Страница:
Рядом с Дзимму возник отец Идзанаки, подсотник разведки, погибший лет за пятнадцать до гибели друга. Отца он в последний раз видел в день своего пятилетия, когда тот посетил обоз, получив краткосрочный отпуск за удачную переправу через левый рукав истоков Большой Воды. У отца было такое же жёлтое, неподвижное лицо и немигающий взгляд. К этой паре присоединились третья и четвёртая фигуры, а к ним стали стекаться ещё и ещё – хорошо и смутно знакомые лица. И все они были мужчинами, очень юными на взгляд человека, приближающегося к своему пятидесятилетию, и все они пали в сражениях, ни один не ушёл из этой жизни естественной смертью. Белки глаз их сливались цветом с желтизной лиц, иные были зверски искалечены – безрукие или безногие, разрубленные вдоль или поперёк, с пробитыми черепами, кто безглазый, а кто безносый, с выбитыми зубами или вываливающимися внутренностями. Лишь не было крови, а в остальном бывшие люди в скорбной колонне, проплывающей мимо полного ужаса и сострадания полковника, выглядели, такими, какими застала их смерть. Всех их Идзанаки когда-то видел, гибель прошла на глазах ветерана, и сейчас вспоминались подробности той или иной стычки – иногда до мельчайшей детали, а иногда лишь проблеском памяти, случайным взглядом на распростёртое тело.
Колонна текла, вереница знакомых и полузабытых силуэтов, – печальный парад побед и поражений, и казалось, что ей не будет конца. Пришельцы из иного мира смотрели на полковника без укора и вообще всякого выражения, не делали никаких жестов – приветственных или угрожающих, никто не открывал рта, чтобы попытаться хоть что-то сообщить, высказать одобрение или осуждение, предупредить о грядущих неудачах или намекнуть о возможных радостях. Ничего они ему не сказали, не издали ни звука. Да и о чём тут говорить? Итог недолгой его боевой молодости зримо проплывал перед глазами полководца, полными сухих слёз.
Очнулся Идзанаки на вершине перевала, куда бесчувственно вернулся из страны мёртвой юности, а рядом кричали и плакали и бились в истерике его бойцы. Их утешали сбежавшиеся из обозов жёны и подруги, матери и сёстры.
– Как это было? – спросил Идзанаки у первого встречного, оказавшегося Сотоном.
– С неба упало жёлтое облако, – рассказал тот, кто провёл день ожидая исхода на вершине перевала, – которое накрыло войска. Полдня оно стояло на месте, затем потекло сюда, к вершине, на ходу тая.
– Но вернулись все или кто-то пропал?
– Точно не знаю, но, судя по бабам, никто не исчез.
– Спасибо и на том.
– Кому спасибо-то? – не понял юртаунец.
– Не знаю точно, но скорее всего О-кунинуси.
– А кто это такой? – вытаращил глаза Сотон.
– Дух-хозяин богатой страны.
– Джору, что ли? Самозванец?
– Не знаю, самозванец или нет, но он великий хозяин духов – О-моно-нуси!
– Да какой же он хозяин? Я – настоящий хозяин богатой страны! – закричал в отчаянии несостоявшийся хан. Потом повалился и стал биться в падучей.
Полковник безучастно смотрел на корчившегося в припадке вдохновителя бесславного похода, и ему было ничуть не жалко лживого соблазнителя. Этот человек сорвал с обжитого места несколько тысяч человек, а куда привёл? Можно сказать, что на верную гибель. К чему приводят битвы даже выигранные, Идзанаки сегодня воочию увидел, – к тысячам смертей, своих и врагов, молодых, полных жизненных сил и энергии бойцов. А сколько убитых и покалеченных женщин и детей остаётся, когда по ним случайно прокатится огненное колесо войны? Зачем воевать, зачем плодить новых вдов и сирот?
Ради какой цели покинули красивый и богатый край высокой тайги он, Пак и Омогой? Захватить точно такой же, но чужой кусок земли – вот и вся цель! Вот и все благородные замыслы. А с ними, захватчиками, обращаются достаточно вежливо: не дают напасть, пролить кровь, свою и чужую. Чем больше полковник задумывался, тем ясней была для него чистота помыслов О-кунинуси. А с благородным врагом нужно и обращаться по-благородному. Против колдуна следует отправить колдуна же, пусть они сразятся один на один, лишних жертв не окажется, а победителю достанется богатая страна.
Кого бы послать? Идзанаки крепко задумался. Выбор он остановил на Такэмикадзути. Рождён тот при неясных обстоятельствах. Отцом его называли кто медведя, а кто и друга его – лешего. Такэми носил кличку Фуцу, «удар мечом», за то, что умел превращать свою руку в небесный расширяющийся меч. Таким оружием можно снести голову самому Батюшке, что уж говорить о простом земном колдуне, пусть даже и весьма могущественном.
Но прежде чем посылать Фуцу на поединок, следует направить в Юртаун посла на переговоры. Пусть обсудят условия предстоящей схватки, а то вдруг О-кунинуси откажется биться с Такэми из-за неясности происхождения, незнатности рода либо по каким другим, одному ему ведомым причинам. Только вот кого же послать гонцом-то? Этот вопрос следует обсудить со своим советом, в который входили трое его детей и назначенный на время похода стратегом Омоиканэ. Вождей прочих племён решил он не созывать, видя неготовность Омогоя к схваткам и вопиющую некомпетентность Хёккосе, переходящую в манию величия. Совет решил перенести на завтра, поскольку сегодня к разговору не готов – в голове какая-то каша. Лишь любимой дочурке рассказал о своём решении, и то вяло, без эмоций. Он чувствовал безмерную усталость и боль, скорбел о безвременно ушедших товарищах, вспоминал жуткую, нескончаемую их вереницу.
На совет собралась кучка хмурых людей. Даже Аматэрасу, которая с горы не спускалась, не хотела наступления на Юртаун, остальные же тряслись от ужаса, вспоминая вчерашнюю встречу с прошлым.
– У меня есть план! – бодро сообщил полковник, и все с ожиданием уставились ему в рот.
У них не было даже самой завалящей мыслишки о том, как избежать разгрома, кроме одной, порождённой паникой: бросить всё лишнее и, не оглядываясь, мчаться от Мундарги куда глаза глядят.
– План таков: против О-кунинуси послать другого колдуна. И такой человек у меня на примете имеется!
– Кто ж он, полковник? – спросил стратег. – Назовите его скорей!
– Фуцу с его небесным расширяющимся мечом.
– А-а… Если с мечом, то конечно. Ему и меч в руки.
– Но сперва нужно устроить переговоры об условиях поединка. Кого послать гонцом?
Все опустили глаза и лишь украдкой бросали взгляды друг на друга: вдруг да найдётся такой дурак, который самовольно сунется в гнездо хозяина большой страны? Добровольцев не нашлось, но это лишь усугубляло их участь. Вдруг Идзанаки, пользуясь своим правом главнокомандующего, назначит кого из здесь сидящих? Чтобы поскорей отвести беду от себя и других присутствующих (они начнут протестовать и навалятся на него, ведь он единственный член совета, не имеющий кровного родства с командиром), Омоиканэ выкрикнул кличку Юнца:
– Пусть гонцом идёт Вака-хико!
Юнец был сыном второго полковника – Амацу-кунидама, с которым Идзанаки долго и безуспешно вёл борьбу в краю высокой тайги за право повелевать народом. Только смерть ветерана (весьма тёмное дело, кстати) помогла Идзанаки возглавить племя. Но у сына всё ещё оставались неплохие шансы стать вождём рода. Детки вождя нынешнего прекрасно понимали, что Юнец их главный соперник, поэтому с энтузиазмом поддержали предложение стратега. Омоиканэ быстро сориентировался и безошибочно выбрал кандидата, но на то он и стратег.
– Вака-хико! Вака-хико! – скандировал совет. Послали за Юнцом. Тот явился с оленьим луком и по-особенному оперёнными стрелами. Вежливо поклонился и с любопытством уставился на членов совета. Зачем, мол, звали?
– Знаешь ли… – принялся мямлить стратег, – мы тут посовещались и… мм-э… подумали… Решили, что против О-кунинуси следует выставить другого колдуна. Такой колдун у нас есть, и имя ему – Такэмикадзути.
– А я при чём? – вежливо улыбнулся Вака-хико.
– Но перед… э-э… поединком нужно заслать в котловину гонца…
– Так засылайте.
– Долго перебирали мы разные кандидатуры, вот… Но никак не могли найти… э-э… подходящей. То стар, то родом незнатен, да… И… и…
– И выбрали?
– И выбрали… Тебя!
– А почему меня? – искренне удивился Юнец (он и вправду был самым юным, на год моложе Сусаноо, которому едва исполнилось семнадцать).
– Потому что ты молод и сын полковника Ама-цукунидама. Благородных… э-э… стало быть, корней.
– Что-то в последние годы не часто вспоминали моё происхождение! – ухмыльнулся Вака-хико.
– Кровь, она… себя покажет! – мудро, но непонятно высказался стратег.
– И что же мне делать? Спуститься вниз и показать свою кровь?
– До этого, надеюсь, дело не дойдёт. Ступай в котловину, сынок, – сказал полковник, – отыщи О-кунинуси Джору и договорись, чтобы встретился он в честном поединке с нашим бойцом – Фуцу. Схватка должна происходить у нас на глазах, чтобы мы убедились – ведётся она честно. Мы же, со своей стороны, заверяем, что не станем спускаться с перевала, пока не узрим результата поединка.
Последнего можно было и не говорить. Не нашлось бы сейчас, наверное, ни в одном племени ни одного бойца, который захотел бы спуститься в котловину. Все были слишком напуганы гостями из страны мёртвых.
– Переговорю я с ним, а что дальше? – спросил Юнец.
К удивлению присутствующих, он ни словом, ни жестом не выказал протеста против возложенной на него миссии. Словно был таким уж бесстрашным, что не верил ни в смерть, ни в проклятия.
– А дальше возвращайся и… э-э… сообщи нам о результатах.
– Ладно, схожу. А когда идти?
– Да лучше всего – прямо бы сейчас, – решил полковник.
– Тогда я пошёл, – сказал Вака-хико и вправду пошёл.
Закинул лук за спину и двинулся вниз по дороге. Никакое жёлтое облако на него не падало, и туман снизу не поднимался. Совет и многочисленная толпа зевак стояли на гребне склона и следили за его удаляющейся спиной. Когда он проходил полями, жнецы поднимали головы и вежливо раскланивались с посланцем, а затем снова брались за серпы и аккуратно, чтобы не стрясти зерно на землю, подрезали стебли созревшей пшеницы. У околицы его встретили бабы, переговорили и увели в решётку улиц. Гонец скрылся за конусами юрт и больше не показывался.
Поручение у него, по мнению полковника и совета, было пустяковым, так что они ожидали: Вака-хико вот-вот появится, прямо сейчас. Когда солнце стало клониться к горам, а Юнец так и не показался, они занервничали, но не очень. Решили, что к ночи точно будет. Выкатился месяц, кося серпом зёрна звёзд, но от Вака-хико не было ни слуху ни духу. И наутро весточки от него не поступило, и на второе…
Что могло приключиться с посланцем? Если его убили, то могли бы, по крайней мере, выставить труп на всеобщее обозрение. Тогда хоть как-то прояснилась бы позиция О-кунинуси: переговоров он не желает и убьёт всякого, кто сунется в его границы. А тут все томились от неопределённости. Не знали, что и подумать.
Прошло семь дней. Жнецы за это время собрали урожай и принялись свозить его в амбары – длиннющие дощатые сараи, построенные чуть в стороне от жилищ. Идзанаки дни напролёт напряжённо думал, что же предпринять, как узнать о судьбе гонца. Наконец додумался. На рассвете восьмого велел принести в его походную юрту мудрого говорящего ворона. До полудня обучал фразе: «Почему восемь дней не возвращаешься, не докладываешь, Вака-хико?» Мудрая птица такую простую фразу запомнить не смогла, твердила как дура: «Скоро каркнешь, Како-каро?» Пришлось смириться с такой постановкой важного вопроса. Ворона запустили, самые зоркие разведчики следили за его полётом и доложили полковнику, что птица опустилась среди юрт, но, куда именно, они, разведчики, сообщить не могут.
Ворон вернулся на рассвете и принёс первую и последнюю весточку от Юнца. Но то ли птица перепутала слова, то ли сам Вака-хико не подумал, что его сообщение двусмысленно, звучало оно так: «Скоро крякну, Како-каро».
– Вот-вот сообщит, – перевёл стратег.
– Нет, скоро помрёт, – высказал другую точку зрения средний брат – Цукуёми.
Судили да рядили, а потом решили, что терять нечего, и отправили в котловину давно уже дожидающегося своего часа Фуцу. Тот неторопливо спустился, дошагал до околицы и стал там, понимая, что сейчас сверху за ним следят затаив дыхание тысячи его соратников, близких, родных и просто сочувствующих. Когда из-за конусов юрт показалась процессия, в одном внешне не примечательном человеке из толпы Сотон узнал племянника. Сердце-вещун подсказало.
– Он! Самозванец Джору!
– Который? – спросил полковник.
– Вон-вон-вон!
А который из них – вон? Пришельцы таращили узкие глаза, стараясь не пропустить ни малейшей подробности. Узрели, как картинно Такэмикадзути извлёк меч из ножен и воткнул его рукоятью в дно Иркута. Плескались волны, и создавалось полное впечатление, будто меч плывёт по воде остриём вверх. Фуцу не спеша вошёл в реку и уселся на остриё. И не просто так сел, а ещё и вертелся (в штаны под задницу предварительно была засунута сковородка).
Из толпы вышел некто, не выделяясь ни ростом, ни осанкой, ни красотой одежд, выхватил свой меч необычного голубого цвета, размахнулся и легко, словно соломинку, перерубил им золотистый меч Фуцу. Колдун шлёпнулся в реку, подняв фонтан брызг. Толпа зевак на перевале ахнула. Не то чтобы им было жалко бронзового меча, – небесный-то расширяющийся, тайное оружие Такэмикадзути, оставался при нём! – наблюдателей смутила острота и крепость голубого. Что, если у всех защитников Юртауна такие голубые мечи? Тогда можно считать, что все они тут, наверху, безоружные: соломинка от серпа не защита.
О-кунинуси подал руку Фуцу и помог выбраться из реки. Затем раскланялся и начал своё представление. Необыкновенным голубым оружием он сам себя изрубил на куски. Кровавые ошмётки разлетелись по всему берегу. Пацаны собрали их вместе, да неправильно. Явный труп ожил, но на человека не походил: голова болталась между ног, а ноги были приделаны к плечам. Чудовище погрозило воздетыми в небо ступнями, и ребятню сменили парни постарше. Они поотрывали своему вождю руки-ноги и поменяли их местами. Джору осмотрел конечности, поприседал, попрыгал, помахал руками. Видимо, остался доволен правильной сборкой.
Повернулся к колдуну и что-то ему сказал, тот ответил. Наверное, договаривались об условиях поединка. Фуцу и самозванец двинулись к перевалу, процессия желающих поглазеть на соревнование вблизи устремилась за ними. Остановились у подножия. Подростки подкатили три валуна, выстроили в ряд. О-кунинуси махнул левой рукой так быстро, что за ней остался огненный знак из горящего воздуха, и на месте центрального камня возник стол на одной ножке. Вопреки законам природы он почему-то не падал. Джору сделал ещё пару небрежных жестов, и оставшиеся валуны превратились в два роскошных золочёных трона. Солнечные блики, отражающиеся от ножек и перекладин, заставили кое-кого наверху зажмуриться.
О-кунинуси был великом волшебником, в этом теперь перестали сомневаться даже самые закоренелые скептики. А Джору между тем ладонью предложил противнику усаживаться поудобнее, потом сам плотно устроился на троне и поставил локоть на стол. То же самое проделал и Фуцу. Соперники церемонно раскланялись, а затем скрестили кисти рук. Идзанаки знал план борьбы на руках, но всё же и сам невольно охнул, когда рука соотечественника-колдуна покрылась изморозью и засияла ледяными бликами. Он очень надеялся на нехитрое это колдовство, потому что знал – лёд не гнётся, а значит, ледяную руку повалить невозможно. Не гнётся-то он не гнётся, зато прекрасно тает, понял полковник миг спустя, когда из-под горячей ладони хозяина котловины зацокала капель, а по ледяной руке его ставленника заструились вешние воды. Такэмикадзути заорал так, что его и на перевале услышали, выдернул обожжённую кисть и принялся то махать ею в воздухе, то свирепо дуть на ожог. Первая часть плана провалилась, с горечью отметил вождь. Ничего, есть ещё вторая часть, самая важная.
Фуцу рукою махал, махал, а потом превратил её в блестящий золотой меч. С криком «Кия!» боец перерубил наискосок волшебный стол, ногой отбросил в сторону обломки и бросился на Джору. Тот поднялся с трона и насмешливо смотрел на опускающийся сверху небесный расширяющийся клинок, презрительно не сделал ни малейшей попытки избежать удара. Клинок вошёл в ключицу самозванца и вышел в паху, разрубив напополам. Толпа наверху радостно закричала – их воин победил грозного хозяина большой страны. Все ожидали, что вот сейчас половинки О-кунинуси разойдутся в стороны и рухнут в придорожную пыль, но не тут-то было. Джору остался стоять, успокаивающе махая руками своим подданным и улыбаясь до ушей.
Фуцу вновь бросился на противника и одним ударом срубил ему голову. Но и этот смертельный удар не произвёл на самозванца никакого впечатления. Он всё так же улыбался и махал руками, а после третьего удара, который отсёк верхнюю половину тела от нижней, принялся танцевать. То ли ему надоело демонстрировать неуязвимость, то ли просто веселился. Его соплеменники принялись хлопать в ладоши, отбивая сложный зажигательный ритм. Под него О-кунинуси изгибался и подпрыгивал, кружился вокруг мечника, не удаляясь ни на шаг. Такэмикадзути остервенело махал волшебным оружием, которое беспокоило хозяина страны не больше комариных укусов. Да большинство ударов и не достигало цели, приходилось в пустоту. Впрочем, зрители этого не понимали, они радовались всякой удачной, на их взгляд, атаке, любители зрелищ. Но полковник-то любителем не был и, как профессионал, отмечал неуловимые для посторонних телодвижения. Джору был нечеловечески ловок, и, если бы не три первых удара, намеренно пропущенных, чтобы доказать свою неуязвимость и повергнуть противника в шок, ни один из последующих не коснулся ни волоска.
– Как же так? – огорчилась Аматэрасу, – Фуцу его рубит, рубит, а О-кунинуси пляшет и веселится!
– Да не рубит, – объяснил папаша, – в том-то и дело, что наш колдун впустую месит воздух.
– А как же первые три удара?
– Насчёт первых трёх точно не скажу, но, пожалуй, и они прошли впустую, если Джору умеет так быстро уходить от удара и возвращаться на место сразу же после прохода клинка. Я слыхал о такой способности, но раньше не верил. А сейчас не знаю, что и сказать.
Такэмикадзути махал мечом уже не так быстро, пот стекал с него градом, рубаха потемнела, хоть отжимай, а на лице появилась гримаса отчаяния.
Замедлился и танец хозяина большой страны, совпадая с движениями мечника. Наконец Фуцу окончательно выдохся и бессильным мешком рухнул в пыль. Джору сплясал над ним победный танец, затем склонился и что-то прошептал на ухо. Превратил золочёные троны в валуны, а разрубленный столик – в два обломка и под радостные вопли соплеменников пошагал назад к столице. Не сделал попытки убить противника, хотя имел такую возможность. Видно, решил, что нет чести убивать бездвижного, и даже не притронулся к голубому мечу.
Очнулся колдун на закате. Шатаясь, поднялся и изрубил ни в чём не повинные валуны в крошево. Затем, обесчещенный, хотел вспороть себе живот, но расширяющийся меч превратился в обыкновенную руку. Фуцу низко склонил повинную голову и побрёл к своим, рыдая от унижения.
Полковник дождался его прихода и сочувственно потрепал по голове.
– Будет тебе убиваться-то, – сказал он. – Просто противник оказался не по зубам.
– Я его ни разу не задел, ни разу! – выкрикнул мечник.
– А всем показалось, что первые три удара достигли цели…
– Он уходил!
– …и поверили в неуязвимость. А что толку рубить неуязвимого? Поэтому никто тебя ни в чём не обвиняет. Никому не рассказывай, что ты его не достал. И я не стану. Воин ты хороший, нам такие нужны. А что нарвался на более опытного противника, в том твоей вины нет. Иди отдыхай.
– Спасибо, Идзанаки! – вскричал Фуцу, упал на колени и облобызал руку повелителя.
– А что он тебе сказал напоследок?
– Сказал, чтобы мы шли дальше – на восток. Мол, там каждое из трёх племён найдёт себе край по нраву. Станет основателем великой страны.
К ночному костру, когда полковник после ужина любовался лунным светом, явилась Аматэрасу.
– Я пришла от имени и по поручению всех женщин, – сказала она.
– И чего же они хотят?
– Твердят одно и то же – нужно уходить на восток.
– А почему не на запад?
– Мы оттуда пришли. Позорно подобно собакам возвращаться на пепелища. Нечего искать недоглоданные кости, добудем свежанины.
– Что ж, вполне разумно, – согласился с её доводами Идзанаки. – Только вот с О-кунинуси как быть?
– Я бы его убила, если бы смогла! – горячо выкрикнула любимая дочь. – Не смогла!
– А разве была такая возможность? – заинтересовался полковник.
Дочка внимательно посмотрела ему в лицо, но ничего не ответила. Папаша от греха подальше не стал вдаваться в подробности.
Как говорится:
ГЛАВА 21
У Пака Хёккосе состоялся почти такой же разговор, как у полковника с Аматэрасу. Только девушек было девять. Они, точно девятихвостая лиса Кумихо, виляли юбками и уговаривали вождя не связываться с великим чародеем Джору, а тихо-мирно отправиться на восток. Там будто бы великаны Чаньин уже налепили острова и горы, украсили их великолепными водопадами, полили цветы душистыми росами и ждут не дождутся, чтобы кто-то пришёл и оценил красоту пейзажа.
У костра Омогоя девиц было всего семь, но галдели они, как семьдесят разряженных девиц.
– Бай! – говорили.
– Пойдём! – говорили.
– На восток! – говорили.
– А что на востоке?
– Страна! – говорили.
– Весны! – говорили.
– И прохлады! – говорили.
– Он что, восток, для вас рыбьим жиром намазан? – удивлялся бай.
Девицы тихо смеялись, словно ручей журчал. За ночь омогойцы потихоньку собрались, чтобы соседей не беспокоить, и чуть свет пустились в путь. И знать не знали, что под покровом ночи племена Пака тоже пакуются, сворачивают юрты. Приладив вьючные мешки, второй отряд отправился на восток ещё до обеда. Узрев сборы соседей, засуетились и в стане Идзанаки. К вечеру и они снарядились в новый поход. Лунный серп сиял в чистом небе и словно подмигивал, маня в страну крепких корней.
Сотон покидал Мундаргу вместе с отрядом Пака. Другой бы со стыда сгорел после случая с красавицей Суро. А этот проморгался и даже с видимым удовольствием следил, как девицы поют и танцуют круг костра, исполняя песню «Старик преподносит цветы». Ему нравились откровенно эротические позы и жесты девушек, вместе с прочими зрителями он хохотал над старым пнём, зря растревожившим красавицу. А если на него показывали пальцами, то тщеславно вскакивал и раскланивался. Вскоре всем это изрядно надоело, на него перестали обращать внимание, и песня зажила своей жизнью.
Дичь опять наполнила леса, едва они покинули перевал. И если бы не приближающаяся зима, то тревог бы и вовсе не возникало. Между тем пришла пора алой брусники и кедробоя. По тайге полетели красивые яркие листья. Караваны птиц потянулись на юг. По рекам и озёрам охотники били жирнющих и вкуснейших гусей да уток. Сотон объедался этой вкуснятиной и, поскольку драчёвская сомагонка давно кончилась, экспериментировал с доступной бражкой. Добавлял в неё разные травки, отрезанные яйца маралов и кабанов, чтобы больше не попадать впросак, грибы, пока однажды в отчаянии не накрошил туда мухоморов. Что случилось дальше, он наутро не вспомнил, но проснулся в объятиях красавицы. Она ласково называла его Пугын, а вот своего имени не называла, а Сотон его так и не вспомнил, как ни напрягал чудовищно гудящие с похмелья мозги. На вторую ночь юртаунец повторил испытание чудесной смеси бражки с мухоморами. Очухался на мягкой моховой постельке с другой красоткой. Она тоже обзывала старика Пугыном и ласково гладила его седую бороду. Несостоявшийся хан тупой похмельной башкой понял, что напал на золотую жилу. Девять дней он встречал помирая от употребления эрзац-сомагонки и холодея от восторга, что такие Красавицы не отказывают ему в ласках. Одна досада, что о своих ночных подвигах не помнил он абсолютно ничего, словно удовольствия обладания красотками доставались кому-то другому. А поскольку личным врагом числил он племянника, то сразу решил, что именно Джору крал у него радость очередной победы.
– Так жри дерьмо! – заорал он, зверея от бешенства. – Кусо кураэ! – зачем-то перевёл свой вопль на диалект североармейского языка, к которому невольно привык, путешествуя по землям лесичей вместе с племенем Идзанаки.
(Интересно, что в оставшемся далеко позади краю Высокой тайги Чулмасы, которая первая обозвала Сотона Пугыном, никак не могла успокоиться. Она искала любовника, похожего на зимнего гостя, и понапрасну приставала к местным охотникам. Ни один из них и в подмётки не годился мужику с прозрачным кувшином. Желая повторения той чудесной зимы, когда сутки свивались цепочкой чувственных наслаждений, склёпанной из звенышек бабьего счастья, Чулмасы ночами обшаривала избы со спящими хозяевами, обыскивала охотников, заночевавших у костра, но так и не нашла второго прозрачного кувшина.
Колонна текла, вереница знакомых и полузабытых силуэтов, – печальный парад побед и поражений, и казалось, что ей не будет конца. Пришельцы из иного мира смотрели на полковника без укора и вообще всякого выражения, не делали никаких жестов – приветственных или угрожающих, никто не открывал рта, чтобы попытаться хоть что-то сообщить, высказать одобрение или осуждение, предупредить о грядущих неудачах или намекнуть о возможных радостях. Ничего они ему не сказали, не издали ни звука. Да и о чём тут говорить? Итог недолгой его боевой молодости зримо проплывал перед глазами полководца, полными сухих слёз.
Очнулся Идзанаки на вершине перевала, куда бесчувственно вернулся из страны мёртвой юности, а рядом кричали и плакали и бились в истерике его бойцы. Их утешали сбежавшиеся из обозов жёны и подруги, матери и сёстры.
– Как это было? – спросил Идзанаки у первого встречного, оказавшегося Сотоном.
– С неба упало жёлтое облако, – рассказал тот, кто провёл день ожидая исхода на вершине перевала, – которое накрыло войска. Полдня оно стояло на месте, затем потекло сюда, к вершине, на ходу тая.
– Но вернулись все или кто-то пропал?
– Точно не знаю, но, судя по бабам, никто не исчез.
– Спасибо и на том.
– Кому спасибо-то? – не понял юртаунец.
– Не знаю точно, но скорее всего О-кунинуси.
– А кто это такой? – вытаращил глаза Сотон.
– Дух-хозяин богатой страны.
– Джору, что ли? Самозванец?
– Не знаю, самозванец или нет, но он великий хозяин духов – О-моно-нуси!
– Да какой же он хозяин? Я – настоящий хозяин богатой страны! – закричал в отчаянии несостоявшийся хан. Потом повалился и стал биться в падучей.
Полковник безучастно смотрел на корчившегося в припадке вдохновителя бесславного похода, и ему было ничуть не жалко лживого соблазнителя. Этот человек сорвал с обжитого места несколько тысяч человек, а куда привёл? Можно сказать, что на верную гибель. К чему приводят битвы даже выигранные, Идзанаки сегодня воочию увидел, – к тысячам смертей, своих и врагов, молодых, полных жизненных сил и энергии бойцов. А сколько убитых и покалеченных женщин и детей остаётся, когда по ним случайно прокатится огненное колесо войны? Зачем воевать, зачем плодить новых вдов и сирот?
Ради какой цели покинули красивый и богатый край высокой тайги он, Пак и Омогой? Захватить точно такой же, но чужой кусок земли – вот и вся цель! Вот и все благородные замыслы. А с ними, захватчиками, обращаются достаточно вежливо: не дают напасть, пролить кровь, свою и чужую. Чем больше полковник задумывался, тем ясней была для него чистота помыслов О-кунинуси. А с благородным врагом нужно и обращаться по-благородному. Против колдуна следует отправить колдуна же, пусть они сразятся один на один, лишних жертв не окажется, а победителю достанется богатая страна.
Кого бы послать? Идзанаки крепко задумался. Выбор он остановил на Такэмикадзути. Рождён тот при неясных обстоятельствах. Отцом его называли кто медведя, а кто и друга его – лешего. Такэми носил кличку Фуцу, «удар мечом», за то, что умел превращать свою руку в небесный расширяющийся меч. Таким оружием можно снести голову самому Батюшке, что уж говорить о простом земном колдуне, пусть даже и весьма могущественном.
Но прежде чем посылать Фуцу на поединок, следует направить в Юртаун посла на переговоры. Пусть обсудят условия предстоящей схватки, а то вдруг О-кунинуси откажется биться с Такэми из-за неясности происхождения, незнатности рода либо по каким другим, одному ему ведомым причинам. Только вот кого же послать гонцом-то? Этот вопрос следует обсудить со своим советом, в который входили трое его детей и назначенный на время похода стратегом Омоиканэ. Вождей прочих племён решил он не созывать, видя неготовность Омогоя к схваткам и вопиющую некомпетентность Хёккосе, переходящую в манию величия. Совет решил перенести на завтра, поскольку сегодня к разговору не готов – в голове какая-то каша. Лишь любимой дочурке рассказал о своём решении, и то вяло, без эмоций. Он чувствовал безмерную усталость и боль, скорбел о безвременно ушедших товарищах, вспоминал жуткую, нескончаемую их вереницу.
На совет собралась кучка хмурых людей. Даже Аматэрасу, которая с горы не спускалась, не хотела наступления на Юртаун, остальные же тряслись от ужаса, вспоминая вчерашнюю встречу с прошлым.
– У меня есть план! – бодро сообщил полковник, и все с ожиданием уставились ему в рот.
У них не было даже самой завалящей мыслишки о том, как избежать разгрома, кроме одной, порождённой паникой: бросить всё лишнее и, не оглядываясь, мчаться от Мундарги куда глаза глядят.
– План таков: против О-кунинуси послать другого колдуна. И такой человек у меня на примете имеется!
– Кто ж он, полковник? – спросил стратег. – Назовите его скорей!
– Фуцу с его небесным расширяющимся мечом.
– А-а… Если с мечом, то конечно. Ему и меч в руки.
– Но сперва нужно устроить переговоры об условиях поединка. Кого послать гонцом?
Все опустили глаза и лишь украдкой бросали взгляды друг на друга: вдруг да найдётся такой дурак, который самовольно сунется в гнездо хозяина большой страны? Добровольцев не нашлось, но это лишь усугубляло их участь. Вдруг Идзанаки, пользуясь своим правом главнокомандующего, назначит кого из здесь сидящих? Чтобы поскорей отвести беду от себя и других присутствующих (они начнут протестовать и навалятся на него, ведь он единственный член совета, не имеющий кровного родства с командиром), Омоиканэ выкрикнул кличку Юнца:
– Пусть гонцом идёт Вака-хико!
Юнец был сыном второго полковника – Амацу-кунидама, с которым Идзанаки долго и безуспешно вёл борьбу в краю высокой тайги за право повелевать народом. Только смерть ветерана (весьма тёмное дело, кстати) помогла Идзанаки возглавить племя. Но у сына всё ещё оставались неплохие шансы стать вождём рода. Детки вождя нынешнего прекрасно понимали, что Юнец их главный соперник, поэтому с энтузиазмом поддержали предложение стратега. Омоиканэ быстро сориентировался и безошибочно выбрал кандидата, но на то он и стратег.
– Вака-хико! Вака-хико! – скандировал совет. Послали за Юнцом. Тот явился с оленьим луком и по-особенному оперёнными стрелами. Вежливо поклонился и с любопытством уставился на членов совета. Зачем, мол, звали?
– Знаешь ли… – принялся мямлить стратег, – мы тут посовещались и… мм-э… подумали… Решили, что против О-кунинуси следует выставить другого колдуна. Такой колдун у нас есть, и имя ему – Такэмикадзути.
– А я при чём? – вежливо улыбнулся Вака-хико.
– Но перед… э-э… поединком нужно заслать в котловину гонца…
– Так засылайте.
– Долго перебирали мы разные кандидатуры, вот… Но никак не могли найти… э-э… подходящей. То стар, то родом незнатен, да… И… и…
– И выбрали?
– И выбрали… Тебя!
– А почему меня? – искренне удивился Юнец (он и вправду был самым юным, на год моложе Сусаноо, которому едва исполнилось семнадцать).
– Потому что ты молод и сын полковника Ама-цукунидама. Благородных… э-э… стало быть, корней.
– Что-то в последние годы не часто вспоминали моё происхождение! – ухмыльнулся Вака-хико.
– Кровь, она… себя покажет! – мудро, но непонятно высказался стратег.
– И что же мне делать? Спуститься вниз и показать свою кровь?
– До этого, надеюсь, дело не дойдёт. Ступай в котловину, сынок, – сказал полковник, – отыщи О-кунинуси Джору и договорись, чтобы встретился он в честном поединке с нашим бойцом – Фуцу. Схватка должна происходить у нас на глазах, чтобы мы убедились – ведётся она честно. Мы же, со своей стороны, заверяем, что не станем спускаться с перевала, пока не узрим результата поединка.
Последнего можно было и не говорить. Не нашлось бы сейчас, наверное, ни в одном племени ни одного бойца, который захотел бы спуститься в котловину. Все были слишком напуганы гостями из страны мёртвых.
– Переговорю я с ним, а что дальше? – спросил Юнец.
К удивлению присутствующих, он ни словом, ни жестом не выказал протеста против возложенной на него миссии. Словно был таким уж бесстрашным, что не верил ни в смерть, ни в проклятия.
– А дальше возвращайся и… э-э… сообщи нам о результатах.
– Ладно, схожу. А когда идти?
– Да лучше всего – прямо бы сейчас, – решил полковник.
– Тогда я пошёл, – сказал Вака-хико и вправду пошёл.
Закинул лук за спину и двинулся вниз по дороге. Никакое жёлтое облако на него не падало, и туман снизу не поднимался. Совет и многочисленная толпа зевак стояли на гребне склона и следили за его удаляющейся спиной. Когда он проходил полями, жнецы поднимали головы и вежливо раскланивались с посланцем, а затем снова брались за серпы и аккуратно, чтобы не стрясти зерно на землю, подрезали стебли созревшей пшеницы. У околицы его встретили бабы, переговорили и увели в решётку улиц. Гонец скрылся за конусами юрт и больше не показывался.
Поручение у него, по мнению полковника и совета, было пустяковым, так что они ожидали: Вака-хико вот-вот появится, прямо сейчас. Когда солнце стало клониться к горам, а Юнец так и не показался, они занервничали, но не очень. Решили, что к ночи точно будет. Выкатился месяц, кося серпом зёрна звёзд, но от Вака-хико не было ни слуху ни духу. И наутро весточки от него не поступило, и на второе…
Что могло приключиться с посланцем? Если его убили, то могли бы, по крайней мере, выставить труп на всеобщее обозрение. Тогда хоть как-то прояснилась бы позиция О-кунинуси: переговоров он не желает и убьёт всякого, кто сунется в его границы. А тут все томились от неопределённости. Не знали, что и подумать.
Прошло семь дней. Жнецы за это время собрали урожай и принялись свозить его в амбары – длиннющие дощатые сараи, построенные чуть в стороне от жилищ. Идзанаки дни напролёт напряжённо думал, что же предпринять, как узнать о судьбе гонца. Наконец додумался. На рассвете восьмого велел принести в его походную юрту мудрого говорящего ворона. До полудня обучал фразе: «Почему восемь дней не возвращаешься, не докладываешь, Вака-хико?» Мудрая птица такую простую фразу запомнить не смогла, твердила как дура: «Скоро каркнешь, Како-каро?» Пришлось смириться с такой постановкой важного вопроса. Ворона запустили, самые зоркие разведчики следили за его полётом и доложили полковнику, что птица опустилась среди юрт, но, куда именно, они, разведчики, сообщить не могут.
Ворон вернулся на рассвете и принёс первую и последнюю весточку от Юнца. Но то ли птица перепутала слова, то ли сам Вака-хико не подумал, что его сообщение двусмысленно, звучало оно так: «Скоро крякну, Како-каро».
– Вот-вот сообщит, – перевёл стратег.
– Нет, скоро помрёт, – высказал другую точку зрения средний брат – Цукуёми.
Судили да рядили, а потом решили, что терять нечего, и отправили в котловину давно уже дожидающегося своего часа Фуцу. Тот неторопливо спустился, дошагал до околицы и стал там, понимая, что сейчас сверху за ним следят затаив дыхание тысячи его соратников, близких, родных и просто сочувствующих. Когда из-за конусов юрт показалась процессия, в одном внешне не примечательном человеке из толпы Сотон узнал племянника. Сердце-вещун подсказало.
– Он! Самозванец Джору!
– Который? – спросил полковник.
– Вон-вон-вон!
А который из них – вон? Пришельцы таращили узкие глаза, стараясь не пропустить ни малейшей подробности. Узрели, как картинно Такэмикадзути извлёк меч из ножен и воткнул его рукоятью в дно Иркута. Плескались волны, и создавалось полное впечатление, будто меч плывёт по воде остриём вверх. Фуцу не спеша вошёл в реку и уселся на остриё. И не просто так сел, а ещё и вертелся (в штаны под задницу предварительно была засунута сковородка).
Из толпы вышел некто, не выделяясь ни ростом, ни осанкой, ни красотой одежд, выхватил свой меч необычного голубого цвета, размахнулся и легко, словно соломинку, перерубил им золотистый меч Фуцу. Колдун шлёпнулся в реку, подняв фонтан брызг. Толпа зевак на перевале ахнула. Не то чтобы им было жалко бронзового меча, – небесный-то расширяющийся, тайное оружие Такэмикадзути, оставался при нём! – наблюдателей смутила острота и крепость голубого. Что, если у всех защитников Юртауна такие голубые мечи? Тогда можно считать, что все они тут, наверху, безоружные: соломинка от серпа не защита.
О-кунинуси подал руку Фуцу и помог выбраться из реки. Затем раскланялся и начал своё представление. Необыкновенным голубым оружием он сам себя изрубил на куски. Кровавые ошмётки разлетелись по всему берегу. Пацаны собрали их вместе, да неправильно. Явный труп ожил, но на человека не походил: голова болталась между ног, а ноги были приделаны к плечам. Чудовище погрозило воздетыми в небо ступнями, и ребятню сменили парни постарше. Они поотрывали своему вождю руки-ноги и поменяли их местами. Джору осмотрел конечности, поприседал, попрыгал, помахал руками. Видимо, остался доволен правильной сборкой.
Повернулся к колдуну и что-то ему сказал, тот ответил. Наверное, договаривались об условиях поединка. Фуцу и самозванец двинулись к перевалу, процессия желающих поглазеть на соревнование вблизи устремилась за ними. Остановились у подножия. Подростки подкатили три валуна, выстроили в ряд. О-кунинуси махнул левой рукой так быстро, что за ней остался огненный знак из горящего воздуха, и на месте центрального камня возник стол на одной ножке. Вопреки законам природы он почему-то не падал. Джору сделал ещё пару небрежных жестов, и оставшиеся валуны превратились в два роскошных золочёных трона. Солнечные блики, отражающиеся от ножек и перекладин, заставили кое-кого наверху зажмуриться.
О-кунинуси был великом волшебником, в этом теперь перестали сомневаться даже самые закоренелые скептики. А Джору между тем ладонью предложил противнику усаживаться поудобнее, потом сам плотно устроился на троне и поставил локоть на стол. То же самое проделал и Фуцу. Соперники церемонно раскланялись, а затем скрестили кисти рук. Идзанаки знал план борьбы на руках, но всё же и сам невольно охнул, когда рука соотечественника-колдуна покрылась изморозью и засияла ледяными бликами. Он очень надеялся на нехитрое это колдовство, потому что знал – лёд не гнётся, а значит, ледяную руку повалить невозможно. Не гнётся-то он не гнётся, зато прекрасно тает, понял полковник миг спустя, когда из-под горячей ладони хозяина котловины зацокала капель, а по ледяной руке его ставленника заструились вешние воды. Такэмикадзути заорал так, что его и на перевале услышали, выдернул обожжённую кисть и принялся то махать ею в воздухе, то свирепо дуть на ожог. Первая часть плана провалилась, с горечью отметил вождь. Ничего, есть ещё вторая часть, самая важная.
Фуцу рукою махал, махал, а потом превратил её в блестящий золотой меч. С криком «Кия!» боец перерубил наискосок волшебный стол, ногой отбросил в сторону обломки и бросился на Джору. Тот поднялся с трона и насмешливо смотрел на опускающийся сверху небесный расширяющийся клинок, презрительно не сделал ни малейшей попытки избежать удара. Клинок вошёл в ключицу самозванца и вышел в паху, разрубив напополам. Толпа наверху радостно закричала – их воин победил грозного хозяина большой страны. Все ожидали, что вот сейчас половинки О-кунинуси разойдутся в стороны и рухнут в придорожную пыль, но не тут-то было. Джору остался стоять, успокаивающе махая руками своим подданным и улыбаясь до ушей.
Фуцу вновь бросился на противника и одним ударом срубил ему голову. Но и этот смертельный удар не произвёл на самозванца никакого впечатления. Он всё так же улыбался и махал руками, а после третьего удара, который отсёк верхнюю половину тела от нижней, принялся танцевать. То ли ему надоело демонстрировать неуязвимость, то ли просто веселился. Его соплеменники принялись хлопать в ладоши, отбивая сложный зажигательный ритм. Под него О-кунинуси изгибался и подпрыгивал, кружился вокруг мечника, не удаляясь ни на шаг. Такэмикадзути остервенело махал волшебным оружием, которое беспокоило хозяина страны не больше комариных укусов. Да большинство ударов и не достигало цели, приходилось в пустоту. Впрочем, зрители этого не понимали, они радовались всякой удачной, на их взгляд, атаке, любители зрелищ. Но полковник-то любителем не был и, как профессионал, отмечал неуловимые для посторонних телодвижения. Джору был нечеловечески ловок, и, если бы не три первых удара, намеренно пропущенных, чтобы доказать свою неуязвимость и повергнуть противника в шок, ни один из последующих не коснулся ни волоска.
– Как же так? – огорчилась Аматэрасу, – Фуцу его рубит, рубит, а О-кунинуси пляшет и веселится!
– Да не рубит, – объяснил папаша, – в том-то и дело, что наш колдун впустую месит воздух.
– А как же первые три удара?
– Насчёт первых трёх точно не скажу, но, пожалуй, и они прошли впустую, если Джору умеет так быстро уходить от удара и возвращаться на место сразу же после прохода клинка. Я слыхал о такой способности, но раньше не верил. А сейчас не знаю, что и сказать.
Такэмикадзути махал мечом уже не так быстро, пот стекал с него градом, рубаха потемнела, хоть отжимай, а на лице появилась гримаса отчаяния.
Замедлился и танец хозяина большой страны, совпадая с движениями мечника. Наконец Фуцу окончательно выдохся и бессильным мешком рухнул в пыль. Джору сплясал над ним победный танец, затем склонился и что-то прошептал на ухо. Превратил золочёные троны в валуны, а разрубленный столик – в два обломка и под радостные вопли соплеменников пошагал назад к столице. Не сделал попытки убить противника, хотя имел такую возможность. Видно, решил, что нет чести убивать бездвижного, и даже не притронулся к голубому мечу.
Очнулся колдун на закате. Шатаясь, поднялся и изрубил ни в чём не повинные валуны в крошево. Затем, обесчещенный, хотел вспороть себе живот, но расширяющийся меч превратился в обыкновенную руку. Фуцу низко склонил повинную голову и побрёл к своим, рыдая от унижения.
Полковник дождался его прихода и сочувственно потрепал по голове.
– Будет тебе убиваться-то, – сказал он. – Просто противник оказался не по зубам.
– Я его ни разу не задел, ни разу! – выкрикнул мечник.
– А всем показалось, что первые три удара достигли цели…
– Он уходил!
– …и поверили в неуязвимость. А что толку рубить неуязвимого? Поэтому никто тебя ни в чём не обвиняет. Никому не рассказывай, что ты его не достал. И я не стану. Воин ты хороший, нам такие нужны. А что нарвался на более опытного противника, в том твоей вины нет. Иди отдыхай.
– Спасибо, Идзанаки! – вскричал Фуцу, упал на колени и облобызал руку повелителя.
– А что он тебе сказал напоследок?
– Сказал, чтобы мы шли дальше – на восток. Мол, там каждое из трёх племён найдёт себе край по нраву. Станет основателем великой страны.
К ночному костру, когда полковник после ужина любовался лунным светом, явилась Аматэрасу.
– Я пришла от имени и по поручению всех женщин, – сказала она.
– И чего же они хотят?
– Твердят одно и то же – нужно уходить на восток.
– А почему не на запад?
– Мы оттуда пришли. Позорно подобно собакам возвращаться на пепелища. Нечего искать недоглоданные кости, добудем свежанины.
– Что ж, вполне разумно, – согласился с её доводами Идзанаки. – Только вот с О-кунинуси как быть?
– Я бы его убила, если бы смогла! – горячо выкрикнула любимая дочь. – Не смогла!
– А разве была такая возможность? – заинтересовался полковник.
Дочка внимательно посмотрела ему в лицо, но ничего не ответила. Папаша от греха подальше не стал вдаваться в подробности.
Как говорится:
Коль прядь
Мою со лба отбросишь,
Увидишь – взгляд не отвожу.
Опять
Неправды не скажу,
Коль ни о чём меня не спросишь.
ГЛАВА 21
Джинн в бутылке, Богатое озеро, река Тёмная
Не понимаю – чем Сусанин полякам не угодил?
Моисей
У Пака Хёккосе состоялся почти такой же разговор, как у полковника с Аматэрасу. Только девушек было девять. Они, точно девятихвостая лиса Кумихо, виляли юбками и уговаривали вождя не связываться с великим чародеем Джору, а тихо-мирно отправиться на восток. Там будто бы великаны Чаньин уже налепили острова и горы, украсили их великолепными водопадами, полили цветы душистыми росами и ждут не дождутся, чтобы кто-то пришёл и оценил красоту пейзажа.
У костра Омогоя девиц было всего семь, но галдели они, как семьдесят разряженных девиц.
– Бай! – говорили.
– Пойдём! – говорили.
– На восток! – говорили.
– А что на востоке?
– Страна! – говорили.
– Весны! – говорили.
– И прохлады! – говорили.
– Он что, восток, для вас рыбьим жиром намазан? – удивлялся бай.
Девицы тихо смеялись, словно ручей журчал. За ночь омогойцы потихоньку собрались, чтобы соседей не беспокоить, и чуть свет пустились в путь. И знать не знали, что под покровом ночи племена Пака тоже пакуются, сворачивают юрты. Приладив вьючные мешки, второй отряд отправился на восток ещё до обеда. Узрев сборы соседей, засуетились и в стане Идзанаки. К вечеру и они снарядились в новый поход. Лунный серп сиял в чистом небе и словно подмигивал, маня в страну крепких корней.
Сотон покидал Мундаргу вместе с отрядом Пака. Другой бы со стыда сгорел после случая с красавицей Суро. А этот проморгался и даже с видимым удовольствием следил, как девицы поют и танцуют круг костра, исполняя песню «Старик преподносит цветы». Ему нравились откровенно эротические позы и жесты девушек, вместе с прочими зрителями он хохотал над старым пнём, зря растревожившим красавицу. А если на него показывали пальцами, то тщеславно вскакивал и раскланивался. Вскоре всем это изрядно надоело, на него перестали обращать внимание, и песня зажила своей жизнью.
Дичь опять наполнила леса, едва они покинули перевал. И если бы не приближающаяся зима, то тревог бы и вовсе не возникало. Между тем пришла пора алой брусники и кедробоя. По тайге полетели красивые яркие листья. Караваны птиц потянулись на юг. По рекам и озёрам охотники били жирнющих и вкуснейших гусей да уток. Сотон объедался этой вкуснятиной и, поскольку драчёвская сомагонка давно кончилась, экспериментировал с доступной бражкой. Добавлял в неё разные травки, отрезанные яйца маралов и кабанов, чтобы больше не попадать впросак, грибы, пока однажды в отчаянии не накрошил туда мухоморов. Что случилось дальше, он наутро не вспомнил, но проснулся в объятиях красавицы. Она ласково называла его Пугын, а вот своего имени не называла, а Сотон его так и не вспомнил, как ни напрягал чудовищно гудящие с похмелья мозги. На вторую ночь юртаунец повторил испытание чудесной смеси бражки с мухоморами. Очухался на мягкой моховой постельке с другой красоткой. Она тоже обзывала старика Пугыном и ласково гладила его седую бороду. Несостоявшийся хан тупой похмельной башкой понял, что напал на золотую жилу. Девять дней он встречал помирая от употребления эрзац-сомагонки и холодея от восторга, что такие Красавицы не отказывают ему в ласках. Одна досада, что о своих ночных подвигах не помнил он абсолютно ничего, словно удовольствия обладания красотками доставались кому-то другому. А поскольку личным врагом числил он племянника, то сразу решил, что именно Джору крал у него радость очередной победы.
– Так жри дерьмо! – заорал он, зверея от бешенства. – Кусо кураэ! – зачем-то перевёл свой вопль на диалект североармейского языка, к которому невольно привык, путешествуя по землям лесичей вместе с племенем Идзанаки.
(Интересно, что в оставшемся далеко позади краю Высокой тайги Чулмасы, которая первая обозвала Сотона Пугыном, никак не могла успокоиться. Она искала любовника, похожего на зимнего гостя, и понапрасну приставала к местным охотникам. Ни один из них и в подмётки не годился мужику с прозрачным кувшином. Желая повторения той чудесной зимы, когда сутки свивались цепочкой чувственных наслаждений, склёпанной из звенышек бабьего счастья, Чулмасы ночами обшаривала избы со спящими хозяевами, обыскивала охотников, заночевавших у костра, но так и не нашла второго прозрачного кувшина.