Фэйзер Джейн. Серебряные ночи

   — Вы должны спуститься в гостиную поздороваться с гостями без четверти два, — уведомил ее князь, направляясь к дверям. — И не стоит слишком наряжаться. Дневного платья будет вполне достаточно для той роли, которая меня устроит.
   — Хорошо, Павел, — с деланной улыбкой проговорила Софи. Как только он закрыл за собой дверь, она подхватила со столика канделябр и что было силы швырнула его об стену. Услышав грохот, она тут же пришла в ужас от мысли, что муж мог вернуться обратно. Но дверь осталась закрытой. Этот всплеск ярости принес такое облегчение, что она чуть не рассмеялась, подумав, как станет объяснять причину сломанного канделябра и попорченной стены прислуге. Слава Богу, пока что это не Мария, а застенчивая молодая горничная, приставленная к ней; непохоже, чтобы этой девушке навязали роль соглядатая.
   Она позвонила в колокольчик и быстро направилась к гардеробу. Может, ей и запретили слишком наряжаться, но сама мысль о том, что посторонние люди увидят ее, будут общаться с ней, пусть даже из чувства обычной вежливости, доставляла ей наслаждение.
   Она выбрала для себя батистовое платье цвета зеленого яблока со скромным кринолином. В голову пришло воспоминание о первом вечере с Адамом, когда она появилась за ужином в своем пропыленном костюме для верховой езды и ботинках, с неприбранными волосами. За те несколько недель, которые она прожила во дворце до свадьбы, Софья успела научиться находить удовольствие в изысканном гардеробе и премудростях придворных нарядов. Цвет платья благородно оттенял ее темно-каштановые волосы, туго уложенные вокруг головы, что как нельзя более подходило к овалу лица. Это платье было элегантно в своей простоте. Последним криком моды был кружевной воротник, гармонирующий с кружевами на рукавах, прикрывающих локти. Руки очень даже изящны, с некоторым удовольствием заметила Софи, в первый раз в жизни обратив на это внимание. Она полюбовалась изяществом кисти и гладкостью молочной белизны кожи.
   В следующее мгновение губы ее скривились в неприятной усмешке. Какой смысл восхищаться своими прелестями, если им суждено пропадать невостребованными, доступными только взгляду мужа, который не проявляет к ней ни малейшего интереса? А что думает Адам о ее. руках? Возможно, они немного мускулисты, чтобы считаться изящными…
   Довольно! — одернула она себя, разозлившись на столь бессмысленные и доставляющие лишнюю боль мечтания. В декоративный передничек платья Софи положила небольшое письмо, которое написала деду вчера вечером во время своего вынужденного затворничества. Может, ей удастся выскользнуть во двор и попасть в конюшню. К такому случаю она должна быть готова в любой момент. Вдохновленная этой мыслью, она спустилась по лестнице в гостиную.
   Там уже были и хозяин, и два старших офицера Семеновского полка гвардии ее императорского величества, и адъютант генерала. Адам бросил на нее быстрый, изучающий взгляд. В ее поведении он не заметил ничего необычного, ни тени тех страданий, которые она пережила вчера, узнав о продаже Хана. На краткий миг их глаза встретились. И в глубине этих черных глаз ему увиделось тайное понимание, теплое сияние, мгновенно исчезнувшее, как только она перевела взгляд в сторону генерала Аракчеева, не замедлившего засвидетельствовать ей свое почтение.
   Она отнюдь не собирается сдаваться, подумал Адам. Наоборот, как ему показалось, в ней возродилась прежняя Софи, словно генерал Дмитриев, собираясь подавить се окончательно, добился прямо противоположного результата. Она перестала быть восприимчива к его злобе.
   Она не могла знать, что Хан уже в целости и сохранности находится в конюшне Данилевского. Борис сказал ему, что со вчерашнего дня княгиня не выходила из дома. Эта новость, безусловно, придаст ей сил. И, тем не менее, граф не мог сдержать медленно закипающей ярости против поведения Дмитриева, который, успешно исключая свою жену из общей беседы, отчетливо давал понять, что ее присутствие не более чем досадная необходимость.
   Софи ушла в себя — эту привычку она приобрела за последние два месяца. Возбужденные голоса, становящиеся все вульгарнее по мере появления новых бутылок с вином и водкой, взрывы смеха — все это проносилось мимо ее сознания. Она обратила внимание, что муж уже изрядно выпил. С друзьями он вел себя совсем иначе. На желтоватых щеках заиграл румянец, движения стали чуть более раскованнее, речь грубой. Вот нож громко стукнул о тарелку, вино выплеснулось через край бокала. Впрочем, в таком же состоянии находились и двое его приятелей, Только Адам оставался холоден и безучастен к происходящему. Софи медленно окинула взглядом стол, уставленный массивным столовым серебром, изысканным дельфтским фаянсом, хрустальными бокалами, и осторожно взглянула ему в лицо. Губы слегка приоткрылись. Она почти почувствовала на своих губах вкус поцелуя, воспрянула духом и ответила тем же движением. Казалось, каждая клеточка ее тела встрепенулась, пронзенная непреодолимым желанием. Они обменялись мгновенными взглядами, в которых каждый увидел неприкрытое чувственное влечение. В следующий момент глаза его предупреждающе сверкнули, страсть погасла. Софи снова потупилась.
   Как только стало возможно, Софи вышла из-за стола. Тайная радость переполняла ее. Попойка между тем продолжалась. Трое из четверых явно были настроены продолжить возлияние до беспамятства. Ощущение победы, возникшее после такого обмена тайными многообещающими взглядами, не покидало Софью, когда она шла на конюшню, чтобы увидеться с Борисом и передать письмо, с которым тот должен был отправиться в Берхольское и объяснить старому князю всю безысходность ее положения. Но когда увидела Бориса, увидела его блестящие глаза, сияющее выражение его лица, Софи забыла обо всем и, подхватив юбки, бросилась к нему со всех ног.
   — Тшш, — громким шепотом предостерег он ее. — Вы слишком нетерпеливы, Софья Алексеевна! Вокруг нас — глаза и уши.
   — Я об этом и думать забыла, — призналась она. — Похоже, у тебя хорошие новости.
   — И то верно. Граф Данилевский спас Хана… Э-э-э, возьмите себя в руки немедленно! — воскликнул Борис, увидев, как вспыхнуло от счастья лицо Софьи, а из глаз брызнули слезы радости. — Если мне сегодня вечером удастся ускользнуть отсюда, я схожу его проведать, хотя граф утверждает, что с ним все в порядке, он спокоен, ест хорошо.
   — Послушай, Борис, — прервала она его торопливо. Сейчас было не время упиваться радостной вестью. Она сможет насладиться этим чуть позже. — Я решила, что должна сообщить дедушке о том, что здесь творится. Он сумеет придумать, как помочь. Тебе придется поехать в Берхольское.
   — Князь объяснил мне, что делать, если вам потребуется помощь, — кивнул он, — Он дал мне денег на лошадь и на дорогу. Вы написали письмо?
   Софи, повернувшись спиной к двору, двинулась в сторону ворот и незаметно извлекла конверт из кармана передник;
   — Я написала тут обо всем, — проговорила она негромко, пряча конверт в складках платья. — О Татьяне, о Хане… ну и обо всем прочем.
   В это «прочее» входило то, о чем Борис не мог знать, все обиды и унижения, которые она не могла выговорить вслух. Но доверить эти мысли бумаге оказалось несколько легче.
   Она говорила, едва шевеля губами. Рука мужика на долю секунды соприкоснулась с ее рукой, и конверт переменил владельца. Больше не взглянув в его сторону и не проронив ни слова, Софья пошла в обратную сторону, стараясь умерить свой шаг. Хан спасен! Адам спас Хана! Борис, если будет поторапливаться, доберется до Берхольского через две, самое большее — три недели. Князь Голицын не останется безучастным к ее мольбам. Софи не задумывалась над тем, что он действительно сможет сделать, но не сомневалась, что дедушка что-нибудь придумает. Стены ее тюрьмы словно немного раздвинулись, и в этом просвете затеплился лучик надежды на иное будущее, отличное от того унылого прозябания, которое грозило ей под игом мужа-тирана.
   Она вернулась в дом. В нем царил тот же мрачный дух всеобщей подавленности. Но теперь эта обстановка никакие влияла на ее воспрянувшую душу. Своей прежней бодрой походкой она прошла мимо обеденного зала, откуда приглушенно доносились пьяные голоса и смех. Она решила подняться на галерею, посмотреть на реку. Там, по крайней мере, можно подышать свежим воздухом. Река представлялась ей знамением свободы, дорогой к свету.
   Поднявшись по лестнице, она завернула за угол и не удержалась от радостного возгласа при виде знакомой фигуры, идущей по украшенному гобеленами коридору.
   — Адам! — Он обернулся, и она бросилась ему на грудь. — Ты спас Хана!
   Не помня себя, она крепко обняла его за шею, прижалась всем телом и горячо поцеловала в губы. Ему ничего не оставалось делать, как ответить на этот сладкий поцелуй. Он ощущал во рту ее игривый язычок, чувствовал ее горячее тело, вдыхал запах ее волос.
   — Софи, ты с ума сошла! — едва вырвавшись из ее объятий, прошептал он, отводя ее руки.
   — Они все пьяные, — беззаботно отмахнулась она и радостно рассмеялась. — А я хочу тебя целовать, потому что ты спас Хана и потому что я люблю тебя! — Она с улыбкой потянулась к нему вновь.
   Адам не смог удержаться от ответной улыбки, но руки ее остановил.
   — По крайней мере, уйдем из коридора, безрассудная!
   — А мне теперь все равно, — заявила она, хотя и позволила увести себя в полумрак маленькой, обычно пустующей гостиной.
   — Ты не должна пренебрегать разумной предосторожностью, — проворчал Адам, неплотно прикрывая за собой дверь. — Или ты хочешь провести остаток своих дней в монастыре?
   — Он не сделает этого, — побледнела Софи.
   — Его вторая жена умерла в Суздальском женском монастыре, — глухо сообщил Адам. — Он насильно постриг ее монахини. Она прожила там всего пять лет. Муж имеет право так поступить с женой, которая не считается с его требованиями.
   — Которая бесплодна и заглядывается на чужих мужчин, — медленно добавила Софья, вся съежившись, словно защищаясь. — Grand-pere не позволит…
   — У князя Голицына нет права помешать ему, — прервал ее Адам. Это была горькая правда.
   — Он что-нибудь придумает. — В голосе женщины слышалась уверенность. — Я написала ему письмо, рассказала о… о том, что здесь происходит, и отдала конверт Борису. Он отвезет. Дедушка обязательно что-нибудь придумает.
   — Как Борису удастся отсюда выбраться? — Глядя в бледный овал милого лица, видя блестящие черные глаза, в которых горел огонек надежды, Адаму очень не хотелось лишать ее этой уверенности.
   — Не знаю, — призналась она. — Он мне пообещал, что сделает это. Не знаю, когда у него появится такая возможность, но он сдержит свое обещание. Grand-pere дал ему денег на коня и дорожные расходы для такого случая… — Голос поник, огонек в глазах погас. — До Берхольского путь неблизок, я знаю.
   Адам, не в силах видеть, как она снова впадает в уныние, обнял ее и погладил блестящие локоны.
   — Дорогая моя…
   Звук шагов в коридоре заставил его оборвать себя на полуслове. Софи напряглась, взгляд заметался по комнате.
   — За ширму, — быстро прошептал Адам, подтолкнув ее к дальней стене, где стояла гобеленовая ширма. Она скользнула туда, затаив дыхание и чувствуя, как все внутри свело от страха. В этот момент ей очень хотелось слиться со стеной.
   — Граф Данилевский, вам что-нибудь здесь нужно? — В обычно размеренном тоне дворецкого послышалась нотка удивления.
   — Нет, Николай, ничего, спасибо, — спокойно откликнулся Адам. — Я просто проходил мимо гостиной и услышал шорох за панелью. Мне показалось, что там мышь. Неплохо бы заглянуть внутрь. Если есть одна — значит, жди следующих. Это же такие плодовитые твари! — Он мягко улыбнулся, проходя мимо Николая, на лице которого явственно можно было заметить нешуточный страх от того, что Дмитриев может обнаружить столь вопиющий беспорядок в барском доме.
   Софи чуть дыша ждала в своем укрытии, пока затихнут шаги Николая, который скорее всего направился отдавать распоряжения на штурм мышиных владений. Несмотря на опасность пережитых минут, от которой у нее началось сердцебиение, Софи не могла не усмехнуться мгновенной находчивости Адама. Она представила, какая суматоха поднимется сейчас среди прислуги, которая перевернет вверх дном эту заброшенную гостиную в поисках того, чего здесь нет.
   Выскользнув из комнаты, она с невинным видом продолжила свой путь на галерею, где намеревалась провести некоторое время, любуясь искрящейся водной гладью, на которой с возвращением светского общества в город вновь оживилось движение, и предаваясь мечтам о том, что могло бы быть…
   Или еще быть может…

Глава 8

 
   — Исчез? Что за бред ты несешь? Как это Борис Михайлов исчез? — Князь Дмитриев изо всей силы хлестнул плеткой по крышке стола. Голос его при этом оставался таким же ровным.
   Старший конюх вздрогнул и съежился, прекрасно понимая, что следующий удар придется по его собственным плечам.
   — Наверное, вечером, барин, — запинаясь, проговорил он. — Должно быть, когда… когда ушел.
   — Но сейчас середина дня, — ледяным тоном заметил Дмитриев. — Как могло случиться, что никто из вас до сих пор не заметил его отсутствия?
   — Прошу прощения, барин, но он всегда держится наособицу, а с тех пор как продали того большого коня, и подавно. Только занимается своими делами. Его редко можно увидеть, поникшим голосом добавил мужик, сознавая всю тщетность такого объяснения.
   — Ты понимаешь, что он уже может быть в пути двенадцать часов? Понимаешь, болван? — участливо поинтересовался князь, оглаживая дубовую ручку плетки.
   — Да, барин, — шумно сглотнул конюх, отступая на шаг.
   — В таком случае я предлагаю тебе найти его и вернуть назад, — криво усмехнулся Дмитриев. — К завтрашнему утру. Если не найдешь — будешь наказан вместо него. Наказан как беглый холоп. — Тонкие губы превратились в узкую щель. Ты меня понял?
   — Да, барин. — Конюх попятился к двери, кланяясь так, что носом чуть не утыкался в колени.
   — Возьми с собой шестерых самых крепких мужиков, — добавил князь. — Вернешь его в цепях.
   Дверь закрылась за непрестанно кланяющимся мужиком. Дмитриев еще раз хлестнул плеткой по столу. Знает ли об этом Софья Алексеевна? По закону Борис Михайлов принадлежит ей, хотя на деле, как они оба могли уже в этом убедиться, распоряжался им Дмитриев — как хозяин, предоставивший мужику крышу и стол. Мужик, вероятно, попытается вернуться в Берхольское: это единственно разумное решение Он попытается искать защиты у Голицына, и ему наверняка не будет в этом отказано, поскольку по закону он по-прежнему является собственностью Голицыных.
   Его следует разыскать, вернуть и примерно наказать за попытку побега. Если одна попытка окажется удачной, кто знает, сколько подобных может за ней последовать. Дмитриев отдавал себе отчет, что держал свою дворню в жестоком страхе. Если такое обращение говорит само за себя, остается надежда на его непоколебимость. Однако достаточно одной, даже мало-мальски значимой, но успешной попытки пробить в этом царстве страха брешь, чтобы вызвать всеобщий мятеж.
   Он был полон холодной ярости. Не потворствовала ли этому побегу сама Софья Алексеевна? В последние два месяца он удерживал ее от писания писем старому Голицыну самым простым и доходчивым способом — попросту лишив ее письменных принадлежностей. Два письма, пришедшие от Голицына, остались лежать нераспечатанными в бюро Дмитриева, хотя она не раз спрашивала, нет ли для нее каких-нибудь весточек. Может, она решила отправить своего собственного курьера? И что она ему сказала? Впрочем, дело не в этом. Дед ее не имеет ни юридического права, ни какой-либо иной возможности встать между мужем и женой. Тем не менее Павел крайне не желал публичной огласки.
   Князь покинул кабинет и направился на половину жены. Он застал ее одевающейся к приему во дворце. Три дня назад царица вернулась в столицу из своей загородной резиденции. Софья Алексеевна получила приглашение посетить ее сегодня вечером, и, как бы ему ни хотелось этого, он не в силах был этому противостоять. На обычные светские рауты муж, в зависимости от своих прихотей, имел право обязать ее ходить или не ходить, но императорские пожелания следует выполнять неукоснительно.
   Лицо Софьи на мгновение выразило удивление неожиданным визитом, но она взяла себя в руки и мило улыбнулась.
   — Вы поедете со мной во дворец, Павел?
   Светло-голубые глаза холодно скользнули по ее лицу:
   — Безусловно, дорогая. Неужели вы допускаете мысль, что можете выезжать в свет без сопровождения мужа?
   — Нет, конечно, — пробормотала Софи, слегка наклоняя голову, чтобы Марии было удобнее застегнуть изумрудные подвески.
   — Думаю, вам не стоит носить изумруды с этим платьем, . Софья, — проговорил он, перебирая украшения в шкатулке, стоящей на туалетном столике. — Пожалуй, лучше что-нибудь менее яркое. — Он поднял двумя пальцами нитку жемчуга. — Позвольте мне. — Со своей обычной плоской улыбкой он расстегнул изумрудное колье.
   От прикосновения его рук по коже Софи пробежали мурашки. Она не могла понять, что скрывается за столь неожиданным знаком внимания. Она прекрасно знала, что эти изумруды — фамильная драгоценность Голицыных — постоянно вызывали у него приступы ярости; это была ее единственная собственность, на которую он не имел никакого права, хотя при желании мог запретить носить их. Но сейчас это ее мало беспокоило. Зачем он пришел? Обычно он появлялся в ее спальне только по вечерам и уходил в ту же минуту, как совершал то, за чем приходил.
   — Мне только что сообщили, что мужик, которого вы привезли с собой из Берхольского, сбежал, — сообщил он невыразительным голосом, застегивая ожерелье и наблюдая за выражением ее глаз в зеркале. Она не выдала себя ни взмахом ресниц, ни единым мускулом — словно ей нечего было скрывать. С выражением вежливой заинтересованности Дмитриев ждал ответа.
   Софи пожала плечами и подняла руку, чтобы поправить черепаховый гребень.
   — Его единственной обязанностью было ухаживать за Ханом, — равнодушно заметила она, в свою очередь, встретившись с глазами мужа в зеркале. — Полагаю, он почувствовал, что больше здесь не нужен. — Мозг ее в это время лихорадочно работал. С тех пор как она отдала Борису письмо, прошла неделя; известия о его исчезновении она ждала со дня на день со все возрастающим нетерпением. Софи не сомневалась, что Борис все тщательно продумал; тем не менее теперь, когда ожидание кончилось, ее охватило сильное чувство тревоги за его безопасность.
   Князь медленно провел ладонями по ее обнаженным плечам. Жесткие пальцы впились в кожу, но на лице по-прежнему сохранялась тонкая улыбка.
   — Дорогая моя жена, холопу не положено решать, где и когда могут понадобиться его услуги. Его поймают. А по возвращении он получит наказание как беглый раб. — Не почудилось ли ему в этот момент, что она вздрогнула?
   Не отвечать, приказала себе Софья. Она уверена — им не удастся поймать Бориса, поэтому следует проявить самый ничтожный интерес к случившемуся. Не дрожат ли пальцы? Она провела ладонями по подолу своего платья из турецкой тафты и опустила голову, как бы проверяя, все ли в порядке в одежде. Господи, когда он уберет свои мерзкие руки!
   — Если вы едете со мной, Павел, не следует ли вам идти одеваться? — Столь решительное замечание было для нее весьма необычным, но Софи просто не знала, что еще придумать. К счастью, он не выказал никакого удивления по поводу такого смелого указания.
   — Да, вы правы, дорогая. Мы отправляемся через полчаса. — Дмитриев пошел к двери. — Я присоединюсь к вам в гостиной в половине пятого.
   Но и после того как он ушел, Софи обязана была сохранять самообладание, поскольку оставалась подосланная Мария, чье усердие и старание в этом деле после полученной порки возросли многократно. Софи не могла всерьез обвинять эту женщину, просто в данный момент, когда ей больше всего хотелось походить по комнате из угла в угол, чтобы снять неимоверное напряжение, возникшее после известия о побеге Бориса, приходилось размеренно наносить капельки духов за уши, складывать кружевной носовой платок, проверять содержимое сумочки. По крайней мере, на многолюдном дворцовом приеме удастся немного прийти в себя. Павел не сможет постоянно не спускать с нее глаз. Там она сможет спокойно поговорить, посмеяться, даже потанцевать. Словом, заняться самыми обыкновенными делами, которые хотя бы на время избавят от тяжелых предчувствий.
   Может, удастся увидеть Адама и потанцевать с ним. В этом не будет ничего необычного, наоборот. Во время танца можно обменяться несколькими словами, которые не достигнут чужих ушей. Софи встала из-за туалетного столика.
   — Спасибо, Мария. — Голос звучал холодно, отстраненно. — Не знаю, как поздно мы вернемся, но ты должна меня дождаться. — Удовлетворенная этим легким проявлением власти, Софья вышла из комнаты. Мария в любом случае будет ее ждать, равно как и ляжет потом спать под дверью, но такое поведение позволяло Софье пусть на короткое время почувствовать себя хозяйкой.
   Весь вечер она искала глазами одну-единственную высокую, статную фигуру, затянутую в военный мундир, пыталась поймать взгляд темно-серых глаз, излучающих тепло и понимание. В гуле оживленных голосов, в мелодии оркестра она пыталась уловить звуки знакомого голоса, звучащего с легким, едва уловимым акцентом. Впрочем, не очень внимательное ухо вообще бы не различило этот акцент. Он проявлялся скорее в интонации, более заметной, когда Адам говорил по-русски, нежели по-французски. Разумеется, французский был языком аристократии как в Польше, так и в России, и ему не пришлось осваивать его заново, когда много лет назад юношей его привезли в Петербург.
   Весь вечер ее мысли неизменно возвращались к одному из самых близких для нее людей. В присутствии Адама ей было бы не так тревожно за Бориса — просто потому, что она смогла бы поделиться своей тревогой.
   Но Адам Данилевский в тот день не пришел в Зимний дворец.
   Государыня ласково встретила свою протеже, правда, от ее острого взгляда не ускользнуло отсутствие былой живости. «Первое время замужества плохо отражается на всех молодых женщинах, — подумала Екатерина, — по-видимому, княгиня беременна. Отсюда ее малоподвижность и бледность. Муж ее, напротив, выглядит крайне самодовольно и не спускает глаз со своей супруги. Если она действительно понесла столь долгожданного наследника, такое поведение вполне оправданно».
   Отпустив Софью Алексеевну и пожелав ей повеселиться в обществе друзей, которых та успела приобрести, живя во дворце, императрица выбросила из головы эти мысли. Однако Софи не удалось выполнить высочайшее повеление, поскольку князь Дмитриев увез ее домой.
   Только князь Потемкин, со своим огромным опытом общения с женщинами и знаток их поведения, пребывал в озабоченности. Что-то в этих опущенных глазах, в посадке головы беспокоило его. Потемкин лучше императрицы знал генерала Дмитриева. В конце концов, они оба были военными, и Дмитриев в нескольких кампаниях служил под его началом. Потемкину, как и Адаму Данилевскому, было все равно, какой стиль руководства применяет Дмитриев; но, как и Данилевский, он должен был признать, что генерал в этом пре успевает. Почесывая подбородок, он уставился в пространство своим единственным глазом, потом пожал плечами. Теперь уже ничего не попишешь: жена принадлежит своему мужу. Софья Алексеевна не высказывала возражений против этого брака. У нее было достаточно времени познакомиться поближе со своим будущим мужем. Нет, наверное, на нее так подействовали непривычные наслаждения супружества… И жара. Зачем понадобилось Дмитриеву запирать ее на все лето в городе? Покачав головой, Потемкин решил пойти выпить водки.
 
   Кошмар начался в середине следующего дня. Софи сидела в гостиной, напоминающей гробницу, еще более мрачную от мелкого дождя и свинцовых туч, так часто нависавших над городом, и смотрела в окно через огромное цельное венецианское стекло. Она безуспешно пыталась отвлечься от тревожных мыслей, занимавших ее последнее время. Слава Богу, муж не усматривал ничего предосудительного в чтении или по крайней мере не обращал внимания на такое ленивое времяпрепровождение. Сейчас она углубилась в томик писем мадам де Севиньи. Внезапно из прихожей донеслись возбужденные голоса. В этом пустынном доме, среди гнетущей тишины они показались ей невероятно громкими. Потом хлопнула парадная дверь, раздался топот сапог по мраморному полу.
   Софи облилась холодным потом; ледяная струйка потекла между лопатками. Руки начали трястись крупной дрожью. Тошнота подступила к горлу. Прежде чем муж появился на пороге гостиной и молча уставился на нее, она уже поняла, в чем дело. В глазах Дмитриева полыхала торжествующая ярость.
   — Мне удалось вернуть обратно мою собственность, — заявил он своим обычным холодным тоном. — К сожалению для него… и к моему большому удовлетворению, у него возникли какие-то трудности в дороге, и погоня сумела без особого труда настичь его. — Тонкие губы тронула улыбка Иуды. — Прошу вас выйти в прихожую, дорогая. Борис должен вам кое-что вернуть.