Фарбер Владимир. День Святого Никогда

Феликс не знал, из чего делают гуталин, но исходя из ассоциативных
цепочек на слова "черное" и "пахучее", предполагал, что и здесь не обошлось
без проклятой нефти. Мелкие неурядицы с добычей "черной крови земли", как
высокопарно называли эту гадость газетчики, начались еще весной, и особых
опасений ни у кого не вызвали, но к лету они обострились до того, что впору
было бить тревогу. И дело было даже не политической важности такого
события, как образование независимого Аравийского эмирата - дело было в
том, что без черной и вонючей крови земли обывателям приходилось терпеть
массу мелких, но очень досадных неудобств. К примеру, мелькнули и
моментально исчезли из продажи новые, не дающие нагара парафиновые свечи
(вещь крайне полезная при частых отключениях газа); керосин для ламп
подорожал втрое; смешно сказать, но даже нафталиновых шариков было не
достать ни за какие деньги, из-за чего любимый замшевый пиджак Феликса
здорово пострадал от моли.
Всякий раз, когда Феликс думал о зависимости всей современной
цивилизации от нефти, ему на ум приходило сравнение технического прогресса
с закоренелым морфинистом - вроде того типа, что поскребся однажды ночью в
дверь аптекарской квартиры и упорно отказывался уходить, на коленях умоляя
ссудить ему в долг хотя бы одну ампулу желанного препарата; Феликс спустил
этого типа с лестницы, а потом, передернувшись от омерзения, сказал, что
никогда раньше не представлял себе насколько сильно способен опуститься
человек по собственному желанию - на что Огюстен ответил даже резче, чем
обычно; на себя посмотри, буркнул сердитый со сна француз, и отправился
досыпать, оставив Феликса в несколько пришибленном состоянии.
Он действительно сильно поизносился за это лето. И касалось это не
только плохой обуви и поеденного молью пиджака; все эти месяцы после
освобождения Бальтазара в душе Феликса накапливалась свинцовая усталость от
постоянного напряжения, а когда причин для напряжения не стало, надсада от
туго, до скрипа натянутых нервов сменилась прогорклым привкусом
человеческой подлости. Он ведь соврал Освальду: он так и не смог к этому
привыкнуть... Да, в первый месяц им пришлось тяжко: Патрик порывался бежать
из Столицы, но Бальтазар едва перенес поездку из тюрьмы к доктору; тот
сказал, что испанца нельзя перевозить, что ему нужен покой хотя бы на
месяц, и Феликс с Патриком обеспечили ему этот покой - ему, но не себе...
Они каждую минуту готовы были услышать, как жандармы ломятся в дверь. Это
изматывало. Феликс так до сих пор и не знал, почему дело Мясника замяли, а
побег спустили на тормозах... Было ли это продиктовано желанием Нестора
оставить беспрецедентный случай нападения на канцлера в его собственном
доме беспрецедентным и впредь? Или же, как теперь мог предположить Феликс,
Нестор уже тогда был озабочен сменой мирской власти на духовную (ну не в
один же день был построен этот дурацкий Храм!) и ему было не до погонь? Или
он просто счел себя в должной мере отмщенным, вручив Феликсу тот
злополучный конверт с доносом на Бальтазара, написанным рукой Йозефа и
заверенным его же подписью...
Так оно было или иначе, Феликс не знал. А знал он лишь то, что из
достопочтенного героя на пенсии он по собственной доброй воле превратился
сначала в беглеца от правосудия, а потом - в одинокого старика без семьи,
без дома и почти без друзей. Морфинист отдал все ради удовольствия; Феликс
пожертвовал всем ради идеалов. И тогда, на лестнице, спровадив надоедливого
типа, он впервые спросил себя: оно того стоило? Спросил и устыдился. Так
стыдно ему не было еще ни разу в жизни. Да, сказал он себе, оно того
стоило. Потому что если нет - тогда ничто на свете того не стоит... Он
поклялся больше никогда не думать об этом, но выбитая из колеи жизнь порой
ныла куда сильнее выбитого колена. И мысли Феликса, легко перепрыгивая от
чистильщиков обуви к Аравийскому эмирату и от прогресса - к морфинистам, с
пугающей неизбежностью возвращались к той наполненной жгучим стыдом секунде
слабости, когда он едва не перечеркнул всю свою жизнь одним-единственным
вопросом.
"Наверное, это и есть стариковская рассеянность, - подумал Феликс.
- Когда трудно сосредоточиться на чем-то одном и все время тянет
поковыряться в старых гнойниках совести..."
В животе у него заурчало. Из-за пьяных откровений Бертольда он не
успел даже толком перекусить, и теперь купил с лотка два пирожка с мясом и
поел на ходу. Голод, однако, не унимался, и Феликс, выгребя из карманов
последнюю мелочь, купил еще пончик с повидлом.
Путь до Школы предстоял неблизкий, если идти пешком, а на извозчике
Феликс уже сегодня раз прокатился, серьезно подорвав свой бюджет на этот
день. Он терпеть не мог занимать денег у Огюстена, а пенсию Сигизмунд вот
уже месяц обещал выплатить "не сегодня-завтра". С финансовым обеспечением
Школы дела обстояли не очень хорошо; Феликс не вникал в подробности, но тот
факт, что Школу этим летом не ремонтировали, говорил о многом. Конечно,
можно было не сомневаться, что в сентябре Школа, как и прежде, распахнет
свои двери для всех желающих - Сигизмунд в лепешку расшибется, чтобы
возобновить учебу в Школе героев, "я ее открывал, и я не дам ее закрыть!" -
но вопрос ведь еще и в том, будут ли желающие?..
Мысли о грядущем (вот уже совсем скоро!) Дне Героя усилили чувство
дежа-вю, преследовавшее Феликса с того самого момента, как он вышел из дому
с сумкой Огюстена на плече. Теперь к сумке добавился футляр, который Феликс
нес под мышкой - как чуть меньше года назад нес в Школу фальшивый фолиант,
таивший в себе оружие несравнимо более грозное, чем меч, и безвозвратно
утерянное, о чем ему предстояло каким-то образом сообщить Сигизмунду. Каким
именно - Феликс еще не решил...
"Да, тогда народу на улицах было побольше, - припомнил Феликс
прошлогодний праздник. - И шум стоял не в пример громче теперешнего! От
жары они, что ли, такие квелые?"
Он как раз пересекал Рыночную площадь, которой полагалось быть
шумной просто по определению, однако сегодня обычный базарный гвалт звучал
как-то приглушенно, вполголоса, и Феликс, внутренне собравшийся перед
прорывом сквозь торговые ряды, даже опешил, когда никто не стал хватать его
за рукав, приглашая отведать товар, орать в ухо "самую низкую" цену и
клянчить милостыню. Даже самые наглые торговцы вели себя на удивление
пристойно, а нищих, как неожиданно осознал Феликс, здесь вообще не было!
"Или дело не в жаре, а в этих парнях? - подумал Феликс, заметив,
как неспешно прогуливаются между лотков трое бритоголовых типов в камзолах
вроде того, что был на горластом проповеднике - только у этих чешуя была не
из картона, а из стали, что превращало камзолы в подобия бригандинов, а
висящие за плечами типов мечи указывали на то, что подобное сходство
неслучайно. - Как их Огюстен назвал? Драконьеры? Да, эти проповеди читать
не станут. Эти сразу рубанут. По глазам видно. Нехорошие у них глаза:
глупые и злые. Теперь я понимаю, почему их все боятся..."
Драконьеры тем временем обнаружили, что являются объектом
пристального изучения, и прореагировали вполне предсказуемо: обратив на
Феликса три пары злых и глупых глаз, они уставились на него по-рыбьи
немигающими взглядами, а потом синхронно поправили перевязи мечей. Эффект
этого жеста был подобен камню, брошенному в спокойное озеро: словно круги
по воде прокатились по торговым рядам невидимые волны страха, и всяческий
шум после столкновения с подобной волной угасал, будто костер, залитый
водой: с шипением раскаленных углей и тихим шелестом остывающей золы.
- Ой, мамочка... - воскликнула за спиной у Феликса какая-то женщина
и запричитала: - Зарубят! Как пить дать, зарубят! Что же это делается, люди
добрые, живого человека среди бела дня...
- Цыц, дура! - прикрикнул мужской голос, и причитания стихли.
И стихло все. Лишь далеко-далеко, на самом пределе слышимости
раздавались реплики, фиксируемые Феликсом четко, ясно и равнодушно.
- А чего он, дурак старый, зенки выкатил?! Сам напросился...
- Нет, мужики, не простой это старик... Ты глянь, какой у него
чемоданчик! Знаешь, что в таких носют?
- Мам, ну пусти! Пусти, я уже большой, мне стыдно на руках... Мам!
- Тише, маленький, тише, тише, тише...
- А чтоб не носили, я все равно скажу: порядок эти парни мигом
навели. За весь день у меня с лотка ни единого яблока не свистнули!
Попрошайкам ногой под зад - и правильно! Теперь вот этого маразматика...
Ишь, пялится!.. А бельма-то, бельма!..
- Да как же это, люди добрые?! Как же это так?!! За что?..
- Ниче, ему и так уже недолго осталось...
- Мам! Ну мам!
- Как начнут - сигай под прилавок, а то под горячую руку могут...
- Что могут?! Да как вам не стыдно! Могут! Это же драконьеры,
паладины веры в Дракона, отца нашего небесного и покровителя земного, они ж
ради вас сражаются, а вы... Эх, вы...
- Нет, не простой это старик. Нутром чую, будет драка. Это им не
попрошайка. Этот так не дастся. Ты, главное, за товаром гляди, как бы они
нам лоток не опрокинули...
- Какая драка? Да он уже в штаны наложил! Ща как рубанут...
Драконьеры, построившись клином, двигались к Феликсу нарочито
дальней дорогой, обходя каждый лоток и упиваясь сознанием собственной силы.
Их сторонились: кто испуганно, кто уважительно, а кто и брезгливо...
"Убью, - очень спокойно подумал Феликс. - Сунутся - убью". Логика
подсказывала ему, что в такую минуту он должен - обязан! - был испытывать
хоть какие-то эмоции, но в душе было пусто. Нет, не пусто: спокойно.
Умиротворенно.
"Убью. Сунутся - убью".
Не сунулись. Драконьеры прошли мимо, надменно глядя поверх голов и
с демонстративной вежливостью огибая стоящего у них на пути старика. Рынок
вздохнул...
Феликс так потом и не смог вспомнить, как пересек площадь и свернул
на проспект Свободы. Не смог, и все. В памяти появилась маленькая, минут в
двадцать размером, лакуна, и не было в ней ни тумана, ни даже смутных
очертаний забытых мыслей; не было в ней ничего. И только минуя
величественную колоннаду оперного театра, он осознал, что позади осталась
уже не только Рыночная площадь, но и площадь Героев, а значит - до Школы
оставалось идти двадцать минут через парк или тридцать - по улицам. В парке
после обеда людей было значительно больше, чем на пропеченных летним
солнцем улицах, и Феликс решил пройтись до Школы окольным путем. Ему надо
было побыть в одиночестве.
"Я ведь их чуть не зарубил, - подумал он с запоздалым ужасом. - Они
бы валялись там, будто свиные туши, а я стоял бы над ними с мечом в руке и
пытался бы разобраться в собственных чувствах..." Чувств теперь было в
избытке, они обуревали Феликса со всех сторон, и разобраться в них было не
так-то просто. Хотя бы потому, что пришли они все только сейчас... Не было
стыда; не было сожаления; не было раскаяния. Были: злость, растерянность,
страх. Леденящий страх перед самим собой. И было недоумение. "Что со мной
стало?"
...Улицы, как и предвидел Феликс, были пусты; прошедший дождик
окропил мостовую и прибил к земле пыль, оставив после себя много мелких
лужиц, ртутно поблескивающих в ярких лучах солнца; прохожих почти не было,
и здесь, практически в самом центре Столицы и уже в двух шагах от Школы,
Феликс мог бы в полном одиночестве копаться в собственных мыслях вплоть до
конца света, если бы не одно обстоятельство.
Обстоятельство повстречалось Феликсу на подходе к парадному крыльцу
Школы; оно ослепило его жизнерадостной ухмылкой, сгребло в объятия, подняло
в воздух, покружило и бережно поставило обратно; придя в себя и покопавшись
в памяти, Феликс вспомнил его имя.
Обстоятельство звали Дугал.
- Поздравь меня, я уезжаю! - проревел нисколько не изменившийся
здоровяк и хлопнул Феликса по плечу.
- Поздра...
- И пожелай мне удачи! - восторженно перебил Дугал.
- Желаю удачи... - автоматически повторил Феликс и спохватился: -
Погоди! Ты откуда? В смысле, куда? Зачем?
Но Дугал его уже не слушал. Навинтив на палец пшеничный ус, он
подмигнул Феликсу, снова хлопнул его по плечу (плечо заныло), и бодрой
походкой зашагал вниз по улице. Его пышная золотистая грива, кое-где
заплетенная в косицы, покачивалась в такт ходьбе, и казалось, что Дугал
вот-вот сорвется с шага на бег - столько сдерживаемой силы и энтузиазма
было в его движениях. Одет он был, как с изумлением понял Феликс, в
начищенную до блеска кольчугу, лиловых оттенков клетчатый кильт и кожаные
сандалии со шнуровкой до колен. За спиной у Дугала болтался огромный баул,
а на левом плече возлежала длинная клеймора без ножен, которую Дугал
небрежно, будто весло, придерживал левой рукой за набалдашник рукояти,
сжимая в кулаке правой руки лиловый берет с помпоном и приветственно
помахивая этим предметом каждому встречному. Немногочисленные встречные от
Дугала испуганно шарахались в разные стороны, а Феликс, глядя ему вслед,
пытался понять сразу три вещи: во-первых, почему сей старый знакомец
Бальтазара столь весел и бодр, если от него не пахнет спиртным; во-вторых,
как он умудрился обнять и приподнять Феликса, если у него была свободна
только одна рука; и в-третьих, сколько именно кованных бляшек было
укреплено на кольчуге Дугала и сколько синяков они оставили после себя на
груди Феликса?..
"Живут же люди, - с завистью покачал головой Феликс. - Да, этот в
своих чувствах копаться не станет. Оттого и весел, как племенной бык после
случки. Прав был Бальтазар: проще надо быть, проще! Да, глуповат Дугал
маленько, ну и что? Зато кто скажет, что этот буйный горец старше меня!"
Усмехнувшись своим мыслям, Феликс проследил, как Дугал скрылся за
поворотом, направляясь в сторону площади Героев. Феликс лицемерно
посочувствовал тем несчастным драконьерам, что рискнут указать
воинственному шотландцу на недопустимость ношения холодного оружия в
обнаженном виде, и, не удержавшись, злорадно хмыкнул, после чего толкнул
тяжелую дверь Школы и вошел внутрь.

5

У библиотеки Школы героев - одной из крупнейших библиотек Ойкумены,
способной оспорить если не первое, то уж по крайней мере третье или
четвертое место в списке самых богатых книжных собраний, включающем в себя
как университетские фонды, так и частные коллекции - было всего три
отделения, и каждое из них служило предметом для зависти всех архивариусов
Метрополии.
В первом отделении, расположенном на первом этаже Школы, книги
выдавались на абонемент - как правило, это были учебники и рекомендованная
для студентов литература; что выделяло эту вполне обычную практику среди
прочих библиотек, так это стопроцентная гарантия возврата выданных книг и
полное отсутствие такого явления, как библиотечное воровство - и было бы
верхом наивности полагать, будто причиной этого является порядочность
господ студентов; скорее, в основе лежал студенческий фольклор,
неоднократно обогащенный эпическими сказаниями о том, как Сигизмунд
выслеживал и примерно наказывал тех, кто не возвращал книги в срок - и
сказания эти, несмотря на свою эпичность, были не так уж далеки от истины...
Второй этаж библиотеки был отведен под читальный зал, и сюда мечтал
попасть каждый книголюб Столицы, а иногда и не только Столицы: одержимые
библиофилы порой готовы были проехать за тридевять земель только ради того,
чтобы ну хоть одним глазком, хоть на полчасика, хоть издалека - но воочию
узреть знаменитую коллекцию раритетов библиотеки Школы героев. Да что там
саму коллекцию - за возможность полистать каталог коллекции любой историк
отдал бы полжизни и правую руку в придачу, но... Сигизмунд никогда не
одобрял новомодных теорий о том, что книги, дескать, преступно скрывать от
читателя. Уж кто-кто, а Рыцарь Монтесиноса прекрасно знал на своем опыте,
что далеко не все, что написано, должно быть прочитано, тем более людьми
посторонними и от геройских дел далекими. Поэтому доступ в читальный зал
был открыт только для студентов Школы, а запаянные в стекло свитки
папируса, натянутые на подрамники листы пергамента и покрытые лаком для
большей сохранности глиняные таблички из пресловутой коллекции раритетов
выдавались на руки с такими мерами предосторожности и скрежетом зубовным,
что в безопасности древних знаний можно было не сомневаться.
Однако и образцовый порядок в абонементе, и редкий по богатству
выбора книжный фонд читального зала блекли в глазах завистников и
мечтателей, едва только речь заходила о третьем этаже библиотеки. Причиной
тому служила неслыханная, небывалая степень секретности, окружавшей
содержимое книгохранилища. Ни единая живая душа за стенами Школы - и очень
немногие в пределах этих стен - не догадывалась, что именно Сигизмунд
прячет с таким усердием от любопытных глаз. Сам Феликс удостоился чести
узнать главный секрет библиотеки лет двадцать тому назад, и с тех пор его
всегда веселили предположения о том, что на третьем этаже Школы скрываются
добытые в замках магов могущественные гримуары, или вынесенные из
подземелий свитки дочеловеческих цивилизаций, или даже (что было вовсе не
смешно, а возмутительно!) начертанные кровью на человеческой коже списки
приговоренных к смерти магов.
На самом деле за скромной дверью с табличкой "Книгохранилище"
скрывался хаос. Дикий, первозданный и необузданный. Книжные джунгли, какими
были они до прихода человека с каталогом; вавилонский скрипториум после
смешения языков; самый жуткий ночной кошмар архивариуса; бессмысленное
нагромождение потомков противоестественного союза чернил и бумаги... Проще
говоря, в книгохранилище царил бардак. Со дня постройки Школы там безо
всякого порядка складировались те книги, с которыми Сигизмунд обещал себе
"разобраться попозже, когда дойдут руки", но руки, естественно, не доходили
никогда, а книжные завалы росли на глазах, и даже периодические попытки
рассовать, пускай и без какой-либо системы, книги по шкафам не приводили ни
к чему, так как книг там накопилось значительно больше, чем могли вместить
шкафы... Книгохранилище напоминало сильно захламленный чердак, за тем
только исключением, что среди массы бумажного хлама можно было ненароком
наткнуться на настоящую жемчужину: так, например, пару лет назад Сигизмунд
откопал в слегка заплесневелой книжной пирамиде редчайшее (тиражом в один
экземпляр) мюнхенское издание "Анналов героических деяний" в сорока томах,
и это при том, что обычный серый многотомничек в матерчатых переплетах
насчитывал только десять книг, а подарочное, обтянутое сафьяном издание
включало в себя еще и пять "дополнительных" томов, что делало общим числом
томов пятнадцать... Подобные находки заставляли Сигизмунда снова и снова
отправляться на "ловлю жемчуга", как он называл свои экспедиции в
книгохранилище, и само собой разумеется, ни о каком упорядочении книжного
хаоса речи уже не шло... Стоит ли удивляться, что Сигизмунд, храня
профессиональную честь архивариуса и репутацию старого педанта, берег
главную тайну книгохранилища как зеницу ока?..
Интерьер книгохранилища чем-то неуловимо напоминал улицы
ремесленных кварталов Нижнего Города. Те же узкие и вечно сумрачные
каньоны, стиснутые с двух сторон высокими стенами книжных шкафов, где
вместо окон зияли прорехи в кое-как состыкованных и разных по высоте
корешках; последние разнились между собой не меньше, чем, скажем, фасады
домов зажиточного цехового мастера и его соседа, "вечного" подмастерья из
числа хронических алкоголиков, или картонные халупы нищих - и нависающий
над ними особняк ростовщика... Так и здесь тисненый золотом фолиант стоял
рядом с потрепанной брошюркой, а груда изжеванных листов пергамента,
кое-как перехваченных бечевкой, была придавлена массивным гроссбухом,
обтянутым в воловью кожу. Сходство книжного лабиринта и городских улочек
только подчеркивалось тем, что здесь, как и там, можно было в любую минуту
забрести в тупик: улицы преграждали канавы, начиненные канализационными
трубами, библиотека же страдала из-за книжных завалов в самых неожиданных
местах... Единственное, и очень приятное отличие заключалось в полном
отсутствии здесь людей.
Проблуждав некоторое время среди переполненных стеллажей и
наткнувшись на первую баррикаду из книг, Феликс остановился и прислушался.
Библиотечную тишину нарушали лишь тихое попискивание крыс и старческое
кряхтение, усиленное гулким эхом. Кряхтение доносилось откуда-то справа, и
Феликс двинулся на звук, стараясь ступать по возможности бесшумно. Вскоре
перед его взором предстала расшатанная стремянка, на верхней ступеньке
которой маячили знакомые Феликсу полосатые гетры.
- Добрый день, Сигизмунд!
Маленький томик in octavo шлепнулся оземь, и сверху раздалось
испуганное:
- А?.. Что?.. Где?.. Кто здесь?!
"Сдает старик, - подумал Феликс. - Раньше бы я к нему так не
подкрался".
- Это я, Феликс.
- Феликс? - Гетры затопали на одном месте, и вниз спорхнул желтый
листок. - Феликс! - обрадовался Сигизмунд, развернувшись таким образом,
чтобы видеть собеседника. - Погоди, я сейчас спущусь...
Феликс нагнулся, чтобы подобрать упавший томик и, судя по всему,
вырванную страницу из какой-то книги на греческом, а когда он выпрямился,
Сигизмунд был уже внизу.
- Вот, - сказал Феликс и протянул ему свои находки.
- Да вы что, сговорились?! - гневно загремел Сигизмунд, и Феликс
растерялся. - Сначала Дугал, теперь вот ты... Туристы выискались!.. Куда
собрался, позволь спросить? - скрипуче осведомился Сигизмунд, кивая на
сумку и футляр в руках Феликса.
- Никуда, - честно сказал Феликс. - Это вам Огюстен передал, -
сказал он, скидывая с плеча сумку. - А футляр я... из дома забрал. На
память.
- Да? - подозрительно нахмурился Сигизмунд. Он отложил книги на
ближайшую полку, открыл сумку и стал придирчиво исследовать маленькие
холстяные мешочки, в которые была расфасована посылка Огюстена, давая тем
самым Феликсу возможность хорошенько его рассмотреть.
После двух лет, проведенных в подвалах замка Поэнари, Сигизмунд
крайне болезненно переносил малейшую сырость - а так как нынешнее лето
выдалось весьма влажным, то одет старик был, помимо теплых гетр, в плотные
кожаные штаны (от "рабочего" костюма, в котором он обычно щеголял в День
Героя), толстую вязаную кофту и целых два шарфа: один опоясывал его талию,
оберегая от холода поврежденный позвоночник, а другой обматывал горло,
излечивая непременную простуду, которую Сигизмунд ухитрялся подхватывать
каждым летом. Вот и сейчас, закончив проверять посылку, он вытащил носовой
платок, трубно высморкался и, промокнув заслезившиеся глаза, сказал чуточку
хрипловато:
- Ты уж прости, что я на тебя накричал...
"Ничего, мне не привыкать", - подумал Феликс, а вслух сказал:
- Все в порядке? С сумкой?
- Да-да, спасибо... Огюстену передай, что это хорошо, но мало.
- Хорошо, но мало, - повторил Феликс. - Запомнил... А куда Дугал
собрался?
- В командировку, - состроил кислую мину Сигизмунд.
- Куда?!
- В Монголию. В пустыню Гоби. Для прояснения слухов о раскопках
драконьего логова. Поверить не могу, что он меня на это уболтал...
- То есть, командировочные он получил? - обрадовался Феликс. -
Выходит, есть смысл потребовать пенсию?..
- Потребовать-то ты можешь, - хмыкнул Сигизмунд. - Только не у
меня, а у Дугала. Если догонишь, конечно...
- Вот оно как... - упавшим голосом протянул Феликс. - Эх, а я
рассчитывал...
Сигизмунд развел руками.
- Ничего не попишешь, командировка важнее. Да и денег там было -
кот наплакал, все равно бы на всех не хватило... Но ничего, вот скоро выбью
грант!..
Это песня Феликсу была знакома.
- Я вот что хотел сказать... - заявил он и набрал воздуха в грудь,
собираясь сообщить наконец о пропаже огнестрелов.
- Да?
- У вас старые списки студентов сохранились? - неожиданно брякнул
Феликс.
- Вроде да... - оторопел Сигизмунд. - А зачем тебе?
- Да хочу одно имя проверить... Нестор. Учился лет пятнадцать назад.
- Хм... Ну что ж, поищем...
Хаос хаосом, а ориентировался в нем Сигизмунд как рыба в воде. Не
прошло и пяти минут, а он уже вернулся к стремянке с пачкой ветхих и
пыльных журналов в руках и поманил Феликса за собой. Уверенно шагая по
сумрачным каньонам, Сигизмунд добрался до ближайшего окна, возле которого
стояли стол, пара стульев и аналой. На аналое покоился раскрытый на
середине гроссбух со следами свежих записей.
Сигизмунд, бросив свою ношу на стол, вытащил, протер концом шарфа и
угнездил на носу треснувшее пенсне, после чего принялся быстро
перелистывать старые журналы, водя пальцем по спискам студентов.
- Нет, - сказал он, закрыв последний журнал. - Не было такого
студента.
"Значит, соврал", - удовлетворенно подумал Феликс, но на всякий
случай уточнил:
- Это точно?
- Точнее не бывает. А кто такой этот Нестор?
- Хотел бы я знать... Был когда-то помощником бургомистра. Потом -
канцлером магистрата. Теперь он главный священник Храма Дракона...
При упоминании Храма Сигизмунд заметно повеселел.
- Да, незаурядная личность, - усмехнулся он и взял со стола ножик
для разрезания бумаги. - А с чего ты взял, что он учился в Школе? - спросил
он, постукивая ногтем по лезвию из слоновой кости.
- Он мне сам сказал. В прошлый День Героя, на приеме...
- Вот так пускаем в Школу всякую шваль, - огорчился Сигизмунд, - а
потом расплачиваемся...
- Вы о чем? - не понял Феликс.
- Да так... О наболевшем. Взять хотя бы меценатов... Раньше от них
отбоя не было - удавиться готовы были за приглашение на прием! - а