Аманда Эшли
Свет во тьме
Часть первая
ЛЮБОВЬ ВСЕЙ ЖИЗНИ
ПРОЛОГ
Саламанка, 1995 год
Одинокая каменная плита стояла на небольшом возвышении, белый мрамор сверкал в густом мраке, словно огонь маяка. Плотный серый туман окутывал землю, смыкаясь с нависшими над ней облаками, но ему не нужно было света, чтобы найти дорогу к могиле или прочитать надпись, выбитую на мраморе.
Он застонал, вновь переживая боль от ее ухода.
— Почему, Сара?
Вопрос исторгнутый из глубины сердца. эхом отдался в тишине.
Почему? Почему? Почему?..
Он проклинал себя за то, что позволил ей уйти, понимая одновременно, что любовь к ней не давала ему выбора.
— Сара, любимая, вернись ко мне!
Боль разлуки пронзила его так же резко как в ту ночь, когда он в последний раз держал ее в своих объятиях.
Он ласкал холодный мрамор, под которым покоились ее останки. Все тщетно. Женщины, которую он любил больше жизни, нет, она ушла. Ее душа, ее существо покинули землю, чтобы прильнуть к небесам, навеки отринувшим его.
Сара.
Она была частью его сердца.
Единственным утешением в его мрачном одиночестве.
— Сара, Сара, почему ты оставила меня? Мир мой настолько отвратителен, что душа твоя не выдержала?
При этом напоминании о собственной греховности из глубины его души вырвался стон. Но ведь она почти сразу поняла, кто он такой, и не отвергла, полюбила его, откликаясь каждым биением невинного сердца. Он проклят, виной всему его черная душа, от Сары ничего не зависело…
Прижавшись щекой к влажной траве, он закрыл глаза, вспоминая, как все начиналось…
Одинокая каменная плита стояла на небольшом возвышении, белый мрамор сверкал в густом мраке, словно огонь маяка. Плотный серый туман окутывал землю, смыкаясь с нависшими над ней облаками, но ему не нужно было света, чтобы найти дорогу к могиле или прочитать надпись, выбитую на мраморе.
САРА-ДЖЕЙН ДУНКАНСара. Они вместе радовались жизни больше полувека. И могли бы быть вместе в пятьдесят, в сотню раз больше, и этого им было бы недостаточно. Она заполнила пустоту его жизни, осветила мрачные недра его проклятой души.
1865-1940
Любима жена,
ушедшая с этой земли,
но оставшаяся навеки
в моем сердце.
Он застонал, вновь переживая боль от ее ухода.
— Почему, Сара?
Вопрос исторгнутый из глубины сердца. эхом отдался в тишине.
Почему? Почему? Почему?..
Он проклинал себя за то, что позволил ей уйти, понимая одновременно, что любовь к ней не давала ему выбора.
— Сара, любимая, вернись ко мне!
Боль разлуки пронзила его так же резко как в ту ночь, когда он в последний раз держал ее в своих объятиях.
Он ласкал холодный мрамор, под которым покоились ее останки. Все тщетно. Женщины, которую он любил больше жизни, нет, она ушла. Ее душа, ее существо покинули землю, чтобы прильнуть к небесам, навеки отринувшим его.
Сара.
Она была частью его сердца.
Единственным утешением в его мрачном одиночестве.
— Сара, Сара, почему ты оставила меня? Мир мой настолько отвратителен, что душа твоя не выдержала?
При этом напоминании о собственной греховности из глубины его души вырвался стон. Но ведь она почти сразу поняла, кто он такой, и не отвергла, полюбила его, откликаясь каждым биением невинного сердца. Он проклят, виной всему его черная душа, от Сары ничего не зависело…
Прижавшись щекой к влажной траве, он закрыл глаза, вспоминая, как все начиналось…
ГЛАВА I
Англия, 1981 год
Из темноты он украдкой наблюдал за ней последние тринадцать лет, видел неловкие движения слабых ног. «Дистрофия нижних конечностей», — определил доктор. Она не могла ходить.
Он видел, как в огромных голубых глазах умирала надежда., когда она вынуждена была смириться с тем, что никогда не сможет бегать и играть, как другие, жившие в приюте девочки. Став старше, ей пришлось принять и всю безнадежность того, что она никогда не выйдет замуж, не будет иметь детей, что ей придется з одиночестве влачить дни своей несчастной жизни. Никто не полюбит ее, у нее никогда не будет семьи, заботящейся о ней или помнящей ее, когда она уйдет с этой земли.
Только он один мог почувствовать всю глубину ее отчаяния и сердечной боли, он один знал, как сильно ей хочется бегать под золотистыми лучами солнца или бродить вечерами в серебряном свете луны.
Он был единственным, кто слышал ее приглушенные рыдания в черноте ночи — для других она всегда старалась выглядеть довольной и спокойной. Но наедине с собой, в своей комнате, она проливала горючие слезы, разъедавшие его сердце подобно кислоте.
Он никогда не пытался дать ей знать, что видит ее. Никогда. Он желал оставаться невидимым, разделяя ее одиночество и легче перенося свое.
Итак, он привык наблюдать за ней. И вот однажды…
Была летняя ночь, и он следил за девушкой с неосвещенной веранды. Он знал, что она провела день в монастырском парке, глядя на играющих детей и влюбленные парочки, молодые и не очень, прогуливающиеся вдоль аллеи.
Жизнь проходила мимо нее.
Отказавшись от ужина, она попросила отвезти ее в комнату пораньше. Ей хотелось лишь одного — лежать с открытыми глазами так долго, пока все не заснут. Огонек одинокой свечи рядом с постелью освещал ее бледное лицо.
Сердце его сжималось от боли. Она говорила сама с собой, но таким нежным и тихим голоском, что он едва мог слышать.
— Ты должна сделать это, Сара-Джейн, — послышались вдруг в ее голосе новые твердые нотки. — Я знаю, ты можешь. Доктора иногда ошибаются.
Следующие пять минут он наблюдал за ее усилиями сдвинуться на край кровати, видел, как она заставила себя сесть, опуская слабые дрожащие ножки и касаясь ими пола.
— Ты сможешь. — Затаив дыхание и вцепившись в спинку кровати, она попыталась встать на ноги.
Над бровями ее выступили капельки пота, и, постояв какой-то краткий момент, она вдруг упала.
Он пробормотал ругательство, вне себя от боли и негодования за ее несчастную участь.
— Бесполезно, — прошептала она полным отчаяния голосом. Из ее глаз полились слезы. — Никто никогда не поможет мне, не полюбит меня. Всю свою жизнь я проведу в монастыре, так и не узнав ни капли из того, что доступно другим девушкам. Я никогда не выйду замуж, у меня не будет детей…
Она сидела, уставившись в пол, плечи ее болезненно вздрагивали.
Для него был невыносим этот ее припадок, отчаяния и тоски. Никогда еще она не погружалась так глубоко в свое горе и одиночество, всегда стараясь казаться приятной и держась достойно и уверенно. Она была очень красивой девочкой, уже на пороге женственного расцвета. И кто бы теперь смог порицать ее за внезапную слабость — ведь она не могла не чувствовать, как жизнь проходит мимо.
Ему захотелось открыться ей, подойти и успокоить, обнять за вздрагивающие плечики, прижать к себе, дать уверенность и покой, в которых она так нуждалась… Но он не мог разоблачить себя.
Уже уходя, он случайно обернулся и увидел, что она достает из-под подушки бутылочку с темным содержимым. Какое-то время девушка рассматривала ее с задумчивым выражением лица, и он вдруг понял, что она решила лишить себя жизни.
Не думая о последствиях, он шагнул в ее комнату.
Сара-Джейн вне себя от изумления уставилась на высокого черноволосого мужчину, оказавшегося вдруг в ее спальне. Он был одет во все черное, начиная с мягких ботинок и кончая широким плащом, окутывавшим его подобно темному облаку.
— Сара, не смей!
Его голос был мягким, завораживающим, гипнотизирующим. Словно заколдованная, Сара застыла, прижимая к груди бутылочку с ядом.
— Не сметь что?
— Не лишай себя жизни, Сара!
Она заморгала, глядя на него — слишком неожиданно он появился, — и непонятно было, откуда он узнал о ее намерении.
— Кто ты?
— Не имеет значения.
— Что ты делал на веранде?
— Наблюдал за тобой.
Мужчина так странно смотрел на нее, что она смогла подтянуться к постели и испуганно зарыться в подушках, уставившись на него широко раскрытыми глазами и остро чувствуя свое одиночество и полную беспомощность.
— Наблюдал за мной? Но зачем?
— Я наблюдаю за тобой еще с тех пор, когда ты была совсем ребенком.
Она улыбнулась удивленно и недоверчиво.
— Может быть, ты мой ангел-хранитель?
— Да, именно так.
— И тебя зовут Габриель?
Он сделал вид, что не замечает сарказма в ее голосе.
— Если пожелаешь.
Она посмотрела на бутылочку в своих руках.
— И ты пришел, чтобы забрать меня на небеса?
— Нет, — печально отозвался он. — Этого я не могу.
— Тогда к дьяволу?
Он покачал головой, горестно усмехаясь. Его дорогая Сара впервые встретилась с дьяволом и теперь смотрит, не отрываясь, в бездну его глаз.
Не отвечая, он подошел к ней и взял бутылочку.
Слишком поздно, она уже не могла выхватить ее назад.
— Нет, Сара, — сказал он, пряча склянку в карман брюк. — Я не позволю тебе уйти. Ни теперь, ни еще когда-нибудь. Ты не лишишь себя жизни.
— У меня нет жизни, — горько парировала она. — Я всегда была лишь обузой — сначала для матери, а теперь для сестер-монахинь, которым не слишком приятно заботиться обо мне.
— Нет, это не так.
— Это так! Ты думаешь, я не знаю этого? Кто, как не моя мать, оставила меня?
— Сара, — прошептал он, пораженный болью, отразившейся в ее глазах.
— Я не что иное, как обуза, — повторила она. — Сестры говорят, что любят меня, но я знаю — они вздохнут с облегчением, если я уйду отсюда.
— Ах, моя дорогая Сара, — проговорил он и, не успев понять, что делает, уже очутился на краю постели, привлекая ее в свои объятия.
Как хороша она была и как трогательна! Милая Сара-Джейн, с белокурыми волосами и глазами, голубыми, как яйца малиновки. Такая красивая. Такая хрупкая.
Он прижал ее к себе и был удивлен, что девушка не делает попыток уклониться. Напротив, она глубже зарылась в его объятия, спрятав лицо на груди. Он чувствовал ее вздрагивающие плечи и проливающиеся на его рубашку слезы — влажное тепло на своей груди, на своей коже.
Он держал ее, слегка покачивая, пока она не заснула. Но и потом он не хотел отпускать ее.
Он баюкал девушку на своей груди, пока первые слабые лучи восходящего солнца не озарили неба, и только тогда опустил ее на постель. Он смотрел на нее, не в силах оторваться, затем укутал покрывалом.
Зная, что не должен делать это, он все же наклонился и поцеловал ее в щеку, а затем вышел, такой же молчаливый, как восход.
Из темноты он украдкой наблюдал за ней последние тринадцать лет, видел неловкие движения слабых ног. «Дистрофия нижних конечностей», — определил доктор. Она не могла ходить.
Он видел, как в огромных голубых глазах умирала надежда., когда она вынуждена была смириться с тем, что никогда не сможет бегать и играть, как другие, жившие в приюте девочки. Став старше, ей пришлось принять и всю безнадежность того, что она никогда не выйдет замуж, не будет иметь детей, что ей придется з одиночестве влачить дни своей несчастной жизни. Никто не полюбит ее, у нее никогда не будет семьи, заботящейся о ней или помнящей ее, когда она уйдет с этой земли.
Только он один мог почувствовать всю глубину ее отчаяния и сердечной боли, он один знал, как сильно ей хочется бегать под золотистыми лучами солнца или бродить вечерами в серебряном свете луны.
Он был единственным, кто слышал ее приглушенные рыдания в черноте ночи — для других она всегда старалась выглядеть довольной и спокойной. Но наедине с собой, в своей комнате, она проливала горючие слезы, разъедавшие его сердце подобно кислоте.
Он никогда не пытался дать ей знать, что видит ее. Никогда. Он желал оставаться невидимым, разделяя ее одиночество и легче перенося свое.
Итак, он привык наблюдать за ней. И вот однажды…
Была летняя ночь, и он следил за девушкой с неосвещенной веранды. Он знал, что она провела день в монастырском парке, глядя на играющих детей и влюбленные парочки, молодые и не очень, прогуливающиеся вдоль аллеи.
Жизнь проходила мимо нее.
Отказавшись от ужина, она попросила отвезти ее в комнату пораньше. Ей хотелось лишь одного — лежать с открытыми глазами так долго, пока все не заснут. Огонек одинокой свечи рядом с постелью освещал ее бледное лицо.
Сердце его сжималось от боли. Она говорила сама с собой, но таким нежным и тихим голоском, что он едва мог слышать.
— Ты должна сделать это, Сара-Джейн, — послышались вдруг в ее голосе новые твердые нотки. — Я знаю, ты можешь. Доктора иногда ошибаются.
Следующие пять минут он наблюдал за ее усилиями сдвинуться на край кровати, видел, как она заставила себя сесть, опуская слабые дрожащие ножки и касаясь ими пола.
— Ты сможешь. — Затаив дыхание и вцепившись в спинку кровати, она попыталась встать на ноги.
Над бровями ее выступили капельки пота, и, постояв какой-то краткий момент, она вдруг упала.
Он пробормотал ругательство, вне себя от боли и негодования за ее несчастную участь.
— Бесполезно, — прошептала она полным отчаяния голосом. Из ее глаз полились слезы. — Никто никогда не поможет мне, не полюбит меня. Всю свою жизнь я проведу в монастыре, так и не узнав ни капли из того, что доступно другим девушкам. Я никогда не выйду замуж, у меня не будет детей…
Она сидела, уставившись в пол, плечи ее болезненно вздрагивали.
Для него был невыносим этот ее припадок, отчаяния и тоски. Никогда еще она не погружалась так глубоко в свое горе и одиночество, всегда стараясь казаться приятной и держась достойно и уверенно. Она была очень красивой девочкой, уже на пороге женственного расцвета. И кто бы теперь смог порицать ее за внезапную слабость — ведь она не могла не чувствовать, как жизнь проходит мимо.
Ему захотелось открыться ей, подойти и успокоить, обнять за вздрагивающие плечики, прижать к себе, дать уверенность и покой, в которых она так нуждалась… Но он не мог разоблачить себя.
Уже уходя, он случайно обернулся и увидел, что она достает из-под подушки бутылочку с темным содержимым. Какое-то время девушка рассматривала ее с задумчивым выражением лица, и он вдруг понял, что она решила лишить себя жизни.
Не думая о последствиях, он шагнул в ее комнату.
Сара-Джейн вне себя от изумления уставилась на высокого черноволосого мужчину, оказавшегося вдруг в ее спальне. Он был одет во все черное, начиная с мягких ботинок и кончая широким плащом, окутывавшим его подобно темному облаку.
— Сара, не смей!
Его голос был мягким, завораживающим, гипнотизирующим. Словно заколдованная, Сара застыла, прижимая к груди бутылочку с ядом.
— Не сметь что?
— Не лишай себя жизни, Сара!
Она заморгала, глядя на него — слишком неожиданно он появился, — и непонятно было, откуда он узнал о ее намерении.
— Кто ты?
— Не имеет значения.
— Что ты делал на веранде?
— Наблюдал за тобой.
Мужчина так странно смотрел на нее, что она смогла подтянуться к постели и испуганно зарыться в подушках, уставившись на него широко раскрытыми глазами и остро чувствуя свое одиночество и полную беспомощность.
— Наблюдал за мной? Но зачем?
— Я наблюдаю за тобой еще с тех пор, когда ты была совсем ребенком.
Она улыбнулась удивленно и недоверчиво.
— Может быть, ты мой ангел-хранитель?
— Да, именно так.
— И тебя зовут Габриель?
Он сделал вид, что не замечает сарказма в ее голосе.
— Если пожелаешь.
Она посмотрела на бутылочку в своих руках.
— И ты пришел, чтобы забрать меня на небеса?
— Нет, — печально отозвался он. — Этого я не могу.
— Тогда к дьяволу?
Он покачал головой, горестно усмехаясь. Его дорогая Сара впервые встретилась с дьяволом и теперь смотрит, не отрываясь, в бездну его глаз.
Не отвечая, он подошел к ней и взял бутылочку.
Слишком поздно, она уже не могла выхватить ее назад.
— Нет, Сара, — сказал он, пряча склянку в карман брюк. — Я не позволю тебе уйти. Ни теперь, ни еще когда-нибудь. Ты не лишишь себя жизни.
— У меня нет жизни, — горько парировала она. — Я всегда была лишь обузой — сначала для матери, а теперь для сестер-монахинь, которым не слишком приятно заботиться обо мне.
— Нет, это не так.
— Это так! Ты думаешь, я не знаю этого? Кто, как не моя мать, оставила меня?
— Сара, — прошептал он, пораженный болью, отразившейся в ее глазах.
— Я не что иное, как обуза, — повторила она. — Сестры говорят, что любят меня, но я знаю — они вздохнут с облегчением, если я уйду отсюда.
— Ах, моя дорогая Сара, — проговорил он и, не успев понять, что делает, уже очутился на краю постели, привлекая ее в свои объятия.
Как хороша она была и как трогательна! Милая Сара-Джейн, с белокурыми волосами и глазами, голубыми, как яйца малиновки. Такая красивая. Такая хрупкая.
Он прижал ее к себе и был удивлен, что девушка не делает попыток уклониться. Напротив, она глубже зарылась в его объятия, спрятав лицо на груди. Он чувствовал ее вздрагивающие плечи и проливающиеся на его рубашку слезы — влажное тепло на своей груди, на своей коже.
Он держал ее, слегка покачивая, пока она не заснула. Но и потом он не хотел отпускать ее.
Он баюкал девушку на своей груди, пока первые слабые лучи восходящего солнца не озарили неба, и только тогда опустил ее на постель. Он смотрел на нее, не в силах оторваться, затем укутал покрывалом.
Зная, что не должен делать это, он все же наклонился и поцеловал ее в щеку, а затем вышел, такой же молчаливый, как восход.
ГЛАВА II
Он достиг своего убежища в аббатстве Кроссуик минут за десять до того, как солнце встало над горизонтом. Захлопнув за собой дверь, прислонился к ней затылком, чувствуя прохладу дерева. Кожу начинало подергивать в предвкушении щедрого солнечного тепла.
Прикрыв глаза, он пытался припомнить, как приятно гулять днем, чувствовать солнечные лучи на лице, наслаждаться их теплом.
Промычав проклятие, он оттолкнулся от двери, пересек комнату, чтобы опуститься в огромное, с высокой спинкой кресло, бывшее единственным предметом обстановки в его комнате, и углубился в мрачные переживания.
Она страдала и хотела лишить себя жизни. Как много боли, думал он. Сара слишком хрупка, чтобы вынести боль, терзающую ее тело, сердце, душу. Нежная и впечатлительная, она чувствовала себя обузой для ухаживающих за ней нянь и сестер милосердия в детском приюте.
Сердце его изнывало от жалости к ней. Ее родители были людьми зажиточными, но череда неудач внезапно обрушилась на семью Дунканов. Два корабля ее отца погибли в море, выгорела часть дома. На следующий год Аделаида Дункан родила мертвого ребенка. Вскоре после рождения Сары ее огец погиб от несчастного случая, а затем мать узнала о новой беде: в рискованном предприятии муж потерял свою корабельную компанию. Кредиторы, обычно державшиеся в тени из-за уважения к его доброму имени и пылким обещаниям погасить заемные обязательства, теперь предъявили свои права, и на недвижимость семьи был наложен арест. Мать Сары, оставшись без мужа, потеряла также и дом и решила оставить свою дочь в приюте, безо всякой надежды когда-нибудь увидеть ее вновь.
У Сары были все основания погрузиться в пучину безысходного отчаяния. Но ведь он мог бы сказать ей, что она стала единственной отрадой в его жалком существовании, и значит, ее жизнь не напрасна, даже если служит целью принести свет в мир такого навеки проклятого существа, как он.
Однако, он не сказал этого. И больше всего потому, что сам мечтал дать ей успокоение, хотя и понимал, что это не в его власти. Он не мог обмануть, не мог тешить ей сердце пустыми надеждами.
Он чувствовал жар восходящего солнца и привычные сонливость и слабость, все возраставшие и оставлявшие его без сил. Многие века назад, когда страшная метаморфоза только произошла с ним, он был полностью бессилен выстоять перед этой всепроникающей слабостью, наступавшей вместе с солнечным светом. Приходя в изнеможение, он вынужден был оставаться все утренние и дневные часы в полной темноте, предаваясь сну, восстанавливавшему его бессмертную силу. Но с годами, став выносливее, он постепенно приучил себя пробуждаться чуть раньше заката и бодрствовать немного дольше в предутренние часы, никогда не забывая беречься первого солнечного луча, которого боялся больше всего на свете, так как знал, что он для него смертелен.
С самого начала он был подавлен собственной природой, нависшим над ним проклятием. Постоянная жажда крови наполняла его отвращением к самому себе, но он был не в силах сопротивляться этому бесконечному желания — пить, пить и пить, даже когда бывал уже сыт.
Обостренный слух, предупреждавший его о любой опасности, поначалу был поражен внезапными раскатами грома. Он чувствовал себя оглушенным, ему казалось, что небеса готовы испепелить его. Понадобилось очень много времени, чтобы научиться поменьше думать о своих жертвах, не беспокоя посторонним вторжением свой обреченный замкнутый мир. Он оставался уверенным и спокойным, обладал силой и выносливостью двадцатилетнего мужчины. Как ребенок, тешащийся новой игрушкой, он проверял границы своих сил и возможностей, принося при этом небрежно, походя, боль и гибель неудачливым смертным, перебегавшим ему дорогу.
Чувствуя себя одиноким и неприкаянным, отрезанным от всего человечества, он покинул Италию и путешествовал по миру в поисках нового убежища, места, которое мог бы назвать своим домом. Постепенно научившись контролировать свою жажду крови, он понял, что вовсе не обязательно отбирать кровь жертвы до ее бесчувствия или полной потери жизни. Он стал завораживать, гипнотизировать жертву, насыщаясь незаметно, так, что та даже не успевала осознать происходящее. Но все же случалось и так, что он не мог сдержать свою жажду и отнимал жизнь.
Нелегко было нести свое бремя, зная, что он может жить лишь ценой гибели других людей, питаясь их кровью, понимая, что он презираем всем человечеством и ненавистен ему.
Одни, узнав о его проклятии, холодели от ужаса, другие сходили с ума.
Он рухнул в кресло, проваливаясь в его глубину, черную, как его смутные мысли. Столетиями он рыскал по земле, уничтожая и разрушая, радуясь своему бессмертию, довольный своими бесцельными метаниями, ни о ком не заботясь, не позволяя кому-либо заботиться о себе, пока одиночество его не стало больше того, что он мог вынести. К этому моменту он уже научился управлять собой, сдерживать свою страсть к человеческой крови. Теперь ему вдруг захотелось обрести друга, он бороздил мир из конца в конец в поисках той единственной, что могла бы рассмотреть в чудовище человека, которым он был когда-то.
У него не возникало трудностей с женщинами. Не нужно было зеркала, чтобы напомнить ему, как он хорош собой, в самом начале мужского расцвета. Волосы длинные, прямые и такие же черные, как его душа. Глаза серые, как утренний туман, поднимающийся с реки. Открытое и приятное лицо, чувственный рот, изящно изогнутый, без всякого хищного выражения нос.
Бесчисленное множество прекрасных женщин высокого или низкого происхождения были рады ему, всячески выказывая свою привязанность, пока не узнавали, кто он на самом деле. Некоторые отворачивались от него с неприязнью, другие — с ужасом. Одна дошла до смертной черты и переступила ее…
Вспомнив о ней, он произнес проклятие. Розалия любила со всем пылом юности и умерла из-за него. С тех пор он слишком часто вспоминал, каким является монстром, становясь почти больным при мысли об этом. Бывали минуты, когда смерть казалась ему счастьем.
Он вспомнил последний, самый сильный приступ тринадцать лет назад, когда чуть не убил себя, уже готовый выйти на солнечный свет. Была ночь, и ему оставалось лишь дождаться утра. И в эту ночь он впервые увидел Сару, какой она была тогда. Маленькая золотоволосая девочка, одиноко забившаяся в угол пустой комнаты.
Она плакала так тихо, будто боялась побеспокоить кого-то в тишине ночи. Эти звуки, полные безграничной печали, оторвали его от собственных переживаний. Идя на плач, он оказался возле какой-то усадьбы.
Когда он взял девочку на руки, она перестала плакать и уставилась на него огромными голубыми глазами, ярко сверкавшими слезами. А потом улыбнулась ему гак нежно, невинно и доверчиво, что он тут же поклялся охранять ее всю оставшуюся ей жизнь.
Он прошел по комнатам, смотря, нет ли где матери малышки, но ни одной живой души не было в этом доме. Мебель стояла в чехлах, шкафы — без одежды.
Он выругался, удивляясь, как можно было оставить такую прелестную малышку.
Позже он узнал, что мать Сары, Аделаида Дункан, принесла ее в этот дом и бросила посреди ночи одну. Люди в городе видели, как она шла вместе с девочкой.
Этой же ночью он отнес девочку в сиротский приют к сестрам милосердия.
Она так жалобно смотрела на него, когда он передавал ее няням, словно понимала, что больше никогда в жизни не увидит его.
Он же с тех пор стал наблюдать за ней.
Тихий медленный вздох слетел с его губ, когда он заглянул в свое покрытое мраком сердце. Сара. Что будет с ним, если она лишит себя жизни, пока он будет спать. Чем будет его жизнь без нее?
«Ты пришел, чтобы взять меня на небо?» -звучал в его памяти голос девушки вместе с его собственным ответом: «Этого я не могу». Пожалуй, это были самые правдивые слова из всех, когда-либо им сказанных. Ему никогда не достичь небес. Это не в его власти.
«Твое имя Габриель?» — спросила она, чтобы услышать: «Если пожелаешь».
Нежная улыбка изогнула уголки его губ. Он прожил много жизней и носил много имен, но ни одно не нравилось ему так, как то, что дала ему она.
В этой жизни, ее жизни, он будет Габриель.
Прикрыв глаза, он пытался припомнить, как приятно гулять днем, чувствовать солнечные лучи на лице, наслаждаться их теплом.
Промычав проклятие, он оттолкнулся от двери, пересек комнату, чтобы опуститься в огромное, с высокой спинкой кресло, бывшее единственным предметом обстановки в его комнате, и углубился в мрачные переживания.
Она страдала и хотела лишить себя жизни. Как много боли, думал он. Сара слишком хрупка, чтобы вынести боль, терзающую ее тело, сердце, душу. Нежная и впечатлительная, она чувствовала себя обузой для ухаживающих за ней нянь и сестер милосердия в детском приюте.
Сердце его изнывало от жалости к ней. Ее родители были людьми зажиточными, но череда неудач внезапно обрушилась на семью Дунканов. Два корабля ее отца погибли в море, выгорела часть дома. На следующий год Аделаида Дункан родила мертвого ребенка. Вскоре после рождения Сары ее огец погиб от несчастного случая, а затем мать узнала о новой беде: в рискованном предприятии муж потерял свою корабельную компанию. Кредиторы, обычно державшиеся в тени из-за уважения к его доброму имени и пылким обещаниям погасить заемные обязательства, теперь предъявили свои права, и на недвижимость семьи был наложен арест. Мать Сары, оставшись без мужа, потеряла также и дом и решила оставить свою дочь в приюте, безо всякой надежды когда-нибудь увидеть ее вновь.
У Сары были все основания погрузиться в пучину безысходного отчаяния. Но ведь он мог бы сказать ей, что она стала единственной отрадой в его жалком существовании, и значит, ее жизнь не напрасна, даже если служит целью принести свет в мир такого навеки проклятого существа, как он.
Однако, он не сказал этого. И больше всего потому, что сам мечтал дать ей успокоение, хотя и понимал, что это не в его власти. Он не мог обмануть, не мог тешить ей сердце пустыми надеждами.
Он чувствовал жар восходящего солнца и привычные сонливость и слабость, все возраставшие и оставлявшие его без сил. Многие века назад, когда страшная метаморфоза только произошла с ним, он был полностью бессилен выстоять перед этой всепроникающей слабостью, наступавшей вместе с солнечным светом. Приходя в изнеможение, он вынужден был оставаться все утренние и дневные часы в полной темноте, предаваясь сну, восстанавливавшему его бессмертную силу. Но с годами, став выносливее, он постепенно приучил себя пробуждаться чуть раньше заката и бодрствовать немного дольше в предутренние часы, никогда не забывая беречься первого солнечного луча, которого боялся больше всего на свете, так как знал, что он для него смертелен.
С самого начала он был подавлен собственной природой, нависшим над ним проклятием. Постоянная жажда крови наполняла его отвращением к самому себе, но он был не в силах сопротивляться этому бесконечному желания — пить, пить и пить, даже когда бывал уже сыт.
Обостренный слух, предупреждавший его о любой опасности, поначалу был поражен внезапными раскатами грома. Он чувствовал себя оглушенным, ему казалось, что небеса готовы испепелить его. Понадобилось очень много времени, чтобы научиться поменьше думать о своих жертвах, не беспокоя посторонним вторжением свой обреченный замкнутый мир. Он оставался уверенным и спокойным, обладал силой и выносливостью двадцатилетнего мужчины. Как ребенок, тешащийся новой игрушкой, он проверял границы своих сил и возможностей, принося при этом небрежно, походя, боль и гибель неудачливым смертным, перебегавшим ему дорогу.
Чувствуя себя одиноким и неприкаянным, отрезанным от всего человечества, он покинул Италию и путешествовал по миру в поисках нового убежища, места, которое мог бы назвать своим домом. Постепенно научившись контролировать свою жажду крови, он понял, что вовсе не обязательно отбирать кровь жертвы до ее бесчувствия или полной потери жизни. Он стал завораживать, гипнотизировать жертву, насыщаясь незаметно, так, что та даже не успевала осознать происходящее. Но все же случалось и так, что он не мог сдержать свою жажду и отнимал жизнь.
Нелегко было нести свое бремя, зная, что он может жить лишь ценой гибели других людей, питаясь их кровью, понимая, что он презираем всем человечеством и ненавистен ему.
Одни, узнав о его проклятии, холодели от ужаса, другие сходили с ума.
Он рухнул в кресло, проваливаясь в его глубину, черную, как его смутные мысли. Столетиями он рыскал по земле, уничтожая и разрушая, радуясь своему бессмертию, довольный своими бесцельными метаниями, ни о ком не заботясь, не позволяя кому-либо заботиться о себе, пока одиночество его не стало больше того, что он мог вынести. К этому моменту он уже научился управлять собой, сдерживать свою страсть к человеческой крови. Теперь ему вдруг захотелось обрести друга, он бороздил мир из конца в конец в поисках той единственной, что могла бы рассмотреть в чудовище человека, которым он был когда-то.
У него не возникало трудностей с женщинами. Не нужно было зеркала, чтобы напомнить ему, как он хорош собой, в самом начале мужского расцвета. Волосы длинные, прямые и такие же черные, как его душа. Глаза серые, как утренний туман, поднимающийся с реки. Открытое и приятное лицо, чувственный рот, изящно изогнутый, без всякого хищного выражения нос.
Бесчисленное множество прекрасных женщин высокого или низкого происхождения были рады ему, всячески выказывая свою привязанность, пока не узнавали, кто он на самом деле. Некоторые отворачивались от него с неприязнью, другие — с ужасом. Одна дошла до смертной черты и переступила ее…
Вспомнив о ней, он произнес проклятие. Розалия любила со всем пылом юности и умерла из-за него. С тех пор он слишком часто вспоминал, каким является монстром, становясь почти больным при мысли об этом. Бывали минуты, когда смерть казалась ему счастьем.
Он вспомнил последний, самый сильный приступ тринадцать лет назад, когда чуть не убил себя, уже готовый выйти на солнечный свет. Была ночь, и ему оставалось лишь дождаться утра. И в эту ночь он впервые увидел Сару, какой она была тогда. Маленькая золотоволосая девочка, одиноко забившаяся в угол пустой комнаты.
Она плакала так тихо, будто боялась побеспокоить кого-то в тишине ночи. Эти звуки, полные безграничной печали, оторвали его от собственных переживаний. Идя на плач, он оказался возле какой-то усадьбы.
Когда он взял девочку на руки, она перестала плакать и уставилась на него огромными голубыми глазами, ярко сверкавшими слезами. А потом улыбнулась ему гак нежно, невинно и доверчиво, что он тут же поклялся охранять ее всю оставшуюся ей жизнь.
Он прошел по комнатам, смотря, нет ли где матери малышки, но ни одной живой души не было в этом доме. Мебель стояла в чехлах, шкафы — без одежды.
Он выругался, удивляясь, как можно было оставить такую прелестную малышку.
Позже он узнал, что мать Сары, Аделаида Дункан, принесла ее в этот дом и бросила посреди ночи одну. Люди в городе видели, как она шла вместе с девочкой.
Этой же ночью он отнес девочку в сиротский приют к сестрам милосердия.
Она так жалобно смотрела на него, когда он передавал ее няням, словно понимала, что больше никогда в жизни не увидит его.
Он же с тех пор стал наблюдать за ней.
Тихий медленный вздох слетел с его губ, когда он заглянул в свое покрытое мраком сердце. Сара. Что будет с ним, если она лишит себя жизни, пока он будет спать. Чем будет его жизнь без нее?
«Ты пришел, чтобы взять меня на небо?» -звучал в его памяти голос девушки вместе с его собственным ответом: «Этого я не могу». Пожалуй, это были самые правдивые слова из всех, когда-либо им сказанных. Ему никогда не достичь небес. Это не в его власти.
«Твое имя Габриель?» — спросила она, чтобы услышать: «Если пожелаешь».
Нежная улыбка изогнула уголки его губ. Он прожил много жизней и носил много имен, но ни одно не нравилось ему так, как то, что дала ему она.
В этой жизни, ее жизни, он будет Габриель.
ГЛАВА III
Сара со вздохом закрыла книгу. «Еще один счастливый конец», — уныло подумала она. Если бы только в реальной жизни вышло так, как в книжке. Если бы ее ждал прекрасный принц и увез с собой на быстром белоснежном скакуне. Высокий черноволосый мужчина, способный увидеть женщину в калеке, сидящей в инвалидном кресле.
Она уставилась на закрытые двери веранды, вспоминая таинственного незнакомца, посетившего ее прошлой ночью. Слабая улыбка приподняла уголки ее губ. Весь день она думала о нем, творя одну фантазию за другой.
Он был принцем, отправившимся на поиски своей Золушки.
Эксцентричным богачом, пожелавшим найти необыкновенную невесту.
Заколдованным чудовищем из детской сказки, и только она одна в целом свете могла спасти его…
Болезненный стон вдруг вырвался у нее из горла. Неважно, человек, принц или чудовище — никто из них не полюбит калеку. Какому принцу нужна принцесса, не умеющая ходить, какое чудовище удовлетворится жалким человеческим обломком?
Слезы навернулись ей на глаза, и Сара смахнула их тыльной стороной ладони. Ей хотелось кричать и рыдать, выть от жалости к себе. Было стыдно, но она ничего не могла с собой поделать. Ей уже почти семнадцать лет. Она хочет бегать по лугам, залитым солнечным светом, бродить в тенистых зеленых аллеях, плавать в прекрасном голубом озере позади их приюта. И больше всего ей хочется танцевать.
Сара смотрела на хорошенькую маленькую куколку-балерину на крышке музыкальной шкатулки, стоявшей на столике возле ее постели. С детских лет она мечтала танцевать. Но мечты и надежды гасли всякий раз, как доктор менял распорки на ее ножках. Ей казалось, что она вот-вот сделает первый неровный шажок, но тут же снова оказывалась закованной. Каждый такой раз ей казалось, что она сама умирает вместе с миром своих надежд. Ее убивало трезвое и холодное сознание того, что она никогда не сможет ходить. Никогда ей не стать балериной. Всю жизнь ей предназначено провести в инвалидном кресле.
Но она не смеет плакать! Не должна!
Сара поспешно подавила рыдания, увидев, как открывается дверь и в комнату входит сестра Мария-Жозефа, чтобы помочь ей приготовиться ко сну.
— Добрых снов, дорогое дитя, — сказала напоследок Мария-Жозефа. Уходя, она не забыла проверить, на месте ли звонок, чтобы Сара могла позвать ночью няню в случае необходимости.
Сара лежала с открытыми глазами, провожая последние звуки засыпающего дома. Затем, готовясь заснуть сама, она натянула до подбородка одеяло и вдруг заметила сквозь прозрачные занавески двери веранды движущуюся тень.
— Габриель? — Она напряженно всматривалась в черноту. — Габриель? — снова повторила она, слыша эхо вскрика в одиноких коридорах своего сердца. — Если ты здесь, войди!
Она затаила дыхание, ожидая и надеясь, и дверь отворилась, пропуская черный силуэт, освещенный лунным светом.
— Габриель.
— Сара. — Кивнув ей, он шагнул в комнату и закрыл за собой дверь.
— Ты еще не спишь?
— Я не устала.
— Ты плакала, — отметил он, и в голосе его звучало неодобрение и сожаление. Сара качнула головой.
— Нет.
Сев в постели, она зажгла лампу на столике.
— Ты снова следил за мной?
Габриель кивнул. Он давно стоял в тени, наблюдая, как она читает. Все мысли девушки отражались на ее лице как в книге. Он знал, что она воображала себя героиней, жаждущей вечной, прекрасной любви, и сожалела о том, что такая любовь бывает лишь в книжках.
— Я уже видела тебя раньше? — спросила Сара. — До вчерашней ночи? — Она изучала его лицо, темно-серые глаза, резко очерченные скулы. — Я помню тебя.
Габриель недоверчиво покачал головой. Она не могла помнить его. Это невозможно.
— Это ты принес меня в приют.
— Но как ты можешь помнить это? Ведь ты была совсем крошкой.
— Значит, это был ты! — Она торжествующе улыбнулась. — Неужели я могла бы забыть своего ангела-хранителя?
Лицо Габриеля дрогнуло при этих словах, поднимавших в нем волну отвращения к самому себе, будивших в нем чувство вины. Если он и был ангелом, то ангелом смерти.
— И с тех пор ты наблюдал за мной. Почему?
В самом деле, почему, подумал он, сознавая, что не сможет рассказать ей о своих чувствах, о том, что ему кажется, будто в ней заключено все, что он потерял; что его притягивает к ней как к маяку, зажженному во мраке. Как он может объяснить, что по мере того как она растет и расцветает, он все сильнее испытывает к ней вожделение! Нет. Никогда. Засунув руки в карманы, он сжал их в кулаки.
— Почему? — Он заставил себя улыбнуться. — В самом деле, любопытно узнать.
— Я знаю, — быстро сказала Сара. — Однажды ты спас меня, и тебе хотелось знать, что со мной станет.
— Можешь так и считать.
— Ну, и как я теперь?
— Ты очень красива, — прошептал он.
— Красива, но беспомощна.
— Сара! — Сердце его замирало от боли за нее. — Никогда не говори так, ты не должна мучить себя!
— Почему нет? Ведь это правда. И я никому не нужна.
— Нужна. Ты нужна мне.
— Вот как? — Ее голос звучал скептически. — Зачем?
«Зачем?» — подумал он, не в силах объяснить ей, что она значит для него.
— Тебе не о ком больше заботиться?
— У меня нет семьи, — покорно отозвался Габриель. — Нет и близких друзей. Когда я нашел тебя, ты стала моей семьей. Иногда мне хочется видеть тебя своей дочерью…
— И ты приносил мне подарки, да? — Сара взглянула на музыкальную шкатулку с балериной. — Ты приносил мне подарки на мой день рождения и на Рождество.
Габриель кивнул.
— Мне так хотелось порадовать тебя, дорогая, — сказал он, поднимаясь. — Но теперь мне пора идти.
Она смотрела в сторону, но он успел заметить разочарование в ее глазах.
— Хочешь, чтобы я остался?
— Да, пожалуйста.
Вздохнув, он поставил стул перед ее постелью и сел.
— Хочешь я почитаю тебе?
— Нет, я уже закончила книжку. Но ты можешь рассказать мне какую-нибудь историю.
— Из меня неважный рассказчик, — ответил он, но увидев, что она расстроена этим !признанием, покорно кивнул. — Хорошо, я расскажу тебе одну историю. Много лет назад, в далекой стране жил человек. У него была очень большая и очень бедная семья. Когда ему исполнилось шестнадцать лет, на их деревню обрушилась какая-то неизвестная болезнь. Все члены его семьи умерли один за другим. Он оставил их в доме и затем поджег его. Долгие годы он скитался, а потом, в двадцать девять лет, встретил женщину и впервые в жизни полюбил. Он полюбил ее так сильно, что никогда не спрашивал, кто она и почему приходит к нему только по ночам. Однажды у него началась горячка, жар, и он понял, что умирает от болезни, унесшей всю его семью. Но он не хотел признаться в этом даже себе, так как страшно боялся смерти. Женщина, которую он любил, пришла к нему, когда он был уже на краю могилы. Стеная от боли, он умолял ее спасти его. «Я могу помочь тебе, — сказала она, — но цена спасения будет слишком высока». «Все. что угодно», — ответил он. «И даже если это будет стоить тебе твоей бессмертной души, ты готов заплатить?» Несчастным глупцом, вот кем он был, когда согласился. И женщина, которую он считал ангелом небесным, увлекла его во мрак. Пробудившись, он понял наконец, что заключил сделку не с ангелом, а с дьяволом. И хотя теперь он стал бессмертным, вряд ли его можно было считать живым.
— Я не понимаю, — сказала Сара, нахмурившись, — кем стал этот мужчина? И кем была эта женщина? Почему его нельзя считать живым, раз он бессмертен?
— Это всего лишь старая сказка, Сара, — отозвался Габриель, глядя в окно. Затем он встал. — На этот раз мне действительно пора. Спи спокойно, дорогая моя.
— Спасибо за историю.
— Ты очень добра, — мягко ответил он, склоняясь и быстро целуя ее в лоб. — Доброй ночи.
— Завтра ночью ты снова придешь?
— Если пожелаешь.
— Я хочу этого.
— Тогда до завтра.
— До завтра, — повторила она глядя, как он идет к двери, — И райских снов тебе!
«Райских снов!» — горестно усмехаясь, думал Габриель, перепрыгивая перила веранды.
Приземлившись на сырую землю, он растворился в черноте ночи, молчаливый, как луна в небе.
Она уставилась на закрытые двери веранды, вспоминая таинственного незнакомца, посетившего ее прошлой ночью. Слабая улыбка приподняла уголки ее губ. Весь день она думала о нем, творя одну фантазию за другой.
Он был принцем, отправившимся на поиски своей Золушки.
Эксцентричным богачом, пожелавшим найти необыкновенную невесту.
Заколдованным чудовищем из детской сказки, и только она одна в целом свете могла спасти его…
Болезненный стон вдруг вырвался у нее из горла. Неважно, человек, принц или чудовище — никто из них не полюбит калеку. Какому принцу нужна принцесса, не умеющая ходить, какое чудовище удовлетворится жалким человеческим обломком?
Слезы навернулись ей на глаза, и Сара смахнула их тыльной стороной ладони. Ей хотелось кричать и рыдать, выть от жалости к себе. Было стыдно, но она ничего не могла с собой поделать. Ей уже почти семнадцать лет. Она хочет бегать по лугам, залитым солнечным светом, бродить в тенистых зеленых аллеях, плавать в прекрасном голубом озере позади их приюта. И больше всего ей хочется танцевать.
Сара смотрела на хорошенькую маленькую куколку-балерину на крышке музыкальной шкатулки, стоявшей на столике возле ее постели. С детских лет она мечтала танцевать. Но мечты и надежды гасли всякий раз, как доктор менял распорки на ее ножках. Ей казалось, что она вот-вот сделает первый неровный шажок, но тут же снова оказывалась закованной. Каждый такой раз ей казалось, что она сама умирает вместе с миром своих надежд. Ее убивало трезвое и холодное сознание того, что она никогда не сможет ходить. Никогда ей не стать балериной. Всю жизнь ей предназначено провести в инвалидном кресле.
Но она не смеет плакать! Не должна!
Сара поспешно подавила рыдания, увидев, как открывается дверь и в комнату входит сестра Мария-Жозефа, чтобы помочь ей приготовиться ко сну.
— Добрых снов, дорогое дитя, — сказала напоследок Мария-Жозефа. Уходя, она не забыла проверить, на месте ли звонок, чтобы Сара могла позвать ночью няню в случае необходимости.
Сара лежала с открытыми глазами, провожая последние звуки засыпающего дома. Затем, готовясь заснуть сама, она натянула до подбородка одеяло и вдруг заметила сквозь прозрачные занавески двери веранды движущуюся тень.
— Габриель? — Она напряженно всматривалась в черноту. — Габриель? — снова повторила она, слыша эхо вскрика в одиноких коридорах своего сердца. — Если ты здесь, войди!
Она затаила дыхание, ожидая и надеясь, и дверь отворилась, пропуская черный силуэт, освещенный лунным светом.
— Габриель.
— Сара. — Кивнув ей, он шагнул в комнату и закрыл за собой дверь.
— Ты еще не спишь?
— Я не устала.
— Ты плакала, — отметил он, и в голосе его звучало неодобрение и сожаление. Сара качнула головой.
— Нет.
Сев в постели, она зажгла лампу на столике.
— Ты снова следил за мной?
Габриель кивнул. Он давно стоял в тени, наблюдая, как она читает. Все мысли девушки отражались на ее лице как в книге. Он знал, что она воображала себя героиней, жаждущей вечной, прекрасной любви, и сожалела о том, что такая любовь бывает лишь в книжках.
— Я уже видела тебя раньше? — спросила Сара. — До вчерашней ночи? — Она изучала его лицо, темно-серые глаза, резко очерченные скулы. — Я помню тебя.
Габриель недоверчиво покачал головой. Она не могла помнить его. Это невозможно.
— Это ты принес меня в приют.
— Но как ты можешь помнить это? Ведь ты была совсем крошкой.
— Значит, это был ты! — Она торжествующе улыбнулась. — Неужели я могла бы забыть своего ангела-хранителя?
Лицо Габриеля дрогнуло при этих словах, поднимавших в нем волну отвращения к самому себе, будивших в нем чувство вины. Если он и был ангелом, то ангелом смерти.
— И с тех пор ты наблюдал за мной. Почему?
В самом деле, почему, подумал он, сознавая, что не сможет рассказать ей о своих чувствах, о том, что ему кажется, будто в ней заключено все, что он потерял; что его притягивает к ней как к маяку, зажженному во мраке. Как он может объяснить, что по мере того как она растет и расцветает, он все сильнее испытывает к ней вожделение! Нет. Никогда. Засунув руки в карманы, он сжал их в кулаки.
— Почему? — Он заставил себя улыбнуться. — В самом деле, любопытно узнать.
— Я знаю, — быстро сказала Сара. — Однажды ты спас меня, и тебе хотелось знать, что со мной станет.
— Можешь так и считать.
— Ну, и как я теперь?
— Ты очень красива, — прошептал он.
— Красива, но беспомощна.
— Сара! — Сердце его замирало от боли за нее. — Никогда не говори так, ты не должна мучить себя!
— Почему нет? Ведь это правда. И я никому не нужна.
— Нужна. Ты нужна мне.
— Вот как? — Ее голос звучал скептически. — Зачем?
«Зачем?» — подумал он, не в силах объяснить ей, что она значит для него.
— Тебе не о ком больше заботиться?
— У меня нет семьи, — покорно отозвался Габриель. — Нет и близких друзей. Когда я нашел тебя, ты стала моей семьей. Иногда мне хочется видеть тебя своей дочерью…
— И ты приносил мне подарки, да? — Сара взглянула на музыкальную шкатулку с балериной. — Ты приносил мне подарки на мой день рождения и на Рождество.
Габриель кивнул.
— Мне так хотелось порадовать тебя, дорогая, — сказал он, поднимаясь. — Но теперь мне пора идти.
Она смотрела в сторону, но он успел заметить разочарование в ее глазах.
— Хочешь, чтобы я остался?
— Да, пожалуйста.
Вздохнув, он поставил стул перед ее постелью и сел.
— Хочешь я почитаю тебе?
— Нет, я уже закончила книжку. Но ты можешь рассказать мне какую-нибудь историю.
— Из меня неважный рассказчик, — ответил он, но увидев, что она расстроена этим !признанием, покорно кивнул. — Хорошо, я расскажу тебе одну историю. Много лет назад, в далекой стране жил человек. У него была очень большая и очень бедная семья. Когда ему исполнилось шестнадцать лет, на их деревню обрушилась какая-то неизвестная болезнь. Все члены его семьи умерли один за другим. Он оставил их в доме и затем поджег его. Долгие годы он скитался, а потом, в двадцать девять лет, встретил женщину и впервые в жизни полюбил. Он полюбил ее так сильно, что никогда не спрашивал, кто она и почему приходит к нему только по ночам. Однажды у него началась горячка, жар, и он понял, что умирает от болезни, унесшей всю его семью. Но он не хотел признаться в этом даже себе, так как страшно боялся смерти. Женщина, которую он любил, пришла к нему, когда он был уже на краю могилы. Стеная от боли, он умолял ее спасти его. «Я могу помочь тебе, — сказала она, — но цена спасения будет слишком высока». «Все. что угодно», — ответил он. «И даже если это будет стоить тебе твоей бессмертной души, ты готов заплатить?» Несчастным глупцом, вот кем он был, когда согласился. И женщина, которую он считал ангелом небесным, увлекла его во мрак. Пробудившись, он понял наконец, что заключил сделку не с ангелом, а с дьяволом. И хотя теперь он стал бессмертным, вряд ли его можно было считать живым.
— Я не понимаю, — сказала Сара, нахмурившись, — кем стал этот мужчина? И кем была эта женщина? Почему его нельзя считать живым, раз он бессмертен?
— Это всего лишь старая сказка, Сара, — отозвался Габриель, глядя в окно. Затем он встал. — На этот раз мне действительно пора. Спи спокойно, дорогая моя.
— Спасибо за историю.
— Ты очень добра, — мягко ответил он, склоняясь и быстро целуя ее в лоб. — Доброй ночи.
— Завтра ночью ты снова придешь?
— Если пожелаешь.
— Я хочу этого.
— Тогда до завтра.
— До завтра, — повторила она глядя, как он идет к двери, — И райских снов тебе!
«Райских снов!» — горестно усмехаясь, думал Габриель, перепрыгивая перила веранды.
Приземлившись на сырую землю, он растворился в черноте ночи, молчаливый, как луна в небе.