Фарбер Владимир. День Святого Никогда

больше тянуть не было никакой возможности: сегодня Феликсу предстояло
увидеться с Сигизмундом.
- Бальтазар, - сказал Феликс осторожно, - постарайся, пожалуйста,
вспомнить... это очень важно... что случилось с огнестрелами?
Бальтазар сидел неподвижно, как истукан, и не проявлял никаких
признаков понимания, и Феликс решил освежить его память:
- Ты взял их тогда. В тот вечер. Два моих огнестрела. Они лежали на
столике у дверей. Под плащом. Два огнестрела и пороховница.
- Я не помню, - тускло проговорил испанец.
Феликс вздохнул.
- Бальтазар... Это очень важно. Понимаешь? Очень! Они были с тобой,
когда ты вернулся домой в то утро. Ты спустился в погреб с двумя
огнестрелами. Но когда пришли жандармы, ты стрелял больше двух раз. Где ты
брал пули? Я точно помню, что оставил коробочку с пулями у себя в кабинете.
Я взял с собой только пороховницу, когда мы ходили за доктором. Но Марта
говорит, что ты стрелял шесть раз. Откуда ты взял пули?
- Я был пьян. Я не помню.
- Это были твои пули? - безжалостно продолжал допрос Феликс. - Где
ты держал свои огнестрелы? В винном погребе? Да? Да или нет? Бальтазар, да
пойми ты, я должен знать, сколько огнестрелов досталось жандармам. Марта не
помнит, или забрали они что-то из твоего дома. Палаш, по крайней мере,
бросили... Но Патрик спускался потом в погреб - ночью, тайком. Там ничего
не было. Если они прихватили с собой огнестрелы... - Феликс осекся на
полуслове.
Плечи Бальтазара вздрагивали от беззвучных рыданий.
- Извини, - сказал Феликс и потер лоб. - Я не хотел... бередить...
Я... Извини.
- Я не помню! - прорычал Бальтазар. - Я ничего не помню! Я не хочу
помнить! Оставь меня в покое!!!
- Ладно, - сдался Феликс. - Ладно. Это все... не важно. Все ерунда.
Ты только успокойся, хорошо? И прости меня.
Бальтазар уронил голову на сложенные руки.
- Я хочу спать, - заявил он вдруг. - Я устал.
- Хорошо. Иди ложись...
Когда Бальтазар вернулся в кровать, натянув на голову стеганое
одеяло, Феликс медленно выдохнул и хрустнул пальцами. "Да, - подумал он, -
такие вот дела... Паршивые дела. И что я скажу Сигизмунду?"
Он ополоснул джезву и кружки дождевой водой из ведра (в умывальнике
было пусто), и решил сходить за продуктами. Благо, лавка зеленщика
располагалась прямо напротив меблированных комнат, а до булочной и бакалеи
было рукой подать... Феликс проверил содержимое бумажника, обулся в новые,
но уже порядком рассохшиеся ботинки, захватил плетеную корзину и совсем уже
собрался было уходить, когда в дверь постучали.
"Ну кого еще Хтон принес?" - раздосадовано подумал Феликс и пошел
открывать. Марта приходила по четвергам, и у нее был свой ключ, а
возвращения Патрика следовало ожидать не ранее конца следующей недели...
- Не ждали? - сверкнул белозубой усмешкой на небритом лице Патрик,
когда Феликс распахнул дверь. - Принимайте гостей! - заявил он, поднимаясь
по скрипучей лестнице в мансарду. Левая рука его висела на перевязи, а сам
он был грязен, весел и зол.
- Какой же ты гость? - удивился Феликс. - Ты хозяин, это я -
гость...
- Хорош хозяин, который опять едва не заблудился в этом дурацком
квартале! - хмыкнул Патрик. - О-хо-хо... - прокряхтел он, стряхивая наземь
котомку и на ходу расшнуровывая ботинки. - Нет, что ни говорите, а дома
надо бывать чаще... Отец спит?
Отцом он стал называть Бальтазара со дня переезда в мансарду, хотя
сам Бальтазар навряд ли это заметил.
- Угу. Что с рукой? - спросил Феликс, глядя, как Патрик неуклюже
стаскивает через голову наспинные ножны с доставшимся ему по наследству
палашом.
- Ерунда... - отмахнулся Патрик и плюхнулся на диван. - Ф-фу...
Устал я что-то... А пожрать у нас ничего нет? И душ надо бы принять... -
рассеяно пробормотал он и зевнул.
- Пожрать сейчас сообразим. Душ, если ты забыл, по коридору налево.
А пока ты не уснул, покажи-ка мне эту самую ерунду.
От Патрика кисло и остро пахло лошадиным потом. Феликс помог ему
освободиться от грубой кожаной куртки, а потом бережно стал отдирать бинт,
весь бурый от запекшейся крови. В левом бицепсе Патрика было два отверстия
- маленькое, не больше ногтя мизинца размером, входное и побольше, с пятак,
безобразно развороченное выходное, от которого сильно разило шнапсом.
- Чем это тебя?
- Арбалет, - сказал Патрик и зашипел от боли.
- Непохоже на след от болта, - нахмурился Феликс, поливая рану
раствором марганцовки.
- А он его, гад, свинцовым шариком зарядил... Чтоб ему пусто было,
сволоте эдакой... Ай! Не так туго!
- Терпи.
- Уф, - сцепил зубы Патрик, а когда боль отпустила, проговорил
вполголоса: - А все-таки арбалет - удивительно подлое оружие... Не знаю,
кто его выдумал, но руки я б ему повыдергивал. Нынче каждый урод с
самострелом мнит себя опасным и неуязвимым. И самое обидное, что
действительно опасен и практически неуязвим... Нет на свете оружия гнуснее
арбалета! - заключил он и попробовал сжать правую руку в кулак.
"Тут ты, дружок, ошибаешься, - огорченно подумал Феликс. - Есть
игрушки и пострашнее арбалетов. Вопрос в том, у кого они теперь есть..."
- Так что все-таки случилось? - спросил он.
- Банальщина! - небрежно проронил Патрик, осторожно шевеля пальцами
и морщась от боли. - Все, как вы рассказывали: бревно поперек дороги, два
десятка обалдуев в кустах, кошелек или жизнь и так далее... Олаф схлопотал
свинцовый шарик в живот, а я в руку. Разбойников мы положили всех, но купец
решил не рисковать и вернуться в Столицу. Правильно, в общем-то, решил...
На трактах сейчас творится Хтон знает что: мало что бандиты, так еще и эти
фанатики чешуйчатые расплодились, как саранча. Дилижансы вроде не грабят,
но все при оружии... А зачем, спрашивается?.. Словом, один, да еще и
подраненный, я бы купца не уберег. Вот мы и вернулись.
- Как Олаф?
- Вычухается... Он и не такое переваривал. Так, - решительно сказал
Патрик. - Я в душ. А то усну...
Пока Патрик занимал очередь в общий на восемь комнат душ, Феликс
спустился вниз и купил у мадам Розекнопс полдюжины свежих, прямо из-под
наседки, яиц. (Хозяйка держала трех несушек и одного петуха в похожем на
колодец дворе "Меблированных комнат"; петух имел обыкновение будить
постояльцев с рассветом солнца, но с этим все мирились, а госпожа Розекнопс
подумывала завести еще и козу). Феликс успел еще выскочить в лавку
зеленщика за парой луковиц, и когда поднимался назад, очередь Патрика еще
не подошла.
- Повязку не намочи, - посоветовал он засыпающему на ходу юноше и
поднялся на чердак, где споро соорудил огромную глазунью с луком и заварил
для Патрика крепчайший кофе, высыпав в джезву все без остатка из жестяной
банки. Кофе вскипел как раз к возвращению Патрика.
Почти недельная небритость выглядела особенно заметно на отмытом от
дорожной пыли и очень бледном, осунувшемся лице Патрика. Щетина у него
лезла густая, черная и колючая даже на вид. Его это сильно старило: сейчас
он был совсем непохож на мальчика двадцати одного года от роду...
- Садись есть, - сказал Феликс, и Патрик, выхлебав полкружки кофе,
жадно набросился на яичницу.
- А хлеба у нас нет? - промычал он с набитым ртом.
- Черт, совсем забыл... Обожди, сейчас гляну, - В хлебнице
обнаружилась полузасохшая горбушка, которую Феликс по-братски разломил
пополам. Сам он особого аппетита не испытывал и ел медленно, задумчиво
поглядывая на Патрика.
Тот тем временем прикончил свою порцию, собрал корочкой хлеба
растекшийся по тарелке желток, отправил его в рот, прожевал, допил кофе,
ковырнул ногтем в зубах и сказал, сыто отдуваясь:
- Я тут одну интересную штуку раскопал...
- Ну, рассказывай, - усмехнулся Феликс.
- Сейчас, - сказал Патрик, вытягивая из-под стола котомку и
принимаясь в ней рыться. - Минутку! Ага, вот он, - провозгласил он,
извлекая из сумки изрядно разбухшую от закладок и зачитанную до дыр
тетрадь. - Смотрите, здесь, - ткнул пальцем он. Поля тетради пестрели
карандашными пометками. - "И произошла на небе война, - прочитал Патрик
выписанную когда-то Бальтазаром цитату. - Михаил и ангелы его воевали
против Дракона, и Дракон и ангелы его воевали против них; но не устояли, и
не нашлось уже для них места на небе. И низвержен был великий Дракон,
древний змий, называемый Дьяволом и Сатаною, обольщающий всю Вселенную,
низвержен на Землю, и ангелы его низвержены с ним". Это из Апокалипсиса, -
пояснил Патрик.
- Ну и что? - пожал плечами Феликс.
- Погодите, сейчас еще будет... "Летящий Дракон, прекрасный и
восставший, страдает ныне, и гордость его наказана; он думал царствовать на
Небе, но царствует лишь на Земле" - а это уже из Книги Перемен! А вот еще
есть, из Египетской Книги Мертвых: "Я - крокодил, главенствующий над
страхом"! Или вот, из Старшей Эдды...
- Да я верю, верю... - засмеялся Феликс. - Ты что сказать-то хочешь?
- А вы сами посмотрите: во всех мифологиях обязательно присутствует
великий змей. Неважно, как его зовут: Вритра, Нидхегг, Ажи-Дахака, Апоп,
Тиамат, Тифон, Иллуянки... Дракон есть всегда! И почти всегда он - символ
мирового Зла. У китайцев, правда, не так, но у них все не как у людей...
Смотрим дальше: Дракон приходит на Землю в своем истинном обличье только
перед концом света. И всегда находится герой-драконоубийца, который дает
ему по морде. Индра, Энлиль, Мардук, Михаил... много их, короче.
- И что с того?
- Как это - что с того? - оторопел Патрик и почесал шрам на лбу. -
Дракон уже здесь! - возбужденно выкрикнул он. - Я же видел его! Видел, как
вас! И ангелов его видел, черных всадников - и вы их видели! Дракон пришел
зимой, но лишь к лету люди стали поклоняться ему... Почему он медлил? Чего
он ждал? - Патрик понизил голос и покосился на Бальтазара, укрывшегося
одеялом с головой. - Пока последний драконоубийца не утратит
работоспособность? Не был ли арест отца попыткой... остановить его загодя?
- Патрик, - поднял руку Феликс. - Успокойся. Ты слишком увлекся.
Голова Нидхегга висит в Школе, помнишь? Тиамат и Вритра, скорее всего,
выдумки и аллегории. Апоп и Тифон мертвы, Иллуянки убит, Ажи-Дахака тоже
убит - как убиты Накер и Тараск, Татзльвум и Айдо-Хведо, Байда и Дамбалла,
Колхис и Ладон... Всех поименно я не вспомню, но в черновике Бальтазара
должен быть полный список всех известных и убитых драконов... Да, дракон -
тварь страшная и очень опасная. Но это не Хтон во плоти! Это всего лишь
монстр, и его можно убить. Что Бальтазар однажды и проделал. Я не знаю,
действительно ли дракон зимой кружил над Столицей... Не перебивай,
пожалуйста. Я верю, что ты его видел, но не знаю, не обманулся ли ты. Да, я
тоже видел черных всадников, и они напугали меня. Но я не могу сказать,
были ли они всадниками Апокалипсиса, или просто загулявшими
кавалергардами...
- Феликс, постойте! - не выдержал Патрик. - Вот вы говорите: дракон
- тварь страшная и опасная. Так почему же эти чертовы фанатики ему
поклоняются?!
- По двум причинам. Во-первых, они видели его только на картинках.
Они даже понятия не имеют, насколько мерзок и отвратителен настоящий
дракон. А во-вторых, как говорят в народе, своих мозгов нет - чужие не
вставишь. Кретины они, Патрик, понимаешь, обычные кретины. Им сказали - они
поверили. Поэтому их и называют фанатиками. А ты, если не хочешь им
уподобляться, относись ко всем древним пророчествам и откровениям с большой
долей скепсиса...
Патрик помолчал, выдерживая паузу, а потом спросил с видом игрока,
метнувшего на стол козырный туз:
- А знаете, кто у них всем заправляет? В этом дурацком Храме
Дракона?
- Ну и кто? - терпеливо спросил Феликс.
- Нестор! Все тот же разлюбезный господин Нестор! Я от паломников
этих чешуйчатых узнал: главный священник столичного Храма и бывший канцлер
магистрата - одно лицо! Забавное совпадение, верно? Хорошо он устроился!
- Вздор все это, - сказал Феликс (без особой, впрочем, уверенности
в своих словах). - Не он - другой. Не другой - третий. Слишком уж выгодное
местечко...
- А если не вздор?
Феликс вдруг рассмеялся.
- Все-таки заразил меня, параноик чертов! Так и быть,
порасспрашиваю о Несторе... - Он составил тарелки одна в другую и отнес их
в мойку. - Знаешь, Патрик, - сказал он с усмешкой, - ты, наверное,
единственный охранник, который у походного костра читает книги и размышляет
о конце света!
- Это да, - ухмыльнулся Патрик, помогая убраться со стола. - Что
есть - то есть. Это у нас с Себастьяном с детства. Книжные дети, так нас
отец называл... Мы к десяти годам уже все "Анналы" назубок знали! - сказал
он мечтательно, застыв с ведром в руке. - Читали, можно сказать, запоем...
Только цели у нас были разные. Себастьян искал в книгах природу Зла, а я
предпочитал батальные сцены. Мне даже казалось, что сами страницы пахнут
борьбой, и этот запах... он как будто пьянил меня. От него кружилась
голова... Я всегда видел себя героем, - сказал он, направляясь с ведром в
руках к лестнице. - Я всегда мечтал о борьбе...
Наполнив ведро в туалете этажом ниже, он вернулся, перелил воду в
умывальник и сказал тоскливо:
- Нечестно получилось.
- Что - нечестно?
- Да так... Мне - все, Себастьяну - ничего. Я получил свою борьбу,
и заодно познал природу Зла, а его... А его убили.
- Познал природу Зла?
- Да, - мрачно кивнул Патрик. - Тогда, на рыночной площади, когда
они стали стрелять в Себастьяна. С меня будто содрали кожу. Я тогда
понял... нет, почувствовал: Зло - вот оно. Передо мной. Там, в небесах,
обычный звероящер. А здесь, внизу... Вы со мной не согласитесь, Феликс, но
для меня Зло - это озверевшее быдло, а вовсе не чудовища. Когда же быдло
начинает боготворить чудовищ...
- Ты прав, - сухо сказал Феликс. - Я с тобой не соглашусь. Поэтому,
- добавил он с напускной строгостью, - посуду будешь мыть сам! А я пошел,
мне домой пора...
- Конечно, - сказал Патрик. - До свидания. И спасибо.
А когда Феликс уже ступил на скрипучую лесенку, повторил:
- Спасибо вам. За все.

2

День обещал быть солнечным и ярким. Солнце, разметав последние
ошметки облаков и раскалившись до положенной белизны, деловито начало
взбираться к зениту, отогревая продрогшую за ночь Столицу лучами нежного,
ласкового пока тепла. Это к полудню станет припекать так, что запросто
можно будет схлопотать солнечный удар; пока же - а было, как прикинул
Феликс, что-то около девяти - погода стояла во всех отношениях
замечательная.
Вот только насладиться ею в полной мере тут было трудно: узкие,
стиснутые с двух сторон когда-то белыми, а теперь пятнистыми от копоти
стенами фахверковых домов, улицы Нижнего Города напоминали собой каньоны
горных речек. Сами стены, расчерченные жирными полосами наружных каркасов и
покрытые бурыми разводами на отсыревшей штукатурке, вполне могли сойти за
срезы геологических пород, по которым можно было узнать историю каждого
отдельно взятого дома, включая кривую роста благосостояния его хозяев; над
головой горными утесами выпирали из стен эркеры и балконы вторых этажей,
бросая на улицу обширные тени и открывая взору пешехода лишь узкую полоску
выцветшего неба; а на булыжных мостовых уже вовсю бурлили, кипели и
пенились мутные потоки людей.
Кого здесь только не было! Бойкие и голосистые уличные торговки
наперебой расхваливали свой товар; миловидные служанки, помахивая
корзинками на сгибе локтя и озорно постреливая глазками, останавливались у
лотков и принимались весело, а порой и визгливо торговаться; неповоротливые
возы, груженые разнообразным товаром, спешили доставить оный товар из
цеховых мастерских в лавки - один такой воз ухитрился развернуться поперек
дороги, чем на добрых четверть часа прекратил всякое движение по улице
Горшечников; из окон вторых этажей то и дело выплескивали помои на головы
нищих, занимавших свои рабочие места в тупиковых закоулках между домами,
чем вызывали потоки ответной брани, а иногда и камней, отправленных в окна,
откуда только что плеснули нечистотами; подобные инциденты, однако, не
слишком волновали откормленных констеблей и хамоватых патрульных, так как
были здесь делом вполне обычным; констебли вообще предпочитали высокомерно
и равнодушно взирать на окружающий хаос с высоты лошадиной спины, а
дружинники из патруля, которых в ремесленных кварталах недолюбливали (если
не сказать - ненавидели), активно задирали каждого встречного, щипали
служанок, раскачивали подводы, орали похабные куплеты и причиняли прохожим
беспокойства куда больше, чем те же карманники, которых они, по идее,
должны были отлавливать; воришки тихо и без лишний суеты освобождали
горожан от излишков наличных денег, и внимания к себе старались не
привлекать - в отличие от заступивших на дневную смену девиц из заведения
мадам Изольды, которые так далеко высунулись из окон вышеупомянутого
заведения и так призывно покачивали открывшимися в глубоких декольте
прелестями, что даже расхлябанные дружинники, проходя мимо дома терпимости,
по-военному четко выполняли команду "равнение направо"...
А посреди всего этого жизнерадостно грохочущего, грязно
ругающегося, азартно спорящего и насквозь пропахшего жареной рыбой уличного
беспорядка играли дети. Те, что помладше, возились в лужах, лепя куличики
из грязи; детишки же постарше - здоровенные лбы в форме учеников реальных
училищ - предпочитали более жестокие игры. Прихрамывающий старик показался
им легкой добычей, и они окружили его, собираясь как следует потолкаться,
но Феликс сбил одного недоросля прямо в лужу, после чего все прочие
"реалисты" спешно ретировались, и Феликс смог спокойно, хотя и не очень
быстро, добраться до своего нового места проживания, став по пути
свидетелем одной прелюбопытнейшей сценки.
Фабула сценки сводилась к обыденному дележу места под солнцем, в
роли которого выступал крохотный пятачок на перекрестке улицы Горшечников и
улицы Лудильщиков. На место претендовали: с одной стороны - пожилой
шарманщик на липовом (в обоих смыслах) протезе, занимавший пятачок возле
афишной тумбы с незапамятных времен и считавший его своей законной
вотчиной; и с другой стороны - обритый наголо и облаченный в камзол с
картонной чешуей проповедник Слова Дракона. Феликс поспел к самому концу
конфликта: шарманщик, прихватив свой инструмент и ощипанную ворону,
заменявшую ему попугая, понуро брел в неизвестном направлении, в то время
как проповедник забрался на принесенный с собой ящик и громогласно воззвал:
- Внемлите, братья! Истинно реку вам Слово, данное мне господом
нашим Драконом, крылатым защитником и повелителем рода людского...
У проповедника смердело изо рта, да так сильно, что это ощущалось
даже на расстоянии в несколько ярдов. Зеваки, привлеченные сварой между
шарманщиком и фанатиком, паствой становиться не пожелали и быстро
разошлись. Феликс, брезгливо морщась, все же постоял немного, внимая
истории о добром и мудром Драконе, сошедшим с небес на землю, дабы
наставить людей на путь истинный и каленым железом выжечь скверну
безбожия... К середине истории у фанатика случился припадок религиозного
экстаза, с обязательными в таких случаях выкриками, брызгами слюны и
хлопаньем в ладоши, и Феликс плюнул и пошел дальше. Идти ему оставалось
всего ничего...
Огюстен снимал четырехкомнатную квартиру в бельэтаже сильно
обветшалого особняка на углу улиц Лудильщиков и Шорников. Не так давно
первый этаж особняка занимала аптека, где наряду с обычными медикаментами
можно было купить лекарственные травы, поддельный корень женьшеня или
мандрагоры, обереги от дурного глаза и, в особых случаях, морфий без
рецепта. Такие "особые случаи" позволяли аптекарю содержать весьма
роскошную квартиру прямо над аптекой, где он проживал вместе со своей
престарелой матушкой, и где его и арестовали жандармы полгода тому назад во
время одного из ночных рейдов, так часто имевших место минувшей весной.
Матушка аптекаря, оставшись в одиночестве, забросила аптечные дела и стала
сдавать квартиру в наем. Сейчас застекленная дверь аптеки была намертво
заколочена досками, а витрину изнутри покрывал слой белой краски, и попасть
в квартиру можно было только со двора.
Во дворе страшно воняло. У стен громоздились отвратительные на вид
бурты земли, перемешанной с навозом, известью, золой и еще Хтон знает чем;
некоторые из куч носили следы недавнего выщелачивания. Домохозяйка терпела
это безобразие, сотворенное новым жильцом для своих химических опытов,
исключительно благодаря щедрости мсье Огюстена, к которой недавно
присовокупился авторитет господина Феликса. Хозяйка была старая женщина, и
героев уважала по-настоящему, чем иногда злоупотреблял Огюстен, задерживая
выплаты квартирной ренты - доходы предприимчивого француза при всей своей
величине страдали нерегулярностью...
Убравшись с улицы, где воздух уже начинал обретать температуру и
вязкость, более присталую горячему киселю, и быстро миновав с зажатым носом
провонявший химикалиями двор, Феликс поднялся по темной лестнице и очутился
в гостиной их общей с Огюстеном квартиры. Интерьер гостиной, с мещанской
пошлостью задрапированный безумным количеством бархатных чехлов для мебели,
обтянутых сафьяном подушек и белых вязаных салфеток с непременной бахромой,
тонул в полумраке. Тяжелые портьеры были задернуты до половины, препятствуя
всякому движению воздуха сквозь слегка приотворенное окно, и в комнате
ощущался застоявшийся запах дыма (но не свечного - этот горчил сильнее, и
вызывал в памяти невнятные ассоциации), дешевых духов и давно не стиранных
носков. Духами в этом доме могли пользоваться только те уличные девки,
которых Огюстен без зазрения совести приводил на квартиру, нимало не
смущаясь наличием там Феликса - но сейчас запах был достаточно слаб, и
Феликс мог с уверенностью предположить, что последний раз Огюстен поддался
зову плоти не ранее, чем два-три дня назад. С носками тоже загадки не
возникало: сегодня была уже суббота, а в прачечную Феликс ходил по
четвергам, и так как этот четверг он провел в мансарде "Меблированных
комнат Матильды Розекнопс", то груде грязной одежды на полу ванной комнаты
суждено было пролежать там еще полторы недели. Что же до горького дыма, то
причину его появления Феликс выяснил, пройдя из гостиной в рабочий кабинет
Огюстена, превращенный французом в подобие алхимической лаборатории.
Огюстен, облачившись в толстый фартук из сыромятной кожи, толстые
кожаные рукавицы и маску, скроенную на манер венецианской бауты, только из
более крепкого материала (а именно - из шагреневой кожи), стоял возле стола
и бережно крутил рукоятку маленькой ручной мельницы для кофе, периодически
подливая на нижний чашеобразный жернов воды из укрепленной на кронштейне
садовой лейки. Занятие это поглотило его настолько сильно, что он даже не
заметил, как Феликс плюхнулся на диван и с наслаждением потянулся, положив
ноги на низкий журнальный столик.
- Ты уже вернулся? - удивленно проронил наконец Огюстен, отрываясь
от небезопасного помола, чтобы добавить в мельницу ингредиенты из
фарфоровых чашек. - Что так рано? Ты же говорил...
- Патрик приехал. Его подстрелили.
- Серьезно?
- Пустяки.
- А как Бальтазар? В петлю больше не лез?
Последнюю попытку самоубийства Бальтазар совершил еще в июне, но с
тех пор, ночуя в мансарде, Феликс всегда спал вполглаза, и теперь, чувствуя
тяжелую истому во всем теле, он совершенно не желал обсуждать настроение
Бальтазара, ограничившись односложным ответом:
- Нет.
- Все-таки удивительно! - заявил Огюстен, снова принимаясь шуршать
кофемолкой, и Феликс подумал, что француз настроен скорее на философский,
чем на язвительный лад. - Насколько прочнее, крепче и сильнее оказываются
столь презираемые героями маленькие люди в столкновении с бытовыми
неурядицами, когда сами господа герои, мужественные и неустрашимые в бою с
чудовищами, демонстрируют свою полную беспомощность в повседневной жизни...
- добавил он, и Феликс понял, что ошибался.
Он многое мог бы сказать Огюстену по поводу только что прозвучавшей
сентенции, где вымысла было втрое больше, чем правды, но любое возражение
повлекло бы за собой жаркий спор, а спорить Феликсу не хотелось, и он
предпочел согласиться:
- Мужество опасно. Когда человек приносит в мир мужество, мир
должен убить его, чтобы сломить. Мир всегда ломает людей. Слабые гнутся,
утешая себя несбыточной, но такой сладкой надеждой когда-нибудь спружинить,
а сильных мир сразу берет на излом...
- Удивляюсь я тебе, Феликс, - сказал Огюстен. - Откуда такая
расплывчатость формулировок? Раньше ты был гораздо увереннее в образе
Главного Врага. Ведь не мир для героев был сосредоточием Зла, но драконы,
живущие в этом мире. Драконов убили, Зло осталось. Что теперь? Уничтожите
мир?
- Кстати, о драконах, - сказал Феликс, радуясь поводу сменить тему.
- Тут неподалеку завелся один драконий последыш...
- Кто-кто?
- Лысый такой. С чешуйками. Проповедует у афишной тумбы.
- Драколит?! - с неподдельным ужасом вскричал Огюстен.
- Угу. Хорошее словечко, надо запомнить...
- Ну, все... - упавшим голосом сказал Огюстен. - Пропал квартал.
Воображаю, что он там будет орать, горлопан чертов... И ведь не заткнешь
его никак, это вам не шарманщик, этот за идею глотку драть будет... Одна
надежда, что пырнет его кто-нибудь ножиком - да кто?! Их теперь все боятся,
даже уголовники!
- Драколитов? - не поверил Феликс. - Они же все того... психи. На
голову больные. Чего их бояться?
- Психи - это само собой. Ты что, газет не читаешь?
- Не читаю, - подтвердил Феликс. - Аппетит берегу.
- Эти психи уже успели поделиться на буйных и не очень. Те, что не