Страница:
Стоя вместе с Ёси в Парке Черных Часов среди бугорков, из которых предстояло выбрать один, Кристин проговорила:
– Как насчет этого?
Когда они выкопали капсулу, что-то в глазах Ёси напомнило Кристин выражение в глазах Жильца, появившееся, когда он написал на ее теле дату: 29 апреля 1985 года. Едва выкопав металлический цилиндр, паренек вдруг набросился на Кристин, заключив наконец своим опасным прожженным умом, что если просто стянуть длинное синее пальто, то под ним действительно не окажется никаких других препятствий. Она стала отбиваться, но тут Ёси вдруг взлетел в воздух и с глухим стуком, который было слышно даже сквозь гром, приземлился в нескольких футах от нее. Лежа на земле под мелким дождиком и полыхающими молниями, отдуваясь и готовясь к отражению следующей атаки, Кристин вдруг осознала, что парень не издает ни звука, и, повернувшись к нему, заметила нечто странное. Он лежал на спине без движения, таращился прямо в небо, с выставленной напоказ эрекцией, и тонкая струйка дыма поднималась оттуда, где из мужчин выходят сновидения. То ли у него сейчас был лучший секс в его небогатой на опыт жизни, решила Кристин, то ли случилось что-то совершенно нелепое – и вдруг поняв, что же случилось, она села на кладбищенский газон и несколько минут смотрела на металлический цилиндр, который касался бедра Ёси, когда сверкнула молния. Она задумалась, нет ли там до сих пор электрического заряда. В физике – или это была химия? – она никогда не была особенно сильна.
Наконец Кристин решила, что просто оставить капсулу Жильца на земле или в разрытой могиле нельзя, и схватила ее обеими руками. Убедившись, что током ее не ударило, она хмуро и в то же время деликатно вытащила у Ёси из кармана рубашки ключ от грузовика, а самого его закатила в соседнюю яму.
Молния, ударившая в Жильцову капсулу, оставила на ней отметину в виде отчасти черного, отчасти белесого рубца. Это была причудливая клякса, вроде тех, что показывают пациентам психологи, и Кристин увидела в ней пепельную однокрылую птицу, стремительно падающую на землю. Положив капсулу в грузовик, она обыскала бардачок. Там нашелся не только бумажник Ёси с водительскими правами, но еще и билет на самолет в Токио. Голая под своим мокрым пальто, Кристин сидела в кабине и все больше и больше зябла. В конце концов она завела мотор и поехала, просто чтобы согреться.
Проведя большую часть последних двух месяцев в доме Жильца, она до сих пор совсем не знала Лос-Анджелеса, да и водителем была еще тем. Поэтому всю вторую половину дня она тряслась по улицам со скоростью пятнадцать миль в час, мотор постоянно глох, и проезжающие мимо водители честили ее на все корки. Остаток дня ушел на то, чтобы найти чердак Ёси в центре города, напротив черного пустыря, пересеченного железнодорожными путями и заваленного всяким хламом, где когда-то сошел с рельсов загоревшийся железнодорожный вагон и поджег все вокруг. Чердак Ёси, до которого надо было вскарабкаться на четыре пролета по пожарной лестнице, был пустым и серым, если не считать маленького телевизора и карты на стене, где по-змеиному свернулся кольцом Токио. На антресолях, взирая сверху на остальную комнату, стояли кровать и холодильник, в котором было только пиво, а вдоль стены выстроились несколько огромных морозильных камер, в которых Кристин обнаружила еще больше дюжины капсул времени, запечатанных и тщательно завернутых. Там были также сухой лед и ящики для отправки капсул в Токио. От морозильников на чердаке было холодно, и из-под них по полу постепенно растекалась лужа.
Кристин пожила на чердаке пару дней, поскольку идти ей было некуда. Но ей там не нравилось, и было неуютно оттого, что чердак принадлежал Ёси, а поскольку она оставила грузовик со спутниковыми тарелками на соседней улице, а не на стоянке у дома, то понимала, что рано или поздно кто-нибудь найдет его и сообщит в полицию, и Ёси начнут искать и придут на чердак. С той малостью денег, что была у нее и что нашлась в бумажнике Ёси, Кристин прошмыгивала через улицу в мексиканский ресторанчик, чтобы поесть. Ей подумалось, что надо бы попытаться купить что-нибудь из одежды; она была полнее Ёси, и его одежда на нее не налезала. Все остальное время Кристин сидела на чердаке, глазея на капсулу Жильца с оставленной молнией черной отметиной в виде однокрылой птицы. Ее снедало любопытство открыть капсулу, но она сдерживалась. Кристин то и дело проводила руками по металлической поверхности, а иногда брала капсулу и потряхивала.
На вторую ночь, заснув в кровати на антресолях, она проснулась около часа ночи от сердитого стука в дверь. Стук продолжался, и в раздавшихся затем голосах Кристин распознала азиатский язык, хотя и не китайский, среди которого росла в Давенхолле. Она различила имя Ёси. Когда пришедшие вломились в комнату, Кристин тихо-тихо затаилась на кровати, оцепенев от страха.
– Ёси! – позвал один из пришедших, обращаясь к ней на кровати.
Судя по голосам, их было четверо или пятеро. Сейчас меня зарежет и изнасилует японская мафия, и все из-за того, что этого идиота убила молния, когда он попытался меня трахнуть, с изрядным раздражением подумала Кристин. Это определенно было бы в духе ее жизни в последнее время.
– Ёси! – снова позвал один из пришедших.
Кристин не отвечала. Луч фонарика скользнул мимо нее и по потолку над ней. Она ждала шагов вверх по ступеням к кровати, но вместо этого послышался приглушенный разговор, а потом пришедшие начали шарить по чердаку; лучи фонариков продолжали метаться по стенам. Внизу минут двадцать продолжалась какая-то целеустремленная возня, судя по звукам, раздававшимся из одного угла. Почти не разговаривая между собой, люди приходили и уходили; Кристин слышала, как их башмаки ступали в лужу, натекшую из-под морозильников, и мокрые подошвы шлепали туда-сюда по полу.
Еще около часа после того, как они ушли, Кристин лежала, оцепенев, а потом, когда отпустил адреналин, в изнеможении уснула снова. На рассвете она вдруг проснулась и села, прислушиваясь, нет ли на чердаке еще кого-нибудь. Осторожно встав с кровати, она подошла к перилам антресолей и глянула вниз. В какой-то момент, изучая развезенную по полу лужу, она вдруг заметила, что морозильники распахнуты настежь и пусты. Все капсулы пропали. Еще через мгновение она вспомнила про капсулу Жильца, лежавшую у подножия лестницы.
Та капсула тоже исчезла. Кристин постояла на верху лестницы, глядя на нижние ступеньки и их ужасную пустоту, потом медленно спустилась и осмотрела пол, будто еще надеясь, что капсула куда-то откатилась сама собой.
Но она явно пропала, ошибки быть не могло. И тогда наконец – определенно в первый раз с тех пор, как она покинула Давенхолл, а возможно, и вообще в первый раз – все вокруг Кристин рухнуло, все стены, что она воздвигла вокруг себя, вся эта психическая броня, что она носила на себе семнадцать лет, в течение которых она была такой сильной, такой самодостаточной, – все разлетелось вдребезги, оставив ее с одним лишь давним чувством брошенности. Сама не сознавая, что полностью стала 29 апреля 1985 года, она села у подножия лестницы, где раньше лежала капсула, закрыла лицо руками и заплакала. Все наконец разбилось и отпало от нее впервые с того дня, когда, как она помнила, маленькая трех– или четырехлетняя девочка вбежала с главной улицы Давенхолла в бар, замерла посреди помещения и спросила своего изумленного и полупьяного дядю: чего на свете не хватает?
– Что? – поперхнулся Билли.
– Чего на свете не хватает? – снова спросила она, и многие годы после думала, что сказала что-то не то, раз Билли так отшатнулся от вопроса маленькой девочки. Билли, конечно, был не слишком сообразителен и не мог понять, что на этот вопрос не смог бы ответить даже умный человек, во всяком случае так, чтобы удовлетворить четырехлетнего малыша. Он решил, что это его неполноценный ум не может справиться с вопросом, и за это разозлился на девочку. К тому времени Билли сделал единственную вещь, которую, по его понятиям, мог сделать и сделал бы любой здравомыслящий человек в данной ситуации, вынужденный один воспитывать малолетнюю племянницу: он махнул рукой на ее воспитание, предоставив девочку самой себе. Но все последующие годы Кристин думала, что сказала что-то не то, что ее вопрос был воспринят как упрек, словно догадывалась, что ответ на вопрос о том, чего на свете не хватает, мог быть таким: ее матери. Много лет Кристин думала, что спросила о чем-то нехорошем, а потом сознательно решила все равно не стыдиться, как бы нехорошо это ни было, хотя не имела ни малейшего представления, что же такого она сказала или сделала постыдного.
Теперь капсула Жильца пропала, и это могло бы служить каким-то утешением, если бы подобная мысль вообще пришла ей в голову, – что капсула могла отвлечь пришельцев, что из-за нее они не поднялись по лестнице, где спала сама Кристин, и таким образом капсула спасла ее. Кристин была слишком убита, чтобы думать об этом. Как в полуночный прилив, ее накрыло первой волной чувство заброшенности, следующей волной – одиночество, потом волна страха, волна воспоминаний о детстве без любви, и ее смыло этим потоком, и она то билась об одно воспоминание, то всплывала на другом, пока ее не выбросило на берег ее собственной натуры: ее натура, в конце концов, не позволяла ей утонуть. Ей по натуре было свойственно выплывать; выплакавшись, она привела себя в порядок, надела синее пальто Жильца, взяла деньги, билет на самолет, ключ от грузовика и бутылку пива из холодильника и ушла с чердака, прикрыв за собой дверь, которая не закрывалась до конца после того, как ночью выломали замок.
Кристин даже немного удивилась, увидев грузовик на том же месте, где она его оставила, хотя несколько спутниковых тарелок кто-то уже стащил. Все остальное утро она металась по городу в бесцельной панике и, чтобы не выходить из грузовика и не задерживаться надолго, ела в закусочных, где еду подавали прямо в окошко автомобиля. Один раз она запарковалась на тихой улочке, чтобы поспать, но в эти дни ей плохо спалось, она всегда просыпалась от звуков, которые без сновидений казались еще более зловещими, семнадцать лет черной пустоты без сновидений начали оставлять у нее в душе какое-то судорожное чувство легкого безумия, как будто она стояла на краю.
Кристин вернулась в дом Жильца по нескольким причинам. Во-первых, она не знала, куда еще пойти. Во-вторых, она чувствовала себя обязанной как-то объяснить ему, что в данный момент его капсула времени на пути в Токио, в руках контрабандистов. Третьей и, возможно, самой убедительной причиной был чистый случай: колеся по городу в набитом спутниковыми тарелками грузовике от пляжа к холмам, когда сгустились сумерки, Кристин случайно оказалась на знакомом с виду перекрестке, возле знакомого с виду холма, а потом на знакомой с виду улице, ведущей к знакомому с виду дому. Поскольку она нечасто видела дом снаружи, то даже не была уверена, тот ли это дом – темный, без огней, без признаков жизни. Машины Жильца рядом не было. Кристин проехала чуть дальше по кварталу и запарковала машину.
Она обнаружила входную дверь распахнутой; черное дыхание дома вытекало наружу. Когда она зашла и подала голос, никто не откликнулся. Сердце Кристин заколотилось, и она позвала снова, и когда снова никто не откликнулся, включила лампу у старого пианино, рядом с диваном, где раньше, мучаясь головной болью, лежал Жилец, а потом пошла по комнатам, от библиотеки до кухни, где обнаружила на стойке упаковку нарезанной ветчины, разорванную, словно ее открыло какое-то животное, и разбросанный по стойке и полу хлеб. В раковине стояла бутылка сока без пробки, и босой ногой Кристин ступила во что-то липкое, оказавшееся тоже соком. Она не знала, что и думать об этих мелких признаках большого переворота. Даже будучи во власти самой безумной головной боли, Жилец не оставлял на стойке растерзанных пакетов с едой. Но кроме кухни ничто в доме не казалось особенно потревоженным по сравнению с тем, как было несколько дней назад, и Кристин поднялась наверх. Она вошла в спальню Жильца и включила свет, чуть ли не ожидая увидеть его все еще в постели, в той же позе, в какой видела его в последний раз, с некогда черной бородой, теперь подернутой инеем. Но постель была пуста, и, спустившись на нижний этаж, Кристин вторглась в святилище четырехстенного Календаря. Жильца не было и там.
Она снова поднялась в бывшую свою комнату. Ей сразу бросилось в глаза, что постель не убрана, и, вспомнив, что в последнюю и предпоследнюю ночи перед уходом спала в его постели, Кристин пришла к убеждению, что постель была убрана, когда она уходила. По-прежнему на полке у кровати стояли взятые ею из библиотеки книги, а на стене по-прежнему висели вырезки из газет. Потом она увидела, что в шкафу висит платье – светло-голубого оттенка, которое, наверное, было подобрано под цвет чьих-то глаз, хотя определенно не ее. Кристин могла поклясться, что этого чертова платья раньше здесь не было. Неужели Жилец уже кого-то нашел ей на замену? Не вернулась ли его жена? Кристин тут же скинула пальто и надела платье, которое оказалось узковато.
Она нашла свою одежду примерно через час, под матрасом на кровати Жильца, выстиранную, выглаженную, сложенную. На кухне холодильник и буфет были набиты продуктами, словно Жилец запасал провизию на случай долгой осады со стороны своих демонов, что делало факт его отсутствия еще более любопытным и намекало, что, уходя, Жилец куда-то торопился и в любой момент может вернуться. Теперь Кристин уже не была уверена, что ей хочется здесь оставаться, несмотря на свою вину в отношении капсулы времени. Ей пришло в голову, что Жильцу, возможно, позвонили и сообщили насчет выкопанной капсулы, вот он и собрался так быстро, но когда Кристин проверила телефон, однажды ночью вырванный им из стены, тот по-прежнему молчал. Можно было также предположить, что Жилец бросился из дому сразу же, как только обнаружил ее побег – если это слово было здесь уместно, – чтобы разыскать ее, и с тех пор не возвращался. Но это также не имело смысла: он бы вернулся – если не поспать, или принять душ, или сделать еще что-нибудь, что делают нормальные люди, во всяком случае люди нормальней его, то хотя бы убедиться, что она здесь не показывалась. И кроме того, что означают все эти запасы продуктов и чужое платье в шкафу, материализовавшееся в этот промежуток времени.
Какой бы ответ она ни находила, он как будто противоречил остальным вопросам, а все ответы на эти вопросы словно бы противоречили остальным ответам. Больше всего Кристин заботило – когда Жилец собирается вновь появиться и так ли ей хочется быть здесь, когда он вернется; но поиски другого места для ночлега на данном этапе не казались заманчивой альтернативой. Лучше принять ванну, почитать и поспать, и что бы ни случилось при появлении Жильца, она это переживет. Кристин вытащила из кармана пальто ключ от грузовика и в своем тесноватом платье ушла в ночь: если (когда) грузовик станут разыскивать, полиция или японская мафия, ей бы не хотелось, чтобы он оказался поблизости от этого дома.
Ночь была очень тихой, если не считать того, что кто-то впереди безуспешно пытался завести машину. Сначала, идя по тротуару, Кристин подумала, что кто-то украл грузовик, а потом, приглядевшись в темноте, решила, что кто-то забрал все спутниковые тарелки, пока не осознала, что все тарелки на месте, но выкрашены черным – все до одной.
Они были еще мокрые. Пощупав одну тарелку, Кристин ощутила на кончике пальца мокрое черное пятно и крупинки сажи. На другой стороне улицы еще безумнее затарахтел старенький «камаро» в попытке завестись.
Кристин подошла к нему и постучала в слегка приоткрытое окно. Внутри виднелся лишь черный силуэт водителя и маячил красный огонек сигареты. Кристин снова постучала. Скрежет стартера прекратился, и наконец женщина в машине опустила стекло. Оттуда вырвалось облако сигаретного дыма.
– Если у вас есть провода с зажимами, можно завести вашу машину от моего грузовика, – сказала Кристин.
Луиза посмотрела на девушку и стряхнула сигарету в автомобильную пепельницу.
– У меня нет проводов.
– Что ж, – пожала плечами Кристин, – я бы дала вам позвонить из дома, но там телефон не работает.
– Ты живешь где-то рядом? – спросила Луиза.
– Ну, на самом деле это не мой дом. Да и грузовик не мой. Я сейчас в той фазе жизни, когда все на самом деле не мое.
– Счастливая, – сказала Луиза.
– Может, вниз по холму есть автосервис.
– Есть, но они уже закрылись.
– Что ж, – сказала Кристин, указывая на дома на склоне, – если вам что-нибудь понадобится, я живу в третьем доме отсюда.
Она не знала, что еще сказать, и даже немного сожалела, что вообще заговорила, поскольку женщина казалась не очень-то дружелюбной. Она пошла назад, к дому, а через несколько минут в дверях показалась Луиза, с еще одной сигаретой в зубах, в кожаной куртке; казалось, она была смущена. Кристин впустила ее, но пожилая женщина так ее встревожила, что она сразу предупредила:
– Хозяин этого дома может с минуты на минуту вернуться.
Луиза кивнула, озираясь в гостиной, потом молча села, поглазела в окно на городские огни внизу, и лишь через несколько минут наконец проговорила:
– Когда, ты сказала, этот тип вернется?
– С минуты на минуту, – упорствовала Кристин.
«Она понятия не имеет, когда он действительно вернется», – подумала Луиза.
– Ты уверена, что телефон не работает?
– Да, – ответила Кристин.
На мгновение она задумалась, стоило ли говорить это, но в данных обстоятельствах ничего иного не оставалось.
– Он выдернул его из стены, – сказала она, пытаясь оценить успешность своей тактики и все еще надеясь, что Луиза решит уйти и попытает счастья на голливудских улицах. – Он какой-то психопат, – решительно заверила она нежеланную гостью.
«Что ж, значит, нас трое таких, что ли?» – грустно улыбнулась про себя Луиза, вспомнив, что видела эту девушку несколько недель назад, стоящую ночью голой в окне. Она положила голову на спинку дивана и закрыла глаза, а когда открыла, Кристин по-прежнему смотрела на нее.
– Вы живете поблизости? – спросила Кристин.
– Милях в пяти, – ответила Луиза. – Пешком далековато будет.
– Я не это имела в виду.
Луиза посмотрела на камин и пианино.
– Я просто бываю здесь иногда, – объяснила Кристин. – Прихожу и ухожу. Время от времени.
– Ты из Лос-Анджелеса?
– Ну, допустим, из всех мест, где я жила, это единственное, о котором стоит и говорить. А вы?
– Я тут проездом. – Луиза снова закрыла глаза и наморщила лоб. – До того я была в… Альбукерке. Нет. Да. А отсюда поеду в Сан-Франциско.
– Я была там, – сказала Кристин, – пару месяцев назад.
– В Альбукерке?
– В Сан-Франциско. Жила там в гостинице. Вы давно путешествуете?
– Ну, с какой-то точки зрения, да. С какой-то точки зрения, я только и делаю, что путешествую.
– Мне бы тоже хотелось попутешествовать. Я нигде не бывала. Даже из Калифорнии не выезжала. А вы много где побывали?
– Много, – признала Луиза.
– На этой машине?
– На этой машине.
– Вы чем-нибудь торгуете?
– Нет, – рассмеялась Луиза. – Ну, вообще-то… нет, не торгую.
– Чем же вы занимаетесь? Раз уж так много ездите? – «Я задаю слишком много вопросов», – подумала Кристин.
Луизе не хотелось брать мелодраматический тон.
– Я исправляю кое-что. Первую половину жизни я что-то делала, а вторую исправляю то, что наделала.
– А зачем вы едете в Сан-Франциско?
– Разыскать кое-кого, кого давно не видела.
– Чтобы что-то исправить?
– Да. – Луизе не хотелось об этом говорить. Разговор об этом наполнял ее страхом. Она нетерпеливо посмотрела на входную дверь.
Кристин прикусила щеку.
– Хотите кое-что увидеть?
– Давай, – наконец ответила Луиза.
Кристин встала и начала спускаться по лестнице; Луиза, закурив еще одну сигарету, последовала за ней. Они спустились на нижний этаж, где встали посреди комнаты, разглядывая Голубой Календарь вокруг них.
– Что это? – спросила Луиза.
– Видите, это все даты разных событий, что случились за годы, – сказала Кристин, а Луиза, куря сигарету, взирала на Календарь. – У человека, который создал этот календарь, особый взгляд на мир. Он считает, что все случившееся по важным причинам не важно, а очень важно происшедшее без какой-либо серьезной причины. И еще, вы заметили, этот Календарь отличается от других. Знаете, да, в большинстве календарей за первым августа обычно следует второе августа? А потом обычно идет третье августа. Люди склонны подчиняться таким вот условностям. А на этом календаре за первым августа может следовать двадцать третье мая, а за двадцать третьим мая – одиннадцатое октября. И еще, вы замечали, что на большинстве календарей, если взять триста шестьдесят пять дней, идущих подряд, они, скорей всего, придутся на один и тот же год? А для этого типа подобное кажется слишком большим совпадением. Подумать только, чтобы триста шестьдесят пять дней подряд пришлись на один и тот же год, это же невероятно!
Продолжая курить, Луиза рассматривала Календарь.
– Ты права, – наконец заключила она. – У него не все дома.
– Вот посмотрите, – сказала Кристин. Она расстегнула тесное голубое платье, на котором едва сходились пуговицы. На голом боку виднелось выцветшее 29.4.85.
– Что это значит? – спросила Луиза.
– А вот что: ничего. Совершенно ничего. В этот день не случилось ничего мало-мальски важного для кого бы то ни было, и меньше всего для меня, поскольку в это время мне было всего три года. Это означает, что я и есть эта дата: я – дата во времени, дата на этом календаре, дата первостепенной важности, потому что в этот день не произошло ничего мало-мальски важного.
– Может быть, с ним что-то произошло?
– Даже если так, он это забыл.
– Возможно, это что-то, чего никто не хочет вспоминать.
– Ну что ж, вы можете развить эту тему с ним самим, когда он появится.
Внимательно посмотрев на нее, Луиза проговорила:
– Он с тобой делает что-нибудь?
– Что вы имеете в виду?
– Я имею в виду: он с тобой делает что-нибудь, когда ты здесь живешь?
– Он никогда не делает мне ничего плохого, – сказала Кристин.
– Он пугает тебя?
– Иногда.
– Ты не должна давать ему пугать себя.
Сказать по правде, ее пугала Луиза. Но этого Кристин не сказала.
– На самом деле я не собираюсь долго здесь задерживаться.
– А это что? – спросила Луиза. Что-то на Календаре привлекло ее взгляд.
– Вы очень наблюдательны. – Кристин подошла к дате в углу. – Это еще одна вещь, в которой, как он выяснил, все мы очень путаемся. Помните, как все думали, что тридцать первого декабря что-то там началось или кончилось? Оказывается, тогда не было ни начала, ни конца. На самом деле все началось вот здесь, в Париже, – она указала на место в Календаре, где стояло: 2.3.7.5.68.19, — в две минуты после трех часов седьмого числа пятого месяца в шестьдесят восьмом году двадцатого века. Седьмого мая тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года. Вот это было настоящим началом всего.
– Началом всего? – переспросила Луиза.
– Или, если взглянуть иначе, настоящим началом ничего.
– В Париже?
Какое-то время они вдвоем молча стояли, рассматривая Календарь. Потом Кристин сказала:
– Так зачем вы красите их черным?
Луиза поискала, куда положить сигарету, и наконец засунула окурок в карман своего кожаного пиджака.
– Чтобы очистить эфир от зла.
– А-а-а, – задумчиво кивнула Кристин. Ну да, это у Жильца не все дома.
Она провела Луизу обратно наверх и на втором этаже устроила ей небольшую экскурсию, показав спальню Жильца, а потом свою бывшую комнату – как будто чтобы доказать, сказала себе Луиза, что эта девочка спала в своей постели, а не в его. Луиза заметила вырезки на стене над кроватью и книги на полке. Уже становилось поздно, и когда они вернулись в гостиную, Луиза сказала Кристин:
– Может, этот тип сегодня не вернется.
– Не знаю, – призналась Кристин.
– Может быть, мне можно переночевать здесь на диване? – сказала пожилая женщина.
– Хорошо.
Луиза сняла свою кожаную куртку и легла на диван, накрывшись ею.
– Спасибо.
– Выключить свет?
– Спасибо, я сама дотянусь.
– Я бы пожелала вам приятных снов, но не знаю, что это такое.
– Я тоже, – сказала Луиза.
Через полчаса, когда девушка исчезла внизу, Луиза обдумала ее слова и нашла их любопытными, так же как и Кристин – ее ответ. Лежа в темноте, в то время как в окно пробивались огни города, Луиза не могла уснуть, пока не решила забыть о сне, примирившись с мыслью, что просто будет с нетерпением ждать рассвета. Когда она проснулась, вместо городских огней в окно лился солнечный свет. При этом в голове возникла какая-то мысль, которая исчезла сразу же, как только возникла; со снами так бывает. Какое-то время, думая об этой девушке, Луиза лежала и пыталась снова уловить мысль-беглянку. На столике у дивана лежали ключи от грузовика.
– Как насчет этого?
Когда они выкопали капсулу, что-то в глазах Ёси напомнило Кристин выражение в глазах Жильца, появившееся, когда он написал на ее теле дату: 29 апреля 1985 года. Едва выкопав металлический цилиндр, паренек вдруг набросился на Кристин, заключив наконец своим опасным прожженным умом, что если просто стянуть длинное синее пальто, то под ним действительно не окажется никаких других препятствий. Она стала отбиваться, но тут Ёси вдруг взлетел в воздух и с глухим стуком, который было слышно даже сквозь гром, приземлился в нескольких футах от нее. Лежа на земле под мелким дождиком и полыхающими молниями, отдуваясь и готовясь к отражению следующей атаки, Кристин вдруг осознала, что парень не издает ни звука, и, повернувшись к нему, заметила нечто странное. Он лежал на спине без движения, таращился прямо в небо, с выставленной напоказ эрекцией, и тонкая струйка дыма поднималась оттуда, где из мужчин выходят сновидения. То ли у него сейчас был лучший секс в его небогатой на опыт жизни, решила Кристин, то ли случилось что-то совершенно нелепое – и вдруг поняв, что же случилось, она села на кладбищенский газон и несколько минут смотрела на металлический цилиндр, который касался бедра Ёси, когда сверкнула молния. Она задумалась, нет ли там до сих пор электрического заряда. В физике – или это была химия? – она никогда не была особенно сильна.
Наконец Кристин решила, что просто оставить капсулу Жильца на земле или в разрытой могиле нельзя, и схватила ее обеими руками. Убедившись, что током ее не ударило, она хмуро и в то же время деликатно вытащила у Ёси из кармана рубашки ключ от грузовика, а самого его закатила в соседнюю яму.
Молния, ударившая в Жильцову капсулу, оставила на ней отметину в виде отчасти черного, отчасти белесого рубца. Это была причудливая клякса, вроде тех, что показывают пациентам психологи, и Кристин увидела в ней пепельную однокрылую птицу, стремительно падающую на землю. Положив капсулу в грузовик, она обыскала бардачок. Там нашелся не только бумажник Ёси с водительскими правами, но еще и билет на самолет в Токио. Голая под своим мокрым пальто, Кристин сидела в кабине и все больше и больше зябла. В конце концов она завела мотор и поехала, просто чтобы согреться.
Проведя большую часть последних двух месяцев в доме Жильца, она до сих пор совсем не знала Лос-Анджелеса, да и водителем была еще тем. Поэтому всю вторую половину дня она тряслась по улицам со скоростью пятнадцать миль в час, мотор постоянно глох, и проезжающие мимо водители честили ее на все корки. Остаток дня ушел на то, чтобы найти чердак Ёси в центре города, напротив черного пустыря, пересеченного железнодорожными путями и заваленного всяким хламом, где когда-то сошел с рельсов загоревшийся железнодорожный вагон и поджег все вокруг. Чердак Ёси, до которого надо было вскарабкаться на четыре пролета по пожарной лестнице, был пустым и серым, если не считать маленького телевизора и карты на стене, где по-змеиному свернулся кольцом Токио. На антресолях, взирая сверху на остальную комнату, стояли кровать и холодильник, в котором было только пиво, а вдоль стены выстроились несколько огромных морозильных камер, в которых Кристин обнаружила еще больше дюжины капсул времени, запечатанных и тщательно завернутых. Там были также сухой лед и ящики для отправки капсул в Токио. От морозильников на чердаке было холодно, и из-под них по полу постепенно растекалась лужа.
Кристин пожила на чердаке пару дней, поскольку идти ей было некуда. Но ей там не нравилось, и было неуютно оттого, что чердак принадлежал Ёси, а поскольку она оставила грузовик со спутниковыми тарелками на соседней улице, а не на стоянке у дома, то понимала, что рано или поздно кто-нибудь найдет его и сообщит в полицию, и Ёси начнут искать и придут на чердак. С той малостью денег, что была у нее и что нашлась в бумажнике Ёси, Кристин прошмыгивала через улицу в мексиканский ресторанчик, чтобы поесть. Ей подумалось, что надо бы попытаться купить что-нибудь из одежды; она была полнее Ёси, и его одежда на нее не налезала. Все остальное время Кристин сидела на чердаке, глазея на капсулу Жильца с оставленной молнией черной отметиной в виде однокрылой птицы. Ее снедало любопытство открыть капсулу, но она сдерживалась. Кристин то и дело проводила руками по металлической поверхности, а иногда брала капсулу и потряхивала.
На вторую ночь, заснув в кровати на антресолях, она проснулась около часа ночи от сердитого стука в дверь. Стук продолжался, и в раздавшихся затем голосах Кристин распознала азиатский язык, хотя и не китайский, среди которого росла в Давенхолле. Она различила имя Ёси. Когда пришедшие вломились в комнату, Кристин тихо-тихо затаилась на кровати, оцепенев от страха.
– Ёси! – позвал один из пришедших, обращаясь к ней на кровати.
Судя по голосам, их было четверо или пятеро. Сейчас меня зарежет и изнасилует японская мафия, и все из-за того, что этого идиота убила молния, когда он попытался меня трахнуть, с изрядным раздражением подумала Кристин. Это определенно было бы в духе ее жизни в последнее время.
– Ёси! – снова позвал один из пришедших.
Кристин не отвечала. Луч фонарика скользнул мимо нее и по потолку над ней. Она ждала шагов вверх по ступеням к кровати, но вместо этого послышался приглушенный разговор, а потом пришедшие начали шарить по чердаку; лучи фонариков продолжали метаться по стенам. Внизу минут двадцать продолжалась какая-то целеустремленная возня, судя по звукам, раздававшимся из одного угла. Почти не разговаривая между собой, люди приходили и уходили; Кристин слышала, как их башмаки ступали в лужу, натекшую из-под морозильников, и мокрые подошвы шлепали туда-сюда по полу.
Еще около часа после того, как они ушли, Кристин лежала, оцепенев, а потом, когда отпустил адреналин, в изнеможении уснула снова. На рассвете она вдруг проснулась и села, прислушиваясь, нет ли на чердаке еще кого-нибудь. Осторожно встав с кровати, она подошла к перилам антресолей и глянула вниз. В какой-то момент, изучая развезенную по полу лужу, она вдруг заметила, что морозильники распахнуты настежь и пусты. Все капсулы пропали. Еще через мгновение она вспомнила про капсулу Жильца, лежавшую у подножия лестницы.
Та капсула тоже исчезла. Кристин постояла на верху лестницы, глядя на нижние ступеньки и их ужасную пустоту, потом медленно спустилась и осмотрела пол, будто еще надеясь, что капсула куда-то откатилась сама собой.
Но она явно пропала, ошибки быть не могло. И тогда наконец – определенно в первый раз с тех пор, как она покинула Давенхолл, а возможно, и вообще в первый раз – все вокруг Кристин рухнуло, все стены, что она воздвигла вокруг себя, вся эта психическая броня, что она носила на себе семнадцать лет, в течение которых она была такой сильной, такой самодостаточной, – все разлетелось вдребезги, оставив ее с одним лишь давним чувством брошенности. Сама не сознавая, что полностью стала 29 апреля 1985 года, она села у подножия лестницы, где раньше лежала капсула, закрыла лицо руками и заплакала. Все наконец разбилось и отпало от нее впервые с того дня, когда, как она помнила, маленькая трех– или четырехлетняя девочка вбежала с главной улицы Давенхолла в бар, замерла посреди помещения и спросила своего изумленного и полупьяного дядю: чего на свете не хватает?
– Что? – поперхнулся Билли.
– Чего на свете не хватает? – снова спросила она, и многие годы после думала, что сказала что-то не то, раз Билли так отшатнулся от вопроса маленькой девочки. Билли, конечно, был не слишком сообразителен и не мог понять, что на этот вопрос не смог бы ответить даже умный человек, во всяком случае так, чтобы удовлетворить четырехлетнего малыша. Он решил, что это его неполноценный ум не может справиться с вопросом, и за это разозлился на девочку. К тому времени Билли сделал единственную вещь, которую, по его понятиям, мог сделать и сделал бы любой здравомыслящий человек в данной ситуации, вынужденный один воспитывать малолетнюю племянницу: он махнул рукой на ее воспитание, предоставив девочку самой себе. Но все последующие годы Кристин думала, что сказала что-то не то, что ее вопрос был воспринят как упрек, словно догадывалась, что ответ на вопрос о том, чего на свете не хватает, мог быть таким: ее матери. Много лет Кристин думала, что спросила о чем-то нехорошем, а потом сознательно решила все равно не стыдиться, как бы нехорошо это ни было, хотя не имела ни малейшего представления, что же такого она сказала или сделала постыдного.
Теперь капсула Жильца пропала, и это могло бы служить каким-то утешением, если бы подобная мысль вообще пришла ей в голову, – что капсула могла отвлечь пришельцев, что из-за нее они не поднялись по лестнице, где спала сама Кристин, и таким образом капсула спасла ее. Кристин была слишком убита, чтобы думать об этом. Как в полуночный прилив, ее накрыло первой волной чувство заброшенности, следующей волной – одиночество, потом волна страха, волна воспоминаний о детстве без любви, и ее смыло этим потоком, и она то билась об одно воспоминание, то всплывала на другом, пока ее не выбросило на берег ее собственной натуры: ее натура, в конце концов, не позволяла ей утонуть. Ей по натуре было свойственно выплывать; выплакавшись, она привела себя в порядок, надела синее пальто Жильца, взяла деньги, билет на самолет, ключ от грузовика и бутылку пива из холодильника и ушла с чердака, прикрыв за собой дверь, которая не закрывалась до конца после того, как ночью выломали замок.
Кристин даже немного удивилась, увидев грузовик на том же месте, где она его оставила, хотя несколько спутниковых тарелок кто-то уже стащил. Все остальное утро она металась по городу в бесцельной панике и, чтобы не выходить из грузовика и не задерживаться надолго, ела в закусочных, где еду подавали прямо в окошко автомобиля. Один раз она запарковалась на тихой улочке, чтобы поспать, но в эти дни ей плохо спалось, она всегда просыпалась от звуков, которые без сновидений казались еще более зловещими, семнадцать лет черной пустоты без сновидений начали оставлять у нее в душе какое-то судорожное чувство легкого безумия, как будто она стояла на краю.
Кристин вернулась в дом Жильца по нескольким причинам. Во-первых, она не знала, куда еще пойти. Во-вторых, она чувствовала себя обязанной как-то объяснить ему, что в данный момент его капсула времени на пути в Токио, в руках контрабандистов. Третьей и, возможно, самой убедительной причиной был чистый случай: колеся по городу в набитом спутниковыми тарелками грузовике от пляжа к холмам, когда сгустились сумерки, Кристин случайно оказалась на знакомом с виду перекрестке, возле знакомого с виду холма, а потом на знакомой с виду улице, ведущей к знакомому с виду дому. Поскольку она нечасто видела дом снаружи, то даже не была уверена, тот ли это дом – темный, без огней, без признаков жизни. Машины Жильца рядом не было. Кристин проехала чуть дальше по кварталу и запарковала машину.
Она обнаружила входную дверь распахнутой; черное дыхание дома вытекало наружу. Когда она зашла и подала голос, никто не откликнулся. Сердце Кристин заколотилось, и она позвала снова, и когда снова никто не откликнулся, включила лампу у старого пианино, рядом с диваном, где раньше, мучаясь головной болью, лежал Жилец, а потом пошла по комнатам, от библиотеки до кухни, где обнаружила на стойке упаковку нарезанной ветчины, разорванную, словно ее открыло какое-то животное, и разбросанный по стойке и полу хлеб. В раковине стояла бутылка сока без пробки, и босой ногой Кристин ступила во что-то липкое, оказавшееся тоже соком. Она не знала, что и думать об этих мелких признаках большого переворота. Даже будучи во власти самой безумной головной боли, Жилец не оставлял на стойке растерзанных пакетов с едой. Но кроме кухни ничто в доме не казалось особенно потревоженным по сравнению с тем, как было несколько дней назад, и Кристин поднялась наверх. Она вошла в спальню Жильца и включила свет, чуть ли не ожидая увидеть его все еще в постели, в той же позе, в какой видела его в последний раз, с некогда черной бородой, теперь подернутой инеем. Но постель была пуста, и, спустившись на нижний этаж, Кристин вторглась в святилище четырехстенного Календаря. Жильца не было и там.
Она снова поднялась в бывшую свою комнату. Ей сразу бросилось в глаза, что постель не убрана, и, вспомнив, что в последнюю и предпоследнюю ночи перед уходом спала в его постели, Кристин пришла к убеждению, что постель была убрана, когда она уходила. По-прежнему на полке у кровати стояли взятые ею из библиотеки книги, а на стене по-прежнему висели вырезки из газет. Потом она увидела, что в шкафу висит платье – светло-голубого оттенка, которое, наверное, было подобрано под цвет чьих-то глаз, хотя определенно не ее. Кристин могла поклясться, что этого чертова платья раньше здесь не было. Неужели Жилец уже кого-то нашел ей на замену? Не вернулась ли его жена? Кристин тут же скинула пальто и надела платье, которое оказалось узковато.
Она нашла свою одежду примерно через час, под матрасом на кровати Жильца, выстиранную, выглаженную, сложенную. На кухне холодильник и буфет были набиты продуктами, словно Жилец запасал провизию на случай долгой осады со стороны своих демонов, что делало факт его отсутствия еще более любопытным и намекало, что, уходя, Жилец куда-то торопился и в любой момент может вернуться. Теперь Кристин уже не была уверена, что ей хочется здесь оставаться, несмотря на свою вину в отношении капсулы времени. Ей пришло в голову, что Жильцу, возможно, позвонили и сообщили насчет выкопанной капсулы, вот он и собрался так быстро, но когда Кристин проверила телефон, однажды ночью вырванный им из стены, тот по-прежнему молчал. Можно было также предположить, что Жилец бросился из дому сразу же, как только обнаружил ее побег – если это слово было здесь уместно, – чтобы разыскать ее, и с тех пор не возвращался. Но это также не имело смысла: он бы вернулся – если не поспать, или принять душ, или сделать еще что-нибудь, что делают нормальные люди, во всяком случае люди нормальней его, то хотя бы убедиться, что она здесь не показывалась. И кроме того, что означают все эти запасы продуктов и чужое платье в шкафу, материализовавшееся в этот промежуток времени.
Какой бы ответ она ни находила, он как будто противоречил остальным вопросам, а все ответы на эти вопросы словно бы противоречили остальным ответам. Больше всего Кристин заботило – когда Жилец собирается вновь появиться и так ли ей хочется быть здесь, когда он вернется; но поиски другого места для ночлега на данном этапе не казались заманчивой альтернативой. Лучше принять ванну, почитать и поспать, и что бы ни случилось при появлении Жильца, она это переживет. Кристин вытащила из кармана пальто ключ от грузовика и в своем тесноватом платье ушла в ночь: если (когда) грузовик станут разыскивать, полиция или японская мафия, ей бы не хотелось, чтобы он оказался поблизости от этого дома.
Ночь была очень тихой, если не считать того, что кто-то впереди безуспешно пытался завести машину. Сначала, идя по тротуару, Кристин подумала, что кто-то украл грузовик, а потом, приглядевшись в темноте, решила, что кто-то забрал все спутниковые тарелки, пока не осознала, что все тарелки на месте, но выкрашены черным – все до одной.
Они были еще мокрые. Пощупав одну тарелку, Кристин ощутила на кончике пальца мокрое черное пятно и крупинки сажи. На другой стороне улицы еще безумнее затарахтел старенький «камаро» в попытке завестись.
Кристин подошла к нему и постучала в слегка приоткрытое окно. Внутри виднелся лишь черный силуэт водителя и маячил красный огонек сигареты. Кристин снова постучала. Скрежет стартера прекратился, и наконец женщина в машине опустила стекло. Оттуда вырвалось облако сигаретного дыма.
– Если у вас есть провода с зажимами, можно завести вашу машину от моего грузовика, – сказала Кристин.
Луиза посмотрела на девушку и стряхнула сигарету в автомобильную пепельницу.
– У меня нет проводов.
– Что ж, – пожала плечами Кристин, – я бы дала вам позвонить из дома, но там телефон не работает.
– Ты живешь где-то рядом? – спросила Луиза.
– Ну, на самом деле это не мой дом. Да и грузовик не мой. Я сейчас в той фазе жизни, когда все на самом деле не мое.
– Счастливая, – сказала Луиза.
– Может, вниз по холму есть автосервис.
– Есть, но они уже закрылись.
– Что ж, – сказала Кристин, указывая на дома на склоне, – если вам что-нибудь понадобится, я живу в третьем доме отсюда.
Она не знала, что еще сказать, и даже немного сожалела, что вообще заговорила, поскольку женщина казалась не очень-то дружелюбной. Она пошла назад, к дому, а через несколько минут в дверях показалась Луиза, с еще одной сигаретой в зубах, в кожаной куртке; казалось, она была смущена. Кристин впустила ее, но пожилая женщина так ее встревожила, что она сразу предупредила:
– Хозяин этого дома может с минуты на минуту вернуться.
Луиза кивнула, озираясь в гостиной, потом молча села, поглазела в окно на городские огни внизу, и лишь через несколько минут наконец проговорила:
– Когда, ты сказала, этот тип вернется?
– С минуты на минуту, – упорствовала Кристин.
«Она понятия не имеет, когда он действительно вернется», – подумала Луиза.
– Ты уверена, что телефон не работает?
– Да, – ответила Кристин.
На мгновение она задумалась, стоило ли говорить это, но в данных обстоятельствах ничего иного не оставалось.
– Он выдернул его из стены, – сказала она, пытаясь оценить успешность своей тактики и все еще надеясь, что Луиза решит уйти и попытает счастья на голливудских улицах. – Он какой-то психопат, – решительно заверила она нежеланную гостью.
«Что ж, значит, нас трое таких, что ли?» – грустно улыбнулась про себя Луиза, вспомнив, что видела эту девушку несколько недель назад, стоящую ночью голой в окне. Она положила голову на спинку дивана и закрыла глаза, а когда открыла, Кристин по-прежнему смотрела на нее.
– Вы живете поблизости? – спросила Кристин.
– Милях в пяти, – ответила Луиза. – Пешком далековато будет.
– Я не это имела в виду.
Луиза посмотрела на камин и пианино.
– Я просто бываю здесь иногда, – объяснила Кристин. – Прихожу и ухожу. Время от времени.
– Ты из Лос-Анджелеса?
– Ну, допустим, из всех мест, где я жила, это единственное, о котором стоит и говорить. А вы?
– Я тут проездом. – Луиза снова закрыла глаза и наморщила лоб. – До того я была в… Альбукерке. Нет. Да. А отсюда поеду в Сан-Франциско.
– Я была там, – сказала Кристин, – пару месяцев назад.
– В Альбукерке?
– В Сан-Франциско. Жила там в гостинице. Вы давно путешествуете?
– Ну, с какой-то точки зрения, да. С какой-то точки зрения, я только и делаю, что путешествую.
– Мне бы тоже хотелось попутешествовать. Я нигде не бывала. Даже из Калифорнии не выезжала. А вы много где побывали?
– Много, – признала Луиза.
– На этой машине?
– На этой машине.
– Вы чем-нибудь торгуете?
– Нет, – рассмеялась Луиза. – Ну, вообще-то… нет, не торгую.
– Чем же вы занимаетесь? Раз уж так много ездите? – «Я задаю слишком много вопросов», – подумала Кристин.
Луизе не хотелось брать мелодраматический тон.
– Я исправляю кое-что. Первую половину жизни я что-то делала, а вторую исправляю то, что наделала.
– А зачем вы едете в Сан-Франциско?
– Разыскать кое-кого, кого давно не видела.
– Чтобы что-то исправить?
– Да. – Луизе не хотелось об этом говорить. Разговор об этом наполнял ее страхом. Она нетерпеливо посмотрела на входную дверь.
Кристин прикусила щеку.
– Хотите кое-что увидеть?
– Давай, – наконец ответила Луиза.
Кристин встала и начала спускаться по лестнице; Луиза, закурив еще одну сигарету, последовала за ней. Они спустились на нижний этаж, где встали посреди комнаты, разглядывая Голубой Календарь вокруг них.
– Что это? – спросила Луиза.
– Видите, это все даты разных событий, что случились за годы, – сказала Кристин, а Луиза, куря сигарету, взирала на Календарь. – У человека, который создал этот календарь, особый взгляд на мир. Он считает, что все случившееся по важным причинам не важно, а очень важно происшедшее без какой-либо серьезной причины. И еще, вы заметили, этот Календарь отличается от других. Знаете, да, в большинстве календарей за первым августа обычно следует второе августа? А потом обычно идет третье августа. Люди склонны подчиняться таким вот условностям. А на этом календаре за первым августа может следовать двадцать третье мая, а за двадцать третьим мая – одиннадцатое октября. И еще, вы замечали, что на большинстве календарей, если взять триста шестьдесят пять дней, идущих подряд, они, скорей всего, придутся на один и тот же год? А для этого типа подобное кажется слишком большим совпадением. Подумать только, чтобы триста шестьдесят пять дней подряд пришлись на один и тот же год, это же невероятно!
Продолжая курить, Луиза рассматривала Календарь.
– Ты права, – наконец заключила она. – У него не все дома.
– Вот посмотрите, – сказала Кристин. Она расстегнула тесное голубое платье, на котором едва сходились пуговицы. На голом боку виднелось выцветшее 29.4.85.
– Что это значит? – спросила Луиза.
– А вот что: ничего. Совершенно ничего. В этот день не случилось ничего мало-мальски важного для кого бы то ни было, и меньше всего для меня, поскольку в это время мне было всего три года. Это означает, что я и есть эта дата: я – дата во времени, дата на этом календаре, дата первостепенной важности, потому что в этот день не произошло ничего мало-мальски важного.
– Может быть, с ним что-то произошло?
– Даже если так, он это забыл.
– Возможно, это что-то, чего никто не хочет вспоминать.
– Ну что ж, вы можете развить эту тему с ним самим, когда он появится.
Внимательно посмотрев на нее, Луиза проговорила:
– Он с тобой делает что-нибудь?
– Что вы имеете в виду?
– Я имею в виду: он с тобой делает что-нибудь, когда ты здесь живешь?
– Он никогда не делает мне ничего плохого, – сказала Кристин.
– Он пугает тебя?
– Иногда.
– Ты не должна давать ему пугать себя.
Сказать по правде, ее пугала Луиза. Но этого Кристин не сказала.
– На самом деле я не собираюсь долго здесь задерживаться.
– А это что? – спросила Луиза. Что-то на Календаре привлекло ее взгляд.
– Вы очень наблюдательны. – Кристин подошла к дате в углу. – Это еще одна вещь, в которой, как он выяснил, все мы очень путаемся. Помните, как все думали, что тридцать первого декабря что-то там началось или кончилось? Оказывается, тогда не было ни начала, ни конца. На самом деле все началось вот здесь, в Париже, – она указала на место в Календаре, где стояло: 2.3.7.5.68.19, — в две минуты после трех часов седьмого числа пятого месяца в шестьдесят восьмом году двадцатого века. Седьмого мая тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года. Вот это было настоящим началом всего.
– Началом всего? – переспросила Луиза.
– Или, если взглянуть иначе, настоящим началом ничего.
– В Париже?
Какое-то время они вдвоем молча стояли, рассматривая Календарь. Потом Кристин сказала:
– Так зачем вы красите их черным?
Луиза поискала, куда положить сигарету, и наконец засунула окурок в карман своего кожаного пиджака.
– Чтобы очистить эфир от зла.
– А-а-а, – задумчиво кивнула Кристин. Ну да, это у Жильца не все дома.
Она провела Луизу обратно наверх и на втором этаже устроила ей небольшую экскурсию, показав спальню Жильца, а потом свою бывшую комнату – как будто чтобы доказать, сказала себе Луиза, что эта девочка спала в своей постели, а не в его. Луиза заметила вырезки на стене над кроватью и книги на полке. Уже становилось поздно, и когда они вернулись в гостиную, Луиза сказала Кристин:
– Может, этот тип сегодня не вернется.
– Не знаю, – призналась Кристин.
– Может быть, мне можно переночевать здесь на диване? – сказала пожилая женщина.
– Хорошо.
Луиза сняла свою кожаную куртку и легла на диван, накрывшись ею.
– Спасибо.
– Выключить свет?
– Спасибо, я сама дотянусь.
– Я бы пожелала вам приятных снов, но не знаю, что это такое.
– Я тоже, – сказала Луиза.
Через полчаса, когда девушка исчезла внизу, Луиза обдумала ее слова и нашла их любопытными, так же как и Кристин – ее ответ. Лежа в темноте, в то время как в окно пробивались огни города, Луиза не могла уснуть, пока не решила забыть о сне, примирившись с мыслью, что просто будет с нетерпением ждать рассвета. Когда она проснулась, вместо городских огней в окно лился солнечный свет. При этом в голове возникла какая-то мысль, которая исчезла сразу же, как только возникла; со снами так бывает. Какое-то время, думая об этой девушке, Луиза лежала и пыталась снова уловить мысль-беглянку. На столике у дивана лежали ключи от грузовика.