Федоров Александр. Демидовы

окуней и плотву, весело оскалил крепкие зубы:
- Уху ставь! Эх, и наголодался старик порядком...
Стряпуха подивилась перемене в Демидове.
- И с чего это он, сивый бес, тешится? - украдкой поглядела она на
приказчика.
Тот понял ее взгляд, толкнул ее локтем в бок:
- Помалкивай! Царь, знать, новую милость к хозяину проявил. Вон оно
что...
Через два дня князь Долгорукий объявил о царской милости: государь
принял все условия Демидова и приказал снять аресты с опечатанного железа
и препятствий заводчику не делать, а ведать его делами положил канцелярии
князя Долгорукого...
Вспомнил тут Демидов хрупкую синеглазую княгиню с золотыми волосами. С
утра забрался он в заветную кладовушку, где хранилась сибирская рухлядь. С
большой старательностью и сердечностью отобрал Демидов лучших соболей.
Долго любовался ими, ласкал ладонями, вздохнул: "В самый раз княгинюшке
будут..."
Самолично он уложил соболей в короб и отвез подарок. Князь и княгиня не
опомнились, - Демидов выложил добро перед хозяевами и бухнулся перед
хозяюшкой в ноги:
- Матушка-красавица, прими соболей от чистого сердца. Обрадуй! За
приветливость да за ласковость преподношу...
Князь не знал, что делать, а проворная синеглазая княгиня
нежданно-негаданно обняла Никиту за шею и поцеловала его в лоб...

5

Война со шведами продолжалась, но 27 июня 1709 года произошло решающее
событие - Полтавская битва. Шведы были наголову разбиты и более не могли
оправиться. Русские научились бить шведов.
Россия становилась могущественной и непоколебимой. Но, несмотря на это,
государь по-прежнему метался из одного края отчизны в другой. В трудах,
без отдыха шли его дни.
Летом 1715 года государя посетила радость: Екатерина Алексеевна родила
сына, нареченного Петром. Случилось это событие ровно в полночь. До
бесконечности обрадованный царь побежал в Адмиралтейство, чтобы возвестить
об этом городу колокольным звоном. Но Адмиралтейство в эту пору оказалось
запертым, а часовой грозно окрикнул Петра Алексеевича:
- Кто идет?
- Государь, - просто ответил царь.
- Нашел, что сказать! - насмешливо отозвался солдат: - Да разве узнаешь
его теперь. Пошел прочь! Отдан строгий приказ не впускать никого.
Петр Алексеевич спохватился: им действительно был отдан такой приказ.
Хоть солдат оказался грубым, но точное исполнение его приказов обрадовало
царя.
- Слушай, братец, - улыбаясь, сказал он часовому, - я действительно
отдал такой приказ, но я же могу и отменить его.
- Тебе, вижу я, хочется меня заговорить. Не удастся то! Проваливай-ка,
не то я тебя спроважу по-своему!
Царь был в хорошем настроении. Суровость солдата его веселила.
- А от кого ты слышал такое приказание? - спросил он.
- От моего унтер-офицера, - ответил часовой.
- Позови его! - приказал Петр.
Солдат на этот раз послушался, вызвал унтер-офицера. Государь объявил,
кто он, и потребовал, чтобы его впустили на колокольню. Унтер-офицер
строго оглядел царя и отказал наотрез:
- Нельзя! Никого не смею пропустить. Будь ты даже действительно
государь, все равно не войдешь!
- Кто отдал тебе такой приказ? - не отставал Петр Алексеевич.
- Мой командир! - ответил унтер-офицер.
- Позови его и скажи, что государь желает с ним говорить! - приказал
царь.
Явился офицер. Государь обратился к нему с той же просьбой. Офицер
учтиво попросил Петра обождать и приказал принести факел.
При свете он увидел, что перед ним действительно стоит царь. Без
дальних слов он отпер двери на колокольню. Не входя в объяснение, царь
прошел к иконам, истово перекрестился, а затем, взобравшись на вышку, стал
усердно звонить в колокола.
Спустя четверть часа он слез с колокольни и прошел в казарму, куда
вызвал караул. Перепуганные часовые стояли ни живы ни мертвы перед царем.
Государь улыбнулся им. Он кивнул часовому.
- Быть тебе ныне унтер-офицером, а тебе - сказал он унтеру, - числиться
офицером!
Петр Алексеевич прошелся по казарме, остался доволен порядком и
чистотой в ней. Уходя, он сказал:
- Продолжайте, братцы, и впредь так же строго исполнять мои приказания
и знайте, что за это вас ожидает награда...
Царь искренне радовался наследнику, беспрестанно обнимая супругу,
ласкался: "Катеринушка, друг мой сердешненькой..."
По случаю великой радости государь задал бал в новом летнем дворце.
Среди развесистых лип мелькали светло-желтые стены дворца и высокая
железная крыша с жестяным флюгером.
Огромный сад простирался от Невы по Фонтанке и Мойке. В нем спешно
отстроили галереи для танцев; там же возвели зверинец, где содержались
невиданные заморские звери; был построен слоновый дворец; шумели фонтаны,
а вода в них шла из невского протока. Напротив летнего дворца, на другом
берегу Фонтанки-реки, высилась верфь: там государь строил невскую
флотилию.
Никита Демидов ко дню крещения царевича вызвал с Каменного Пояса
Акинфия. Приехал сын с большими дарами: обоз был гружен соболями,
черно-бурыми лисами, в сундуках уложены были редкие уральские самоцветы и
драгоценные металлы.
В день крещения Демидовы обрядились в новые бархатные кафтаны с
брюссельскими кружевами, на ноги натянули шелковые чулки и башмаки с
серебряными пряжками. Никите подровняли бороду; в ожидании отъезда ходил
он по горницам и подолгу разглядывал себя в зеркале. Хоть бархатный кафтан
иноземного покроя был Демидову непривычен и башмаки легки, однако старик
ухмылялся в бороду: "Хорош, лешай! Эк вырядился!" Его подхлестывала мысль:
"Смел ли думать тульский кузнец Никита Антуфьев быть гостем царя?
Эх-хе-хе, вон куда вознесло!"
Одно смущало Никиту: шелковые чулки с бантами больно тонки. "Не лопнули
бы?" - с опаской поглядывал он на них.
Акинфий, широкоплечий, с крепкой костью, обрился гладко, надел пышный
парик, держался важно и самонадеянно. Батька радовался: "И отколь только
важная осанка у сынка взялась?"
Демидовым подали карету, запряженную четырьмя рысистыми конями. Впереди
скакали форейторы, крича: "Пади! Пади!" На запятках кареты стояли два
разодетых молодца. Экипаж выехал на набережную Невы.
По реке сновали буера, закрытые гондолы: петербургское дворянство и
жители по-своему праздновали этот день. В парке горели тысячи плошек,
фонарей, пылали смоляные бочки. У Демидовых разбежались глаза от огней и
великолепия. Однако Никита сохранял спокойствие; степенно вылез из кареты
и, припадая на правую покалеченную ногу, вошел во дворец; сын Акинфий с
важным видом следовал за отцом.
В огромном зале сверху спускались золоченые люстры, сверкал хрусталь.
"Наш, уральский", - с гордостью подумал Демидов. На стенах, крытых голубым
штофом, огнями поблескивали бронзовые бра. Гостей набралось много. С
горделивым видом расхаживали вельможи в расшитых золотом кафтанах,
полковники лейб-гвардии, моряки; немало было тут иноземцев - шкиперов да
купцов голландских и английских. По залу колыхались сизые волны табачного
дыма; гудел разноплеменный говор. Среди гостей Демидов приметил княгиню
Долгорукую. Она шла по зале под руку с князем, высоко держа голову.
Завидев Демидова, княгиня приветливо улыбнулась ему. Никита низко
поклонился, разгладил бороду и оглянулся на Акинфия, словно хотел этим
сказать: "Гляди, сынок, с кем ноне дружбу повели Демидовы".
Никита ощущал в себе невиданную бодрость; он поднял голову и твердым
шагом уверенно пошел вперед.
Из соседней палаты шумной толпой высыпали гости в париках, в бархатных
кафтанах, в лейб-гвардейских мундирах; среди них был юркий купец в
поддевке, стриженный по-кержацки; волосы его были смазаны коровьим маслом.
Впереди всех в зал шагнул царь Петр.
- Петра Ляксеич! - ахнул Демидов и устремился навстречу царю.
- Демидыч, да ты все еще орел! - обрадовался царь. Увидев Акинфия,
государь обнял и его, облобызал: - Ну, спасибо, спасибо, Демидовы,
выручили отчизну. Знатно били ваши пушки под Полтавой. Жалуйте, господа,
сих гостей! - Царь взял за талию Никиту и улыбнулся.
Гвардейские офицеры, вельможи в бархатных кафтанах окружили царя и
Демидовых.
Петр Алексеевич, блестя зубами, радостно сказал:
- Не токмо мои друзья они, но и первые помощники отчизне. Знайте и то,
что не только воины наши решили исход Полтавской баталии, но и сии мужи со
своими уральскими людишками.
- Царь-батюшка! - вскричал Никита. - Премного осчастливлен я тобой и
всегда таил глубокую веру в твое правое дело.
На глазах Демидова блеснули благодарные слезы.
К заводчику протискался загорелый плотный капитан-бомбардир с
калмыцкими косыми глазами, в темно-зеленом мундире; он схватил Никиту за
руку и пожал ее:
- Премного благодарствую, ваши пушки знатно били свеев! Добры пушки,
добры!
- Я счастлив, господин офицер, служить царю и отчизне. - Демидов
проницательно посмотрел в лучистые глаза бомбардира. - То не пушки побили
свеев, а ваша храбрость!
В эту минуту с верхов крепости грянули орудия; на Неве брызнул
разноцветный фейерверк.
Гости волной хлынули в обширный покой, где стоял накрытый большой стол,
обильно уставленный яствами и винами.
Государь уже был тут; рядом с ним стояла пышная, румяная царица
Екатерина Алексеевна. Высокая, ширококостая, она была чуть пониже,
государя; большие осененные густыми ресницами глаза ее излучали тепло и
ласку. В руках она держала завернутое в шелк и в кружева дитя. Царь со
счастливым лицом поглядывал то на супругу, то на сына. Кареглазый
калмык-бомбардир, что в зале подходил к Демидову, теперь стоял позади
государя, и, только гости разместились за столом и взялись за чары, он
первый поднял свою и закричал счастливо:
- За матушку нашу Екатерину Алексеевну да за царевича Петра Петровича -
виват!
В сердце Демидова, как в горне, вспыхнул огонь, разом всего охватила
радость; он рявкнул что было силы:
- Ура!
Сынок Акинфий не отстал от бати: от его крика в люстрах дребезжали
хрустальные подвески.
Государь подошел к супруге, при всех бережно обнял ее и расцеловал:
- Спасибо, Катеринушка...
Гости что было мочи кричали:
- Виват! Виват!
Когда поуспокоились, царь взял из рук супруги дитя в одной распашонке.
Плотный розовый ребенок сучил пухлыми ножками. Государь высоко поднял его
над головой:
- Други, выпьем за будущего адмирала российского флота. Виват!
- Виват! - от души, от чистого сердца прокричали гости.
Испуганный ребенок горласто заревел. Демидов крякнул:
- Силен! Здоровущ будет. Весь в отца.
Государыня засияла от счастья.
Никита, уловив минутку, моргнул сыну Акинфию. Тот незаметно вышел из-за
стола и ушел в соседнюю горницу. Демидов, хитро сощурив глаза, поглядывал
то на царя, то на царицу.
Прошло немного времени; восторженные крики "виват" понемногу стихли.
Тут неожиданно распахнулись широкие двери, и показались крепкие молодцы -
демидовские слуги. Они внесли на серебряных блюдах и подносах горки
червонцев, драгоценных камней-самоцветов, соболей и меха черно-бурых
лисиц.
Демидов встал, погладил черную бороду и подошел к Екатерине Алексеевне.
Царь, удивленно посмотрев на Демидова, передал младенца супруге. Гости
притихли, тоже с любопытством выжидая.
Молодцы с дарами степенно приблизились. Никита пал перед Екатериной
Алексеевной на колени:
- Матушка-государыня, прими он нас "на зубок" царевичу Петру Петровичу
невеликий дар - сто тысяч рублей!
Лицо царицы зарделось, она переглянулась с царем и, опустив темные
веселые глаза, еле заметно улыбнулась ему уголком пухлого рта. Но вдруг
она быстро подняла взор и взглянула на Демидова, а затем, как бы
смутившись, снова быстро прикрыла лукавые огоньки в глазах густыми
ресницами. Царь засмеялся, взял Демидова за плечи, поднял с колен.
- Демидыч, благодарствую. Ну, - Петр Алексеевич подтолкнул Никиту в
спину, - целуй царицу!
- Ух ты! - У Демидова дух занялся, все на него глядели с завистью и
подбадривали. Он утер губы и потянулся к царице; она просто, без
жеманства, поцеловала Никиту.
Царь радушно спросил туляка:
- Ну, Демидыч, проси: чего хочешь?
- А мне и хотеть для себя нечего, - поклонился Никита Петру
Алексеевичу. - Всем ты, государь, наделил нас да людьми сделал. Одного я
хочу, Петр Ляксеич, премного хочу, чтобы царевич в отца вышел. Народу да
отчизне добрая голова нужна, государь!
- Демидыч, голубчик...
Государь налил два кубка, один взял сам, другой поднес Демидову:
- Ну, пьем за здоровье будущего хозяина!
Никита не мог отречься от кубка, махнул рукой, крякнул и выпил чару.
Кругом кричали "виват".
Акинфий сидел за столом и любовался царем Петром Алексеевичем и
батькой.


В летний погожий день возвратились Демидовы на Каменный Пояс, в далекий
Невьянск. В крепостце палили из пушек, звонили в колокола. Мосолов
встретил хозяев хлебом-солью, поздравил их с царской милостью. Двор от
ворот до красного крыльца устлали бухарскими коврами. Сидел Никита Демидов
в колымаге, важно отвалившись, зорко поглядывая на народ. Согнанные
приказчиком работные люди да кабальные кричали "ура!"...
В славе и могуществе возвратились на Каменный Пояс хозяева Демидовы...

6

Никита Демидов был на верху благоденствия; заводы поставляли в казну
огромные обозы военных припасов, пушек, ружей. И никто не мог соперничать
с дешевыми демидовскими ценами.
Жадно прибирали к рукам рудные земли Демидовы. На Тагилке-реке отстроил
Никита Демидов Нижне-Тагильский завод. У горы Высокой, железного клада,
дымили домны. Отстроил хозяин каменные хоромы, похожие на дворец. Старик
полюбил эти уголки; кругом скалы, извилистая голубая река и широкий пруд с
зелеными островками, и хозяйничал он тут сам, а сынки: Акинфий - в
Невьянске, желчный и злой Никитушка - в Шайтанском заводе. Никиту Никитича
женили, подыскали разоренную, захудалую дворянку, но семейной жизни так и
не сладил этот бесталанный человек; он свирепо избивал жену и без всякой
нужды - рабочих. От раздражительности Никита Никитич высох, глаза
ввалились, на голове рано стали редеть волосы. Одного батюшку только и
побаивался Никитушка. Когда тот наезжал в Шайтанский завод, сынок притихал
и тайком тянул хмельное. Глядя на сына с желтым, испитым лицом, с
реденькой мочальной бородкой, Никита-отец сокрушался: "Эх, уродился ни в
пень, ни в колоду! И отколь только у него беспричинная лютость?"
Для защиты заводов от башкирских набегов Демидовы построили крепостцы,
вооружили их пушками; по царскому указу они держали в них своих ратных
людей.
Царствовали Демидовы на Каменном Поясе.
Стоустая молва разнесла по России были и небылицы об удаче и счастье
Демидовых, об их несметных богатствах.
Вслед за ними на Каменный Пояс хлынули расторопные люди; они сыскивали
руды. Среди этих предприимчивых людей числились именитые Строгановы,
Турчаниновы, Осокины, позднее появились Всеволжские.
Между заводчиками шли ожесточенная драка и захваты. По скрытым тропам и
дорожкам сидели демидовские заставы: они ловили крестьян, стращали; тех,
кто об открытой руде сообщал в казну, хватали и пороли, битых ссылали на
рудники, а оттуда оставалась одна дорога - на погост.
На открытых рудных землях, в глухих чащобах заводчики Всеволжские
ставили приисковые избы; драчливые и смелые демидовские ватаги во главе с
каторжным Щукой налетали и с боем переносили рубленые избы Всеволжских на
другое место.
Демидов всюду поспевал; особенно он старался подорвать и без того
слабые казенные заводишки. Щука с разгульными ватагами нападал на угольные
курени казенных заводов, разорял их, разгонял рабочих...
Воеводские увещевания Демидовых не помогли; делать было нечего,
тобольский воевода написал в Санкт-Питербурх обстоятельный доклад о том,
что казенные домны хиреют, убыточны и что Демидовы безмерно плутуют, -
того и гляди совсем прикрывай государевы заводы. После немалых волокитств
и канцелярских отписок доклад тобольского воеводы попал президенту
Берг-коллегии, фельдцейхмейстеру графу Брюсу. Царь Петр подбирал людей
башковитых: фельдцейхмейстер обладал ясным умом, острым рассуждением и
твердостью; ведал он одновременно и артиллерией и горным делом.
Доклад воеводы навел генерала на глубокую думку.
"Ежели казенные заводы станут, будет плохо, - рассуждал господин
президент. - На Каменном Поясе действуют заводы казенные и демидовские;
руда - одна. У государства больше простору и хватки. Так отчего же
казенные заводы падают? Дело, знать, в людях. У Демидовых - добрые головы,
хваткие руки, а у чиновников - заячья душа да беззаботность. Вот оно что!
Выходит, надо отыскать сметливого да добросовестного человека, который
разумел бы толк в горном деле да в литье металлов".
Долго раздумывал граф Брюс над тем, как помочь делу. Знал он такого
человека: это был артиллерист Татищев. На вопрос государя, кого поставить
управлять казенными заводами, президент и указал на этого скромного, но
дельного капитана.
Василий Никитич Татищев был просвещенный человек и занимался не только
артиллерией, но и гуманитарными науками. Он прилежно собирал и изучал
древние летописи, как русские, так и иноземные. В ученом труде ему
помогало хорошее знание языков: немецкого, латинского и польского. Мечтал
Василий Никитич написать обстоятельную "Историю российскую с древнейших
времен" и прилежно, в свободные часы, занимался этим. Познания и ум
будущего историка были весьма обширны, и обогатились они заграничным
путешествием, которое он совершил по указу царя.
Как артиллерист и фортификатор, Татищев участвовал во взятии Нарвы и в
Полтавской баталии, где и был отмечен Петром Алексеевичем. И когда граф
Брюс указал на Василия Никитича, царь охотно согласился с ним.
В марте 1720 года последовал царский указ Татищеву: повелевалось
капитану в Сибирской губернии и других местах, где сыщутся удобные руды,
строить заводы, из руд серебро и медь плавить, приглядывать за частными
заводами, чтобы все делали разумно и по закону, о государственных доходах
заботились и пошлину платили исправно...
Весной вновь назначенный начальник горных заводов капитан Татищев
тронулся на Каменный Пояс. Дорога была дальняя. До Москвы Василий Никитич
доехал ямскими, а с Москвы до Казани добирался на струге. Весна стояла
буйная, зеленая, каждая травиночка радовалась жизни, солнце подолгу не
сходило с неба, и плыть была одна отрада. От Казани-города Татищев на
лошадях добрался до Башкирии, пересек ее и въехал в город Кунгур. Кругом
кочевали неспокойные башкирские рода, часто они совершали набеги на
русские городки, и Кунгур поэтому был обнесен обветшалыми деревянными
стенами. При взгляде на них Василий Никитич улыбнулся, так все выглядело
убого и беззащитно. Еще более он удивился и остался недоволен, когда
побывал на Кунгурском медеплавильном заводе. Домны потрескались.
Работали у домен и в рудниках дальние мужики, а среди них было немало
таких, которые знали только пахотное дело, а на рудники смотрели как на
каторгу. Богатых руд поблизости не отыскалось. Крестьяне неохотно добывали
ее и еще с большей неохотой доставляли на завод.
Василий Никитич хорошо понимал, что при отсутствии медных руд завод
долго не просуществует. Он призвал двух томских рудоискателей и стал
расспрашивать о добыче руд на Алтае. Рудокопщики охотно разговорились и
рассказали о богатстве алтайских серебряных и медных руд.
Василий Никитич почувствовал, что в горщиках проснулась любовь к делу.
Он и сам заговорил с ними приветливо, ласково и, когда попросили отпустить
домой, охотно исполнил их просьбу, взяв с них слово искать руды на
Алтае...


В конце декабря 1720 года капитан Татищев, назначенный начальником
горных заводов, прибыл к месту службы в Уктусский завод. Явился Василий
Никитич в свою новую резиденцию без пышности, в простых крестьянских
санях-пошевнях. На дне коробка лежал весь его немудрый скарб: чемоданчик с
бельем, перчатки и парадный мундир. Кроме белья, в чемодане, в особом
свертке, хранилось несколько книг по географии, истории и тетрадка с
записями. Рабочие издали наблюдали за капитаном; он проворно вылез из
телеги, сухощавый и крепкий, зорко огляделся. На капитане надет порыжевший
от солнца мундирчик, сверху полушубок, сам он слегка желтолиц, глаза
калмыцкие, в походке легок.
- Быстр! - определили рабочие. - Поглядим, как с Демидовыми драться
будет!
В первый же день Василий Никитич прошел в литейные, где мастера
разливали по формам расплавленный чугун, взял ковш у работного и сам стал
разливать. Мастеровым это понравилось.
- Почему завод так опустили? - сурово спросил у них горный начальник.
- Да нешто мы тут при чем? - пожаловались работные. - Издавна на
казенных заводах на Камне такие порядки. Никто по-настоящему здесь делом
не интересуется. Приедет чин, нахапал - и подале отсюда. А мы дело любим!
- простодушно признались они.
Уктусский завод приходил в явный упадок, работа на нем почти
прекратилась. Железо, выпускаемое заводом, было ломкое, все отказывались
от него. Работные понемногу разбредались кто куда. Многих переманил к себе
Демидов. Леса в окрестностях почти все повырублены, плотина стала ветхой,
того и гляди смоет ее в вешнее половодье. Домны полуобвалились.
Глядя на эту бесхозяйственность и заброшенность, Татищев почувствовал,
что у него защемило на сердце. Тяжело будет работать. Но он был не из тех,
кто отступает перед первыми трудностями.
О себе он мало думал. В управительском доме Василий Никитич занял одну
горенку и зажил холостяком. До Татищева у правителя заводов собирались
частенько гости, баловались домашними настойками. И на сей раз местный
пристав пожаловал к горному начальнику. На стук из сеней вышла бойкая и
злая на язык баба.
- Василий Никитич ноне не в духе, с ночи шибко занят делами. Ведено
передать извинение!
- Шишига! Кш, ведьма! - пригрозил пристав, но баба все-таки не пустила
его в горницу.
Обескураженный полицейский повернулся и, покраснев от гнева, ушел...
Спустя неделю капитан объехал уральские края. В глаза бросалось, что
старые и новые демидовские заводы были отстроены в самых выгодных рудных
местах и кругом шумели неоглядные леса. Казенные заводы хирели, постепенно
все рушилось, не было хозяйского глаза.
Татищев не сдался. Оглядевшись, он проехал на реку Исеть, верст за семь
от Уктусского завода, долго любовался лесистой долиной. Горы здесь
невысоки, скаты пологи; взору открывался широкий простор. Ехал с капитаном
бойкий писец. Капитан, указывая на долину, сказал писцу:
- Ноне тут отстроим город и завод!
Голос начальника звучал уверенно, но писец все же не утерпел:
- А кто строить-то будет? Людей нет, а сколько есть, и те перебегают к
Демидову.
- Люди будут, а Демидову накажем настрого беглых не держать.
"Поживем - увидим, - с насмешкой подумал писец. - Демидов-то мужик
хитрый, не скоро его обойдешь".
Начальник объехал горный перевал и вернулся в Уктус весьма довольный.
С каждым днем писчик диву давался: капитан наказал строить в Уктусе
школу, и теперь плотники рубили обширный дом из смоляного леса. Между тем
капитан объехал казенные заводы; всюду его поражала мерзость запустения.
Правители вели хозяйство нерадиво, сами расхищали казенное добро, а то
просто сбывали Демидовым.
Весной капитан получил из Берг-коллегии приказ. Этим приказом
запрещалось Демидовым копать близ Уткинской слободы медную руду. Кроме
того, заводчику строго, запрещалось принимать на работу пленных шведов, а
также русских мастеровых и крестьян, бежавших с казенных заводов. Читая
этот приказ, писчик догадался:
"Это непременно дело рук капитана. Есть закорючка Демидову!"
Акинфий Демидов сидел в своей Невьянской крепостце, торопил литье
чугуна; за делами прослышал о приезде начальника горных заводов.
Разузнавший все приказчик Мосолов доложил хозяину:
- Капитан тот боек, проворен; ко всему, надо полагать, разумеет
заводское дело. Сам я ездил тайно в Уктус, дознал: строит он школу да
хвалится заложить на речке Исети завод. Видать, человек хваткий, до всего
руки тянет!
Акинфий помолчал, уставился серыми холодными глазами на приказчика и
сказал раздельно:
- Ты, Мосолов, запомни: на Каменном Поясе одни хозяева есть и будут -
Демидовы! Капитанишка нам не указ; сам царь-государь над нами управа, и
никто боле!
Мосолов отвел хитрые глаза в сторону, вздохнул:
- Э-хе-хе! До бога высоко, до царя далеко, а капитан сей рядом.
Опасаюсь, хозяин, как бы бед он нам не наделал.
- Мы еще поглядим, кто кого! - пригрозил Акинфий. - Батюшка и не таких
скручивал...
- Дай-то бог, дай-то бог, Акинфий Никитич, а все ж таки капитан этот
необычный: он начальник горных заводов.
Демидов насупился, не ответил. В душе он уже поджидал, когда сойдутся
дорожки его и капитана. "Посмотрим, что за птица, а потягаться ради скуки
можно..."
Чтобы показать свою власть на Камне, он призвал наглого варнака Щуку и
велел ему совершить набег с ватагой на казенный рудник. Мосолову хозяин
настрого наказал сманивать работных с Уктусского завода и творить
неприятности капитану. Услужливый приказчик по деревням и селам пустил
слух: "Капитан-де строит избу, соберет робят малых в ту избу и почнет
антихристовы клейма класть. Вот оно как!"
Бабы от страшных вестей выли в голос, не хотели отдавать ребят в
школу...


В лесной глухомани, среди скал у реки Чусовой, бородатый
кержак-рудознатец напал на медные руды. Капитан Татищев обрадовался,
принял рудознатца приветливо и, не мешкая, на другой день отправился в