Фарбер Владимир. День Святого Никогда

- Но, папа...
- И не спорь. Я в шесть часов буду у ратуши. К адвокату поедем
вместе.
- Ох... - сдался Йозеф. - Тогда лучше в четверть седьмого.
- Договорились.
Феликс закрыл за сыном дверь и посмотрел на часы. Половина
девятого. Впереди грозным призраком замаячили девять часов томительного,
душу вынимающего безделья, одолеть которое не помогали даже философские
рассуждения о глубинной зависимости степени пафоса в газетных заголовках от
повышения цен на продукты...
- Ой! - Тельма выпорхнула из кухни с подносом на руках и едва не
налетела на Феликса. Поднос опасно накренился, но Феликс успел его
подхватить. - Извините, пожалуйста...
- Что это?
- Бульон для Агнешки. Но госпожа Ильза просила...
- Передай госпоже Ильзе, что я сам его отнесу, - сказал Феликс.
"Всяко лучше, чем философствовать..." - подумал он с грустной
усмешкой, взял поднос с чашкой бульона и стал подниматься по лестнице.

2

У самой двери он помедлил. Медлить уже вошло у него в привычку: он
завтракал медленно, и газету листал неспешно, и по лестнице поднимался
размеренно и не торопясь - и дело было вовсе не в одышке, как можно было
подумать; одышка - пустяк, мелочи жизни, а главным его врагом, невидимыми
путами спеленавшим ноги и заставляющим все делать медленно, стало само
время.
Привыкнув к стремительному мельканию дней в юности, он ожидал, что
с возрастом, как это следовало из рассказов старших, время еще сильнее
ускорит свой бег. А вышло все в точности, да наоборот: дни, исполненные
тягучего, муторного ничегонеделания, удлинялись до тех пор, пока каждый
прожитый час не превращался в изнурительную битву со временем. Убивать
свободное время Феликс наловчился не хуже, чем чудовищ, и главным его
оружием в этой бесконечной битве была новая привычка все делать медленно.
"Неправильный я старик, - подумал он. - Все у меня не как у людей. И память
вместо склероза крепчает, и время отказывается лететь вольной птицей, и на
пенсии мне тошно... И кряхтеть толком не умею. Неправильный я старик!"
Он постучал и осторожно отворил дверь в агнешкину комнату. В носу
засвербило от резкого аптечного запаха.
- Ты спишь?
- Сплю, - тихо сказала Агнешка, не открывая глаз.
- Это хорошо, что ты спишь. - Удерживая поднос на вытянутых пальцах
одной руки, Феликс по-балетному выгнул спину и грациозным движением ноги
захлопнул за собой дверь. - Кушать подано, сударыня, - сказал он с
французским прононсом.
Агнешка захихикала. Феликс, заложив левую руку за спину и неся
поднос высоко над головой, важно прошествовал к кровати.
- Изволите выпить бульон сейчас или пускай остынет?
- Пускай остынет.
- Как вам будет угодно, - Феликс низко поклонился. Позвоночник
треснул, как сухая ветка. Потешно выкатив глаза, Феликс взял, оттопырив
мизинец, чашку с бульоном и бережно поставил ее на столик у кровати. -
Какие еще будут пожелания? - не разгибаясь спросил он, двумя руками держа
поднос перед грудью и подобострастно глядя на внучку.
- Никаких.
- Вот и славно! - Он отложил поднос, завел руки за спину, уперся
кулаками в поясницу и с громким хрустом выпрямился. - Что-то твой дедушка
совсем заржавел... А где стул?
- У окна.
- Ага... Слушай, а может, его открыть? Окно? Свежий воздух и все
такое прочее... Весна на дворе! А? Ты как, не против?
- Не получится, - покачала головой Агнешка.
- Это еще почему?
- Заколочено. Этот новый доктор думал, что у меня пьет кровь вампир.
Феликс оторопел. Он машинально подергал оконную раму и пощупал
пальцами гирлянду цветов, укрепленную на карнизе для штор. "Чеснок, -
определил он. - Самый настоящий чеснок!"
- Бывают же на свете такие кретины, - с чувством произнес он.
Агнешка опять хихикнула.
- Мама его уже выгнала, - поделилась она.
- И правильно сделала... Вампир! Это ж додуматься надо! - все еще
не мог прийти в себя Феликс. - Сегодня же попрошу Освальда выкинуть эту
дрянь и открыть окно. Чеснок! Что за идиот!
Переставив стул от окна поближе к кровати, Феликс тяжело опустился
на него, вздохнул и провозгласил:
- Откуда такие только берутся?
- Да ладно, деда, - вступилась Агнешка. - Он хотел как лучше. Он же
доктор!
- Болван он, а не доктор. Знаешь, почему вампиры так долго живут? В
смысле, не умирают?
- Почему?
- Да потому что от героев держатся как можно дальше! А в Столице
вампир и пяти минут бы не прожил! Ему бы тут мигом осиновый кол в грудину
забили... Я бы и забил, объявись он возле моего дома. Нет, все это бред.
Просто доктор твой - дурак, вот и выдумывает невесть что... Хоть бы у меня
спросил, тоже мне, специалист по вампирам. Чеснок он развесил!
- А что, про чеснок - это выдумка, да?
- Почему выдумка? Носферату он отпугнет. Инкуба - вряд ли, разве
что молодого. Ну еще бруксу там, лугата какого-нибудь, альпа или мурони -
запросто. А вот асанбосам, или экимму, или утукку - плевать они хотели на
чеснок. Упыри, Агнешка, они ведь разные бывают. И к каждому нужен свой
подход. Я в них не очень разбираюсь, а вот, скажем, Сигизмунд...
- Деда... А ты мне книжку почитаешь?
- А ты бульон выпьешь?
- Ох... Куда я денусь? - вздохнула Агнешка.
- Вот и умница, - похвалил внучку Феликс и поднял чашку. На
поверхности остывающего бульона подрагивали золотистые колечки жира.
С отвращением отхлебнув густую жидкость, Агнешка затравленно
посмотрела на дедушку.
- Надо, солнышко, - сказал Феликс виновато. - Знаю, что не хочется.
Но - надо. Давай потихонечку... Молодчина! А теперь можно и книжку
почитать. Где наша книжка? Что, вот эта? - с ужасом уточнил он, взвешивая
на ладони Абердинский бестиарий. - О-хо-хо. И про кого же ты хочешь
почитать?
- Про феникса.
- Ладно, будет тебе про феникса... - пробормотал он, листая
громоздкий манускрипт. - Вот, нашел. - Он набрал воздуху в грудь и с
выражением начал читать вслух: - Fenix Arabie avis dicta quot colorem
feniceum habeat...
- Деда! Нехорошо издеваться над больной внучкой!
- А над старым дедушкой издеваться хорошо? Я латынь последний раз в
гимназии учил! Давай я тебе лучше своими словами расскажу...
- Давай... - сказала Агнешка и зевнула.
- Как феникс возрождается из пепла - не знаю, не видел, и врать не
буду. И без меня наврали уже с три короба, про яйцо из мирры да про
целебные свойства снадобий из гнезда и пепла феникса. Собственно, я и
самого феникса никогда не видел, не довелось, а вот Гектор, которому эта
птаха однажды чуть глаз не выклевала, потом рассказывал, что феникс - птица
злобная и уродливая, вроде грифа, хотя если смотреть издалека, то можно
подумать, что и красивая. Это потому, что перья у нее красные с золотом, и
вообще она пестрая очень. И глупая, кстати. Размерами она чуть поменьше
орла, зато когти... Эй, внучка! - позвал он шепотом. - А ты часом не уснула?
Тихое сопение свидетельствовало, что не слишком связный дедушкин
рассказ о фениксе убаюкал девочку не хуже колыбельной. Феликс нахмурил
брови и подозрительно принюхался к пустой чашке из-под бульона. Ильзе
достало бы ума подмешать туда опиумной настойки... "Да нет, вроде чисто...
- с облегчением подумал он. - Да и зачем? Она так ослабела, что никакого
опиума уже не надо..."
Теперь, когда внучка уснула, можно было расслабиться. Феликс
бессильно уронил плечи, прикрыл глаза и ссутулился, разом постарев лет на
десять. Ладони слепо поглаживали шероховатый пергамент манускрипта. По
затылку разлилась свинцовая тяжесть, а на лбу, у самых корней волос,
проступила испарина. Изображать бодрый оптимизм становилось все труднее и
труднее... "Будь оно все проклято! - подумал он. - Будь оно все трижды
проклято!!!"
Агнешка спала чутко и нервно, еле слышно постанывая во сне. Ее
бледное, изможденное личико, окруженное разбросанными по подушке длинными
прядями когда-то золотистых, а теперь потемневших от пота волос, казалось
таким же белым, как и подушка, и только на щечках пылал нездоровый румянец
- будто внутри этого маленькой тельца горело жаркое пламя, и пламя это
сжигало ребенка изнутри... Агнешка таяла, как воск.
"Вампир... - с горечью подумал Феликс. - Версия не бредовее прочих.
Сколько их уже было - докторов и версий? Десятки? Сотни? За пять месяцев
здесь успели побывать все столичные лекари и знахари. А толку? Кроме самого
первого, ни у кого из них не хватило смелости признаться в своей
беспомощности. Солидные и представительные эскулапы, светила медицинской
науки; согбенные бабки, шепчущие себе под нос какие-то липовые заклинания,
почерпнутые из кладезя народной мудрости; пожилые фельдшеры, по части опыта
способные дать сто очков вперед любому светилу; бородатые и вечно пьяные
целители, за милю разящие водкой и шарлатанством; молоденькие медики,
вчерашние студенты с университетскими дипломами, самонадеянные и глупые; и
прочие, прочие, прочие... А в результате - гирлянда чеснока на окне да
теория о вампире. Будь оно все проклято!"
Кощунством - нет, хуже! - трусостью было бы сидя у постели Агнешки
убегать от реальности в зыбучие пески памяти, но Феликс просто ничего не
мог с собой поделать...
...Все это началось зимой. В январе Ойкумену обожгло, как кнутом,
страшным словом - Чума! Слово это, полузабытое и оттого во сто крат более
страшное, появилось в газетах в самом конце января, вместе со старинными
гравюрами, на которых доктора в плотных балахонах и странных, похожих на
клювы фламинго, масках, окуривали дымом горы обезображенных трупов. Черная
Смерть пришла в Европу из Китая, принесенная в Англию на борту одного из
баснословно быстроходных клиперов. Неслыханной удачей можно было считать
то, что первая вспышка эпидемии произошла в островной Британии. Ла-Манш
перекрыли. Извлеченные из музеев Лувра баллисты и онагры топили любое
суденышко, дерзнувшее нарушить карантин и покинуть берега туманного
Альбиона - и таким варварским способом Чума была остановлена. Потом был
пожар в Лондоне, и вся Метрополия вздохнула с облегчением, услыхав о гибели
одного из крупнейших своих городов. Феликс хорошо запомнил по-детски
радостные улыбки на бледных от испуга лицах докторов при известии о том,
что двести тысяч человек за одну ночь погибли в бушующем пламени.
Метрополия, оцепеневшая от ужаса перед древним врагом, ликовала, когда враг
пожрал самое себя; Агнешке становилось все хуже.
Весной, с первой оттепелью на традиционные ярмарки вместе с изрядно
поредевшими караванами полупустых крестьянских повозок пришел, скромно и
без фанфар, тощий убийца по имени Голод. Его появление не вызвало такого
ажиотажа, как скоропостижный приход и кончина Чумы; Метрополия, несмотря на
все внутренние встряски и реформы, оставалось богатой и процветающей, и
могла себе позволить закупать продовольствие по любым ценам, хотя, конечно
же, определенные проблемы возникли, как, например, длинные очереди за
продуктами и стихийные приступы паники, когда еды попросту не хватало - но
ничего такого, с чем не смогли бы справиться доблестные уланы. Феоды
пострадали сильнее. Регулярных известий из глубинки не было, но были слухи,
и слухи внушали трепет. Пустые, вымершие до единого человека деревни и
участившиеся до обыденности случаи людоедства стали на время одной из самых
популярных тем для беседы горожан в очередях. Во всем винили отупевших за
века духовного рабства крестьян, попросту не способных работать без
повеления мага; к этому времени даже самые упрямые доктора отказались от
теории о затянувшейся на два месяца простуде Агнешки.
Истинных причин Голода так никто и не разузнал; вскорости с берегов
Волги и Днепра докатились отзвуки событий настолько невероятных, что их
поначалу приняли за сплетни. О Войне отказывались говорить всерьез,
предпочитая отделываться анекдотами об ордах оголодавших крестьян и
каких-то непонятных "казаков", которые вот-вот повторят маршрут Чингисхана
и сметут все и вся на своем пути. В газетах впервые за последние двести лет
появились сводки с полей сражений, и сводки эти были неутешительные.
Регулярные войска Ойкумены проигрывали одно сражение за другим, и захват
Киева бандой разбойников заставил Палату Представителей заикнуться о созыве
добровольного ополчения. К счастью, крестьянские бунты, переросшие в
полномасштабную Войну, вскоре выдохлись, и уланы Метрополии получили
возможность вздернуть на фонарных столбах перепившихся бунтовщиков; Йозеф
впервые завел разговор о частной клинике, где Агнешка будет окружена
любовью и заботой профессиональных врачей и медсестер.
Вслед за Чумой, Голодом и Войной в Ойкумену пришла Смерть. В апреле
стали умирать дети. Симптомы были в точности те же, что и у Агнешки: жар,
слабость, иногда - кровавый кашель. Но Агнешка заболела в конце декабря, и
то, что она дожила до апреля, все без исключения доктора называли чудом.
Дети заболевали и умирали в течение недели. Тысячи родителей в одной только
Столице повредились рассудком. Это не было эпидемией; это не было даже
инфекционной болезнью. Дети просто умирали. Уличный беспризорник и
наследник богатого семейства сгорали в лихорадке за одинаковый срок. Все
лекарства и процедуры оказывались бессильными против неумолимой Смерти; в
апреле Агнешке было худо, как никогда.
Но сейчас стоял май, и Агнешка все еще была жива. Или честнее было
бы сказать - все еще умирала? Феликс чувствовал, что вот уже несколько
месяцев балансирует на грани безумия. Собственное бессилие доводило его до
изнеможения.
"Я так больше не могу", - подумал он. Его взгляд упал на богато
разукрашенную страницу бестиария. С трудом разбирая средневековую латынь,
он попытался перевести одну из напыщенно-витиеватых фраз: что-то об Иисусе
Христе, который, как феникс, умер и потом снова воскрес, после чего
похвастался, что ему дана власть над жизнью и смертью... "Как все просто, -
подумал Феликс. - До чего же все было просто и ясно для того абердинского
монаха, который переписывал Плиния и Геродота, сопровождая свой труд
восхвалениями в адрес своего небесного патрона. Есть добрый, хотя и слегка
юродивый бог, который обладает властью давать и отнимать жизнь. Богу надо
молиться, и тогда все будет хорошо. А если будет плохо, то это все равно
хорошо. Потому что бог - он добрый. Даже когда злой. Эх, встретить бы этого
Иисуса, да поговорить с ним о жизни и смерти..."
Феликс с трудом удержался, чтобы не захлопнуть бестиарий.
Накипевшая в душе ярость требовала выхода, но он заставил душу сжаться в
кулак. Он встал, аккуратно и бесшумно закрыл толстый фолиант, и положил его
на столик у кровати. Потом нагнулся и поцеловал горячий и сухой лоб
Агнешки. К горлу подкатил комок. Он медленно выпрямился и повернулся. Когда
он уже взялся за дверную ручку, в спину ему арбалетным болтом ударил вопрос:
- Деда?
- Что, внучка?
- Я умру?
- Нет.
- Деда, - укоризненно сказала Агнешка. - Как тебе не стыдно! А еще
говорил, что никогда не врешь...

3

С Патриком он столкнулся нос к носу уже на улице, едва выйдя за
ворота, и это было... это было как холодный душ; или нет, скорее, как если
бы ему плеснули в лицо водой из ведра - окатили с ног до головы ледяной,
кристально чистой родниковой водой, смыв то липкое, удушливое, гнусное
ощущение собственного малодушия, приведшее его в состояние исступления.
"Куда я иду?" - спросил он себя и не нашел ответа. В ушах слегка
шумело.
- Здравствуйте, Феликс, - сказал Патрик.
Его голос с трудом пробился сквозь гул прибоя. "Как в раковине, -
подумал Феликс. - Я однажды привез Агнешке большую и красивую раковину из
розового перламутра. И мы вместе слушали море. Агнешка никогда не видела
моря".
- Феликс?
Феликс сглотнул. Морской прибой отступил куда-то далеко-далеко, но
не пропал совсем, превратившись в ровный монотонный шум на самом пределе
восприятия. Феликс попробовал улыбнуться и кивнуть. Улыбка вышла натужной.
- Феликс? Вам нехорошо?
"Мне? Мне хорошо. Это-то и плохо, что мне хорошо. Мне, старику, чья
жизнь уже позади. Мне - хорошо..."
- Нет, Патрик. Все в порядке. Я просто задумался. - От слов саднило
горло. Язык ворочался с трудом.
- Вы плохо выглядите, - озабоченно сказал Патрик.
- Правда? Это пройдет. Я не выспался. Вот и...
- Вы очень бледный.
- Это пройдет, - настойчиво повторил Феликс, разглядывая Патрика.
Последний раз они виделись на похоронах Абнера. Голова юноши тогда
была еще забинтована, и Феликс запомнил, как дергалось его правое веко при
каждом ударе лома о мерзлую землю. Сейчас бинтов уже не было, и Феликсу был
виден тонкий белый шрам, пересекающий лоб и правую бровь Патрика. Правый
глаз так и остался кривым: внешний уголок века был опущен, словно Патрик
все время щурился, и Феликс, осматривая стоящего перед ним полузнакомого
парня, то и дело возвращался к этому увечью, не забывая отмечать краешком
сознания, что за минувшее время Патрик заметно похудел - черты лица его
заострились, и щеки казались впалыми, но это не было признаками
болезненного недоедания, напротив, Патрик выглядел возмужавшим и даже
окрепшим - худым и жилистым, как молодой леопард. Такое впечатление только
усиливалось тем, что присущая ему от природы кошачья гибкость движений
теперь обрела некую завершенность в виде расслабленной осанки опытного и ко
всему готового бойца и холодного, равнодушно-внимательного взгляда, который
из-за вечно прищуренного века казался еще и оценивающим.
Патрик выглядел опасным.
- Это чепуха, - сказал он, прикоснувшись к окривевшему глазу. -
Вижу я нормально, а шрам меня не беспокоит. Женщинам даже нравится. Что-то
вроде визитной карточки, - улыбнулся он вдруг так светло и открыто, что
Феликсу на мгновение показалось, что перед ним снова стоит тот
жизнерадостный русоволосый ирландский мальчик, который больше всего на
свете любил подшучивать над дядей и двоюродным братом. Впечатление длилось
всего секунду и рассеялось без следа.
- Я рад тебя видеть, - сказал Феликс и потрепал Патрика по плечу. -
Я очень рад тебя видеть, - повторил он.
- Как Агнешка?
- Как всегда, - сказал Феликс. - Не будем об этом, хорошо?
- Хорошо, - понимающе кивнул Патрик, и они вместе двинулись вниз по
улице.
- Постой, - вдруг сообразил Феликс. - А ты как здесь очутился? Ты
меня искал? Что-то случилось?
- Да, я вас искал, и нет, ничего не случилось. Точнее, случилось,
но давно. Феликс, я хочу, чтобы встретились с одним человеком. Не
спрашивайте меня ни о чем, пожалуйста. Просто поедемте со мной, хорошо? Это
не отнимет у вас много времени. Я мог бы сам рассказать, но лучше, если вы
услышите все от очевидца. Вы сейчас не очень заняты?
- Совсем не занят, - недоуменно сказал Феликс. - Патрик, что это за
игра в шпионов?
- Это не игра. Вы скоро все сами поймете. Быстрее, вон омнибус!
Омнибус пришлось догонять. Было что-то около девяти утра - час пик
в самом разгаре: в это время сотни лавочников, достаточно зажиточных, чтобы
обитать в Верхнем Городе, и слишком прижимистых, чтобы ездить в пролетках,
забивали муниципальные транспорт под завязку, и переполненные омнибусы,
доставляющие добропорядочных бюргеров к месту работы на другом берегу реки,
даже и не думали останавливаться, чтобы подобрать еще парочку пассажиров.
Патрик легко, почти не касаясь земли, догнал неповоротливый омнибус,
вскочил на подножку, распихав озлобленно пыхтящих пассажиров, ухватился за
ременную петлю и свесился наружу, протянув руку Феликсу. Феликс, с
колотящимся сердцем и сладкой, полузабытой мышечной болью в икрах, на бегу
протянул руку Патрику и был буквально вдернут в омнибус, мимолетно пожалев,
что пробежка оказалась такой короткой. Бег - быстрый, летящий,
самозабвенный, с ветром в лицо и острой болью в боку - вот что ему было
надо! Бежать куда глаза глядят - вот чего он хотел все это время...
- Куда прешь, дедуля?! - гавкнул краснорожий детина в военной
униформе. - Не видишь, что места нету? - выразил он мнение всех прочих
потных, злых и утрамбованных до свирепости пассажиров, за что моментально
схлопотал две увесистые оплеухи от Патрика.
- Рот закрой, вояка! - негромко, но внушительно сказал Патрик,
после чего он и Феликс смогли почти беспрепятственно пробраться к винтовой
лестнице и подняться на крышу омнибуса, где было посвободнее и даже были
пустые сидячие места (проезд на втором, открытом этаже омнибуса стоил в два
раза дороже). Расплатившись с кондуктором, они заняли сиденья у левого
бортика, об который снаружи похлопывал криво подвешенный рекламный щит. Что
он призывал покупать, Феликсу видно не было...
- Лихо ты его, - сказал он Патрику тоном, в котором при желании
можно было различить нотки как одобрения, так и осуждения.
- А по-другому нельзя, - пожал плечами Патрик. - Уж поверьте моему
опыту. С этим быдлом надо обращаться как... как с быдлом. Иначе - затопчут.
- Может, ты и прав, - рассеянно сказал Феликс и украдкой сунул руку
за пазуху, поправив пришитую к подкладке петлю, в которой была закреплена
дубинка из шкуры носорога. Если бы не лихость Патрика, краснорожему
солдафону досталось бы на порядок сильнее. - Погоди, а какому опыту? Ты же
мне так и не сказал, где работаешь!
- Я не работаю... - поправил Патрик. - Я служу. Знаете, как собачки
служат? Вот и я служу. Сторожевым псом. Охраняю одного фабриканта. Личный
телохранитель, слыхали про такую должность? Платят недурно, работа не
пыльная, и опыта в обращении с быдлом набрался уже по самое не хочу.
- На кой ляд фабриканту телохранитель?
- Для престижу. Лестно иметь несостоявшегося героя в роли личного
холуя. Его я на работу провожаю, сынишку из гимназии забираю, дочуркину
невинность оберегаю, ухажеров ее отпугиваю. Ну и супругу его... гм... грех
хозяину рога не наставить, верно? - с циничной ухмылкой сказал Патрик.
Феликс поперхнулся.
- Ну и ну! - сказал он. - Хорошо хоть супругу, а не дочурку!
- Да она соплюха еще...
- Это у вас что, семейное? От дяди передалось? Бабники, как на
подбор! - ляпнул, не подумав, Феликс.
Патрик замолчал и стал глядеть, как проплывают за бортом омнибуса
огромные кусты сирени в пышных садах Старого Квартала. Запах стоял
одуряющий. Высокие каштаны, еще недавно увенчанные белыми пирамидальными
свечками, сейчас щедро осыпали тротуары зелеными шипастыми шариками.
Кое-где, обманутые погожими и чрезмерно солнечными даже для мая деньками,
робко начинали цвести акации. Утреннее, слегка заспанное солнце играючи
одолевало ночную свежесть, и уже к полудню зной в Столице сможет потягаться
с летним; и если бы не отсутствие галдящей детворы на улицах и тополиного
пуха в воздухе, лето можно было бы считать окончательно вступившим в свои
права. "За тополями дело не станет, - подумал Феликс, - а вот дети...
Говорят, закрыли уже половину гимназий. Какой-то кошмар. Бесконечный
кошмарный сон, и я никак не могу проснуться!"
- Знаете, а ведь он мне никакой не дядя, - неожиданно сказал
Патрик, мазнув по Феликсу своим оценивающим, с прищуром, взглядом.
- Да?
- Да. Он меня в Дублине подобрал. Я у него кошелек срезал, а он
меня обедом накормил. И спросил, не нужен ли мне дядя и брат. Я еще
подумал, что он... ну, знаете... а оказалось, что он герой. Я тогда в
третий раз попался. Отведи он меня в префектуру - отрубили бы руку. Он для
меня... он даже больше, чем отец. Он для меня все. А я его даже папой ни
разу не назвал.
Феликс взял его за руку и крепко стиснул.
- Мы его вытащим, Патрик. Мы его обязательно вытащим.
- Да. Обязательно, - по слогам повторил Патрик.
Феликс отпустил его и спросил:
- Так куда мы все-таки едем?
- К Готлибу.
- Не рановато?
- В самый раз. Она будет ждать нас там.
- Она? "Один человек", да? Патрик, ну что за игры! - не выдержал
Феликс. - Ты можешь сказать, кто такая она и почему я должен ее слушать?
- Помните Марту?
- Э-э-э... - напрягся Феликс. - Совершенно не помню, - признался он
после короткого раздумья.
- Горничная Бальтазара. Новенькая. Вы ее видели в День Героя. Вы
тогда к нам приходили, помните?
- Такая... с оборочками?
- Она самая, - кивнул Патрик. - Она теперь официантка у Готлиба.
- Нормальный этап жизненного пути, - улыбнулся Феликс. - Все
горничные Бальтазара рано или поздно становились официантками у Готлиба.
Потому-то Бальтазар терпеть не мог этот кабак...
- Я недавно ее там встретил. И она мне кое-что рассказала. Я хочу,
чтобы вы услышали это от нее. Потерпите еще немножко, Феликс.
- Ладно, уговорил. Давно я Готлиба не видел...
Омнибус выехал на набережную и резво покатил вдоль реки. Навстречу
ему проносились легкие ландо и фиакры заступающих на работу извозчиков. От
пестрой, в мелкой ряби солнечных бликов реки пованивало гнилью. Омнибус
приближался к Цепному мосту, и в посадке головы Патрика внезапно появилась
вполне объяснимая скованность, как будто у юноши свело спазмом мускулы шеи.
Чтобы отвлечь собеседника от болезненных воспоминаний, Феликс попытался
обратить его внимание на ставший притчей во языцех долгострой на том берегу
реки:
- Как по-твоему, что же они все-таки строят?
Над этим вопросом горожане ломали голову начиная с конца февраля. О
нем судачили в каждом доме, выдвигая гипотезы и строя предположения одно
невероятнее другого: огромный котлован, вырытый на пустыре, образовавшемся
после пожара, сгубившего четыре квартала Нижнего Города, тем временем успел
смениться не менее огромным и массивным фундаментом, на котором принялись
стремительно нарастать стены. К концу мая загадочное строение уже
обзавелось скелетом крыши. По форме здание не напоминало ничего из
виденного Феликсом ранее, а видел Феликс немало; да и саму форму разглядеть
было проблематично из-за деревянной опалубки, колючим наростом облепившей
нововозведенные стены. Размеры же строения наводили на мысли об амбаре для