Эшли Аманда. Свет во тьме

   — Это для тебя, — сказал он и жестом фокусника вынул из-под плаща серебристо-голубое атласное платье.
   Она смотрела на платье, на Габриеля, снова на платье, не веря своим глазам.
   — Для меня?
   — Оно тебе не нравится?
   Не нравится такое платье?! Это была самая прекрасная вещь, которую она когда-либо видела. Она смотрела на него, слишком потрясенная, чтобы говорить.
   — Ты позволишь… Могу ли я… — он тихонько выругался. — Позволишь ли ты мне помочь тебе переодеться?
   Она кивнула, чувствуя, как пылают щеки. Он очень ловко помог ей избавиться от одного наряда и облачиться в другой, затягивая на ней корсет с таким бесстрастным видом, что она почти перестала смущаться. И все же атлас показался ей холодным по сравнению с прикосновениями его горячих рук.
   Кроме платья у него еще оказались туфельки и перчатки, которые он опять-таки вынул из-под плаща, заставив ее снова замереть от удивления. Ей казалось, что он сотворил их прямо из воздуха.
   Теперь Сара чувствовала себя принцессой из волшебной сказки.
   — Как я выгляжу?
   — Взгляни сама, — сказал он, сняв со стены зеркало и держа его перед ней.
   «Я похожа на принцессу», подумала она. Платье было простым и элегантным, с плотно облегающим лифом и пышной юбкой. Декольте украшали тончайшие белоснежные кружева.
   — Это самая изящная одежда, которую я когда-либо видела! — воскликнула Сара, не в силах оторваться от собственного отражения. На ней платье казалось еще прекраснее и изумительно шло ей. — Но где ты взял его?
   — Разве это важно? — спросил он, относя зеркало на место и стараясь держаться в стороне, чтобы она вдруг не заметила, что он в нем не отражается.
   Сара покачала головой.
   — Нет.
   Очень легко он поднял ее на руки и вынес на веранду.
   — Но ты ведь не можешь нести меня так всю дорогу до театра! — отметила она, когда он пересекал двор.
   — Это и не понадобится. — Он показал на легкий двухместный экипаж, стоявший у чугунных ворот. — Мы поедем.
   Это было похоже на волшебную сказку — ехать в экипаже по вечерним улицам, чувствовать свежий ветерок в волосах, его плечо, его бедро, прикоснувшиеся к ней, когда он скользнул рядом на кожаное сиденье.
   Когда они прибыли в театр, представление уже началось. Габриель так ловко вынул ее из экипажа, как будто проделывал это каждый день. Кивнув билетеру, он понес ее по лестнице в отдельную ложу.
   Вскоре она уже сидела в красном бархатном кресле, и он был рядом.
   Ей не верилось, что это она находится в таком красивом месте. Ее взгляд не пропустил ни одной детали — от дивных фресок на потолке до тяжелых драпировок по краям сцены. Наклонившись вперед, она рассматривала людей в партере — леди в шелках и атласах и джентльменов в смокингах. И она принадлежала к этой блестящей публике! Задрав подбородок, Сара чувствовала себя принцессой, наслаждаясь своим состоянием в этот волшебный вечер.
   А затем взгляд ее очень медленно обратился на сцену. Вздох благоговейного восхищения слетел с ее уст в тот первый момент, когда она увидела балерину, порхавшую, словно перышко на ветру, такую яркую, воздушную, грациозную. Каждое ее движение было завершено, отточено, безукоризненно исполнено.
   Зачарованная двойным воздействием музыки и танца, Сара забыла обо всем на свете, кроме женщины, казалось, летевшей по сцене, быстро-быстро перебирая стройными ножками в белых балетных тапочках.
   Давали «Жизель» в парижской постановке 1841 года Шарлотты Гризи. Эта история была у Сары любимой. Затаив дыхание, она погрузилась в переживания бедняжки Жизель, влюбленной в прекрасного Альберта, знатного дворянина, переодевшегося в простого охотника. Сара тихо застонала, когда Илларион, тоже влюбленный в Жизель, поведала ей правду об Альберте. Узнав, что ее возлюбленный помолвлен с другой, Жизель скончалась от разрыва сердца.
   — Как это печально, — прошептала Сара, когда упал занавес в конце первого акта. — Так печально и так прекрасно.
   — Да, — откликнулся Габриель, пожирая глазами лицо Сары. — Слишком прекрасно. — Голос его был хриплым от волнения.
   Она восхитительна, думал он. Ее щеки порозовели от возбуждения, глаза сияли, губы приоткрылись. Он слышал ток крови в ее венах и биение сердца и чувствовал, как их сердца бьются в унисон.
   Спрятав руки в карманы брюк, он сжал их в кулаки, пытаясь отвлечься от жилки, бьющейся в ямочке у ее горла. Если бы он только мог забыть о том, как сладка ее кровь!
   Последним усилием воли ему удалось прогнать от себя эти проклятые мысли, сосредоточившись на музыке, и спокойно любоваться выражением радости на лице Сары.
   В начале второго акта занавес медленно пополз вверх, и Сара наклонилась вперед. Она не могла оторваться от Жизели, превратившейся в вилиссу, заманивающую мужчин по ночам на кладбище танцевать с ней, пока они не падали замертво от изнеможения. Глаза Сары наполнились слезами, когда Илларион был замучен одной из виллис и Миртой, их царицей. Мирта приказала Жизели сделать то же самое с Альбертом, но тот спасся, сначала попросив защиты у креста на могиле Жизели, а затем выдержав с ней танец до зари, когда ей настала пора вернуться в могилу.
   Когда спектакль закончился, Сара откинулась в кресле с легким вздохом.
   — Благодарю тебя, Габриель, — произнесла она голосом, дрожащим от благоговения.
   — Ты так добра, дорогая.
   — Разве она не великолепна? Не думаю, что Гризи станцевала бы лучше. Ты думаешь, Альберт действительно любил Жизель? И как только этому дворянину удалось заморочить весь поселок? Неужели все так и принимали его за охотника?
   Габриель пожал плечами.
   — Люди верят в то, во что им хочется верить, — сказал он, с удовольствием слушая эмоциональные замечания Сары о костюмах, музыке и прима-балерине.
   Когда театр опустел, он взял ее на руки и понес вниз по лестнице к ждавшему их на улице экипажу. Достав из-под сиденья теплую накидку, он укрыл ей колени и, взяв поводья, прикрикнул на лошадей.
   Ночь была ясная и холодная, с полной луной. Они ехали сквозь мрак, освещаемый ее серебристым светом. Сара вдруг вновь поняла, что рядом с ней мужчина. В театре она забыла об этом, погруженная в магию музыки и танца, но теперь, в глубокой тишине летней ночи, наедине с Габриелем, то, что было в театре, стало казаться ей таким далеким.
   Краем глаза она изучала его профиль, лунный ореол над черными волосами. Он был так загадочно красив и так непонятно одинок. Страшно одинок.
   Эта мысль ударила ее как взрывной волной: в поисках выхода из своего одиночества, он как ни к кому другому тянется к ней.
   Слишком скоро они добрались до приюта, и Габриель на руках вынес ее из экипажа.
   Очень осторожно он опустил ее в кресло, и тут магия вдруг разрушилась, она снова стала прежней невинной Сарой.
   — Платье, — сказала она, мигая глазами, полными слез. — Я не могу держать его здесь.
   Он понимающе кивнул. Она не смогла бы объяснить сестрам, как попала к ней такая дорогая вещь.
   Сохраняя бесстрастное выражение лица, Габриель уложил Сару на постель и, быстро освободив от элегантного вечернего наряда, накинул на нее ночную сорочку. Встав на колени, он так ловко снял с ее ног атласные туфельки, словно занимался этим каждый вечер, исполняя обязанности ее горничной.
   — Этот вечер был таким чудесным, — прошептала Сара. — Благодарю тебя.
   — Тогда до завтрашнего вечера, — ответил он, снимая с нее перчатки и целуя ей руку. — Счастливых снов, дорогая.
   Глаза ее снова блеснули слезами, и он вышел.

ГЛАВА VI

   Покинув приют, Габриель бродил по улицам. Мысли его были полны Сарой, ее хрупкой красотой, невинностью и безотчетной доверчивостью. Она приняла его в свое сердце без всяких вопросов, и он был захвачен ее открытостью и от этого очарован вдвойне. Он не собирался обманывать ее, почти не скрывал от нее свою мрачную тайну, но и не хотел думать, что станет с ней, когда прекратятся его ночные визиты, а ведь он должен был положить им конец.
   Он полюбил ее с первого момента, едва увидел, и всегда держался на расстоянии, восхищаясь ею, как луна солнцем, купаясь в его жарких лучах на расстоянии, чтобы не обжечься.
   И вот, потеряв рассудок, он приблизился к ней вплотную, осушал ее слезы, держал ее руки в своих и теперь расплачивается… Он загорелся подобно пламени, занялся желанием. Но это ле просто похоть, он не хочет ее тела, ему нужен волшебный сок, текущий в ее венах, эссенция ее жизни. Сознание этого делало его больным, и он ненавидел себя за это, бешено искал спасения и с отчаянием понимал, что легче ему может стать лишь рядом с ней, снова заглядывая в ее глаза, держа за руки, сливаясь с ее существом… Это было бы близко к тому, как если бы он пил ее волшебную сладость.
   На какой-то момент он прикрыл глаза, вызывая из памяти ее образ, вновь переживая свои прикосновения к ней… и тут же очнулся от страха за нее, произнося ненадежные клятвы, полный горячего томления и боли.
   Сжав кулаки, Габриель свернул в темный переулок, меняя гнев на отвращение, возвращаясь к гневу и распаляясь до ярости. Ему нужно было убить кого-нибудь, забить до смерти, чтобы не нести свое страдание одному.
   «Не повезет тому смертному, что встретится сейчас на моем пути», думал он, отдаваясь бушевавшему в нем голоду.
   Сара пробудилась в поту, с именем Габриеля на устах. Вся дрожа, натянула одеяло до подбородка.
   Это был только сон. Лишь сон.
   Она говорила сама с собой, успокаиваясь от звука собственного голоса. В дальней комнате раздался бой часов. Четыре утра.
   Постепенно ее дыхание успокоилось. «Только сон», — снова повторила она. Но сон этот был таким реальным. Она чувствовала холодное дыхание ночи, насыщенное отвратительным запахом страха, исходившим от тела безликого мужчины, укрытого во тьме. Она ощущала невероятный, дикий гнев, колыхавший складки его черного плаща. И теперь, когда она проснулась, с ней остались тревога и боль, страшное одиночество, отделявшее его от остального человечества.
   Это чувство было столь же сильным, как и во сне, но теперь в нем не было никакого смысла. Это нелепица.
   Недоверчиво покачивая головой, она зарылась глубже в постель и закрыла глаза.
   Это был лишь сон, и ничего больше.
   Погруженный в бездну отчаяния, Габриель прокрался в аббатство. Что заставило его настолько утратить контроль над собой? Уже столько веков он не обескровливал жертвы до смерти, брал лишь немного, чтобы успокоить свою нечистую жажду.
   Низкий стон вырвался из его горла. Саре повезло, она спаслась. Он хотел ее и не тронул. Неудовлетворенное желание и чувство поражения распалили его жажду.
   Это не должно повториться. Понадобились века, чтобы он приучился сдерживать себя, впадая в иллюзию, что он больше человек, чем чудовище.
   Если бы он мог, то молил бы небеса о прощении, но он утратил право на божественное вмешательство слишком много веков назад.
   — Куда мы пойдем сегодня ночью?
   Габриель молча смотрел на нее. Сара вновь ждала его, облачившись в свое новое платье, в ее глазах светилось ожидание, предвкушение удовольствия. Ее доброта утешала его, смиряла в нем зверя, а красота и невинность возбуждали его нечистую жажду.
   Он уставился на жилку, пульсирующую у нее на горле.
   — Куда пойдем? Сара кивнула.
   Сделав над собой усилие, он перевел взгляд на ее лицо.
   — А куда бы ты хотела пойти?
   — У тебя нет лошади?
   — Лошади?
   — Я всегда мечтала покататься верхом. Габриель склонился в глубоком поклоне.
   — Все, что пожелаете, миледи, — произнес он. — Вам не придется ждать слишком долго.
   «Я будто нашла волшебную палочку», думала Сара, ожидая его возвращения. Стоило ей сказать о своем желании, как он исполнял его.
   Спустя двадцать минут она сидела перед ним на горячем черном скакуне, нетерпеливо перебиравшем копытами. Это было превосходное животное, огромное, стройное, мускулистое, с развевающейся гривой.
   Сара наклонилась, чтобы потрепать шею жеребца. На ощупь она была точь-в-точь как черный бархат.
   — Как его зовут?
   — Некромант, — отозвался Габриель, и в голосе его прозвучало тщеславие.
   — Некромант? И что это значит?
   — Это тот, кто может общаться с духами умерших.
   Сара глянула на него через плечо.
   — Странное имя для лошади.
   — Странное? Возможно, — загадочно ответил Габриель. — Но весьма подходящее.
   — Подходящее? Но каким образом?
   — Ты хочешь скакать или потратить всю ночь на глупые вопросы?
   На какой-то момент она задумалась, а затем взглянула на него улыбаясь.
   — Скакать!
   Габриель дернул поводья, и они помчались в черную ночь, удаляясь все дальше.
   — Быстрей! — требовала Сара.
   — Ты не боишься?
   — С тобой — нет.
   — Тебе стоило бы бояться, Сара-Джейн, — пробормотал он, тяжело дыша, — и особенно меня.
   Она сжала бока жеребца коленями, и тот рванул вперед, едва касаясь земли мощными копытами.
   Сара вскрикивала от удовольствия, когда они летели через ночной мрак. В теле коня чувствовалась сила, и такими же сильными были руки мужчины, надежно державшие ее за талию. Ветер трепал ее волосы и обжигал щеки, но она только смеялась, закидывая голову назад.
   — Быстрей! — кричала она, охваченная чувством свободы.
   Деревья, изгороди, спящие фермерские дома мелькали мимо неясными пятнами. Они с ходу взяли изгородь в четыре фута, и она испытала чувство полета. Звуки и запахи — все смешалось: стрекот сверчков, лай собак, запах влажной земли и конского пота. Но еще сильнее волновало Сару дыхание Габриеля на ее щеке и то, с какой силой его руки сжимали ее талию.
   Габриель позволил коню скакать во весь опор, пока его бока не стали тяжело вздыматься, пока их не покрыли клочья пены. Боясь загнать жеребца, он осторожно, но твердо натянул поводья, и тот замедлил бег, а затем встал.
   — Это было великолепно! — вскричала Сара.
   Она обернулась к нему, и в слабом свете луны он увидел, что щеки ее горят, губы полуоткрыты, а в глазах словно пляшут солнечные лучи.
   Как же она прекрасна, его Сара! Как она полна жизни! Что за жестокая судьба приковала ее к инвалидному креслу? Такая красивая девушка, такая живая, на пороге своего расцвета. Она должна быть одета в шелк и атлас, а вокруг нее виться целая свита учтивых кавалеров.
   Спешившись, Габриель снял девушку с крупа коня и понес через влажную высокую траву к большому валуну. Он опустился на него, посадив Сару себе на колени.
   — Я так благодарна тебе, Габриель, — прошептала она.
   — Мне было вдвойне приятно, миледи.
   — По-моему, это уже чересчур, — объявила она с дерзкой усмешкой. — Полагаю, леди не несутся куда глаза глядят в темноте на огромных черных дьявольских скакунах.
   — Нет, — отозвался он, его серые глаза улыбались. — Они так не поступают.
   — Ты знал многих леди?
   — Нескольких. — Он провел по ее щеке указательным пальцем, она едва ощутила это прикосновение, таким оно было легким.
   — И все они были прекрасны и изысканны? Габриель кивнул.
   — Но ни одна из них не была так прекрасна, как ты.
   Она упивалась его словами, читая в его глазах молчаливое подтверждение.
   — Кто ты, Габриель? — спросила она мечтательным мягким голосом. — Человек или волшебник?
   — Ни то, ни другое.
   — Но ты мой ангел-хранитель?
   — Всегда, дорогая.
   Вздохнув, она прислонила голову к его плечу и закрыла глаза. Как прекрасна ночь, когда его руки обнимают ее. Она почти не чувствовала себя калекой, забыла о своем увечье. Почти.
   Сара потеряла счет времени в кольце его рук, слушая стрекот сверчков, шелест и вздохи ветра в кронах деревьев, биение его сердца под своей щекой.
   Дыхание замерло у нее в горле, когда она почувствовала его пальцы на своих волосах, а затем — прикосновение к ним его губ.
   Но он вдруг резко поднялся. Не успев даже понять, что случилось, она уже оказалась на спине лошади, а Габриель подтягивался за ней с гибкой грацией кошки.
   Она почувствовала в нем перемену, какое-то неясное ей напряжение. Минутой позже его руки вновь сомкнулись на ее талии и они помчались сквозь ночь.
   Сара снова откинулась на его надежную, как стена, грудь. Она чувствовала тепло рук и его дыхание на своей щеке.
   Волны наслаждения поднимались в ней от этих прикосновений, и, положив свои руки на его и прижимая их еще теснее к себе, она молчаливо давала понять, насколько ей приятна его близость.
   Ей вдруг послышался его вздох, как если бы он страдал от боли, но она отбросила эту мысль, говоря себе, что это всего лишь ветер, стонущий в кронах деревьев.
   Очень скоро они вернулись к приюту.
   — Ты придешь завтра? — спрашивала она, пока он укладывал ее в постель, укутывая одеялами, словно ребенка.
   — Непременно, — пообещал он. — Спи спокойно, дорогая.
   — Думай обо мне, — прошептала она. Кивнув, он удалился. Думать о ней. Если бы он только мог себе это позволить!
   — Куда желаешь отправиться на этот раз? — спросил Габриель на следующий вечер.
   — Мне все равно, лишь бы быть с тобой.
   В следующее мгновение он уже нес ее по тропинке через монастырский парк.
   Сара удивлялась, как легко он ее держит, это было так приятно — покоиться в его объятиях. Склонив голову ему на плечо, она замерла от удовольствия. Слабый ветерок шевелил листву на деревьях. Луна, казалось, висела над самой землей. Воздух был насыщен ароматами трав и цветов, раскрывающихся к ночи, но ей кружил голову запах, исходивший от кожи Габриеля — чуть разогретый мускус, воспоминание о старом вине и дорогом одеколоне.
   Габриель легко шел с ней на руках по тропинке, оставляя следы на песке. Когда они достигли скамьи возле тихого пруда, он сел, опустив ее рядом с собой.
   Это было чудесное, волшебное место. Возле пруда в диком изобилии росли высокие папоротники с кружевными листьями. В отдалении она слышала вопрошающее уханье совы.
   — Что ты делал сегодня весь день? — просила Сара, поворачиваясь к нему. Габриель пожал плечами:
   — Ничего такого, что было бы интересно тебе. А ты?
   — Я читала младшим. Сестра Мария-Жозефа все чаще обращается ко мне за помощью.
   — И это делает тебя счастливой?
   — Да, я люблю выполнять разные поручения. Дети так нуждаются в любви. Им нужно, чтобы их приласкали. Я никогда раньше не понимала, насколько это важно для них, пока… — Легкий румянец окрасил ее щеки. — Пока ты не прикоснулся ко мне. Руки человека так успокаивают.
   Габриель слегка усмехнулся. «Ну да, если человека, то конечно», — устало подумал он.
   Сара улыбнулась:
   — Кажется, эти дети любят меня. Не знаю почему.
   Но он знал почему. В ней было столько любви, чтобы дарить ее другим-неиссякаемый запас нежности.
   — Не хочется думать обо всем том времени, что я потратила на бесполезную жалость к самой себе, — продолжала Сара. — Сколько просидела взаперти в своей комнате, горюя, что не могу ходить. Вместо этого я могла бы помогать детям. — Она взглянула на Габриеля. — Они так открыты, так ждут любви.
   — Так же, как и ты. — Он не хотел произносить этого вслух, но слова вырвались сами собой. — То есть я хотел сказать, что детям легко любить тебя, ты можешь многое им дать.
   Она печально улыбнулась:
   — Возможно, они тянутся ко мне из-за того, что их больше некому любить.
   — Сара…
   — Это так. Возможно, Бог и поместил меня здесь ради счастья маленьких, потерянных ягнят, которые никому больше не нужны.
   «Ты нужна мне». Эти слова прогремели в его голове, сердце, душе.
   Внезапно Габриель встал и пошел прочь от скамейки. Он не мог сидеть рядом с ней, чувствовать ее тепло и ток крови, бегущей по венам, знать печаль, живущую в ее сердце, и не прикоснуться к ней, не взять ее.
   Он уставился в черную глубину пруда, такую же черную, как его душа. Он так долго был один, мечтая о ком-нибудь, с кем мог бы разделить свою жизнь, о том, кто, узнав, кем он является на самом деле, все же продолжал бы любить его.
   Низкий стон вырвался у Габриеля, словно века одиночества душили его.
   — Габриель? — окликнул его голос Сары, нежный, теплый, ласковый.
   Вскрикнув, он развернулся и, бросившись назад, упал к ее ногам, нерешительно взяв ее руки в свои.
   — Сара, ты можешь представить, что я один из этих детей. Можешь ли ты поддержать меня, успокоить хотя бы на эту ночь?
   — Я не понимаю.
   — Не надо вопросов, дорогая. Умоляю, только держи меня, прикасайся ко мне.
   Она посмотрела на него, в бездонные глубины его серых глаз, и одиночество, которое она в них заметила, болью пронзило ее сердце. Заливаясь слезами, она потянулась к нему.
   Он зарылся лицом в ее колени, стыдясь того, что она нужна ему, и не в силах скрывать этого. И тут он почувствовал, как легко, словно нежный летний ветерок, ее рука коснулась его волос. Ах, это прикосновение человеческой руки, теплой, нежной, пульсирующей жизнью!
   Время остановилось, пока он стоял перед ней на коленях, пока ее руки скользили по его затылку, пробегали по щеке. Ничего удивительного в том, что дети любят ее. Ее руки успокаивали, прогоняли мрачные мысли. Мир овладевал его душой, усмиряя в нем зверя, утишая его голод. Он чувствовал, как уходит из него напряжение, уступая место покою, чи это состояние было близко к прощению, которого ему не дано было заслужить.
   Прошло немало времени, прежде чем он поднял голову, испытывая легкое замешательство, стесняясь своего порыва, но в ее глазах не было осуждения или презрения, только сострадание и понимание.
   — Почему же ты так одинок, мой ангел? — тихо произнесла она.
   — Я всегда был одинок, — отозвался он. Даже теперь, когда он был ближе, чем когда-либо за все прошедшие века к обретению мира в душе, он не переставал ощущать чудовищную пропасть, отделявшую его не только от Сары, но и от всего человечества.
   Очень нежно она взяла его лицо в свои руки.
   — И нет никого, кто бы любил тебя?
   — Ни одного человека.
   — Я стану любить тебя, Габриель.
   — Нет!
   Сраженная силой, звучавшей в его голосе, она бессильно уронила руки на колени.
   — Неужели мысль о моей любви настолько тебе отвратительна?
   — Нет, я никогда не мог бы так подумать. — Он мечтал лишь о том, чтобы оставаться всегда подле нее, боготворя красоту Сары и щедрость ее души. — Я недостоин тебя, дорогая. Я не хочу, чтобы ты потратила свою жизнь на любовь ко мне.
   — Но почему, Габриель? Что это значит? Как можешь ты быть недостоин моей любви?
   Перед его глазами встали тысячи призраков. Реки крови, океаны смерти. Столетиями он убивал ради кровавой жажды. Он проклят. Страшный он получил удар — вечную жизнь и вечное проклятие.
   Надеясь отпугнуть ее, он позволил ей глубже заглянуть в свои глаза, зная: то, что она прочтет там, будет вернее всяких слов.
   Он стиснул руки, ожидая встретить в ее глазах отвращение, но этого не случилось.
   Она не отрывала глаз от поднятого к ней лица, а затем скользнула рукой по его волосам.
   — Мой бедный ангел, — прошептала она. — Скажи мне, что так мучает тебя?
   Он качнул головой, не в силах говорить из-за комка, стоявшего в горле.
   — Габриель. — Его имя и ничего больше. А затем она склонилась и поцеловала его.
   Это было лишь легкое прикосновение губ, но оно показалось ему горячей самого жаркого дня середины лета, ярче солнечного света, оно обожгло его, и на какой-то момент он ощутил в себе прежнего зверя.
   Раздавленный своей страшной тайной, он склонил голову, чтобы она не могла видеть его слез.
   — Я буду любить тебя, Габриель, — говорила она, гладя его волосы. — Я беспомощная и тоже несчастная.
   — Сара…
   — Ты вовсе не обязан любить меня в ответ, — поспешно сказала она. — Мне нужно лишь, чтобы ты знал, что больше не одинок.
   Габриель протяжно вздохнул, а затем взял руки Сары в свои, крепко сжимая, чувствуя жар ее крови, пульсацию ее сердца. Очень нежно он перецеловал хрупкие пальчики и вдруг, вскочив на ноги, подхватил ее на руки.
   — Уже поздно, — сказал он хриплым голосом, выдававшим бурю страсти, бушевавшую в нем. — Мы должны уйти отсюда раньше, чем ты простудишься.
   — Ты не сердишься?
   — Нет, дорогая.
   Как мог он сердиться на нее? Она была его жизнью, и светом, и надеждой; он хотел бы снова припасть к ее ногам и умолять о прощении за свою ничтожную участь и отвратительные злодеяния.
   Но он не мог признаться ей, не мог взвалить на нее свою ужасную ношу, сознание того, кем он был. Не смел осквернить ее любовь горькой правдой.
   Уже почти на рассвете они подошли к веранде, на которую выходили двери ее комнаты. Уложив Сару в постель, он встал рядом на колени.
   — Благодарю тебя, Сара. Легкая улыбка скользнула по ее губам, она взяла его руки в свои.
   — За что?
   — За твою ласку, за слова любви. Я всегда буду дорожить ими.
   — Габриель… — Улыбка исчезла. — Уж не хочешь ли ты сказать мне «прощай»?
   Он уставился вниз на их переплетенные руки: ее — такие маленькие, бледные и хрупкие, пульсирующие жизнью, и свои — большие и сильные, безвозвратно запачканные кровью и смертью.
   Если бы у него была хоть капля чести, он сказал бы ей «прощай» и ушел, чтобы никогда больше не видеть.
   Однако даже в бытность свою обыкновенным смертным он мало следовал долгу чести, если это расходилось с его желаниями. Все, чего он хотел теперь, было заключено в Саре. Габриель нуждался в ней так, как еще ни в ком в своей проклятой жизни. И, возможно, он тоже был нужен ей. Ему так легко было приучить себя к этой мысли, даже если на деле все оказалось бы по-иному.
   — Габриель?