Страница:
«В отношении разделения обкомов партии на промышленные и сельские я считал и сейчас считаю, что решение об этом было принято правильное».
«Я понимаю, что меня, моей персоны уже нет, но я на вашем месте мою персону сразу не сбрасывал бы со счетов. Выступать на пленуме ЦК со слезами на глазах я не собираюсь. Я расклеился. Я не прошу у вас милости. Уходя со сцены, повторяю: бороться с вами не собираюсь и «обмазывать» вас не буду, так как мы единомышленники. Я сейчас переживаю и радуюсь, так как настал период, когда члены Президиума ЦК начали контролировать деятельность Первого секретаря ЦК и говорить полным голосом… Разве я «культ»? Вы меня кругом обмазали г…, а я говорю: «Правильно». Разве это культ?! Сегодняшнее заседание Президиума ЦК – это победа партии».
«Я думал, что мне надо уходить. Но жизнь цепкая. Я сам вижу, что не справляюсь с делом, ни с кем из вас не встречаюсь. Я оторвался от вас. Вы меня сегодня за это здорово критиковали, да я и сам страдал из-за этого. Но в кости или в бильярд никогда не играл – всегда был на работе. Я благодарю вас за предоставляемую мне возможность уйти в отставку. Жизнь мне больше не нужна. Прошу вас напишите за меня заявление, а я его подпишу. Я готов сделать все во имя интересов партии. Я сорок шесть лет в партии состою – поймите меня. Я думал, что, может быть, вы сочтете возможным учредить какой-либо почетный пост. Но я вас не прошу об этом. Где мне жить, решите сами. Я готов, если надо, уехать куда угодно. Еще раз спасибо за критику, за совместную работу в течение рада лет и за вашу готовность дать мне возможность уйти в отставку».
По решению Президиума Ильичев и Гришин подготовили заявление от имени Хрущева с просьбой об отставке. Хрущев подписал это заявление, в котором говорилось, что он не может «выполнять ныне возложенные на меня обязанности».
После обеда заседание Президиума ЦК продолжалось без участия Хрущева. Микоян до конца старался добиться компромиссного решения. В своих воспоминаниях он писал: «Видя, что вопрос о его освобождении с поста Первого секретаря окончательно решен, я предложил сохранить его на посту Председателя Совета Министров хотя бы на год, а там видно будет». Объясняя мотивы своего предложения, Микоян писал: «Я имел в виду, что можно будет использовать его политический капитал во всем мире и правильное отношение к десталинизации, но лишив его возможности быть почти что полным диктатором, и таким образом иметь возможность противостоять его страсти к неоправданной административной чехарде».
Приехав к Хрущеву после этого заседания, Микоян рассказывал и о других предложениях, которые он вносил: «Я еще предлагал учредить для тебя должность консультанта Президиума ЦК, но мое предложение отвергли». Категорически против этих предложений выступил Косыгин. По словам Микояна, Брежнев сказал, что он понимает его предложения и их можно было бы принять, «если бы не характер Никиты Сергеевича. Его поддержали: очень уж боялись его решительности и неуемности». (Правда, Микоян все же не исключал того, что Хрущева могут сделать членом Президиума Верховного Совета СССР.) Затем Л.И. Брежнев предложил избрать Н.В. Подгорного Первым секретарем ЦК КПСС, но тот стал отказываться и предложил на этот пост Л.И. Брежнева. Это решение было принято. Было также решено рекомендовать на пост Председателя Совета Министров СССР А.Н. Косыгина.
14 октября, в 18 часов, в Свердловском зале Кремля открылся пленум ЦК КПСС. В это время мой отец был кандидатом в члены ЦК КПСС. Когда он получил от курьера извещение о пленуме ЦК, он стал обзванивать своих знакомых, чтобы выяснить, в чем дело, но никто ничего не знал. Он пришел в Кремль за несколько минут до назначенного срока. Рядом с ним сидел незнакомый ему генерал. Отец спросил его, не знает ли он, что происходит. Генерал ничего не знал. Вновь приходившие люди также ничего не могли сказать. Наконец, на сцене зала появились члены партийного руководства. По тому, что Н.С. Хрущев шел последним, многим присутствовавшим стало ясно, в чем дело. На плечах Хрущева был легкий серый плащ. Он сел в стороне от остальных членов Президиума ЦК и приложил ладони к щекам. Пленум открыл Л.И. Брежнев.
Брежнев заявил: «Товарищи! В связи с поступавшими в ЦК КПСС запросами о возникающих неясностях принципиального характера по вопросам, намечаемым к обсуждению на Пленуме ЦК КПСС в ноябре, а также по вопросам, связанным с планированием развития народного хозяйства на новый период, Президиум ЦК КПСС счел необходимым обсудить эти вопросы на своем заседании 12 октября… В ходе обсуждения на заседании членами Президиума, кандидатами в члены Президиума и секретарями ЦК стали подниматься и другие важного значения вопросы, особенно о ненормальной обстановке в работе в Президиуме ЦК. Было признано неотложным и необходимым возникающие вопросы в присутствии Хрущева на заседании Президиума ЦК КПСС 13 октября… В течение двух дней Президиум ЦК КПСС обсуждал вопрос об ошибках и неправильных действиях Хрущева. Все мы во время обсуждения придерживались единого мнения».
Брежнев передал слово для доклада М.А. Суслову. По оценке Семичастного, доклад продолжался два часа. Суслов суммировал обвинения в адрес Хрущева, выдвинутые на заседании Президиума ЦК. Хотя Суслов повторил слова о том, что Хрущев «после разгрома антипартийной группировки изменился, зазнался», на самом деле обвинения ничем не отличались от тех, что были выдвинуты в июне 1957 года. Несмотря на то что Молотову, Кагановичу, Маленкову мешали говорить на июньском (1957 г.) пленуме ЦК, они успели сказать, что с Хрущевым невозможно работать, что он всех оскорбляет и подавляет, что у него безгранично самомнение, что он лезет во все дела, не замечая собственной некомпетентности. Теперь об этом же говорил Суслов. В июне 1957 года также речь шла о том, что Хрущев принимает решения, не считаясь с другими членами Президиума, о «культе личности Хрущева», об импульсивных «зигзагах Хрущева» во внешней политике и его маниакальной склонности к реорганизациям системы управления внутри страны. Молотов, Каганович и Маленков дружно осуждали авантюристический лозунг «Догнать США по производству мяса, масла, молока в 2-3 года!». Теперь этот же лозунг и так же энергично высмеивали те, кто 7 лет назад с пеной у рта осуждали Молотова и других за попытку отстранить Хрущева от власти. Суслов, Подгорный, Полянский, Кириленко, Брежнев, Косыгин, Шелепин и другие, с возмущением отвергавшие в июне 1957 года обвинения в адрес Хрущева, теперь повторяли их, лишь дополняя примерами за последние семь лет.
Правда, в то время Советская страна еще была слишком сильна, чтобы даже заведомо ошибочные действия Хрущева могли остановить ее поступательное развитие. Возможно, что за фразами о «правильной линии съездов партии» скрывалась обоснованная удовлетворенность тем, что страна продолжала быстро развиваться, что за последние годы были достигнуты впечатляющие успехи в хозяйстве, науке, технике. Кроме того, деятельность Хрущева отнюдь не была однозначно порочной. Многие его действия принесли существенную пользу развитию страны. Возможно, что Суслов и другие критики Хрущева признавали его позитивную роль в достижении этих успехов.
В то же время заявления о «правильной политике ЦК» прикрывали чудовищную ошибку семилетней давности тех, кто теперь смещал Хрущева. Получалось, что в июне 1957 года нынешние члены Президиума и многие члены ЦК сознательно оставили у власти человека, непригодного к высшему руководству, лишь на семь лет затянув его диктаторское правление. В течение этих семи лет многие из теперешних обличителей Хрущева постоянно повторяли дежурные фразы об «исторических решениях» XX съезда и последующих съездов и пленумов, выражали восхищение деятельностью Хрущева, льстили ему в лицо, называя «гениальными» его вздорные предложения, провозглашая его «талантливейшим продолжателем дела Ленина, выдающимся теоретиком и практиком коммунистического строительства». Они поддерживали самые сумасбродные идеи Хрущева, терпели его хамские выходки. Тем самым они лишь умножили число катастрофических ошибок во внешней и внутренней политике страны, которых уже было допущено немало к июню 1957 года. За эти семь лет они могли убедиться в том, что Хрущев не возмутитель спокойствия в царстве застоя, каким они его представляли в июне 1957 года, а смутьян, способный вносить много дезорганизации и хаоса в государственную деятельность.
Правда, Молотов, Маленков и другие также виноваты в том, что слишком поздно поставили вопрос об отставке Хрущева. Назначение Хрущева на пост Первого секретаря ЦК КПСС было изначально ошибочным. В октябре 1964 года руководство партии и страны исправляло ошибку 11-летней давности.
Однако Суслов не только оправдывал ответственность нынешних руководителей страны за поддержку Хрущева в июне 1957 года, но и не пытался определить причины, каким образом нахальный и грубый, необразованный и самонадеянный авантюрист пришел к власти и продолжал править, невзирая на свои очевидные провалы. Очевидно, что руководство страны не было готово к такому анализу положения в партии и обществе. Руководители страны не были способны самокритично взглянуть на нездоровую обстановку в своей среде, на интриги и подсиживания, в результате которых компетентный поиск деловых решений подменялся борьбой за власть с демагогическими обвинениями и компроматами. Нежелание серьезно и глубоко разбираться в причинах и следствиях пребывания Хрущева у власти выразилось и в том, что обсуждения доклада Суслова не была. Зато, как и в июне 1957 году, в зале звучали истерические вопли, но на сей раз адресованные Хрущеву.
Отец запомнил, как А.Б. Аристов, подбежав к трибуне, выкрикнул в лицо Хрущеву: «Дал Героя Советского Союза подручному Роммеля!»[10] Приблизившись к трибуне, Председатель Президиума Верховного Совета Узбекистана Насриддинова выкрикнула: «Он оскорбил весь узбекский народ!» Кто-то еще рвался к трибуне, выкрикивая проклятия в адрес Хрущева. Звучали требования: «Исключить его из партии!» «Под суд его!» Хрущев сидел неподвижно, обхватив ладонями лицо.
Суслов зачитал заявление Хрущева с просьбой о своей отставке, а также проект постановления, в котором говорилось, что Хрущева освобождают от занимаемых им постов по состоянию здоровья. Брежнев предложил не открывать прений, и его предложение поддержали. Затем единогласно было принято постановление об отставке Хрущева.
Перешли к выборам новых первых руководителей страны. Слово взял Н.В. Подгорный, который внес предложение избрать Первым секретарем ЦК КПСС Л.И. Брежнева. Это предложение было принято единогласно. Затем Л.И. Брежнев выступил с предложением избрать Председателем Совета Министров СССР А.Н. Косыгина. И это предложение было принято единогласно.
Семичастный вспоминал: «Когда пленум закончился, в комнате, где обычно собирались члены Президиума ЦК, Хрущев попрощался с каждым за руку… Уместно здесь было бы напомнить, что, когда снимали со своих постов Молотова, Маленкова и Кагановича, их попросили покинуть зал заседаний сразу после принятия решения об их освобождении, и никто с ними даже не попрощался. Да и в Москве никого из них не оставили».
В отличие от Молотова, Кагановича, Маленкова и других, Хрущева не исключили из партии. Ему оставили многие материальные блага, которыми обладали советские руководители. В тот день А.И. Микоян сообщил Н.С. Хрущеву: «Меня просили передать тебе следующее… Нынешняя дача и городская квартира (особняк на Ленинских горах) сохраняются за тобой пожизненно… Охрана и обслуживающий персонал тоже останутся, но людей заменят… Будет установлена пенсия – 500 рублей в месяц и закреплена машина». Правда, дача и особняк, которыми пользовались Хрущевы, были заменены на более скромные жилища, но в остальном обещанные Хрущеву материальные условия пребывания на пенсии сохранялись до его смерти.
Глава 7
«Я понимаю, что меня, моей персоны уже нет, но я на вашем месте мою персону сразу не сбрасывал бы со счетов. Выступать на пленуме ЦК со слезами на глазах я не собираюсь. Я расклеился. Я не прошу у вас милости. Уходя со сцены, повторяю: бороться с вами не собираюсь и «обмазывать» вас не буду, так как мы единомышленники. Я сейчас переживаю и радуюсь, так как настал период, когда члены Президиума ЦК начали контролировать деятельность Первого секретаря ЦК и говорить полным голосом… Разве я «культ»? Вы меня кругом обмазали г…, а я говорю: «Правильно». Разве это культ?! Сегодняшнее заседание Президиума ЦК – это победа партии».
«Я думал, что мне надо уходить. Но жизнь цепкая. Я сам вижу, что не справляюсь с делом, ни с кем из вас не встречаюсь. Я оторвался от вас. Вы меня сегодня за это здорово критиковали, да я и сам страдал из-за этого. Но в кости или в бильярд никогда не играл – всегда был на работе. Я благодарю вас за предоставляемую мне возможность уйти в отставку. Жизнь мне больше не нужна. Прошу вас напишите за меня заявление, а я его подпишу. Я готов сделать все во имя интересов партии. Я сорок шесть лет в партии состою – поймите меня. Я думал, что, может быть, вы сочтете возможным учредить какой-либо почетный пост. Но я вас не прошу об этом. Где мне жить, решите сами. Я готов, если надо, уехать куда угодно. Еще раз спасибо за критику, за совместную работу в течение рада лет и за вашу готовность дать мне возможность уйти в отставку».
По решению Президиума Ильичев и Гришин подготовили заявление от имени Хрущева с просьбой об отставке. Хрущев подписал это заявление, в котором говорилось, что он не может «выполнять ныне возложенные на меня обязанности».
После обеда заседание Президиума ЦК продолжалось без участия Хрущева. Микоян до конца старался добиться компромиссного решения. В своих воспоминаниях он писал: «Видя, что вопрос о его освобождении с поста Первого секретаря окончательно решен, я предложил сохранить его на посту Председателя Совета Министров хотя бы на год, а там видно будет». Объясняя мотивы своего предложения, Микоян писал: «Я имел в виду, что можно будет использовать его политический капитал во всем мире и правильное отношение к десталинизации, но лишив его возможности быть почти что полным диктатором, и таким образом иметь возможность противостоять его страсти к неоправданной административной чехарде».
Приехав к Хрущеву после этого заседания, Микоян рассказывал и о других предложениях, которые он вносил: «Я еще предлагал учредить для тебя должность консультанта Президиума ЦК, но мое предложение отвергли». Категорически против этих предложений выступил Косыгин. По словам Микояна, Брежнев сказал, что он понимает его предложения и их можно было бы принять, «если бы не характер Никиты Сергеевича. Его поддержали: очень уж боялись его решительности и неуемности». (Правда, Микоян все же не исключал того, что Хрущева могут сделать членом Президиума Верховного Совета СССР.) Затем Л.И. Брежнев предложил избрать Н.В. Подгорного Первым секретарем ЦК КПСС, но тот стал отказываться и предложил на этот пост Л.И. Брежнева. Это решение было принято. Было также решено рекомендовать на пост Председателя Совета Министров СССР А.Н. Косыгина.
14 октября, в 18 часов, в Свердловском зале Кремля открылся пленум ЦК КПСС. В это время мой отец был кандидатом в члены ЦК КПСС. Когда он получил от курьера извещение о пленуме ЦК, он стал обзванивать своих знакомых, чтобы выяснить, в чем дело, но никто ничего не знал. Он пришел в Кремль за несколько минут до назначенного срока. Рядом с ним сидел незнакомый ему генерал. Отец спросил его, не знает ли он, что происходит. Генерал ничего не знал. Вновь приходившие люди также ничего не могли сказать. Наконец, на сцене зала появились члены партийного руководства. По тому, что Н.С. Хрущев шел последним, многим присутствовавшим стало ясно, в чем дело. На плечах Хрущева был легкий серый плащ. Он сел в стороне от остальных членов Президиума ЦК и приложил ладони к щекам. Пленум открыл Л.И. Брежнев.
Брежнев заявил: «Товарищи! В связи с поступавшими в ЦК КПСС запросами о возникающих неясностях принципиального характера по вопросам, намечаемым к обсуждению на Пленуме ЦК КПСС в ноябре, а также по вопросам, связанным с планированием развития народного хозяйства на новый период, Президиум ЦК КПСС счел необходимым обсудить эти вопросы на своем заседании 12 октября… В ходе обсуждения на заседании членами Президиума, кандидатами в члены Президиума и секретарями ЦК стали подниматься и другие важного значения вопросы, особенно о ненормальной обстановке в работе в Президиуме ЦК. Было признано неотложным и необходимым возникающие вопросы в присутствии Хрущева на заседании Президиума ЦК КПСС 13 октября… В течение двух дней Президиум ЦК КПСС обсуждал вопрос об ошибках и неправильных действиях Хрущева. Все мы во время обсуждения придерживались единого мнения».
Брежнев передал слово для доклада М.А. Суслову. По оценке Семичастного, доклад продолжался два часа. Суслов суммировал обвинения в адрес Хрущева, выдвинутые на заседании Президиума ЦК. Хотя Суслов повторил слова о том, что Хрущев «после разгрома антипартийной группировки изменился, зазнался», на самом деле обвинения ничем не отличались от тех, что были выдвинуты в июне 1957 года. Несмотря на то что Молотову, Кагановичу, Маленкову мешали говорить на июньском (1957 г.) пленуме ЦК, они успели сказать, что с Хрущевым невозможно работать, что он всех оскорбляет и подавляет, что у него безгранично самомнение, что он лезет во все дела, не замечая собственной некомпетентности. Теперь об этом же говорил Суслов. В июне 1957 года также речь шла о том, что Хрущев принимает решения, не считаясь с другими членами Президиума, о «культе личности Хрущева», об импульсивных «зигзагах Хрущева» во внешней политике и его маниакальной склонности к реорганизациям системы управления внутри страны. Молотов, Каганович и Маленков дружно осуждали авантюристический лозунг «Догнать США по производству мяса, масла, молока в 2-3 года!». Теперь этот же лозунг и так же энергично высмеивали те, кто 7 лет назад с пеной у рта осуждали Молотова и других за попытку отстранить Хрущева от власти. Суслов, Подгорный, Полянский, Кириленко, Брежнев, Косыгин, Шелепин и другие, с возмущением отвергавшие в июне 1957 года обвинения в адрес Хрущева, теперь повторяли их, лишь дополняя примерами за последние семь лет.
Правда, в то время Советская страна еще была слишком сильна, чтобы даже заведомо ошибочные действия Хрущева могли остановить ее поступательное развитие. Возможно, что за фразами о «правильной линии съездов партии» скрывалась обоснованная удовлетворенность тем, что страна продолжала быстро развиваться, что за последние годы были достигнуты впечатляющие успехи в хозяйстве, науке, технике. Кроме того, деятельность Хрущева отнюдь не была однозначно порочной. Многие его действия принесли существенную пользу развитию страны. Возможно, что Суслов и другие критики Хрущева признавали его позитивную роль в достижении этих успехов.
В то же время заявления о «правильной политике ЦК» прикрывали чудовищную ошибку семилетней давности тех, кто теперь смещал Хрущева. Получалось, что в июне 1957 года нынешние члены Президиума и многие члены ЦК сознательно оставили у власти человека, непригодного к высшему руководству, лишь на семь лет затянув его диктаторское правление. В течение этих семи лет многие из теперешних обличителей Хрущева постоянно повторяли дежурные фразы об «исторических решениях» XX съезда и последующих съездов и пленумов, выражали восхищение деятельностью Хрущева, льстили ему в лицо, называя «гениальными» его вздорные предложения, провозглашая его «талантливейшим продолжателем дела Ленина, выдающимся теоретиком и практиком коммунистического строительства». Они поддерживали самые сумасбродные идеи Хрущева, терпели его хамские выходки. Тем самым они лишь умножили число катастрофических ошибок во внешней и внутренней политике страны, которых уже было допущено немало к июню 1957 года. За эти семь лет они могли убедиться в том, что Хрущев не возмутитель спокойствия в царстве застоя, каким они его представляли в июне 1957 года, а смутьян, способный вносить много дезорганизации и хаоса в государственную деятельность.
Правда, Молотов, Маленков и другие также виноваты в том, что слишком поздно поставили вопрос об отставке Хрущева. Назначение Хрущева на пост Первого секретаря ЦК КПСС было изначально ошибочным. В октябре 1964 года руководство партии и страны исправляло ошибку 11-летней давности.
Однако Суслов не только оправдывал ответственность нынешних руководителей страны за поддержку Хрущева в июне 1957 года, но и не пытался определить причины, каким образом нахальный и грубый, необразованный и самонадеянный авантюрист пришел к власти и продолжал править, невзирая на свои очевидные провалы. Очевидно, что руководство страны не было готово к такому анализу положения в партии и обществе. Руководители страны не были способны самокритично взглянуть на нездоровую обстановку в своей среде, на интриги и подсиживания, в результате которых компетентный поиск деловых решений подменялся борьбой за власть с демагогическими обвинениями и компроматами. Нежелание серьезно и глубоко разбираться в причинах и следствиях пребывания Хрущева у власти выразилось и в том, что обсуждения доклада Суслова не была. Зато, как и в июне 1957 году, в зале звучали истерические вопли, но на сей раз адресованные Хрущеву.
Отец запомнил, как А.Б. Аристов, подбежав к трибуне, выкрикнул в лицо Хрущеву: «Дал Героя Советского Союза подручному Роммеля!»[10] Приблизившись к трибуне, Председатель Президиума Верховного Совета Узбекистана Насриддинова выкрикнула: «Он оскорбил весь узбекский народ!» Кто-то еще рвался к трибуне, выкрикивая проклятия в адрес Хрущева. Звучали требования: «Исключить его из партии!» «Под суд его!» Хрущев сидел неподвижно, обхватив ладонями лицо.
Суслов зачитал заявление Хрущева с просьбой о своей отставке, а также проект постановления, в котором говорилось, что Хрущева освобождают от занимаемых им постов по состоянию здоровья. Брежнев предложил не открывать прений, и его предложение поддержали. Затем единогласно было принято постановление об отставке Хрущева.
Перешли к выборам новых первых руководителей страны. Слово взял Н.В. Подгорный, который внес предложение избрать Первым секретарем ЦК КПСС Л.И. Брежнева. Это предложение было принято единогласно. Затем Л.И. Брежнев выступил с предложением избрать Председателем Совета Министров СССР А.Н. Косыгина. И это предложение было принято единогласно.
Семичастный вспоминал: «Когда пленум закончился, в комнате, где обычно собирались члены Президиума ЦК, Хрущев попрощался с каждым за руку… Уместно здесь было бы напомнить, что, когда снимали со своих постов Молотова, Маленкова и Кагановича, их попросили покинуть зал заседаний сразу после принятия решения об их освобождении, и никто с ними даже не попрощался. Да и в Москве никого из них не оставили».
В отличие от Молотова, Кагановича, Маленкова и других, Хрущева не исключили из партии. Ему оставили многие материальные блага, которыми обладали советские руководители. В тот день А.И. Микоян сообщил Н.С. Хрущеву: «Меня просили передать тебе следующее… Нынешняя дача и городская квартира (особняк на Ленинских горах) сохраняются за тобой пожизненно… Охрана и обслуживающий персонал тоже останутся, но людей заменят… Будет установлена пенсия – 500 рублей в месяц и закреплена машина». Правда, дача и особняк, которыми пользовались Хрущевы, были заменены на более скромные жилища, но в остальном обещанные Хрущеву материальные условия пребывания на пенсии сохранялись до его смерти.
Глава 7
ПОСЛЕДНЯЯ И САМАЯ ДЛИННАЯ РЕЧЬ ХРУЩЕВА
Отставка Хрущева явилась сильнейшим потрясением в его жизни. Сергей Хрущев вспоминал: «За эти несколько дней жизнь изменилась в самой своей основе… Отцу нужно было определить какую-то цель, ведь жизнь на этом не кончалась. Он привык к тому, что всем нужен, привык находиться в центре событий, что без него не обойтись. Неважно, на каком посту, неважно, насколько высока и значительна занимаемая должность, – над всем преобладало это постоянное чувство необходимости. Всем был нужен комиссар батальона в Гражданскую войну, все нуждались в секретаре райкома, и так на всех ступенях длинной иерархической лестницы, вплоть до самой вершины – Первого секретаря ЦК, Председателя Совета Министров огромного государства… А сегодня? Идти гулять или посмотреть телевизор? А может, почитать? Или почистить ружье?… Заниматься отцу в первые тяжелые дни ничем не хотелось. Слишком был силен нервный шок от последних событий. Одно дело говорить об отставке между прочим, исподволь готовиться к ней, как к чему-то неизбежному, но далекому, и совсем другое – остановиться вот так, на полном ходу, вдруг ощутить свою ненужность».
Сильное потрясение испытал в эти дни не только Хрущев. Утром 16 октября радио, телевидение и газеты с утра сообщали о смене в руководстве страны. Тем утром по дороге на работу я шел по московской улице и вглядывался в лица людей. Я не видел в них ни радости, ни печали, ни обеспокоенности. Создавалось обманчивое впечатление, что падение Хрущева не затронуло людей, но на деле сильное потрясение от его отставки выражалось не столь явно и проявлялось в сложных и противоречивых чувствах. С одной стороны, подавляющее большинство людей явно не переживало по поводу ухода Хрущева от власти. Ему уже давно перестали верить. Он давно надоел своими пустыми обещаниями. Его неуемный энтузиазм уже почти никого не захватывал. С другой стороны, смена власти не вызывала восторга.
Очередное развенчание недавно прославлявшегося руководителя, которое произошло без серьезных разъяснений, лишь усилило отчуждение народа от власти. Сообщение о том, что Хрущев сам заявил о собственном преклонном возрасте и попросился в отставку добровольно, вызвало ощущение, что «народ опять дурят». Сочиненная вскоре песенка, в которой вся история страны с 1917 года излагалась в куплетах с припевом о том, как «в октябре мы скинули его, тогда узнали мы всю правду про него», отражала циничное отношение к любой власти в нашей стране от царских до советских времен.
Косвенное, но логичное следствие разочарования народа во властях я увидел в фактах, о которых сообщил нам, сотрудникам ИМЭМО, инструктор МГК ВЛКСМ в начале 1965 года. Он говорил о том, что неожиданно в Москве с осени 1964 года подростковая преступность выросла в несколько раз. Вероятно, подобное происходило во всей стране. Вряд ли этот взлет правонарушений среди молодежи не был связан с отставкой Хрущева. Внезапное развенчание прославлявшегося первого руководителя страны, чьи портреты были в школьных классах и учебниках, обывательские разговоры в семьях и в уличных компаниях о том, что никаким властям нельзя верить, не могли не способствовать утрате веры в общественный порядок, толкало ко вседозволенности.
Разумеется, эрозия моральных ценностей не ограничивалась подростками и их вовлечением в криминальную деятельность. Деградация трудовой этики, растущее пренебрежение к своим обязанностям, моральное разложение все чаще оправдывались ссылками на безнаказанность верхов, в том числе и действий Хрущева. Среди интеллигенции разочарование в верхах проявлялось в растущей аполитизаций или популярности идей, далеких от коммунистической идеологии. Отражая настроения московской интеллигенции, Евгений Евтушенко написал стихотворение «Качка», в котором говорилось:
В аэропорту Гришин был встречен вторым секретарем ЦК ВСРП Биску, который повез его к Яношу Кадару. «Я. Кадар был один, ждал нас. Он нервно ходил по кабинету. Едва поздоровавшись со мной, он с запальчивостью начал критиковать ЦК нашей партии, новое руководство за неожиданное смещение Н.С. Хрущева. Почему мы не посоветовались с другими партиями и, в частности, с ним о таком решении? "Понимаете ли вы, в какое положение ставите нас – руководителей в наших партиях в народе? Как нам теперь объяснять здесь, в Венгрии, освобождение от занимаемых постов Н.С. Хрущева, которого у нас хорошо знают и уважают?"» Объяснениями Гришина Кадар остался неудовлетворен. «Он продолжал неверно обвинять нас, наш ЦК в необоснованности принятия решения о Н.С. Хрущеве… Было видно, что так же негативно были настроены т. Биску и другие члены Политбюро ЦК, присутствовавшие при этом разговоре».
Гришин заметил, что «в исполнительном бюро Всемирной Федерации профсоюзов, его члены Фрашон, Новелла, Лога-Совиньский, Зупка (представлявшие профсоюзы Франции, Италии, Польши, Чехословакии. – Прим. авт.) тоже спрашивали меня о причинах освобождения от руководящих должностей в нашей стране Н.С. Хрущева. Чувствовалось некоторое недопонимание и критическое отношение к принятому у нас решению». Эти настроения руководителей левых профсоюзов и видных деятелей компартий отражали разочарование в СССР рядовых представителей левого рабочего и коммунистического движения, усилившееся после отставки Хрущева. Следствием этого разочарования стал отход ряда компартий капиталистических стран от КПСС, а ряда социалистических стран – от СССР.
Лишь руководство Китая было явно обрадовано переменой в Москве. Хотя это было случайным совпадением, но 16 октября на другой день после сообщений об отставке Хрущева, в Китае был произведен первый взрыв своей атомной бомбы. Китай словно салютовал свержению Хрущева взрывом бомбы, созданной вопреки нежеланию Хрущева поделиться с КНР атомными секретами. Руководство КНР увидело в отставке Хрущева обнадеживающий признак перемен к лучшему в советско-китайских отношениях. На празднование 47-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции прибыла делегация КНР во главе с Чжоу Эньлаем. Однако инерция конфликта была к этому времени уже слишком сильна. Ответный визит в Пекин советской делегации во главе с А.Н. Косыгиным в начале 1965 года не привел к повороту в советско-китайских отношениях. В дальнейшем же по мере развертывания в Китае «культурной революции» эти отношения еще более ухудшились.
Хрущев наблюдал за реакцией мира на свою отставку из дома в правительственном дачном поселке «Петрово-Дальнее», где он проводил почти все время. Постепенно он вышел из состояния депрессии, все активнее занимался садом, увлекался фотографированием, стал значительно больше читать художественной и нехудожественной литературы, но главный интерес его, как и прежде, представляли новости внутренней и международной жизни. Он смотрел телевизионные программы новостей и не расставался с радиоприемником «Сокол» или подаренным ему американским бизнесменом Эриком Джонсоном «всеволновым» приемником, с помощью которых он узнавал последние известия.
Из воспоминаний Сергея Хрущева следовало, что его отец был недоволен действиями своих наследников. Он, доведший ситуацию в Венгрии в 1956 году до кровавой бойни, уверял, что при нем не могло произойти ничего подобного событиям 1968 года в Чехословакии, хотя в последнем случае жертв было неизмеримо меньше. Хрущев, начавший и разжигавший ссору с Китаем, уверял, что при нем не было бы боев на острове Даманском и других кровопролитных инцидентов на советско-китайской границе 1969 года. Хрущев, который чуть не вернул страну к карточной системе распределения продуктов первой необходимости в 1963 году, теперь корил своих наследников за то, что они закупают зерно за границей.
Как это нередко бывает с лицами, утратившими высокое положение и не имеющими прочных идейных принципов, Хрущев в своих взглядах быстро эволюционировал от недовольства теми, кто его отстранил от власти, к огульной критике общественно-политического строя своей страны. Он все чаще слушал передачи «Голос Америки» и «Би-би-си», которые еще недавно требовал глушить. Он поддерживал разговоры, в которых высмеивались советские порядки. Аналогичная эволюция, видимо, совершалась и среди членов его семьи, также испытавших на себе резкие перемены в своем положении. Иначе трудно понять, почему прежде аполитичный Сергей Хрущев стал настойчиво предлагать отцу ознакомиться с произведениями Оруэлла и Солженицына и приглашать к нему людей, явно недовольных советским строем. (Правда, по словам Сергея Хрущева, ни романы Солженицына «В круге первом» и «Раковый корпус», ни роман Оруэлла «1984» Хрущеву не понравились.)
Критика действий правительства Хрущевым, которая становилась известной широкому кругу его друзей и знакомых, неизбежно сближала его со всеми недовольными политикой страны, в том числе и с теми, кого он еще недавно осуждал и подвергал преследованиям. Хрущев, беспощадно громивший некоторых поэтов, писателей, художников и скульпторов за малейшие отклонения от норм «социалистического реализма», теперь стал их принимать у себя на даче. Приходили и лица, пострадавшие от репрессий 1930-х годов, и их дети, как например, дети Якира. Эти люди, а также сослуживцы и друзья детей Н.С. Хрущева составили его новый круг общения. В ходе бесед с этими людьми Хрущев, который и прежде любил вспоминать события прошлого, особенно сталинского времени, неизбежно уделял много воспоминаниям. В таких беседах Хрущев все острее критиковал и тех, кто был у власти до него, прежде всего Сталина, и тех, что сменил его. Нередко подобные устные воспоминания завершались предложениями слушателей, чтобы Хрущев написал мемуары.
По словам Сергея Хрущева, его отец сначала отмалчивался. Однако в конце августа 1966 года он стал делать записи своих воспоминаний на магнитофон. Постепенно он увлекся этим. Сотрудница С.Н. Хрущева Леонора Никифоровна Финогенова печатала, слушая воспроизведение записей. Сергей Хрущев редактировал отпечатанный текст. «С того дня, – писал С.Н. Хрущев, – отец диктовал по несколько часов в день. Лора печатала быстро и все-таки не успевала за ним. Я совсем задыхался.
Редактировал, правил каждую свободную минуту дома и на работе, в будни и в выходные, с утра до позднего вечера»: По сути Хрущев начал говорить самую длинную речь в своей жизни, перемежая ее, как обычно, байками собственного сочинения. Своим последним выступлением в защиту самого себя он доказывал порочность тех, кто его отстранил от власти.
Работа над воспоминаниями стала основным делом Н.С. Хрущева в период его пребывания на пенсии. В ответ на предложение Сергея Хрущева, чтобы отец обратился в ЦК за помощью, тот ответил: «Не хочу их ни о чем просить. Если сами предложат – не откажусь. Но они не предложат – мои воспоминания им не нужны. Только помешать могут». Поскольку в своих рассказах о прошлом Хрущев исходил из безошибочности своих действий, а во всех бедах страны винил других руководителей СССР, и прежде всего Сталина, то он неизбежно вступал в конфликт с новой интерпретацией истории, в которой о деятельности Хрущева и других руководителей предпочитали вообще ничего не говорить. Поэтому Хрущев решил не только не просить помощи у властей, но стал скрывать от них свою работу над мемуарами. Запись производилась на дачном участке, так как Хрущев опасался подслушивания внутри дома. По этой причине слова Хрущева порой заглушались ревом пролетавших мимо самолетов.
По словам С.Н. Хрущева, «надиктовывая километры магнитофонной ленты, отец все больше мучился – какая же судьба ждет его воспоминания? "Напрасно все это. Пустой труд. Все пропадет. Умру я, все заберут и уничтожат или так похоронят, что и следов не останется", – не раз повторял он во время наших воскресных прогулок». Забота сохранить пленки с воспоминаниями была понятна и объяснима, но менее объяснимо стало стремление Хрущева и его сына переправить пленки за границу.
Сергей Хрущев так объяснил это решение: «В одной из бесед на прогулке нам пришла идея поискать сохранное место за границей. Отец сначала сомневался, опасаясь, что там рукопись выйдет из-под нашего контроля, может быть искажена и использована во вред нашему государству. С другой стороны, сохранность там обеспечивалась надежнее. После долгих взвешиваний «за» и «против» отец все-таки попросил меня обдумать и такой вариант. Естественно, это решение мы хранили в строжайшей тайне». Как и любимый его литературный герой Пиня, Хрущев, видимо, сначала и не думал о том, чтобы выступить против воли властей, но, будучи по характеру импульсивным и мятежным, он постепенно встал на путь, который вел его к нарушению советских порядков. Даже если исходить из того, что переправка его воспоминаний за рубеж диктовалась лишь желанием сберечь их для истории, было очевидно, что Хрущев был готов сделать то, что он раньше никогда не позволил бы ни одному гражданину СССР. Он, обвинивший поэта Бориса Пастернака в измене Родине за издание своего аполитичного романа за границей, теперь был готов переправить за рубеж свою рукопись, раскрывавшую немало неизвестных страниц из государственной жизни страны и содержавшую оценки, противоречившие официальным.
Сильное потрясение испытал в эти дни не только Хрущев. Утром 16 октября радио, телевидение и газеты с утра сообщали о смене в руководстве страны. Тем утром по дороге на работу я шел по московской улице и вглядывался в лица людей. Я не видел в них ни радости, ни печали, ни обеспокоенности. Создавалось обманчивое впечатление, что падение Хрущева не затронуло людей, но на деле сильное потрясение от его отставки выражалось не столь явно и проявлялось в сложных и противоречивых чувствах. С одной стороны, подавляющее большинство людей явно не переживало по поводу ухода Хрущева от власти. Ему уже давно перестали верить. Он давно надоел своими пустыми обещаниями. Его неуемный энтузиазм уже почти никого не захватывал. С другой стороны, смена власти не вызывала восторга.
Очередное развенчание недавно прославлявшегося руководителя, которое произошло без серьезных разъяснений, лишь усилило отчуждение народа от власти. Сообщение о том, что Хрущев сам заявил о собственном преклонном возрасте и попросился в отставку добровольно, вызвало ощущение, что «народ опять дурят». Сочиненная вскоре песенка, в которой вся история страны с 1917 года излагалась в куплетах с припевом о том, как «в октябре мы скинули его, тогда узнали мы всю правду про него», отражала циничное отношение к любой власти в нашей стране от царских до советских времен.
Косвенное, но логичное следствие разочарования народа во властях я увидел в фактах, о которых сообщил нам, сотрудникам ИМЭМО, инструктор МГК ВЛКСМ в начале 1965 года. Он говорил о том, что неожиданно в Москве с осени 1964 года подростковая преступность выросла в несколько раз. Вероятно, подобное происходило во всей стране. Вряд ли этот взлет правонарушений среди молодежи не был связан с отставкой Хрущева. Внезапное развенчание прославлявшегося первого руководителя страны, чьи портреты были в школьных классах и учебниках, обывательские разговоры в семьях и в уличных компаниях о том, что никаким властям нельзя верить, не могли не способствовать утрате веры в общественный порядок, толкало ко вседозволенности.
Разумеется, эрозия моральных ценностей не ограничивалась подростками и их вовлечением в криминальную деятельность. Деградация трудовой этики, растущее пренебрежение к своим обязанностям, моральное разложение все чаще оправдывались ссылками на безнаказанность верхов, в том числе и действий Хрущева. Среди интеллигенции разочарование в верхах проявлялось в растущей аполитизаций или популярности идей, далеких от коммунистической идеологии. Отражая настроения московской интеллигенции, Евгений Евтушенко написал стихотворение «Качка», в котором говорилось:
«Качка» затронула и руководителей социалистических стран и коммунистических партий. В.В. Гришин писал: «Освобождение Никиты Сергеевича Хрущева от обязанностей руководителя партии и правительства СССР вызвало удивление и даже неодобрение в социалистических странах. Это мне пришлось видеть самому. Так, на следующий день после пленума ЦК партии, освободившего Н.С. Хрущева от руководящих постов, я вылетел в Будапешт, где проводился исполком Всемирной Федерации профсоюзов».
Качка! Все инструкции разбиты,
И портреты тоже – вдрызг.
Лица мертвенны, испиты,
Под кормой крысиный визг,
А вокруг – сплошная каша.
Только крики на ветру…
Только качка, качка, качка…
Только пакостно во рту.
В аэропорту Гришин был встречен вторым секретарем ЦК ВСРП Биску, который повез его к Яношу Кадару. «Я. Кадар был один, ждал нас. Он нервно ходил по кабинету. Едва поздоровавшись со мной, он с запальчивостью начал критиковать ЦК нашей партии, новое руководство за неожиданное смещение Н.С. Хрущева. Почему мы не посоветовались с другими партиями и, в частности, с ним о таком решении? "Понимаете ли вы, в какое положение ставите нас – руководителей в наших партиях в народе? Как нам теперь объяснять здесь, в Венгрии, освобождение от занимаемых постов Н.С. Хрущева, которого у нас хорошо знают и уважают?"» Объяснениями Гришина Кадар остался неудовлетворен. «Он продолжал неверно обвинять нас, наш ЦК в необоснованности принятия решения о Н.С. Хрущеве… Было видно, что так же негативно были настроены т. Биску и другие члены Политбюро ЦК, присутствовавшие при этом разговоре».
Гришин заметил, что «в исполнительном бюро Всемирной Федерации профсоюзов, его члены Фрашон, Новелла, Лога-Совиньский, Зупка (представлявшие профсоюзы Франции, Италии, Польши, Чехословакии. – Прим. авт.) тоже спрашивали меня о причинах освобождения от руководящих должностей в нашей стране Н.С. Хрущева. Чувствовалось некоторое недопонимание и критическое отношение к принятому у нас решению». Эти настроения руководителей левых профсоюзов и видных деятелей компартий отражали разочарование в СССР рядовых представителей левого рабочего и коммунистического движения, усилившееся после отставки Хрущева. Следствием этого разочарования стал отход ряда компартий капиталистических стран от КПСС, а ряда социалистических стран – от СССР.
Лишь руководство Китая было явно обрадовано переменой в Москве. Хотя это было случайным совпадением, но 16 октября на другой день после сообщений об отставке Хрущева, в Китае был произведен первый взрыв своей атомной бомбы. Китай словно салютовал свержению Хрущева взрывом бомбы, созданной вопреки нежеланию Хрущева поделиться с КНР атомными секретами. Руководство КНР увидело в отставке Хрущева обнадеживающий признак перемен к лучшему в советско-китайских отношениях. На празднование 47-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции прибыла делегация КНР во главе с Чжоу Эньлаем. Однако инерция конфликта была к этому времени уже слишком сильна. Ответный визит в Пекин советской делегации во главе с А.Н. Косыгиным в начале 1965 года не привел к повороту в советско-китайских отношениях. В дальнейшем же по мере развертывания в Китае «культурной революции» эти отношения еще более ухудшились.
Хрущев наблюдал за реакцией мира на свою отставку из дома в правительственном дачном поселке «Петрово-Дальнее», где он проводил почти все время. Постепенно он вышел из состояния депрессии, все активнее занимался садом, увлекался фотографированием, стал значительно больше читать художественной и нехудожественной литературы, но главный интерес его, как и прежде, представляли новости внутренней и международной жизни. Он смотрел телевизионные программы новостей и не расставался с радиоприемником «Сокол» или подаренным ему американским бизнесменом Эриком Джонсоном «всеволновым» приемником, с помощью которых он узнавал последние известия.
Из воспоминаний Сергея Хрущева следовало, что его отец был недоволен действиями своих наследников. Он, доведший ситуацию в Венгрии в 1956 году до кровавой бойни, уверял, что при нем не могло произойти ничего подобного событиям 1968 года в Чехословакии, хотя в последнем случае жертв было неизмеримо меньше. Хрущев, начавший и разжигавший ссору с Китаем, уверял, что при нем не было бы боев на острове Даманском и других кровопролитных инцидентов на советско-китайской границе 1969 года. Хрущев, который чуть не вернул страну к карточной системе распределения продуктов первой необходимости в 1963 году, теперь корил своих наследников за то, что они закупают зерно за границей.
Как это нередко бывает с лицами, утратившими высокое положение и не имеющими прочных идейных принципов, Хрущев в своих взглядах быстро эволюционировал от недовольства теми, кто его отстранил от власти, к огульной критике общественно-политического строя своей страны. Он все чаще слушал передачи «Голос Америки» и «Би-би-си», которые еще недавно требовал глушить. Он поддерживал разговоры, в которых высмеивались советские порядки. Аналогичная эволюция, видимо, совершалась и среди членов его семьи, также испытавших на себе резкие перемены в своем положении. Иначе трудно понять, почему прежде аполитичный Сергей Хрущев стал настойчиво предлагать отцу ознакомиться с произведениями Оруэлла и Солженицына и приглашать к нему людей, явно недовольных советским строем. (Правда, по словам Сергея Хрущева, ни романы Солженицына «В круге первом» и «Раковый корпус», ни роман Оруэлла «1984» Хрущеву не понравились.)
Критика действий правительства Хрущевым, которая становилась известной широкому кругу его друзей и знакомых, неизбежно сближала его со всеми недовольными политикой страны, в том числе и с теми, кого он еще недавно осуждал и подвергал преследованиям. Хрущев, беспощадно громивший некоторых поэтов, писателей, художников и скульпторов за малейшие отклонения от норм «социалистического реализма», теперь стал их принимать у себя на даче. Приходили и лица, пострадавшие от репрессий 1930-х годов, и их дети, как например, дети Якира. Эти люди, а также сослуживцы и друзья детей Н.С. Хрущева составили его новый круг общения. В ходе бесед с этими людьми Хрущев, который и прежде любил вспоминать события прошлого, особенно сталинского времени, неизбежно уделял много воспоминаниям. В таких беседах Хрущев все острее критиковал и тех, кто был у власти до него, прежде всего Сталина, и тех, что сменил его. Нередко подобные устные воспоминания завершались предложениями слушателей, чтобы Хрущев написал мемуары.
По словам Сергея Хрущева, его отец сначала отмалчивался. Однако в конце августа 1966 года он стал делать записи своих воспоминаний на магнитофон. Постепенно он увлекся этим. Сотрудница С.Н. Хрущева Леонора Никифоровна Финогенова печатала, слушая воспроизведение записей. Сергей Хрущев редактировал отпечатанный текст. «С того дня, – писал С.Н. Хрущев, – отец диктовал по несколько часов в день. Лора печатала быстро и все-таки не успевала за ним. Я совсем задыхался.
Редактировал, правил каждую свободную минуту дома и на работе, в будни и в выходные, с утра до позднего вечера»: По сути Хрущев начал говорить самую длинную речь в своей жизни, перемежая ее, как обычно, байками собственного сочинения. Своим последним выступлением в защиту самого себя он доказывал порочность тех, кто его отстранил от власти.
Работа над воспоминаниями стала основным делом Н.С. Хрущева в период его пребывания на пенсии. В ответ на предложение Сергея Хрущева, чтобы отец обратился в ЦК за помощью, тот ответил: «Не хочу их ни о чем просить. Если сами предложат – не откажусь. Но они не предложат – мои воспоминания им не нужны. Только помешать могут». Поскольку в своих рассказах о прошлом Хрущев исходил из безошибочности своих действий, а во всех бедах страны винил других руководителей СССР, и прежде всего Сталина, то он неизбежно вступал в конфликт с новой интерпретацией истории, в которой о деятельности Хрущева и других руководителей предпочитали вообще ничего не говорить. Поэтому Хрущев решил не только не просить помощи у властей, но стал скрывать от них свою работу над мемуарами. Запись производилась на дачном участке, так как Хрущев опасался подслушивания внутри дома. По этой причине слова Хрущева порой заглушались ревом пролетавших мимо самолетов.
По словам С.Н. Хрущева, «надиктовывая километры магнитофонной ленты, отец все больше мучился – какая же судьба ждет его воспоминания? "Напрасно все это. Пустой труд. Все пропадет. Умру я, все заберут и уничтожат или так похоронят, что и следов не останется", – не раз повторял он во время наших воскресных прогулок». Забота сохранить пленки с воспоминаниями была понятна и объяснима, но менее объяснимо стало стремление Хрущева и его сына переправить пленки за границу.
Сергей Хрущев так объяснил это решение: «В одной из бесед на прогулке нам пришла идея поискать сохранное место за границей. Отец сначала сомневался, опасаясь, что там рукопись выйдет из-под нашего контроля, может быть искажена и использована во вред нашему государству. С другой стороны, сохранность там обеспечивалась надежнее. После долгих взвешиваний «за» и «против» отец все-таки попросил меня обдумать и такой вариант. Естественно, это решение мы хранили в строжайшей тайне». Как и любимый его литературный герой Пиня, Хрущев, видимо, сначала и не думал о том, чтобы выступить против воли властей, но, будучи по характеру импульсивным и мятежным, он постепенно встал на путь, который вел его к нарушению советских порядков. Даже если исходить из того, что переправка его воспоминаний за рубеж диктовалась лишь желанием сберечь их для истории, было очевидно, что Хрущев был готов сделать то, что он раньше никогда не позволил бы ни одному гражданину СССР. Он, обвинивший поэта Бориса Пастернака в измене Родине за издание своего аполитичного романа за границей, теперь был готов переправить за рубеж свою рукопись, раскрывавшую немало неизвестных страниц из государственной жизни страны и содержавшую оценки, противоречившие официальным.