Фарбер Владимир. День Святого Никогда

истории о кровожадных горцах и снежном человеке с перевала Кхебер. Слышно
было, как тикают часы в прихожей. Пауза становилась неловкой.
- Выпить хочешь? - спросил Феликс.
- Хочу, - сказал Огюстен и достал из-за пазухи плоскую бутылочку с
коньяком. - У тебя рюмок не будет?
Феликс открыл буфет и достал три пузатых бокала из резного
хрусталя. Кажется, он начинал понимать, что происходит. Огюстен ждал подачи
- любого, самого невинного вопроса, с которого можно будет начать разговор;
катализатора, как назвал бы это Бертольд. Но раз Огюстен избрал такой
окольный путь к началу разговора, то информация, которой он собирался
поделиться, по всей видимости, действительно была небезынтересной.
- Что нового, Огюстен? - спросил Феликс.
- Нового? - переспросил француз, переливая содержимое бутылочки в
бокал. - Да как тебе сказать...
- Скажи прямо. Как есть.
Огюстен залпом, как водку, выпил коньяк, ухнул, вытер рот тыльной
стороной ладони и с разочарованной гримасой потряс пустой бутылкой над
бокалом.
- А еще коньяк у тебя есть? У меня кончился, - пожаловался он. - А
виски ваше - такая гадость...
- У меня все есть. Рассказывай, что нового! - потребовал Феликс.
Количество недомолвок и намеков, услышанных им за этот день, достигло того
предела, после которого просто обязана была возникнуть параноидальная мысль
о том, что Огюстен скрывает что-то очень-очень важное. Бальтазар, не
обремененный подобными предчувствиями, удивленно выгнул бровь, словно
говоря: "Оно тебе надо? Не буди лихо..." Но Феликс повторил: - Рассказывай!
- и Огюстен послушался.
Рассказ его представлял собой нечто среднее между газетной
передовицей, уличной листовкой и пророчествами Нострадамуса. Оказалось, что
демонстрация фабричных рабочих была организована вовсе не цеховиками, но
самими рабочими, что уже само по себе внушало определенные опасения;
вдобавок, в демонстрации предполагали принять участие не только рабочие с
текстильных мануфактур, но вообще все рабочие всех заводов в окрестностях
Города - суммарно что-то около пятнадцати тысяч человек; и все бы ничего,
если бы Цех ткачей не решил в полном составе выйти на улицы и поддержать
требования изможденных нечеловеческими условиями жизни работяг о сокращении
рабочего дня и понижении норм выпускаемой продукции; помимо этого, Цех
ткачей совместно с дюжиной других Цехов, так же страдающих от конкуренции с
фабриками, собирался объявить протест в адрес Цеха механиков, и потребовать
от магистрата ввести квоту на количество машин и станков, продаваемых
фабрикантам ежегодно, что, разумеется, должно было встретить самые
оживленные возражения со стороны как Цеха механиков, так и самих
фабрикантов, чьи доходы впервые за последние пару лет оказались под угрозой
катастрофического падения; и в завершение всего этого, два эскадрона улан
по личному распоряжению бургомистра были отозваны с зимних квартир в
казармы и приведены в полную боевую готовность...
Это были факты. Смочив горло из неосмотрительно отставленного
Бальтазаром стакана, Огюстен расстегнул сюртук, смахнул пот со лба и
перешел к своим умозаключениям на основе этих фактов, постепенно
возвращаясь к тому обычному для него состоянию, которое Бальтазар метко
именовал словесным поносом. Все более и более распаляясь от собственной
дальновидности, Огюстен предрекал чудовищное по кровавости и числу
действующих лиц побоище, которое просто обязано было разразиться этой ночью
на улицах Города. Он вещал с пылом истинного пророка, анализируя факты
согласно велению своей левой пятки и высасывая из пальца недостающие для
анализа детали. Согласно его прогнозам, мирная, хотя и крайне
многочисленная даже по меркам Столицы демонстрация неизбежно должна будет
превратиться в череду погромов и поджогов в Нижнем Городе. Громить,
естественно, будут цеховые мастерские, и в первую очередь - механические;
достанется также лавкам, торгующим спиртным, и питейным заведениям;
бунтовщики не обойдут вниманием и официальные учреждения, как то: участки
жандармерии и, чем Хтон не шутит, саму ратушу; и не в последнюю очередь
внимание нищих и голодных рабочих привлекут роскошные дома по ту сторону
реки, как, например, особняк дона Бальтазара, построенный, если Огюстену не
изменяет память, в непосредственной близости от Цепного моста, не так ли?..
- Я не дон, - сварливо уточнил Бальтазар, которого перспектива
лишиться крова над головой почему-то оставила равнодушным. - Я
всего-навсего идальго, мелкопоместный дворянин, да и то - бывший...
Огюстен рассыпался в извинениях, и по мере того, как его голос
пропитывался желчью, обретая знакомо-ехидные нотки, опасения Феликса
начинали казаться ему столь же смехотворными, как и прогнозы Огюстена. Все
эти ужасы о кровавом бунте не смогли напугать даже Агнешку, но Феликс решил
все же вознаградить старания француза и приказал Освальду подать бутылку
приличного коньяка и полагающуюся по такому случаю закуску. В качестве
последней выступали тонко нарезанная ветчина, сыр и ломтики лимона,
посыпанные сахарной пудрой и мелко смолотым кофе, а под приличным коньяком
Освальд разумел как минимум "Реми Мартен", за которым пришлось спускаться в
погреб. Явление запыленной бутылки отвлекло Огюстена от судеб горожан, и он
наконец-то замолчал, деловито сбивая сургуч с пробки.
Воспользовавшись паузой, Агнешка потянула Бальтазара за рукав и,
ожидая возобновления прерванной на самом интересном месте истории об охоте
на йети-людоеда, спросила:
- А что дальше?
- Что дальше? - повторил Огюстен, отнеся этот вопрос на свой счет.
- Я вам скажу, что будет дальше!
Но сказать он не успел. Огоньки в настенных газовых рожках вдруг
затрепыхались, как пойманные бабочки, ярко вспыхнули, затем разом
потускнели, фыркнули напоследок и погасли. Комната погрузилась во тьму.

6

Пока Феликс с Агнешкой обходили дом, дергая за цепочки и укручивая
краники газовых рожков, Бальтазар и Огюстен совершили экспедицию в погреб,
где долго гремели впотьмах, добыв в результате два разлапистых чугунных
шандала и затянутый паутиной канделябр. Испанец также прихватил с собой
бутылочку бургундского, на случай, если бдение при свечах затянется, а
Огюстен не только умудрился ничего не разбить, но и откопал где-то старую
керосиновую лампу с закопченным стеклом. Керосина, правда, в доме не
нашлось, зато свечи у Освальда всегда водились в избытке.
Когда Феликс уложил спать внезапно уставшую внучку и спустился в
столовую, он увидел, как Бальтазар и Огюстен, забыв на время о взаимной
антипатии, дружно нанизывали жирные на ощупь стеариновые свечи на ржавые
иглы шандалов. Последний огарок Бальтазар воткнул в горлышко опустевшей
бутылки из-под "Гленливета", и комната преобразилась в мерцающем свете двух
дюжин крошечных огоньков. Потолок сразу стал выше, углы утонули в
полумраке, и через весь ковер протянулась ажурная тень от каминной решетки,
за которой по-прежнему жарко потрескивали сосновые поленья. Даже слишком
жарко: не привыкшего к физическому труду Огюстена поход в подвал вымотал
совершенно, и он, взмокнув в своем сюртуке, устало рухнул в кресло и вяло
взмахнул рукой в сторону закупоренной сургучом бутылки коньяка:
- Бальтазар, окажите любезность...
То ли опыта у испанца было побольше, то ли перемена освещения
сыграла с ним шутку, напомнив о задымленных тавернах и кабаках, где с
сосудами живительной влаги особенно не церемонились, но бутылку Бальтазар
открыл моментально, отбив сургуч об декоративный лепесток шандала и вытащив
пробку зубами, после чего разлил коньяк по бокалам, подхватил один из них
под округлое брюшко и сказал меланхолично:
- Подонки...
Огюстен свой бокал взял двумя пальчиками за тонкую ножку, слегка
взболтал, полюбовался отблесками пламени сквозь маслянистые разводы на
хрустале, пригубил коньяк и точно так же, двумя пальчиками, отправил в рот
кусочек ветчины. Старательно прожевал, облизнул губы и согласился:
- Мерзавцы! Негодяи! О чем они вообще думают?!
Феликс, растрогавшись от столь идиллической картины, подошел к окну
и посмотрел на улицу. Фонари, как и следовало ожидать, не горели, а окна
дома напротив разглядеть было невозможно из-за серой мглы, взбитой порывами
ветра в мутную круговерть. "И охота же им в такую погоду ходить на
демонстрации", - подумал Феликс и задернул шторы. Боммм! - сказали часы в
передней, начиная отбивать семь.
- Подумать страшно, сколько людей может задохнуться, когда эти
сволочи включат газ! - возмущался Огюстен. - А сколько вспыхнет пожаров!
Кошмар!
- Вы мне лучше скажите, чего им неймется? - лениво спросил
Бальтазар.
- Чего им неймется?! - воскликнул Огюстен, и Феликс понял, что
перемирие окончено. - Вы спрашиваете, чего им неймется? А вы хотя бы
представляете себе, сеньор мелкопоместный дворянин, каковы условия жизни
заводских рабочих?! Что это такое - вкалывать по шестнадцать часов в день,
зарабатывать десять цехинов в месяц и даже не иметь возможности их
потратить, так как по сути эти рабочие есть самые обыкновенные рабы, они
даже живут на территории фабрик, по двести человек в одном бараке, и не
отапливаемом, прошу заметить, бараке!!!
- Ну и что? - пожал плечами Бальтазар. - В феодах им было бы хуже...
- Конечно же! "В феодах им было бы хуже"! И это, по-вашему, повод,
чтобы обращаться с людьми, как со скотом?! - взвыл Огюстен.
- Огюстен, - мягко сказал Феликс. - Если ты не заметил, то моя
внучка только что легла спать. Она неважно себя чувствует, и если ты своим
криком ее разбудишь...
- Понял, - просипел Огюстен. - И так уже голос сорвал... - Он
отправил в рот кружок лимона и покачал перекошенной физиономией. - Уф!
Кислятина...
Бальтазар снова наполнил бокалы и степенно сказал:
- Я не припоминаю, чтобы крестьян кто-то силком тащил в города или
заставлял идти на фабрики. Это их решение, они его приняли, чего уж теперь
кулаками махать? Хотя, - миролюбиво заметил он, - в чем-то вы правы... - От
неожиданности Феликс поперхнулся сыром. - Меня самого раздражают эти
фабрики, мануфактуры и прочие вонючие постройки в окрестностях Столицы.
Неужели нельзя обойтись Цехами и надо возводить эти циклопические
сооружения?
- Ха-ха! - сказал Огюстен и расстегнул жилет. На лбу француза
сверкали крупные бисерины пота. - А вы знаете, дорогой мой сеньор
Бальтазар, что одна текстильная мануфактура производит за месяц больше
сукна, чем все столичные мастерские Цеха ткачей - за год?
- Но раньше мы как-то обходились без мануфактур... - заметил
испанец.
- Ра-аньше, - насмешливо протянул Огюстен, - раньше и девушки были
моложе, и трава зеленее... Раньше были чудовища, которые контролировали
прирост населения, и были маги, которые не позволяли крестьянам высовывать
нос за пределы родных деревень. Потом чудовищ и магов объявили Злом и
истребили, результаты чего мы и пожинаем сегодня. Раньше Злом были маги,
скоро Злом окрестят фабрикантов. И тоже истребят. Если смогут. Начало этого
увлекательного процесса мы имеем возможность наблюдать воочию...
- При всем моем уважении к вашим несравненным аналитическим
способностям, - сказал Бальтазар, тщательно выговаривая слова, - должен
напомнить, что в вопросах природы Зла вы разбираетесь столь же хорошо, как
я - в китайской опере...
В голосе Бальтазара появилась опасная вкрадчивость, которая
заставила Феликса вмешаться:
- А если вы спросите меня, то я считаю, что во всем виновата
погода...
- Это еще почему? - нахмурился Огюстен.
- Посуди сам: во время метели фабрики не работали, так? И вместо
того, чтобы вкалывать по шестнадцать часов в сутки, угнетенные труженики
бездельничали и слушали смутьянов, подосланных цеховиками. Началось... э...
брожение умов, и в итоге сегодня ночью у жандармов будет много работы. Хотя
Сигизмунд полагает... - И Феликс слегка заплетающимся языком изложил
вкратце мысли Сигизмунда о сакральной природе декабря.
Какое-то время оба гостя смотрели на него уничижительным взглядом,
как на ребенка, влезшего в разговор взрослых, а Феликс с невинным видом пил
коньяк и жевал сыр. Потом Огюстен, смекнув, что его и Бальтазара опять
развели по углам, заявил беспечно:
- Старый добрый Сигизмунд! Все на свете готов объяснить мистикой! А
хотите, я сейчас докажу, что во всем виноваты герои?
- Докажи, - милостиво разрешил Феликс.
- С удовольствием. Итак, ты говоришь, что... э... брожение умов
было вызвано кучкой проходимцев, нанятых цеховиками. Замечательно! Теперь
объясни мне, с какой стати рабочие после шестнадцатичасовой смены станут
вдруг прислушиваться к призывам наемных смутьянов? Да у них же на морде
написано - жулье! Ан нет. Прислушались. На площадь вышли. Это в такую-то
погоду, когда собаку на улицу выгонять жалко! Представь себе: жили себе
тихо-мирно, пахали как проклятые, и утешали друг дружку тем, что в феодах
было хуже. Потом пришел смутьян, залез на бочку, толкнул речь и толпа
отупевших от каторжного труда рабов моментально превратилась в грозное
политическое оружие - настолько грозное, что даже его создатели, цеховики,
оказались не в состоянии его контролировать. Фантастика!
- Я же не говорю, что все было именно так... - лениво возразил
Феликс.
- А именно так все и было! - с жаром воскликнул Огюстен. - Я не
оспариваю твою версию, напротив, мне она представляется наиболее вероятной,
но я хочу понять - почему это произошло? С какой стати тысячи изнуренных
людей пошли следом за проходимцем, который никогда не держал в руках
инструмента тяжелее вилки? Кем он стал для них?
- И кем же?
- Героем! - торжественно возвестил Огюстен. - Они долгие годы жили
в рабстве. Они свыклись с мыслью, что люди бывают маленькие, как они, и
большие - как маги, которые их порабощают, и герои, которые их освобождают.
А сами они - никто, толпа, их дело сидеть и ждать, пока их поработят или
освободят. А кто их приучил к такой мысли? Вы! Вы, господа герои,
профессиональные победители чудовищ и убийцы магов. Зачем им, маленьким
слабым человечкам, напрягаться и вспоминать о чувстве собственного
достоинства и элементарном инстинкте самосохранения, когда на то есть
герои? Такие славные парни, что защищают справедливость, борются со Злом и
постоянно суют свой нос в чужие дела! Кикимора в болоте завелась, детишек
таскает? Пиши жалобу в ближайшую командорию, приедет герой и всех спасет.
Маг распоясался, вампиром обернулся и кровь из людей пьет? Пиши жалобу,
герои разберутся! Фабриканты обнаглели, детей к станкам ставят?.. Терпи.
Фабрикантами герои не занимаются. Брезгуют мелочевкой. Им троллей да
гоблинов подавай, а уж с фабрикантами вы, ребята, сами... А что они сами
могут? Они люди маленькие, их дело - героя ждать. А проходимец он, или
настоящий драконоубийца - дело десятое...
Бальтазар хмыкнул, а Феликс спросил:
- Ты действительно не видишь разницы между проходимцем и героем?
- Я - вижу. А толпа - нет. Толпе нужен герой. Точка. Когда
настоящего, дипломированного героя под рукой не оказывается, толпа
выбрасывает наверх первого попавшегося жулика...
- А зачем? - перебил Феликс.
- Что - зачем?
- Зачем толпе нужен герой?
- Чтобы вести ее за собой, разумеется! - удивился Огюстен.
- Бальтазар, - обратился Феликс к драконоубийце, - скажи мне, как
другу... За всю твою долгую и трудную карьеру героя тебе приходилось водить
за собой толпу? Ну хоть один разочек?
- Было дело, - кивнул испанец, изучая бутылку бургундского. - Как
сейчас помню: я впереди, на белом коне, а они за мной, с дрекольем... Чуть
не догнали, сукины дети... Куда ты штопор задевал?
- Я же в фигуральном смысле! - возмутился Огюстен.
- Ах, в фигуральном... - усмехнулся в усы Бальтазар, вкручивая
штопор в пробку.
- В фигуральном смысле, милый мой Огюстен, - сказал Феликс, - мы,
герои, тоже люди маленькие. Вон у меня неделю назад кран на кухне сорвало.
Вода - фонтаном! А пришлось сидеть и ждать, пока придет слесарь и починит...
- При чем здесь это?! - кричал Огюстен, но Феликс его уже не
слушал. Вечер, начатый с глотка шнапса, продолженный хересом за обедом,
виски - после обеда и коньяком перед ужином, было бы крайне неразумно
завершать легким вином, и от бургундского Феликс отказался: он и так уже
осовел от выпитого и начинал клевать носом, соскальзывая в полудрему. К
тому же, Бальтазар сегодня был на удивление миролюбив, и на наскоки
Огюстена отвечал рассеянно и невпопад, тем самым совершенно дезориентируя
задиристого француза, и Феликс позволил себе расслабиться.
Он уснул, и впервые за последние тридцать лет увидел сон. Он не
запомнил его - видение изгладилось из памяти в момент пробуждения, и он
долго потом пытался вспомнить, что ему снилось, но все усилия были тщетны,
и в душе осталось только смутное, неуверенное ощущение, что он забыл что-то
такое, что могло изменить его жизнь...
Он проснулся с металлическим привкусом во рту. В комнате было
темно. Свечи укоротились почти вдвое, и бутылка из-под виски покрылась
бугристыми и похожими на кораллы наростами расплавленного стеарина. Камин
едва тлел; Бальтазар и Огюстен перебрались за обеденный стол и, отодвинув
пустые тарелки, продолжали заниматься каждый своим делом: Огюстен рассуждал
о том, зачем на самом деле нужны герои, а Бальтазар приканчивал
бургундское. В торце стола Феликса дожидался его ужин: салат с тресковой
печенью и холодная телятина.
- А, проснулся! - обрадовался Огюстен. Его уже порядком развезло от
выпитого, и он чересчур размашисто жестикулировал. - Что это за хозяин
такой, что напивается раньше гостей? Непор-рядок!
Бальтазар был еще более-менее трезв (сказывалась многолетняя
практика), но уже достаточно угрюм, чтобы даже у Огюстена пропала охота его
провоцировать. Феликс потер глаза, встал с кушетки и с хрустом расправил
плечи.
- Прислугу мы отправили спать, - доложил Огюстен. - Ты не против?
Вон твой ужин!
- Спасибо... - сказал Феликс и не узнал собственного голоса. -
Кгхм! Бальтазар, плесни мне вина, будь добр...
В комнате чего-то не доставало. Что-то было не так, как раньше, но
Феликс не мог понять, что? Он подошел к камину и поворошил кочергой
серебристую коросту пепла, взметнув в дымоход сноп искр. Потом подбросил в
огонь дров, и камин снова весело запылал. Но чего-то по-прежнему не
хватало...
"Часы, - сообразил он. - Часы в прихожей остановились. Раньше
тикали, как метроном, а теперь стало тихо. Надо завести!"
Часы купила Ильза, которой периодически изменял ее вкус к дорогим и
некрасивым вещам, и она, пускай и по ошибке, приобретала предметы, на
которые можно было смотреть без содрогания. Большие напольные часы с боем
были как раз таким случаем: из темного полированного дерева, с матово
поблескивающими гирями, римскими цифрами на циферблате и похожим на
гитарный гриф маятником, часы выглядели солидно и уверенно, не бросаясь в
глаза показной роскошью.
Сейчас оба бронзовых цилиндрика опустились только до середины
положенной им дистанции, но маятник висел неподвижно. Феликс толкнул его, и
механизм принялся размеренно клацать. Тут Феликс понял, что не имеет ни
малейшего представления о том, сколько сейчас времени, и вернулся в
столовую.
- Огюстен, ты не подскажешь, который час?
- Понятия не имею! Мои остановились в четверть одиннадцатого... -
пожаловался француз, выудив из жилетного кармана часики в дешевом стальном
корпусе.
"Странно", - подумал Феликс. То же самое время показывали и стрелки
часов в прихожей. Можно было подняться за брегетом в свою комнату, но
шляться по дому со свечкой в руке ему расхотелось, и он, усевшись за стол,
принялся без всякого аппетита ковырять салат.
Только сейчас он понял, что Бальтазар не просто угрюм, но мрачен,
как грозовая туча, и причина этого лежит отнюдь не в алкоголе. Даже если
сейчас было только одиннадцать, а на самом деле, наверное, больше, то
Себастьяну давно пора было объявиться. "Так, - подумал Феликс. - Что-то
случилось. В лучшем случае парня забрали в участок. В худшем..." О худшем
Феликс предпочитал не думать.
Огюстен же тем временем продолжал как ни в чем не бывало
жонглировать словами и упражняться в софистике, доказывая, что именно герои
всему виной. Не встречая ровным счетом никаких возражений со стороны
Бальтазара, Огюстен разошелся вовсю и чесал языком без остановки.
- Прогресс, - рассуждал он, - это вам не какой-то кадавр, которого
можно легко одолеть путем усекновения головы и прочих выступающих частей
тела. Прогресс нельзя победить мечом! Его вообще нельзя победить или хотя
бы остановить! Прогресс - это снежный ком, два столетия пролежавший на
вершине горы и теперь наконец-то сорвавшийся вниз чудовищной лавиной,
сметающей все на своем пути. А кто сдерживал эту лавину? Маги, слуги Хтона
и воплощения мирового Зла... Вот и выходит, что джинна из бутылки выпустили
герои, столь прилежно истребившие магов, а теперь, когда этот джинн бушует
по всей Ойкумене, герои делают вид, что им нет до этого никакого дела. Вы
знаете, Бальтазар, я всегда был невысокого мнения об умственных
способностях героев, но что меня действительно поражает, так это ваша
нынешняя щепетильность и страх во что-либо вмешаться. Герои самоустранились
от общественной жизни, и общество быстренько подыскало им замену, но какую!
Ужас!.. Право слово, я никак не ожидал от вас такой... безответственности,
чтобы не сказать - трусости. Набедокурили - и в кусты, тоже мне, герои!
И тут чаша терпения Бальтазара переполнилась. Он привстал,
перегнулся через стол и ухватил Огюстена за грудки, наматывая его манишку
на кулак.
- Послушайте, вы! - прошипел Бальтазар. - Господин теоретик! Сотни
парней, мизинца которых вы не стоите, отдали свои жизни, чтобы такие уроды
как вы могли рассуждать о роли героев в жизни общества. Потрудитесь уважать
память этих парней, мсье Огюстен, а иначе мне придется выбить из вас всю
спесь!
- Что за манеры, сеньор драконоубийца? - хрипел полузадушено
Огюстен. - За неимением аргументов переходим к рукоприкладству?
- Я жду извинений, - угрожающе сказал Бальтазар, приподнимая и
слегка встряхивая француза. - Извинений передо мной и Феликсом лично, и
перед всеми героями, которых вы только что оскорбили!
- Я? Оскорбил? - удивился Огюстен, медленно багровея лицом и с
трудом сохраняя самообладание. - Да что вы в самом деле, я и в мыслях-х-х...
- Ну?! - прорычал Бальтазар. На его висках вздулись узловатые
веревки вен, а на лбу выступил пот. - Ну?!!
- Хватит! - Ладонь Феликса с треском врезалась в столешницу. -
Прекратить! Отпусти его! Немедленно!
Секунду-другую Бальтазар продолжал смотреть в налитые кровью глаза
Огюстена, а потом отшвырнул пухлого француза и, тяжело дыша, опустился на
стул.
- Какой вы, однако, агрессивный... - выдавил с кривой полуулыбкой
Огюстен, потирая шею. - В вашем возрасте это вредно...
- Еще один такой инцидент, - внушительно сказал Феликс, - и я вас
выгоню. Обоих. Учтите на будущее.
- Учтем, - уже почти весело сказал Огюстен. - Непременно учтем,
правда, сеньор Бальтазар?
Испанец в два жадных глотка осушил бокал с вином и буркнул:
- Извини, Феликс. Я погорячился...
- Папа? - раздался у Феликса за спиной чуть испуганный голос Йозефа.
Феликс обернулся. Йозеф стоял в одной ночной рубашке и смешном
колпаке с помпоном. Он был бледен, и рука, сжимавшая подсвечник, слегка
дрожала.
- Да? - удивленно спросил Феликс. - В чем дело, сынок? Мы вас
разбудили, да? Ты прости, мы тут слегка развоевались...
- Папа, - сказал Йозеф. - У Агнешки жар. Надо сходить за доктором.

7

Обычно укладывание Агнешки спать - дело, казалось бы, нехитрое и
привычное - превращалось в процедуру настолько долгую, сложную и
трудоемкую, что когда сегодняшним вечером внучка сама изъявила желание
отправиться в постель, Феликс посчитал, что причиной этого намерения стала
давняя боязнь темноты, которой девочка страдала с трехлетнего возраста -
боязнь сильная, доходящая порой до панического ужаса, и, увы, запущенная по
воле Ильзы и Йозефа, не позволивших Феликсу "искалечить детскую психику
изуверскими методами героев" и отучить Агнешку испытывать страх перед
потемками раз и навсегда.
Но сейчас, проходя в свой кабинет мимо комнаты Агнешки и замирая
под дверью, откуда доносились тихие стоны и горячечное бормотание,
перемежаемое успокаивающим воркованием Ильзы, Феликс ругал себя на чем свет
стоит и мысленно давал себе пинка за то, что не смог отличить хворь от
испуга и еще посмел подтрунивать над занемогшей внучкой! Побороть чувство
вины и перестать корить себя Феликс мог только одним способом, а именно -
безотлагательно приведя в внучке доктора, и именно за этим он и направлялся
в свой кабинет. При всем своем скепсисе касательно прогнозов Огюстена,
Феликс все же хотел свести риск к минимуму и самым старательным образом
подготовиться к вылазке в Город.
Войдя в кабинет, он первым делом выволок из-под стола дорожный
сундук и достал из него старую лампу "летучую мышь" и пузырек с загустевшим
маслом. Фитиль занялся неохотно, и от запаха нагретого металла и горелого
масла у Феликса защемило сердце. Эта лампа, как и любой другой предмет,
извлеченный из окованного железом сундука, могла разбудить такое количество
совершенно неуместных сейчас воспоминаний, что Феликс поспешил задуть
огонек и отставить "летучую мышь" в сторонку, приступив к сосредоточенному