Эшли Аманда. Свет во тьме

   Вздохнув. Морис сдался и, отвернувшись, пошел прочь, чувствуя каждый свой шаг. Он никогда не считал себя забиякой и глупцом, но в этой ситуации, кажется, оказался и тем и другим.
   Сара внимательно наблюдала за Габриелем, когда они уселись за своим любимым столиком в кафе. Она готова была поклясться, что днем он был нездоров. Кожа его казалась болезненно натянутой, глаза горели как в лихорадке, голос был хриплым и слабым. А теперь он выглядел таким сильным, подтянутым и элегантным. Весь в черном, как обычно. На щеках играет румянец, глаза сияют. Сара тряхнула головой. Может быть, только ей он кажется таким красивым и благополучным?
   — Что-то беспокоит тебя, дорогая? — спросил он голосом, звучным и проникновенным, как и всегда.
   — Нет, ничего.
   — Ты зачем-то хотела меня видеть?
   — Я хотела извиниться за свое поведение в тот последний вечер. У меня не было права допрашивать тебя. Я прошу извинить меня
   Как обычно ее искренность подействовала на него.
   — Ты имела полное право на свои вопросы, дорогая, — миролюбиво сказал он. — Мне лишь жаль, что я не мог дать тебе на них ответы.
   — Но что-то гнетет тебя. Почему ты скрываешься в этом заброшенном коттедже?
   «Как мило с ее стороны беспокоиться обо мне», — подумал он.
   — Нет, Сара, меня ничего не гнетет. По крайней мере не го, о чем ты думаешь. Я ведь уже говорил тебе, что веду очень замкнутый образ жизни, и это, конечно, должно казаться странным такой молодой особе, как ты.
   — Я… Ты был болен все это время, с того раза, как мы расстались?
   Мускул дрогнул на щеке Габриеля. Должно быть, он выглядел подобием смерти, когда она видела его сегодня утром в коттедже, и как она, вероятно, удивлена теперь его внезапным выздоровлением?
   — Нет, дорогая, я не был болен в том смысле, как ты это понимаешь.
   Хотя он и мог бы сказать, что у него болела душа оттого, что он не видел Сару, не слышал ее смеха, не чувствовал ее внимания, не смотрел, как она танцует. Он мучился переполнявшим его желанием вновь увидеть ее. Это желание заставляло его пробуждаться до наступления сумерек, когда солнце еще властвовало в небе.
   — Сегодня днем… — она прикусила губу, боясь рассердить его.
   Он встретил ее смятенный взгляд. Для него было бы так легко очистить ее память от ненужных вопросов и сомнений, загипнотизировать, внушить уверенность, что все хорошо, как никогда. Но он не мог себе это позволить. Только не с Сарой. Он не мог манипулировать ею, одна мысль об этом внушала ему отвращение. Он должен был дать ей какое-то приемлемое объяснение, но не мог сказать ничего, кроме правды, а она застревала у него в горле.
   — Еще вина? — спросил он. Сара кивнула'
   — Пожалуй.
   — Итак, дорогая, чего бы ты желала теперь?
   — О чем ты?
   — Ты хочешь, чтобы я ушел из твоей жизни?
   — Нет!
   Поспешность и горячность тона говорили яснее слов, и это было для него еще мучительнее.
   — Но мы не можем продолжать все как прежде, Сара. Ты задаешь слишком много вопросов, на которые у меня нет ответов. — Он очень глубоко заглянул в ее глаза, и взгляд его был полон неземной печали. — Ты ведь будешь теперь бояться меня, я полагаю.
   — Я не буду бояться, — поспешно отозвалась она, но это не было правдой, и оба поняли это.
   — Тебе незачем бояться меня, дорогая, я никогда не причиню тебе вреда.
   — А Морису?
   — Никакого вреда и ему, но он вмешивается в дела, которые его не касаются. Если он и дальше будет так настойчив, ему придется вскоре пожалеть об этом.
   Сара кивнула, чувствуя, как у нее внезапно пересохло во рту.
   Габриель ощутил ее замешательство, страх и это больно ударило его, так как он слишком хорошо знал их причину. Сейчас он искренне ненавидел того, кем был, потому что ему было недоступно единственное, чего он хотел больше, чем сделать следующий вдох.
   — Сара… — Прошептав ее имя, он потянулся через стол и взял ее руку. — Я хочу, чтобы между нами не было секретов, хочу всем сердцем, чтобы мы продолжали жить как прежде, но, боюсь, это невозможно.
   — Что ты хочешь этим сказать?
   — Завтра я уезжаю из Парижа.
   — Уезжаешь? Почему? И куда ты намерен отправиться?
   — Так будет лучше. Я уже и так украл слишком много твоего времени, нужно, чтобы ты устроила свою жизнь, вышла замуж, родила детей.
   — Нет…
   — У тебя столько всего впереди, дорогая. Я хочу, чтобы ты прожила полную счастливую жизнь, испытала все радости, которые она тебе предложит.
   — Почему ты так поступаешь? — Сара разрыдалась. — Я ведь попросила у тебя прощения.
   Габриель оглянулся по сторонам, чувствуя на себе многочисленные любопытные взгляды. Бросив на стол несколько монет за еду и вино, он закутал Сару в пелерину и увел из кафе.
   Она тихо всхлипывала всю дорогу до дома.
   — Габриель…
   Он закрыл ей рот поцелуем, а затем обнял и, прижав к себе, держал, пока она не утихла. Снял с нее пелерину и перчатки, с искренним благоговением раздел и уложил на кровать. Быстро раздевшись сам, лег рядом и привлек ее к себе.
   — Пожалуйста, не уезжай, — шептала она.
   — Не думай об этом теперь, — мягко убеждал он, покрывая ее лицо поцелуями, полными горькой страсти.
   Они любили друг друга всю ночь. Его руки запоминали невероятную мягкость ее кожи, шелковистость волос, губы его пили мучительную сладость ее губ. Он зарывался лицом в ее тело, вбирая пряный запах нежной плоти.
   Руки его без устали ласкали ее, голос шептал ласковые слова, пока для нее не перестало существовать все, за исключением Габриеля, его тела и магии его прикосновений и голоса, шепчущего ее имя.
   Их плоть смешивалась, и они становились едины. Два сердца бились в унисон, две души сливались в одну. Он погружался в нее, согреваясь ее светом и теплом, избавляясь от собственного мрака, полностью забывая о своей демонской природе.
   Он не мог насладиться, бесконечно желая ее, пока она не забылась во сне, насытившаяся ласками и опустошенная ими.
   Габриель лежал рядом, держа ее в своих объятиях, пока не почувствовал приближения зари.
   Поцеловав ее в последний раз, он быстро оделся и написал ей коротенькую записку, в которой говорил, что уезжает ранним утром и умолял ее забыть о нем и позаботиться о своей жизни.
   — Прощай, дорогая, — прошептал он, слегка касаясь губами ее лба и оставляя записку так, чтобы она сразу же увидела ее.
   В этот момент он знал, что, будь у него человеческое сердце, оно разорвалось бы от муки.

ГЛАВА XVII

   Скрываясь в темноте, Морис увидел Габриеля, выходящего из квартиры Сары, и, как и в прошлый раз, последовал за ним к заброшенному коттеджу.
   Наконец его время настало. Он провел большую часть ночи, готовясь к исполнению того, что задумал.
   Он молился, чтобы Бог придал ему смелости осуществить его план.
   Он надеялся, что Сара-Джейн простит его
   Держась в стороне, он видел, как Габриель подошел к двери и, отомкнув ее, ступил внутрь.
   Теперь нужно было ждать.
   Не раньше чем солнце встало над горизонтом, осмелился Морис подойти к жилищу, таща за собой небольшую тележку, спрятанную накануне среди деревьев.
   Он обошел весь дом, заглядывая в окна, чтобы убедиться, что Габриель не следит за ним, а затем поднял с тележки первый крест.
   Спустя два часа коттедж окружили деревянные кресты. Крест был водружен и на крышу возле трубы. Святой водой из разных церквей он полил каждую оконную раму и дверь, побрызгал вокруг дома, разбросал чеснок. Теперь ему оставалось лишь надеяться, что он угадал правильно и Габриель именно вампир, а не какая-то другая разновидность ночного демона.
   Мориса передернуло. В юности он зачитывался историями о вампирах — «Не буди мертвых» Тика, «Леди с бледным лицом» Александра Дюма, «Мертвая любовница» Готье.
   Самым надежным ему казалось пробить сердце вампира деревянным колом, но у Мориса не хватало духу столкнуться с Габриелем лицом к лицу. К тому же, если верить легендам, вампир не мог перешагнуть круг, сделанный святой водой. Если он не сможет покинуть дом, значит, останется голодным и непременно ослабнет, и тогда он, Морис, мог бы ворваться в подвал и сделать что положено.
   Он обошел коттедж три раза, любуясь своей работой и прикидывая, сколько времени понадобится Габриелю после пробуждения, чтобы понять, что он заперт в своем доме, как в тюрьме, и не сможет больше вредить роду человеческому.
   Она перечитала записку четыре раза. Слезы текли по ее щекам и капали на бумагу.
   Он уехал.
   «…Для твоего же блага, — говорилось в записке. — Я хочу, чтобы ты устроила свою жизнь, вышла замуж за Мориса и родила детей…»
   Но она не хотела выходить за Мориса, не хотела от него детей. Она любила Габриеля с той самой первой ночи, когда он сошел с веранды в ее комнатку в приюте. Он был ее утешением, надеждой, радостью. Он научил ее чувствовать себя желанной.
   И вот теперь он ушел.
   Она пошла бы к его коттеджу, если бы только могла пересилить боль, которая будет сопутствовать этому.
   Морис зашел за ней позже, чем обычно. Он пригласил ее на обед. Его карие глаза светились заботой.
   — Не сегодня, Морис, — сказала Сара. — Я хочу слегка вздремнуть перед репетицией.
   — Прекрасно. Могу я зайти за тобой позже? Она пожала плечами:
   — Если хочешь.
   — Тогда до скорого, — сказал он, пожимая ей руку и целуя в щеку.
   Когда он вышел, Сара уставилась на закрытую дверь, преисполнившись чувством пустоты и одиночества.
   Ей тоже захотелось покинуть Париж, где ее окружало слишком много воспоминаний. Возможно, она отправится в Италию… но нет, у Габриеля там вилла. Тогда Испания? Она покачала головой. У Габриеля замок в Саламанке. Что ж, вернуться домой, в Англию? Но ведь там все и началось…
   Она раздраженно вздохнула. «Пожалуй, лучше всего оставаться здесь, — с горечью подумала она. — Куда ни пойдешь, воспоминания о нем будут преследовать повсюду».
   Возможно, она выйдет за Мориса. Он обожает ее и никогда не покинет. Но она никогда не сможет любить его так, как он того заслуживает.
   Ноги ее были словно налиты свинцом, когда она возвращалась в свою спальню, чтобы рухнуть на кровать. «Сон-лучший выход, — думала она, зарываясь в покрывала, — он дает полное забвение».
   Он пробудился на закате, и принятое решение покинуть Париж придавило его тяжким грузом. Утром, до того как им не овладел сон, Габриель решил, что отправится домой, в Италию, и заснет там на сотню лет. Возможно, после векового сна он забудет ее.
   Габриель промычал проклятие, понимая, что это лишь самообман. Он никогда не забудет ее, даже если проживет еще триста пятьдесят лет.
   Поднявшись, он оделся; разум и сердце продолжали борьбу. Уехать. Остаться.
   Он открыл дверь и страдальчески сморщился, мгновенно почувствовав запах… чеснока?
   Он выбрался из подвала, перепрыгивая через две ступеньки, и, оказавшись на верхней площадке, через окно кухни заметил огромный деревянный крест.
   Габриель переходил из комнаты в комнату, и его гнев возрастал с каждым шагом. В спальне он положил руку на раму с выбитым стеклом и мгновенно отдернул, бормоча проклятия. Кожа на руке обуглилась, как будто ее обожгло пламенем.
   Святая вода! Кресты! Чеснок!
   Морис.
   Словно лев в клетке он метался по дому из одной комнаты в другую. Его собственный дом обращен в западню, он попался в силки, расставленные этим миловидным молодым человеком.
   Его гнев и страдания вылились в протяжный мучительный вопль. Затем, отказываясь верить очевидному, он отодвинул засов и распахнул дверь, однако не смог переступить порог, пораженный видом тяжелых деревянных крестов, обжигавших его глаза с силой полуденного солнца.
   С криком отчаяния Габриель захлопнул дверь, чувствуя, как гнев мешается в нем с голодом.
   Бормоча проклятия на дюжине языков, он расхаживал по комнатам всю ночь, пока восход солнца не загнал его в подвал.
   Габриель был в агонии. Голод терзал его, неутихающий, безжалостный. По мере того как рос его голод, увеличивалась слабость, и он уже с трудом выбирался из соснового гроба, в котором привык мирно отдыхать днем. Отдых! Он уже забыл, что это такое. Кожа его иссохла и болезненно натянулась на скулах. Глаза воспалились и блуждали, как у сумасшедшего, от голода, разрывающего его внутренности и высасывающего последние жизненные соки из его тела.
   Он голодал уже три недели, не считая крови небольшой крысы, по глупости подбежавшей слишком близко к нему. Воспоминание об этом наполняло его отвращением, хотя он и был бы рад высосать кровь дюжины грызунов, только попадись они ему.
   Низкий стон вырвался из его пересохшего горла. Неужели он и вправду так иссох? Он уставился на свои руки-кожа сморщенная, пальцы обтянутые, как у мертвеца.
   Он проклинал себя за то, что не сменил жилье, отлично зная, что Морис выследил его. Проклинал себя за то, что не утихомирил его, не убил, когда у него еще были силы для этого.
   Сара…
   Едва держась на Ногах, он ходил из угла в угол, повторяя ее имя.
   Сара, Сара.
   Если бы он только мог увидеть ее еще один, самый последний раз!
   Сара…
   Она пробудилась словно от толчка. Голос Габриеля отдавался в ее ушах. Он страдал, выкрикивая ее имя.
   Был ли это сон? Она села, оглядываясь. Он был здесь? Но нет, это невозможно, ведь он покинул Париж несколько недель назад.
   — Габриель?
   Сара, Сара…
   Он звал ее, она была нужна ему. В считанные минуты Сара оделась и выбежала за дверь. Предчувствуя самое страшное, она нетерпеливо постукивала ногой всю дорогу до коттеджа. Он был там. Она знала это так же верно, как и то, что была нужна ему.
   Она не могла усидеть на месте и приказала остановиться, когда коттеджа еще не было видно. Вручив вознице плату, Сара побежала к дому, едва касаясь ногами земли.
   В голове звенело, сердце чуть не выскакивало из груди, когда она добежала до цели. Широко расширенными глазами Сара уставилась на деревянные кресты, торчавшие везде, даже на крыше. Тяжелый запах чеснока забил ей ноздри.
   Она подергала дверь, но та была заперта. Подобрав юбки, Сара побежала к торцу дома и вскарабкалась через разбитое окно.
   — Габриель?
   Уходи!
   — Габриель, ты здесь?
   Уходи!
   Сделав глубокий вдох, чтобы успокоить дыхание, она прошла в кухню, а из нее к лестнице в подвал. Она удивилась, увидев, что дверь не заперта. Переступив порог, Сара оказалась в такой густой тьме, что ее, казалось, можно было потрогать на ощупь.
   — Габриель? — голос ее был нежным и ломким.
   — Уходи!
   Она всматривалась в темноту, стараясь разглядеть его.
   — Габриель, ты здесь?
   — Сара, ради всего святого, беги отсюда так быстро, как только сможешь.
   — Не уйду. Ты звал меня, и я здесь.
   Слезы покатились у него из глаз. Она услышала его стоны, полные'муки, и поспешила к нему.
   Прижавшись к стене, он закрыл глаза, стараясь овладеть собой.
   — Умоляю, Сара, уходи!
   — Что случилось, Габриель? Почему ты не хочешь сказать мне?
   — Я… нездоров.
   — Я помогу тебе, только скажи, что надо делать.
   — Нет. — Пальцы его скребли холодный камень. — Умоляю, уйди, умоляю… я не хочу, чтобы тебе стало плохо.
   — Скажи мне, что нужно, и я сделаю это.
   — Что мне нужно? — Голос Габриеля дрожал, полный муки и безнадежности. — Что мне нужно! Ах, Сара! — Голос его совсем сломался. — Если бы ты только знала!
   — Я все исполню, Габриель, обещаю тебе, что бы это ни было. Только скажи мне.
   Сара шагнула в глубь комнаты. Глаза ее уже привыкли к темноте, и она различала теперь его черный силуэт, подпирающий противоположную стену.
   Она сделала еще шаг, и он надвинул на лицо капюшон, передвигаясь вдоль стены и забиваясь в угол.
   — Габриель, ангел мой, умоляю, позволь мне помочь тебе!
   — Ангел… ангел… — он рассмеялся каким-то жутким хохотом, это походило на истерику. — Дьявол, верно, хотела ты сказать. Беги прочь от меня, моя Сара, беги, пока я не повредил тебе, прежде чем ты не содрогнешься от ужаса, как Розалия…
   — Я не уйду, — твердо сказала Сара и, не дожидаясь, пока разыграется воображение и ее охватит испуг, пересекла разделявшее их пространство и приняла его в своих объятия.
   Она почувствовала, как он весь напрягся.
   — Габриель…
   На миг он закрыл глаза, упиваясь ее близостью и теплом. Ах, как он ждал этих объятий, как сам бешено желал обнять ее. Он содрогнулся, чувствуя, как поднимается в нем голод, жадный, выматывающий, такой, вынести который ему было уже не под силу.
   Жар ее рук обжигал даже через одежду. Он чувствовал кровь, бегущую в ее венах, запах крови и даже ее вкус…
   — Габриель, умоляю, скажи мне, что надо делать.
   С нечеловеческим стоном отчаяния он повернулся к ней лицом.
   — Уходи!
   Сара уставилась на него, в его глаза, полыхавшие адским пламенем, и поняла, что смотрит в лицо смерти.
   — Что с тобой случилось? — спросила она дрожащим голосом, готовая в любую минуту сорваться, поддавшись страху и панике.
   — Ничего со мной не случилось. Я таков, каков есть.
   Он обнажил зубы, и она отпрянула назад. Даже в такой тьме можно было увидеть его клыки, острые, белые, смертельные. Дьявольский огонь бушевал в его глазах.
   — Теперь ты уйдешь?
   Голос его был грубым, руки стиснуты в кулаки и прижаты к бокам, как если бы он изо всех сил стремился побороть рвавшийся из него голод.
   Сара глубоко вздохнула, пересиливая желание умчаться от него сломя голову.
   — Нет, Габриель, — сказала она спокойно, — я и теперь не оставляю тебя.
   И вдруг в подземелье стало светлей. Сара поняла, что взошло солнце и свет его просачивается через открытую дверь.
   Габриель с криком отскочил в угол, плащ взвился над ним, подобно черному облаку. Закрывая лицо, он упал на колени, обхватив голову руками.
   Вампир.
   Слово это само всплыло в ее памяти.
   — Да, Сара. — Это был полный муки голос Габриеля. — Вампир. Вот кто я такой.
   Она встряхнула головой. Вампиры всегда были для нее сказочными существами, кем-то вроде Сайта-Клауса.
   — Нет, я не верю в это.
   — И все же это правда. Все. Теперь можешь уходить.
   — Тебе нужна кровь.
   Он издал хриплый звук, нечто среднее между смехом и рыданием.
   — Я решил, что ты не поверила.
   — Если тебе нужна кровь, возьми мою.
   «Неужели это мои слова? — удивлялась Сара, не в силах отвести взгляд от его склоненной головы. — Неужели я могла так спокойно предложить ему взять мою кровь?»
   — Нет!
   — Но ведь она поможет тебе?
   Истолковав его молчание как согласие, она продолжила:
   — Тогда возьми ее, мой ангел, возьми, сколько тебе нужно.
   — Нет! — вскричал он. Одна только мысль о том, что он мог бы отведать волшебной эссенции ее жизни, показалась ему кощунственной. — Нет, я не стану, не могу… Умоляю тебя, уходи!
   Волна облегчения прокатилась в нем, когда он услышал удаляющиеся шаги. Она уходит. Она спасена от него. Если бы он имел право, то вознес бы благодарственную молитву Всевышнему.
   Но минутой позже голова его приподнялась сама собой и из горла вырвалось звериное урчание, потому что он почувствовал свежий запах ее крови, мучительный, сладкий, доводящий до изнеможения.
   Сара стояла перед ним, протягивая левую руку. Взгляд его был мгновенно прикован к тоненькой струйке крови, сочившейся из ранки на запястье.
   Кровь. Теплая. Свежая. Эссенция жизни. Конец его мучительной агонии, еще ужесточившейся теперь, когда избавление было так близко.
   Кровь Сары.
   Сжав руки в кулаки и прижимая их к бокам, он покачал головой.
   — Нет, — шептал он, — Сара, нет…
   Но она надвигалась на него, и он был бессилен, когда кровоточащее запястье прижалось к его губам.
   С криком отчаяния губы его замкнулись на ее руке. Он пил ее сладость, чувствуя, как начинает пульсировать в теле жизнь, как утихает свирепый голод, казнивший его хуже адского пламени.
   Время остановилось, он не чувствовал ничего, кроме наслаждения.
   Сара… сок ее жизни, ее свет…
   — Сара!
   Габриель ошял губы от ее руки, сердце тревожно забилось, когда он заглянул ей в глаза. Неужели он взял слишком много?
   — Дорогая моя, как ты себя чувствуешь? Она моргнула,
   — Не знаю. Небольшая слабость. — Она осматривала его, радуясь, что он уже выглядит лучше, что исчезла смертельная бледность. — Этого достаточно? Или тебе нужно еще?
   Она так спокойно предлагала ему еще одну капельку своей крови? Возможно, она совсем сошла с ума? Ведь должна же она испытывать отвращение к тому, что случилось, ей должно быть плохо при одной мысли о том, что он питается чужой кровью. Но она не была напугана даже тем, что дала ему свою кровь. И хотела бы дать больше… всю себя готова была отдать ему.
   Показалось ей или она и в самом деле испытывала наслаждение, граничащее с экстазом, когда его губы сомкнулись на ее запястье? «Все это очень странно, — думала Сара. — Слишком странно и непонятно».
   — Сара. — Голос Габриеля был полон стыда и раскаяния. Оторвав клок рубашки, он перевязал ей руку и отвернулся.
   Он не мог смотреть ей в лицо, чувствуя себя раскрытым и опозоренным. Она узнала о нем самое худшее, увидела его чудовищем, каким он и был на самом деле. Человеческая маска сорвана с его лица. И среди смертных нет ни одного, кто, узнав его тайну, не умер бы.
   — Габриель?
   — Со мной все в порядке.
   — Ты уверен? Возможно, тебе нужно…
   — Я уверен! Сара, прошу оставь меня!
   — Нет, я не оставлю тебя.
   Габриель надеялся, что взял у нее недостаточно крови для того, чтобы приобщить к своему миру, но что если это все-таки случилось? Он не хотел делать ее своей рабой, не хотел отнимать ее свободу, привязывать к себе навеки, манипулировать ее волей. Ему нужны были ее любовь и свободный выбор.
   Руки его сжались в кулаки, и он повернулся к ней лицом.
   — Я прошу тебя уйти, — нежно сказал он. — Мне нужно побыть одному.
   Она не хотела оставлять его, никогда уже не хотела оставаться одной, без него, но тихая мольба в его голосе убедила ее.
   — Хорошо, пусть будет как ты хочешь.
   В нем тут же разлилась волна облегчения. Если Сара решится оставить его хотя бы ненадолго, все будет хорошо, она сможет спокойно обдумать все случившееся и отказаться от него.
   Она дотронулась до его плеча, тут же почувствовав, как он вздрогнул от этого.
   — Я вернусь позже.
   — Нет.
   — Я вернусь, — повторила она тоном, не терпящим возражений.
   — Сара!
   — Да?
   — Там крест перед самым входом, убери его. Тебе придется также вымыть дверную раму.
   — Что-нибудь еще?
   — Круг из святой воды и чеснока — нужно нарушить его.
   — Хорошо.
   Он кивнул, тронутый ее готовностью исполнить все, что бы он ни пожелал.
   — Ты знаешь, я не могу больше оставаться здесь.
   Ну конечно, он не мог здесь остаться, ей это было ясно — ведь место уже небезопасно. И почему только она не догадалась обо всем раньше?
   — Я заберу тебя отсюда, — сказала она. — Я скоро вернусь. Ты побудешь здесь лишь до моего возвращения.
   — Сейчас утро. Я не смогу выйти.
   — Я подумаю, как все устроить, — ответила Сара, заторопившись, прежде чем он мог бы возразить ей.
   Оказавшись снаружи, она пожалела, что отпустила экипаж, но, возможно, долгая прогулка — это как раз то, что ей нужно. В другой раз она побоялась бы прогуливаться одна по пустынной дороге на восходе солнца, но не теперь. Сара сосредоточилась на своих шагах, стараясь не думать о том, кем является Габриель и что из этого следует.
   Достигнув города, она наняла крытый экипаж и, отказавшись от кучера, отправилась в нем на свою квартиру.
   Обойдя комнаты, Сара везде задернула шторы, а в своей спальне прибила к окну стеганое одеяло, чтобы ни единый луч не просочился внутрь. Затем, собрав все, какие могли найти, покрывала, забросила их в экипаж и помчалась назад к коттеджу.
   Не желая, чтобы она видела его погруженным в сон, похожий на смерть, Габриель, почувствовав ее приближение, заставил себя пробудиться. Двигаясь очень медленно, он взял свой плащ, куда был вшит тонкий слой с землей его родной Валь-Лунги. Чтобы выжить в чужих краях, он должен был всегда иметь при себе эту землю.
   Ему потребовалось напрячь все силы и волю, чтобы встретить ее у двери. Если бы солнце было еще чуть-чуть выше, это было бы невозможно.
   — Идем, — сказала она, закутывая его тремя слоями покрывал, а затем вывела из коттеджа к экипажу.
   Он разместился на самом дне кареты. Ему казалось, что солнце ищет его, нащупывает своими лучами, и он знал, что умрет в мучительной агонии, если Сара решит предать его.
   В столь раннее утро народа на улицах почти не было. Когда они подъехали к ее квартире, она быстро отомкнула дверь и сбежала по ступенькам вниз, чтобы помочь Габриелю выйти из кареты и добраться до дверей. Войдя, она сразу провела его в спальню.
   Он стряхнул с себя покрывала и успокоенно вздохнул, оказавшись окруженным тьмой.
   — Тебе нужно что-нибудь? — поинтересовалась она.
   — Только остаться одному, — ответил он низким глухим голосом, словно находился в глубоком трансе.
   — Хорошо.
   — Обещай, что ты не войдешь сюда до наступления сумерек.
   — Почему? — спросила она, но прежде чем он ответил, сделала нетерпеливый жест рукой. — Я понимаю. Никаких вопросов.
   — Я полагал, что ты уже получила ответы на все вопросы.
   — Спи, Габриель. Обещаю, что не потревожу тебя.
   Он дождался, пока она выйдет, а затем, расправив поверх постели плащ, растянулся на нем и закрыл глаза, продолжая чувствовать вкус ее крови на своем языке, запах ее тела. Проваливаясь в сон, он думал только о ней.