Страница:
Аракаси стоило немалых трудов найти школяра-переписчика, которому можно было бы довериться. В конце концов пришлось призвать на помощь служителей Красного бога, которые считали себя в долгу перед властительницей Марой за ее прошлые милости.
Сменив лопату на грабли. Мастер ровнял теперь почву, но все время украдкой поглядывал через садовые ворота на резную дверь расположенного напротив здания архива. Его не покидало беспокойство. Он не смел воспользоваться услугами своих агентов, постоянно живущих во дворце, так как, по его предположению, за всеми сейчас неусыпно следят ищейки Чимаки. Судя по многим признакам, дворцовая ветвь шпионской сети Акомы раскрыта неприятелем. Поэтому Аракаси и заслал в архив безобидного школяра, чтобы сбить со следа лазутчиков Чимаки, хотя и понимал, что долго держать врага в заблуждении ему не удастся.
Все рукописи, которые требовались Мастеру, получали в свое распоряжение два жреца Туракаму и школяр-послушник, приносивший сюда запечатанные пакеты из Высокого Храма. Ночи Аракаси проводил при зажженных свечах, кропотливо разбирая выцветшие строчки. Каждое утро, на рассвете, он отправлял шифрованные послания Маре, недавно перебравшейся в старое родовое поместье Акомы; с каждым днем они все ближе подбирались к разгадке. Следовало узнать, когда произошел конфликт, завершившийся заключением секретного договора с чо-джайнами. Возможно, его можно было отнести к эпохе гражданских потрясений, имевших место восемнадцать веков назад, через два столетия после основания Империи; однако нельзя было отбросить и другой период, четырьмя столетиями позже: в рукописях не сохранилось упоминаний ни о каких войнах, но при обзоре семейных родословных обнаружилось, что тогда во многих династиях наследственные титулы перешли к двоюродным или троюродным братьям, среди которых было непомерно большое количество несовершеннолетних. Но если бы причиной таких крупных переломов в жизни династий, во всех прочих отношениях вполне благополучных, был какой-нибудь повальный мор, в манускриптах непременно было бы об этом сказано.
Сохранившиеся податные ведомости также свидетельствовали, что в те времена резко возросли суммы собранных налогов, но при том осталось незаполненным множество строк — там, где следовало находиться пометкам о том, на что были потрачены эти деньги. И вот сейчас Аракаси маялся в ожидании, пока ему доставят перечень имперских расходов, относящихся к двум «подозрительным» периодам. Если окажется, что сенешаль Императора выплачивал солидные суммы артелям художников за фрески с изображением батальных сцен или же зодчим и скульпторам за сооружение грандиозных триумфальных арок, то тут и гадать нечего: шла война. Тогда по храмовым летописям можно будет проследить, какие пожертвования на возведение молитвенных ворот присылали богатые вдовы, чтобы боги милостиво приняли души их мужей, погибших в сражении. Нахмурившись, Аракаси ссутулился над своими граблями. Если будут получены доказательства, что именно война тогда опустошала Империю, то придется покопаться в семейных архивах: в дневниках или в переписке давно погибших правителей могут отыскаться сведения о жестоком противоборстве, любые упоминания о котором, вероятно, были попросту изъяты из общедоступных хроник.
При составлении инструкций Мастеру тайного знания Мара соблюдала величайшую щепетильность, прежде всего считаясь с его опасениями и дурными предчувствиями. Иллюзий она не питала: так же как и он сам, Мара понимала, что связь с Камлио сделала его уязвимым. Но если щадить его сердце и таланты, то в любую минуту Акома встанет перед лицом более грозного и губительного замысла Ассамблеи Магов. Ибо чем дальше, тем больше крепла уверенность: Черные Ризы противятся переменам. Они допустили возвышение Ичиндара, потому что в их интересах было уничтожить Тасайо Минванаби, но рано или поздно они непременно поддержат традиционалистов; тогда они будут содействовать восстановлению власти Имперского Стратега и постараются силой низвести Ичиндара на прежнюю роль декоративной фигуры в религиозной церемонии.
Аракаси с видимым спокойствием возил граблями по земле, но в душе у него бушевала буря возмущения. Его ночные бдения над древними рукописями принесли плоды. Следы изъятия целых страниц, странные обороты речи, едва уловимые намеки… сведенные воедино, они позволили установить, как именно Всемогущие направляли Империю к застою. Не требовалось быть историком, чтобы постичь природу необъяснимых дыр в ткани цуранской истории.
Подобно тому как ткач, которому досаждают перепутавшиеся нити, терпеливо удаляет один узелок за другим, Аракаси переходил от одной загадочной фразы к другой, чтобы составить общую картину, исходя из отсутствия многих ее частей. Сердце у него билось часто, как никогда. Вовлеченный в самое рискованное предприятие своей жизни, Аракаси не мог сохранять обычную невозмутимость. Больше всего на свете он жаждал пробудить ответные чувства в душе пленившей его девушки, но долг оставался долгом: он обязан помочь своей хозяйке, готовой пойти наперекор самой могучей силе в Империи — Ассамблее магов.
Мастер отогнал мрачные мысли о будущем. Он привык ходить по краю пропасти. Поправляя кушак, стягивающий холщовую рубаху, и поглаживая спрятанный под ним пояс, к которому крепились смертоносные ножи, он обвел глазами ровные дорожки и безупречно ухоженные цветники. Что ж, подумал он с горькой усмешкой, не вечно же он будет возглавлять разведку Мары. Противоборство с магами, вероятнее всего, окончится гибелью ее дома; но если даже свершится чудо и Акома устоит, то может ведь случиться и так, что Аракаси придется оставить свой пост, а в свите Мары не найдется достаточно почетного места, которое она могла бы ему предложить. Вот тут-то и пригодятся бесчисленные навыки, которые он приобрел, выдавая себя за людей самого разного толка. Руки у него в мозолях; чтобы нажить такие мозоли, надо было немало потрудиться на своем веку. А добывание необходимых знаний часто требовало долгого и тяжелого труда, и среди искусств, которыми Мастер овладел, насчитывалось не меньше дюжины куда менее достойных, чем возделывание земли и уход за всем, что на ней растет.
К ним, несомненно, относилось и искусство убивать. Выполненная им расшифровка анналов тонга привела его на грань болезни: ему становилось тошно от бесстрастного перечисления убийств и жестокостей, творимых поколение за поколением. Мара поступила правильно, использовав его как собственный, не знающий жалости инструмент для разрушения Братства Камои. Но, признавая за ней право на беспощадность, Аракаси не мог простить себе то, что именно он послужил таким инструментом. И хотя, по цуранским понятиям, все содеянное им лишь приумножало честь Акомы, общение с Кевином-варваром внесло изрядную путаницу в мысли Мастера тайного знания. Да и то, что Мара простила самому Аракаси его простую человеческую слабость — тогда, в обжигающем зное сада кекали, — заставило его поглядеть на мир иными глазами. С той поры бастионы его отчужденности мало-помалу рушились, и вот сейчас, свободный наконец от самообмана, он словно прозрел.
Всю жизнь он тренировал себя именно затем, чтобы служить орудием против себе подобных. Кевин был прав. Чо-джайны были правы. Мара и Хокану правы в своем стремлении изменить окружающий мир, отринуть закоснелые старые порядки. Да, во всей долгой истории Империи считалось непреложной истиной: слуга всегда и во всем заодно с хозяином. Но только теперь Мастеру стала ясна ущербность такого мнения: ведь он видел неприкрытую враждебность в потускневших глазах Камлио, и ему открылось, что он виновен.
«Я не тот, каким был раньше», — сказал он госпоже после убийства Обехана. Но тогда это был всего лишь крик души, не более.
Аракаси вздохнул, пораженный невеселой мыслью. Как странно, что прежде, изображая садовника, он ни разу не улучил минуты, чтобы полюбоваться плодами рук своих. Теперь он видел ровные ряды недавно распустившихся цветов и чувствовал, что смотрит на них совсем по-новому. Ощутив непривычное стеснение в груди, Мастер подумал, что, может быть, жалкому садовнику легче обрести благодатное равновесие на Колесе Жизни; наверняка это ни с чем не сравнимая отрада — существовать в постоянной гармонии со Вселенной.
Он потер руки и вернулся к работе. Все вокруг дышало покоем, но нельзя было расслабляться ни на минуту.
День близился к концу. Лучи предзакатного солнца падали на землю через входную арку сада. На улице показался пожилой бродячий торговец, толкающий перед собой тележку. Сорванным голосом он монотонно нахваливал свой товар — пучки ароматической коры тенци, надеясь привлечь внимание женщин, возвращающихся из храмов к себе домой, в прибрежный квартал, населенный свободными работниками. Эти бедняки, стоящие лишь на одну ступеньку выше рабов, имели обыкновение зажигать тенци в своих тесных жилищах, чтобы хоть немного заглушить смрад от рыбных промыслов, расположенных по соседству.
Со стороны площади Двадцати Богов доносилось благоухание фимиама: жрецы распахнули массивные двери для богомольцев рангом повыше, собирающихся присутствовать на вечерних богослужениях, когда спадет жара на улицах, а торговцы успеют разойтись по домам. Мимо проплыли первые лакированные паланкины аристократов; навстречу им тянулись громоздкие фургоны собирателей слухов, закончивших свои дневные труды и направляющихся на ночлег в сельскую местность.
Так уж повелось, что за час до заката на улицах смешивались люди всех сословий и состояний. Сняв форменные головные повязки и значки гильдий, курьеры, насвистывая, расходились по домам: каждого из них ждали жена и ужин. Аракаси сходил за тачкой и начал собирать свой нехитрый инвентарь: мотыгу, лопату и грабли. Он не терял из виду сводчатый портик библиотеки, от души надеясь, что в уличной суете появление его агента не привлечет ничьего внимания. Мастеровые устали за день и думали, главным образом, о том, как бы поскорее добраться до стола и поесть, а занавески господских паланкинов были задернуты, чтобы простолюдины не пялились на вельможных пассажиров.
Как только юноша покажется на виду, Аракаси покинет сад, толкая тачку перед собой, а писарь пройдет мимо — достаточно близко, чтобы подложить свой отчет в тачку между инструментами. На это понадобятся какие-то доли секунды.
Аракаси услышал подозрительный звук, восприняв его сначала просто как некое содрогание воздуха, почти неразличимое из-за грохота повозки торговца по мощенной гравием улице. Инстинкт заставил его пригнуться и спрятаться за тачкой; когда же повозка прогромыхала мимо, он понял, что это: леденящий душу гул, который предшествует появлению Всемогущего.
Холодный пот выступил у Аракаси на спине. Неужели маг пришел за ним? Неужели разгадан план властительницы Мары? Лишь многолетняя тренировка помогла Мастеру сохранить фальшивую личину: загорелый садовник невозмутимо собирал свои инструменты в конце рабочего дня. Но, однако, сердце у него бешено колотилось, а руки дрожали, как у паралитика. Что такое страх, Мастер знал не понаслышке, но ни разу прежде он не охватывал Аракаси столь неодолимо. Подобному страху он не поддавался никогда… пока Камлио не пробила брешь во внутренней броне, которой он ограждал собственное сердце.
Мгновением позже перед ним возникла пара черноризцев. Зловещее гудение прекратилось, и наступила тишина, не нарушаемая даже жужжанием деловитых пчел. Уличный шум, казалось, куда-то отступил, словно мир начинался и кончался у мраморных колонн, обрамляющих садовые ворота. Отнюдь не притворными были страх и благоговение Аракаси, когда он распростерся на земле позади тачки, уткнувшись лицом в пыльные желобки, прочерченные его граблями вдоль дорожки.
Обратив на Аракаси не больше внимания, чем на какую-нибудь неодушевленную статую. Всемогущие прошли по дорожке к воротам и остановились в тени арки. Их глаза были прикованы к парадной лестнице библиотечного портика. Они стояли спиной к Аракаси, который невольно отметил, что ноги магов обуты в бархатные туфли, гораздо лучше приспособленные для хождения по мягким коврам дворцовых апартаментов, чем для улицы.
Ничтожный садовник, замерший за тачкой в раболепной позе, был, на взгляд чародеев, столь незначительной деталью пейзажа, что не имело смысла принимать в расчет его присутствие.
Одна голова в темном капюшоне склонилась к другой:
— Он должен пройти здесь с минуты на минуту. Как показало гадание, он перейдет улицу и двинется в этом направлении.
Второй маг ответил едва заметным кивком.
У Аракаси чуть-чуть отлегло от сердца, когда он понял, что Черные Ризы пришли не за ним. Все еще не совладав с дрожью в коленях, он, однако, рискнул выглянуть из-за тачки. Поверх зубьев граблей, через просвет между загадочными черными силуэтами магов, стоящих под аркой, он увидел своего посланца, который наконец вышел из библиотеки с туго набитой сумой, повешенной на ремне через плечо.
— Вот!.. — Первый маг указал пальцем на юношу, неторопливо спускающегося по ступеням. — Вот он!
Второй снова кивнул и необычно низким голосом пророкотал:
— Твоя догадка верна. У него в сумке свитки.
— А их содержание? — спросил первый.
Его спутник закрыл глаза, прижал ко лбу ладонь левой руки, а правой проделал ряд жестов, начертав в воздухе какое-то заклинание или символ. Возможно, то был некий непостижимый ритуал, придающий заклинателю силу. Мастер почувствовал, как его окатила невидимая волна волшебства: словно тысячи тончайших иголочек вонзались в кожу.
Послышался густой бас мага:
— Перечень. Требования в казну: имперские расходы на оплату произведений искусства. Триумфальные арки, памятники, мемориальные сооружения…
Несколько мгновений оба молчали; казалось, они обдумывают то, что им открылось. Затем обладатель более тихого скрипучего голоса произнес:
— Сведения об эпохе, когда были произведены эти расходы, затрагивают наши интересы. И весьма сильно.
Аракаси вцепился в свою робу, опасаясь, как бы барабанный стук его сердцебиения не оказался услышан в тишине сада.
Мимо ворот проследовал паланкин какой-то знатной дамы; его несли рабы-носильщики в шелковых головных повязках. Дождавшись, когда кортеж освободит улицу, ни о чем не подозревающий переписчик двинулся по направлению к воротам сада беспечной походкой юнца, рассчитывающего получить несколько цинтий в награду за исполненную работу. Черноризцы неслышно перешептывались, не спуская с него глаз.
— Его непременно нужно допросить, — сказал маг со скрипучим голосом. — Такой мальчишка не станет предпринимать подобные исследования по собственному почину. Нам следует задержать его и выяснить, кто его нанял или заставил собирать эти сведения.
Невнятно буркнув, второй Всемогущий выразил согласие.
Аракаси был на грани паники. Если переписчика заставят говорить, то его связь с мнимым садовником сразу же будет раскрыта. К тому же Мастер понимал: у него самого не останется ни малейшей надежды сохранить в тайне хоть что-нибудь, если его станет допрашивать маг, умеющий читать мысли. Они распознают руку Акомы — немедленно и неизбежно, и над древней династией нависнет угроза уничтожения.
Он должен действовать.
Опираясь на локоть, он едва заметно приподнялся, чтобы ослабить пояс, в гнездах которого размещались метательные ножи, подсунул руку под подол рубахи и вытащил два ножа: один для злополучного переписчика, а другой для себя. Он должен хладнокровно убить ни в чем не повинного юношу и сразу после этого перерезать себе горло. А затем ему останется только уповать на то, что Красный бог заберет его к себе, прежде чем маги сумеют привязать уал Аракаси к его телу и заставят заговорить.
Черноризцы одновременно сделали шаг и заслонили от глаз Аракаси происходящее на улице. Страх сдавил его грудь. Кинжал, зажатый в дрожащей руке и уже готовый к броску, мгновенно лишился своей грозной силы, словно был какой-нибудь безобидной щепкой. Дурнота подкатила к горлу. И все-таки еще оставалась надежда: может быть, маги не тронутся с места, а переписчик, не ведая опасности, пройдет под аркой в сад, на место условленной встречи.
— Он идет, — процедил первый маг.
Чародеи расступились, отойдя друг от друга подальше в тень, и замерли как статуи по обе стороны ворот, неотрывно наблюдая за юношей, который бойко лавировал, переходя оживленную улицу.
На пару секунд напряжение ослабло. Мимо проходил пирожник, распространяя вокруг запах корицы. Пробежали наперегонки двое мальчишек, издавая восторженные вопли; под ногами у них путался резвый щенок. Переписчик увернулся от столкновения с дородным водоносом; его перепачканные чернилами пальцы плотно придерживали клапан кожаной сумы.
Он вступил на затененную площадку перед воротами сада.
Аракаси подавил тошноту. Ему доводилось убивать, много раз. Но прежде эта необходимость никогда не действовала на него подобным образом. Сознание, что человек смертей, не имело прежде никакого значения для каменного сердца Мастера, и он не испытывал расслабляющих приступов сострадания к жертве. А сейчас его воля дрогнула. И тем не менее он занес руку, готовясь метнуть кинжал.
Солнечный луч, отразившийся от клинка, привлек внимание переписчика. И в тот же миг Всемогущие шагнули вперед, преградив ему дорогу с явным намерением перехватить юношу.
Аракаси прикусил губу. Он должен действовать! Прикинув на взгляд расстояние, он прицелился и постарался унять расстроенные чувства.
— Стой! — скомандовал маг, стоявший слева.
Парализованный ужасом, писец повиновался.
— Мы должны допросить тебя, — пробасил второй чародей.
— Твоя воля, Всемогущий, — выдавил из себя смертельно бледный, трепещущий юноша.
Вцепившись в тачку, Аракаси сумел совладать с собой. Должно быть, в глазах у него полыхал зловещий огонь убийства, когда он приподнялся на одном колене, чтобы метнуть кинжал, ибо школяр отпрянул: он видел верную смерть в блеске нацеленного на него лезвия.
Писец бросился наутек. Сумка хлопала его по бедру, когда он в отчаянии кинулся назад, в толчею людной улицы.
Обладатель густого баса застыл в изумлении. Второй в негодовании воскликнул:
— Он нас ослушался!
Черноризец, стоявший ближе к воротам, воздел руки. Подобный грому треск разорвал воздух, да так, что забренчали инструменты в тачке, а цветы полегли, словно скошенные гигантской косой. Аракаси бросился ничком на землю. Он затолкал свои лезвия под собственное распростертое тело и закрыл ладонями лицо, а тем временем удары — один за другим — сотрясали сад, сопровождаемые вспышками, подобными молниям. На улице раздавались крики, топот бегущих людей, мычание перепуганных нидр и щелканье бича возницы, пытающегося заставить их сдвинуть с места нагруженный фургон. Щенок, который раньше играл с мальчишками-попрошайками, жалобно затявкал. Не в силах подавить невольную дрожь, Аракаси сквозь пальцы присмотрелся к происходящему.
Если не считать случайных прохожих, в панике разбегающихся во все стороны, на улице все было почти как всегда в этот час: заходящее солнце окрашивало лестницу библиотеки в красноватый цвет и в воздухе плавал аромат фимиама, доносящийся из ближайшего храма. Правда, аромат этот теперь смешивался с запахом горелого мяса, а на каменной мостовой дымился бесформенный комок, даже отдаленно не напоминающий человеческое существо. Рядом валялась ничуть не поврежденная сума. Ее клапан был открыт, и последние замирающие вихри магической грозы гоняли по мостовой перекатывающиеся свитки.
— Почему этот глупец вздумал удирать? — размышлял маг с тихим голосом. — Ты напрасно поторопился испепелить его, Тапек. Теперь мы понятия не имеем, кто его нанял. На этот раз ты потешил свой нрав, но зато потерял возможность добыть ценные сведения.
Второй Всемогущий нетерпеливо отмел услышанный упрек:
— Подозреваемых может быть только двое: Акома или Анасати. Ни у кого другого нет причин нанимать человека, чтобы копаться в архивах. И совсем уж немыслимо, чтобы какой-нибудь человечишка рискнул ослушаться нас и не был тут же наказан за неповиновение.
Он отвернулся от ворот. На глаза ему попалась тачка с инструментами, и буравящий взгляд остановился на распростертой фигуре Аракаси.
Начальник разведки Акомы ощутил этот взгляд, как удар копья в спину. Он не мог остановить дрожь всего тела; он не смел шевельнуться. Затаив дыхание, он так и лежал в позе безграничного смирения.
Маг приблизился. Его обутые в бархат ступни остановились в каком-нибудь дюйме от лица мнимого садовника. Аракаси мог уловить пряный запах озона, смешанный с запахами пыли и влажных цветочных стеблей, поломанных ветром.
— Ты знал этого человека? — требовательно спросил Всемогущий.
Язык не повиновался Аракаси, и он только покачал головой.
Второй черноризец подошел поближе к собрату.
— Возможно, он лжет. Надо убедиться, — сказал он.
Аракаси почувствовал — хотя и не мог этого видеть, — как маг сотворил руками некое движение.
— Кем был тот человек? — раздался зычный голос. — Отвечай!
Заостренный клин волшебства рассек разум Аракаси. Овладевшая им необоримая сила заставила зашевелиться язык и губы.
— Он был просто писарь, — услышал Мастер собственный голос. — Имени его я не знал.
Аракаси в страхе зажмурился. Нестерпимая боль затопила душу: никогда уже ему не суждено снова увидеть Камлио, чья дерзкая улыбка и холодные глаза неотступно стояли перед его мысленным взором.
Сквозь сумятицу воспоминаний прорезался голос мага:
— У него в мозгу полнейший хаос. Он думает, что мы его убьем… а в то же время жаждет увидеть какую-то женщину. — Маг разразился хриплым смехом. — Этот дуралей мечтает о молодой красавице куртизанке, которую когда-то знал. У него и мыслей никаких нет, кроме одной: он жаждет еще хоть раз увидеть ее перед смертью.
Аракаси почувствовал, что его тело и душу уже не сковывает сила чуждой и враждебной власти. В эту же минуту второй черноризец заявил:
— Человек, сознающий свою вину, думал бы не о куртизанках, а о господине, которому служит, или о спасении собственной шкуры.
Аракаси был настолько ошеломлен, что не мог шевельнуться, и его неподвижность послужила лишним доказательством умозаключений Тапека:
— Да, это не тот, кто нам нужен. Связной, который должен был встретиться с писарем, наверняка унес ноги. А старый недоумок садовник ничего не знает.
— Теперь в словах говорящего слышалось неприкрытое раздражение. — Ты упрекнул меня справедливо. Но так или иначе, нам теперь известно, что кто-то пытается добыть запретные знания. Надо возвратиться в Ассамблею. — И грозная пара удалилась.
Аракаси по-прежнему лежал на земле. Пыль облепила его взмокшее от пота тело. Слух уловил резкий гудящий звук и хлопок воздуха, ознаменовавший отбытие Всемогущих. Но когда силы вернулись к Мастеру, уже наступили сумерки. Он поднялся на ноги, с трудом преодолевая дрожь в коленях, и долго стоял, привалившись к борту тележки.
За воротами, на улице, под наблюдением Имперских Белых рабы очищали улицу от останков переписчика. Кривобокий поденщик с ведром и щеткой смывал последние зловещие следы с мостовой.
Носильщики изящных паланкинов старательно обходили стороной роковое место. Не видно было даже уличных мальчишек-оборванцев, никогда не упускающих случая поглазеть на что-либо необычное.
Аракаси сидел на краешке тачки, прислушиваясь к гудению ночных насекомых; последние отблески заката погасли. Медный лунный свет заливал увядающие головки сломанных цветов. В том, чтобы изучать свитки, доставленные погибшим школяром, уже не было необходимости. Присутствие Всемогущих подтвердило догадки Аракаси касательно темных периодов истории. Нужно поскорее улизнуть отсюда и доложить обо всем властительнице Маре.
Еще хуже была внутренняя неуверенность, оставшаяся после допроса. Аракаси не мог дать ответ самому себе: сумел бы он довести дело до конца и метнуть нож?
Мара, беззвучно взывал Аракаси, госпожа моя, я стал ненадежным слугой в твоем деле.
Настала ночь, но ответ не приходил. Мастеру осталось лишь исполнить свой долг по мере сил: ведь все равно на службе у властительницы не нашлось бы никого, кто хотя бы отдаленно был способен сравниться с ним в этом опасном искусстве. И, зная ее, Аракаси верил, что, взгляни она сейчас ему в лицо, в глазах Мары не было бы упрека. Она понимала его душевные борения. Такой дар в правящей госпоже трогал его почти до слез. Когда Аракаси наконец твердо встал на ноги и взялся за влажные от росы ручки тележки, он задумался о том, простирается ли умение властительницы читать в душах своих подданных достаточно далеко, чтобы пробить броню ожесточения Камлио? Он едва не засмеялся вслух при этой мысли. До чего же близка была Ассамблея к тому, чтобы узнать все о намерении госпожи пойти наперекор их приговору. Задолго до того, как Камлио удалось бы вновь обрести себя, все они уже стали бы мертвецами, обугленными и дымящимися, как труп на улице за воротами сада.
Сменив лопату на грабли. Мастер ровнял теперь почву, но все время украдкой поглядывал через садовые ворота на резную дверь расположенного напротив здания архива. Его не покидало беспокойство. Он не смел воспользоваться услугами своих агентов, постоянно живущих во дворце, так как, по его предположению, за всеми сейчас неусыпно следят ищейки Чимаки. Судя по многим признакам, дворцовая ветвь шпионской сети Акомы раскрыта неприятелем. Поэтому Аракаси и заслал в архив безобидного школяра, чтобы сбить со следа лазутчиков Чимаки, хотя и понимал, что долго держать врага в заблуждении ему не удастся.
Все рукописи, которые требовались Мастеру, получали в свое распоряжение два жреца Туракаму и школяр-послушник, приносивший сюда запечатанные пакеты из Высокого Храма. Ночи Аракаси проводил при зажженных свечах, кропотливо разбирая выцветшие строчки. Каждое утро, на рассвете, он отправлял шифрованные послания Маре, недавно перебравшейся в старое родовое поместье Акомы; с каждым днем они все ближе подбирались к разгадке. Следовало узнать, когда произошел конфликт, завершившийся заключением секретного договора с чо-джайнами. Возможно, его можно было отнести к эпохе гражданских потрясений, имевших место восемнадцать веков назад, через два столетия после основания Империи; однако нельзя было отбросить и другой период, четырьмя столетиями позже: в рукописях не сохранилось упоминаний ни о каких войнах, но при обзоре семейных родословных обнаружилось, что тогда во многих династиях наследственные титулы перешли к двоюродным или троюродным братьям, среди которых было непомерно большое количество несовершеннолетних. Но если бы причиной таких крупных переломов в жизни династий, во всех прочих отношениях вполне благополучных, был какой-нибудь повальный мор, в манускриптах непременно было бы об этом сказано.
Сохранившиеся податные ведомости также свидетельствовали, что в те времена резко возросли суммы собранных налогов, но при том осталось незаполненным множество строк — там, где следовало находиться пометкам о том, на что были потрачены эти деньги. И вот сейчас Аракаси маялся в ожидании, пока ему доставят перечень имперских расходов, относящихся к двум «подозрительным» периодам. Если окажется, что сенешаль Императора выплачивал солидные суммы артелям художников за фрески с изображением батальных сцен или же зодчим и скульпторам за сооружение грандиозных триумфальных арок, то тут и гадать нечего: шла война. Тогда по храмовым летописям можно будет проследить, какие пожертвования на возведение молитвенных ворот присылали богатые вдовы, чтобы боги милостиво приняли души их мужей, погибших в сражении. Нахмурившись, Аракаси ссутулился над своими граблями. Если будут получены доказательства, что именно война тогда опустошала Империю, то придется покопаться в семейных архивах: в дневниках или в переписке давно погибших правителей могут отыскаться сведения о жестоком противоборстве, любые упоминания о котором, вероятно, были попросту изъяты из общедоступных хроник.
При составлении инструкций Мастеру тайного знания Мара соблюдала величайшую щепетильность, прежде всего считаясь с его опасениями и дурными предчувствиями. Иллюзий она не питала: так же как и он сам, Мара понимала, что связь с Камлио сделала его уязвимым. Но если щадить его сердце и таланты, то в любую минуту Акома встанет перед лицом более грозного и губительного замысла Ассамблеи Магов. Ибо чем дальше, тем больше крепла уверенность: Черные Ризы противятся переменам. Они допустили возвышение Ичиндара, потому что в их интересах было уничтожить Тасайо Минванаби, но рано или поздно они непременно поддержат традиционалистов; тогда они будут содействовать восстановлению власти Имперского Стратега и постараются силой низвести Ичиндара на прежнюю роль декоративной фигуры в религиозной церемонии.
Аракаси с видимым спокойствием возил граблями по земле, но в душе у него бушевала буря возмущения. Его ночные бдения над древними рукописями принесли плоды. Следы изъятия целых страниц, странные обороты речи, едва уловимые намеки… сведенные воедино, они позволили установить, как именно Всемогущие направляли Империю к застою. Не требовалось быть историком, чтобы постичь природу необъяснимых дыр в ткани цуранской истории.
Подобно тому как ткач, которому досаждают перепутавшиеся нити, терпеливо удаляет один узелок за другим, Аракаси переходил от одной загадочной фразы к другой, чтобы составить общую картину, исходя из отсутствия многих ее частей. Сердце у него билось часто, как никогда. Вовлеченный в самое рискованное предприятие своей жизни, Аракаси не мог сохранять обычную невозмутимость. Больше всего на свете он жаждал пробудить ответные чувства в душе пленившей его девушки, но долг оставался долгом: он обязан помочь своей хозяйке, готовой пойти наперекор самой могучей силе в Империи — Ассамблее магов.
Мастер отогнал мрачные мысли о будущем. Он привык ходить по краю пропасти. Поправляя кушак, стягивающий холщовую рубаху, и поглаживая спрятанный под ним пояс, к которому крепились смертоносные ножи, он обвел глазами ровные дорожки и безупречно ухоженные цветники. Что ж, подумал он с горькой усмешкой, не вечно же он будет возглавлять разведку Мары. Противоборство с магами, вероятнее всего, окончится гибелью ее дома; но если даже свершится чудо и Акома устоит, то может ведь случиться и так, что Аракаси придется оставить свой пост, а в свите Мары не найдется достаточно почетного места, которое она могла бы ему предложить. Вот тут-то и пригодятся бесчисленные навыки, которые он приобрел, выдавая себя за людей самого разного толка. Руки у него в мозолях; чтобы нажить такие мозоли, надо было немало потрудиться на своем веку. А добывание необходимых знаний часто требовало долгого и тяжелого труда, и среди искусств, которыми Мастер овладел, насчитывалось не меньше дюжины куда менее достойных, чем возделывание земли и уход за всем, что на ней растет.
К ним, несомненно, относилось и искусство убивать. Выполненная им расшифровка анналов тонга привела его на грань болезни: ему становилось тошно от бесстрастного перечисления убийств и жестокостей, творимых поколение за поколением. Мара поступила правильно, использовав его как собственный, не знающий жалости инструмент для разрушения Братства Камои. Но, признавая за ней право на беспощадность, Аракаси не мог простить себе то, что именно он послужил таким инструментом. И хотя, по цуранским понятиям, все содеянное им лишь приумножало честь Акомы, общение с Кевином-варваром внесло изрядную путаницу в мысли Мастера тайного знания. Да и то, что Мара простила самому Аракаси его простую человеческую слабость — тогда, в обжигающем зное сада кекали, — заставило его поглядеть на мир иными глазами. С той поры бастионы его отчужденности мало-помалу рушились, и вот сейчас, свободный наконец от самообмана, он словно прозрел.
Всю жизнь он тренировал себя именно затем, чтобы служить орудием против себе подобных. Кевин был прав. Чо-джайны были правы. Мара и Хокану правы в своем стремлении изменить окружающий мир, отринуть закоснелые старые порядки. Да, во всей долгой истории Империи считалось непреложной истиной: слуга всегда и во всем заодно с хозяином. Но только теперь Мастеру стала ясна ущербность такого мнения: ведь он видел неприкрытую враждебность в потускневших глазах Камлио, и ему открылось, что он виновен.
«Я не тот, каким был раньше», — сказал он госпоже после убийства Обехана. Но тогда это был всего лишь крик души, не более.
Аракаси вздохнул, пораженный невеселой мыслью. Как странно, что прежде, изображая садовника, он ни разу не улучил минуты, чтобы полюбоваться плодами рук своих. Теперь он видел ровные ряды недавно распустившихся цветов и чувствовал, что смотрит на них совсем по-новому. Ощутив непривычное стеснение в груди, Мастер подумал, что, может быть, жалкому садовнику легче обрести благодатное равновесие на Колесе Жизни; наверняка это ни с чем не сравнимая отрада — существовать в постоянной гармонии со Вселенной.
Он потер руки и вернулся к работе. Все вокруг дышало покоем, но нельзя было расслабляться ни на минуту.
День близился к концу. Лучи предзакатного солнца падали на землю через входную арку сада. На улице показался пожилой бродячий торговец, толкающий перед собой тележку. Сорванным голосом он монотонно нахваливал свой товар — пучки ароматической коры тенци, надеясь привлечь внимание женщин, возвращающихся из храмов к себе домой, в прибрежный квартал, населенный свободными работниками. Эти бедняки, стоящие лишь на одну ступеньку выше рабов, имели обыкновение зажигать тенци в своих тесных жилищах, чтобы хоть немного заглушить смрад от рыбных промыслов, расположенных по соседству.
Со стороны площади Двадцати Богов доносилось благоухание фимиама: жрецы распахнули массивные двери для богомольцев рангом повыше, собирающихся присутствовать на вечерних богослужениях, когда спадет жара на улицах, а торговцы успеют разойтись по домам. Мимо проплыли первые лакированные паланкины аристократов; навстречу им тянулись громоздкие фургоны собирателей слухов, закончивших свои дневные труды и направляющихся на ночлег в сельскую местность.
Так уж повелось, что за час до заката на улицах смешивались люди всех сословий и состояний. Сняв форменные головные повязки и значки гильдий, курьеры, насвистывая, расходились по домам: каждого из них ждали жена и ужин. Аракаси сходил за тачкой и начал собирать свой нехитрый инвентарь: мотыгу, лопату и грабли. Он не терял из виду сводчатый портик библиотеки, от души надеясь, что в уличной суете появление его агента не привлечет ничьего внимания. Мастеровые устали за день и думали, главным образом, о том, как бы поскорее добраться до стола и поесть, а занавески господских паланкинов были задернуты, чтобы простолюдины не пялились на вельможных пассажиров.
Как только юноша покажется на виду, Аракаси покинет сад, толкая тачку перед собой, а писарь пройдет мимо — достаточно близко, чтобы подложить свой отчет в тачку между инструментами. На это понадобятся какие-то доли секунды.
Аракаси услышал подозрительный звук, восприняв его сначала просто как некое содрогание воздуха, почти неразличимое из-за грохота повозки торговца по мощенной гравием улице. Инстинкт заставил его пригнуться и спрятаться за тачкой; когда же повозка прогромыхала мимо, он понял, что это: леденящий душу гул, который предшествует появлению Всемогущего.
Холодный пот выступил у Аракаси на спине. Неужели маг пришел за ним? Неужели разгадан план властительницы Мары? Лишь многолетняя тренировка помогла Мастеру сохранить фальшивую личину: загорелый садовник невозмутимо собирал свои инструменты в конце рабочего дня. Но, однако, сердце у него бешено колотилось, а руки дрожали, как у паралитика. Что такое страх, Мастер знал не понаслышке, но ни разу прежде он не охватывал Аракаси столь неодолимо. Подобному страху он не поддавался никогда… пока Камлио не пробила брешь во внутренней броне, которой он ограждал собственное сердце.
Мгновением позже перед ним возникла пара черноризцев. Зловещее гудение прекратилось, и наступила тишина, не нарушаемая даже жужжанием деловитых пчел. Уличный шум, казалось, куда-то отступил, словно мир начинался и кончался у мраморных колонн, обрамляющих садовые ворота. Отнюдь не притворными были страх и благоговение Аракаси, когда он распростерся на земле позади тачки, уткнувшись лицом в пыльные желобки, прочерченные его граблями вдоль дорожки.
Обратив на Аракаси не больше внимания, чем на какую-нибудь неодушевленную статую. Всемогущие прошли по дорожке к воротам и остановились в тени арки. Их глаза были прикованы к парадной лестнице библиотечного портика. Они стояли спиной к Аракаси, который невольно отметил, что ноги магов обуты в бархатные туфли, гораздо лучше приспособленные для хождения по мягким коврам дворцовых апартаментов, чем для улицы.
Ничтожный садовник, замерший за тачкой в раболепной позе, был, на взгляд чародеев, столь незначительной деталью пейзажа, что не имело смысла принимать в расчет его присутствие.
Одна голова в темном капюшоне склонилась к другой:
— Он должен пройти здесь с минуты на минуту. Как показало гадание, он перейдет улицу и двинется в этом направлении.
Второй маг ответил едва заметным кивком.
У Аракаси чуть-чуть отлегло от сердца, когда он понял, что Черные Ризы пришли не за ним. Все еще не совладав с дрожью в коленях, он, однако, рискнул выглянуть из-за тачки. Поверх зубьев граблей, через просвет между загадочными черными силуэтами магов, стоящих под аркой, он увидел своего посланца, который наконец вышел из библиотеки с туго набитой сумой, повешенной на ремне через плечо.
— Вот!.. — Первый маг указал пальцем на юношу, неторопливо спускающегося по ступеням. — Вот он!
Второй снова кивнул и необычно низким голосом пророкотал:
— Твоя догадка верна. У него в сумке свитки.
— А их содержание? — спросил первый.
Его спутник закрыл глаза, прижал ко лбу ладонь левой руки, а правой проделал ряд жестов, начертав в воздухе какое-то заклинание или символ. Возможно, то был некий непостижимый ритуал, придающий заклинателю силу. Мастер почувствовал, как его окатила невидимая волна волшебства: словно тысячи тончайших иголочек вонзались в кожу.
Послышался густой бас мага:
— Перечень. Требования в казну: имперские расходы на оплату произведений искусства. Триумфальные арки, памятники, мемориальные сооружения…
Несколько мгновений оба молчали; казалось, они обдумывают то, что им открылось. Затем обладатель более тихого скрипучего голоса произнес:
— Сведения об эпохе, когда были произведены эти расходы, затрагивают наши интересы. И весьма сильно.
Аракаси вцепился в свою робу, опасаясь, как бы барабанный стук его сердцебиения не оказался услышан в тишине сада.
Мимо ворот проследовал паланкин какой-то знатной дамы; его несли рабы-носильщики в шелковых головных повязках. Дождавшись, когда кортеж освободит улицу, ни о чем не подозревающий переписчик двинулся по направлению к воротам сада беспечной походкой юнца, рассчитывающего получить несколько цинтий в награду за исполненную работу. Черноризцы неслышно перешептывались, не спуская с него глаз.
— Его непременно нужно допросить, — сказал маг со скрипучим голосом. — Такой мальчишка не станет предпринимать подобные исследования по собственному почину. Нам следует задержать его и выяснить, кто его нанял или заставил собирать эти сведения.
Невнятно буркнув, второй Всемогущий выразил согласие.
Аракаси был на грани паники. Если переписчика заставят говорить, то его связь с мнимым садовником сразу же будет раскрыта. К тому же Мастер понимал: у него самого не останется ни малейшей надежды сохранить в тайне хоть что-нибудь, если его станет допрашивать маг, умеющий читать мысли. Они распознают руку Акомы — немедленно и неизбежно, и над древней династией нависнет угроза уничтожения.
Он должен действовать.
Опираясь на локоть, он едва заметно приподнялся, чтобы ослабить пояс, в гнездах которого размещались метательные ножи, подсунул руку под подол рубахи и вытащил два ножа: один для злополучного переписчика, а другой для себя. Он должен хладнокровно убить ни в чем не повинного юношу и сразу после этого перерезать себе горло. А затем ему останется только уповать на то, что Красный бог заберет его к себе, прежде чем маги сумеют привязать уал Аракаси к его телу и заставят заговорить.
Черноризцы одновременно сделали шаг и заслонили от глаз Аракаси происходящее на улице. Страх сдавил его грудь. Кинжал, зажатый в дрожащей руке и уже готовый к броску, мгновенно лишился своей грозной силы, словно был какой-нибудь безобидной щепкой. Дурнота подкатила к горлу. И все-таки еще оставалась надежда: может быть, маги не тронутся с места, а переписчик, не ведая опасности, пройдет под аркой в сад, на место условленной встречи.
— Он идет, — процедил первый маг.
Чародеи расступились, отойдя друг от друга подальше в тень, и замерли как статуи по обе стороны ворот, неотрывно наблюдая за юношей, который бойко лавировал, переходя оживленную улицу.
На пару секунд напряжение ослабло. Мимо проходил пирожник, распространяя вокруг запах корицы. Пробежали наперегонки двое мальчишек, издавая восторженные вопли; под ногами у них путался резвый щенок. Переписчик увернулся от столкновения с дородным водоносом; его перепачканные чернилами пальцы плотно придерживали клапан кожаной сумы.
Он вступил на затененную площадку перед воротами сада.
Аракаси подавил тошноту. Ему доводилось убивать, много раз. Но прежде эта необходимость никогда не действовала на него подобным образом. Сознание, что человек смертей, не имело прежде никакого значения для каменного сердца Мастера, и он не испытывал расслабляющих приступов сострадания к жертве. А сейчас его воля дрогнула. И тем не менее он занес руку, готовясь метнуть кинжал.
Солнечный луч, отразившийся от клинка, привлек внимание переписчика. И в тот же миг Всемогущие шагнули вперед, преградив ему дорогу с явным намерением перехватить юношу.
Аракаси прикусил губу. Он должен действовать! Прикинув на взгляд расстояние, он прицелился и постарался унять расстроенные чувства.
— Стой! — скомандовал маг, стоявший слева.
Парализованный ужасом, писец повиновался.
— Мы должны допросить тебя, — пробасил второй чародей.
— Твоя воля, Всемогущий, — выдавил из себя смертельно бледный, трепещущий юноша.
Вцепившись в тачку, Аракаси сумел совладать с собой. Должно быть, в глазах у него полыхал зловещий огонь убийства, когда он приподнялся на одном колене, чтобы метнуть кинжал, ибо школяр отпрянул: он видел верную смерть в блеске нацеленного на него лезвия.
Писец бросился наутек. Сумка хлопала его по бедру, когда он в отчаянии кинулся назад, в толчею людной улицы.
Обладатель густого баса застыл в изумлении. Второй в негодовании воскликнул:
— Он нас ослушался!
Черноризец, стоявший ближе к воротам, воздел руки. Подобный грому треск разорвал воздух, да так, что забренчали инструменты в тачке, а цветы полегли, словно скошенные гигантской косой. Аракаси бросился ничком на землю. Он затолкал свои лезвия под собственное распростертое тело и закрыл ладонями лицо, а тем временем удары — один за другим — сотрясали сад, сопровождаемые вспышками, подобными молниям. На улице раздавались крики, топот бегущих людей, мычание перепуганных нидр и щелканье бича возницы, пытающегося заставить их сдвинуть с места нагруженный фургон. Щенок, который раньше играл с мальчишками-попрошайками, жалобно затявкал. Не в силах подавить невольную дрожь, Аракаси сквозь пальцы присмотрелся к происходящему.
Если не считать случайных прохожих, в панике разбегающихся во все стороны, на улице все было почти как всегда в этот час: заходящее солнце окрашивало лестницу библиотеки в красноватый цвет и в воздухе плавал аромат фимиама, доносящийся из ближайшего храма. Правда, аромат этот теперь смешивался с запахом горелого мяса, а на каменной мостовой дымился бесформенный комок, даже отдаленно не напоминающий человеческое существо. Рядом валялась ничуть не поврежденная сума. Ее клапан был открыт, и последние замирающие вихри магической грозы гоняли по мостовой перекатывающиеся свитки.
— Почему этот глупец вздумал удирать? — размышлял маг с тихим голосом. — Ты напрасно поторопился испепелить его, Тапек. Теперь мы понятия не имеем, кто его нанял. На этот раз ты потешил свой нрав, но зато потерял возможность добыть ценные сведения.
Второй Всемогущий нетерпеливо отмел услышанный упрек:
— Подозреваемых может быть только двое: Акома или Анасати. Ни у кого другого нет причин нанимать человека, чтобы копаться в архивах. И совсем уж немыслимо, чтобы какой-нибудь человечишка рискнул ослушаться нас и не был тут же наказан за неповиновение.
Он отвернулся от ворот. На глаза ему попалась тачка с инструментами, и буравящий взгляд остановился на распростертой фигуре Аракаси.
Начальник разведки Акомы ощутил этот взгляд, как удар копья в спину. Он не мог остановить дрожь всего тела; он не смел шевельнуться. Затаив дыхание, он так и лежал в позе безграничного смирения.
Маг приблизился. Его обутые в бархат ступни остановились в каком-нибудь дюйме от лица мнимого садовника. Аракаси мог уловить пряный запах озона, смешанный с запахами пыли и влажных цветочных стеблей, поломанных ветром.
— Ты знал этого человека? — требовательно спросил Всемогущий.
Язык не повиновался Аракаси, и он только покачал головой.
Второй черноризец подошел поближе к собрату.
— Возможно, он лжет. Надо убедиться, — сказал он.
Аракаси почувствовал — хотя и не мог этого видеть, — как маг сотворил руками некое движение.
— Кем был тот человек? — раздался зычный голос. — Отвечай!
Заостренный клин волшебства рассек разум Аракаси. Овладевшая им необоримая сила заставила зашевелиться язык и губы.
— Он был просто писарь, — услышал Мастер собственный голос. — Имени его я не знал.
Аракаси в страхе зажмурился. Нестерпимая боль затопила душу: никогда уже ему не суждено снова увидеть Камлио, чья дерзкая улыбка и холодные глаза неотступно стояли перед его мысленным взором.
Сквозь сумятицу воспоминаний прорезался голос мага:
— У него в мозгу полнейший хаос. Он думает, что мы его убьем… а в то же время жаждет увидеть какую-то женщину. — Маг разразился хриплым смехом. — Этот дуралей мечтает о молодой красавице куртизанке, которую когда-то знал. У него и мыслей никаких нет, кроме одной: он жаждет еще хоть раз увидеть ее перед смертью.
Аракаси почувствовал, что его тело и душу уже не сковывает сила чуждой и враждебной власти. В эту же минуту второй черноризец заявил:
— Человек, сознающий свою вину, думал бы не о куртизанках, а о господине, которому служит, или о спасении собственной шкуры.
Аракаси был настолько ошеломлен, что не мог шевельнуться, и его неподвижность послужила лишним доказательством умозаключений Тапека:
— Да, это не тот, кто нам нужен. Связной, который должен был встретиться с писарем, наверняка унес ноги. А старый недоумок садовник ничего не знает.
— Теперь в словах говорящего слышалось неприкрытое раздражение. — Ты упрекнул меня справедливо. Но так или иначе, нам теперь известно, что кто-то пытается добыть запретные знания. Надо возвратиться в Ассамблею. — И грозная пара удалилась.
Аракаси по-прежнему лежал на земле. Пыль облепила его взмокшее от пота тело. Слух уловил резкий гудящий звук и хлопок воздуха, ознаменовавший отбытие Всемогущих. Но когда силы вернулись к Мастеру, уже наступили сумерки. Он поднялся на ноги, с трудом преодолевая дрожь в коленях, и долго стоял, привалившись к борту тележки.
За воротами, на улице, под наблюдением Имперских Белых рабы очищали улицу от останков переписчика. Кривобокий поденщик с ведром и щеткой смывал последние зловещие следы с мостовой.
Носильщики изящных паланкинов старательно обходили стороной роковое место. Не видно было даже уличных мальчишек-оборванцев, никогда не упускающих случая поглазеть на что-либо необычное.
Аракаси сидел на краешке тачки, прислушиваясь к гудению ночных насекомых; последние отблески заката погасли. Медный лунный свет заливал увядающие головки сломанных цветов. В том, чтобы изучать свитки, доставленные погибшим школяром, уже не было необходимости. Присутствие Всемогущих подтвердило догадки Аракаси касательно темных периодов истории. Нужно поскорее улизнуть отсюда и доложить обо всем властительнице Маре.
Еще хуже была внутренняя неуверенность, оставшаяся после допроса. Аракаси не мог дать ответ самому себе: сумел бы он довести дело до конца и метнуть нож?
Мара, беззвучно взывал Аракаси, госпожа моя, я стал ненадежным слугой в твоем деле.
Настала ночь, но ответ не приходил. Мастеру осталось лишь исполнить свой долг по мере сил: ведь все равно на службе у властительницы не нашлось бы никого, кто хотя бы отдаленно был способен сравниться с ним в этом опасном искусстве. И, зная ее, Аракаси верил, что, взгляни она сейчас ему в лицо, в глазах Мары не было бы упрека. Она понимала его душевные борения. Такой дар в правящей госпоже трогал его почти до слез. Когда Аракаси наконец твердо встал на ноги и взялся за влажные от росы ручки тележки, он задумался о том, простирается ли умение властительницы читать в душах своих подданных достаточно далеко, чтобы пробить броню ожесточения Камлио? Он едва не засмеялся вслух при этой мысли. До чего же близка была Ассамблея к тому, чтобы узнать все о намерении госпожи пойти наперекор их приговору. Задолго до того, как Камлио удалось бы вновь обрести себя, все они уже стали бы мертвецами, обугленными и дымящимися, как труп на улице за воротами сада.