Никто не произнёс ни единого слова после гибели Цимми. Они давно покинули его магический круг, но не переставая думали о нём.
Без Цимми они даже не знали, куда идут. Туннель мог быть и проходом, через который шли гномы Унак-ха, о чём рассказывал им Цимми, но мог быть и старым руслом ледника или, ещё того хуже, вёл в Чёрные Земли. Но их это больше не заботило. Каждый шёл сам по себе, уже за гранью усталости, за гранью надежды. Через какое-то время Фрейр, споткнувшись, выронил меч, но даже не попытался его поднять.
На каждой остановке Ллиэн смотрела на Утера, и её сердце разрывалось, когда она читала на его лице смертельную усталость и опустошение. Его щеки заросли бородой, глаза запали, кожа была серой от грязи, а кожаные доспехи разодраны во многих местах. В нём не осталось ничего от того юного рыцаря, который выезжал из Лота, горделиво приосанившись под восторженными взглядами толпы. Это был лишь крайне изнурённый человек, в котором одна только гордость своим званием королевского рыцаря могла поддерживать жизнь. Он ни разу не пожаловался и ни на шаг не отстал от своих спутников, но Ллиэн знала, что он на пределе своих сил. Фрейр шёл довольно быстро, широкими, в несколько локтей, шагами; она сама, как и все эльфы, обладала гораздо большей выносливостью, чем люди. Но Утёр не смог бы долго продержаться в таком ритме.
Ллиэн очень хотелось замедлить шаг и почаще останавливаться, но им нельзя было терять времени.
Мясо волка давно было съедено, обглодано до костей, и ничего съестного больше не осталось. Сколько времени люди могут продержаться без еды? Ллиэн не знала. Она и сама начинала страдать. Серебряная коль-чуга стала натирать ей плечи, кожаный пояс, на котором висел кинжал, царапал кожу, она была голодна и едва могла идти…
Внезапно Ллиэн резко остановилась. Она почувствовала кожей словно покалывание мельчайших, почти неощутимых иголочек, то, чего ещё не различали глаза и не слышали уши: тонкий писк, царапанье, шелковистый шорох и какое-то волнообразное движение под сводами пещеры.
Утёр натолкнулся на неё, и каким бы слабым ни был произведённый шум, он вызвал какое-то волнение наверху. Послышался шорох крыльев и пронзительный резкий писк, почти на грани слышимости…
– Кто здесь?
Ллиэн прижала ладонь к губам Утера, но было уже поздно. Целая туча летучих мышей сорвалась со сводов пещеры, задевая их крыльями в своём слепом мельтешении вцепляясь коготками в волосы и оставляя тонкие порезы на коже. Утёр прижал Ллиэн к себе, и они оба бросились на землю, закрывая лица руками. Долгое время они лежали неподвижно, иногда вскрикивая от омерзения под проносящимся вихрем отвратительных существ – полуптиц, полукрыс, стараясь не вдыхать их едкий запах, пока наконец те не угомонились. Тогда Ллиэн и Утёр осторожно поднялись, с тревогой прислушиваясь к каждому шороху, и двинулись дальше – сначала осторожно, потом все более уверенно. Утёр с трудом переводил дыхание и уже собирался остановиться, но Фрейр подтолкнул его вперёд.
– Надо идти, уже недолго осталось!
– Да ты-то откуда знаешь, чёрт подери? – простонал рыцарь.
– Летучие мыши не едят камни. По ночам они
вылетают на охоту. Значит, скоро мы выйдем наружу.
– Хорошо, иди, – пробормотал Утёр.
Варвар с проклятием оттолкнул его с дороги и устремился вперёд. Шум его шагов отдавался эхом под сводами пещеры. Утёр бессильно опустился на камни, закрыл глаза и прислонился спиной к стене.
– Я ещё никогда не видела таких ужасных тварей, – прошептала Ллиэн рядом с ним. – А Фрейр, похоже, их не боится… Если ты останешься, я останусь с тобой. Но в таком случае мы оба здесь умрём…
Утёр различил рядом с собой её силуэт, но не мог разглядеть лица. Он погладил её щеку и нежно привлёк к себе. Их губы встретились. Снова, как в Гврагедд Аннвх, когда они поцеловались впервые, язычок Ллиэн коснулся губ рыцаря, слегка раздвигая их. В те времена люди ещё не умели так целоваться. Это было свойственно эльфам, как и всё, что только есть в физической любви нежного и священного. И однако, другой любви они, кажется, не знали. Им были неведомы страсть, клятвы верности и муки отвергнутой любви. Эльфий-ские общины были скорее похожи на кланы диких зверей или стада оленей. И всему, что могло бы ослабить связи внутри общины или заменить их, не было места в их сердцах. Даже любви…
Потом Ллиэн мягко отстранилась и положила свою узкую ладонь на лоб рыцаря.
– Эорл фрофур деоре…
– Нет.
Утёр мягко убрал руку Ллиэн, снова обнял её и погладил по щеке.
– Побереги свою магию, королева… У людей есть более сильная магия…
Он улыбнулся, заметив недоверчивое выражение её лица, и, после некоторого колебания, всё же произнёс это слово:
– Любовь…
На этот раз Ллиэн отвела глаза.
– Знаешь, что говорят у нас? – прошептал он. – Что любовь окрыляет.
Ллиэн приподняла брови, потом слегка нахмурилась, пристальнее вглядываясь в лицо Утера.
– Это иносказание…
Он поднялся и протянул Ллиэн руку, чтобы помочь ей встать. Не размыкая объятий, они отправились дальше по следам Фрейра. Варвар оказался прав.
Вскоре темнота превратилась в сумрак, потом в слабый полусвет. Когда Ллиэн и Утёр наконец вышли из пещеры, свет хмурого зимнего дня показался им ослепительным.
Обнявшись и прижавшись друг к другу, они прошли ещё некоторое расстояние до перелеска, окаймлявшего холмы, и рухнули в траву, покрытую инеем, с наслаждением вдыхая запах земли и мха, запах самой жизни. Они долго лежали в траве, и глаза их понемногу привыкали к дневному свету. Потом Утёр подошёл к кусту боярышника, покрытому крупными красными плодами, и, сорвав полную горсть вместе с листьями, принялся жевать их, словно лесной зверь.
Когда пасмурный день начал угасать, они наконец оставили своё неуютное укрытие в перелеске и спустились с холма сквозь рощицу молодых дубов и заросли папоротника, где стоял аромат деревьев и прелых листьев. Они шли по извилистой, едва заметной тропинке, которая могла быть протоптана и людьми, и дикими кабанами. Между деревьями открывался вид на бесконечную заснеженную равнину. Примерно через час им пришлось остановиться, пока вокруг не стало совсем темно. Они сели на мягкий покров облетевших листьев возле наполовину замёрзшего ручья, глядя в темноту ночи, чтобы не смотреть друг на друга, среди снежного безмолвия. От этого молчания Утера охватывала дрожь, и сердце начинало биться быстрее. И чем дольше оно длилось, тем более невозможными казались любые слова, любые движения.
Потом Ллиэн поднялась и, закрыв лицо потоками чёрных волос, стянула эльфийскую тунику, серебряную кольчугу, замшевые сапожки и тяжёлые браслеты. Утёр, окаменев, прислушивался к лёгкому движению её босых ног по снегу и повернул голову только тогда, когда она бросила в ручей тяжёлый камень, чтобы разбить лёд. Его глаза, привыкшие к темноте, встретились с лукавым взглядом эльфийки, потом почти против воли скользнули по изгибам её плеч, грудей, бёдер и длинных ног – за мгновение до того, как она бросилась в воду.
Она погрузилась в прорубь, на несколько секунд исчезла под водой, а потом вынырнула на другой стороне ручейка, сломав тонкий лёд. Утёр едва видел её, но различил, как она наполовину высунулась из воды, с длинными густыми прядями чёрных волос, прилипшими к коже – такой бледной, такой обнажённой…
– Ты идёшь?
Утёр поспешно сбросил одежду и подошёл к ледяному ручью. Он резко вздрогнул ещё до того, как попробовал ногой воду. Ллиэн расхохоталась.
– Лучше не надо! – закричала она. – Слишком холодная для тебя!
Утёр заколебался, но Ллиэн уже снова нырнула и в следующий миг выскользнула из воды, блестящая и резвая словно рыбка, – прямо возле него. Ему оставалось лишь протянуть к ней руки и обнять.
– Согрей меня, – прошептала она.
Утёр поднял замёрзшую Ллиэн и отнёс на ложе из опавших листьев. Она обхватила рукой его затылок и привлекла к себе, потом резким движением опрокинула его на землю и легла сверху. Утёр задрожал с головы до ног и застучал зубами. Он хотел погладить спину Ллиэн, но она перехватила его руку и опустила её на землю.
– По-моему, это мне придётся тебя согреть, – прошептала она ему на ухо.
Утёр закрыл глаза. Все ещё дрожа, он чувствовал, как тепло тела Ллиэн мало-помалу передаётся ему, в ритме их медленных движений. Её длинные пальцы скользили по его плечам, груди, бёдрам. Он вздрагивал от прикосновений её длинных чёрных волос, её губ и закрывал глаза, испытывая сладкое головокружение, забывая о лесных шорохах и ночном холоде – обо всём, что не было ею. Потом Ллиэн приподнялась и улыбнулась ему. Её бедра раздвинулись, и влажная двустворчатая раковина медленно скользнула к его напряжённому орудию, охватывая его. Утёр, едва не задохнувшись, открыл глаза, но Ллиэн слегка отстранилась. Она больше не улыбалась, пристально и серьёзно глядя на него, не прекращая слегка раскачиваться, словно её бедра двигались сами по себе. От их дыхания в холодный воздух ночи поднимались лёгкие облачка пара, и даже их тела были окутаны этой дымкой. Утёр медленно провёл рукой от живота к груди Ллиэн, обводя кончиками пальцев голубоватый ореол вокруг её сосков.
– Ты так прекрасна! – прошептал он.
– Покажи мне твою любовь.
Он обхватил Ллиэн за талию, слегка приподнял её тело – такое лёгкое и хрупкое – и проник в неё. Это длилось долго. Это было необузданно, лихорадочно, опустошающе. Это было инстинктивным союзом двух тел, созданных одно для другого и наконец нашедших друг друга Это была битва и поражение, откровение и ослепление… Они так и заснули – не размыкая объятий, обнажённые, словно первые любовники на земле.
Проснувшись, Утёр едва удержался от крика. Вокруг грохотали тяжёлые шаги, мелькали факелы, освещая силуэты вооружённых людей и бросая отблески на их стальные доспехи.
Он вскочил одним прыжком, встав между ними и Ллиэн, и тут же послышался чей-то раскатистый хохот.
– Я же говорил! – воскликнул голос, который он сразу же узнал.
– Фрейр!
– Я тебе всегда говорил: ты влюблён!
Варвар, выступивший из толпы своих спутников, протянул ему меховой плащ и снова расхохотался, увидев, что рыцарь покраснел до корней волос. Но Ллиэн тоже расхохоталась, как маленькая девочка, быстро вырвала у него плащ и завернулась в него сама.
– Смертельно влюблён! – с одобрительным видом добавил Фрейр.
Утёр проследил за его взглядом и увидел, что вызвало такой взрыв веселья у варвара. Он подобрал свою тунику и кое-как натянул её на себя.
– Мы вас всю ночь искали, – продолжал Фрейр. – Даже вернулись в пещеру… Пошли! У нас найдётся что поесть и выпить.
Даже не взглянув на Утера, который принялся облачаться в доспехи, чтобы сохранить последние остатки достоинства, Ллиэн подобрала с земли свою одежду и дёрнула Фрейра за рукав.
– Они из твоего разрушенного поселения? – спросила она, глядя на его спутников.
Их было около дюжины – мужчин, женщин и детей. Все, как и Фрейр, одетые в звериные шкуры, они своим телосложением напоминали медведей. Их густые белокурые волосы были заплетены в косички. У большинства из них были шрамы от недавних ран.
– Нет, они не из Скалистого Порога, – ответил Фрейр, – кроме Торна…
Он указал на нескладного подростка, державшего в руке стальную рогатину, который смущённо опустил голову, услышав, что речь идёт о нём.
– Не знаю, как он уцелел, – сказал Фрейр. – Оддон со своей семьёй нашли его в лесу… Остальные пришли из восточных поселений. Это всё, что осталось от жителей Приграничных Земель!
– Может быть, есть и другие?..
Фрейр ожесточённо кивнул.
– Если есть, мы их найдём. И построим город, один-единственный, но сильнее прежних, ещё красивее, чем был Скалистый Порог. И когда они вернутся, мы будем готовы!
Большинство варваров не говорили на общем наречии Свободных народов, но при этих словах их глаза возбуждённо заблестели в свете факелов. Ллиэн плотнее запахнула меховой плащ и улыбнулась Фрейру.
– Мы идём? – спросила она. – Умираю от голода!
Они двинулись в путь и через некоторое время вышли к небольшому лагерю, состоявшему из шалашей, похожих на те, в которых жили эльфы в Гврагедд Аннвх, – всем, кроме размеров. Ни изгороди, ни ворот, ни сторожевого поста. Простые убежища из веток и листьев. Даже не деревня.
Поужинали все вместе, собравшись вокруг костра, на котором жарили оленя, – безмятежные и уверенные в своей силе, словно стая волков. Утёр искоса наблюдал за Фрейром. С тех пор как он нашёл своих соплеменников, это был уже совсем другой человек – словно он вновь почувствовал бремя ответственности за них.
Фрейр перехватил его взгляд, и рыцарь пришёл в замешательство.
– Ты даже не поставил часовых? – задал он первый пришедший на ум вопрос.
– А что защищать? – вопросом ответил Фрейр. – Ты видишь здесь что-то такое, что нуждается в охране?
– По крайней мере, ваши жизни…
Фрейр серьёзно взглянул на него и ответил:
– Когда у человека остаётся только жизнь, не нужно попусту трястись над ней из страха её потерять.
Потом снова улыбнулся и обрушил на плечо Утера мощный удар, как умел только он.
– Не бойся! Этой ночью мои люди будут охранять ваш сон!
И слегка подмигнул, кивнув в сторону Ллиэн.
Вокруг костра раздался дрркный громовой смех. Утёр засмеялся вместе со всеми, но один лишь взгляд, брошенный на Ллиэн, с новой силой пробудил в нём желание.
– Завтра, – продолжал Фрейр, – мы найдём лошадей, когда они придут на водопой. И поедем обратно в Лот.
Ллиэн поднялась, обошла костёр и, опустившись на колени перед варваром, взяла его огромную грубую руку в свою.
– Нет, Фрейр. Ты останешься.
Она с нежностью улыбнулась ему и заговорила с ним на отрывистом наречии варваров Севера. Вскоре остальные разговоры стихли, и все начали прислушиваться к её голосу. Были слышны лишь ночные шорохи и потрескивание костра.
Ллиэн говорила долго. Когда она поднялась, в глазах Фрейра стояли слёзы.
Наконец она протянула руку Утеру и спросила:
– Ты идёшь?
Глава 21
Без Цимми они даже не знали, куда идут. Туннель мог быть и проходом, через который шли гномы Унак-ха, о чём рассказывал им Цимми, но мог быть и старым руслом ледника или, ещё того хуже, вёл в Чёрные Земли. Но их это больше не заботило. Каждый шёл сам по себе, уже за гранью усталости, за гранью надежды. Через какое-то время Фрейр, споткнувшись, выронил меч, но даже не попытался его поднять.
На каждой остановке Ллиэн смотрела на Утера, и её сердце разрывалось, когда она читала на его лице смертельную усталость и опустошение. Его щеки заросли бородой, глаза запали, кожа была серой от грязи, а кожаные доспехи разодраны во многих местах. В нём не осталось ничего от того юного рыцаря, который выезжал из Лота, горделиво приосанившись под восторженными взглядами толпы. Это был лишь крайне изнурённый человек, в котором одна только гордость своим званием королевского рыцаря могла поддерживать жизнь. Он ни разу не пожаловался и ни на шаг не отстал от своих спутников, но Ллиэн знала, что он на пределе своих сил. Фрейр шёл довольно быстро, широкими, в несколько локтей, шагами; она сама, как и все эльфы, обладала гораздо большей выносливостью, чем люди. Но Утёр не смог бы долго продержаться в таком ритме.
Ллиэн очень хотелось замедлить шаг и почаще останавливаться, но им нельзя было терять времени.
Мясо волка давно было съедено, обглодано до костей, и ничего съестного больше не осталось. Сколько времени люди могут продержаться без еды? Ллиэн не знала. Она и сама начинала страдать. Серебряная коль-чуга стала натирать ей плечи, кожаный пояс, на котором висел кинжал, царапал кожу, она была голодна и едва могла идти…
Внезапно Ллиэн резко остановилась. Она почувствовала кожей словно покалывание мельчайших, почти неощутимых иголочек, то, чего ещё не различали глаза и не слышали уши: тонкий писк, царапанье, шелковистый шорох и какое-то волнообразное движение под сводами пещеры.
Утёр натолкнулся на неё, и каким бы слабым ни был произведённый шум, он вызвал какое-то волнение наверху. Послышался шорох крыльев и пронзительный резкий писк, почти на грани слышимости…
– Кто здесь?
Ллиэн прижала ладонь к губам Утера, но было уже поздно. Целая туча летучих мышей сорвалась со сводов пещеры, задевая их крыльями в своём слепом мельтешении вцепляясь коготками в волосы и оставляя тонкие порезы на коже. Утёр прижал Ллиэн к себе, и они оба бросились на землю, закрывая лица руками. Долгое время они лежали неподвижно, иногда вскрикивая от омерзения под проносящимся вихрем отвратительных существ – полуптиц, полукрыс, стараясь не вдыхать их едкий запах, пока наконец те не угомонились. Тогда Ллиэн и Утёр осторожно поднялись, с тревогой прислушиваясь к каждому шороху, и двинулись дальше – сначала осторожно, потом все более уверенно. Утёр с трудом переводил дыхание и уже собирался остановиться, но Фрейр подтолкнул его вперёд.
– Надо идти, уже недолго осталось!
– Да ты-то откуда знаешь, чёрт подери? – простонал рыцарь.
– Летучие мыши не едят камни. По ночам они
вылетают на охоту. Значит, скоро мы выйдем наружу.
– Хорошо, иди, – пробормотал Утёр.
Варвар с проклятием оттолкнул его с дороги и устремился вперёд. Шум его шагов отдавался эхом под сводами пещеры. Утёр бессильно опустился на камни, закрыл глаза и прислонился спиной к стене.
– Я ещё никогда не видела таких ужасных тварей, – прошептала Ллиэн рядом с ним. – А Фрейр, похоже, их не боится… Если ты останешься, я останусь с тобой. Но в таком случае мы оба здесь умрём…
Утёр различил рядом с собой её силуэт, но не мог разглядеть лица. Он погладил её щеку и нежно привлёк к себе. Их губы встретились. Снова, как в Гврагедд Аннвх, когда они поцеловались впервые, язычок Ллиэн коснулся губ рыцаря, слегка раздвигая их. В те времена люди ещё не умели так целоваться. Это было свойственно эльфам, как и всё, что только есть в физической любви нежного и священного. И однако, другой любви они, кажется, не знали. Им были неведомы страсть, клятвы верности и муки отвергнутой любви. Эльфий-ские общины были скорее похожи на кланы диких зверей или стада оленей. И всему, что могло бы ослабить связи внутри общины или заменить их, не было места в их сердцах. Даже любви…
Потом Ллиэн мягко отстранилась и положила свою узкую ладонь на лоб рыцаря.
– Эорл фрофур деоре…
– Нет.
Утёр мягко убрал руку Ллиэн, снова обнял её и погладил по щеке.
– Побереги свою магию, королева… У людей есть более сильная магия…
Он улыбнулся, заметив недоверчивое выражение её лица, и, после некоторого колебания, всё же произнёс это слово:
– Любовь…
На этот раз Ллиэн отвела глаза.
– Знаешь, что говорят у нас? – прошептал он. – Что любовь окрыляет.
Ллиэн приподняла брови, потом слегка нахмурилась, пристальнее вглядываясь в лицо Утера.
– Это иносказание…
Он поднялся и протянул Ллиэн руку, чтобы помочь ей встать. Не размыкая объятий, они отправились дальше по следам Фрейра. Варвар оказался прав.
Вскоре темнота превратилась в сумрак, потом в слабый полусвет. Когда Ллиэн и Утёр наконец вышли из пещеры, свет хмурого зимнего дня показался им ослепительным.
Обнявшись и прижавшись друг к другу, они прошли ещё некоторое расстояние до перелеска, окаймлявшего холмы, и рухнули в траву, покрытую инеем, с наслаждением вдыхая запах земли и мха, запах самой жизни. Они долго лежали в траве, и глаза их понемногу привыкали к дневному свету. Потом Утёр подошёл к кусту боярышника, покрытому крупными красными плодами, и, сорвав полную горсть вместе с листьями, принялся жевать их, словно лесной зверь.
Когда пасмурный день начал угасать, они наконец оставили своё неуютное укрытие в перелеске и спустились с холма сквозь рощицу молодых дубов и заросли папоротника, где стоял аромат деревьев и прелых листьев. Они шли по извилистой, едва заметной тропинке, которая могла быть протоптана и людьми, и дикими кабанами. Между деревьями открывался вид на бесконечную заснеженную равнину. Примерно через час им пришлось остановиться, пока вокруг не стало совсем темно. Они сели на мягкий покров облетевших листьев возле наполовину замёрзшего ручья, глядя в темноту ночи, чтобы не смотреть друг на друга, среди снежного безмолвия. От этого молчания Утера охватывала дрожь, и сердце начинало биться быстрее. И чем дольше оно длилось, тем более невозможными казались любые слова, любые движения.
Потом Ллиэн поднялась и, закрыв лицо потоками чёрных волос, стянула эльфийскую тунику, серебряную кольчугу, замшевые сапожки и тяжёлые браслеты. Утёр, окаменев, прислушивался к лёгкому движению её босых ног по снегу и повернул голову только тогда, когда она бросила в ручей тяжёлый камень, чтобы разбить лёд. Его глаза, привыкшие к темноте, встретились с лукавым взглядом эльфийки, потом почти против воли скользнули по изгибам её плеч, грудей, бёдер и длинных ног – за мгновение до того, как она бросилась в воду.
Она погрузилась в прорубь, на несколько секунд исчезла под водой, а потом вынырнула на другой стороне ручейка, сломав тонкий лёд. Утёр едва видел её, но различил, как она наполовину высунулась из воды, с длинными густыми прядями чёрных волос, прилипшими к коже – такой бледной, такой обнажённой…
– Ты идёшь?
Утёр поспешно сбросил одежду и подошёл к ледяному ручью. Он резко вздрогнул ещё до того, как попробовал ногой воду. Ллиэн расхохоталась.
– Лучше не надо! – закричала она. – Слишком холодная для тебя!
Утёр заколебался, но Ллиэн уже снова нырнула и в следующий миг выскользнула из воды, блестящая и резвая словно рыбка, – прямо возле него. Ему оставалось лишь протянуть к ней руки и обнять.
– Согрей меня, – прошептала она.
Утёр поднял замёрзшую Ллиэн и отнёс на ложе из опавших листьев. Она обхватила рукой его затылок и привлекла к себе, потом резким движением опрокинула его на землю и легла сверху. Утёр задрожал с головы до ног и застучал зубами. Он хотел погладить спину Ллиэн, но она перехватила его руку и опустила её на землю.
– По-моему, это мне придётся тебя согреть, – прошептала она ему на ухо.
Утёр закрыл глаза. Все ещё дрожа, он чувствовал, как тепло тела Ллиэн мало-помалу передаётся ему, в ритме их медленных движений. Её длинные пальцы скользили по его плечам, груди, бёдрам. Он вздрагивал от прикосновений её длинных чёрных волос, её губ и закрывал глаза, испытывая сладкое головокружение, забывая о лесных шорохах и ночном холоде – обо всём, что не было ею. Потом Ллиэн приподнялась и улыбнулась ему. Её бедра раздвинулись, и влажная двустворчатая раковина медленно скользнула к его напряжённому орудию, охватывая его. Утёр, едва не задохнувшись, открыл глаза, но Ллиэн слегка отстранилась. Она больше не улыбалась, пристально и серьёзно глядя на него, не прекращая слегка раскачиваться, словно её бедра двигались сами по себе. От их дыхания в холодный воздух ночи поднимались лёгкие облачка пара, и даже их тела были окутаны этой дымкой. Утёр медленно провёл рукой от живота к груди Ллиэн, обводя кончиками пальцев голубоватый ореол вокруг её сосков.
– Ты так прекрасна! – прошептал он.
– Покажи мне твою любовь.
Он обхватил Ллиэн за талию, слегка приподнял её тело – такое лёгкое и хрупкое – и проник в неё. Это длилось долго. Это было необузданно, лихорадочно, опустошающе. Это было инстинктивным союзом двух тел, созданных одно для другого и наконец нашедших друг друга Это была битва и поражение, откровение и ослепление… Они так и заснули – не размыкая объятий, обнажённые, словно первые любовники на земле.
Проснувшись, Утёр едва удержался от крика. Вокруг грохотали тяжёлые шаги, мелькали факелы, освещая силуэты вооружённых людей и бросая отблески на их стальные доспехи.
Он вскочил одним прыжком, встав между ними и Ллиэн, и тут же послышался чей-то раскатистый хохот.
– Я же говорил! – воскликнул голос, который он сразу же узнал.
– Фрейр!
– Я тебе всегда говорил: ты влюблён!
Варвар, выступивший из толпы своих спутников, протянул ему меховой плащ и снова расхохотался, увидев, что рыцарь покраснел до корней волос. Но Ллиэн тоже расхохоталась, как маленькая девочка, быстро вырвала у него плащ и завернулась в него сама.
– Смертельно влюблён! – с одобрительным видом добавил Фрейр.
Утёр проследил за его взглядом и увидел, что вызвало такой взрыв веселья у варвара. Он подобрал свою тунику и кое-как натянул её на себя.
– Мы вас всю ночь искали, – продолжал Фрейр. – Даже вернулись в пещеру… Пошли! У нас найдётся что поесть и выпить.
Даже не взглянув на Утера, который принялся облачаться в доспехи, чтобы сохранить последние остатки достоинства, Ллиэн подобрала с земли свою одежду и дёрнула Фрейра за рукав.
– Они из твоего разрушенного поселения? – спросила она, глядя на его спутников.
Их было около дюжины – мужчин, женщин и детей. Все, как и Фрейр, одетые в звериные шкуры, они своим телосложением напоминали медведей. Их густые белокурые волосы были заплетены в косички. У большинства из них были шрамы от недавних ран.
– Нет, они не из Скалистого Порога, – ответил Фрейр, – кроме Торна…
Он указал на нескладного подростка, державшего в руке стальную рогатину, который смущённо опустил голову, услышав, что речь идёт о нём.
– Не знаю, как он уцелел, – сказал Фрейр. – Оддон со своей семьёй нашли его в лесу… Остальные пришли из восточных поселений. Это всё, что осталось от жителей Приграничных Земель!
– Может быть, есть и другие?..
Фрейр ожесточённо кивнул.
– Если есть, мы их найдём. И построим город, один-единственный, но сильнее прежних, ещё красивее, чем был Скалистый Порог. И когда они вернутся, мы будем готовы!
Большинство варваров не говорили на общем наречии Свободных народов, но при этих словах их глаза возбуждённо заблестели в свете факелов. Ллиэн плотнее запахнула меховой плащ и улыбнулась Фрейру.
– Мы идём? – спросила она. – Умираю от голода!
Они двинулись в путь и через некоторое время вышли к небольшому лагерю, состоявшему из шалашей, похожих на те, в которых жили эльфы в Гврагедд Аннвх, – всем, кроме размеров. Ни изгороди, ни ворот, ни сторожевого поста. Простые убежища из веток и листьев. Даже не деревня.
Поужинали все вместе, собравшись вокруг костра, на котором жарили оленя, – безмятежные и уверенные в своей силе, словно стая волков. Утёр искоса наблюдал за Фрейром. С тех пор как он нашёл своих соплеменников, это был уже совсем другой человек – словно он вновь почувствовал бремя ответственности за них.
Фрейр перехватил его взгляд, и рыцарь пришёл в замешательство.
– Ты даже не поставил часовых? – задал он первый пришедший на ум вопрос.
– А что защищать? – вопросом ответил Фрейр. – Ты видишь здесь что-то такое, что нуждается в охране?
– По крайней мере, ваши жизни…
Фрейр серьёзно взглянул на него и ответил:
– Когда у человека остаётся только жизнь, не нужно попусту трястись над ней из страха её потерять.
Потом снова улыбнулся и обрушил на плечо Утера мощный удар, как умел только он.
– Не бойся! Этой ночью мои люди будут охранять ваш сон!
И слегка подмигнул, кивнув в сторону Ллиэн.
Вокруг костра раздался дрркный громовой смех. Утёр засмеялся вместе со всеми, но один лишь взгляд, брошенный на Ллиэн, с новой силой пробудил в нём желание.
– Завтра, – продолжал Фрейр, – мы найдём лошадей, когда они придут на водопой. И поедем обратно в Лот.
Ллиэн поднялась, обошла костёр и, опустившись на колени перед варваром, взяла его огромную грубую руку в свою.
– Нет, Фрейр. Ты останешься.
Она с нежностью улыбнулась ему и заговорила с ним на отрывистом наречии варваров Севера. Вскоре остальные разговоры стихли, и все начали прислушиваться к её голосу. Были слышны лишь ночные шорохи и потрескивание костра.
Ллиэн говорила долго. Когда она поднялась, в глазах Фрейра стояли слёзы.
Наконец она протянула руку Утеру и спросила:
– Ты идёшь?
Глава 21
Кошмар
К вечеру второго дня город, охваченный пожарами, стал похож на извергающийся вулкан. Всё пошло скверно с самого начала.
Семья из десяти гномов – отец, мать, их дети и слуги – обычные торговцы, прибывшие в Лот продавать стальные бруски, выкованные в горных кузницах, подверглись нападению монаха с выбритым черепом и толпы фанатиков. Мужчины и женщины, вооружённые чем попало, с безумными глазами и помутнённым рассудком, размахивая факелами и сбивая с ног случайных прохожих, неслись по улицам, вопя, что демоны-гномы погубили ангелов-эльфов, что Бог это увидел и призвал к отмщению.
Никто из убитых гномов не был воином – но они прибыли из Красной Горы, были приземисты и крепки, словно корни деревьев, и неуклюжи, как медведи, и этого было достаточно.
Прежде чем они успели понять, что происходит, какая-то городская кумушка вонзила вилы в их младенца, которому было от силы лет тридцать, и это стало началом ужасающего побоища. Мать ребёнка задушила её собственными могучими руками, прежде чем рухнуть под ударами толпы. Тогда остальные члены семьи наконец вышли из оцепенения (гномы иногда туго соображают) и вооружились теми самыми стальными брусками, которые приехали продавать. Когда схватка закончилась, стены домов, выходившие на узкую улочку, были забрызганы кровью, а на мостовой в кровавых лужах вперемешку лежали тела людей и гномов.
Первый пожар вспыхнул в таверне, когда толпа смутьянов напала на троих гномов из стражи Болдуина. Гномы, облачённые в стальные кирасы, тяжеловооружённые, привычные к сражениям и не расстающиеся со своими тяжёлыми топорами даже во время сна, устроили настоящую бойню, и в конце концов толпа, опьянённая ненавистью, заперла их в таверне и подожгла её, несмотря на ужасные крики раненых и умирающих людей, тоже оставшихся внутри.
В течение дня и последовавшей за ним ночи в городе произошло множество стычек и пожаров. Гномы сплотились в вооружённые отряды, подобно мощным камням, образующим непробиваемые стены. Они с грохотом шли по улицам, круша все на своём пути и устраивая кровавые побоища, волна которых вскоре достигла дворцовых стен. Стража, собравшаяся вокруг Болдуина, заблокировала дворцовое крыло, отведённое для гномов, чтобы их король мог спастись бегством, и взамен каждого убитого гнома сенешаль Горлуа терял своих лучших солдат одного за другим. Казалось, сражения никогда не закончатся, несмотря на потоки крови, заливавшие каменные плиты дворца, несмотря на ужас столкновений в узких коридорах, где гномы расплющивали королевских рыцарей о стены, поскольку те не могли орудовать своими длинными мечами в такой давке. Дрались на ножах и даже голыми руками, забыв о тактике и правилах чести; ожесточение и ненависть пришли на смену отваге.
Трое из двенадцати рыцарей – стражей Великого Совета – погибли бесславной смертью в этих стычках, смысла которых они даже не понимали.
Ещё один, Ульфин, рыцарь немногим старше Утеря, исчез ночью, и его тело так и не нашли. Говорили, что его настолько ужаснула мерзость всего происходящего, что он, предпочитая скорее сохранить честь, чем верность королевской присяге, помог Болдуину бежать из Лота.
К вечеру второго дня в Лоте не осталось ни одного живого гнома.
С высокой башни, на которую могли подниматься только он и сенешаль Горлуа, Пеллегун наблюдал сквозь узкую амбразуру за полыхавшими в городе пожарами. Улицы были заполнены фанатичной толпой, ужасающей и безумной. Начались грабежи и изнасилования. Казалось, сама плоть города разрушается, лишённая души. У дворца выстроилась в боевом порядке целая армия, облачённая в железо и сталь, ждущая лишь знака, чтобы двинуться на завоевание всего мира. Королевство Логр развязало всеобщую войну. Люди, эльфы, гномы… Кошмар начался.
Пеллегун оторвался от мрачного зрелища и подошёл к большому сундуку, окованному железом, вместе с парой кресел, стоявших у очага, составлявшему все убранство комнаты. Он вытащил из-под одежды ключ, висевший на кожаном ремешке у него на шее, и открыл замок. Потом медленно поднял крышку сундука и посмотрел на своё самое драгоценное сокровище, поблёскивающее на фоне тёмного бархата.
Золотой меч, украшенный драгоценными камнями и тонкой резьбой, труд многих поколений золотых дел мастеров.
Меч Нудда, священный талисман гномов, который они называли Каледвх.
Экскалибур.
Вначале они увидели тучу ворон, кружащую в сером небе, словно столб чёрного дыма Потом – множество лошадей, которые свободно паслись вдалеке на равнине. Первый найденный ими мертвец был гномом – он сидел, привалившись спиной к земляной кочке, и его тело было утыкано стрелами. В нескольких туазах от него они увидели тело серого эльфа, почти полностью втоптанное в землю. Утёр обнажил меч, и они пустили лошадей галопом. Зрелище, представшее перед ними, заставило их окаменеть от ужаса.
Насколько хватало глаз, заснеженная равнина была усеяна трупами. Какие-то тёмные фигуры крадучись пробирались тут и там, грабя мёртвых и добивая раненых. Стаи одичавших собак пожирали окоченевшую плоть. На ветру хлопали боевые знамёна, украшенные гербом гномов Чёрной Горы – золотой топор на фоне чёрного щита. Иногда трупы лежали вповалку, образуя мрачные надгробия, ощетинившиеся копьями и стрелами. И надо всем этим стояла глухая зимняя тишина, нарушаемая лишь криками ворон, и плыл густой запах разложения.
Ллиэн в отчаянии закричала и, пришпорив коня, поскакала через поле битвы. Она неслась, не разбирая дороги, по застывшему от холода лицу катились слёзы. Мародёры разбегались при её приближении, согнувшись под грузом награбленного, собаки отходили к другим трупам и скалили зубы. Достигнув конца поля, там, где снег уже не был красным от крови, Ллиэн натянула поводья коня и соскочила на землю ещё до того, как он остановился. Утёр нашёл её распростёртой на земле – она упала лицом в снег, и тело её сотрясалось от рыданий. Он медленно спустился с коня, подошёл к ней, обнял за плечи и приподнял. Ллиэн прижалась к нему, все ещё плача, и он подумал, что никогда не видел её такой – слабой, растерянной, дрожащей… Такой человечной.
Он помог ей сесть на своего собственного коня, которого держал за поводья. Конь Ллиэн умчался далеко за пределы поля битвы.
Они ещё раз объехали ужасную бойню в поисках выживших, но, кроме одного эльфа с обезображенным ударом топора лицом, который захлёбывался кровью в предсмертных судорогах, все остальные были мертвы, и их тела уже окоченели.
Наступила ночь, но они все ещё искали, освещая себе путь факелами.
Они нашли короля Рассуля и его приближённого, Ас-сана, в неглубокой расселине, оставшихся вместе и после смерти, окружённых многочисленными телами гномов, кровь которых застыла тёмными лужами в снегу и грязи. Они узнали серых эльфов из Гврагедд Аннвх – почти все лежали здесь рядом со своими собратьями. А на всех убитых гномах были доспехи и плащи армии Чёрной Горы…
– Рогор! – с ненавистью прошептал Утёр. – Это моя вина… Я должен был позволить тебе его убить, там, на болотах…
– Может быть, ещё есть надежда, – слабо проговорила Ллиэн. – Здесь нет ни одного из Высоких эльфов и ни одного гнома, кроме гномов Чёрной Горы… Война ещё не охватила все народы. Нужно возвращаться в Лот. Я должна поговорить с Ллэндоном, и тебе тоже нужно рассказать королю Пеллегуну обо всём, что ты видел. Болдуин его послушает. Наверняка…
Ллиэн замолчала. Она вдруг ощутила какую-то странную слабость. Она несколько раз глубоко вдохнула холодный воздух и, подняв с земли горсть снега, растёрла себе лицо. Вот тогда она его и увидела. Мужчина-ребёнок с белыми волосами, в длинном синем балахоне, опирающийся на простой железный посох, смотрел на неё с высоты небольшого холма и улыбался. Тот самый человек, которого она видела на берегу озера. Которого заметила позже, при выезде из Лота. Которого до сих пор никто не мог увидеть, кроме неё.
Но Утёр тоже видел его и тоже ощущал странное недомогание. Он обнажил меч и встал между королевой и этим необычным человеком, подняв левой рукой факел, чтобы лучше его разглядеть.
– Кто ты? – спросил он.
– Меня зовут Мирддин, – ответил тот удивительно юным голосом и слегка иронично кивнул головой – это можно было принять за приветствие, но Утеру показалось, что незнакомец насмехается над ним.
– Чего ты хочешь?
– «Чего ты хочешь?» – передразнил он. – Почему ты думаешь, что я от тебя чего-то хочу, Утёр? Потому что тебе кажется, что ты можешь быть для меня чем-то полезным? Ты, не выполнивший свою миссию, ты, не сумевший предотвратить эту ужасную резню?
Кровь бросилась в лицо Утера. Он не отваживался взглянуть на Ллиэн, но чувствовал на себе её взгляд. Неужели она тоже считает, что всё произошло по его вине?
– Слишком рано, Утёр, – продолжал Мирддин. – И потом, ты ещё всего лишь человек.
И он рассмеялся звонким смехом, похожим на детский, – радостным и совершенно неуместным посреди поля, усеянного трупами.
Ллиэн, застыв от изумления, смотрела на него, и наконец какая-то догадка промелькнула в её сознании.
– Это не человек, – прошептала она, – но и не эльф. Возможно, в нём есть что-то от того и другого…
– Ты права, – ответил Мирддин. – Я – ни то и ни другое. Я всего лишь сын эльфийки и человека… Идите за мной.
– Это невозможно, – пробормотал Утёр. – От людей и эльфов дети не рождаются!
– Но я ведь существую, ты же видишь! Эка невидаль… К тому же я скоро буду не одинок.
Он с улыбкой указал на живот Ллиэн.
– Ты подаришь жизнь дочери, которую люди назовут Морганой. Но это будет не то имя, которое ты ей дашь…
Утёр и Ллиэн переглянулись, и в их глазах поочерёдно отразились изумление, восхищение, любовь, страх – по мере того, как слова странного предсказателя проникали в их сознание.
– Не возвращайтесь в Лот, прошу вас, – настой чиво произнёс Мирддин. – Вы потерпите неудачу, ибо это предрешено. Вы должны спастись, и только ваше спасение может помешать полной победе людей.
Кровь Утера снова закипела.
– Какая ещё победа людей? – закричал он. – Где ты видишь людей? Посмотри вокруг! Посмотри на эту…
Он обвёл рукой поле сражения.
– …эту бойню! Здесь только эльфы и гномы. Нам не остаётся ничего другого, как попытаться спасти остальных!
Мирддин опять разразился своим неестественным, раздражающим смехом.
– «Не остаётся ничего другого!» – повторил он, так похоже передразнивая Утера, что Ллиэн невольно улыбнулась, и это окончательно вывело рыцаря из себя. Но Мирддин сделал рукой успокаивающий жест.
– Прости меня, Утёр. Конечно, в этом нет ничего смешного. Но, видишь ли, люди…
Он замолчал, словно ему на ум пришла какая-то неожиданная мысль.
– Да, в самом деле, – прошептал он. – Ты всего лишь человек. Но однажды ты станешь таким, как я, и тогда ты сможешь понять…
Потом он обернулся к Ллиэн и продолжал:
– Люди всегда всего боятся. Грома, молнии, бури, леса, гор… И все, чего они боятся, они обожествляют: Солнце, звезды, большие деревья и камни. Вот почему они начали чтить единственного Бога. Он один заменил всех остальных, Он одновременно Отец и Сын, Он на небе и в душе. Это как раз то, чего им не хватает, понимаешь? Одной-единственной, простой силы, одного-единственного объяснения всего, что происходит во Вселенной, всех её тайн… Идите за мной, мне нужно показать вам кое-что.
На этот раз они повиновались, невольно поддавшись власти этого голоса, звонкого и могущественного одновременно. Ни Утёр, ни Ллиэн больше не чувствовали той необъяснимой слабости, которая охватила их при его появлении. Они медленно поднимались на холм, держась за руки.
Вблизи Мирддин действительно казался ребёнком – определить его настоящий возраст было невозможно. Его кожа не была голубоватой, как у эльфов, но в то же время необыкновенно бледной и такой тонкой, что казалась почти прозрачной. Волосы были белыми – не седыми, как у стариков, а абсолютно белыми, без малейшего блеска, словно его голову покрывал снег. И на фоне этой белизны сияли ярко-зелёные, золотисто поблёскивающие глаза, такие же, как у Ллиэн.
– Вы должны были потерпеть поражение, чтобы началась настоящая война, – снова заговорил он глядя на Утера. – И в этом поражении нет ничего позорного, потому что это именно то, чего все ждут, потому что все вас обманули, потому что и сама ваша миссия изначально была предательством. Конечно, ты можешь попытаться сохранить мир, но ты потерпишь неудачу, Утёр, и тогда твой крах будет окончательным. Если вы вернётесь в Лот, вы погибнете, и тогда надежда уйдёт навсегда. Эльфы, гномы и даже монстры исчезнут в сумраке времён, как далёкая легенда, и когда-нибудь сами их имена будут позабыты, лишённые смысла, и никто в целом свете не будет верить в их существование… Взгляните.
Увлекая их за собой, он быстро преодолел последние несколько туазов, отделявшие их от вершины холма. Вдалеке над горизонтом пылало зарево пожара.
– Это Лот, – коротко произнёс он.
Город был охвачен пламенем, и казалось, что сердца людей пылают неугасимой ненавистью, способной сжечь все королевство.
– Никто, кроме людей, не смог бы устроить этот пожар, – сказал Мирддин. – И только человек сможет его погасить. Человек, осенённый дыханием дракона…
Он взглянул на Утера и Ллиэн, и на мгновение его безмятежные детские черты омрачила глубокая печаль. Но рыцарь, не отрывавший глаз от зарева, этого не заметил.
– Конечно, ещё слишком рано, – добавил мужчина-ребёнок.
И внезапно бросился вниз по склону, исчезая в сумраке ночи.
– Мирддин! – закричал Утёр.
Откуда-то из сумерек, окутавших заснеженную землю, до него донёсся голос:
– Только эльфы называют меня Мирддин… А люди – Мерлин.
Семья из десяти гномов – отец, мать, их дети и слуги – обычные торговцы, прибывшие в Лот продавать стальные бруски, выкованные в горных кузницах, подверглись нападению монаха с выбритым черепом и толпы фанатиков. Мужчины и женщины, вооружённые чем попало, с безумными глазами и помутнённым рассудком, размахивая факелами и сбивая с ног случайных прохожих, неслись по улицам, вопя, что демоны-гномы погубили ангелов-эльфов, что Бог это увидел и призвал к отмщению.
Никто из убитых гномов не был воином – но они прибыли из Красной Горы, были приземисты и крепки, словно корни деревьев, и неуклюжи, как медведи, и этого было достаточно.
Прежде чем они успели понять, что происходит, какая-то городская кумушка вонзила вилы в их младенца, которому было от силы лет тридцать, и это стало началом ужасающего побоища. Мать ребёнка задушила её собственными могучими руками, прежде чем рухнуть под ударами толпы. Тогда остальные члены семьи наконец вышли из оцепенения (гномы иногда туго соображают) и вооружились теми самыми стальными брусками, которые приехали продавать. Когда схватка закончилась, стены домов, выходившие на узкую улочку, были забрызганы кровью, а на мостовой в кровавых лужах вперемешку лежали тела людей и гномов.
Первый пожар вспыхнул в таверне, когда толпа смутьянов напала на троих гномов из стражи Болдуина. Гномы, облачённые в стальные кирасы, тяжеловооружённые, привычные к сражениям и не расстающиеся со своими тяжёлыми топорами даже во время сна, устроили настоящую бойню, и в конце концов толпа, опьянённая ненавистью, заперла их в таверне и подожгла её, несмотря на ужасные крики раненых и умирающих людей, тоже оставшихся внутри.
В течение дня и последовавшей за ним ночи в городе произошло множество стычек и пожаров. Гномы сплотились в вооружённые отряды, подобно мощным камням, образующим непробиваемые стены. Они с грохотом шли по улицам, круша все на своём пути и устраивая кровавые побоища, волна которых вскоре достигла дворцовых стен. Стража, собравшаяся вокруг Болдуина, заблокировала дворцовое крыло, отведённое для гномов, чтобы их король мог спастись бегством, и взамен каждого убитого гнома сенешаль Горлуа терял своих лучших солдат одного за другим. Казалось, сражения никогда не закончатся, несмотря на потоки крови, заливавшие каменные плиты дворца, несмотря на ужас столкновений в узких коридорах, где гномы расплющивали королевских рыцарей о стены, поскольку те не могли орудовать своими длинными мечами в такой давке. Дрались на ножах и даже голыми руками, забыв о тактике и правилах чести; ожесточение и ненависть пришли на смену отваге.
Трое из двенадцати рыцарей – стражей Великого Совета – погибли бесславной смертью в этих стычках, смысла которых они даже не понимали.
Ещё один, Ульфин, рыцарь немногим старше Утеря, исчез ночью, и его тело так и не нашли. Говорили, что его настолько ужаснула мерзость всего происходящего, что он, предпочитая скорее сохранить честь, чем верность королевской присяге, помог Болдуину бежать из Лота.
К вечеру второго дня в Лоте не осталось ни одного живого гнома.
С высокой башни, на которую могли подниматься только он и сенешаль Горлуа, Пеллегун наблюдал сквозь узкую амбразуру за полыхавшими в городе пожарами. Улицы были заполнены фанатичной толпой, ужасающей и безумной. Начались грабежи и изнасилования. Казалось, сама плоть города разрушается, лишённая души. У дворца выстроилась в боевом порядке целая армия, облачённая в железо и сталь, ждущая лишь знака, чтобы двинуться на завоевание всего мира. Королевство Логр развязало всеобщую войну. Люди, эльфы, гномы… Кошмар начался.
Пеллегун оторвался от мрачного зрелища и подошёл к большому сундуку, окованному железом, вместе с парой кресел, стоявших у очага, составлявшему все убранство комнаты. Он вытащил из-под одежды ключ, висевший на кожаном ремешке у него на шее, и открыл замок. Потом медленно поднял крышку сундука и посмотрел на своё самое драгоценное сокровище, поблёскивающее на фоне тёмного бархата.
Золотой меч, украшенный драгоценными камнями и тонкой резьбой, труд многих поколений золотых дел мастеров.
Меч Нудда, священный талисман гномов, который они называли Каледвх.
Экскалибур.
Вначале они увидели тучу ворон, кружащую в сером небе, словно столб чёрного дыма Потом – множество лошадей, которые свободно паслись вдалеке на равнине. Первый найденный ими мертвец был гномом – он сидел, привалившись спиной к земляной кочке, и его тело было утыкано стрелами. В нескольких туазах от него они увидели тело серого эльфа, почти полностью втоптанное в землю. Утёр обнажил меч, и они пустили лошадей галопом. Зрелище, представшее перед ними, заставило их окаменеть от ужаса.
Насколько хватало глаз, заснеженная равнина была усеяна трупами. Какие-то тёмные фигуры крадучись пробирались тут и там, грабя мёртвых и добивая раненых. Стаи одичавших собак пожирали окоченевшую плоть. На ветру хлопали боевые знамёна, украшенные гербом гномов Чёрной Горы – золотой топор на фоне чёрного щита. Иногда трупы лежали вповалку, образуя мрачные надгробия, ощетинившиеся копьями и стрелами. И надо всем этим стояла глухая зимняя тишина, нарушаемая лишь криками ворон, и плыл густой запах разложения.
Ллиэн в отчаянии закричала и, пришпорив коня, поскакала через поле битвы. Она неслась, не разбирая дороги, по застывшему от холода лицу катились слёзы. Мародёры разбегались при её приближении, согнувшись под грузом награбленного, собаки отходили к другим трупам и скалили зубы. Достигнув конца поля, там, где снег уже не был красным от крови, Ллиэн натянула поводья коня и соскочила на землю ещё до того, как он остановился. Утёр нашёл её распростёртой на земле – она упала лицом в снег, и тело её сотрясалось от рыданий. Он медленно спустился с коня, подошёл к ней, обнял за плечи и приподнял. Ллиэн прижалась к нему, все ещё плача, и он подумал, что никогда не видел её такой – слабой, растерянной, дрожащей… Такой человечной.
Он помог ей сесть на своего собственного коня, которого держал за поводья. Конь Ллиэн умчался далеко за пределы поля битвы.
Они ещё раз объехали ужасную бойню в поисках выживших, но, кроме одного эльфа с обезображенным ударом топора лицом, который захлёбывался кровью в предсмертных судорогах, все остальные были мертвы, и их тела уже окоченели.
Наступила ночь, но они все ещё искали, освещая себе путь факелами.
Они нашли короля Рассуля и его приближённого, Ас-сана, в неглубокой расселине, оставшихся вместе и после смерти, окружённых многочисленными телами гномов, кровь которых застыла тёмными лужами в снегу и грязи. Они узнали серых эльфов из Гврагедд Аннвх – почти все лежали здесь рядом со своими собратьями. А на всех убитых гномах были доспехи и плащи армии Чёрной Горы…
– Рогор! – с ненавистью прошептал Утёр. – Это моя вина… Я должен был позволить тебе его убить, там, на болотах…
– Может быть, ещё есть надежда, – слабо проговорила Ллиэн. – Здесь нет ни одного из Высоких эльфов и ни одного гнома, кроме гномов Чёрной Горы… Война ещё не охватила все народы. Нужно возвращаться в Лот. Я должна поговорить с Ллэндоном, и тебе тоже нужно рассказать королю Пеллегуну обо всём, что ты видел. Болдуин его послушает. Наверняка…
Ллиэн замолчала. Она вдруг ощутила какую-то странную слабость. Она несколько раз глубоко вдохнула холодный воздух и, подняв с земли горсть снега, растёрла себе лицо. Вот тогда она его и увидела. Мужчина-ребёнок с белыми волосами, в длинном синем балахоне, опирающийся на простой железный посох, смотрел на неё с высоты небольшого холма и улыбался. Тот самый человек, которого она видела на берегу озера. Которого заметила позже, при выезде из Лота. Которого до сих пор никто не мог увидеть, кроме неё.
Но Утёр тоже видел его и тоже ощущал странное недомогание. Он обнажил меч и встал между королевой и этим необычным человеком, подняв левой рукой факел, чтобы лучше его разглядеть.
– Кто ты? – спросил он.
– Меня зовут Мирддин, – ответил тот удивительно юным голосом и слегка иронично кивнул головой – это можно было принять за приветствие, но Утеру показалось, что незнакомец насмехается над ним.
– Чего ты хочешь?
– «Чего ты хочешь?» – передразнил он. – Почему ты думаешь, что я от тебя чего-то хочу, Утёр? Потому что тебе кажется, что ты можешь быть для меня чем-то полезным? Ты, не выполнивший свою миссию, ты, не сумевший предотвратить эту ужасную резню?
Кровь бросилась в лицо Утера. Он не отваживался взглянуть на Ллиэн, но чувствовал на себе её взгляд. Неужели она тоже считает, что всё произошло по его вине?
– Слишком рано, Утёр, – продолжал Мирддин. – И потом, ты ещё всего лишь человек.
И он рассмеялся звонким смехом, похожим на детский, – радостным и совершенно неуместным посреди поля, усеянного трупами.
Ллиэн, застыв от изумления, смотрела на него, и наконец какая-то догадка промелькнула в её сознании.
– Это не человек, – прошептала она, – но и не эльф. Возможно, в нём есть что-то от того и другого…
– Ты права, – ответил Мирддин. – Я – ни то и ни другое. Я всего лишь сын эльфийки и человека… Идите за мной.
– Это невозможно, – пробормотал Утёр. – От людей и эльфов дети не рождаются!
– Но я ведь существую, ты же видишь! Эка невидаль… К тому же я скоро буду не одинок.
Он с улыбкой указал на живот Ллиэн.
– Ты подаришь жизнь дочери, которую люди назовут Морганой. Но это будет не то имя, которое ты ей дашь…
Утёр и Ллиэн переглянулись, и в их глазах поочерёдно отразились изумление, восхищение, любовь, страх – по мере того, как слова странного предсказателя проникали в их сознание.
– Не возвращайтесь в Лот, прошу вас, – настой чиво произнёс Мирддин. – Вы потерпите неудачу, ибо это предрешено. Вы должны спастись, и только ваше спасение может помешать полной победе людей.
Кровь Утера снова закипела.
– Какая ещё победа людей? – закричал он. – Где ты видишь людей? Посмотри вокруг! Посмотри на эту…
Он обвёл рукой поле сражения.
– …эту бойню! Здесь только эльфы и гномы. Нам не остаётся ничего другого, как попытаться спасти остальных!
Мирддин опять разразился своим неестественным, раздражающим смехом.
– «Не остаётся ничего другого!» – повторил он, так похоже передразнивая Утера, что Ллиэн невольно улыбнулась, и это окончательно вывело рыцаря из себя. Но Мирддин сделал рукой успокаивающий жест.
– Прости меня, Утёр. Конечно, в этом нет ничего смешного. Но, видишь ли, люди…
Он замолчал, словно ему на ум пришла какая-то неожиданная мысль.
– Да, в самом деле, – прошептал он. – Ты всего лишь человек. Но однажды ты станешь таким, как я, и тогда ты сможешь понять…
Потом он обернулся к Ллиэн и продолжал:
– Люди всегда всего боятся. Грома, молнии, бури, леса, гор… И все, чего они боятся, они обожествляют: Солнце, звезды, большие деревья и камни. Вот почему они начали чтить единственного Бога. Он один заменил всех остальных, Он одновременно Отец и Сын, Он на небе и в душе. Это как раз то, чего им не хватает, понимаешь? Одной-единственной, простой силы, одного-единственного объяснения всего, что происходит во Вселенной, всех её тайн… Идите за мной, мне нужно показать вам кое-что.
На этот раз они повиновались, невольно поддавшись власти этого голоса, звонкого и могущественного одновременно. Ни Утёр, ни Ллиэн больше не чувствовали той необъяснимой слабости, которая охватила их при его появлении. Они медленно поднимались на холм, держась за руки.
Вблизи Мирддин действительно казался ребёнком – определить его настоящий возраст было невозможно. Его кожа не была голубоватой, как у эльфов, но в то же время необыкновенно бледной и такой тонкой, что казалась почти прозрачной. Волосы были белыми – не седыми, как у стариков, а абсолютно белыми, без малейшего блеска, словно его голову покрывал снег. И на фоне этой белизны сияли ярко-зелёные, золотисто поблёскивающие глаза, такие же, как у Ллиэн.
– Вы должны были потерпеть поражение, чтобы началась настоящая война, – снова заговорил он глядя на Утера. – И в этом поражении нет ничего позорного, потому что это именно то, чего все ждут, потому что все вас обманули, потому что и сама ваша миссия изначально была предательством. Конечно, ты можешь попытаться сохранить мир, но ты потерпишь неудачу, Утёр, и тогда твой крах будет окончательным. Если вы вернётесь в Лот, вы погибнете, и тогда надежда уйдёт навсегда. Эльфы, гномы и даже монстры исчезнут в сумраке времён, как далёкая легенда, и когда-нибудь сами их имена будут позабыты, лишённые смысла, и никто в целом свете не будет верить в их существование… Взгляните.
Увлекая их за собой, он быстро преодолел последние несколько туазов, отделявшие их от вершины холма. Вдалеке над горизонтом пылало зарево пожара.
– Это Лот, – коротко произнёс он.
Город был охвачен пламенем, и казалось, что сердца людей пылают неугасимой ненавистью, способной сжечь все королевство.
– Никто, кроме людей, не смог бы устроить этот пожар, – сказал Мирддин. – И только человек сможет его погасить. Человек, осенённый дыханием дракона…
Он взглянул на Утера и Ллиэн, и на мгновение его безмятежные детские черты омрачила глубокая печаль. Но рыцарь, не отрывавший глаз от зарева, этого не заметил.
– Конечно, ещё слишком рано, – добавил мужчина-ребёнок.
И внезапно бросился вниз по склону, исчезая в сумраке ночи.
– Мирддин! – закричал Утёр.
Откуда-то из сумерек, окутавших заснеженную землю, до него донёсся голос:
– Только эльфы называют меня Мирддин… А люди – Мерлин.