Федоров Александр. Демидовы

Скованного кержака заключили в узилище...
Прошли крещенские морозы, по пышному снегу наметилось много звериных
следов. По ночам к заводскому тыну приходили волки. Наследив по снегу
вокруг крепостцы, волки садились против ворот и, подняв морды, начинали
выть; в этом вое были темная тоска и ярая злость. Пристав взбирался на
башню, - от мерзкого волчьего воя по коже драл мороз, - бухал по волкам из
дробовика. Звери, ляская зубами, отбегали, садились и начинали опять выть.
Ставили капканы, но волки обходили их.
Волкодав в хозяйских хоромах угрюмо поглядывал на Демидова. Волчий вой
беспокоил хозяина. К тому же на него напали тоска и подозрительность.
В ночную темь, в волчьи ночи заводчику не спалось, пробуждалась
совесть. В густом мраке вставал Кобылка с ершиной бороденкой, хрипел. В
углу, казалось, не сверчок верещал, а замученные. Сколько их? Об этом знал
только один Никита. В эти глухие ночи, когда он оставался наедине со своей
совестью, его томила тяжкая тоска.
Он кряхтя вставал с постели и подходил к потайным слуховым трубам,
долго прислушивался. В огромном каменном доме-крепости среди мертвящей
тишины рождались какие-то звуки: то ли стон, то ли плач, а может - треск
старых дубовых половиц...
"Вот оно как бывает! - озадаченно думал Никита: - Демидовы крепко
сшиты, а душа и у них тоскует..."
Он до полуночи ходил по горнице; пес тревожно поглядывал на хозяина.
"Уж не Аннушка ли затеяла что? - подозрительно прислушивался Демидов. -
Кержаки-то - они народ лесной, тяжелый. Ежели им топоры в руки... Долго ли
до беды?.."
Никиту обуревали подозрения. Ему казалось, что Аннушка узнала об
отце-узнике, подговорила служанок...
- Ух ты! - тяжко вздохнул Никита, сунул жилистые худые ноги в валенки
и, освещая путь горящей свечой, крадучись пошел вдоль коридора. По пятам
шествовал пес, с преданностью поглядывая на хозяина. Глаза Демидова горели
недобрым огнем, гулко колотилось его сердце.
Заводчик остановился перед дубовой дверью; пес вилял хвостом, ожидал. В
горенке стояла тишина: спали. Пламя свечи в шандале колебалось.
"Никак почудилось? Спит баба... А может, притаилась? Нет, не может того
быть..."
Он сжал челюсти, закрыл глаза; ноги словно вросли в каменный пол; на
двери с минуту колыхалась огромная угловатая тень человека.
Никита резко повернулся от двери:
"Волки окаянные тоску навели..."
Грузным шагом он медленно возвратился в горницу. На башне бухнул
выстрел. Волки замолкли, но через минуту вой их поднялся снова.
Демидов накинул полушубок, надел треух, взял дубинку и вышел на двор.
За ним по пятам шел верный пес.
С темного неба по-прежнему с шорохом падал снег. Никита, крепко сжимая
дубину, подошел к воротам.
- Открывай ворота, бей зверя! - злым голосом крикнул Демидов. Пристав
сошел с башни, перед ним стоял взлохмаченный хозяин.
- Открывай! - гаркнул Никита.
У пристава от хозяйского грозного окрика задрожали руки.
Нетерпеливый Демидов отпихнул пристава, загремел запорами и открыл
ворота. Против них на голубоватом снегу полукружьем сидели волки. Зеленые
огоньки то вспыхивали, то гасли. Пес ощетинился, зарычал.
- Воют, проклятые! - Хозяин с дубьем бросился на волков.
Звери, ляскнув зубами, отскочили... Демидов прыгнул и шарахнул дубиной
- передний волк взвизгнул и покатился на снег. На него набросилась стая.
Никита подумал: "Эх, волчья дружба".
- Батюшка, Никита Демидыч... Ой, остерегись! - кричал из-за тына
пристав.
Волки грызлись. Никита дубьем врезался в волчью стаю. Матерый зверь с
размаху прыгнул Демидову на спину - Никита устоял на ногах. Пес острыми
клыками цапнул зверя за ляжку - зверь оборвался. Пес и зверь, грызя друг
друга, покатились по снегу.
Остервенелый Никита бил дубьем зверя, а волки ярились; длинный и тощий
прыгнул на грудь Никите и острым зубом распорол полушубок...
- Так! - одобрил Никита и взмахнул дубиной.
- Ой, страсти! Осподи! - Пристав не переставая палил из дробовика.
На дворе заколотили в чугунное било. Сбежались сторожа и еле оборонили
Никиту и пристава.
Волки разорвали полушубок на Демидове, ветер взлохматил его черную
бородищу. От Никиты валил пар. Зло ощерив крепкие зубы, с дубиной в руке,
Демидов прошел в ворота и зашагал к хоромам. Тяжело дыша, он сам себе
усмехнулся:
"Ну что, старый леший, со страху наробил?"
На истоптанном снегу с оскаленной пастью растянул лапы изорванный
волками верный пес...
По наказу Демидова работные люди огнем отогрели глубоко промерзшую
землю, ломами выбили яму и схоронили пса. На псиной могиле поставили
камень; на нем высекли слова:
"За верную службу хозяину".
Утром, узнав о волчьем побоище, Акинфий спросил отца:
- С чего, батюшка, удумал такое?
Борода у Демидова дрогнула, он крепкими ногтями поскреб лысину и сказал
угрюмо сыну:
- Вот что, ты свою раскольницу на заимку отвези... Покойнее будет. Так!
Акинфий понял, поясно поклонился отцу.
На другой день Аннушку отвезли на дальнюю заимку...

3

Думный дьяк Виниус сдержал слово, данное Демидову.
На масленой неделе невьянский заводчик получил царскую грамоту.
Помечена была грамота января девятого, года 1703-го. В грамоте говорилось,
что царь Петр Алексеевич, убедившись в полезной работе Демидовых, для
умножения их заводов приписывал к ним на работу волости Аятскую и
Краснопольскую и монастырское село Покровское с деревнями, со всеми
крестьянами и угодьями. В свой черед, Демидовым указывалось добросовестно
вносить в казну железом подати за приписных крестьян.
- Вот оно и вышло! - ликовал Никита. - И не крепостные и не вольные, а
одно слово - демидовские кабальные... Учись, Акинфка!
Монастырский игумен, узнав про царский указ, приказал готовиться к
дальней дороге. В крытый возок положили пуховики и подушки, усадили
монастырского владыку, укрыли шубами и повезли в Верхотурье. За возком
игумена тянулся, поскрипывая полозьями, монастырский обоз, груженный битой
подмороженной птицей, бадьями меда, добрых настоек и свиными тушами.
Верхотурский воевода благосклонно принял монастырские дары; игумена
отвели в баню, знатно попарили. От крутого пара тучному игумену дышалось
туго; верхотурский цирюльник пустил дородному мужу кровь: шла она из
порезов густая, черная; курносый брадобрей, глядя на монашью кровь, думал:
"Эх, и разъелся поп на мужицких хлебах..."
Кабы знал игумен мысли цирюльника, придавил бы шишигу, но тот дело свое
сделал исправно, учтиво подошел под благословение и с подобострастием
облобызал игуменскую руку.
За монастырской настойкой игумен открыл воеводе свою печаль.
- Обошли Демидовы царя, ох, обошли, - кручинился монах. - Ты, воевода,
присоветуй, как стреножить тульских грубиянов.
Воевода полез в тавлинку, понюхал, замахал руками:
- Ой, что ты, отец! Разве их стреножишь, варнаков? Моих людишек и то
гонят в три шеи. Известно, други царевы... Вот тут и сунься в их
городишко, за их тын... Враз оттяпают потребное што... Я и то с опаской
поглядываю, что дале будет.
Игумен хитро прищурился:
- А ежели я самому царю-батюшке напишу о демидовском разбое? Ты
поразмысли: Демиду - село да деревнюшки. За что про что? Мы хошь молитвы
за его светлость, царское величество, возносим да на ектеньях поминаем.
Воевода Калитин сидел в Верхотурье на кормлении давно, набил на
плутовстве руку: подходил он к делу практически. Затянувшись крепкой
понюшкой, воевода долго чихал. Игумен покосился:
- И когда ты табачище свой кинешь? Ох, искушение!..
- Когда на погост попы-божедомы сволокут, тогда и кину, - отмахнулся
воевода. - А ты слушай, что я тебе по добромыслию поведаю.
Игумен приложил пухлую ладошку к уху.
- То верно, что у тебя сельцо да деревнюшки с мужицкими животами
отняли... Брысь, окаянный...
Воевода пнул ногой под стол; по горнице разнесся кошачий визг. Лицо
воеводы вспотело, он красным фуляровым платком утер лысину.
- Ты дале, отец, слухай, - как ни в чем не бывало продолжал воевода. -
И то верно, что за государя и род царский ты молитвы богу возносишь. Но
теперь сам посуди да прикинь, какая от сего царю польза?
- Ты что, еретик? - сердито перебил игумен. - А ведомо тебе, что за
молитвы наши царю воздается на небеси... От!
Игумен перекрестился. Воевода не унимался:
- Ох, отец, речешь ты как дитя малое, а того не ведаешь, что царь Петр
Алексеевич такой царище, что и без твоих молитв на небо заберется и
цапнет, что ему занадобится. Рука да ум у него - ух, какие!..
- Не богохульствуй, епитимью наложу, - пригрозил игумен.
- Не беленись, игумен. Пригубь чару да слушай. - Воевода налил чары,
придвинул игумену блюдо с балычком. - Ты за крестьянишек - молитвы, а
Демидовы царю за них железо да пушки дадут. Царь-то наш умный. Железом да
пушками, ух, и надает ворогам!
Игумен опустил голову, отодвинул недопитую чару, вспылил:
- Я сам поеду к царю да о душеспасении поведаю. Богом пригрожу.
- Эх, игумен, эх, отец! - покачал головой воевода. - Езжай, сунься к
государю! Царь на пушки колокола поснимал, а ты - с молитвами. Поди
покажись - спина у тебя жильная, широкая, царь по ней дубиной знатно
отходит, вот послух тебе будет!
Воевода засмеялся, луковка его носа сморщилась. Он подлил игумену в
чару и досказал:
- Молитвы и храм - это, отец, для крестьян да простых людишек оставь. А
царская голова светлая, знает, что робит...
До вторых кочетов услаждались едой и речами игумен и воевода,
жаловались друг другу на беды.
Отгостив три дня, игумен с пустыми санями вернулся в монастырь и,
закрывшись в келье, запил горькую.


Демидовские приказчики подняли на ноги приписанные к заводу волости.
Крестьяне, почуяв кабалу, противились. В Краснополье крестьяне встретили
демидовских приказчиков с дрекольем, с вилами. Главного приказчика
Мосолова стащили с коня, искровянили морду и посадили в холодный амбар под
замок. Мосолов выворотил дверь и сбежал ночью в Невьянск. Как ни кряхтел
верхотурский воевода, а выслал солдатскую инвалидную команду. Крестьяне
притихли.
По дорогам к Невьянску потянулись подводы с приписными. Демидов
посмеивался:
- Что, напетушились? Ин, ладно. На работу пора!
Сразу прибыло рабочей силы. Приписных крестьян разбили на артели,
поставили старост над ними и развели их по лесным куреням. По глубокому
снегу валили приписные мужики лес, готовили дерево на пожог угля. Работа
по куреням была тяжелая, а харчи дрянные. За каждую провинность пороли,
дерзких ковали в железа и увозили в Невьянск. В демидовских каменных
подвалах появились закабаленные посельники.
Акинфий Демидов разъезжал по горам, выглядывал места для возведения
новых заводов. Мыслил по весне Акинфий Никитич ставить новые домны на
Тагилке-реке - на том месте, где солдат нашел богатые руды...
Часто проезжал Акинфий по знакомой тропке, мимо елового выворотня на
Тагилку-реку.
Проезжал он это место молча.
Отец совсем в дорогу собрался, подошел март. На буграх хорошо
пригревало солнце. Возки давно нагружены кладью. Никита созвал заводских
приказчиков, отдал строгие наказы, как дела вести; посулил скоро на
Каменный Пояс вернуться да учинить проверку, как его наказы выполнены.
Акинфка пожаловался отцу:
- Батюшка, проезжал я тем местом, где солдата видел, на душе неладно
стало...
Никита задумчиво теребил бороду.
- Оно известно - кровь. Облегченья ради церковь строй... Богу угодно и
кабальным в утеху и в назиданье. Так!
Отъехал Никита Демидов солнечным полднем. Сверкали снега, по дорогам
ходили галки. Впереди хозяйского возка скакал казак, встречные мужицкие
подводы сворачивали в сторону, в глубокий снег. Казак грозил, чтобы мужики
шапки снимали: едет хозяин Каменного Пояса, сам Никита Демидов.
Крестьяне, сняв шапчонки, угрюмо глядели на демидовский возок...
Марта двадцать пятого, в день благовещенья, облегчения ради от
тревожных дум заложил Акинфий Никитич на заводской площади каменную
церковь...

4

Настойчиво стремясь к берегам Финского залива, царь Петр продолжал
ожесточенную борьбу со шведами. В короткий срок были сформированы новые
полки, отлиты пушки, вокруг Пскова и Новгорода возвели сильные земляные
сооружения. В Архангельске закончили строительство боевых фрегатов.
Но Карл XII, король шведский, не дремал. Он понимал, что борьба идет не
на жизнь, а на смерть.
По указанию короля опытные шведские инженеры укрепили Ингерманландию и
южный берег Финского залива. Шведы поджидали нападения русских войск с юга
или юго-востока и думали нанести им сокрушительный удар, подобный
нарвскому. В Финском заливе плавала шведская эскадра, обороняя невское
устье.
Однако царь Петр разгадал замыслы шведов: решил напасть и овладеть
берегами Финского залива с такой стороны, с какой его меньше всего ожидали
враги. В начале августа 1702 года он прибыл в Архангельск. На Двине дули
предосенние ветры, хмурилось небо. Царь с небольшой свитой проехал в
деревню Вавчугу, к корабельщикам Бажениным. Старинная дружба связала царя
с этими талантливыми русскими людьми, род которых появился под Холмогорами
еще во времена Ивана Грозного. Статные, крепкозубые, бородатые красавцы
Осип и Федор Баженины понравились царю своей сметливостью и
предприимчивостью. От отца Андрея Баженина им перешло в наследство
лесопильное дело. На дальнем севере Баженины впервые построили пильную
мельницу, и теперь два брата энергично развивали это дело. С тех пор,
когда Петр Алексеевич обратил внимание на Архангельск и стал в Соломбале
расширять судостроительную верфь, понадобились добрые доски, тес, - тут и
пошли в гору Баженины.
Хорошо налаженное и выгодное лесопиление в Вавчуге породило у Бажениных
много завистников, которые всяческими неправдами старались оттягать у
братьев их земельные угодья. Еще при царе Федоре Иоанновиче некий истец
Аника Лыбарев затеял с Андреем Бажениным тяжбу, и ничего из этого не
вышло. Анике Лыбареву в иске отказали. Прошло несколько лет, и на
Бажениных навалилась горшая беда. Духовным отцам сильно приглянулось
пильное дело в сельце Вавчуге. Архиепископ Важеский и Холмогорский
Афанасий подал юным царям Петру и Ивану Алексеевичам челобитную об отдаче
ему сельца Вавчуги. В ту пору Петр Алексеевич, еще юнец, впервые и узнал о
Бажениных. Вместе с братом он стал на их сторону и отписал архиепископу
Афанасию, чтобы он не вмешивался в дела Бажениных и не притязал на их
вотчину.
Только Баженины отбились от этой беды, на них навалился третий враг.
Переводчик посольства немец Крафт, имевший царскую привилегию на постройку
в России пильных ветряных и водяных мельниц, подал на них жалобу царю
Петру.
10 февраля 1693 года Петр Алексеевич подкрепил грамотой право Бажениных
производить лесопиление и размол муки на их мельницах, а Крафту указал не
соваться в предприятия Бажениных.
Как было не стараться при такой сильной защите! И умные, даровитые
братья Баженины еще больше расширили свое лесопильное дело, и доски с их
заводов шли не только на русские верфи - их с охотой брали и иноземные
купцы.
Однажды нежданно-негаданно, после закладки корабля в Соломбале, к
Бажениным нагрянул сам царь Петр Алексеевич. Ох, и обрадовались братья!
Царь пришелся им под стать. Он интересовался всем и до всего доходил сам.
Петр Алексеевич облазил пильню, сам с полдня поработал на ней и похвалил
братьев:
- Молодцы вы у меня! Но мало сего, братцы, подумайте о судостроении! И
лес и пильни есть, тут только корабли и закладывать!
- Да нашим ли умом это ладить, ваше величество?
- Кому, как не новгородцам, корабельщиками быть! Они пораньше иноземцев
своими ладьями избороздили и дальние реки и моря на белом свете! -
подбодрил царь.
Крепко задумались Баженины и после отъезда царя Петра в Москву все чаще
стали наведываться на Соломбальскую верфь и приглядываться к постройке
кораблей.
Наконец решили они попытать счастья и написали царю челобитную:
"...вели государь в той нашей вотчинишке в Вавчужской деревне у водяной
пильной мельницы строить нам, сиротам твоим, корабли, против заморского
образца, для отпуску с той нашей пильной мельницы тертых досок за море в
иные земли, и для отвозу твоей государевой казны хлебных запасов, и вина в
Кольский острог, и для посылки на море китовых и моржовых и иных зверей
промыслов..."
И просили еще Баженины у царя дозволения на рубку корабельного леса в
прилегающих уездах: Двинском, Каргопольском и Важеском. Испрашивали
дозволения нанимать работных на строительство кораблей и для морского
плавания, а также разрешения содержать те корабли вооруженными для защиты
от морских разбойников.
Ответ на просьбу Бажениных долго не приходил, так как царь пребывал в
Голландии. Но по возвращении из-за границы Петр Алексеевич немедленно
написал братьям грамоту, в которой подробно изложил не только мотивы
своего разрешения, но и льготы и указания, как лучше наладить
кораблестроение.
...Баженины оправдали надежды царя: без проволочек построили верфь и
заложили два судна-фрегата: "Курьер" и "Святой дух". Они оснастили корабли
своими парусами и канатами, - к этому времени предприимчивые братья
обзавелись уже прядильным и парусным заводами...
И вот на заре, когда солнце только что позолотило вершины елей, на реке
показался фрегат. Баженины и все работники высыпали на берег. В корабле
они узнали трофейный фрегат, только что отбитый у шведов, дерзнувших
напасть на Новодвинскую крепость. А вот на борту стоит великан и
размахивает треуголкой. "Батюшки, да это сам царь!" - ахнули Баженины и
испугались. Сдавать вновь отстроенные корабли самому царю им показалось
страшновато. Петр Алексеевич сам заказывал фрегаты и сам в случае чего
может сгоряча учинить расправу. Одно только и оставалось в утешение, -
фрегаты по царскому слову были отстроены весьма быстро, в небывало
короткие сроки.
Рядом с фрегатами строились торговые суда самих Бажениных. По приказу
Петра Алексеевича спустили шлюпку, и он сразу перебрался на вновь
отстроенный фрегат. Туда поспешили с мастерами и Баженины. Петр обнял
братьев, расцеловал:
- Спасибо, весьма тронут поспешанием...
Царь внимательно осматривал корпус и управление судна, лазил в трюмы,
испытывал паруса, канаты и всем остался доволен.
- Добры, добры! - повторял он. - Ай да Баженины! Ну, чем вас
отблагодарить, ко времени выручили вы державу Российскую...
В сопровождении мастеров и хозяев царь обошел и второй фрегат, затем
всю верфь, сделал много полезных указаний, и ему захотелось поглядеть с
колокольни на окрестности Вавчуги.
- Как река Двина растекается? Добра ли для кораблей наших?
Вместе с Бажениными он поднялся на звонницу и долго не мог оторваться
от созерцания изумительных зеленых придвинских заливных лугов, от
сине-дымчатых ельников, корабельных боров, уходящих к горизонту от
просторов Двины с ее заливами и островами. У тихих плесов приютились
деревянные селения, а на пастбищах бродили большие стада.
- Хорош край! - одобрил Петр.
- Сердцем приросли к нему, ваше величество! - отозвался старший
Баженин.
- Гляди, лесу сколько! Кораблей, тесу на века хватит! Проси, Баженин,
все тебе отдам!
- Как, и людей, что в селениях живут? - удивился Баженин.
- На сколько хватает глаз, все подарю! - отрезал царь.
- Земно кланяюсь за вашу царскую милость, но не обессудьте, не для нас
она! И за себя и за брата отказываюсь! - поклонился старший брат Осип.
- Ты что, одурел? - резко спросил Петр, а у самого в глазах заиграли
довольные огоньки.
- Ваше царское величество, рассудите сами! - начал Осип. - Люди, кои
населяют видные отсюда селения и деревни, - выходцы из вольного Новгорода.
Они и север покорили и по морям ходили! Кипучая у нас, новгородцев, кровь!
Нет, государь, не хочу владеть я подобными себе... Не по плечу задача!
Спасибо, государь, за заботу...
Царю понравился ответ старшего Баженина. Он молча слез с колокольни и
приказал вести себя в дом. Петр Алексеевич велел созвать и усадить за стол
мастеров и плотников, которые привержены корабельному делу. Он первый
поднял чару за добрых корабельщиков.
Царь перецеловался с женками братьев и стал угощаться. Баженины
несказанно были рады и по простоте душевной наугощали царя "до зела".
Пребывая под изрядным хмелем, Петр Алексеевич стал хвастаться. К слову
пришлось, поведал гость, что в Амстердаме он как-то остановил крылья
мельницы-ветрянки.
- Силен! - похвалил хитроглазый плотник. - Силен царь!
- Не веришь, лукавец? - догадался по взгляду царь и закочевряжился: -
Хочешь, то ж с водяным колесом на пильне сделаю?
- Да что ты, батюшка-государь, с дураком связался! - испугались
Баженины. Знали они страшную мощность водяного колеса своей пильни. Не
только от человека, но от дуба останутся одни ошметки. Беда, как сильна!
Старший, Осип, подмигнул младшему, Федору: "Распорядись немедленно!"
Раскуражившийся царь вышел из-за стола и направился к пильне. За ним
поспешили гости. Но только что подошел Петр Алексеевич к колесу, оно
замедлило движение и, как только царь подставил свое плечо, оно с легким
скрипом остановилось.
- Теперь сам вижу, государь, что в Амстердаме и впрямь не выдумка твоя
была! - заулыбался плотник.
Царь махнул рукой и попросил отвести его на покой. Солнце закатилось за
ельник, а Петр Алексеевич завалился в хозяйскую перину и захрапел. Наутро
он проснулся рано, - побаливала голова. Поднялся, а Баженины были тут как
тут.
- Как будто я дурость под Бахусом [во хмелю] совершил? - спросил царь.
- Что-то не припомним, государь!
Петр Алексеевич встал, умылся, расцеловал Баженина.
- Молодец! Все насквозь вижу: и царское слово мною сдержано и хвасть
моя наказана! Хвалю! Жалую тебя...
Оба Баженины упали царю в ноги.
Государь подарил братьям-корабельщикам две тысячи четыреста семьдесят
десятин доброго леса:
- Стройте корабли, крепите державу нашу, дабы ни один иноземец и
пикнуть против нас не посмел!
В полдень вновь отстроенные фрегаты "Курьер" и "Святой дух" отплыли в
Архангельск. И там Петр не мешкал: в течение нескольких дней он посадил
четыре тысячи солдат, погрузил большие запасы провианта на тридцать
кораблей и отбыл в Соловки.
Через несколько дней фрегаты остановились под стенами Соловецкой
обители, подле Заяцкого острова. Прослышав, что на судах находится царь,
наехали монастырские старцы и пригласили царя на отдых да допытывались,
куда он путь держит.
Петр был несловоохотлив с монахами, однако от гостеприимства не
отказался, съехал на островной берег и осмотрел монастырь. Соловецкие
острова со своими лесами, озерами, церквами, скитами, горами понравились
Петру Алексеевичу. На лужайках паслись стада оленей. Стены монастыря
крепки, серы от мха; государь наказал еще укрепить их. Архимандрит Фирс
подле монастыря отслужил молебен, однако царь был сильно озабочен, молился
плохо, угрюмо поглядывал в даль северного взволнованного моря и чего-то
поджидал. На Соловецких островах чуялось приближение осени, перелетные
птицы уже улетели, только беломорские чайки с печальным криком носились
над судами, поскрипывали мачты да в снастях свистел ветер.
В середине августа со стороны кемского берега под белым парусом пришла
утлая рыбацкая шхуна; Петр оживился. Вскоре на фрегат взобрался офицер с
суровым обветренным лицом; царь радушно принял его, увел к себе в каюту и,
усадив против себя, спросил:
- Как сержант Михаиле Щепотьев, выполнил мой приказ?
- Все в точности выполнено им, ваше царское величество! - четко и
коротко ответил офицер.
Петр Алексеевич разгладил кошачьи усы, лукаво улыбнулся. Ответ офицера
ему понравился. При таком разговоре для посторонних не раскрывалась тайна.
А тайна эта была такова. 8 июня 1702 года государь вызвал к себе
отмеченного им ранее деятельного сержанта Преображенского полка Михаилу
Щепотьева и вручил ему указ, а в нем повелевалось: "Проведать ближайшего и
способного водяного и сухого пути к Олонцу и Новгороду".
Михаиле Щепотьев хорошо знал нрав своего государя по Преображенскому
полку и в быстроте решений всегда подражал царю: уже в конце июня он
собрал со всего Беломорья, Заонежья и Каргополья несколько тысяч крестьян
и начал "чистку" пути от Нюхчи до Повенца, расположенного на севере
Онеги-озера. Стояли тихие белые ночи, и работа посменно велась круглые
сутки. Валили беломорцы и заонежцы лес для пристани и мостов, вырубали
просеку, мостили зыбуны-болота, ладили переправы, взрывали и убирали
огромные скалы с перевалов. Со всего края сгонялись подводы и ладьи,
необходимые для переброски царя с войском. Все делалось втайне, и в
разговорах царь Петр это тщательно скрывал.
Пронзительно взглянув на офицера, он спросил:
- А донесение о том сержанта Щепотьева имеется?
- Так точно, ваше царское величество! - поднялся и стал во фронт
офицер. Он добыл из-за обшлага мундира запечатанный пакет и вручил царю.
Петр вскрыл его. Сержант Михаиле Щепотьев доносил государю:
"Известую тебя, государь, дорога готова и пристань, и подводы и суда на
Онеге готовы... А подвод собрано по 2-е августа 2000, а еще будет
прибавка, а сколько судов и какою мерою, о том послана к милости твоей
роспись с сим письмом".
Офицер выложил перед государем и роспись.
Петр Алексеевич остался доволен.
- Думается мне, трудов предстоит еще много, но главное сделано: люди и
подводы есть! Протащим фрегаты!
- Непременно, ваше царское величество! - согласился офицер.
На другой день с ранней зарей фрегаты отплыли от Соловков; крикливые