Феваль Поль. Странствия Лагардера

   Кроме того, перед взором Пейроля невольно предстал ма­ленький кинжальчик Хасинты, и он, поежившись, признал, что не хотел бы напороться на эту штучку в темноте. Следователь­но, предпочтительнее было действовать через сад.
   Здесь ему явно не грозила опасность на кого-либо натолк­нуться. Стояла такая темень, что интендант для начала заклю­чил в объятия дерево – и, надо признать, объятие это оказалось чрезмерно пылким. Затем он угодил в густые зарос­ли колючих кустов, исцарапав себе руки и лицо; напоследок же едва не свалился в старый колодец, где, конечно, никому не пришло бы в голову его искать… Дьявол вновь спас своего лю­бимца!
   Однако мало-помалу его глаза привыкли к мраку, благопри­ятствующему его намерениям. Небо было темным без единого просвета – что довольно редко случается в здешних местах. Ни одной звезды! Да и луна явно решила отдохнуть в этот ве­чер.
   Рядом с ним возвышалась темная масса дома. Как ни вгля­дывался он в него, все казалось мирным и обычным. Все спа­ли – разумеется, кроме него и Хасинты.
   Простояв немного, он решил, что нужно возвращаться. Может быть, ему удастся разговорить басконку?
   Но тут он понял, что не знает, куда идти, чтобы отыскать дверь. Двигаясь на ощупь, он несколько раз растягивался на земле, и тогда с губ его срывалось проклятие… Однако впереди ожидали гораздо более тяжкие испытания!
   Вскоре он наступил на какую-то доску, положенную прямо на землю, и та прогнулась под его тяжестью. Он беспомощно замахал своими костлявыми руками, ноги его зацепились за собственную рапиру, и он ухнул в глубокую яму.
   Падение не причинило ему большого вреда. Он угодил во что-то очень мягкое и липкое. В нос господина де Пейроля ударил отвратительный запах.
   Не было никаких сомнений – так мог вонять только на­воз. Фактотум выплюнул попавший в рот кусок дерьма и разразился бранью, которая сделала бы честь даже Кокардасу-младшему.
   Интендант был человеком терпеливым и умел выжидать, стиснув зубы, в самом неудобном положении. Однако дожи­даться рассвета в компостной яме было уж слишком унизитель­но, а потому он стал изо всех сил работать руками и ногами, чтобы выбраться наверх.
   Очевидно, здешние конюхи не любили себя излишне ут­руждать и бросали порванную упряжь и стертые подковы где попало. Пейроль, натыкаясь на невидимые железки, ободрал себе все пальцы. Изрядно пострадал и его камзол.
   И когда верный слуга принца Гонзага, всегда столь бе­зупречно и изящно одетый, выбрался наконец на поверх­ность, он являл собой довольно жалкое зрелище, ибо был не только ободран и вымазан с ног до головы, но и источал зловоние.
   Между тем, подвиги его не остались незамеченными. Ка­кой-то человек вышел в сад тем же путем, что и он; однако че­ловек, которому тоже не спалось в ту ночь, явно лучше знал расположение сада, потому что, увидев господина Пейроля, без колебаний укрылся за густыми кустами и уже оттуда, словно с наблюдательного поста, следил за передвижениями фактотума, несомненно задаваясь вопросом, зачем этому высокому и тоще­му парижанину понадобилось посреди ночи принимать ванну в навозной жиже.
   Возможно, второму любителю свежего воздуха, лица кото­рого в темноте нельзя было разобрать, не нравилось и само присутствие посторонних в саду, потому что, заметив интенданта, он тихонько выругался сквозь зубы.
   А Пейроль недолго занимался очисткой костюма. Потеря камзола ничего для него не значила, тем более что он был щед­ро вознагражден за понесенный ущерб.
   Порой и неудача может сослужить добрую службу. Благо­даря случаю – или, вернее, своему падению – он очутился в том месте, откуда хорошо было видно единственное освещенное окно.
   За ним мелькали какие-то тени: это были силуэты двух женщин, и вскоре он узнал обеих. Мадемуазель де Невер и донья Крус вовсе не спали, хотя хозяйка постоялого двора утверждала, что они давно легли. Неужели басконка была их со­общницей?
   «Да нет, не может быть, – сказал он себе после недолгого размышления. – Эта хитрая бестия-цыганка любого обведет вокруг пальца. Наверное, они встали, когда Хасинта ушла… Но если они не спят в такой час, то чем же они занимаются? Пейроль, друг мой, ты был прав, выйдя на охоту, и, похоже, сейчас ты кое-что узнаешь!»
   Он уже совершенно забыл о своем плачевном купании в дерьме, и на губах его змеилась сардоническая улыбка.
   Впрочем, к злорадству примешивалась и доля беспокойства. Окно было слишком высоко, и он мог видеть только головы Авроры и доньи Крус, время от времени возникавшие за занавеской. Кроме того, его позиция не давала возможности под­слушивать.
   Он двинулся назад, чтобы увидеть комнату целиком, но вскоре наткнулся на стену, которой был обнесен сад, и ему пришла в голову мысль забраться на нее.
   Увы! Ее верх был усеян осколками битого стекла, против которых камзол оказался плохой защитой. Интенданту совсем не улыбалось пережить еще одно приключение в духе недавнего падения в компостную яму. К тому же труды его могли про­пасть даром: с одной стороны, он рисковал быть замеченным из окна, с другой – пробудить законное подозрение ночной стражи, которая, конечно, приняла бы его за вора.
   Итак, он решил наблюдать за окном из укрытия и ждать развития событий. Он был вооружен и мог отразить любое не­ожиданное нападение; если же в саду вдруг появился бы Лагардер, то у него оставалась возможность спрятаться.
   Нечего и говорить, что он не собирался вступать в схватку с шевалье. Это было свыше его сил. Он очень дорожил своей шкурой и не желал, чтобы ее дырявили, даже если речь идет о крохотной ране между глаз.
   Пейроль был убежден, что в этой ночной суматохе не обошлось без Лагардера. Если бы он был уверен, что найдет дорогу назад, то немедля бросился бы будить принца и всех остальных. Как ему сейчас нужен был лунный свет! Тогда он смог бы наконец предупредить своих спутников.
   Однако он понимал, что в темноте ему самому почти ничего не грозит, тогда как при малейшем проблеске лунного света его могут узнать… И один Бог знает, что тогда произойдет! Он чувствовал себя слабым и беззащитным: за каждым кустом ему чудился ужасный Лагардер.
   Но все было спокойно в саду, и постепенно он приободрил­ся и решил подобраться поближе к дому, чтобы уловить хотя бы обрывки фраз.
   Ночью звуки голосов разносятся дальше. Если бы он дога­дался затаиться у стены под самым окном, то разобрал бы многое из того, что говорилось наверху.
   До освещенного окна было примерно десять шагов, и он преодолел их, соблюдая величайшую осторожность и трепеща при мысли, что под ногой у него хрустнет ветка.
   Внезапно что-то скользнуло по его голове, а затем обвилось вокруг тела, словно змея… Только благодаря неслыханному усилию воли он удержался от крика.
   В это мгновение среди облаков появилась луна… Всего лишь секундный блик, но этого оказалось достаточно: Пейроль увидел, что на голову ему свалилась веревочная лестница, а человек, прятавшийся в кустах, узнал фактотума принца Гонзага.
   – Ого! – воскликнул Пейроль. – Дело осложняется! Кто же дал им лестницу? Кто хочет выпустить наших голубок на волю? Ни за что не поверю, что они сами могли по всем правилам организовать побег. Здесь чувствуется рука мужчи­ны… И кто же этот мужчина?
   Ответ напрашивался сам собой, и Пейроля прошиб холод­ный пот. Но он подавил в себе желание бежать, ибо положение было слишком серьезным. Долг перед своим господином был для него превыше всего.
   «Может быть, – подумал он, стараясь побороть страх, – наши голубки и обошлись без посторонней помощи. Авроре де Невер не откажешь в смелости, а донья Крус отважна и ум­на… Пожалуй, они способны решиться на столь опасное пред­приятие… Я был прав, когда не стал пить сегодня вечером».
   Убедив самого себя, что девушки одни, он совершенно ус­покоился и другими глазами взглянул на веревочную лестницу, которая так кстати подвернулась под руку. Не было ничего проще, как вскарабкаться по ней поближе к раскрытому окну и, оставаясь невидимым, подслушать, что говорится в комнате.
   Как и любой мошенник, Пейроль демонстрировал нешуточ­ную храбрость в отношении беззащитных женщин. Поэтому он решительно поставил ногу на первую ступеньку и начал подни­маться. Но едва он достиг окна на первом этаже, как луна снова появилась на облачном небе, осветив фигуру и лицо Пей­роля.
   Он замер, поперхнувшись проклятием: теперь лунные блики были ему ни к чему. Не смея взглянуть наверх, он не увидел, как девушки склонились над подоконником и тут же отпрянули, узнав своего врага.
   Они заметили, что веревка, тянувшаяся от окна к ножке кровати и свободно лежавшая на полу, вдруг натянулась, – а это означало, что кто-то снизу ухватился за лестницу.
   Вот почему Аврора и донья Крус бросились посмотреть, что происходит в саду и успели разглядеть лицо фактотума.
   Итак, их выследили. Бегство стало невозможным. Они в отчаянии взглянули друг на друга.
   Луна опять скрылась за облаками, и все погрузилось во мрак. Пейроль, переведя дух, стал подниматься дальше.
   Он не успел заметить, что за ним следом поднимается мужчина, который прятался в кустах. Незнакомец был обут в веревочные сандалии и карабкался наверх с ловкостью кошки и совершенно бесшумно.
   Стальная рука схватила интенданта за горло, так что тот не успел даже пикнуть. Выпустив веревку, он замахал своими длинными руками, а когда незнакомец разжал пальцы, рухнул на землю и замер без движения.
   Все это произошло очень быстро и было проделано с изу­мительной ловкостью. Молодой человек, который был не кто иной, как брат Хасинты Антонио Лаго, стал спокойно подниматься по лестнице, уверенный, что фактотум, испытавший на себе силу его хватки, надолго выведен из строя.
   – Выходите, – мягко сказал он, добравшись до подокон­ника.
   Девушки, увидев его, пронзительно вскрикнули. Они дума­ли, что это Пейроль. Донья Крус, вооружившись стулом, даже рванулась к окну, готовая нанести удар.
   Впрочем, она тут же отбросила свое импровизированное оружие и подбежала к Авроре: та лишилась чувств.
   Мадемуазель де Невер, без кровинки в лице, опустилась на пол в своем белом подвенечном платье. Флор стала тормошить ее, но все было тщетно – потрясение оказалось слишком силь­ным.
   Антонио Лаго, впрыгнув в комнату, прежде всего втянул за собой лестницу, а потом принялся искать нюхательные соли или какое-нибудь лекарство, чтобы привести Аврору в созна­ние. Ничего! Он не нашел ни одного пузырька, и ему нельзя было спуститься вниз к сестре, потому что они и так потеряли много времени.
   – Тем хуже, – сказал он, – нам надо торопиться, ина­че будет поздно… Она очнется на свежем воздухе.
   – А где тот, кто поднимался первым? – спросила донья Крус.
   – Внизу… нем и недвижим.
   – Мертв?
   – Кто знает? – отвечал молодой человек с полным хлад­нокровием. – Я сжал ему глотку довольно сильно, а падение могло довершить дело. Но я не уверен, что он мертв, поэтому нам не следует мешкать.
   – Надо было убить его! – воскликнула безжалостная цыганка.
   – Нет! Если бы я заколол его, сообщники могли бы запо­дозрить мою сестру и расправиться с ней… а я буду далеко и не смогу ее защитить.
   – Да, вы правы. Молю Бога, чтобы с ней не случилось несчастья из-за того, что она так великодушно помогла нам!
   Аврора долго не приходила в себя. Антонио, стоя у окна, тревожно вглядывался в темноту, вслушиваясь в безмолвие но­чи. Пока все благоприятствовало бегству.
   Наконец мадемуазель де Невер открыла глаза. Но когда она попыталась встать, ноги у нее подогнулись, и она упала на руки донье Крус.
   Баск вновь выбросил лестницу в окно.
   – Вы сможете спуститься без моей помощи? – спросил он цыганку.
   – Конечно! Но… как же быть с ней?
   – Я беру все на себя… Не отставайте…
   Взяв Аврору на руки, он перешагнул через подоконник и вскоре уже стоял внизу… Что до Флор, то бродячая жизнь с табором приучила ее ко всяким неожиданностям: ей не раз приходилось заниматься куда более трудными гимнастическими уп­ражнениями. Она спрыгнула на траву сразу же вслед за своими спутниками.
   Но здесь, вместо того чтобы следовать за Антонио, несшим мадемуазель де Невер, она нагнулась и принялась шарить рука­ми по земле. Поиски ее длились долго, но оказались безрезуль­татными. Она не нашла того, что искала.
   – Вы не так уж сильно сжали ему глотку, – шепнула Флор брату Хасинты, когда, запыхавшись, догнала его. – Пейроль исчез!
   Если бы ночь не была такой темной, она увидела бы, как нахмурился баск.
   – Значит, он поднимет тревогу! – сказал Антонио. – Если бы я встретил его сейчас, то заколол бы! Но у нас нет времени выслеживать этого негодяя… Нам надо исчезнуть прежде, чем он переполошит весь дом…
   – Бежим! – воскликнула Флор.
   – Возьмите меня под руку, – приказал брат Хасинты, – и не отставайте ни на шаг.
   С Авророй на руках и с доньей Крус, цеплявшейся за него из опасения споткнуться в темноте, он быстро направился к старому колодцу.
   – Ждите меня здесь, – сказал он цыганке. – Через ми­нуту я вернусь за вами… Если же они появятся раньше, чем я поднимусь…
   – Спасайте ее! – твердо ответила донья Крус. – Быст­рее, не мешкайте. Если они схватят меня, я сумею вырваться из их когтей.
   – Можно поступить иначе, – произнес Антонио, – но это опасно. Завидев их, прыгайте в колодец… Я постараюсь подхватить вас… Но знайте, что вы рискуете жизнью…
   – Я готова рискнуть! – сказала бесстрашная цыганка. Антонио почтительно поцеловал ей руку, прежде чем начать спускаться. Ему нравилась эта решительная девушка.
   Согнувшись и прижав к себе драгоценную ношу, он дви­нулся вниз, осторожно ставя ноги в углубления каменной клад­ки и цепляясь свободной рукой за выступы.
   В одной из стенок находилось отверстие, в которое мог бы с трудом протиснуться один человек. Поэтому юноше при­шлось приложить отчаянные усилия, чтобы заползти туда вме­сте с Авророй. Оказавшись в подземелье, он бережно положил Аврору на влажный пол. Девушка дрожала всем телом.
   – Не бойтесь ничего, прошу вас, – прошептал он.
   – Я не боюсь, – пролепетала она. – Мне просто очень холодно.
   – Дело почти сделано… Еще несколько минут… Сейчас я пойду за вашей подругой.
   Он поднялся наверх и, подхватив донью Крус, уже сидев­шую на краю колодца, вновь стал с теми же предосторожно­стями спускаться ко входу в подземелье.
   Но прежде чем они успели исчезнуть в таинственной глу­бине колодца, луна в третий раз осветила ярким светом сад.
   Пейроль, очнувшись, сумел отползти от стены и укрылся возле тех самых кустов, где скрывался его враг. Здесь он сва­лился без сил, полумертвый, изнемогающий от боли в горле и от ушибов, но – в полном сознании.
   Он слышал все, что говорили Антонио и цыганка, и понял, что беглецы собираются спастись подземным ходом.
   Но где этот ход? Куда они спустятся? Он ничего не знал, потому что ничего не мог увидеть.
   И вот луна выдала их тайну… Он сумел разглядеть коло­дец и отчетливо увидел лицо Флор…
   Однако, она заслоняла от него фигуру своего спасителя… Кто был этот человек?
   Ветер разогнал облака, и весь сад был теперь как на ладони перед фактотумом принца Гонзага.
   «Где они прошли, там и мы пройдем, – думал он. – Только одному человеку под силу задержать нас в этой мыше­ловке… Гонзага может спать спокойно, имея такого верного слугу, как я! Но ему придется дорого заплатить мне за эту ус­лугу…»
   Понимая, что здесь больше делать нечего, он снова пополз по мокрой траве. При каждом движении его пронзала боль и жалобный стон вырывался из груди…
   Однако он видел теперь заветную дверь, до которой уже не чаял добраться. Он страдал от холода, зубы у него стучали, и его била дрожь, но он продолжал ползти… Больше всего его страшила мысль, что он потеряет сознание… Этого нельзя было допустить! Если он свалится без чувств, Гонзага со своей сви­той так и будут спать, не ведая, что «живой выкуп» – как он именовал мадемуазель де Невер – ускользнул от него.
   Дверь была совсем близко… Еще немного! Сейчас он схва­тится за ручку и откроет ее, чего бы это ему ни стоило!
   От радости он переоценил свои силы и, приподнявшись из­лишне резко, рухнул на землю без чувств.

VIII. ПУТЕШЕСТВИЕ ПОД ЗЕМЛЕЙ

   Хасинта, сидя в общем зале, прислушивалась к тому, что происходит в саду, и молилась про себя.
   Несколько раз она даже опускалась на колени, молитвенно сложив руки и подняв к небесам прекрасное одухотворенное лицо.
   При взгляде на нее никто бы не подумал, что всего два ча­са назад эта женщина пила наравне с парижскими развратника­ми и, обнажив грудь, пела дикую баскскую песню.
   Ибо ей пришлось сыграть роль в этой гнусной комедии, предназначенной для негодяев. Хозяйка постоялого двора, кото­рую в Байонне уважали все от мала до велика, будь то знат­ный вельможа или нищий оборванец, честный торговец или бандит, сегодня вечером вела себя, как девка из притона! Для этого ей потребовалось все ее мужество, потому что за свою отвагу она могла бы дорого заплатить – возможно, даже са­мой жизнью, лишь бы уберечься от позора…
   Теперь она вновь была Хасинтой-басконкой – нежной и гордой, стыдливой, бесстрашной и набожной, как все женщины ее страны. И она была счастлива, оттого что совершила доброе дело. Но тревога не покидала ее.
   – Что с ними? – спрашивала она себя. – Добрались ли они до подземелья, не помешало ли им что-нибудь? Эти бедные девушки могут до полусмерти испугаться подземелья… Ведь я и сама никогда не пользуюсь этой дорогой, когда мне нужно попасть в горы.
   Из соседней комнаты доносились звучный храп и пьяная икота. От запаха вина и пота басконку начинало тошнить.
   – Во всяком случае, от этих уже нет никакого толка, и их можно не опасаться, – промолвила она. – Нажрались, как свиньи, и валяются в собственной блевотине, а птички тем вре­менем упорхнули! Господь простит мне грехи на моем смертном одре за то, что я сделала для них.
   Подобно всем женщинам своего народа, она была пылкой и нетерпеливой, а уж любопытство присуще слабому полу повсе­местно. С трудом удерживая себя в зале, она томилась и вер­телась, словно на горячих углях, и, наконец не выдержав, вскочила и стала на цыпочках подниматься по лестнице на вто­рой этаж.
   Комната Авроры и доньи Крус была пуста. В подсвечнике догорала свеча, отбрасывая неяркие блики на бедную обстанов­ку.
   Прекрасная трактирщица подошла к окну. Из сада не до­носилось ни единого звука.
   – Слава тебе, Господи! – сказала она. – Пока все идет хорошо… Они уже в подземелье…
   Она подумала было забрать с собой веревочную лестницу, но вовремя спохватилась: утром ее могли бы обвинить, что она сама открыла пленницам дверь. Пусть все остается, как было: тогда подозрение падет на неизвестного сообщника, который сумел передать девушкам все необходимое для побега. Она же останется совершенно ни при чем и, если посмеют ее обвинить, сможет разыграть оскорбленную невинность…
   Итак, она затушила свечу, и без того почти погасшую, и спустилась вниз, не помня себя от радости.
   Но прежде чем уйти в общую комнату, чтобы там до­ждаться рассвета, она решила еще раз взглянуть на парижан, которых ей удалось споить, хотя, возможно, они опьянели бы и без помощи снотворного, подмешанного в их вино.
   В зале царил хаос… Гости лежали там, где их сморил сон… Она едва не наступила на чью-то руку. Все были мертвецки пьяны.
   Все? Нет, одного недоставало! Хасинта вздрогнула, обна­ружив это… Кто же это был? И куда он делся?
   Басконка еще раз лихорадочно пересчитала спящих… Может быть, кто-то свалился под стол? Она нагнулась и отверну­ла скатерть, но никого не обнаружила… Затем стала переворачивать тех, кто спал, уткнувшись носом в пол… Ужасная тревога овладела ее душой, и она со страхом поняла, что все планы рушатся… Слишком рано она позволила себе успокоиться!
   Басконка нигде не увидела сухощавой фигуры Пейроля – человека, которого она хорошо знала и опасалась больше всех, даже больше, чем самого принца Гонзага… Всех прочих не ставила ни во что, считая их простыми подручными.
   Между тем действие снотворного вот-вот должно было кончиться. Близился рассвет… Скоро спящие проснутся.
   Куда делся этот Пейроль?
   Она побежала на кухню, затем внимательно обследовала об­щую комнату, осмотрев все углы… Никого не было. Дверь, выходившая на улицу, была все так же закрыта на засов – отсюда никто не мог выйти…
   Внезапно она услышала удары, доносившиеся из кухни, – кто-то стучал в дверь, выходившую в сад… сначала слабо, а затем все сильнее и сильнее. Кто же мог там быть, кроме Пей­роля?
   «Значит, он в саду! – подумала она. – Но тогда он все видел и все слышал… Почему же он не открывает, а стучит? Не может? Неужели ранен?»
   Она стояла неподвижно, не отрывая взгляда от двери.
   «Если он ранен, – пронеслось в ее голове, – значит, он дрался, дрался с моим братом! Неужели он убил Антонио? А потом обратил свою шпагу против двух беззащитных девочек? А я ничего не знала! Какая же драма разыгралась там?»
   Удары зазвучали с удвоенной силой. Она скрипнула зубами и сжала кулаки, а затем в руке ее блеснул каталонский кин­жал.
   Но глаза ее сверкали ярче тысячи кинжалов.
   – Если те не проснутся, – прошептала она, – и если это действительно Пейроль…
   Она подошла к двери и протянула руку, чтобы отворить ее…
   То было уже третье преображение Хасинты: женщина, только что возносившая молитву Богу, приняла твердое решение и в эту минуту больше всего походила на Юдифь у палат­ки Олоферна: она готова была убить врага!
   – Кто это так сильно стучит и не дает нам спать? – раз­дался вдруг чей-то голос за ее спиной. – И отчего вы держите в руках кинжал, красавица моя? Сразу видно, что к вам не так-то просто ворваться и вы умеете охранять покой ваших гостей!
   Она стремительно обернулась с намерением нанести удар, но вовремя опомнилась.
   К ней подходил, зевая и потягиваясь, Гонзага.
   – Черт возьми! – продолжал он. – Я спал недурно… Эй, вы! Поднимайтесь! Петух уже пропел и пришел ломиться в нашу дверь.
   Монтобер, Носе и Лавалад приподнялись, глядя на принца осоловелыми глазами. Барон фон Бац, Ориоль и Таранн про­должали храпеть.
   В дверь снова начали стучать.
   – А где же Пейроль? – спросил Гонзага.
   – Дьявольщина! – воскликнул Монтобер. – Неужели ему удалось забраться в постель хозяйки? Шустрый малый! Разрешите мне разбудить его… Уж я постараюсь, чтобы он это запомнил!
   Хасинта, вновь сунув за пояс кинжал, смерила мужчин презрительным взглядом.
   – Возможно, именно он стучит в дверь, – сказала она. – Если так, то матрасом ему служила земля… Откройте и по­смотрите! .
   Гонзага толкнул дверь и увидел лежащего на пороге интен­данта, бледного, ободранного и избитого… В руках он держал шпагу: это ее эфесом он так долго колотил в деревянную створку.
   – Что все это значит? – спросил Гонзага, нахмурив брови.
   – Это значит, что мадемуазель де Невер и донья Крус бежали, – с усилием произнес фактотум, – и вы, возможно, никогда их больше не увидите!
   – Бежали? Ты бредишь, Пейроль? А ну, рассказывай все по порядку…
   Но интендант вновь уткнулся лицом в порог, безгласный и неподвижный. Его поспешно внесли в дом, и Гонзага собствен­норучно влил ему в рот несколько капель вина. Все было тщетно!
   Теперь все приспешники принца стояли на ногах, и никто не думал шутить. На опухших лицах все явственнее читалась тревога… Пейроль не подавал признаков жизни, а молодые дворяне недоуменно переглядывались: из слов интенданта было ясно только одно – девушкам каким-то образом удалось ус­кользнуть.
   Филипп Мантуанский мрачно посмотрел на басконку. Но та ничем не выдала себя – ни один мускул не дрогнул на ее лице. Затем она заговорила уверенным тоном – и в ее звуч­ном голосе не слышалось ни малейшего волнения:
   – Можно ли верить этому дворянину? Он был немного навеселе… Надо бы посмотреть и убедиться. Когда я вечером поднялась в комнату молодых дам, они уже спали.
   – Идем! – сказал сквозь зубы Гонзага. И, приставив палец к плечу басконки, добавил: – Ты и я, больше никто!
   Когда они подошли к двери, Хасинта деликатно постуча­лась… Впрочем, она прекрасно знала, что ответа не будет.
   Принц не скрывал своего нетерпения. Подождав несколько секунд, он настежь распахнул дверь и прорычал:
   – Никого! Постель разобрана… но она пуста!
   Хасинта и в самом деле позаботилась о том, чтобы развер­нуть одеяла и примять простыни.
   – Еще теплая! – сказала она, засовывая туда руку.
   Это была ложь… Никогда не лгала Хасинта-басконка до той ночи, но была уверена, что Господь простит ей грех.
   Гонзага, задыхаясь от бешенства, проткнул шпагой матрас, а затем ринулся к окну.
   – Веревочная лестница! – воскликнул он. – Значит, с ними был мужчина! Неужели Лагардер? Проклятье! Но если ты с нею еще не в Париже, то она станет моей!
   «Лагардер сумеет сберечь ее», – подумала басконка.
   В подземном коридоре Аврора де Невер тщетно пыталась подняться на ноги. Как ни радовалась она своему освобожде­нию, силы не возвращались к ней.
   Ее душа не выдержала страшных испытаний, она изнемогла под тяжестью отчаяния и страха, сменяемых краткими мгнове­ниями радости и надежды. Слишком многое пришлось пере­жить за короткое время, и мужество покинуло ее.