Страница:
По ее команде маги подали сигнал. Специальная артель работников чо-джайнов выдвинулась вперед и начала рыть новый переход, ведущий вверх. На пол со стуком посыпались комья земли, а потом куски известки и глиняных плиток. Сквозь полумрак прорезался луч света, желтого и чистого, льющегося через прозрачную крышу дворцовой приемной.
Один из чо-джайнов просунул голову в отверстие. Он прожужжал какое-то короткое сообщение для находившихся позади, и маг слева от Мары сказал:
— Врагов в приемной нет. Твои муж и сын ожидают. — Затем он замолк, словно в нерешительности, но после короткой паузы договорил:
— Госпожа, мы желаем тебе счастья и удачи. Но действуй быстро. Наши чары не могут сдерживать натиск черноризцев бесконечно долго. В твоем распоряжении не так уж много времени, чтобы достичь всего желаемого, но потом наступит хаос и разрушительный всплеск вредоносных энергий. На тот случай, если ты потерпишь неудачу или если мы тебя подведем, мы хотим, чтобы ты знала: именно для этого сражения мы посланы сюда из Чаккахи. Мы не только твои защитники, Благодетельная; мы послы, прибывшие затем, чтобы помочь становлению нового порядка.
Мара взглянула вверх, на лица магов, поднявшихся перед ней. на дыбы; выражение этих лиц, столь непохожих на человеческие, вряд ли мог вполне понять хоть кто-нибудь из людей. У обоих крылья были развернуты в боевой стойке; они готовились противостоять общей мощи объединенной Ассамблеи. Их доблесть тронула Мару до слез.
— Да будет известно всем, мои добрые друзья, что, пока я живу, я не подведу вас. Мы восторжествуем или умрем вместе.
Она сразу отвернулась и обратила лицо вперед, чтобы решимость не изменила ей в роковые грядущие часы. С гордо выпрямленной спиной, величественная в причудливом парадном одеянии, расшитом золотом, Слуга Империи направилась к отверстию.
Мара с трудом прокладывала свой путь, ступая по комьям осыпавшейся земли, по осколкам штукатурки и плиток. Аракаси ненавязчиво приблизился, чтобы поддержать ее под локоть. Она благодарно улыбнулась ему: так отрадно было человеческое прикосновение после общества столь многочисленных чо-джайнов!
Наконец она вышла из туннеля, и голова у нее закружилась — от солнечного света уходящего дня, от великолепия сверкающих золотых доспехов.
У нее перехватило дыхание. Из-под золотого императорского шлема торчали пряди огненно-красных волос. Это Джастин! Это его волосы! — осознала она, и сердце глухо ухнуло у нее в груди. Облаченный в доспехи, подобающие Императору, ее сын отнюдь не выглядел ребенком. Мара встряхнула головой, напомнив себе, что наступает час его бракосочетания.
Мара пошатнулась, когда мальчик поклонился ей — все как положено, сын поклонился Матери. Впрочем, может быть, именно ей следовало бы поклониться ему до земли, как однажды она поклонилась Ичиндару?
Но потом мальчик выпрямился и издал совершенно неподобающий вопль.
— Мама! — закричал он и помчался к ней. Мара забыла про всю свою величавость и протянула руки ему навстречу. Сын бросился в раскрытые объятия
— выросший, окрепший и заметно возмужавший. Когда его руки обвились вокруг ее шеи, она сообразила, что ей теперь не нужно нагибаться, чтобы обнять его. Он раздался в плечах, и очертания его фигуры показались удивительно знакомыми. Он весь в Кевина, сообразила Мара; он вырастет таким же высоченным, как его отец. Это внезапное озарение заставило ее снова принять достойный вид.
Сын выпустил ее из объятий и взглянул на нее — глаза в глаза; в это мгновение ей показалось, что перед нею — его отец-варвар. А он произнес:
— Я готов. Благодетельная. Принцесса Джехилья ожидает.
Голос не повиновался Маре. Она потеряла двоих детей: Айяки и младенца, отравленного до появления на свет. Теперь ее единственный сын, оставшийся в живых, стоял, полный решимости и готовый отдать жизнь за ее честь. Это было больше, чем она могла выдержать.
Лицо Джастина вдруг сложилось в такую беззаботную гримасу, что Мара снова вспомнила былые дни и неотразимый юмор Кевина.
— Нам надо бы поторопиться, — сообщил он. — У Первой жены покойного Императора истерика все никак не кончится и весь грим, того и гляди, потечет.
Мара иронически поинтересовалась:
— А Джехилья? У нее тоже истерика?
Джастин по-мальчишески пожал плечами:
— Накричалась она вволю, а потом взяла и заперлась у себя в комнате. Тогда кто-то ее спросил, не желает ли она лучше выйти замуж за Омекана, с его-то пузом и седыми волосами, и она сразу позволила горничным войти.
«У девочки есть здравый смысл», — подумала Мара, заняв причитающееся ей место рядом с сыном и приготовившись войти в Тронный зал. Аракаси встал около хозяйки с другой стороны, чтобы поддержать в случае надобности, и никто, казалось, не заметил, что на нем все еще красуется роба мусорщика, когда распахнулись двери зала и фанфары возвестили о прибытии жениха.
Мара решительно шагнула вперед, чувствуя, как увлажнилась ее ладонь там, где она сжимала руку Джастина. Проходя сквозь стройные колонны жрецов Двадцати Высших Храмов, она гадала, не поразят ли ее боги насмерть за гордыню, за очевидную дерзость, с которой она посмела вообразить, что может сделать своего сына следующим Светом Небес, Девяносто Вторым Императором Цурануани. Однако представитель храма Джурана, бога справедливости, не выглядел недовольным, а верховный жрец Туракаму встретил ее едва заметной приветливой улыбкой. Отдельно от других, позади жреца Красного бога, стояли три фигуры, закутанные в черные саваны, — Сестры Сиби. Даже эти устрашающие персоны, казалось, подбодряли Мару, слегка наклонив головы. Когда Мара проходила мимо верховного жреца Джастура, бога войны, тот отсалютовал ей ударом кулака в латной рукавице по груди, и от этого салюта зазвенело драгоценное железо его панциря.
Мара сделала следующий шаг, потом еще один; постепенно к ней возвращалась уверенность. Когда она прошла дальше, жрецы высших и низших орденов начали попарно располагаться перед тронными ступенями, согласно природе представляемых ими богов. Так, жрецы Лашимы, богини мудрости, оказались вместе со жрецами Саланы, Матери Правды. Жрец Туракаму объединился с одной из Сестер Сиби, тогда как верховный жрец Джастура образовал пару с верховным жрецом Баракана, Повелителя Мечей.
Впереди, на Императорском возвышении, процессию ожидала маленькая белокурая девочка в сверкающей фате из золотой ткани; не приходилось сомневаться, что это и есть Джехилья. Горничные только что поправили ее головной убор, слегка сдвинув его назад. На лице девочки еще виднелись веснушки; как видно, она слишком много времени проводила под открытым небом, прогуливаясь в дворцовых садах. Хотя она и казалась бледной под краской и пудрой обязательного грима, однако, увидев Благодетельную, принцесса радостно улыбнулась.
— Пусть закроются двери! Церемония бракосочетания начинается! — нараспев провозгласил жрец Чококана. Доброго бога, как того требовал обряд. Стоявший справа позади него верховный жрец Томечки, Заступника Детей, начал беззвучную молитву, и, глядя на жреца, Мара вспомнила, что Томечка, младший брат Чококана, известен также как Даритель Мира. Она помолилась, чтобы сегодня именно в этой своей ипостаси он явил себя перед народом Цурануани.
Джастин в последний раз стиснул руку Мары, когда она отпустила его, чтобы он занял свое место рядом с принцессой. Сама же Мара направилась туда, где ожидал Хокану, и, когда церемония началась, ее рука скользнула в его руку.
Его безмолвный сигнал был замечен Хочокеной, который сидел на подушках перед низким столиком с наполовину опустошенным подносом засахаренных фруктов. Толстый маг кивнул, давая понять, что и он заметил эти особенности, и тихо проговорил, так, чтобы никто, кроме Шимони, не мог его услышать:
— Происходит что-то необычное. Я насчитал пятерых жрецов, прячущих лица под капюшонами; а судя по запахам, доносящимся из кухни, там пекут пирожки, как перед большим пиром. Странное дело для осажденного города.
Как будто специально затем, чтобы подчеркнуть впечатление от его слов, большой камень, запущенный осадным орудием, пролетел по воздуху и разлетелся на множество осколков, упав в соседнем дворике. Случайно забежавшая туда собака умчалась с жалобным лаем. Хочокена, прищурившись, наблюдал за событиями сквозь трещину в стенной перегородке.
— Эти проклятые штуки начинают меня раздражать. Еще один камень в такой близости от нас — и я выйду из дома и… — Угроза так и осталась недоговоренной, поскольку внимание тучного мага привлекла компания странно одетых аристократов, поспешно проследовавших мимо окна. — Мы ожидали наплыва властителей, вызванных для переговоров в кабинет старого Совета, но, похоже, предстоят дела поважнее.
Шимони выпрямился:
— Намного важнее. Мотеха не станет медлить с переходом к активным действиям.
Хочокена с сожалением покосился на остатки своих лакомств.
— Это я не стану медлить с переходом к активным действиям, — поправил он друга тоном легкого упрека. — По-моему, властительница уже здесь, а мы только теряем время, пытаясь ее подкараулить.
Шимони ничего не сказал, только брови поднял и сразу оторвался от окна. Не желая отставать от более рослого и стройного собрата, Хочокена поднялся с подушек и поспешил следом за ним.
Пока эта парочка шествовала своим путем, все встречные либо разбегались в страхе, либо падали ниц. И хотя дворцовые коридоры образовывали запутанный многоярусный лабиринт — ведь поверх уже имеющихся переходов постоянно добавлялись новые, — черноризцам не требовались ничьи советы, как пройти в то или иное место. Они безошибочно проследовали к двери, выкрашенной в красный цвет и усеянной лаковыми изображениями государственной печати. Не постучавшись, они вошли в кабинет Имперского Канцлера.
Даджайо из семьи Кеда стоял во всем блеске своих регалий и церемониального многослойного наряда, красного с черным; золотая кайма сверкала вокруг ворота и на манжетах. Массивный головной убор сидел идеально ровно. Канцлер был бледен, но держался спокойно. Его приближенным стоило большого труда сохранять самообладание. Секретаря, стоявшего рядом с ним, била дрожь, а к горлу подкатывала дурнота. У наружной стенной перегородки скорчился раб-посыльный, словно стараясь сделаться поменьше. Причина столь нервной обстановки была очевидна: все подушки, предназначавшиеся для приема просителей, были заняты полудюжиной Всемогущих. Мотеха расхаживал по кабинету. С крайне недовольным видом он взглянул на двух новоприбывших собратьев, но не стал прерывать допрос, который шел полным ходом:
— Какие новости о ней?
Ему не было надобности уточнять, о ком идет речь.
— Никаких, Всемогущий.
Даджайо поклонился двум только что явившимся магам и с ловкостью искусного придворного воспользовался этим удобным случаем, чтобы вытереть пот, стекающий со лба. Он выпрямился с самым официальным видом. Если он, будучи Имперским Канцлером, чувствовал себя неуютно в присутствии столь многих Всемогущих, то, во всяком случае, хорошо это скрывал.
Хочокена проследовал к огромному столу, обогнул его, поднял с пола личную подушку Канцлера и пошел с нею к амбразуре под окном, где воздух посвежее: комната была битком набита с утра, а слуги слишком напуганы, чтобы позволить себе риск войти и сдвинуть стенные перегородки.
— Ее и искать не стоит: она сама сюда явится, — проворчал он. — В эту минуту вновь собирается Высший Совет, и властительница Акомы не пожелает его пропустить. Свет не видел еще такого виртуоза Великой Игры, как Мара. Она придет.
— О да! — раздраженно бросил Мотеха. — Но раньше она умрет. В ту самую секунду, когда нам станет известно ее местонахождение..
Шимони не вполне сумел скрыть отвращение:
— Мы все когда-нибудь умрем — таков закон природы.
Имперский Канцлер спрятал неловкость за привычной маской светской учтивости.
Мотеха молча переводил взгляд с одного лица на другое. Его собратья также безмолвствовали. Сам воздух, казалось, звенел от напряжения, а причиной этого напряжения было неприятное для многих подозрение, что Мара умудрилась раскрыть некоторые из наиболее тщательно сберегаемых секретов Ассамблеи. Для любого человека, не состоящего в этом сообществе магов, проникновение в такую тайну означало смертный приговор. Даже Шимони с Хочокеной не могли отрицать, что готовность чо-джайнов приютить Мару у себя в ульях сулит Империи худшие беды: Мара могла посеять семена мятежа, чреватого разрывом договора, действовавшего в течение тысячелетий. Сколь бы убедительными ни были доводы Шимони и других, настаивавших, что Слуга Империи заслужила право быть выслушанной, прежде чем ее лишат жизни, — на сей раз их усилия будут тщетными.
Ассамблея уже проголосовала. Казнь Мары теперь была делом решенным и не подлежала обсуждению.
Мало кто взял бы на себя смелость действовать против Слуги Империи в одиночку; Тапек не побоялся — и ничего хорошего для магов из этого не получилось.
Теперь черноризцы взялись за дело сообща, но они словно блуждали в потемках, руководствуясь лишь предположением, что их привилегии под угрозой. Впереди предстояли бедствия куда более тяжелые, чем самонадеянность одного из них.
Хочокена и Шимони обменялись понимающими взглядами. Они оба, каждый по-своему, восхищались Марой.
Но сейчас она зашла слишком далеко. Тучного мага раздирали противоречивые чувства: с одной стороны, его верность Ассамблее и обеты, данные в тот день, когда он надел черную хламиду, а с другой — притягательность новых идей, в немалой степени навеянных еретическими воззрениями, которыми его увлек Миламбер-варвар.
Хочокена дорожил наследством, которое осталось у него от дружбы с Миламбером. В течение многих лет черноризец-цурани постоянно применял свой крепнущий дар волшебства для помощи простому народу. Однако в нынешних небывалых обстоятельствах, когда даже он, при всей широте своих убеждений, не мог принять твердое решение, ему требовалось побольше времени, чтобы все как следует обдумать. Хочокена хотел быть уверен в том, что сделает правильный выбор: действовать ли ему заодно с партией Мотехи ради немедленного уничтожения Мары или же откликнуться на ее призыв к реформе и всерьез задуматься о том, что считалось немыслимым, — воспрепятствовать решению Ассамблеи, принятому большинством голосов, и даже, может быть, спасти жизнь властительницы Акомы.
Внезапно Шимони резко шагнул к окну, бросив Хочокене многозначительный взгляд, и тот проглотил свой леденец значительно быстрее, чем намеревался.
— Ты тоже чувствуешь это? — отозвался он на немой вопрос друга.
— Что он «чувствует»? — не выдержал Мотеха, но тут же замолчал: он тоже учуял то, что насторожило других.
Знобящая стужа растекалась по пространству. Ни с чем нельзя было спутать это неповторимое, неописуемое ощущение покалывания, пробегающего по коже и знаменующего присутствие мощной чужой магии.
У Шимони был вид охотничьей собаки, сделавшей стойку.
— Кто-то ставит заслоны! — срывающимся голосом объявил он.
Хочокена неуклюже поднялся на ноги.
— Такие чары не создает никто из нас. — Это признание было сделано с явной неохотой, как будто он предпочел бы провозгласить что-нибудь другое.
— Чо-джайны! — взорвался Мотеха. — Она привела магов из Чаккахи!
В кабинете поднялся сущий переполох. С подушек вскочили и другие черноризцы. Их лица выражали неукротимую ярость. Имперский Канцлер был вынужден забиться за стол, только бы не попасться им под ноги, но никому не было дела до его неудобств.
— За это — смерть Маре! — гнул Мотеха свою линию. — Севеан! Немедленно вызывай подкрепление!
Даже Хочокена не стал возражать против отданной команды.
— Поспешим, — поторопил он Шимони, и, пока собравшиеся в кабинете маги распалялись все больше и больше, толстый маг и его худощавый единомышленник первыми оказались за дверью.
Коридор был пуст. Ни важных персон, ни даже слуг — никого.
— Не нравится мне это. — Слова Хочокены отозвались эхом от сводчатого потолка. — Сдается мне, что Высший Совет намерен собраться без чьего бы то ни было дозволения.
Ничего не сказав, Шимони потянулся за своим прибором для мгновенного перемещения, привел его в действие и исчез.
— Ух ты! — воскликнул в растерянности Хочокена. — Хоть бы дал знать, куда ты собираешься податься! Или, по-твоему, это тоже было бы праздной болтовней?
Откуда-то из воздуха послышался голос Шимони:
— А ты хочешь сказать, что нам есть из чего выбирать?
С неприятным ощущением, что пояс его хламиды слишком тесно затянут, Хочокена все-таки сумел под складками одежды найти карман. Он включил извлеченный оттуда прибор в ту самую минуту, когда Севеан, Мотеха и другие подняли крик в прихожей кабинета Канцлера. Перед тем как исчезнуть из коридора, Хочокена еще успел подумать: какая партия исполнит вынесенный Маре приговор? Он и Шимони, всегда действовавшие ради сохранения Ассамблеи? Или другие, с Мотехой во главе, обуреваемые жаждой мести?
— Она провела нас как последних болванов!.. — бесновался Севеан. — Хуже того!..
Остальных выкриков Хочокена не услышал, поскольку в следующий миг был уже в залитом солнцем саду, примыкающем к приемной Тронного зала.
«Еще бы не хуже, — подумал тучный маг, отдуваясь после броска из одного места в другое. — Мара привела с собой такую силу, которая может завоевать для нее абсолютную власть, и теперь Империю может разорвать на части нечто пострашнее, чем даже гражданская война».
Сад также был безлюден. Не шумела листва цветущих деревьев, высаженных вдоль стен, и на подступах к широким ступеням царила противоестественная тишина. Не пролетали птицы, не жужжали над цветами насекомые. Даже неутихающий стук падающих камней, выпущенных осадными орудиями, казался здесь далеким и слабым.
У воинов, защищающих Имперский квартал, хватало забот на стенах; конечно, они и представить себе не могли, какой ураган с минуты на минуту должен разразиться в Тронном зале.
Шимони стоял в центре квадратной каменной плиты, слегка склонив голову набок.
— Здесь, — сказал он. — Заслон начинается здесь. В жарком полуденном воздухе ничто не наводило на мысль о какой бы то ни было магии.
— Ты не можешь пробиться? — удивился Хочокена. Он прищурился, сосредоточился и постарался до предела обострить все свои чувства. Наконец он ощутил слабое мерцание, которое можно было бы принять за иллюзию, порой возникающую в потоках нагретого воздуха, с тем лишь отличием, что мерцание исчезало, если посмотреть прямо на него. Он пошарил в другом кармане, достал пестрый носовой платок и обтер пот со лба.
— Если это заслон, то скорее всего он бестелесный.
Шимони повернулся и с едкой укоризной предложил:
— А вот попробуй его проткнуть.
Хочокена собрал в единый луч свою энергию, но вдруг глаза у него расширились от изумления: в воздухе перед ним заиграла радуга. Вся его колдовская мощь, словно отброшенная небрежным мановением без каких бы то ни было усилий, растеклась по поверхности барьера, возведенного чо-джайнами. Хочокена даже рот разинул — так он был ошеломлен. Потом послышался свист шального обломка камня, запущенного со стороны осаждающих и падающего как раз на голову Хочокены. Он быстро взял себя в руки и отвел обломок от себя — так человек может отогнать муху. Но все это время его внимание было приковано к защитному куполу чо-джайнов.
— Такое прочное, надо же! Прелестно. Лихо сработано. Ну и как же это делается? Оно позволяет тебе попытаться разрушить его, а потом твою энергию прибавляет к своей… — Он не сразу подумал о том, что после договора о запретах прошел долгий срок и маги чо-джайнов успели сильно продвинуться вперед в своем искусстве. — Это не по правилам.
— Еще бы. — Шимони не стал вдаваться в тонкости, так как здесь появились и другие маги. К тем, что перебрались сюда из кабинета Канцлера, добавилось еще несколько. Их общая численность достигла уже двух десятков и с каждой минутой возрастала.
— Теперь уже не остается никаких аргументов, помимо силы, — печально заключил Шимони.
Услышав эти слова, Мотеха взвился:
— Мы должны спалить этот дворец дотла! Выжечь — до полного идиотизма! — каждый ум, который посмел даже помыслить о мятеже против нас!
— Я не согласен, — подал голос Севеан. — Разрушить эти недозволенные заслоны — да, это необходимо. Мы должны также прикончить магов из Чаккахи, нарушающих договор, и казнить властительницу Мару. Но разрушать императорский дворец — это чересчур. Над нами, может быть, и не властны земные законы, но мы все же ответственны перед богами. Вряд ли небеса благосклонно отнесутся к тому, что мы умертвим заодно с Марой и жрецов всех орденов Империи.
— В священных орденах у нее могли найтись пособники! — объявил один из недавно прибывших черноризцев.
— Разумеется, — вставил слово Шимони. — Но могло случиться, что их силой заставили служить Маре. Надо выслушать их соображения, прежде чем мы позволим себе применить к их святейшествам хоть малейшее насилие.
— Значит, речь пока идет только о заслонах, — подвел итог Хочокена. Он подергал свой чересчур тугой пояс и еще раз обтер влажный лоб. Его показная решимость не могла скрыть тревогу, затаившуюся в глазах. — Мы должны пробиться внутрь, не ставя под угрозу жизнь тех, кто находится в зале.
Маги молча собрались в тесную группу, словно стервятники, высматривающие поживу на поле битвы. Духом и телом они отрешились от всего постороннего, и, когда они сплавили воедино свои усилия, воздух, казалось, дрогнул и загудел в некоей глубинной неосязаемой вибрации. Небо потемнело, хотя осталось безоблачным. Сад, залитый тусклым зеленоватым свечением, утратил свое многоцветное великолепие и приобрел зловещий вид.
— Бей!.. — выкрикнул Мотеха.
Грянул удар овеществленной силы — яркий, словно шипящая молния, способная расколоть небеса. Он обрушился в вихре фиолетовых искр, но заслон захватил его энергию, размазал по своей выпуклой границе, а затем поглотил. Назад, к нападавшим магам, испепеляющей волной хлынул жар. Каменные фасады ближайших зданий почернели и растрескались. Деревья обгорели, и чаша декоративного фонтана в мгновение ока пересохла — бывшая в ней вода облаком пара взлетела вверх.
Оставшиеся невредимыми, защищенные собственными заслонами, маги обменялись угрюмыми взглядами. Ничего подобного они не ожидали. Снова соединив свои силы, они нанесли второй удар. Радужная игра энергий устремилась сверху на барьер чо-джайнов. Ответом была струя черного непроницаемого тумана.
Маги Ассамблеи увеличили силу атаки. Разлетались тысячи искр, грохотал гром. С неба начал падать огненный дождь, а потом раскаленные сгустки энергии.
— Продолжайте атаку! — крикнул Севеан. — Не жалейте усилий! Заслоны в конце концов должны ослабеть.
Взвыли ветры, заметались огни. Земля содрогнулась; растрескались плиты, которыми были вымощены дорожки сада, и между краями обломков открылись зияющие провалы. Защитная оболочка, делавшая Тронный зал недоступным, как будто слегка покоробилась и прогнулась внутрь.
— Ага!.. — Мотеха удвоил усилия. Молния вгрызлась в невидимую поверхность, и ветры, поднятые разбушевавшимися силами, застонали вокруг шпилей Имперского квартала, словно вырвавшиеся на свободу демоны.
Один из черноризцев, не выдержав напряжения, свалился на мостовую. Остальные стояли твердо. Теперь они были уверены: рано или поздно заслоны рухнут. Никакие магические барьеры не могли выдержать такой объединенный натиск в течение долгого времени. Когда незримый бастион прогнулся и развалился на части, а грохот заглушил даже шум, создаваемый штурмующими армиями у наружных стен, маги Ассамблеи окутали себя собственными защитными чарами. Перед их общей яростью оставалась единственная цель: пробиться в Тронный зал, теперь уже не жалея ничьих жизней, в том числе и своих.
Громовой удар потряс стены. Трепет обуял многих, и кое-кто из жрецов сотворил знамение защиты от недовольства богов. Но Джастин возвысил голос, перекрыв едва возникший ропот растерянности.
— Продолжай, — внятно произнес он.
Сердце Мары готово было разорваться от гордости. Мальчик станет прекрасным правителем! Но потом она прикусила губу; сначала он должен пережить церемонии бракосочетания и коронации.
Один из чо-джайнов просунул голову в отверстие. Он прожужжал какое-то короткое сообщение для находившихся позади, и маг слева от Мары сказал:
— Врагов в приемной нет. Твои муж и сын ожидают. — Затем он замолк, словно в нерешительности, но после короткой паузы договорил:
— Госпожа, мы желаем тебе счастья и удачи. Но действуй быстро. Наши чары не могут сдерживать натиск черноризцев бесконечно долго. В твоем распоряжении не так уж много времени, чтобы достичь всего желаемого, но потом наступит хаос и разрушительный всплеск вредоносных энергий. На тот случай, если ты потерпишь неудачу или если мы тебя подведем, мы хотим, чтобы ты знала: именно для этого сражения мы посланы сюда из Чаккахи. Мы не только твои защитники, Благодетельная; мы послы, прибывшие затем, чтобы помочь становлению нового порядка.
Мара взглянула вверх, на лица магов, поднявшихся перед ней. на дыбы; выражение этих лиц, столь непохожих на человеческие, вряд ли мог вполне понять хоть кто-нибудь из людей. У обоих крылья были развернуты в боевой стойке; они готовились противостоять общей мощи объединенной Ассамблеи. Их доблесть тронула Мару до слез.
— Да будет известно всем, мои добрые друзья, что, пока я живу, я не подведу вас. Мы восторжествуем или умрем вместе.
Она сразу отвернулась и обратила лицо вперед, чтобы решимость не изменила ей в роковые грядущие часы. С гордо выпрямленной спиной, величественная в причудливом парадном одеянии, расшитом золотом, Слуга Империи направилась к отверстию.
Мара с трудом прокладывала свой путь, ступая по комьям осыпавшейся земли, по осколкам штукатурки и плиток. Аракаси ненавязчиво приблизился, чтобы поддержать ее под локоть. Она благодарно улыбнулась ему: так отрадно было человеческое прикосновение после общества столь многочисленных чо-джайнов!
Наконец она вышла из туннеля, и голова у нее закружилась — от солнечного света уходящего дня, от великолепия сверкающих золотых доспехов.
У нее перехватило дыхание. Из-под золотого императорского шлема торчали пряди огненно-красных волос. Это Джастин! Это его волосы! — осознала она, и сердце глухо ухнуло у нее в груди. Облаченный в доспехи, подобающие Императору, ее сын отнюдь не выглядел ребенком. Мара встряхнула головой, напомнив себе, что наступает час его бракосочетания.
Мара пошатнулась, когда мальчик поклонился ей — все как положено, сын поклонился Матери. Впрочем, может быть, именно ей следовало бы поклониться ему до земли, как однажды она поклонилась Ичиндару?
Но потом мальчик выпрямился и издал совершенно неподобающий вопль.
— Мама! — закричал он и помчался к ней. Мара забыла про всю свою величавость и протянула руки ему навстречу. Сын бросился в раскрытые объятия
— выросший, окрепший и заметно возмужавший. Когда его руки обвились вокруг ее шеи, она сообразила, что ей теперь не нужно нагибаться, чтобы обнять его. Он раздался в плечах, и очертания его фигуры показались удивительно знакомыми. Он весь в Кевина, сообразила Мара; он вырастет таким же высоченным, как его отец. Это внезапное озарение заставило ее снова принять достойный вид.
Сын выпустил ее из объятий и взглянул на нее — глаза в глаза; в это мгновение ей показалось, что перед нею — его отец-варвар. А он произнес:
— Я готов. Благодетельная. Принцесса Джехилья ожидает.
Голос не повиновался Маре. Она потеряла двоих детей: Айяки и младенца, отравленного до появления на свет. Теперь ее единственный сын, оставшийся в живых, стоял, полный решимости и готовый отдать жизнь за ее честь. Это было больше, чем она могла выдержать.
Лицо Джастина вдруг сложилось в такую беззаботную гримасу, что Мара снова вспомнила былые дни и неотразимый юмор Кевина.
— Нам надо бы поторопиться, — сообщил он. — У Первой жены покойного Императора истерика все никак не кончится и весь грим, того и гляди, потечет.
Мара иронически поинтересовалась:
— А Джехилья? У нее тоже истерика?
Джастин по-мальчишески пожал плечами:
— Накричалась она вволю, а потом взяла и заперлась у себя в комнате. Тогда кто-то ее спросил, не желает ли она лучше выйти замуж за Омекана, с его-то пузом и седыми волосами, и она сразу позволила горничным войти.
«У девочки есть здравый смысл», — подумала Мара, заняв причитающееся ей место рядом с сыном и приготовившись войти в Тронный зал. Аракаси встал около хозяйки с другой стороны, чтобы поддержать в случае надобности, и никто, казалось, не заметил, что на нем все еще красуется роба мусорщика, когда распахнулись двери зала и фанфары возвестили о прибытии жениха.
Мара решительно шагнула вперед, чувствуя, как увлажнилась ее ладонь там, где она сжимала руку Джастина. Проходя сквозь стройные колонны жрецов Двадцати Высших Храмов, она гадала, не поразят ли ее боги насмерть за гордыню, за очевидную дерзость, с которой она посмела вообразить, что может сделать своего сына следующим Светом Небес, Девяносто Вторым Императором Цурануани. Однако представитель храма Джурана, бога справедливости, не выглядел недовольным, а верховный жрец Туракаму встретил ее едва заметной приветливой улыбкой. Отдельно от других, позади жреца Красного бога, стояли три фигуры, закутанные в черные саваны, — Сестры Сиби. Даже эти устрашающие персоны, казалось, подбодряли Мару, слегка наклонив головы. Когда Мара проходила мимо верховного жреца Джастура, бога войны, тот отсалютовал ей ударом кулака в латной рукавице по груди, и от этого салюта зазвенело драгоценное железо его панциря.
Мара сделала следующий шаг, потом еще один; постепенно к ней возвращалась уверенность. Когда она прошла дальше, жрецы высших и низших орденов начали попарно располагаться перед тронными ступенями, согласно природе представляемых ими богов. Так, жрецы Лашимы, богини мудрости, оказались вместе со жрецами Саланы, Матери Правды. Жрец Туракаму объединился с одной из Сестер Сиби, тогда как верховный жрец Джастура образовал пару с верховным жрецом Баракана, Повелителя Мечей.
Впереди, на Императорском возвышении, процессию ожидала маленькая белокурая девочка в сверкающей фате из золотой ткани; не приходилось сомневаться, что это и есть Джехилья. Горничные только что поправили ее головной убор, слегка сдвинув его назад. На лице девочки еще виднелись веснушки; как видно, она слишком много времени проводила под открытым небом, прогуливаясь в дворцовых садах. Хотя она и казалась бледной под краской и пудрой обязательного грима, однако, увидев Благодетельную, принцесса радостно улыбнулась.
— Пусть закроются двери! Церемония бракосочетания начинается! — нараспев провозгласил жрец Чококана. Доброго бога, как того требовал обряд. Стоявший справа позади него верховный жрец Томечки, Заступника Детей, начал беззвучную молитву, и, глядя на жреца, Мара вспомнила, что Томечка, младший брат Чококана, известен также как Даритель Мира. Она помолилась, чтобы сегодня именно в этой своей ипостаси он явил себя перед народом Цурануани.
Джастин в последний раз стиснул руку Мары, когда она отпустила его, чтобы он занял свое место рядом с принцессой. Сама же Мара направилась туда, где ожидал Хокану, и, когда церемония началась, ее рука скользнула в его руку.
***
В императорском дворце царила суматоха. Торопливо пробегали гонцы; слуги деловито сновали по внутренним дворам и террасам. Опершись локтем на подоконник, Шимони из Ассамблеи наблюдал за всей этой сумятицей глубокими, непроницаемыми глазами. Его лицо казалось еще более суровым, чем всегда, а сам он — еще более скупым на слова, если это вообще возможно. Он слегка повел головой, чтобы привлечь внимание к неким особенностям, отличающим сегодняшний кавардак от вчерашнего.Его безмолвный сигнал был замечен Хочокеной, который сидел на подушках перед низким столиком с наполовину опустошенным подносом засахаренных фруктов. Толстый маг кивнул, давая понять, что и он заметил эти особенности, и тихо проговорил, так, чтобы никто, кроме Шимони, не мог его услышать:
— Происходит что-то необычное. Я насчитал пятерых жрецов, прячущих лица под капюшонами; а судя по запахам, доносящимся из кухни, там пекут пирожки, как перед большим пиром. Странное дело для осажденного города.
Как будто специально затем, чтобы подчеркнуть впечатление от его слов, большой камень, запущенный осадным орудием, пролетел по воздуху и разлетелся на множество осколков, упав в соседнем дворике. Случайно забежавшая туда собака умчалась с жалобным лаем. Хочокена, прищурившись, наблюдал за событиями сквозь трещину в стенной перегородке.
— Эти проклятые штуки начинают меня раздражать. Еще один камень в такой близости от нас — и я выйду из дома и… — Угроза так и осталась недоговоренной, поскольку внимание тучного мага привлекла компания странно одетых аристократов, поспешно проследовавших мимо окна. — Мы ожидали наплыва властителей, вызванных для переговоров в кабинет старого Совета, но, похоже, предстоят дела поважнее.
Шимони выпрямился:
— Намного важнее. Мотеха не станет медлить с переходом к активным действиям.
Хочокена с сожалением покосился на остатки своих лакомств.
— Это я не стану медлить с переходом к активным действиям, — поправил он друга тоном легкого упрека. — По-моему, властительница уже здесь, а мы только теряем время, пытаясь ее подкараулить.
Шимони ничего не сказал, только брови поднял и сразу оторвался от окна. Не желая отставать от более рослого и стройного собрата, Хочокена поднялся с подушек и поспешил следом за ним.
Пока эта парочка шествовала своим путем, все встречные либо разбегались в страхе, либо падали ниц. И хотя дворцовые коридоры образовывали запутанный многоярусный лабиринт — ведь поверх уже имеющихся переходов постоянно добавлялись новые, — черноризцам не требовались ничьи советы, как пройти в то или иное место. Они безошибочно проследовали к двери, выкрашенной в красный цвет и усеянной лаковыми изображениями государственной печати. Не постучавшись, они вошли в кабинет Имперского Канцлера.
Даджайо из семьи Кеда стоял во всем блеске своих регалий и церемониального многослойного наряда, красного с черным; золотая кайма сверкала вокруг ворота и на манжетах. Массивный головной убор сидел идеально ровно. Канцлер был бледен, но держался спокойно. Его приближенным стоило большого труда сохранять самообладание. Секретаря, стоявшего рядом с ним, била дрожь, а к горлу подкатывала дурнота. У наружной стенной перегородки скорчился раб-посыльный, словно стараясь сделаться поменьше. Причина столь нервной обстановки была очевидна: все подушки, предназначавшиеся для приема просителей, были заняты полудюжиной Всемогущих. Мотеха расхаживал по кабинету. С крайне недовольным видом он взглянул на двух новоприбывших собратьев, но не стал прерывать допрос, который шел полным ходом:
— Какие новости о ней?
Ему не было надобности уточнять, о ком идет речь.
— Никаких, Всемогущий.
Даджайо поклонился двум только что явившимся магам и с ловкостью искусного придворного воспользовался этим удобным случаем, чтобы вытереть пот, стекающий со лба. Он выпрямился с самым официальным видом. Если он, будучи Имперским Канцлером, чувствовал себя неуютно в присутствии столь многих Всемогущих, то, во всяком случае, хорошо это скрывал.
Хочокена проследовал к огромному столу, обогнул его, поднял с пола личную подушку Канцлера и пошел с нею к амбразуре под окном, где воздух посвежее: комната была битком набита с утра, а слуги слишком напуганы, чтобы позволить себе риск войти и сдвинуть стенные перегородки.
— Ее и искать не стоит: она сама сюда явится, — проворчал он. — В эту минуту вновь собирается Высший Совет, и властительница Акомы не пожелает его пропустить. Свет не видел еще такого виртуоза Великой Игры, как Мара. Она придет.
— О да! — раздраженно бросил Мотеха. — Но раньше она умрет. В ту самую секунду, когда нам станет известно ее местонахождение..
Шимони не вполне сумел скрыть отвращение:
— Мы все когда-нибудь умрем — таков закон природы.
Имперский Канцлер спрятал неловкость за привычной маской светской учтивости.
Мотеха молча переводил взгляд с одного лица на другое. Его собратья также безмолвствовали. Сам воздух, казалось, звенел от напряжения, а причиной этого напряжения было неприятное для многих подозрение, что Мара умудрилась раскрыть некоторые из наиболее тщательно сберегаемых секретов Ассамблеи. Для любого человека, не состоящего в этом сообществе магов, проникновение в такую тайну означало смертный приговор. Даже Шимони с Хочокеной не могли отрицать, что готовность чо-джайнов приютить Мару у себя в ульях сулит Империи худшие беды: Мара могла посеять семена мятежа, чреватого разрывом договора, действовавшего в течение тысячелетий. Сколь бы убедительными ни были доводы Шимони и других, настаивавших, что Слуга Империи заслужила право быть выслушанной, прежде чем ее лишат жизни, — на сей раз их усилия будут тщетными.
Ассамблея уже проголосовала. Казнь Мары теперь была делом решенным и не подлежала обсуждению.
Мало кто взял бы на себя смелость действовать против Слуги Империи в одиночку; Тапек не побоялся — и ничего хорошего для магов из этого не получилось.
Теперь черноризцы взялись за дело сообща, но они словно блуждали в потемках, руководствуясь лишь предположением, что их привилегии под угрозой. Впереди предстояли бедствия куда более тяжелые, чем самонадеянность одного из них.
Хочокена и Шимони обменялись понимающими взглядами. Они оба, каждый по-своему, восхищались Марой.
Но сейчас она зашла слишком далеко. Тучного мага раздирали противоречивые чувства: с одной стороны, его верность Ассамблее и обеты, данные в тот день, когда он надел черную хламиду, а с другой — притягательность новых идей, в немалой степени навеянных еретическими воззрениями, которыми его увлек Миламбер-варвар.
Хочокена дорожил наследством, которое осталось у него от дружбы с Миламбером. В течение многих лет черноризец-цурани постоянно применял свой крепнущий дар волшебства для помощи простому народу. Однако в нынешних небывалых обстоятельствах, когда даже он, при всей широте своих убеждений, не мог принять твердое решение, ему требовалось побольше времени, чтобы все как следует обдумать. Хочокена хотел быть уверен в том, что сделает правильный выбор: действовать ли ему заодно с партией Мотехи ради немедленного уничтожения Мары или же откликнуться на ее призыв к реформе и всерьез задуматься о том, что считалось немыслимым, — воспрепятствовать решению Ассамблеи, принятому большинством голосов, и даже, может быть, спасти жизнь властительницы Акомы.
Внезапно Шимони резко шагнул к окну, бросив Хочокене многозначительный взгляд, и тот проглотил свой леденец значительно быстрее, чем намеревался.
— Ты тоже чувствуешь это? — отозвался он на немой вопрос друга.
— Что он «чувствует»? — не выдержал Мотеха, но тут же замолчал: он тоже учуял то, что насторожило других.
Знобящая стужа растекалась по пространству. Ни с чем нельзя было спутать это неповторимое, неописуемое ощущение покалывания, пробегающего по коже и знаменующего присутствие мощной чужой магии.
У Шимони был вид охотничьей собаки, сделавшей стойку.
— Кто-то ставит заслоны! — срывающимся голосом объявил он.
Хочокена неуклюже поднялся на ноги.
— Такие чары не создает никто из нас. — Это признание было сделано с явной неохотой, как будто он предпочел бы провозгласить что-нибудь другое.
— Чо-джайны! — взорвался Мотеха. — Она привела магов из Чаккахи!
В кабинете поднялся сущий переполох. С подушек вскочили и другие черноризцы. Их лица выражали неукротимую ярость. Имперский Канцлер был вынужден забиться за стол, только бы не попасться им под ноги, но никому не было дела до его неудобств.
— За это — смерть Маре! — гнул Мотеха свою линию. — Севеан! Немедленно вызывай подкрепление!
Даже Хочокена не стал возражать против отданной команды.
— Поспешим, — поторопил он Шимони, и, пока собравшиеся в кабинете маги распалялись все больше и больше, толстый маг и его худощавый единомышленник первыми оказались за дверью.
Коридор был пуст. Ни важных персон, ни даже слуг — никого.
— Не нравится мне это. — Слова Хочокены отозвались эхом от сводчатого потолка. — Сдается мне, что Высший Совет намерен собраться без чьего бы то ни было дозволения.
Ничего не сказав, Шимони потянулся за своим прибором для мгновенного перемещения, привел его в действие и исчез.
— Ух ты! — воскликнул в растерянности Хочокена. — Хоть бы дал знать, куда ты собираешься податься! Или, по-твоему, это тоже было бы праздной болтовней?
Откуда-то из воздуха послышался голос Шимони:
— А ты хочешь сказать, что нам есть из чего выбирать?
С неприятным ощущением, что пояс его хламиды слишком тесно затянут, Хочокена все-таки сумел под складками одежды найти карман. Он включил извлеченный оттуда прибор в ту самую минуту, когда Севеан, Мотеха и другие подняли крик в прихожей кабинета Канцлера. Перед тем как исчезнуть из коридора, Хочокена еще успел подумать: какая партия исполнит вынесенный Маре приговор? Он и Шимони, всегда действовавшие ради сохранения Ассамблеи? Или другие, с Мотехой во главе, обуреваемые жаждой мести?
— Она провела нас как последних болванов!.. — бесновался Севеан. — Хуже того!..
Остальных выкриков Хочокена не услышал, поскольку в следующий миг был уже в залитом солнцем саду, примыкающем к приемной Тронного зала.
«Еще бы не хуже, — подумал тучный маг, отдуваясь после броска из одного места в другое. — Мара привела с собой такую силу, которая может завоевать для нее абсолютную власть, и теперь Империю может разорвать на части нечто пострашнее, чем даже гражданская война».
Сад также был безлюден. Не шумела листва цветущих деревьев, высаженных вдоль стен, и на подступах к широким ступеням царила противоестественная тишина. Не пролетали птицы, не жужжали над цветами насекомые. Даже неутихающий стук падающих камней, выпущенных осадными орудиями, казался здесь далеким и слабым.
У воинов, защищающих Имперский квартал, хватало забот на стенах; конечно, они и представить себе не могли, какой ураган с минуты на минуту должен разразиться в Тронном зале.
Шимони стоял в центре квадратной каменной плиты, слегка склонив голову набок.
— Здесь, — сказал он. — Заслон начинается здесь. В жарком полуденном воздухе ничто не наводило на мысль о какой бы то ни было магии.
— Ты не можешь пробиться? — удивился Хочокена. Он прищурился, сосредоточился и постарался до предела обострить все свои чувства. Наконец он ощутил слабое мерцание, которое можно было бы принять за иллюзию, порой возникающую в потоках нагретого воздуха, с тем лишь отличием, что мерцание исчезало, если посмотреть прямо на него. Он пошарил в другом кармане, достал пестрый носовой платок и обтер пот со лба.
— Если это заслон, то скорее всего он бестелесный.
Шимони повернулся и с едкой укоризной предложил:
— А вот попробуй его проткнуть.
Хочокена собрал в единый луч свою энергию, но вдруг глаза у него расширились от изумления: в воздухе перед ним заиграла радуга. Вся его колдовская мощь, словно отброшенная небрежным мановением без каких бы то ни было усилий, растеклась по поверхности барьера, возведенного чо-джайнами. Хочокена даже рот разинул — так он был ошеломлен. Потом послышался свист шального обломка камня, запущенного со стороны осаждающих и падающего как раз на голову Хочокены. Он быстро взял себя в руки и отвел обломок от себя — так человек может отогнать муху. Но все это время его внимание было приковано к защитному куполу чо-джайнов.
— Такое прочное, надо же! Прелестно. Лихо сработано. Ну и как же это делается? Оно позволяет тебе попытаться разрушить его, а потом твою энергию прибавляет к своей… — Он не сразу подумал о том, что после договора о запретах прошел долгий срок и маги чо-джайнов успели сильно продвинуться вперед в своем искусстве. — Это не по правилам.
— Еще бы. — Шимони не стал вдаваться в тонкости, так как здесь появились и другие маги. К тем, что перебрались сюда из кабинета Канцлера, добавилось еще несколько. Их общая численность достигла уже двух десятков и с каждой минутой возрастала.
— Теперь уже не остается никаких аргументов, помимо силы, — печально заключил Шимони.
Услышав эти слова, Мотеха взвился:
— Мы должны спалить этот дворец дотла! Выжечь — до полного идиотизма! — каждый ум, который посмел даже помыслить о мятеже против нас!
— Я не согласен, — подал голос Севеан. — Разрушить эти недозволенные заслоны — да, это необходимо. Мы должны также прикончить магов из Чаккахи, нарушающих договор, и казнить властительницу Мару. Но разрушать императорский дворец — это чересчур. Над нами, может быть, и не властны земные законы, но мы все же ответственны перед богами. Вряд ли небеса благосклонно отнесутся к тому, что мы умертвим заодно с Марой и жрецов всех орденов Империи.
— В священных орденах у нее могли найтись пособники! — объявил один из недавно прибывших черноризцев.
— Разумеется, — вставил слово Шимони. — Но могло случиться, что их силой заставили служить Маре. Надо выслушать их соображения, прежде чем мы позволим себе применить к их святейшествам хоть малейшее насилие.
— Значит, речь пока идет только о заслонах, — подвел итог Хочокена. Он подергал свой чересчур тугой пояс и еще раз обтер влажный лоб. Его показная решимость не могла скрыть тревогу, затаившуюся в глазах. — Мы должны пробиться внутрь, не ставя под угрозу жизнь тех, кто находится в зале.
Маги молча собрались в тесную группу, словно стервятники, высматривающие поживу на поле битвы. Духом и телом они отрешились от всего постороннего, и, когда они сплавили воедино свои усилия, воздух, казалось, дрогнул и загудел в некоей глубинной неосязаемой вибрации. Небо потемнело, хотя осталось безоблачным. Сад, залитый тусклым зеленоватым свечением, утратил свое многоцветное великолепие и приобрел зловещий вид.
— Бей!.. — выкрикнул Мотеха.
Грянул удар овеществленной силы — яркий, словно шипящая молния, способная расколоть небеса. Он обрушился в вихре фиолетовых искр, но заслон захватил его энергию, размазал по своей выпуклой границе, а затем поглотил. Назад, к нападавшим магам, испепеляющей волной хлынул жар. Каменные фасады ближайших зданий почернели и растрескались. Деревья обгорели, и чаша декоративного фонтана в мгновение ока пересохла — бывшая в ней вода облаком пара взлетела вверх.
Оставшиеся невредимыми, защищенные собственными заслонами, маги обменялись угрюмыми взглядами. Ничего подобного они не ожидали. Снова соединив свои силы, они нанесли второй удар. Радужная игра энергий устремилась сверху на барьер чо-джайнов. Ответом была струя черного непроницаемого тумана.
Маги Ассамблеи увеличили силу атаки. Разлетались тысячи искр, грохотал гром. С неба начал падать огненный дождь, а потом раскаленные сгустки энергии.
— Продолжайте атаку! — крикнул Севеан. — Не жалейте усилий! Заслоны в конце концов должны ослабеть.
Взвыли ветры, заметались огни. Земля содрогнулась; растрескались плиты, которыми были вымощены дорожки сада, и между краями обломков открылись зияющие провалы. Защитная оболочка, делавшая Тронный зал недоступным, как будто слегка покоробилась и прогнулась внутрь.
— Ага!.. — Мотеха удвоил усилия. Молния вгрызлась в невидимую поверхность, и ветры, поднятые разбушевавшимися силами, застонали вокруг шпилей Имперского квартала, словно вырвавшиеся на свободу демоны.
Один из черноризцев, не выдержав напряжения, свалился на мостовую. Остальные стояли твердо. Теперь они были уверены: рано или поздно заслоны рухнут. Никакие магические барьеры не могли выдержать такой объединенный натиск в течение долгого времени. Когда незримый бастион прогнулся и развалился на части, а грохот заглушил даже шум, создаваемый штурмующими армиями у наружных стен, маги Ассамблеи окутали себя собственными защитными чарами. Перед их общей яростью оставалась единственная цель: пробиться в Тронный зал, теперь уже не жалея ничьих жизней, в том числе и своих.
***
Высокие сводчатые окна и застекленная крыша зала внезапно потемнели. Окутанные неожиданным сумраком, придворные и жрецы беспокойно заерзали на своих местах. Единственным оставшимся источником света оказались мерцающие огоньки ламп, зажженных в честь Двадцати Высших Богов. Жрец Чококана, который руководил церемонией монаршего бракосочетания, стоя на возвышении престола, запнулся и не сразу вспомнил, какие следующие слова он должен произнести.Громовой удар потряс стены. Трепет обуял многих, и кое-кто из жрецов сотворил знамение защиты от недовольства богов. Но Джастин возвысил голос, перекрыв едва возникший ропот растерянности.
— Продолжай, — внятно произнес он.
Сердце Мары готово было разорваться от гордости. Мальчик станет прекрасным правителем! Но потом она прикусила губу; сначала он должен пережить церемонии бракосочетания и коронации.