Страница:
– Это не засада, – стараясь не сердиться, стал объяснять командир. – Засада раньше времени не выдаёт себя стрельбой. А эти специально привлекают наше внимание. Зачем?
Разрешить загадку можно было одним способом: разобраться на месте. Полковник свистнул Кремня, не спеша оседлал и приказал вещуну связаться с подсотней скальных ползунов, передать, где станет ждать их.
– Веди, – приказал Сотону и двинулся вслед за ним.
Рядом скакал вещун, штабная дюжина прикрывала тыл. Неподалёку от засевшего противника ущелье раздваивалось, свободный от засады рукав уходил на запад. Можно было тронуться им, и тогда засада осталась бы в тылу, но, похоже, именно этого рогатые и хотели. Охранный полк чем-то мешал противнику. Чона попытался осмыслить ситуацию. Представил, что арьергардные полки противника сдвинулись на восток, а авангард преследователей движется по следам его основной армии практически строго на север. И что? Заслонный полк оказывается не между северной и южной армиями, а утыкается в хвост своим! Вражеский арьергард нападает на незащищённый правый фланг, идущий в походном марше. Пока тот развернётся в боевые порядки, будет нести большие потери. Но если между ними окажется прокладка из заслонного полка, то южным вполне хватит времени на развёртывание. Хитро, но и мы не пальцем деланы.
Придётся драться, решил полковник, сворачивая направо.
Подсотня Сотона сгрудилась под навесом из красного гранита. Дальше начиналась узость, легко простреливаемая сверху. На тропе валялись два коня и разведчик со стрелой в горле.
– Нохой, – полковник глянул на вещуна, – когда подойдут пластуны?
– Уже рядом, – отозвался вещун.
– А что думают те, наверху?
– Считают, что им вполне по силам удержать нас на этом рубеже до ночи.
– Вещуны у них есть?
– Откуда? Это же смертники, кто станет так разбрасываться вещунами?
– Ладно, значит, к встрече с ползунами они подготовиться не смогут.
Чона замолчал, принялся разглядывать скалы, пытаясь отыскать удобные ходы наверх. Отсюда, со дна ущелья, подъём казался невозможным. Зато подоспевшие ползуны имели другое мнение. Они внимательно выслушали задачу, спешились, сложили в заспинные мешки мечи и луки, надели нагрудники с крючьями, зажали в зубах метательные ножи и стали по одному исчезать в расщелинах, словно просачиваясь в камни. Полковник представлял, как они там, на вертикальной стене, отыскивают щели и карманы, вворачивают крючья и сбрасывают друг другу верёвки либо кушаки. Долгое время не доносилось ни звука, лишь однажды сверху сорвалось тело. В полёте ползун не раскрыл рта, молча ударился о камни и навеки затих. Потом наверху послышался шум боя, и на тропу посыпались тела рогатых. Вниз упала верёвка, по ней со свистом спустился подсотник скалолазов и доложил, что путь свободен.
Полковник вскочил на коня и махнул рукой – вперёд. К тому времени у каменных ворот скопилась большая часть полка. Подсотня Сотона устремилась в узость. Двигались по двое, и Чона опасался, что не успеет прикрыть армию от флангового удара. Когда же кончится узость? – беспокоился он, но с вопросами ни к кому не лез, подчинённые знали не больше его. Наконец ущелье раздалось, и полковник остановился, поджидая, когда полк из растянутой кишки превратится в боевую единицу, лишь разведчики ускакали вперёд. Не успели последние конники – хозяйственная дюжина – выбраться на простор, как вещун получил сообщение, что разведчики вышли в тыл противнику, который укрыл в камнях три полка. Вскоре прискакал вестовой с планом местности, нацарапанном на куске бересты. Засада таилась у выхода в долину.
Чона подозвал бригадиров и объяснил боевую задачу. Полк двинулся на врага. К сожалению, скрытно подобраться не удалось. Сотон увидел, что основные силы подтянулись, издал торжествующий клич и кинул свою подсотню в бой. Рогатые развернули лучников, и разведчиков перебили в считанные мгновения. Да и остальным, хотя они успели прорваться и врубиться в засадный отряд, пришлось бы худо при соотношении сил один к трём, но в долину как раз выходила армия южных, её самые боеспособные части. Этих сорвиголов рогатые собирались пропустить и напасть на обозы, и всё бы вышло как по писаному, да не учли северные чонавских пластунов.
Южные войска услышали шум боя и, как волки на овечью отару, набросились на врага. Бежать тем было некуда, и они отчаянно бились, укрываясь за камнями, кружась в базальтовых и гранитных лабиринтах, пока не пал последний воин.
Смелые были ребята, думал полковник, с уважением глядя на мёртвых врагов…
– Чона! Как мы их лихо!
Полковник оглянулся. Из-за серого валуна выбирался Сотон. Коня он потерял, на левой щеке запеклась кровь. Видно, получил мечом по голове, да шлем спас.
– Где твои разведчики? – почти шёпотом, чтобы не сорваться на крик, спросил Чона.
– Бабы новых нарожают, – беспечно ответил брат.
– Новых бойцов ещё вырастить нужно. И научить. Где твои, обученные?
– Так ведь лучники… Рогатых было три полка, а нас всего подсотня…
– Зачем же ты их в бой бросил? Вам бы не орать и не кидаться сломя голову, а скрытно просочиться и снять часовых. И медленно продвигаться вглубь, уничтожая врагов скрытно и бесшумно. Тогда и мы бы напали неожиданно и имели шанс победить, даже если бы не подоспела армия.
– Ну-у, не подумал я, хотел быстрой победы… В другой раз буду умней. Но мы всё равно быстро их разбили!
– Да не мы, Сотон, а полки Свита и Горислава.
– А мы что же – за спинами отсиживались?
– Не знаю, кто отсиживался, но ты-то точно отлёживался.
– Я навернул по рогатому шлему, рог срубил. А у меня рогов нет, вот и оглоушили. И как только мозги, не вышибли?
– Вышибли бы, кабы они у тебя имелись!
– Зато у меня череп крепкий, – ничуть не обиделся старший брат.
Чона свесился с коня и сорвал звезду с плеча Сотона.
– Пойдёшь на кухню помощником кашевара, – решил он.
Разжалованный брательник опешил. Он открыл рот, на глаза навернулись злые слёзы.
– Что ты делаешь, брат? Я – боевой офицер, а ты меня – кашу варить… Любого спроси, всяк скажет, что храбрей меня в полку нет. Потому я и командовал разведкой…
– А теперь командовать некем. Подчинённых ты погубил…
Чона развернул коня и отправился искать трубача. Тот протрубил сигнал штабного сбора, и вскоре среди каменных глыб, укрывающих от зноя, собрались бригадиры, подсотники, вещун, стратег, картографы, запоминалы приказов и охранная гвардия. Подсотники доложили о потерях. Убитых было немного, раненых тоже, но подсотня разведки как боевая единица перестала существовать. А без разведки полк заслона не полк. Из кого набирать новый состав? Где взять бойцов-невидимок, способных растворяться в воздухе, бесследно исчезать на открытой местности?
Подсотники называли имена кандидатов, хотя и жалели отдавать лучших воинов. Но каждый понимал, что без сильной разведки эаслонный полк обречён. С выбором командира подсотни проблемы не было – в подсотники произвели дюжинника Истому, единственного разведчика, не получившего во время расстрела в упор ни царапины. Истому давно нужно было назначить на место Сотона, но полковник тянул с присвоением очередного звания, жалея самолюбие брата.
На закате Чона отклонил приглашения Свита и Горислава: положение армии неопределённое, где находится противник – неизвестно, поэтому не до пирушек. Авангардные полки разбили биваки, а заслонный отправился в поиск. Нужно было прочесать местность посевернее, повосточнее.
Новый подсотник разведки набрал дюжину, будущее ядро невидимок, и отправился в первый рейд. Искали языка. Взошла луна, и в её свете Истома разглядел на старой гари, заросшей осинником в рост человека, странное существо. Волосатый, зеленобородый, похожий на кучу опавших листьев, мужик не был человеком, но имел две руки, две ноги, голову и всё остальное, что присуще разумному существу, даже пуговицы имелись на застёгивающейся справа налево одёжке. Пуговицы, правда, были не костяными и не каменными, а из зелёных еловых шишек.
Истома самолично повязал волосатого, перекинул его поперёк коня и повёз в ставку, потому что на месте допросить не сумел. Лесовик не знал языка или искусно притворялся, издавал звериные звуки да таращил на разведчика зелёные глаза, похожие на два гнилых сучка.
Не будь Истома таким ловким да глазастым, не возьми в плен лемурийца, земная история пошла бы хоть немного, а по-другому. Не возникла бы ещё одна языковая ветка, не появился бы на свет алтайский эпос, единый для монгольских, тюркских, тунгусо-маньчжурских и корейско-японских племён. Но Истома оказался именно таким: свернул незнакомца в бараний рог, связал и повёз в ставку. И с тех пор армия южных потеряла заслонный полк Чоны и не имела о нём никаких сведений, если не считать совершенно нелепых слухов, что отряд попал в местность, где нет ни севера, ни юга, а солнце всходит в любой точке света, только не на востоке.
Едва Истома с дюжиной невидимок выбрался из подроста в покрытые мхом скалы, пленник выскользнул из верёвочных пелён, соскочил на землю и юркнул в щель, куда не пролезла бы даже ящерка. И напрасно потом разведчики шёпотом матерились в гранитную норку, ковыряли камни и взывали к главному божеству – Батюшке. Лесовик исчез, и счастье разведчиков, что они успели отыскать ставку раньше, чем настигла их месть лемурийца. Потому кара лесовика пала не на конкретных пленителей, а на весь полк заслона.
Когда рассвело, ни картографы, ни прочие специалисты по ориентированию, включая звездочётов, не смогли определить, где находится север. Куда бы отряд ни двигался, везде встречал одни и те же приметные камни, деревья, ручьи и тропы. Чонавцы метили стволы, рисовали стрелы направлений наверху высоких скал, куда забирались самые опытные ползуны, но все усилия пропадали втуне. Те же самые значки и затеси следопыты находили даже тогда, когда специально разворачивались и двигались в противоположную сторону. Кто их размножает, поняли только через несколько лет бойцы заблудившегося в Саянах, или, как их обозвали за яркость и многоцветность, в Сарафанных горах, отряда. Вещун временами связывался с другими людьми-передатчиками, но указать своих координат не мог, а потому и не знал – далеко или близко находится полк заслона от основных сил армии южных. Дичи было полно, травы для лошадей тоже, так что от обильного питания люди и животные растолстели и потеряли боевой задор.
Поздней осенью, когда с деревьев опали жёлтые и алые листья и отряд двигался в вихре рыжих игл, сверху посыпался незнакомый южанам белый, холодный пух. И тут стороны света неожиданно обрели направления. Северные склоны обросли мхами, Полярная звезда, Алтан-гадас, заняла на небосводе своё чёткое место, солнце теперь вставало на востоке и заходило именно на западе, а не где попало. Полк находился на возвышенности между двумя горными кряжами в лиственничном лесу. Бесплодные блуждания закончились.
Полковник собрал штаб, после долгих споров командиры решили стать лагерем на зимовку. Строго по линейкам разбили походные шатры, укрыли их ветками пихт, настелили лапник под ноги, но всё равно было нестерпимо холодно. Пришлось думать, как поддерживать огонь прямо в палатках, изобретать жаровни, выкладывать из камней очаги, дырявить крыши шалашей-шатров для выхода дыма. Хорошо, что вокруг шумел лес, и в дровах недостатка не было. Плохо, что отряд состоял из воинов, рождённых в пути и никогда не живших осёдло. Никто не знал кузнечного дела (запасные подковы возили в дорожных сумах хозяйственной дюжины, получая их на передвижных обозных складах), зато каждый был знатоком съедобных растений и целебных трав, умел охотиться, выслеживать добычу и лечить раны – свои и боевых соратников.
Всю зиму чонавцы пили растопленный снег, а питались тем, что добудут отряды охотников. Весной полковник повёл отряд на поиски южной армии, причём двигаться пришлось пешком, потому что почти всю конницу за зиму растеряли: никто не догадался поздней осенью, когда принимали решение стать на зимовку, запасти сена на зиму. Выжили лишь самые мохнатые, мелкие лошади, которые догадались добывать подножный корм, дробя снег копытами. С весной стороны света опять смешались, и за лето воины не встретили никого, кроме волосатых лесовиков с глазами-сучками, в шубах изо мха, листвы и цветов. Ни одного лешего взять в плен не удалось, и поздней осенью заблукавшие мужики снова вышли в долину Мундарги. Там они привычно разбили шатры, восстановили очаги и, вооружившись мечами, принялись резать траву на зиму. Навалили гигантские кучи, но первый же ветер разметал лошадиный корм по всей долине.
Три года подряд Чона пытался отыскать соратников (на третью зиму научились метать стога, закручивая траву так, что стебель сплетался со стеблем, и сложенную копну не мог разнести никакой ветер), затем понял: пора остановиться и подумать об устройстве постоянного поселения. Тем более что здоровые мужчины, старшему из которых исполнилось четверть века, взвыли без женщин. Перетрахали кобыл, маралих и пробовали добраться до медведиц. Медведи были против…
На общем полковом собрании решили составить отряд особого назначения, который будет занят не поисками соратников, они и сами тут мужчины в самом соку, а направится на юг, чтобы найти жён и доставить в Мундаргу. Полотняные походные шатры пришли в негодность, их постановили заменить юртами из звериных шкур и кошмы (родившиеся в пути помнили со времён сопливого детства, как женщины занимались валянием войлока).
В поиск пустились самые опытные разведчики, картографы и следопыты во главе с Истомой и заместителем Сотоном, который утверждал, что баб он нюхом чует, и даже указывал направление, где, по его словам, находится ближайшее женское население. Позднее оказалось, что нюх Сотона не подвёл, только кратчайшее расстояние до лагеря будущих жён проходило по таким непроходимым кручам, что лучше бы поисковикам было заткнуть уши, не слушая глупых распоряжений старшего брата командира, так и лазили понапрасну по скалам, которые умный бы человек обошёл.
Тем временем жители Тункинской котловины у истоков реки Иркут научились обжигать посуду (нашли в горах хорошую глину) и косить сено кинжалами, привязанными к длинным палкам (прообраз косы). Во время сенокоса нечаянно разрушили несколько гнёзд земляных пчёл и попробовали заниматься пчеловодством, соорудив жалящим насекомым замену жилищ из наиболее доступного материала – дерева. Пока рубили ствол, из которого собирались сколотить улей, выяснилось, что и в древесном дупле живут пчёлы. Сколотили-таки деревянный домик и к осени имели несколько литров мёда.
Один охотник наткнулся на солончак и притащил в Мундаргу мешок соли, другой обнаружил бражную яму леших. Когда он с трудом вышел из запоя, то наполнил походный бурдюк бражкой и отнёс любимому командиру. Тот поделился подарком с ближайшим штабным окружением. Чужую яму осушили за неделю, а потом всё лето энтузиасты пытались научиться делать похожий напиток – из малины, смородины, кислицы, брусники. Сахару не было, поэтому бражка получалась совсем слабой либо вовсе прокисала.
Когда ожеребилась пара кобылиц, самые рьяные лошадники поклялись развести табун приспособленных к местным условиям лошадей. Отцами жеребят полковые шутники нарекли Балдая и Кёгёлёна, над выдающимися мужскими данными которых и раньше потешался весь отряд. Мужики от отцовства отказывались.
– Жеребята больше похожи на командирского Кремня, – доказывал свою непричастность Балдай. – Сравните зубы…
– От меня родились бы кентавры, – утверждал Кёгёлён. – Я рукастый, а эти и пальцем не пошевелят…
Аргументы показались весомыми, и шутки как-то сами собой стихли.
Травознатцы отыскали плантации маральего и золотого корня, нашли похожий на женщину женьшень. Правда, жить с ней охотников не нашлось.
Создали бригады по заготовке кедровых орехов, из которых пытались печь кедровые лепёшки. Чай заваривали из листьев брусники, белоголовника, мяты, иван-чая.
За четыре года без централизованного снабжения чонавцы пооборвались и учились шить одежду и обувь из звериных шкур. Лагерь нуждался в кузнецах, но, как взяться за дело, с чего начать, никто не знал.
Отряд Истомы между тем вышел к истокам Эгийн-Гола. Стояла поздняя осень, добирались-то пешком, да всё больше, по настоянию Сотона, по кручам. Двигались на закат, но взяли много южней, чем во время прошлогодних поисков соратников. На восточном берегу озера Хубсугул обнаружился потерянный восемь лет назад обоз. Состоял он примерно из пяти тысяч женщин, детей и стариков-калек, ветеранов Битвы в Пути.
За восемь лет потерянная войсковая единица как-то обустроилась: жили в хорошо ухоженных шатрах и кибитках, сажали пшеницу и овёс, разводили коз и баранов, пасли лошадей. Старики и мальчики занимались охотой и рыболовством. Возглавлял поселение полковник без руки и ноги Моможок.
– Кузнецы есть?
Это был первый вопрос, который задали разведчики, когда увидели непривычно старые или позабыто румяные, безусые лица приозёрных жителей.
– Есть, есть! – наперебой заорали бабы при виде бравой подсотни и принялись вытаскивать из заначек праздничную снедь и кумыс. – У вас – молоты, у нас – наковаленки!
Пришельцев быстро упоили и растащили по шатрам. Назавтра сотонистов принимали другие женщины, послезавтра – следующие. Вояки держались даже с некоторым вызовом: «Умрём, но фронт не опозорим!» Могло случиться, что и навек бы здесь остались: от добра добра не ищут. Но не выдержали бабы детородного возраста, больно уж много их было – около трёх тысяч. Понимая, что очередь до многих дойдёт нескоро, а кое до кого и вовсе ничего не достанется, они собрали митинг и потребовали немедленно свернуть лагерь, сняться с места и как можно стремительнее двинуться в Тункинскую котловину, где даром прокисает семя тысячи здоровых мужиков.
А женихам не больно-то хотелось возвращаться в лагерь с его военной дисциплиной. Тем более что здесь, у истоков реки Эгийн, жили они как у Матушки за пазухой, ходили практически голыми. Точнее, без штанов, которые не успевали надевать. Сотон так и вылез на импровизированную трибуну – без штанов.
– Бабоньки! – надсаживая глотку, вопросил он, потрясая своей гордостью. – Куда же мы пойдём – вот такие? На зиму-то глядя! Поморозим мужское хозяйство! Вам не жалко?
– Жалко такое хозяйство! – согласились женщины.
– Так и вот! Не лучше ли подождать до весны?
Поспорили, поорали, в конце концов согласились, что раньше весны пускаться в путь бессмысленно. И всю зимушку сотонисты пили и блудили. В мае, когда наступило время пускаться в дорогу, Сотон провёл ревизию кибиток, телег, упряжи и конского поголовья. Выяснилось, что за восемь с половиной лет колёса, спицы и оси многих кибиток и прочих повозок погнили, поломались, у коней поотрывались подковы. Как ни суди ни ряди, а пока не проведён ремонт транспорта, до Мундарги не добраться: Но колёса чинить – это не с бабами на кошме развлекаться, тут опыт нужен. Как их починять, как новые делать? Как деревянный хлыст согнуть в колесо? И где брать подковы? Как и из чего их куют? Среди пяти тысяч приозёрных жителей не нашлось ни одного, кто смыслил бы в кузнечных тайнах.
К середине наступившего лета у всех сотонистов родилось по двое-трое детишек, а у Сотона около дюжины. Ему почему-то достались самые красивые обозные бабы.
Самой прекрасной, по всеобщему признанью, была Булган, которую Сотон ласково называл Собольком за роскошные тёмно-каштановые волосы. Но она оказалась бесплодной. Сама сказала. Тогда-то Сотон и решил отдать её замуж за брата Чону.
План его был прост, как у всякого хитрого, но глупого человека: Чона – глава отряда и, вероятно, станет ханом. Но если окажется бездетным, то после его смерти власть перейдёт к старшему брату. И род Сотона станет царским. Старший брат не задумывался: почему это младший вдруг умрёт раньше?
Булган оказалась очень искусной в любви. Знала она три вида поцелуев – простой, подвижный и с касанием рук – и ещё пять дополнительных: прямой, с наклоном, с поворотом, зажатый и крепко зажатый. А один способ был совсем уж секретный – поцелуй провокационный и завлекающий.
Булган ведала четыре основных вида объятий: прикасающиеся, дотрагивающиеся и прижимающиеся. Последние делились на два более интимных: ползущие и «взбирающиеся на дерево». И здесь имелись секретные: «смесь семян сезама и риса» и «объятия воды с молоком».
Знала Соболёк толк в любовных покусываниях, которые назывались «кораллы и драгоценности», «цепочка драгоценностей», «разорванное облако» и «укус кабана». Во время любовной борьбы она издавала шипящие и свистящие звуки: фри (быстрей), фат (медленней), сут (так-так) и плат (плотней), а при приближении оргазма мяукала и бесконечно повторяла «хин» (горькая сладость). Булган умела принимать много обычных поз: «широкое раскрытие», «лоно раскрытое, как зев», «сжимающую» позу и «обвивающую», позу кобылы и краба, а ещё – лотоса. И это не всё, имелись в её арсенале поднимающая, зевающая и прижатая позиции и способы под названием «загонять гвоздь глубже» и «пакет».
Сотон приходил в неистовство от возбуждающих поз – «совокупление с колонной» и «подвешенная», – а терял голову от «двойного совокупления» и «совокупления со стадом коров», которые мы бы назвали групповухой с одним мужчиной. Такие нечаянные радости Соболёк не раз организовывала Сотону по многочисленным просьбам женщин. Удивительно, как Булган сумела запомнить девять мужских способов половых актов (среди них – «сбивание масла») и три женских: «клещи», «ось» и «балансирование». А она их не только помнила, но и активно каждый использовала, да ещё и с вариациями.
Сотон по достоинству оценил любовницу и начал исподволь готовить её на роль будущей жены Чона:
– Станешь ханшей!
За любовными утехами минуло лето, и только к зиме женихи принялись кое-как латать будущий транспорт. Но ко второй весне в подсотне произошёл раскол – примерно половина не пожелала возвращаться к Мундарге, а хотела жить наполовину голыми на реке Эгийн. Каждый к тому времени завёл по четыре-пять жён из тех, кто успел родить детей и имел более или менее покладистый характер. Впрочем, и от других они тоже не отказывались – или крайне редко.
Подбивал людей остаться не кто иной, как подсотник Истома.
– Возьмите себе повозки, что поцелей, или соберите целые из ломаных, – посоветовал он тем, кто решил возвращаться. – Возьмите всё, что пожелаете, нам ничего не нужно. У нас всего и так вдоволь.
В мае разделение завершилось. С Истомой и полусотней остались около семисот женщин, а ещё все дряхлые и калеки, которые боялись не выдержать похода. Не двинулся с места и полковник Моможок, а всего загорать у Хубсугула решили примерно полторы тысячи противников пеших походов.
Много веков спустя они ещё раз разделились, разругавшись настолько, что провожающие на прощание не сказали отбывающим на лодках ни одного доброго слова, а только молча показывали им на немецких знаках, что на путешественников кол забили. Перессорились прямые потомки подсотника Истомы и полковника Моможока. За Полковниковых горой стояло старичьё и люди с ретроградными наклонностями, а Подсотниковых поддерживала молодёжь и авангардисты. Молодость победила бы, но потомки Моможока обладали стратегическими талантами: они тайком изготовили плоты, погрузили на них жён, детей, скот и скарб своих политических противников и пустили вниз по реке. Мужья кинулись догонять родню, спустились до слияния Эгийн с Селенгой и поплыли дальше. Воссоединились и в конце концов добрались до местности, позднее названной Улан-Удэ, где основали поселение и стали прозываться бурятами, а почему – догадайтесь сами. Желательно с трёх раз.
Но мы забежали вперёд, давайте вернёмся в 508 год от Сотворения Мира (по Библии). Сотонисты двинулись назад в Тункинскую котловину восточным берегом озера. Путь был значительно проще, чем во время поисков невест. За три недели вышли со скотом, домочадцами и мычащими в предвкушении любовных утех женщинами и девушками к северной оконечности озера, а через день наткнулись на затеси, сделанные во время прежних бесплодных походов заслонного отряда. Лешие их не трогали, не пытались заблукать. Дело в том, что ле-сунка Ый-ХрЫ-Жъооб вступила в интимную связь с личным составом полка. В контакт она вступала всеми доступными ей способами (а знала их куда больше Булган) и предпочитала групповые: «коза переходит реку», «дождь, намочивший голову», «изнывающая от жажды лягушка». Если Булган знала простой «пакет», то лесунка пользовалась «пакетом, вскрытым на рассвете», «пакетом со сломанной печатью» и «пакетом, прочитанным без вскрытия». «Крепко зажатый» поцелуй она дополнила «засасывающим» и даже «проглатывающим», «провокационный» – «диверсионным», который особенно любили сапёры – подкапыватели и мастера наведения переправ. Кроме покусываний лесунка использовала любовные плевки: «кобра, плюющая на приличия», «верблюдица, плюющая на мнение окружающих» и «чисто, плюнуть некуда». Для любовных развлечений она использовала семь дыр на голове (тех самых, которые считали гиганты для исчисления жизни), восемнадцать на руках-ногах, четыре на их сгибах и ещё всякие разные, включая пупок, который, по её словам (чонавцы научились с пятого на десятое понимать речь лесовиков), вмещал в себя от восьми до восьмидесяти унций орехового масла (кедрового).
Разрешить загадку можно было одним способом: разобраться на месте. Полковник свистнул Кремня, не спеша оседлал и приказал вещуну связаться с подсотней скальных ползунов, передать, где станет ждать их.
– Веди, – приказал Сотону и двинулся вслед за ним.
Рядом скакал вещун, штабная дюжина прикрывала тыл. Неподалёку от засевшего противника ущелье раздваивалось, свободный от засады рукав уходил на запад. Можно было тронуться им, и тогда засада осталась бы в тылу, но, похоже, именно этого рогатые и хотели. Охранный полк чем-то мешал противнику. Чона попытался осмыслить ситуацию. Представил, что арьергардные полки противника сдвинулись на восток, а авангард преследователей движется по следам его основной армии практически строго на север. И что? Заслонный полк оказывается не между северной и южной армиями, а утыкается в хвост своим! Вражеский арьергард нападает на незащищённый правый фланг, идущий в походном марше. Пока тот развернётся в боевые порядки, будет нести большие потери. Но если между ними окажется прокладка из заслонного полка, то южным вполне хватит времени на развёртывание. Хитро, но и мы не пальцем деланы.
Придётся драться, решил полковник, сворачивая направо.
Подсотня Сотона сгрудилась под навесом из красного гранита. Дальше начиналась узость, легко простреливаемая сверху. На тропе валялись два коня и разведчик со стрелой в горле.
– Нохой, – полковник глянул на вещуна, – когда подойдут пластуны?
– Уже рядом, – отозвался вещун.
– А что думают те, наверху?
– Считают, что им вполне по силам удержать нас на этом рубеже до ночи.
– Вещуны у них есть?
– Откуда? Это же смертники, кто станет так разбрасываться вещунами?
– Ладно, значит, к встрече с ползунами они подготовиться не смогут.
Чона замолчал, принялся разглядывать скалы, пытаясь отыскать удобные ходы наверх. Отсюда, со дна ущелья, подъём казался невозможным. Зато подоспевшие ползуны имели другое мнение. Они внимательно выслушали задачу, спешились, сложили в заспинные мешки мечи и луки, надели нагрудники с крючьями, зажали в зубах метательные ножи и стали по одному исчезать в расщелинах, словно просачиваясь в камни. Полковник представлял, как они там, на вертикальной стене, отыскивают щели и карманы, вворачивают крючья и сбрасывают друг другу верёвки либо кушаки. Долгое время не доносилось ни звука, лишь однажды сверху сорвалось тело. В полёте ползун не раскрыл рта, молча ударился о камни и навеки затих. Потом наверху послышался шум боя, и на тропу посыпались тела рогатых. Вниз упала верёвка, по ней со свистом спустился подсотник скалолазов и доложил, что путь свободен.
Полковник вскочил на коня и махнул рукой – вперёд. К тому времени у каменных ворот скопилась большая часть полка. Подсотня Сотона устремилась в узость. Двигались по двое, и Чона опасался, что не успеет прикрыть армию от флангового удара. Когда же кончится узость? – беспокоился он, но с вопросами ни к кому не лез, подчинённые знали не больше его. Наконец ущелье раздалось, и полковник остановился, поджидая, когда полк из растянутой кишки превратится в боевую единицу, лишь разведчики ускакали вперёд. Не успели последние конники – хозяйственная дюжина – выбраться на простор, как вещун получил сообщение, что разведчики вышли в тыл противнику, который укрыл в камнях три полка. Вскоре прискакал вестовой с планом местности, нацарапанном на куске бересты. Засада таилась у выхода в долину.
Чона подозвал бригадиров и объяснил боевую задачу. Полк двинулся на врага. К сожалению, скрытно подобраться не удалось. Сотон увидел, что основные силы подтянулись, издал торжествующий клич и кинул свою подсотню в бой. Рогатые развернули лучников, и разведчиков перебили в считанные мгновения. Да и остальным, хотя они успели прорваться и врубиться в засадный отряд, пришлось бы худо при соотношении сил один к трём, но в долину как раз выходила армия южных, её самые боеспособные части. Этих сорвиголов рогатые собирались пропустить и напасть на обозы, и всё бы вышло как по писаному, да не учли северные чонавских пластунов.
Южные войска услышали шум боя и, как волки на овечью отару, набросились на врага. Бежать тем было некуда, и они отчаянно бились, укрываясь за камнями, кружась в базальтовых и гранитных лабиринтах, пока не пал последний воин.
Смелые были ребята, думал полковник, с уважением глядя на мёртвых врагов…
– Чона! Как мы их лихо!
Полковник оглянулся. Из-за серого валуна выбирался Сотон. Коня он потерял, на левой щеке запеклась кровь. Видно, получил мечом по голове, да шлем спас.
– Где твои разведчики? – почти шёпотом, чтобы не сорваться на крик, спросил Чона.
– Бабы новых нарожают, – беспечно ответил брат.
– Новых бойцов ещё вырастить нужно. И научить. Где твои, обученные?
– Так ведь лучники… Рогатых было три полка, а нас всего подсотня…
– Зачем же ты их в бой бросил? Вам бы не орать и не кидаться сломя голову, а скрытно просочиться и снять часовых. И медленно продвигаться вглубь, уничтожая врагов скрытно и бесшумно. Тогда и мы бы напали неожиданно и имели шанс победить, даже если бы не подоспела армия.
– Ну-у, не подумал я, хотел быстрой победы… В другой раз буду умней. Но мы всё равно быстро их разбили!
– Да не мы, Сотон, а полки Свита и Горислава.
– А мы что же – за спинами отсиживались?
– Не знаю, кто отсиживался, но ты-то точно отлёживался.
– Я навернул по рогатому шлему, рог срубил. А у меня рогов нет, вот и оглоушили. И как только мозги, не вышибли?
– Вышибли бы, кабы они у тебя имелись!
– Зато у меня череп крепкий, – ничуть не обиделся старший брат.
Чона свесился с коня и сорвал звезду с плеча Сотона.
– Пойдёшь на кухню помощником кашевара, – решил он.
Разжалованный брательник опешил. Он открыл рот, на глаза навернулись злые слёзы.
– Что ты делаешь, брат? Я – боевой офицер, а ты меня – кашу варить… Любого спроси, всяк скажет, что храбрей меня в полку нет. Потому я и командовал разведкой…
– А теперь командовать некем. Подчинённых ты погубил…
Чона развернул коня и отправился искать трубача. Тот протрубил сигнал штабного сбора, и вскоре среди каменных глыб, укрывающих от зноя, собрались бригадиры, подсотники, вещун, стратег, картографы, запоминалы приказов и охранная гвардия. Подсотники доложили о потерях. Убитых было немного, раненых тоже, но подсотня разведки как боевая единица перестала существовать. А без разведки полк заслона не полк. Из кого набирать новый состав? Где взять бойцов-невидимок, способных растворяться в воздухе, бесследно исчезать на открытой местности?
Подсотники называли имена кандидатов, хотя и жалели отдавать лучших воинов. Но каждый понимал, что без сильной разведки эаслонный полк обречён. С выбором командира подсотни проблемы не было – в подсотники произвели дюжинника Истому, единственного разведчика, не получившего во время расстрела в упор ни царапины. Истому давно нужно было назначить на место Сотона, но полковник тянул с присвоением очередного звания, жалея самолюбие брата.
На закате Чона отклонил приглашения Свита и Горислава: положение армии неопределённое, где находится противник – неизвестно, поэтому не до пирушек. Авангардные полки разбили биваки, а заслонный отправился в поиск. Нужно было прочесать местность посевернее, повосточнее.
Новый подсотник разведки набрал дюжину, будущее ядро невидимок, и отправился в первый рейд. Искали языка. Взошла луна, и в её свете Истома разглядел на старой гари, заросшей осинником в рост человека, странное существо. Волосатый, зеленобородый, похожий на кучу опавших листьев, мужик не был человеком, но имел две руки, две ноги, голову и всё остальное, что присуще разумному существу, даже пуговицы имелись на застёгивающейся справа налево одёжке. Пуговицы, правда, были не костяными и не каменными, а из зелёных еловых шишек.
Истома самолично повязал волосатого, перекинул его поперёк коня и повёз в ставку, потому что на месте допросить не сумел. Лесовик не знал языка или искусно притворялся, издавал звериные звуки да таращил на разведчика зелёные глаза, похожие на два гнилых сучка.
Не будь Истома таким ловким да глазастым, не возьми в плен лемурийца, земная история пошла бы хоть немного, а по-другому. Не возникла бы ещё одна языковая ветка, не появился бы на свет алтайский эпос, единый для монгольских, тюркских, тунгусо-маньчжурских и корейско-японских племён. Но Истома оказался именно таким: свернул незнакомца в бараний рог, связал и повёз в ставку. И с тех пор армия южных потеряла заслонный полк Чоны и не имела о нём никаких сведений, если не считать совершенно нелепых слухов, что отряд попал в местность, где нет ни севера, ни юга, а солнце всходит в любой точке света, только не на востоке.
Едва Истома с дюжиной невидимок выбрался из подроста в покрытые мхом скалы, пленник выскользнул из верёвочных пелён, соскочил на землю и юркнул в щель, куда не пролезла бы даже ящерка. И напрасно потом разведчики шёпотом матерились в гранитную норку, ковыряли камни и взывали к главному божеству – Батюшке. Лесовик исчез, и счастье разведчиков, что они успели отыскать ставку раньше, чем настигла их месть лемурийца. Потому кара лесовика пала не на конкретных пленителей, а на весь полк заслона.
Когда рассвело, ни картографы, ни прочие специалисты по ориентированию, включая звездочётов, не смогли определить, где находится север. Куда бы отряд ни двигался, везде встречал одни и те же приметные камни, деревья, ручьи и тропы. Чонавцы метили стволы, рисовали стрелы направлений наверху высоких скал, куда забирались самые опытные ползуны, но все усилия пропадали втуне. Те же самые значки и затеси следопыты находили даже тогда, когда специально разворачивались и двигались в противоположную сторону. Кто их размножает, поняли только через несколько лет бойцы заблудившегося в Саянах, или, как их обозвали за яркость и многоцветность, в Сарафанных горах, отряда. Вещун временами связывался с другими людьми-передатчиками, но указать своих координат не мог, а потому и не знал – далеко или близко находится полк заслона от основных сил армии южных. Дичи было полно, травы для лошадей тоже, так что от обильного питания люди и животные растолстели и потеряли боевой задор.
Поздней осенью, когда с деревьев опали жёлтые и алые листья и отряд двигался в вихре рыжих игл, сверху посыпался незнакомый южанам белый, холодный пух. И тут стороны света неожиданно обрели направления. Северные склоны обросли мхами, Полярная звезда, Алтан-гадас, заняла на небосводе своё чёткое место, солнце теперь вставало на востоке и заходило именно на западе, а не где попало. Полк находился на возвышенности между двумя горными кряжами в лиственничном лесу. Бесплодные блуждания закончились.
Полковник собрал штаб, после долгих споров командиры решили стать лагерем на зимовку. Строго по линейкам разбили походные шатры, укрыли их ветками пихт, настелили лапник под ноги, но всё равно было нестерпимо холодно. Пришлось думать, как поддерживать огонь прямо в палатках, изобретать жаровни, выкладывать из камней очаги, дырявить крыши шалашей-шатров для выхода дыма. Хорошо, что вокруг шумел лес, и в дровах недостатка не было. Плохо, что отряд состоял из воинов, рождённых в пути и никогда не живших осёдло. Никто не знал кузнечного дела (запасные подковы возили в дорожных сумах хозяйственной дюжины, получая их на передвижных обозных складах), зато каждый был знатоком съедобных растений и целебных трав, умел охотиться, выслеживать добычу и лечить раны – свои и боевых соратников.
Всю зиму чонавцы пили растопленный снег, а питались тем, что добудут отряды охотников. Весной полковник повёл отряд на поиски южной армии, причём двигаться пришлось пешком, потому что почти всю конницу за зиму растеряли: никто не догадался поздней осенью, когда принимали решение стать на зимовку, запасти сена на зиму. Выжили лишь самые мохнатые, мелкие лошади, которые догадались добывать подножный корм, дробя снег копытами. С весной стороны света опять смешались, и за лето воины не встретили никого, кроме волосатых лесовиков с глазами-сучками, в шубах изо мха, листвы и цветов. Ни одного лешего взять в плен не удалось, и поздней осенью заблукавшие мужики снова вышли в долину Мундарги. Там они привычно разбили шатры, восстановили очаги и, вооружившись мечами, принялись резать траву на зиму. Навалили гигантские кучи, но первый же ветер разметал лошадиный корм по всей долине.
Три года подряд Чона пытался отыскать соратников (на третью зиму научились метать стога, закручивая траву так, что стебель сплетался со стеблем, и сложенную копну не мог разнести никакой ветер), затем понял: пора остановиться и подумать об устройстве постоянного поселения. Тем более что здоровые мужчины, старшему из которых исполнилось четверть века, взвыли без женщин. Перетрахали кобыл, маралих и пробовали добраться до медведиц. Медведи были против…
На общем полковом собрании решили составить отряд особого назначения, который будет занят не поисками соратников, они и сами тут мужчины в самом соку, а направится на юг, чтобы найти жён и доставить в Мундаргу. Полотняные походные шатры пришли в негодность, их постановили заменить юртами из звериных шкур и кошмы (родившиеся в пути помнили со времён сопливого детства, как женщины занимались валянием войлока).
В поиск пустились самые опытные разведчики, картографы и следопыты во главе с Истомой и заместителем Сотоном, который утверждал, что баб он нюхом чует, и даже указывал направление, где, по его словам, находится ближайшее женское население. Позднее оказалось, что нюх Сотона не подвёл, только кратчайшее расстояние до лагеря будущих жён проходило по таким непроходимым кручам, что лучше бы поисковикам было заткнуть уши, не слушая глупых распоряжений старшего брата командира, так и лазили понапрасну по скалам, которые умный бы человек обошёл.
Тем временем жители Тункинской котловины у истоков реки Иркут научились обжигать посуду (нашли в горах хорошую глину) и косить сено кинжалами, привязанными к длинным палкам (прообраз косы). Во время сенокоса нечаянно разрушили несколько гнёзд земляных пчёл и попробовали заниматься пчеловодством, соорудив жалящим насекомым замену жилищ из наиболее доступного материала – дерева. Пока рубили ствол, из которого собирались сколотить улей, выяснилось, что и в древесном дупле живут пчёлы. Сколотили-таки деревянный домик и к осени имели несколько литров мёда.
Один охотник наткнулся на солончак и притащил в Мундаргу мешок соли, другой обнаружил бражную яму леших. Когда он с трудом вышел из запоя, то наполнил походный бурдюк бражкой и отнёс любимому командиру. Тот поделился подарком с ближайшим штабным окружением. Чужую яму осушили за неделю, а потом всё лето энтузиасты пытались научиться делать похожий напиток – из малины, смородины, кислицы, брусники. Сахару не было, поэтому бражка получалась совсем слабой либо вовсе прокисала.
Когда ожеребилась пара кобылиц, самые рьяные лошадники поклялись развести табун приспособленных к местным условиям лошадей. Отцами жеребят полковые шутники нарекли Балдая и Кёгёлёна, над выдающимися мужскими данными которых и раньше потешался весь отряд. Мужики от отцовства отказывались.
– Жеребята больше похожи на командирского Кремня, – доказывал свою непричастность Балдай. – Сравните зубы…
– От меня родились бы кентавры, – утверждал Кёгёлён. – Я рукастый, а эти и пальцем не пошевелят…
Аргументы показались весомыми, и шутки как-то сами собой стихли.
Травознатцы отыскали плантации маральего и золотого корня, нашли похожий на женщину женьшень. Правда, жить с ней охотников не нашлось.
Создали бригады по заготовке кедровых орехов, из которых пытались печь кедровые лепёшки. Чай заваривали из листьев брусники, белоголовника, мяты, иван-чая.
За четыре года без централизованного снабжения чонавцы пооборвались и учились шить одежду и обувь из звериных шкур. Лагерь нуждался в кузнецах, но, как взяться за дело, с чего начать, никто не знал.
Отряд Истомы между тем вышел к истокам Эгийн-Гола. Стояла поздняя осень, добирались-то пешком, да всё больше, по настоянию Сотона, по кручам. Двигались на закат, но взяли много южней, чем во время прошлогодних поисков соратников. На восточном берегу озера Хубсугул обнаружился потерянный восемь лет назад обоз. Состоял он примерно из пяти тысяч женщин, детей и стариков-калек, ветеранов Битвы в Пути.
За восемь лет потерянная войсковая единица как-то обустроилась: жили в хорошо ухоженных шатрах и кибитках, сажали пшеницу и овёс, разводили коз и баранов, пасли лошадей. Старики и мальчики занимались охотой и рыболовством. Возглавлял поселение полковник без руки и ноги Моможок.
– Кузнецы есть?
Это был первый вопрос, который задали разведчики, когда увидели непривычно старые или позабыто румяные, безусые лица приозёрных жителей.
– Есть, есть! – наперебой заорали бабы при виде бравой подсотни и принялись вытаскивать из заначек праздничную снедь и кумыс. – У вас – молоты, у нас – наковаленки!
Пришельцев быстро упоили и растащили по шатрам. Назавтра сотонистов принимали другие женщины, послезавтра – следующие. Вояки держались даже с некоторым вызовом: «Умрём, но фронт не опозорим!» Могло случиться, что и навек бы здесь остались: от добра добра не ищут. Но не выдержали бабы детородного возраста, больно уж много их было – около трёх тысяч. Понимая, что очередь до многих дойдёт нескоро, а кое до кого и вовсе ничего не достанется, они собрали митинг и потребовали немедленно свернуть лагерь, сняться с места и как можно стремительнее двинуться в Тункинскую котловину, где даром прокисает семя тысячи здоровых мужиков.
А женихам не больно-то хотелось возвращаться в лагерь с его военной дисциплиной. Тем более что здесь, у истоков реки Эгийн, жили они как у Матушки за пазухой, ходили практически голыми. Точнее, без штанов, которые не успевали надевать. Сотон так и вылез на импровизированную трибуну – без штанов.
– Бабоньки! – надсаживая глотку, вопросил он, потрясая своей гордостью. – Куда же мы пойдём – вот такие? На зиму-то глядя! Поморозим мужское хозяйство! Вам не жалко?
– Жалко такое хозяйство! – согласились женщины.
– Так и вот! Не лучше ли подождать до весны?
Поспорили, поорали, в конце концов согласились, что раньше весны пускаться в путь бессмысленно. И всю зимушку сотонисты пили и блудили. В мае, когда наступило время пускаться в дорогу, Сотон провёл ревизию кибиток, телег, упряжи и конского поголовья. Выяснилось, что за восемь с половиной лет колёса, спицы и оси многих кибиток и прочих повозок погнили, поломались, у коней поотрывались подковы. Как ни суди ни ряди, а пока не проведён ремонт транспорта, до Мундарги не добраться: Но колёса чинить – это не с бабами на кошме развлекаться, тут опыт нужен. Как их починять, как новые делать? Как деревянный хлыст согнуть в колесо? И где брать подковы? Как и из чего их куют? Среди пяти тысяч приозёрных жителей не нашлось ни одного, кто смыслил бы в кузнечных тайнах.
К середине наступившего лета у всех сотонистов родилось по двое-трое детишек, а у Сотона около дюжины. Ему почему-то достались самые красивые обозные бабы.
Самой прекрасной, по всеобщему признанью, была Булган, которую Сотон ласково называл Собольком за роскошные тёмно-каштановые волосы. Но она оказалась бесплодной. Сама сказала. Тогда-то Сотон и решил отдать её замуж за брата Чону.
План его был прост, как у всякого хитрого, но глупого человека: Чона – глава отряда и, вероятно, станет ханом. Но если окажется бездетным, то после его смерти власть перейдёт к старшему брату. И род Сотона станет царским. Старший брат не задумывался: почему это младший вдруг умрёт раньше?
Булган оказалась очень искусной в любви. Знала она три вида поцелуев – простой, подвижный и с касанием рук – и ещё пять дополнительных: прямой, с наклоном, с поворотом, зажатый и крепко зажатый. А один способ был совсем уж секретный – поцелуй провокационный и завлекающий.
Булган ведала четыре основных вида объятий: прикасающиеся, дотрагивающиеся и прижимающиеся. Последние делились на два более интимных: ползущие и «взбирающиеся на дерево». И здесь имелись секретные: «смесь семян сезама и риса» и «объятия воды с молоком».
Знала Соболёк толк в любовных покусываниях, которые назывались «кораллы и драгоценности», «цепочка драгоценностей», «разорванное облако» и «укус кабана». Во время любовной борьбы она издавала шипящие и свистящие звуки: фри (быстрей), фат (медленней), сут (так-так) и плат (плотней), а при приближении оргазма мяукала и бесконечно повторяла «хин» (горькая сладость). Булган умела принимать много обычных поз: «широкое раскрытие», «лоно раскрытое, как зев», «сжимающую» позу и «обвивающую», позу кобылы и краба, а ещё – лотоса. И это не всё, имелись в её арсенале поднимающая, зевающая и прижатая позиции и способы под названием «загонять гвоздь глубже» и «пакет».
Сотон приходил в неистовство от возбуждающих поз – «совокупление с колонной» и «подвешенная», – а терял голову от «двойного совокупления» и «совокупления со стадом коров», которые мы бы назвали групповухой с одним мужчиной. Такие нечаянные радости Соболёк не раз организовывала Сотону по многочисленным просьбам женщин. Удивительно, как Булган сумела запомнить девять мужских способов половых актов (среди них – «сбивание масла») и три женских: «клещи», «ось» и «балансирование». А она их не только помнила, но и активно каждый использовала, да ещё и с вариациями.
Сотон по достоинству оценил любовницу и начал исподволь готовить её на роль будущей жены Чона:
– Станешь ханшей!
За любовными утехами минуло лето, и только к зиме женихи принялись кое-как латать будущий транспорт. Но ко второй весне в подсотне произошёл раскол – примерно половина не пожелала возвращаться к Мундарге, а хотела жить наполовину голыми на реке Эгийн. Каждый к тому времени завёл по четыре-пять жён из тех, кто успел родить детей и имел более или менее покладистый характер. Впрочем, и от других они тоже не отказывались – или крайне редко.
Подбивал людей остаться не кто иной, как подсотник Истома.
– Возьмите себе повозки, что поцелей, или соберите целые из ломаных, – посоветовал он тем, кто решил возвращаться. – Возьмите всё, что пожелаете, нам ничего не нужно. У нас всего и так вдоволь.
В мае разделение завершилось. С Истомой и полусотней остались около семисот женщин, а ещё все дряхлые и калеки, которые боялись не выдержать похода. Не двинулся с места и полковник Моможок, а всего загорать у Хубсугула решили примерно полторы тысячи противников пеших походов.
Много веков спустя они ещё раз разделились, разругавшись настолько, что провожающие на прощание не сказали отбывающим на лодках ни одного доброго слова, а только молча показывали им на немецких знаках, что на путешественников кол забили. Перессорились прямые потомки подсотника Истомы и полковника Моможока. За Полковниковых горой стояло старичьё и люди с ретроградными наклонностями, а Подсотниковых поддерживала молодёжь и авангардисты. Молодость победила бы, но потомки Моможока обладали стратегическими талантами: они тайком изготовили плоты, погрузили на них жён, детей, скот и скарб своих политических противников и пустили вниз по реке. Мужья кинулись догонять родню, спустились до слияния Эгийн с Селенгой и поплыли дальше. Воссоединились и в конце концов добрались до местности, позднее названной Улан-Удэ, где основали поселение и стали прозываться бурятами, а почему – догадайтесь сами. Желательно с трёх раз.
Но мы забежали вперёд, давайте вернёмся в 508 год от Сотворения Мира (по Библии). Сотонисты двинулись назад в Тункинскую котловину восточным берегом озера. Путь был значительно проще, чем во время поисков невест. За три недели вышли со скотом, домочадцами и мычащими в предвкушении любовных утех женщинами и девушками к северной оконечности озера, а через день наткнулись на затеси, сделанные во время прежних бесплодных походов заслонного отряда. Лешие их не трогали, не пытались заблукать. Дело в том, что ле-сунка Ый-ХрЫ-Жъооб вступила в интимную связь с личным составом полка. В контакт она вступала всеми доступными ей способами (а знала их куда больше Булган) и предпочитала групповые: «коза переходит реку», «дождь, намочивший голову», «изнывающая от жажды лягушка». Если Булган знала простой «пакет», то лесунка пользовалась «пакетом, вскрытым на рассвете», «пакетом со сломанной печатью» и «пакетом, прочитанным без вскрытия». «Крепко зажатый» поцелуй она дополнила «засасывающим» и даже «проглатывающим», «провокационный» – «диверсионным», который особенно любили сапёры – подкапыватели и мастера наведения переправ. Кроме покусываний лесунка использовала любовные плевки: «кобра, плюющая на приличия», «верблюдица, плюющая на мнение окружающих» и «чисто, плюнуть некуда». Для любовных развлечений она использовала семь дыр на голове (тех самых, которые считали гиганты для исчисления жизни), восемнадцать на руках-ногах, четыре на их сгибах и ещё всякие разные, включая пупок, который, по её словам (чонавцы научились с пятого на десятое понимать речь лесовиков), вмещал в себя от восьми до восьмидесяти унций орехового масла (кедрового).