Страница:
На невысоком столике осталась початая бутылка водки. Граф налил себе, поскольку понимал, что заснуть нынче будет нелегко. Он был солдатом, обязанным выполнить приказ. И обсуждать приказы солдат не имеет права. Эта княжна Голицына должна быть доставлена под его началом в Санкт-Петербург. Если отбросить в сторону все иные соображения, полной бессмыслицей должно выглядеть предположение, что она должна провести всю свою жизнь на краю света, вдали от обеих столиц. Как только она займет достойное и принадлежащее ей по праву место в придворном кругу, она быстро забудет и думать о диких степях. Она поймет, что, помимо скачек на полуобъезженных казацких жеребцах и охоты на бешеных волков, в мире есть множество иных удовольствий.
Он отодвинул в сторону штору, закрывающую застекленную балконную дверь, и выглянул в сад. Неужели действительно возможно, что танцы, сплетни, обсуждение туалетов, вынужденные посещения светских салонов — все эти светские удовольствия способны затмить простые радости…
Внезапно он оборвал свои размышления. По темному саду, стараясь держаться в тени, быстро пробиралась человеческая фигурка; он безошибочно мог разглядеть только длинные распущенные волосы. Куда она собралась? На конюшню, разумеется. Сейчас она вскочит в седло, и ищи ветра в поле.
Он принялся дергать задвижки балконной двери, чертыхаясь, когда пальцы в спешке срывались с тугих запоров, к которым, судя по всему, с зимы еще никто не прикасался. Плюнув, он торопливо покинул библиотеку, быстрым шагом пересек расположенную за ней залу и оказался перед парадной дверью, тоже запертой на все засовы и задвижки. Каким образом Софье удалось выскользнуть из этой крепости? Почему нет ни одного слуги? Ведь наверняка же не всем из них позволено отдыхать, кто-то должен бодрствовать, чтобы быть готовым услужить хозяевам, если тем потребуется что-нибудь среди ночи.
Но никто так и не пришел ему на помощь. Тем не менее Адам кое-как справился с запорами и распахнул дверь. Вокруг, насколько хватало взгляда, простиралась тихая ночная степь. Было прохладно. Он остановился прислушиваясь. Вдалеке завыл волк. Высокие ковыли шуршали под набегающими порывами ветра. Доносилось какое-то тревожное ритмичное посвистывание. От серебристого света, льющегося с невероятно ясного звездного ночного неба, на дворе было светло как днем. У Адама перехватило дыхание от такой красоты. Он даже на мгновение забыл о том, зачем здесь оказался. Но через пару секунд пришел в себя и поспешил к конюшне. Цокот копыт по камням не оставил сомнений в том, что предмет его забот благополучно отбыл в ночную степь.
— Прошу прощения, барин. Чем могу служить?
Адам обнаружил перед собой гигантского роста человека в отороченной мехом накидке и мешковатых холщовых штанах. У него были длинные волосы и окладистая, как у мужика, борода, хотя держал он себя с уверенностью хозяина.
— Оседлай мне коня, — распорядился Адам. — Такого, который мог бы догнать того казацкого жеребца.
— Другого такого у нас больше нет, барин, — неторопливо заметил богатырь. — Хан — единственный в своем роде.
Адам пристально посмотрел на собеседника. Жесткий умный взгляд черных глаз на крупном, с правильными чертами лице в сочетании с седой гривой и такой же бородой не скрывал недюжинной силы их обладателя. Одежда крестьянская, а речь тем не менее грамотная, уверенная. Адам 29понял, с кем имеет дело. Это был тот редкий случай, когда слуга становится другом своему барину, доверенным лицом, пользуясь его безграничным уважением. И отвечает на это такой исключительной преданностью, которую не вышибить никаким кнутом, никакой плеткой.
— Если ты хочешь добра княжне, — спокойно проговорил Адам, — ты немедленно найдешь такого скакуна, который по крайней мере даст мне возможность догнать ее, Я не сделаю ей ничего плохого. Но ее жизнь меняется, и ей этого не избежать.
Слова растворились в ночной тишине. Борис Михайлов некоторое время рассматривал обшлага своей накидки, потом поднял голову. Он взглянул прямо в глубоко посаженные, спокойные серые глаза графа и, видимо, понял, что тот настроен решительно. Он вспомнил о новорожденной, которую привез когда-то в Берхольское. Он служил княжне так же преданно, как и ее отцу. Он хорошо знал тот мир, откуда прибыл этот сероглазый офицер, и так же хорошо, как и все домашние, представлял, е чем он приехал. Борис Михайлов понимал, что княжне не избежать уготованной ей судьбы. Но он понимал также, что Софье Алексеевне необходимо самой смириться с этой мыслью, иначе ее ждут одни страдания.
— Я оседлаю для вас Пеструшку. — Крестьянин отвернулся к конюшне. — И если вы хотите совет знающего человека, дайте княжне время. Пусть она покатается сколько захочет, потом можете попробовать с ней поговорить. Ветер и степь успокоят барышню.
Через некоторое время он, похмыкивая, вывел из стойла грациозную некрупную лошадь, в которой Адам незамедлительно признал одну из тех резвых, выносливых горных лошадок, которых разводят в Краковской губернии Польши.
— Она унаследовала больше от деда, чем от отца.
Адам не очень ясно понял, к кому именно следует отнести эти слова, но не стал разбираться, коротко поблагодарил мужика и вскочил в седло, размышляя, в какую сторону этих бескрайних степей ему направляться.
— Держитесь Полярной звезды, — буркнул богатырь, шагая к конюшне. — Княжна по ночам всегда ездит на север, в сторону Новгородского тракта.
Всегда! Матерь Божья, и сколько же раз она уносилась по ночам в степь? Адам не был одет для верховой езды, но лишь в тот момент, когда ощутил себя наедине с величественной тишиной просторов, в которых не на чем было остановиться глазу, вспомнил, что безоружен. Отправиться ночью в Дикие Земли хотя бы без такой мелочи, как кинжал, означало почти самоубийственный риск, но, уже тронув лошадь, он решил не возвращаться.
Он скакал почти час, держа курс на Полярную звезду, и вес время слышал, как ветер гуляет в высокой траве, слышан шорохи на своем пути, не понимая, зверь или человек спешит убраться с дороги, но до сих пор не видел даже тени могучего жеребца, несущего на своей спине всадницу с распущенными волосами. Наконец в неверном лунном свете вдали показалось небольшое возвышение, нарушающее удручающую плоскость равнины. На фоне неба стоял казацкий жеребец, подняв голову и принюхиваясь к ветру. Софья Алексеевна сидела неподвижно и смотрела в сторону польской границы.
Неутомимая лошадка Адама быстро сокращала расстояние, разделяющее их. Но как только он приблизился, всадница с решительным выражением лица вскинула пистолет и направила его в грудь непрошеному визитеру.
— Ни шагу больше.
Адам натянул поводья.
— Не могу представить себе, что князь, научив вас стрелять, не сообщил вам, что нельзя наводить пистолет на безоружного человека.
Чуть поколебавшись, он послал свою лошадь вперед. Их взгляды скрестились в безмолвной схватке.
Софья медленно опустила пистолет и отвернулась. Теперь она снова пристально смотрела на запад.
— Очень глупо отправляться в степь без оружия, — проговорила она почти равнодушно. ~ Что вы здесь делаете?
— Я мог бы спросить то же самое у вас, — ответил Данилевский. — Хочу быть уверенным, что у вас есть намерение сегодня ночью вернуться в известное место.
— Это вас не касается! — бросила она, независимо вздернув подбородок. В звездном свете ярко сверкнули темные глаза. Адам понял, что она готова вновь дать волю своему буйному нраву. Однако он не мог себе позволить испугаться.
— Боюсь, это касается меня самым непосредственным образом. До тех пор пока мы не окажемся в Санкт-Петербурге, я несу за вас личную ответственность. Я должен быть уверен, что вам ничто не угрожает и что вы не держите в голове диких мыслей о побеге. — Он говорил преувеличенно сухо, понимая всю неизбежность противостояния, и что чем скорее оно прекратится, тем лучше.
Она прерывисто, глубоко вздохнула и, ни слова не говоря, пришпорила своего жеребца. Хан мгновенно откликнулся, готовясь рвануть вперед. Рискуя позорно вывалиться из седла, Адам перегнулся и изловчился одной рукой схватить коня под уздцы, а другой — крепко сжать запястье Софьи. Действия его были точны и решительны; он надеялся только на свое мастерство обращения с лошадьми; конь Софьи, если бы почувствовал малейшее послабление, мог запросто справиться с неожиданной помехой. В следующее мгновение Адам просто валялся бы на земле.
Однако огромное животное лишь нервно вздрагивало; напряженные мускулы его могучей изогнутой шеи перекатывались под лоснящейся шкурой. Спустя некоторое время, почувствовав замешательство своей хозяйки и непреклонную волю другого человека, жеребец успокоился, затих и опустил голову, терпеливо ожидая, что последует дальше.
Решительность Адама действительно привела Софью в некоторое замешательство. Она оказалась захвачена врасплох и упустила тот единственный момент, когда еще можно было воспользоваться беспрекословным послушанием Хана. Пальцы крепко сжимали ее запястье — не больно, но железной хваткой, которая, безусловно, превосходила ее собственные силы.
— Пустите! — яростно прошипела она. — Черт побери, да пустите же!
Напрягая все силы, она попыталась вырваться, однако пальцы сжались еще крепче вокруг тонкого запястья; набухшая ниточка пульса колотилась в его ладонь.
— Спокойно, — тихо, но настойчиво произнес Адам. — Ради Бога, успокойтесь. Уверяю, мне это доставляет не больше удовольствия, чем вам. Нам предстоит провести в тесном общении долгие четыре недели. Я искренне не хочу быть вашим тюремщиком, Софья Алексеевна! — Он ждал, пока она соберется с мыслями, поймет, что у нее нет выбора. Бесполезно о чем-либо говорить, если решение уже принято.
Софью начала бить дрожь. В этот момент она показалась Адаму маленьким степным зверьком, ощутившим неотвратимость капкана. Она повернулась к нему. Черные глаза были непроницаемы.
— Я понимаю, граф, что вы, полковник гвардии ее императорского величества, обязаны подчиняться приказам и исполнять свои обязанности как послушный безмозглый солдат, каким вы, в сущности, и являетесь. — Презрение было написано на ее красивом лице. — Но у меня в отличие от вас еще сохранились мозги, а потому я не собираюсь с такой легкостью отказываться от права самой решать свою судьбу.
Граф чертыхнулся про себя, проклиная князя Голицына с его необычными методами воспитания. Тщательно скрывая свою досаду и гнев по поводу ее упрямой борьбы с неизбежным, Адам внешне спокойно произнес:
— В таком случае нам предстоит провести четыре недели в спартанских условиях, княжна.
— Что ж, так тому и быть. — В голосе девушки сквозило холодное равнодушие.
— Вы уже готовы вернуться домой? — вежливо поинтересовался он, сделав вид, что не слышал ее последних слов, — Или хотите еще побыть здесь?
— Я хочу остаться одна.
— В пределах вашей спальни — безусловно, — с тем же вежливым спокойствием уточнил Адам.
Дрожь снова пробежала по ее телу, но на этот раз Софья быстро сумела взять себя в руки. В эту ночь ей от него не избавиться, разве что за дверью собственной спальни. Придется с этим смириться. Но утром она возобновит наступление на деда. Не может быть, чтобы он всерьез собрался принести ее в жертву на алтарь семейных и государственных обязательств.
— Если вы будете столь любезны отпустить мою руку и поводья моего коня, граф, я, пожалуй, смогу оказаться в упомянутых вами пределах.
— Не имею желания провести всю ночь в погоне за вами по степи, — отчеканил Адам.
— Неужели вы всерьез думаете, что способны догнать Хана? — деланно усмехнулась она.
— Нет, — просто ответил он, — не думаю. Но я не выпущу его из виду. Только скучно так проводить ночь. — Слегка пожав плечами, словно повторяя ее слова «так тому и быть», Адам убрал руки.
— Благодарю вас, — с насмешкой пробормотала Софи. — Очень мило с вашей стороны, граф. — Повернув Хана на юг, она слегка пришпорила его, и тот взял с места в карьер.
Адам послал свою Пеструшку вслед, стараясь не потерять их из виду, что на равнине не составляло особого труда, хотя сейчас он был полностью уверен, что они скачут в Берхольское. Он добрался до усадьбы к тому времени, как Борис Михайлов уже завел Хана в стойло.
— Значит, вам удалось ее найти? — коротко спросил он, принимая поводья.
— Да, но не уверен, что многого достиг при этом, — хмуро откликнулся Адам.
— Княжна не любит, когда хватают под уздцы, — бросил через плечо Борис, уводя лошадь.
— В прямом или переносном смысле? — поинтересовался граф, направляясь за ним в теплую, тускло освещенную конюшню, полную запахов ароматного сена и терпкого конского пота.
— В обоих, — усмехнулся мужик, — вы ничего не добьетесь, если пойдете напролом.
Но что ему оставалось делать? Раздосадованный, Адам двинулся к дому. Она объявила войну, а не он. Он взялся за щеколду парадной двери. Щеколда не поддалась. В недоумении он подергал ее и почувствовал сопротивление изнутри. С той стороны был массивный засов. Какому дьяволу понадобилось запирать ее? Даже если кому-нибудь из слуг пришло в голову выйти в прихожую и он заметил, что дверь не заперта, то мог бы сообразить, что кто-то вышел, чтобы вскоре вернуться. Подозрение переросло в уверенность. Это могла сделать только Софья Алексеевна.
Весь гнев и дурное настроение, которые ему приходилось сдерживать в течение уже половины суток — с того момента, как встретил ее в степи, — наконец выплеснулись наружу. Ох уж эти детские злые шутки! Чисто женская повадка — исподтишка, за спиной сделать гадость! Нечто подобное вытворяла с ним и Ева… Он изо всех сил заколотил в дверь, словно хотел таким образом выместить на ней долго сдерживаемое личное оскорбление, обиду и полной уверенности в том, что для него эта история добром не кончится.
— Кто там? — послышался сверху знакомый голос.
Адам поднял голову, выходя из исступленного состояния, в которое впал от тоскливых мыслей, и прекратил свое монотонно-тупое занятие. Лицо Софьи Алексеевны в обрамлении длинных распущенных волос, склонившееся над подоконником второго этажа, показалось неестественно бледным в лунном сиянии.
— Немедленно спуститесь вниз и отоприте дверь! — скомандовал он таким суровым армейским голосом, что та повиновалась без единого слова.
Софи слетела вниз по ступенькам, лихорадочно размышляя, какие еще неприятности сулит ей этот казус. Она попыталась отодвинуть засов, но тяжелые брусья оказались даже ей не под силу.
— Я не могу! — воскликнула она. — Подождите! Несколько минут спустя она появилась из-за дома. Поверх ночного пеньюара на ней была тонкая накидка, босые ноги обуты в простые домашние тапочки.
— Что еще случилось? — Софи откинула с лица густую прядь. Глаза ее выражали смешанное чувство возмущения, беспокойства и замешательства. — Вы можете разбудить всю прислугу, но не таким же образом! Они встают гораздо раньше, чем мы!
«Что за чушь она несет?» — пронеслось у него в голове.
— Как вы смеете не впускать меня в дом? — в раздражении выкрикнул он. — Что за детские шутки!
— Не впускать вас в дом? — искренне изумилась Софи. — Помилуй Бог, зачем мне это надо? — Похоже, ее удивило подобное предположение. — Парадную дверь всегда запирают на ночь. Степи полны разбойников.
— Но я оставил ее открытой, — возразил он, впрочем, уже не так уверенно.
— Значит, Григорий снова ее запер, — спокойно сказала девушка. — Это наш ночной сторож. Он проверяет запоры каждый час.
— А как же вы вошли? — в замешательстве спросил Адам.
— Через боковую дверь. Она была открыта, потому что Борис Михайлов был на улице. Дверь маленькая, незаметная. Вы не спросили у Бориса, как войти? — Порыв холодного ветра заставил ее поежиться.
— Нет. — Адам уже чувствовал себя полным глупцом. — Бы можете простудиться в этой тонкой накидке.
— Вы так стучали, что у меня не было времени одеться. — Замечание было вполне справедливым. Она стояла на мощенной камнем дорожке, облитая молочным светом луны. Адам ощутил на себе тяжелый взгляд ее темных глаз. — Неужели вы действительно подумали, что я способна сыграть с вами такую глупую, бессмысленную шутку?
Адаму очень не хотелось признаваться в этом даже себе. Не только потому, что осознал собственную глупость. Он испытывал мучительную неловкость за свою ошибку. На самом деле так оно и есть. Из всего немногого, что он успел узнать о Софье Алексеевне, можно было бы уже догадаться о ее неспособности на низкие поступки.
— Прошу простить меня, — сквозь зубы проговорил он. — Сам не понимаю, что на меня нашло. Но вам следует немедленно отправляться в дом. Не хватало еще, чтобы вы заболели из-за моей оплошности.
Софи бросила на него долгий изучающий взгляд.
— Я не нуждаюсь в вашем участии, — наконец выговорила она и пошла прочь.
Адам последовал за ней, понимая, что только подлил масла в огонь. Тревожная мысль, которая до сих пор находилась где-то в глубине его сознания, окончательно лишила его покоя. Разумеется, он доставит Софью Алексеевну ко двору императрицы, а следовательно — и к князю Дмитриеву, это несомненно. Но если княжна к тому времени хотя бы не смирится со своей участью, ее ждет печальное будущее. Князь Дмитриев не выносит неповиновения и нарушения предписанных правил. Не потерпит он непокорности и от жены, которая годится ему по возрасту в дочери. Нетрудно догадаться, что в противном случае се ждет весьма суровое перевоспитание.
Глава 3
Перед рассветом Софи провалилась в тяжелый сон. Ей снился какой-то бред с бегством и погонями. Высокий, аристократического вида человек с красивым, жестко очерченным ртом и темно-серыми глазами неотвратимо преследовал ее; он во что бы то ни стало хотел захватить ее, не дать вырваться на волю, к которой она стремилась: душа ее рвалась вперед, в то время как непослушное тело не могло сдвинуться с места; потом она увидела пару ярко-желтых волчьих глаз, обнаженные клыки, мощное серое туловище, изготовившееся к прыжку. Проснувшись, она обнаружила, что ночная рубашка прилипла к телу. Татьяна Федорова внесла кувшин для умывания и отдернула тяжелые шторы. Комнату залил солнечный свет весеннего утра.
— Какой прекрасный день, барышня, — проговорила крестьянка, которая стала личной служанкой Софьи с того дня, когда Борис Михайлов привез ее младенцем в Берхольское. Молодая мать новорожденного сына, Таня с радостью дала полную молока грудь еще одному ребенку, а когда се собственный сынишка умер, целиком перенесла всю свою материнскую любовь и заботу на девочку и с удвоенным старанием принялась пестовать дитя, ставшее родным, лечить детские ссадины и царапины, а иногда и бранить за капризы, полагаясь при этом на житейскую мудрость. Так же она поступила и этим апрельским утром.
— Святый Боже! — воскликнула она, разглядывая круги под глазами Софьи. — С таким лицом лучше не показываться мужу после первой брачной ночи! Мужчины любят видеть, что доставили женщине удовольствие, а не ввергли ее в муки геенны огненной! — Продолжая возиться в шкафу, она добавила через плечо: — Конечно, женщина редко получает истинное наслаждение, но все равно мужчина хочет видеть, что он был на высоте.
— Если они допускают, что это не так, может, им следует больше стараться? — Несмотря на свое разбитое состояние, Софи почувствовала, что может поддерживать обычный разговор. — Во всяком случае, Таня, я пока не собираюсь замуж.
— Не слышать бы мне ваших слов, — ответила служанка, встряхивая цветастое муслиновое платье. — Чем скорее вы перестанете противиться этому, Софья Алексеевна, тем скорее обретете свое счастье. — Она разложила платье на кровати. — Вам следует поторопиться. Князь ждет вас в библиотеке. Завтрак вы уже проспали. — С этими словами Таня налила теплую воду в тазик. — Какие платья вы хотите взять с собой? Не знаю, есть ли у вас что-нибудь подходящее для Петербурга. У меня так нет… Да и у Бориса…
— О чем это ты? — Софи выпрыгнула из кровати и оказалась в полосе солнечного света. Ноги ее предательски подкосились. — Ты и Борис…
— А как же! Мы поедем с вами, — доверительно сообщила Таня. — Боже упаси, неужели вы думаете, что князь отпустит вас в такую даль без прислуги?
Софи словно обухом ударили; от всей этой суеты голова пошла кругом. Кажется, за те несколько часов, пока она спала, тут уже успели решить за нее очень многое.
— Я не еду в Санкт-Петербург, Таня.
— Одевайтесь-ка поскорее, — хмыкнула та. — Я принесу вам кофе с пирогами. — Тяжелая дверь резко закрылась за ней; таким образом Татьяна Федорова всегда давала понять, что ее любимой питомице лучше бы перестать городить чепуху и побыстрее прийти в себя.
Софи начала опасаться, что не в ее силах остановить события, стремительно набиравшие скорость. Вчера вечером она рассталась с дедом на том, что императорские распоряжения ей не указ. Но кажется, он продолжал гнуть свое и не придал никакого значения ее словам, словно и не существовало предмета обсуждения. Если Татьяна убеждена, что Софи уезжает в Санкт-Петербург к будущему мужу, то в этом убеждены и все домочадцы. Софи пришла в отчаяние. До сего момента она не верила, что такое может случиться. Она полагала, что дедушка должен понять ее состояние, просто обязан. Конечно, он должен встать на ее сторону. Теперь червячок сомнения подтачивал ее былую уверенность и грозил полностью продырявить эту уверенность как решето. А что, если, что ее некому 38 будет защитить и поддержать?
Таня принесла кофе и сладкие пироги взамен пропущенного завтрака. Софи стала пить кофе, крепкий, какой обычно варила Таня, зная вкусы своей хозяйки. Она надеялась, что таким способом удастся прояснить голову. Кофе немного помог, но круги под глазами остались. Все еще бледная, Софи начала спускаться по лестнице, направляясь в библиотеку.
Князь Голицын, нотариус и граф Данилевский о чем-то беседовали, сидя за круглым столом, крытым зеленым сукном. Князь поднял голову и окинул вошедшую внучку пристальным взглядом, от которого ничего не могло ускользнуть.
— Ты выглядишь так, словно плохо спала ночь, Софи.
— Так и есть, — ответила она. — Татьяна сказала, что ты хотел меня видеть. — Она кивком головы приветствовала нотариуса, с которым была хорошо знакома, и холодно поздоровалась с графом, вставшим при ее появлении. Тот снова был в военной форме, черные волосы убраны в косичку, спускающуюся на воротник. Серые глаза на мгновение встретились с ее взглядом — эти глаза преследовали ее во сне, каким-то образом сочетаясь с волчьими. Что могло означать это странное сочетание? В облике графа Адама Данилевского не было ничего, напоминающего волка.
Подавая ей стул, он улыбнулся и склонил голову в светском поклоне.
— Мне очень жаль, что вы плохо провели ночь, княжна.
Софи нетерпеливым жестом отмахнулась от ничего не значащих слов. Он прекрасно знал, что является едва ли не основной причиной ее дурного сна. Не обращая внимания на предложенный стул, она подошла к балконной двери и встала там, греясь в лучах солнца. Однако солнечный свет только сильнее подчеркнул темные круги под глазами, хотя роскошная темно-каштановая грива распущенных по плечам волос была ослепительна в таком освещении.
Столь явное пренебрежение вызвало у Адама деланную улыбку. Он надеялся каким-то образом загладить свою вину за ночной поступок, но княжна Софья отчетливо давала понять, что ни доброжелательные выражения, ни примирительные улыбки на нее не подействуют.
Старый князь решил взять быка за рога,
— Мы обговариваем условия брачного договора, Софи. Хочу, чтобы ты послушала, что я предлагаю.
В глухом отчаянии Софи поняла, что отступать некуда. Они все решили отправить ее в Петербург и выдать замуж за совершенно незнакомого человека; избавить от этого ее может только смерть. Невероятно, но так оно и есть. Подобные дела обычно так и происходят. Она открыла было рот, чтобы повторить свой безоговорочный отказ ехать в столицу, но передумала. Что это даст? Она может лишь отказаться добровольно принимать участие в этой откровенной сделке по продаже ее тела, души и судьбы.
— Меня это не интересует, — бросила она и направилась к двери. — Меня не интересуют частности, поскольку я не согласна в целом.
— Софья Алексеевна! — властным тоном, которым он почти никогда не разговаривал с внучкой, произнес князь. — Я требую, чтобы вы остались здесь и выслушали то, что я имею вам сказать.
Передернув плечами, она повиновалась, но осталась стоять спиной к присутствующим, не опуская руки с дверной ручки.
При мысли о том, какие муки ему придется претерпеть в течение почти месячного крайне тяжелого и исключительно тоскливого путешествия, Адам застонал. Ясное дело, ему придется все это время не спускать с нее глаз, и одна мысль об этом повергла его в мрачное уныние. Если между ними не возникнет доверия, как он сможет помочь ей смириться с мыслью о том, что такова ее судьба и что только признание этого способно на деле облегчить ее участь?
Князь Голицын нарушил тишину, повисшую в комнате. Он сообщил, что завтра утром его внучка должна отправиться в сопровождении графа в Санкт-Петербург; вместе с ней едут Татьяна Федорова и Борис Михайлов. Ее наследство перейдет в управление будущему мужу, за исключением Берхольского, которое после смерти деда станет ее собственностью и собственностью ее наследников. Тем самым Софье Алексеевне обеспечивалась некоторая самостоятельность.
Он отодвинул в сторону штору, закрывающую застекленную балконную дверь, и выглянул в сад. Неужели действительно возможно, что танцы, сплетни, обсуждение туалетов, вынужденные посещения светских салонов — все эти светские удовольствия способны затмить простые радости…
Внезапно он оборвал свои размышления. По темному саду, стараясь держаться в тени, быстро пробиралась человеческая фигурка; он безошибочно мог разглядеть только длинные распущенные волосы. Куда она собралась? На конюшню, разумеется. Сейчас она вскочит в седло, и ищи ветра в поле.
Он принялся дергать задвижки балконной двери, чертыхаясь, когда пальцы в спешке срывались с тугих запоров, к которым, судя по всему, с зимы еще никто не прикасался. Плюнув, он торопливо покинул библиотеку, быстрым шагом пересек расположенную за ней залу и оказался перед парадной дверью, тоже запертой на все засовы и задвижки. Каким образом Софье удалось выскользнуть из этой крепости? Почему нет ни одного слуги? Ведь наверняка же не всем из них позволено отдыхать, кто-то должен бодрствовать, чтобы быть готовым услужить хозяевам, если тем потребуется что-нибудь среди ночи.
Но никто так и не пришел ему на помощь. Тем не менее Адам кое-как справился с запорами и распахнул дверь. Вокруг, насколько хватало взгляда, простиралась тихая ночная степь. Было прохладно. Он остановился прислушиваясь. Вдалеке завыл волк. Высокие ковыли шуршали под набегающими порывами ветра. Доносилось какое-то тревожное ритмичное посвистывание. От серебристого света, льющегося с невероятно ясного звездного ночного неба, на дворе было светло как днем. У Адама перехватило дыхание от такой красоты. Он даже на мгновение забыл о том, зачем здесь оказался. Но через пару секунд пришел в себя и поспешил к конюшне. Цокот копыт по камням не оставил сомнений в том, что предмет его забот благополучно отбыл в ночную степь.
— Прошу прощения, барин. Чем могу служить?
Адам обнаружил перед собой гигантского роста человека в отороченной мехом накидке и мешковатых холщовых штанах. У него были длинные волосы и окладистая, как у мужика, борода, хотя держал он себя с уверенностью хозяина.
— Оседлай мне коня, — распорядился Адам. — Такого, который мог бы догнать того казацкого жеребца.
— Другого такого у нас больше нет, барин, — неторопливо заметил богатырь. — Хан — единственный в своем роде.
Адам пристально посмотрел на собеседника. Жесткий умный взгляд черных глаз на крупном, с правильными чертами лице в сочетании с седой гривой и такой же бородой не скрывал недюжинной силы их обладателя. Одежда крестьянская, а речь тем не менее грамотная, уверенная. Адам 29понял, с кем имеет дело. Это был тот редкий случай, когда слуга становится другом своему барину, доверенным лицом, пользуясь его безграничным уважением. И отвечает на это такой исключительной преданностью, которую не вышибить никаким кнутом, никакой плеткой.
— Если ты хочешь добра княжне, — спокойно проговорил Адам, — ты немедленно найдешь такого скакуна, который по крайней мере даст мне возможность догнать ее, Я не сделаю ей ничего плохого. Но ее жизнь меняется, и ей этого не избежать.
Слова растворились в ночной тишине. Борис Михайлов некоторое время рассматривал обшлага своей накидки, потом поднял голову. Он взглянул прямо в глубоко посаженные, спокойные серые глаза графа и, видимо, понял, что тот настроен решительно. Он вспомнил о новорожденной, которую привез когда-то в Берхольское. Он служил княжне так же преданно, как и ее отцу. Он хорошо знал тот мир, откуда прибыл этот сероглазый офицер, и так же хорошо, как и все домашние, представлял, е чем он приехал. Борис Михайлов понимал, что княжне не избежать уготованной ей судьбы. Но он понимал также, что Софье Алексеевне необходимо самой смириться с этой мыслью, иначе ее ждут одни страдания.
— Я оседлаю для вас Пеструшку. — Крестьянин отвернулся к конюшне. — И если вы хотите совет знающего человека, дайте княжне время. Пусть она покатается сколько захочет, потом можете попробовать с ней поговорить. Ветер и степь успокоят барышню.
Через некоторое время он, похмыкивая, вывел из стойла грациозную некрупную лошадь, в которой Адам незамедлительно признал одну из тех резвых, выносливых горных лошадок, которых разводят в Краковской губернии Польши.
— Она унаследовала больше от деда, чем от отца.
Адам не очень ясно понял, к кому именно следует отнести эти слова, но не стал разбираться, коротко поблагодарил мужика и вскочил в седло, размышляя, в какую сторону этих бескрайних степей ему направляться.
— Держитесь Полярной звезды, — буркнул богатырь, шагая к конюшне. — Княжна по ночам всегда ездит на север, в сторону Новгородского тракта.
Всегда! Матерь Божья, и сколько же раз она уносилась по ночам в степь? Адам не был одет для верховой езды, но лишь в тот момент, когда ощутил себя наедине с величественной тишиной просторов, в которых не на чем было остановиться глазу, вспомнил, что безоружен. Отправиться ночью в Дикие Земли хотя бы без такой мелочи, как кинжал, означало почти самоубийственный риск, но, уже тронув лошадь, он решил не возвращаться.
Он скакал почти час, держа курс на Полярную звезду, и вес время слышал, как ветер гуляет в высокой траве, слышан шорохи на своем пути, не понимая, зверь или человек спешит убраться с дороги, но до сих пор не видел даже тени могучего жеребца, несущего на своей спине всадницу с распущенными волосами. Наконец в неверном лунном свете вдали показалось небольшое возвышение, нарушающее удручающую плоскость равнины. На фоне неба стоял казацкий жеребец, подняв голову и принюхиваясь к ветру. Софья Алексеевна сидела неподвижно и смотрела в сторону польской границы.
Неутомимая лошадка Адама быстро сокращала расстояние, разделяющее их. Но как только он приблизился, всадница с решительным выражением лица вскинула пистолет и направила его в грудь непрошеному визитеру.
— Ни шагу больше.
Адам натянул поводья.
— Не могу представить себе, что князь, научив вас стрелять, не сообщил вам, что нельзя наводить пистолет на безоружного человека.
Чуть поколебавшись, он послал свою лошадь вперед. Их взгляды скрестились в безмолвной схватке.
Софья медленно опустила пистолет и отвернулась. Теперь она снова пристально смотрела на запад.
— Очень глупо отправляться в степь без оружия, — проговорила она почти равнодушно. ~ Что вы здесь делаете?
— Я мог бы спросить то же самое у вас, — ответил Данилевский. — Хочу быть уверенным, что у вас есть намерение сегодня ночью вернуться в известное место.
— Это вас не касается! — бросила она, независимо вздернув подбородок. В звездном свете ярко сверкнули темные глаза. Адам понял, что она готова вновь дать волю своему буйному нраву. Однако он не мог себе позволить испугаться.
— Боюсь, это касается меня самым непосредственным образом. До тех пор пока мы не окажемся в Санкт-Петербурге, я несу за вас личную ответственность. Я должен быть уверен, что вам ничто не угрожает и что вы не держите в голове диких мыслей о побеге. — Он говорил преувеличенно сухо, понимая всю неизбежность противостояния, и что чем скорее оно прекратится, тем лучше.
Она прерывисто, глубоко вздохнула и, ни слова не говоря, пришпорила своего жеребца. Хан мгновенно откликнулся, готовясь рвануть вперед. Рискуя позорно вывалиться из седла, Адам перегнулся и изловчился одной рукой схватить коня под уздцы, а другой — крепко сжать запястье Софьи. Действия его были точны и решительны; он надеялся только на свое мастерство обращения с лошадьми; конь Софьи, если бы почувствовал малейшее послабление, мог запросто справиться с неожиданной помехой. В следующее мгновение Адам просто валялся бы на земле.
Однако огромное животное лишь нервно вздрагивало; напряженные мускулы его могучей изогнутой шеи перекатывались под лоснящейся шкурой. Спустя некоторое время, почувствовав замешательство своей хозяйки и непреклонную волю другого человека, жеребец успокоился, затих и опустил голову, терпеливо ожидая, что последует дальше.
Решительность Адама действительно привела Софью в некоторое замешательство. Она оказалась захвачена врасплох и упустила тот единственный момент, когда еще можно было воспользоваться беспрекословным послушанием Хана. Пальцы крепко сжимали ее запястье — не больно, но железной хваткой, которая, безусловно, превосходила ее собственные силы.
— Пустите! — яростно прошипела она. — Черт побери, да пустите же!
Напрягая все силы, она попыталась вырваться, однако пальцы сжались еще крепче вокруг тонкого запястья; набухшая ниточка пульса колотилась в его ладонь.
— Спокойно, — тихо, но настойчиво произнес Адам. — Ради Бога, успокойтесь. Уверяю, мне это доставляет не больше удовольствия, чем вам. Нам предстоит провести в тесном общении долгие четыре недели. Я искренне не хочу быть вашим тюремщиком, Софья Алексеевна! — Он ждал, пока она соберется с мыслями, поймет, что у нее нет выбора. Бесполезно о чем-либо говорить, если решение уже принято.
Софью начала бить дрожь. В этот момент она показалась Адаму маленьким степным зверьком, ощутившим неотвратимость капкана. Она повернулась к нему. Черные глаза были непроницаемы.
— Я понимаю, граф, что вы, полковник гвардии ее императорского величества, обязаны подчиняться приказам и исполнять свои обязанности как послушный безмозглый солдат, каким вы, в сущности, и являетесь. — Презрение было написано на ее красивом лице. — Но у меня в отличие от вас еще сохранились мозги, а потому я не собираюсь с такой легкостью отказываться от права самой решать свою судьбу.
Граф чертыхнулся про себя, проклиная князя Голицына с его необычными методами воспитания. Тщательно скрывая свою досаду и гнев по поводу ее упрямой борьбы с неизбежным, Адам внешне спокойно произнес:
— В таком случае нам предстоит провести четыре недели в спартанских условиях, княжна.
— Что ж, так тому и быть. — В голосе девушки сквозило холодное равнодушие.
— Вы уже готовы вернуться домой? — вежливо поинтересовался он, сделав вид, что не слышал ее последних слов, — Или хотите еще побыть здесь?
— Я хочу остаться одна.
— В пределах вашей спальни — безусловно, — с тем же вежливым спокойствием уточнил Адам.
Дрожь снова пробежала по ее телу, но на этот раз Софья быстро сумела взять себя в руки. В эту ночь ей от него не избавиться, разве что за дверью собственной спальни. Придется с этим смириться. Но утром она возобновит наступление на деда. Не может быть, чтобы он всерьез собрался принести ее в жертву на алтарь семейных и государственных обязательств.
— Если вы будете столь любезны отпустить мою руку и поводья моего коня, граф, я, пожалуй, смогу оказаться в упомянутых вами пределах.
— Не имею желания провести всю ночь в погоне за вами по степи, — отчеканил Адам.
— Неужели вы всерьез думаете, что способны догнать Хана? — деланно усмехнулась она.
— Нет, — просто ответил он, — не думаю. Но я не выпущу его из виду. Только скучно так проводить ночь. — Слегка пожав плечами, словно повторяя ее слова «так тому и быть», Адам убрал руки.
— Благодарю вас, — с насмешкой пробормотала Софи. — Очень мило с вашей стороны, граф. — Повернув Хана на юг, она слегка пришпорила его, и тот взял с места в карьер.
Адам послал свою Пеструшку вслед, стараясь не потерять их из виду, что на равнине не составляло особого труда, хотя сейчас он был полностью уверен, что они скачут в Берхольское. Он добрался до усадьбы к тому времени, как Борис Михайлов уже завел Хана в стойло.
— Значит, вам удалось ее найти? — коротко спросил он, принимая поводья.
— Да, но не уверен, что многого достиг при этом, — хмуро откликнулся Адам.
— Княжна не любит, когда хватают под уздцы, — бросил через плечо Борис, уводя лошадь.
— В прямом или переносном смысле? — поинтересовался граф, направляясь за ним в теплую, тускло освещенную конюшню, полную запахов ароматного сена и терпкого конского пота.
— В обоих, — усмехнулся мужик, — вы ничего не добьетесь, если пойдете напролом.
Но что ему оставалось делать? Раздосадованный, Адам двинулся к дому. Она объявила войну, а не он. Он взялся за щеколду парадной двери. Щеколда не поддалась. В недоумении он подергал ее и почувствовал сопротивление изнутри. С той стороны был массивный засов. Какому дьяволу понадобилось запирать ее? Даже если кому-нибудь из слуг пришло в голову выйти в прихожую и он заметил, что дверь не заперта, то мог бы сообразить, что кто-то вышел, чтобы вскоре вернуться. Подозрение переросло в уверенность. Это могла сделать только Софья Алексеевна.
Весь гнев и дурное настроение, которые ему приходилось сдерживать в течение уже половины суток — с того момента, как встретил ее в степи, — наконец выплеснулись наружу. Ох уж эти детские злые шутки! Чисто женская повадка — исподтишка, за спиной сделать гадость! Нечто подобное вытворяла с ним и Ева… Он изо всех сил заколотил в дверь, словно хотел таким образом выместить на ней долго сдерживаемое личное оскорбление, обиду и полной уверенности в том, что для него эта история добром не кончится.
— Кто там? — послышался сверху знакомый голос.
Адам поднял голову, выходя из исступленного состояния, в которое впал от тоскливых мыслей, и прекратил свое монотонно-тупое занятие. Лицо Софьи Алексеевны в обрамлении длинных распущенных волос, склонившееся над подоконником второго этажа, показалось неестественно бледным в лунном сиянии.
— Немедленно спуститесь вниз и отоприте дверь! — скомандовал он таким суровым армейским голосом, что та повиновалась без единого слова.
Софи слетела вниз по ступенькам, лихорадочно размышляя, какие еще неприятности сулит ей этот казус. Она попыталась отодвинуть засов, но тяжелые брусья оказались даже ей не под силу.
— Я не могу! — воскликнула она. — Подождите! Несколько минут спустя она появилась из-за дома. Поверх ночного пеньюара на ней была тонкая накидка, босые ноги обуты в простые домашние тапочки.
— Что еще случилось? — Софи откинула с лица густую прядь. Глаза ее выражали смешанное чувство возмущения, беспокойства и замешательства. — Вы можете разбудить всю прислугу, но не таким же образом! Они встают гораздо раньше, чем мы!
«Что за чушь она несет?» — пронеслось у него в голове.
— Как вы смеете не впускать меня в дом? — в раздражении выкрикнул он. — Что за детские шутки!
— Не впускать вас в дом? — искренне изумилась Софи. — Помилуй Бог, зачем мне это надо? — Похоже, ее удивило подобное предположение. — Парадную дверь всегда запирают на ночь. Степи полны разбойников.
— Но я оставил ее открытой, — возразил он, впрочем, уже не так уверенно.
— Значит, Григорий снова ее запер, — спокойно сказала девушка. — Это наш ночной сторож. Он проверяет запоры каждый час.
— А как же вы вошли? — в замешательстве спросил Адам.
— Через боковую дверь. Она была открыта, потому что Борис Михайлов был на улице. Дверь маленькая, незаметная. Вы не спросили у Бориса, как войти? — Порыв холодного ветра заставил ее поежиться.
— Нет. — Адам уже чувствовал себя полным глупцом. — Бы можете простудиться в этой тонкой накидке.
— Вы так стучали, что у меня не было времени одеться. — Замечание было вполне справедливым. Она стояла на мощенной камнем дорожке, облитая молочным светом луны. Адам ощутил на себе тяжелый взгляд ее темных глаз. — Неужели вы действительно подумали, что я способна сыграть с вами такую глупую, бессмысленную шутку?
Адаму очень не хотелось признаваться в этом даже себе. Не только потому, что осознал собственную глупость. Он испытывал мучительную неловкость за свою ошибку. На самом деле так оно и есть. Из всего немногого, что он успел узнать о Софье Алексеевне, можно было бы уже догадаться о ее неспособности на низкие поступки.
— Прошу простить меня, — сквозь зубы проговорил он. — Сам не понимаю, что на меня нашло. Но вам следует немедленно отправляться в дом. Не хватало еще, чтобы вы заболели из-за моей оплошности.
Софи бросила на него долгий изучающий взгляд.
— Я не нуждаюсь в вашем участии, — наконец выговорила она и пошла прочь.
Адам последовал за ней, понимая, что только подлил масла в огонь. Тревожная мысль, которая до сих пор находилась где-то в глубине его сознания, окончательно лишила его покоя. Разумеется, он доставит Софью Алексеевну ко двору императрицы, а следовательно — и к князю Дмитриеву, это несомненно. Но если княжна к тому времени хотя бы не смирится со своей участью, ее ждет печальное будущее. Князь Дмитриев не выносит неповиновения и нарушения предписанных правил. Не потерпит он непокорности и от жены, которая годится ему по возрасту в дочери. Нетрудно догадаться, что в противном случае се ждет весьма суровое перевоспитание.
Глава 3
Перед рассветом Софи провалилась в тяжелый сон. Ей снился какой-то бред с бегством и погонями. Высокий, аристократического вида человек с красивым, жестко очерченным ртом и темно-серыми глазами неотвратимо преследовал ее; он во что бы то ни стало хотел захватить ее, не дать вырваться на волю, к которой она стремилась: душа ее рвалась вперед, в то время как непослушное тело не могло сдвинуться с места; потом она увидела пару ярко-желтых волчьих глаз, обнаженные клыки, мощное серое туловище, изготовившееся к прыжку. Проснувшись, она обнаружила, что ночная рубашка прилипла к телу. Татьяна Федорова внесла кувшин для умывания и отдернула тяжелые шторы. Комнату залил солнечный свет весеннего утра.
— Какой прекрасный день, барышня, — проговорила крестьянка, которая стала личной служанкой Софьи с того дня, когда Борис Михайлов привез ее младенцем в Берхольское. Молодая мать новорожденного сына, Таня с радостью дала полную молока грудь еще одному ребенку, а когда се собственный сынишка умер, целиком перенесла всю свою материнскую любовь и заботу на девочку и с удвоенным старанием принялась пестовать дитя, ставшее родным, лечить детские ссадины и царапины, а иногда и бранить за капризы, полагаясь при этом на житейскую мудрость. Так же она поступила и этим апрельским утром.
— Святый Боже! — воскликнула она, разглядывая круги под глазами Софьи. — С таким лицом лучше не показываться мужу после первой брачной ночи! Мужчины любят видеть, что доставили женщине удовольствие, а не ввергли ее в муки геенны огненной! — Продолжая возиться в шкафу, она добавила через плечо: — Конечно, женщина редко получает истинное наслаждение, но все равно мужчина хочет видеть, что он был на высоте.
— Если они допускают, что это не так, может, им следует больше стараться? — Несмотря на свое разбитое состояние, Софи почувствовала, что может поддерживать обычный разговор. — Во всяком случае, Таня, я пока не собираюсь замуж.
— Не слышать бы мне ваших слов, — ответила служанка, встряхивая цветастое муслиновое платье. — Чем скорее вы перестанете противиться этому, Софья Алексеевна, тем скорее обретете свое счастье. — Она разложила платье на кровати. — Вам следует поторопиться. Князь ждет вас в библиотеке. Завтрак вы уже проспали. — С этими словами Таня налила теплую воду в тазик. — Какие платья вы хотите взять с собой? Не знаю, есть ли у вас что-нибудь подходящее для Петербурга. У меня так нет… Да и у Бориса…
— О чем это ты? — Софи выпрыгнула из кровати и оказалась в полосе солнечного света. Ноги ее предательски подкосились. — Ты и Борис…
— А как же! Мы поедем с вами, — доверительно сообщила Таня. — Боже упаси, неужели вы думаете, что князь отпустит вас в такую даль без прислуги?
Софи словно обухом ударили; от всей этой суеты голова пошла кругом. Кажется, за те несколько часов, пока она спала, тут уже успели решить за нее очень многое.
— Я не еду в Санкт-Петербург, Таня.
— Одевайтесь-ка поскорее, — хмыкнула та. — Я принесу вам кофе с пирогами. — Тяжелая дверь резко закрылась за ней; таким образом Татьяна Федорова всегда давала понять, что ее любимой питомице лучше бы перестать городить чепуху и побыстрее прийти в себя.
Софи начала опасаться, что не в ее силах остановить события, стремительно набиравшие скорость. Вчера вечером она рассталась с дедом на том, что императорские распоряжения ей не указ. Но кажется, он продолжал гнуть свое и не придал никакого значения ее словам, словно и не существовало предмета обсуждения. Если Татьяна убеждена, что Софи уезжает в Санкт-Петербург к будущему мужу, то в этом убеждены и все домочадцы. Софи пришла в отчаяние. До сего момента она не верила, что такое может случиться. Она полагала, что дедушка должен понять ее состояние, просто обязан. Конечно, он должен встать на ее сторону. Теперь червячок сомнения подтачивал ее былую уверенность и грозил полностью продырявить эту уверенность как решето. А что, если, что ее некому 38 будет защитить и поддержать?
Таня принесла кофе и сладкие пироги взамен пропущенного завтрака. Софи стала пить кофе, крепкий, какой обычно варила Таня, зная вкусы своей хозяйки. Она надеялась, что таким способом удастся прояснить голову. Кофе немного помог, но круги под глазами остались. Все еще бледная, Софи начала спускаться по лестнице, направляясь в библиотеку.
Князь Голицын, нотариус и граф Данилевский о чем-то беседовали, сидя за круглым столом, крытым зеленым сукном. Князь поднял голову и окинул вошедшую внучку пристальным взглядом, от которого ничего не могло ускользнуть.
— Ты выглядишь так, словно плохо спала ночь, Софи.
— Так и есть, — ответила она. — Татьяна сказала, что ты хотел меня видеть. — Она кивком головы приветствовала нотариуса, с которым была хорошо знакома, и холодно поздоровалась с графом, вставшим при ее появлении. Тот снова был в военной форме, черные волосы убраны в косичку, спускающуюся на воротник. Серые глаза на мгновение встретились с ее взглядом — эти глаза преследовали ее во сне, каким-то образом сочетаясь с волчьими. Что могло означать это странное сочетание? В облике графа Адама Данилевского не было ничего, напоминающего волка.
Подавая ей стул, он улыбнулся и склонил голову в светском поклоне.
— Мне очень жаль, что вы плохо провели ночь, княжна.
Софи нетерпеливым жестом отмахнулась от ничего не значащих слов. Он прекрасно знал, что является едва ли не основной причиной ее дурного сна. Не обращая внимания на предложенный стул, она подошла к балконной двери и встала там, греясь в лучах солнца. Однако солнечный свет только сильнее подчеркнул темные круги под глазами, хотя роскошная темно-каштановая грива распущенных по плечам волос была ослепительна в таком освещении.
Столь явное пренебрежение вызвало у Адама деланную улыбку. Он надеялся каким-то образом загладить свою вину за ночной поступок, но княжна Софья отчетливо давала понять, что ни доброжелательные выражения, ни примирительные улыбки на нее не подействуют.
Старый князь решил взять быка за рога,
— Мы обговариваем условия брачного договора, Софи. Хочу, чтобы ты послушала, что я предлагаю.
В глухом отчаянии Софи поняла, что отступать некуда. Они все решили отправить ее в Петербург и выдать замуж за совершенно незнакомого человека; избавить от этого ее может только смерть. Невероятно, но так оно и есть. Подобные дела обычно так и происходят. Она открыла было рот, чтобы повторить свой безоговорочный отказ ехать в столицу, но передумала. Что это даст? Она может лишь отказаться добровольно принимать участие в этой откровенной сделке по продаже ее тела, души и судьбы.
— Меня это не интересует, — бросила она и направилась к двери. — Меня не интересуют частности, поскольку я не согласна в целом.
— Софья Алексеевна! — властным тоном, которым он почти никогда не разговаривал с внучкой, произнес князь. — Я требую, чтобы вы остались здесь и выслушали то, что я имею вам сказать.
Передернув плечами, она повиновалась, но осталась стоять спиной к присутствующим, не опуская руки с дверной ручки.
При мысли о том, какие муки ему придется претерпеть в течение почти месячного крайне тяжелого и исключительно тоскливого путешествия, Адам застонал. Ясное дело, ему придется все это время не спускать с нее глаз, и одна мысль об этом повергла его в мрачное уныние. Если между ними не возникнет доверия, как он сможет помочь ей смириться с мыслью о том, что такова ее судьба и что только признание этого способно на деле облегчить ее участь?
Князь Голицын нарушил тишину, повисшую в комнате. Он сообщил, что завтра утром его внучка должна отправиться в сопровождении графа в Санкт-Петербург; вместе с ней едут Татьяна Федорова и Борис Михайлов. Ее наследство перейдет в управление будущему мужу, за исключением Берхольского, которое после смерти деда станет ее собственностью и собственностью ее наследников. Тем самым Софье Алексеевне обеспечивалась некоторая самостоятельность.