяца. Если сложить все эти мелочи вместе, получается подозрительная картина. Недомолвки, намеки, беседы один на один с секретарями обкомов, неожиданная дружба с Шелепиным и Семичастным, частые звонки Брежневу, Подгорному, Кириленко… Почему упоминается ноябрь? Что должно быть сделано до ноября?»
Рассказ Галюкова занял два часа. К этому времени совсем стемнело. Сергей Хрущев решил: «Надо все не спеша обдумать и решить, что делать дальше. Пороть горячку в таком деле нельзя». Он поблагодарил Галюкова, взял у него домашний номер телефона, который тот дал с большой неохотой. Позже Сергей Хрущев узнал, что предосторожности были напрасными: КГБ СССР все было известно о переговорах Галюкова с ним.
Кто был прав: Сергей Хрущев, который верил Галюкову, что тот действовал по собственной инициативе, или Владимир Семичастный, который считал, что Галюкова направил к Сергею Хрущеву Игнатов, чтобы на всякий случай «подстраховаться» и доказать преданность Хрущеву? Версия Семичастного не выдерживает критики, так как из содержания рассказа Галюкова следовало, что Игнатов являлся ярым ненавистником Хрущева и одним из энергичных инициаторов заговора. Вряд ли после такого рассказа Галюкова Хрущев доверился бы Игнатову. В то же время поверить тому, что Галюков действовал в одиночку, также трудно. Эта версия отвечает той, что была обыграна в фильме «Серые волки». Однако Семичастный справедливо указывает в своих мемуарах: «По ходу действия фильма Галюкова убивают. Это абсолютный вымысел. После известных событий 1964 года, он, живой и здоровый, работал у Мураховского, бывшего первого заместителя Предсовмина». Сергей Хрущев подтверждал, что вплоть до конца 1980-х годов Галюков работал в аппарате Совета Министров СССР. Если бы Галюкова считали человеком, который едва не сорвал заговор против Хрущева, то вряд ли после отставки Хрущева руководство КГБ СССР допустило бы не только пребывание Галюкова в аппарате Совета Министров СССР, но и в Москве вообще.
Почему Галюков не был наказан? С.Н. Хрущев утверждал в своих воспоминаниях, что Галюков находился под наблюдением КГБ. Он писал, что домашний телефон Галюкова, а также «телефон правительственной связи в квартире Хрущева… прослушивался, а наша встреча с Василием Ивановичем была зафиксирована от первого до последнего шага. И потом мы не могли сделать ни шагу без ведома "компетентных органов". Почему же руководство КГБ СССР во главе с Семичастным, получавшее сведения о переговорах Галюкова с Сергеем Хрущевым, не помешало им? Можно сделать предположение: действия Галюкова были на руку Семичастному, так как он и Шелепин были заинтересованы в том, чтобы спровоцировать Хрущева на активные действия.
В это время Семичастный и его союзник Шелепин стремились ускорить ход событий. В своих воспоминаниях Семичастный писал: «Для нас с Шелепиным один вопрос сменялся другим. Что предпримет Хрущев, если к нему просочится новая информация и снимет все его сомнения? Придет ли ему на помощь Малиновский (которому до сих пор еще никто ничего не сказал!) – так, как семь лет назад Никите Сергеевичу помог Жуков? Как тогда Хрущев поведет себя по отношению ко мне и Шелепину? О чем придется говорить с Брежневым и Подгорным? Мы превратимся в заговорщиков? Станем врагами? Нерешительность Брежнева становилась опасной. Поэтому при следующей встрече с ним я уже давил на него: "Неопределенность решения грозит мне и всем вам большой опасностью". И я произнес слова, которые наконец-то подтолкнули Брежнева к решительным действиям. "Помните, – сказал я, – если Хрущев узнает правду, то прежде всего он отдаст приказ мне, чтобы я, в соответствии со своими служебными обязанностями, арестовал вас как члена «антипартийной группы». И я, Леонид Ильич, буду вынужден это сделать"». Однако Семичастный вряд ли стал спокойно ожидать такого развития ситуации. Предупреждая через Галюкова Хрущева о готовящемся заговоре, Семичастный подталкивал его, а тем самым и Брежнева к активным действиям. В то же время те сведения, которые сообщил Галюков Сергею Хрущеву, лишь помогли сбить его отца с толку.
Возможно, заговорщики узнали, что некоторые люди уже попытались предупредить Хрущева и членов его семьи о готовящемся заговоре. Однако все эти предупреждения не содержали ничего конкретного. Между тем опасность того, что люди, занимавшие значительно более высокое положение, чем те, что до сих пор пытались предупредить Хрущева о заговоре, была велика. Как следует из воспоминаний тогдашнего первого секретаря П.Е. Шелеста, в ходе двух бесед, которые с ним вел Л.И. Брежнев, он «решил держаться на расстоянии», сказав: «Вы сами там и разбирайтесь. Мы в низах работаем». Шелест откликнулся лишь на слова Брежнева: «Мы думаем собрать Пленум и покритиковать его», сказав: «Так в чем дело? Я – за».
Не поддержал критику Хрущева, высказанную Н.Г. Егорычевым, первый секретарь ЦК партии Литвы А.Ю. Снечкус. Позже он объяснял Егорычеву, что счел его слова провокацией. Егорычев вспоминал: «Я проводил зондаж и с ленинградцами. Секретарь обкома Василий Толстиков так и не понял, о чем речь. Убеждал меня, что Хрущев – молоток. А к моим доводам, что этот молоток расколотил вдребезги отношения со всеми, с кем мог, Толстиков остался глух». Неудачно прошла беседа и с М.А. Сусловом, когда Егорычев во время похорон Мориса Тореза в июле 1964 года в Париже стал приводить примеры ошибочной политики Хрущева: «Вот, например, Хрущев выступает на пленуме и говорит, что нам такая Академия наук не нужна. Такая Академия была нужна царю… А для чего отнимают приусадебные участки у врачей и учителей, работающих в сельской местности? Я только что приехал из Владимирской области. Там по участкам сельской интеллигенции прошли тракторами, поломали заборы, перепахали посадки на огородах». Суслов, по словам Егорычева, «замял разговор».
Любой из этих людей мог сообщить Хрущеву о нелояльных речах Егорычева. Могли донести и на Демичева, Шелепина, Брежнева, Полянского, Подгорного, которые вели такие же беседы с различными руководителями разного уровня. Эти сведения могли исходить от людей, которых, в отличие от Галюкова, Хрущев хорошо знал и мог им доверять. Между тем как сведения, которые передал Галюков, были так составлены, что могли привести Хрущева и близких к нему людей к неверным выводам и толкнуть к ошибочным действиям.
Во-первых, по словам Галюкова, некие события должны были развернуться перед ноябрем, а стало быть, получалось, что вплоть до конца октября у Хрущева было время. Во-вторых, из рассказа Галюкова следовало, что главной фигурой в предполагаемом заговоре был Игнатов, не обладавший реальной властью. Более того, получалось, что поведение Брежнева и других членов Президиума ЦК вызывали у Игнатова сомнения и даже тревогу, а стало быть, они еще не сделали окончательный выбор. В-третьих, из рассказа следовало, что пока Игнатов лишь занимался ведением каких-то переговоров с руководителями обкомов и ему, скорее всего, еще предстояло немало вести такие переговоры. В-четвертых, из рассказа Галюкова нельзя было ничего понять о роли Шелепина и Семичастного. В-пятых, в рассказе Галюкова ни слова не говорилось о Малиновском. Между тем Хрущев прекрасно знал из опыта событий в июне 1953 года и в июне 1957 года, что без руководителей силовых структур осуществить смену руководства страны невозможно. Скорее всего, информация, которую передал Галюков, была им согласована с руководством КГБ. Ведь бывший начальник охраны Игнатова работал в этой системе.
Наконец, Хрущев мог предположить, что тайные переговоры Игнатова с Брежневым, Подгорным и местными руководителями свидетельствуют не о стремлении сместить его, а об их недовольстве теми переменами, которые Хрущев собирался совершить на ноябрьском пленуме ЦК КПСС. Об этом писал Сергей Хрущев: «Я слышал о планах отца. На Пленуме для начала собирались расширить состав Президиума ЦК. За последние годы выросла молодежь: Шелепин, Андропов, Ильичев, Поляков, Сатюков, Харламов, Аджубей. Очень инициативные товарищи». Но вряд ли разговорчивый Никита Сергеевич посвятил в свой планы лишь своего сына. Скорее всего, Брежнев и другие заговорщики были знакомы с планами Хрущева. Зная об этом, Хрущев мог решить, что эти люди сговариваются лишь с целью помешать расширению членов Президиума ЦК КПСС. Поскольку Хрущев собирался ввести Шелепина в состав Президиума ЦК, он не мог поверить тому, что Шелепин заодно с Брежневым.
Есть сведения о том, что включением в состав Президиума ЦК новых членов Хрущев не собирался ограничиться. Еще на июльском пленуме ЦК КПСС Хрущев сообщил, что на намеченном на ноябрь пленуме ЦК будет предложена новая реорганизация управления сельского хозяйства. Он собирался ликвидировать межрайонные территориальные управления, созданные после мартовского (1962 г.) пленума ЦК. Одновременно он готовил реформы в области науки. Хрущев решительно поставил вопрос: нужна ли стране Академия наук? 18 июля Хрущев направил свою записку «О руководстве сельским хозяйством в связи с переходом на путь интенсификации». Кроме того, Хрущев предложил пересмотреть главные направления и задачи планирования на 1966—1970 годы. 26 сентября на совместном заседании Президиума ЦК и Совета Министров СССР (в нем участвовало 400 человек) Хрущев без согласования с членами Президиума ЦК предложил заменить пятилетние планы семилетними и восьмилетними. Очевидно, что, увидев невыполнение плана семилетки по сельскому хозяйству, Хрущев хотел скрыть этот факт в новых планах развития.
24 июля на заседании Конституционной комиссии Хрущев высказал свои замечания по проекту новой Конституции СССР. Генерал-полковник Н.И. Москвителев, служивший в это время в Киеве, вспоминал, как в середине сентября 1964 года прибывший из Москвы генерал Г.П. Данин «собрал нас, коммунистов» и сказал, что «все мы накануне великого события. Через день-два придет указание, и мы будем называть Никиту Сергеевича нашим вождем». Возможно, что генерал был под впечатлением каких-то разговоров, которые вели наиболее рьяные сторонники Хрущева. Действительно, уже на XXII съезде Хрущева объявили «продолжателем дела Ленина».
Между тем эти очередные преобразования, намеченные Хрущевым, вызвали ропот среди многих руководящих деятелей страны. Историк С. Семанов писал: «Одни стонали от того, что "пошли под хвост" плоды долгой и упорной работы по составлению народнохозяйственных планов и балансов. Других пугали «идеологические» аспекты грядущей государственной реформы. Третьи со страхом ждали обещанной «перетряски» кадров. Эта атмосфера недовольства, тревоги и неуверенности способствовала тому, что ряды «заговорщиков» стали быстро пополняться». Росло недовольство и среди рядовых членов партии. Последней каплей, переполнившей чашу терпения сельской интеллигенции, было решение о ликвидации приусадебных участков у этой категории лиц. И.П. Казанец, работавший на Украине, вспоминал: «Мы тогда в Совете министров Украины за один месяц получили 16 тысяч возмущенных писем». Казанец говорил об этом Хрущеву, но тот настаивал на своей очередной реформе.
Сохранялось недовольство и разделением местных органов партии на городские и сельские. Этим также воспользовались заговорщики. С. Семанов привел свидетельства работника Псковского обкома партии Ю. Королева: «Брежнев в один из сентябрьских дней 1964 года вызвал к себе группу руководящих работников (в том числе и меня) и дал поручение: побывать в нескольких республиках и областях. Мы поняли: надо посмотреть, как реагируют на это решение (раздел партийных организаций на промышленные и сельскохозяйственные) руководители и коммунисты на местах.
Но дал задание Леонид Ильич в какой-то неясной форме, намеками. Видно, сам боялся провала собственной миссии. Поэтому говорил примерно так: «Это правильное мероприятие, верное партийное решение. ЦК одобрил его. Вы только посмотрите повнимательнее, как на местах народ реагирует, довольны люди или нет. Через некоторое время группа докладывала Брежневу итоги своих поездок. Беседа велась очень осторожно, без каких-либо политических оценок и крайних выводов. Леонид Ильич, как мне показалось, был удовлетворен общими результатами. Они, бесспорно, свидетельствовали о неудаче эксперимента и падении авторитета Хрущева в партийных кругах».
В сентябре же была проведена встреча многих из руководителей заговора в Ставрополье, которых принимал тогдашний секретарь Ставропольского крайкома партии Ф. Кулаков. Об этих событиях ничего не рассказывал Сергею Хрущеву Галюков. Создается впечатление, что заговорщики умышленно выбрали Сергея Хрущева для передачи умело сфабрикованной информации. Вероятно, они догадывались, что Сергей Хрущев, в отличие от своего отца, не заметит пробелов и нескладностей в версии Галюкова. Они знали, что Сергей Хрущев больше разбирается в своей работе у Челомея, чем в государственных делах.
В то же время, если заговорщики рассчитывали на невнимание Сергея Хрущева к проблемам государства, то они явно перестарались, так как он не спешил бить тревогу. Судя по его воспоминаниям, этот молодой ученый думал прежде всего о себе и о том, не повредит ли ему в будущем участие в этой интриге. Ни интересы страны, ни даже забота о положении его отца не заставили его действовать немедленно. Сергей Хрущев вспоминал: «И Брежнев, и Подгорный, и Косыгин, и Полянский – все они часто бывают у нас в гостях, гуляют, шутят. Многих я помню с детства еще по Киеву. Если все это окажется ерундой, выдумкой малознакомого человека… что они будут обо мне думать?» Сергей Хрущев решил подождать возвращения отца с ракетного полигона, где проходили испытания ракет предприятий Янгеля и Челомея. Когда же Н.С. Хрущев вернулся домой, то сын стал интересоваться прежде всего тем, почему были отвергнуты ракеты Челомея, в создании которых он принимал участие. Лишь через неделю после возвращения отца Сергей сообщил ему о беседе с Галюковым. Поэтому старания Семичастного ускорить развитие событий не сразу увенчались успехом.
Первой внешней реакцией Хрущева на пересказ Сергеем информации Галюкова было недоверие к ней: «Нет, это невероятно… Брежнев, Подгорный, Шелепин – совершенно разные люди. Не может этого быть… Игнатов – возможно. Он очень недоволен, и вообще он нехороший человек. Но что у него может быть общего с другими?» На самом деле Хрущев тут же решил проверить информацию, полученную его сыном. 29 сентября в первый же рабочий день после возвращения с ракетодрома Хрущев побеседовал с Подгорным в присутствии Микояна. Н.С. Хрущев говорил сыну: «Я в двух словах пересказал им твой рассказ. Подгорный просто высмеял меня. "Как вы только могли такое подумать, Никита Сергеевич?" – вот его буквальные слова». Услыхав это, Сергей Хрущев подумал прежде всего о себе: «У меня сердце просто упало. Этого мне только не хватало: завести себе врага на уровне члена Президиума ЦК! Ведь если все это ерунда, то Подгорный, да и другие, кому он не преминет обо всем рассказать, никогда мне не простят. Все, что я рассказал, можно квалифицировать как провокацию против них».
Скорее всего, Хрущев не слепо доверился Подгорному, а решил просто увидеть его реакцию на обвинение в заговоре. Хрущев не рассказал сыну о том, что он поставил вопрос о заговоре в лоб перед всеми членами Президиума ЦК. Ссылаясь на слова Игнатова, историк С.Н. Семанов писал, что перед своим отъездом на отдых в Пицунду, Хрущев сказал на заседании Президиума ЦК: «Что-то вы, друзья, против меня затеваете. Смотрите, в случае чего разбросаю, как щенят». По словам Игнатова, многих из присутствовавших это повергло в полушоковое состояние. Придя в себя, «друзья» чуть ли не хором стали клясться, что ни у кого из них и в помыслах не было и быть не могло. Тем не менее Хрущев, обращаясь к Микояну, проговорил: «Давай-ка, Анастас Иванович, займись этим делом, постарайся выяснить, что это за мышиная возня». Не исключено, что таким образом Хрущев хотел спровоцировать заговорщиков на некие действия, которые бы безошибочно свидетельствовали об их заговоре.
1 октября Хрущев улетел в Крым, оттуда съездил в Краснодарский край, а затем прибыл на отдых в Пицунду. Перед отъездом он сказал, чтобы в его отсутствие Сергей организовал встречу Галюкова с Микояном. Из этого следовало, что Хрущев отнюдь не доверился словам Подгорного и заверениям других членов Президиума ЦК. Тем временем происходило то, чего больше всего опасался Семичастный: Хрущева стремились предупредить о наличии заговора те местные руководители, которых он хорошо знал и которым он мог бы поверить. КГБ надо было постоянно следить, чтобы такие люди не вступили в контакт с Хрущевым. Позже секретарь ЦК Компартии Украины О.И. Иващенко рассказала С.Н. Хрущеву, что в начале октября пыталась дозвониться до его отца по «ВЧ», но соединиться с ним ей не удалось. Вместо информации, которую Хрущев мог получить от Иващенко и других людей, которым он мог всецело доверять, он располагал лишь туманными сведениями от Галюкова.