Страница:
Он глубоко вздохнул и после молчания выговорил:
— Я должен немедленно ехать в Могилев. Полагаю, приказ мне будет доставлен туда, и я должен быть на месте, чтобы получить его.
— Пожалуй, лучше найти grand-pere и сообщить ему обо всем этом.
Софья направилась к двери. Спокойная и сосредоточенная, спина прямая, как всегда, поступь уверенная. Она уже знала, что делать; на самом деле решение пришло само по себе, хотя оно бы не изменилось, даже если бы она специально об этом думала. Просто очень не хотелось разрушать иллюзию счастья мыслями о его завершении.
Адам проследовал за ней в библиотеку и без слов протянул Голицыну императорское послание.
— Адам должен немедленно ехать к себе, — коротко заметила Софи, как только князь закончил чтение. — Скорее всего ему тоже придется присоединиться к царской свите, поскольку мой муж там в качестве официального лица.
— Ты должна ехать во Францию, — решительно произнес князь, сжимая письмо в кулаке. — Императрица, конечно, разгневается, но это ничего не изменит…
— Я никуда не собираюсь бежать, — прервала его Софи. — Я собираюсь в Киев, чтобы присоединиться к свите царицы.
— Ни в коем случае! — в один голос воскликнули мужчины.
Софи окинула взглядом и того и другого, затем заговорила со спокойной уверенностью:
— Павел уже не в состоянии причинить мне зло. Я больше не в его власти. Кроме того, я буду в свите Екатерины. При таких обстоятельствах ему не удастся держать меня под замком. К тому же я буду точно знать, что рядом со мной нет никого, кому он мог бы навредить, чтобы заставить меня страдать от этого. Более того, я почти уверена, что вряд ли даже буду видеться с ним, не считая общения на людях.
— Если ты думаешь, что он больше не может причинить тебе зло, ты просто его недостаточно знаешь! — воскликнул Адам. — Он найдет возможность. Может, не в этом путешествии, а позже, когда ты уже не будешь под защитой непосредственной близости к императрице.
— Поживем — увидим, — пожала она плечами и взяла Адама за руки. — Милый мой, выслушай меня. Без тебя мне не жить. Лучше умереть сразу. Мне хватит сил вытерпеть мужа, если буду знать, что смогу хотя бы изредка видеться с тобой, знать, что ты на меня смотришь, согреваться твоей улыбкой…
— Софи, прекрати! Я этого не вынесу! — Адам перешел на крик. — Как ты могла предположить, что я смогу спокойно смотреть на тебя, зная, что этот варвар приходит к тебе каждую ночь, зная, как ты страдаешь, и не иметь возможности прикоснуться к тебе, не иметь возможности тебя защитить!..
— Немного — все-таки лучше, чем ничего, — страстно прервала его Софья. — Я не смогу жить, вообще не видя тебя. Не смогу!
— И ты предлагаешь мне забыть о чести, жить ради того, чтобы иметь возможность время от времени бросать взгляд на чужую жену? Суетиться, встречаться тайком, украдкой, ловить случайное слово, поцелуй, обниматься по темным углам, убого ютиться на грязных чужих простынях?.. — выговорил он с ожесточением и глубокой горечью. — Эта роль не для меня, Софи.
Адам отвернулся. В ушах звучал смех Евы — издевательский смех над оскорбленным мужем-рогоносцем.
— Но у нас же все было не так, — прошептала Софи, пораженная картиной, которую он нарисовал, и тем, какие слова Адам выбрал, чтобы описать их любовь.
— Это всегда так.
— Но… но у нас же такого не было! Ты же знаешь, что у нас все было не так. — В невыразимом отчаянии она шагнула к нему, протягивая руки. — Скажи, что у нас все было не так, Адам!
— Неужели ты не можешь понять разницу между тем, что было здесь, в нашем собственном мире, и тем, что будет там, при дворе, под взглядами грязных интриганок и сплетниц? — Взгляд серых глаз был холоден как океан и тверд как прибрежные скалы. — У нашей любви здесь нет будущего, Софи. Видит Бог, я бы рад ошибиться. Но я не в состоянии бросить все, даже ради любви. Если ты уедешь во Францию, я смогу хотя бы иногда навещать тебя.
Иногда… В этом году, в следующем… Иногда… Никогда. Софи решительно покачала головой.
— Если я покину Россию без императорского разрешения, у нас не останется никакой надежды, — проговорила она. — У меня не будет возможности вернуться, даже если что-то произойдет с моим мужем. У меня нет сил разорвать узы нашей любви. Можешь поступать как знаешь, Адам, но я намерена выполнить императорскую волю. Grand-pere!.. — Только обернувшись, чтобы обратиться к деду, она обнаружила, что тот давно уже покинул их, понимая, что в этом разговоре третий — лишний.
— Ты обрекаешь меня на пытку, — страдальческим голосом вымолвил Адам.
— Это пытка для нас обоих, — возразила она. — По крайней мере, чувствовать боль — значит жить. В ином случае можно похоронить себя заживо. — Софи пристально взглянула ему в глаза. — У меня есть мужество жить, Адам. Я смогу жить без тебя как любовника, но не смогу жить без твоей любви, без сознания того, что ты рядом.
— Не знаю, о каком мужестве ты говоришь, Софи, — медленно произнес он. — Мужество героев или мучеников? Впрочем, скоро это станет ясно. А пока мне пора идти собираться.
Он оставил ее в библиотеке. Там и нашел ее спустя несколько минут князь Голицын.
— Ты настаиваешь на своем решении, Софи?
— Это единственный путь, который оставляет хоть какую-то надежду.
— А Дмитриев?
— Я смогу противостоять ему, grand-pеre, — пожала он плечами. — И у меня будет защита в лице императрицы.
— На какое-то время, — тяжело вздохнул дед. Твой муж — твой господин, Софи. Он может поступать с тобой так, как ему заблагорассудится, а царица не всегда будет рядом.
— И все-таки я попытаюсь.
— Что ж, будь по-твоему, — смирился с неизбежностью старый князь. Софья Алексеевна — взрослая женщина и имеет право сама определять свою судьбу. Уверенность в исключительном здравомыслии внучки, обладающей редким даром предвидения, служила ему весьма слабым утешением.
Однако, лежа этой ночью в своей спальне в западном крыле дома, видя перед глазами исчезающую в метели фигуру Адама на лошади, Софи не чувствовала себя ни взрослой, ни здравомыслящей. Прощание вышло кратким. Оба испытывали подавленность и растерянность. Она понимала, что он раздосадован ее упорством, в то же время крайне обеспокоен ее будущим, но в подоплеке всего этого она безошибочно чувствовала тот самый мрак, таящийся в его душе, который вынудил его определить их положение страшными, горькими словами. Тот самый мрак, из-за которого он так разъярился на неё, в тот день, когда она без всякого умысла настаивала на прогулке, прежде чем заняться любовью.
И сегодня, перед его отъездом, не оказалось времени… или желания… лечь в постель на прощание. Уткнувшись лицом в подушку, Софи залилась слезами, не в силах понять, за что так несправедливо обходится с ней судьба.
Спустя неделю она приехала в Киев. Город был заполнен посланниками из разных стран, представителями всех уголков обширной Российской империи, прибывших засвидетельствовать свое почтение императрице. Проезжая по улицам, Софи, несмотря на подавленное состояние, не могла оторваться от окна своего санного экипажа. Тут были и казаки, и всадники из киргизских и калмыцких степей, величественные широкоплечие бородатые купцы, блестящие офицеры в парадных мундирах, сопровождающие знатных иностранных гостей.
Сани остановились перед дворцом, который занимала Екатерина со своей свитой. Лакеи мигом подлетели к дверце элегантного, роскошного экипажа, который, безусловно, мог принадлежать только весьма знатной особе. Софи вошла во Дворец, представилась адъютанту и без дальнейших расспросов направилась в покои гранд-дамы.
— Мы каждый день ждали вас, княгиня, — с улыбкой встретила ее графиня Шувалова. — Курьер давно уже вернулся. Ваши апартаменты в этом дворце. По статусу главной фрейлины в течение всей поездки вы будете жить под одной крышей с се величеством.
Софи сделала реверанс, отвечая на приветствие.
— А мой муж? — поинтересовалась она невозмутимым тоном.
— Конечно, вы давно с ним не виделись, — проявила осведомленность графиня. — В настоящее время он занят поручениями князя Потемкина, но как только появится возможность встретиться с супругой, он непременно это сделает, уверяю вас.
Бросив испытующий взгляд на молодую княгиню, гранд-дама не смогла прочесть в выражении ее глаз ничего необычного. Графиня, будучи доверенным лицом Екатерины, была полностью посвящена в благородный замысел императрицы помочь установить хорошие отношения между супружеской парой, чему, безусловно, должна способствовать праздничная, легкая обстановка этого волшебного путешествия.
— Сейчас вас проводят в ваши покои, — спокойно продолжила Шувалова. — Вы, несомненно, пожелаете переодеться, прежде чем представиться ее императорскому величеству. — Отступив, она позвонила в изящный колокольчик. — Князь Дмитриев привез все ваши вещи из Петербурга. И вашу служанку.
Преданную Марию, язвительно усмехнулась про себя Софи. Ну что ж, на сей раз рабыня князя быстро убедится, что госпожа ее сильно изменилась. Павел, который столь заботливо привез из столицы все ее одежды и украшения в полной уверенности, что они никому не пригодятся, тоже будет весьма озадачен. Вот только интересно, с каким лицом он встретится с живым и здоровым свидетельством его крупной ошибки?
Пройдя вслед за лакеем по переплетению коридоров и поднявшись по лестнице на следующий этаж, Софи оказалась перед высокой резной дубовой дверью. Войдя в покои, она поразилась богатому убранству. Стены, задрапированные бархатом и гобеленами, персидские ковры, роскошная кровать с? балдахином, обитый шелком диван, мраморный туалетный столик и громадный платяной шкаф. В углу висела непременная икона; перед ней горела лампадка. Неплохо живут фрейлины, подумала Софи, кивком головы отпуская лакея. Тут же в глубоком реверансе появилась перед ней знакомая служанка. Однако Софья могла заметить, что от былой дерзости не осталось и следа, словно Мария, оказавшись в незнакомом месте, испытывала неуверенность либо от своего положения, либо от нынешнего статуса своей госпожи.
— Здравствуй, Мария, — холодно и бесстрастно приветствовала ее Софья. — Достань мое кремовое бархатное платье. — Бросив на диван муфту, Софи опустила отороченный соболями капюшон накидки и подошла к окну. Из окна открывался вид на Днепр, скованный ледяным панцирем. Его широкое пространство было испещрено следами саней; на льду виднелись узоры, оставленные многочисленными охотниками покататься на коньках, — картина, вполне соответствующая той карнавальной обстановке, с которой она уже встретилась, проезжая по улицам.
— Судя по всему, моя дорогая жена, вас следует поздравить с благополучным завершением путешествия. Добро пожаловать.
Софи с трудом удержалась от внезапного желания тотчас же выпрыгнуть в окно. Медленно повернувшись, она принялась стягивать перчатки. Войдя в комнату, муж осторожно притворил за собой дверь.
— Благодарю вас, Павел. Я очень рада быть здесь.
Глава 14
В ее смехе ему постоянно слышалась издевка. В каждом повороте ее головы он читал презрение. Любая ее улыбка, любое плавное движение словно приглашали к флирту, и в этой веселой, легкомысленной обстановке императорского двора, развлекающегося в Киеве, подобные приглашения не могли оставаться без ответа. Порой Павел готов был выйти из себя от ярости, и вынужден был покидать залу, чтобы прийти в себя. Женщина, вернувшаяся из Берхольского, была той же самой, которую он отправил на смерть, и в то же время совсем иной. В ней появилась невероятная уверенность, неуязвимость, чего он раньше никогда в ней не замечал. Теперь она чувствовала себя при дворе с такой естественностью, словно родилась здесь, и пользовалась невероятным успехом у самых знатных иностранных дипломатов и царских вельмож. Царица дарила ей свою любовь и благорасположение, поздравляя мужа, который должен быть рад, что жена его столь неожиданным образом превратилась в благоуханный цветок. Павел, которого все это отнюдь не радовало, бормотал слова благодарности и ощущал, как вскипает в душе черная ярость. Сейчас она была в многолюдном салоне герцога де Лилля Посланник короля Пруссии Иосифа II, один из любимцев Екатерины, он был одним из самых популярных лиц в узком кругу приближенных к императрице людей. Герцог де Лилль находил княгиню Дмитриеву совершенно очаровательной и не делал из этого тайны. Княгиня, в свою очередь, не без удовольствия оправдывала репутацию остроумной, образованной, веселой собеседницы, сверкая темными глазами и одаряя всех своей необыкновенной, чуть асимметричной улыбкой, придающей особое очарование четко очерченному овалу сияющего здоровьем лица.
От бледной, подавленной узницы не осталось и следа. В тех редких случаях, когда она оказывалась наедине с Дмитриевым, Софи даже не пыталась проявлять и тени былой покорности. Прикрываясь своими придворными обязанностями, она весьма изобретательно ускользала из-под власти мужа. Он не мог найти способа лишить ее всех прав, несмотря на то что раньше ему успешно удавалось заставить ее подчиняться. Она ездила верхом, каталась в санях, танцевала на балах, играла в, карты. Время от времени пальцы его до боли сжимали рукоятку плети, он тешил себя грубыми картинами обладания ею, однако понимал, что ей нельзя появляться в свете со следами насилия. Поэтому ему оставалось только терпеливо ждать своего часа, ждать, когда закончится это проклятое путешествие, жизнь вернется в обычную колею, а жена — под супружескую крышу.
Оглядев залу, Софи случайно наткнулась на ледяной взгляд голубых глаз, прочитала всю ненависть, запечатленную в нем, и, несмотря на всю неуязвимость своего нынешнего положения, почувствовала, как от страха по спине пробежали мурашки и зашевелились волосы на затылке. За что он ее так ненавидит? Да, она отвергла его. В ту первую ночь в Киеве, когда он пришел в ее спальню, она лежала, холодная как камень, полностью равнодушная ко всему, потому что уже познала счастье настоящей любви, а эта жалкая пародия вызывала у нее чувство глубочайшего презрения. Но он потерпел фиаско и покинул ее, переполненный злобой, заявив, что она вообще не в состоянии быть ни его, ни чьей-либо женой. Бесчувственная и бесплодная, она просто позорит женский род. Софи ничего не ответила, что привело его в еще большую ярость. Но с тех пор он уже не возобновлял попыток удовлетворить свою мстительную похоть.
— Я слышала, что в Киев приехал граф Данилевский, — весело прощебетала хихикая молодая дамочка из кружка оживленно сплетничающих дам, стоящих неподалеку.
Софи сделала шаг назад и без труда оказалась как бы между двумя кружками. Легкой улыбки и похвалы миленькой юной графине Браницкой оказалось достаточно, чтобы незаметно и совершенно естественно присоединиться к дамскому обществу.
— Он меня чем-то пугает, а вас? — со смехом продолжила Александрина Оленина. — Он улыбается, разговаривает с вами, и в то же время создается такое ощущение, что видит вас насквозь! А что вы думаете, княгиня? — с улыбкой повернулась она к Софье.
— О чем? — улыбнулась та в ответ.
— Да о графе же, разумеется! Ведь он адъютант вашего мужа. Должно быть, вы часто его видите?
— На самом деле нет, — невозмутимо заметила Софья. — Мой муж, как правило, все свои служебные дела решает в казармах.
— Вот как! — Переключив внимание на более разговорчивых собеседниц, Александрина заговорщически понизила голос: — А еще говорят, что он совершенно равнодушен к женщинам. С тех пор как случилась та страшная история с его женой.
С женой! Софья почувствовала, как кровь отхлынула от лица, и с трудом сдержалась, чтобы не вскрикнуть. Взяв бокал шампанского с подноса вовремя подвернувшегося лакея, она отпила глоток и небрежно проговорила:
— А я и не знала, что он женат. — Не выдала ли она себя слабым голосом.
— Сейчас уже нет, — с готовностью пояснила Александрина, довольная тем, что вызвала любопытство у той, которая только что проявляла полное равнодушие к таким пикантным подробностям и нежелание раскрываться. — Насколько я знаю, жена его умерла больше года назад. Одни говорят, что граф был вне себя от горя, другие… — Она пригнула голову, и весь дамский кружок последовал ее примеру, напоминая стайку кур, жадно набросившихся на миску с зерном. — Другие говорят, что она была беременна, причем муж не имел к этому никакого отношения. — Александрина выпрямилась и с торжествующей улыбкой обвела взглядом лица слушающих, словно проверяя, какое впечатление произвело ее сообщение.
— А отчего она умерла? — поинтересовалась графиня Браницкая, избавив Софью от необходимости задать тот же вопрос.
Александрина напустила на себя таинственный вид:
— Говорят, было дорожное происшествие, но никто в этом не уверен. Это случилось в Москве.
Улыбнувшись и что-то пробормотав, Софья отошла в сторону. Как он мог не сказать ей о таком важном, о таком огромном событии из своего прошлого? И почему сама она никогда об этом не спрашивала? Конечно, в своей наивности она не задумывалась. Софи была настолько поглощена настоящим, что все остальное просто не существовало для нес. Да, она понимала, что Адам — опытный мужчина, но этого и следовало ожидать. Конечно, у него могли быть любовницы. Но жена… Свадьба, медовый месяц, нежные ласки, постель… Дети. Есть ли у него дети? Оставленные на попечение матери и сестер в родовом поместье в Могилеве? И что сталось с тем последним ребенком, которым была беременна его жена?
Маленький уютный мирок, который она создала себе, рухнул, превратился в прах, как мумия, которую после многовекового заточения в усыпальнице вытащили на свежий воздух. Не было ничего необычного в том, что этот слух не дошел до нес раньше. В Петербурге она просто не имела возможности посплетничать со своими ровесницами; причиной этого была жесткая целенаправленная политика мужа. Но за то время, которое они с Адамом провели вместе, как он мог даже не упомянуть об этом? Это молчание не могло быть случайным, думала Софья, с остановившимся взглядом пробираясь сквозь толпу, машинально улыбаясь, роняя ничего не значащие слова любезности. Если бы это было непреднамеренно, Адам неизбежно бы проговорился.
— Софья Алексеевна! Я еще не имел возможности лично поблагодарить вас за участие в моем… в нашем великом торжестве! — Князь Потемкин, в полном великолепии своего фельдмаршальского мундира, сверкая бриллиантами, в кружевах и напудренном завитом парике, оказался на ее пути.
Софи усилием воли заставила себя очнуться и вернуться к действительности. В обществе князя нельзя показывать, что тебя гложут горькие мысли. Она сделала глубокий реверанс.
— Благодарю вас, князь. С тех пор как приехала в Киев, я постоянно искала вас, но потом поняла, что вы уединились в Печерском монастыре.
— Так и есть, моя дорогая княгинюшка, так и есть, — расплылся в улыбке Потемкин. — Порой я чувствую, что все это… — выразительно обвел он рукой сверкающую торжественную толпу, — несколько приторно, на мой вкус, и хочется немного вкусить простой пищи одиночества. — Его единственный глаз оценивающе оглядел Софью. Густые, темные, ненапудренные волосы свободными локонами ниспадали на плечи. Платье из розовой тафты, кружева. Юбка отделана мелким жемчугом. Великолепное бриллиантовое колье, подобных которому князю еще не приходилось видеть. Екатерина не преувеличивала, говоря о ее невероятном преображении, подумал князь. На смуглом лице сверкнула обольстительная улыбка. — Надеюсь, вам здесь нравится.
— О да, конечно! — воскликнула Софи. — Я поражена, князь, всем этим великолепием! Это гениально!
Потемкин просиял.
— Я не питаю отвращения к лести, дорогая моя Софья, — отозвался он. — Надеюсь, вы уже обратили на это внимание.
— Это не лесть, князь, — возразила она, еще раз приседая в реверансе. — Это чистая правда.
Он бросил на нее пристальный взгляд. Лишь невинное дитя не поняло бы, что он хотел сказать. Софи вспомнила о том, что ее муж находится под непосредственным началом у светлейшего князя. Когда все это празднество закончится и жизнь вернется на круги своя, такой друг может оказать бесценные услуги. Но каким образом укрепить дружбу и не откликнуться на столь недвусмысленное приглашение в его постель?
Она не подозревала, что собеседник прекрасно видел по ее честным глазам, какие сомнения ее обуревают. Это его позабавило и ни чуточки не обидело.
— Не окажете ли мне честь посетить мое убогое жилище завтра? — с поклоном произнес Потемкин, поднося ее руку к губам. — Я хочу показать вам план нашего путешествия, которое продолжится, как только сойдет снег.
— Мне очень интересно. С удовольствием. В котором часу вы принимаете?
Он усмехнулся и вздохнул с деланным разочарованием.
— Как вы осторожны, княгиня! Я, разумеется, предпочел бы принять вас одну, но если вы желаете толкаться в толпе, то… моя келья открыта с одиннадцати до полудня.
— Прошу простить меня, князь, — мило улыбнулась Софи. — Ее величество, кажется, собирается уходить.
— В таком случае — до завтра. — Потемкин остался на месте, глядя, как она пробирается о толпе, чтобы присоединиться к свите отбывающей императрицы.
Сколько же в ней жизни, как бурлит вино молодости, подумал он. Нет никакого сомнения, ей стоит большого труда сочетать свою решительную походку с кринолинами и туфельками на высоких каблуках. Он бы с немалым удовольствием насладился этим вином в постели. Потемкин был готов держать пари, что радость обладания этой жизнерадостностью достается отнюдь не мужу, а кому-то другому. Он был попросту в этом уверен. Софья Алексеевна буквально излучала чувственность, что подозрительно отсутствовало в ней до поездки в Берхольское.
Софи плохо спала в эту ночь; ее мучили сомнения и дурные предчувствия. Ее доверие к Адаму, безусловная уверенность в его личной честности, в чистоте их любви оказались подорваны. Не думала она, что такое может когда-либо случиться. Теперь, зная его тайну, придется вызвать его на откровенный разговор. Забыть это или сделать вид, что забыла, невозможно. Но, представляя, что может услышать, Софи приходила в ужас. Какое приемлемое объяснение можно найти его молчанию? К тревожному состоянию примешивалось и возбуждение от того, что сейчас Адам находится в Киеве и спит где-то здесь, в городе; в ближайшие день-другой их встреча неизбежна. Им придется вести себя как безразличные друг другу знакомые; но даже быть с ним под одной крышей — настоящая радость.
Царица понимающе улыбнулась, когда утром се молодая фрейлина попросила разрешения отлучиться, чтобы ответить на приглашение князя Потемкина.
— Желаю тебе найти его не в самом дурном настроении, дорогая, — заметила Екатерина. — Князь после вечерних развлечений часто бывает мрачен; те, кому он накануне раздаривал улыбки, наутро видят одни нахмуренные брови.
— Я все же попытаюсь, ваше величество, — легкомысленно заявила Софи.
Обстановка в монастыре настолько отличалась от той, что царила во дворцах и салонах Киева, что Софи почувствовала себя прибывшей на другой край света. Монах в рясе повел ее по извилистым узким коридорам, прорубленным в камне. Потом остановился перед простой монашеской кельей. Келья оказалась полна людей — офицеров, знатных вельмож в парадных мундирах, которые пришли засвидетельствовать свое почтение фельдмаршалу. Однако никто не разговаривал. В окружающей обстановке Софи ощутила не просто некоторую неловкость, но звенящие волны страха, исходившие от всех этих знатных особ, пытающихся немыслимым образом примирить откровенное легкомыслие двора с духом этого святого места, требующего спокойствия и мудрости. Человек, благодаря которому было создано в Киеве все это дворцовое великолепие, который вчера вечером на приеме блистал при всех регалиях, теперь лежал, безвольно распростершись на диване. Его окружала группа офицеров. Он был небрит, непричесан, из-под небрежно наброшенного шлафрока, под которым явно ничего больше не было, торчали голые ноги.
Одним из офицеров, стоящих рядом с диваном, был полковник Данилевский. Внезапно вся невероятность зрелища потеряла для Софи какое бы то ни было значение; она видела лишь одну-единственную фигуру, из плоти и крови. Она вошла в келью.
— А-а, княгиня! Я почти не надеялся, что вы вспомните о своем обещании! — не изменив позы, вяло протянул руку Потемкин. Софи поздоровалась и улыбнулась в знак приветствия. От неожиданной встречи все внутри задрожало, словно смычок прошелся по струнам ее души.
— Я всегда держу свои обещания, князь. — В окружающей тишине голос прозвучал резким диссонансом.
Потемкин обвел помещение туманным взором.
— Вы, разумеется, знакомы с графом Данилевским, княгиня? Ведь это он первый раз привез вас из Берхольского?
— Совершенно верно. Очень рада видеть вас, граф!
Данилевский ответил учтивым поклоном, однако и в глазах, и в складках около его плотно сжатых губ она успела разглядеть сдерживаемое волнение.
— Я решил забрать полковника от вашего супруга, — лениво сообщил Потемкин. — Теперь он в моем личном распоряжении.
— Это большая потеря для моего мужа, — пробормотала Софи, размышляя, насколько ее хватит. Сколько она сможет пробыть здесь, ведя бессодержательный светский разговор в натянутой тишине монастырской кельи под жгучим взглядом любимых серых глаз? Адам был прав. Чтобы выдержать эту изощренную пытку, требуется нечеловеческая сила. От усилий, которые она прилагала, чтобы не броситься ему на шею, казалось, болели все мышцы; она не сомневалась, что Адам испытывает нечто подобное.
— Я должен немедленно ехать в Могилев. Полагаю, приказ мне будет доставлен туда, и я должен быть на месте, чтобы получить его.
— Пожалуй, лучше найти grand-pere и сообщить ему обо всем этом.
Софья направилась к двери. Спокойная и сосредоточенная, спина прямая, как всегда, поступь уверенная. Она уже знала, что делать; на самом деле решение пришло само по себе, хотя оно бы не изменилось, даже если бы она специально об этом думала. Просто очень не хотелось разрушать иллюзию счастья мыслями о его завершении.
Адам проследовал за ней в библиотеку и без слов протянул Голицыну императорское послание.
— Адам должен немедленно ехать к себе, — коротко заметила Софи, как только князь закончил чтение. — Скорее всего ему тоже придется присоединиться к царской свите, поскольку мой муж там в качестве официального лица.
— Ты должна ехать во Францию, — решительно произнес князь, сжимая письмо в кулаке. — Императрица, конечно, разгневается, но это ничего не изменит…
— Я никуда не собираюсь бежать, — прервала его Софи. — Я собираюсь в Киев, чтобы присоединиться к свите царицы.
— Ни в коем случае! — в один голос воскликнули мужчины.
Софи окинула взглядом и того и другого, затем заговорила со спокойной уверенностью:
— Павел уже не в состоянии причинить мне зло. Я больше не в его власти. Кроме того, я буду в свите Екатерины. При таких обстоятельствах ему не удастся держать меня под замком. К тому же я буду точно знать, что рядом со мной нет никого, кому он мог бы навредить, чтобы заставить меня страдать от этого. Более того, я почти уверена, что вряд ли даже буду видеться с ним, не считая общения на людях.
— Если ты думаешь, что он больше не может причинить тебе зло, ты просто его недостаточно знаешь! — воскликнул Адам. — Он найдет возможность. Может, не в этом путешествии, а позже, когда ты уже не будешь под защитой непосредственной близости к императрице.
— Поживем — увидим, — пожала она плечами и взяла Адама за руки. — Милый мой, выслушай меня. Без тебя мне не жить. Лучше умереть сразу. Мне хватит сил вытерпеть мужа, если буду знать, что смогу хотя бы изредка видеться с тобой, знать, что ты на меня смотришь, согреваться твоей улыбкой…
— Софи, прекрати! Я этого не вынесу! — Адам перешел на крик. — Как ты могла предположить, что я смогу спокойно смотреть на тебя, зная, что этот варвар приходит к тебе каждую ночь, зная, как ты страдаешь, и не иметь возможности прикоснуться к тебе, не иметь возможности тебя защитить!..
— Немного — все-таки лучше, чем ничего, — страстно прервала его Софья. — Я не смогу жить, вообще не видя тебя. Не смогу!
— И ты предлагаешь мне забыть о чести, жить ради того, чтобы иметь возможность время от времени бросать взгляд на чужую жену? Суетиться, встречаться тайком, украдкой, ловить случайное слово, поцелуй, обниматься по темным углам, убого ютиться на грязных чужих простынях?.. — выговорил он с ожесточением и глубокой горечью. — Эта роль не для меня, Софи.
Адам отвернулся. В ушах звучал смех Евы — издевательский смех над оскорбленным мужем-рогоносцем.
— Но у нас же все было не так, — прошептала Софи, пораженная картиной, которую он нарисовал, и тем, какие слова Адам выбрал, чтобы описать их любовь.
— Это всегда так.
— Но… но у нас же такого не было! Ты же знаешь, что у нас все было не так. — В невыразимом отчаянии она шагнула к нему, протягивая руки. — Скажи, что у нас все было не так, Адам!
— Неужели ты не можешь понять разницу между тем, что было здесь, в нашем собственном мире, и тем, что будет там, при дворе, под взглядами грязных интриганок и сплетниц? — Взгляд серых глаз был холоден как океан и тверд как прибрежные скалы. — У нашей любви здесь нет будущего, Софи. Видит Бог, я бы рад ошибиться. Но я не в состоянии бросить все, даже ради любви. Если ты уедешь во Францию, я смогу хотя бы иногда навещать тебя.
Иногда… В этом году, в следующем… Иногда… Никогда. Софи решительно покачала головой.
— Если я покину Россию без императорского разрешения, у нас не останется никакой надежды, — проговорила она. — У меня не будет возможности вернуться, даже если что-то произойдет с моим мужем. У меня нет сил разорвать узы нашей любви. Можешь поступать как знаешь, Адам, но я намерена выполнить императорскую волю. Grand-pere!.. — Только обернувшись, чтобы обратиться к деду, она обнаружила, что тот давно уже покинул их, понимая, что в этом разговоре третий — лишний.
— Ты обрекаешь меня на пытку, — страдальческим голосом вымолвил Адам.
— Это пытка для нас обоих, — возразила она. — По крайней мере, чувствовать боль — значит жить. В ином случае можно похоронить себя заживо. — Софи пристально взглянула ему в глаза. — У меня есть мужество жить, Адам. Я смогу жить без тебя как любовника, но не смогу жить без твоей любви, без сознания того, что ты рядом.
— Не знаю, о каком мужестве ты говоришь, Софи, — медленно произнес он. — Мужество героев или мучеников? Впрочем, скоро это станет ясно. А пока мне пора идти собираться.
Он оставил ее в библиотеке. Там и нашел ее спустя несколько минут князь Голицын.
— Ты настаиваешь на своем решении, Софи?
— Это единственный путь, который оставляет хоть какую-то надежду.
— А Дмитриев?
— Я смогу противостоять ему, grand-pеre, — пожала он плечами. — И у меня будет защита в лице императрицы.
— На какое-то время, — тяжело вздохнул дед. Твой муж — твой господин, Софи. Он может поступать с тобой так, как ему заблагорассудится, а царица не всегда будет рядом.
— И все-таки я попытаюсь.
— Что ж, будь по-твоему, — смирился с неизбежностью старый князь. Софья Алексеевна — взрослая женщина и имеет право сама определять свою судьбу. Уверенность в исключительном здравомыслии внучки, обладающей редким даром предвидения, служила ему весьма слабым утешением.
Однако, лежа этой ночью в своей спальне в западном крыле дома, видя перед глазами исчезающую в метели фигуру Адама на лошади, Софи не чувствовала себя ни взрослой, ни здравомыслящей. Прощание вышло кратким. Оба испытывали подавленность и растерянность. Она понимала, что он раздосадован ее упорством, в то же время крайне обеспокоен ее будущим, но в подоплеке всего этого она безошибочно чувствовала тот самый мрак, таящийся в его душе, который вынудил его определить их положение страшными, горькими словами. Тот самый мрак, из-за которого он так разъярился на неё, в тот день, когда она без всякого умысла настаивала на прогулке, прежде чем заняться любовью.
И сегодня, перед его отъездом, не оказалось времени… или желания… лечь в постель на прощание. Уткнувшись лицом в подушку, Софи залилась слезами, не в силах понять, за что так несправедливо обходится с ней судьба.
Спустя неделю она приехала в Киев. Город был заполнен посланниками из разных стран, представителями всех уголков обширной Российской империи, прибывших засвидетельствовать свое почтение императрице. Проезжая по улицам, Софи, несмотря на подавленное состояние, не могла оторваться от окна своего санного экипажа. Тут были и казаки, и всадники из киргизских и калмыцких степей, величественные широкоплечие бородатые купцы, блестящие офицеры в парадных мундирах, сопровождающие знатных иностранных гостей.
Сани остановились перед дворцом, который занимала Екатерина со своей свитой. Лакеи мигом подлетели к дверце элегантного, роскошного экипажа, который, безусловно, мог принадлежать только весьма знатной особе. Софи вошла во Дворец, представилась адъютанту и без дальнейших расспросов направилась в покои гранд-дамы.
— Мы каждый день ждали вас, княгиня, — с улыбкой встретила ее графиня Шувалова. — Курьер давно уже вернулся. Ваши апартаменты в этом дворце. По статусу главной фрейлины в течение всей поездки вы будете жить под одной крышей с се величеством.
Софи сделала реверанс, отвечая на приветствие.
— А мой муж? — поинтересовалась она невозмутимым тоном.
— Конечно, вы давно с ним не виделись, — проявила осведомленность графиня. — В настоящее время он занят поручениями князя Потемкина, но как только появится возможность встретиться с супругой, он непременно это сделает, уверяю вас.
Бросив испытующий взгляд на молодую княгиню, гранд-дама не смогла прочесть в выражении ее глаз ничего необычного. Графиня, будучи доверенным лицом Екатерины, была полностью посвящена в благородный замысел императрицы помочь установить хорошие отношения между супружеской парой, чему, безусловно, должна способствовать праздничная, легкая обстановка этого волшебного путешествия.
— Сейчас вас проводят в ваши покои, — спокойно продолжила Шувалова. — Вы, несомненно, пожелаете переодеться, прежде чем представиться ее императорскому величеству. — Отступив, она позвонила в изящный колокольчик. — Князь Дмитриев привез все ваши вещи из Петербурга. И вашу служанку.
Преданную Марию, язвительно усмехнулась про себя Софи. Ну что ж, на сей раз рабыня князя быстро убедится, что госпожа ее сильно изменилась. Павел, который столь заботливо привез из столицы все ее одежды и украшения в полной уверенности, что они никому не пригодятся, тоже будет весьма озадачен. Вот только интересно, с каким лицом он встретится с живым и здоровым свидетельством его крупной ошибки?
Пройдя вслед за лакеем по переплетению коридоров и поднявшись по лестнице на следующий этаж, Софи оказалась перед высокой резной дубовой дверью. Войдя в покои, она поразилась богатому убранству. Стены, задрапированные бархатом и гобеленами, персидские ковры, роскошная кровать с? балдахином, обитый шелком диван, мраморный туалетный столик и громадный платяной шкаф. В углу висела непременная икона; перед ней горела лампадка. Неплохо живут фрейлины, подумала Софи, кивком головы отпуская лакея. Тут же в глубоком реверансе появилась перед ней знакомая служанка. Однако Софья могла заметить, что от былой дерзости не осталось и следа, словно Мария, оказавшись в незнакомом месте, испытывала неуверенность либо от своего положения, либо от нынешнего статуса своей госпожи.
— Здравствуй, Мария, — холодно и бесстрастно приветствовала ее Софья. — Достань мое кремовое бархатное платье. — Бросив на диван муфту, Софи опустила отороченный соболями капюшон накидки и подошла к окну. Из окна открывался вид на Днепр, скованный ледяным панцирем. Его широкое пространство было испещрено следами саней; на льду виднелись узоры, оставленные многочисленными охотниками покататься на коньках, — картина, вполне соответствующая той карнавальной обстановке, с которой она уже встретилась, проезжая по улицам.
— Судя по всему, моя дорогая жена, вас следует поздравить с благополучным завершением путешествия. Добро пожаловать.
Софи с трудом удержалась от внезапного желания тотчас же выпрыгнуть в окно. Медленно повернувшись, она принялась стягивать перчатки. Войдя в комнату, муж осторожно притворил за собой дверь.
— Благодарю вас, Павел. Я очень рада быть здесь.
Глава 14
В ее смехе ему постоянно слышалась издевка. В каждом повороте ее головы он читал презрение. Любая ее улыбка, любое плавное движение словно приглашали к флирту, и в этой веселой, легкомысленной обстановке императорского двора, развлекающегося в Киеве, подобные приглашения не могли оставаться без ответа. Порой Павел готов был выйти из себя от ярости, и вынужден был покидать залу, чтобы прийти в себя. Женщина, вернувшаяся из Берхольского, была той же самой, которую он отправил на смерть, и в то же время совсем иной. В ней появилась невероятная уверенность, неуязвимость, чего он раньше никогда в ней не замечал. Теперь она чувствовала себя при дворе с такой естественностью, словно родилась здесь, и пользовалась невероятным успехом у самых знатных иностранных дипломатов и царских вельмож. Царица дарила ей свою любовь и благорасположение, поздравляя мужа, который должен быть рад, что жена его столь неожиданным образом превратилась в благоуханный цветок. Павел, которого все это отнюдь не радовало, бормотал слова благодарности и ощущал, как вскипает в душе черная ярость. Сейчас она была в многолюдном салоне герцога де Лилля Посланник короля Пруссии Иосифа II, один из любимцев Екатерины, он был одним из самых популярных лиц в узком кругу приближенных к императрице людей. Герцог де Лилль находил княгиню Дмитриеву совершенно очаровательной и не делал из этого тайны. Княгиня, в свою очередь, не без удовольствия оправдывала репутацию остроумной, образованной, веселой собеседницы, сверкая темными глазами и одаряя всех своей необыкновенной, чуть асимметричной улыбкой, придающей особое очарование четко очерченному овалу сияющего здоровьем лица.
От бледной, подавленной узницы не осталось и следа. В тех редких случаях, когда она оказывалась наедине с Дмитриевым, Софи даже не пыталась проявлять и тени былой покорности. Прикрываясь своими придворными обязанностями, она весьма изобретательно ускользала из-под власти мужа. Он не мог найти способа лишить ее всех прав, несмотря на то что раньше ему успешно удавалось заставить ее подчиняться. Она ездила верхом, каталась в санях, танцевала на балах, играла в, карты. Время от времени пальцы его до боли сжимали рукоятку плети, он тешил себя грубыми картинами обладания ею, однако понимал, что ей нельзя появляться в свете со следами насилия. Поэтому ему оставалось только терпеливо ждать своего часа, ждать, когда закончится это проклятое путешествие, жизнь вернется в обычную колею, а жена — под супружескую крышу.
Оглядев залу, Софи случайно наткнулась на ледяной взгляд голубых глаз, прочитала всю ненависть, запечатленную в нем, и, несмотря на всю неуязвимость своего нынешнего положения, почувствовала, как от страха по спине пробежали мурашки и зашевелились волосы на затылке. За что он ее так ненавидит? Да, она отвергла его. В ту первую ночь в Киеве, когда он пришел в ее спальню, она лежала, холодная как камень, полностью равнодушная ко всему, потому что уже познала счастье настоящей любви, а эта жалкая пародия вызывала у нее чувство глубочайшего презрения. Но он потерпел фиаско и покинул ее, переполненный злобой, заявив, что она вообще не в состоянии быть ни его, ни чьей-либо женой. Бесчувственная и бесплодная, она просто позорит женский род. Софи ничего не ответила, что привело его в еще большую ярость. Но с тех пор он уже не возобновлял попыток удовлетворить свою мстительную похоть.
— Я слышала, что в Киев приехал граф Данилевский, — весело прощебетала хихикая молодая дамочка из кружка оживленно сплетничающих дам, стоящих неподалеку.
Софи сделала шаг назад и без труда оказалась как бы между двумя кружками. Легкой улыбки и похвалы миленькой юной графине Браницкой оказалось достаточно, чтобы незаметно и совершенно естественно присоединиться к дамскому обществу.
— Он меня чем-то пугает, а вас? — со смехом продолжила Александрина Оленина. — Он улыбается, разговаривает с вами, и в то же время создается такое ощущение, что видит вас насквозь! А что вы думаете, княгиня? — с улыбкой повернулась она к Софье.
— О чем? — улыбнулась та в ответ.
— Да о графе же, разумеется! Ведь он адъютант вашего мужа. Должно быть, вы часто его видите?
— На самом деле нет, — невозмутимо заметила Софья. — Мой муж, как правило, все свои служебные дела решает в казармах.
— Вот как! — Переключив внимание на более разговорчивых собеседниц, Александрина заговорщически понизила голос: — А еще говорят, что он совершенно равнодушен к женщинам. С тех пор как случилась та страшная история с его женой.
С женой! Софья почувствовала, как кровь отхлынула от лица, и с трудом сдержалась, чтобы не вскрикнуть. Взяв бокал шампанского с подноса вовремя подвернувшегося лакея, она отпила глоток и небрежно проговорила:
— А я и не знала, что он женат. — Не выдала ли она себя слабым голосом.
— Сейчас уже нет, — с готовностью пояснила Александрина, довольная тем, что вызвала любопытство у той, которая только что проявляла полное равнодушие к таким пикантным подробностям и нежелание раскрываться. — Насколько я знаю, жена его умерла больше года назад. Одни говорят, что граф был вне себя от горя, другие… — Она пригнула голову, и весь дамский кружок последовал ее примеру, напоминая стайку кур, жадно набросившихся на миску с зерном. — Другие говорят, что она была беременна, причем муж не имел к этому никакого отношения. — Александрина выпрямилась и с торжествующей улыбкой обвела взглядом лица слушающих, словно проверяя, какое впечатление произвело ее сообщение.
— А отчего она умерла? — поинтересовалась графиня Браницкая, избавив Софью от необходимости задать тот же вопрос.
Александрина напустила на себя таинственный вид:
— Говорят, было дорожное происшествие, но никто в этом не уверен. Это случилось в Москве.
Улыбнувшись и что-то пробормотав, Софья отошла в сторону. Как он мог не сказать ей о таком важном, о таком огромном событии из своего прошлого? И почему сама она никогда об этом не спрашивала? Конечно, в своей наивности она не задумывалась. Софи была настолько поглощена настоящим, что все остальное просто не существовало для нес. Да, она понимала, что Адам — опытный мужчина, но этого и следовало ожидать. Конечно, у него могли быть любовницы. Но жена… Свадьба, медовый месяц, нежные ласки, постель… Дети. Есть ли у него дети? Оставленные на попечение матери и сестер в родовом поместье в Могилеве? И что сталось с тем последним ребенком, которым была беременна его жена?
Маленький уютный мирок, который она создала себе, рухнул, превратился в прах, как мумия, которую после многовекового заточения в усыпальнице вытащили на свежий воздух. Не было ничего необычного в том, что этот слух не дошел до нес раньше. В Петербурге она просто не имела возможности посплетничать со своими ровесницами; причиной этого была жесткая целенаправленная политика мужа. Но за то время, которое они с Адамом провели вместе, как он мог даже не упомянуть об этом? Это молчание не могло быть случайным, думала Софья, с остановившимся взглядом пробираясь сквозь толпу, машинально улыбаясь, роняя ничего не значащие слова любезности. Если бы это было непреднамеренно, Адам неизбежно бы проговорился.
— Софья Алексеевна! Я еще не имел возможности лично поблагодарить вас за участие в моем… в нашем великом торжестве! — Князь Потемкин, в полном великолепии своего фельдмаршальского мундира, сверкая бриллиантами, в кружевах и напудренном завитом парике, оказался на ее пути.
Софи усилием воли заставила себя очнуться и вернуться к действительности. В обществе князя нельзя показывать, что тебя гложут горькие мысли. Она сделала глубокий реверанс.
— Благодарю вас, князь. С тех пор как приехала в Киев, я постоянно искала вас, но потом поняла, что вы уединились в Печерском монастыре.
— Так и есть, моя дорогая княгинюшка, так и есть, — расплылся в улыбке Потемкин. — Порой я чувствую, что все это… — выразительно обвел он рукой сверкающую торжественную толпу, — несколько приторно, на мой вкус, и хочется немного вкусить простой пищи одиночества. — Его единственный глаз оценивающе оглядел Софью. Густые, темные, ненапудренные волосы свободными локонами ниспадали на плечи. Платье из розовой тафты, кружева. Юбка отделана мелким жемчугом. Великолепное бриллиантовое колье, подобных которому князю еще не приходилось видеть. Екатерина не преувеличивала, говоря о ее невероятном преображении, подумал князь. На смуглом лице сверкнула обольстительная улыбка. — Надеюсь, вам здесь нравится.
— О да, конечно! — воскликнула Софи. — Я поражена, князь, всем этим великолепием! Это гениально!
Потемкин просиял.
— Я не питаю отвращения к лести, дорогая моя Софья, — отозвался он. — Надеюсь, вы уже обратили на это внимание.
— Это не лесть, князь, — возразила она, еще раз приседая в реверансе. — Это чистая правда.
Он бросил на нее пристальный взгляд. Лишь невинное дитя не поняло бы, что он хотел сказать. Софи вспомнила о том, что ее муж находится под непосредственным началом у светлейшего князя. Когда все это празднество закончится и жизнь вернется на круги своя, такой друг может оказать бесценные услуги. Но каким образом укрепить дружбу и не откликнуться на столь недвусмысленное приглашение в его постель?
Она не подозревала, что собеседник прекрасно видел по ее честным глазам, какие сомнения ее обуревают. Это его позабавило и ни чуточки не обидело.
— Не окажете ли мне честь посетить мое убогое жилище завтра? — с поклоном произнес Потемкин, поднося ее руку к губам. — Я хочу показать вам план нашего путешествия, которое продолжится, как только сойдет снег.
— Мне очень интересно. С удовольствием. В котором часу вы принимаете?
Он усмехнулся и вздохнул с деланным разочарованием.
— Как вы осторожны, княгиня! Я, разумеется, предпочел бы принять вас одну, но если вы желаете толкаться в толпе, то… моя келья открыта с одиннадцати до полудня.
— Прошу простить меня, князь, — мило улыбнулась Софи. — Ее величество, кажется, собирается уходить.
— В таком случае — до завтра. — Потемкин остался на месте, глядя, как она пробирается о толпе, чтобы присоединиться к свите отбывающей императрицы.
Сколько же в ней жизни, как бурлит вино молодости, подумал он. Нет никакого сомнения, ей стоит большого труда сочетать свою решительную походку с кринолинами и туфельками на высоких каблуках. Он бы с немалым удовольствием насладился этим вином в постели. Потемкин был готов держать пари, что радость обладания этой жизнерадостностью достается отнюдь не мужу, а кому-то другому. Он был попросту в этом уверен. Софья Алексеевна буквально излучала чувственность, что подозрительно отсутствовало в ней до поездки в Берхольское.
Софи плохо спала в эту ночь; ее мучили сомнения и дурные предчувствия. Ее доверие к Адаму, безусловная уверенность в его личной честности, в чистоте их любви оказались подорваны. Не думала она, что такое может когда-либо случиться. Теперь, зная его тайну, придется вызвать его на откровенный разговор. Забыть это или сделать вид, что забыла, невозможно. Но, представляя, что может услышать, Софи приходила в ужас. Какое приемлемое объяснение можно найти его молчанию? К тревожному состоянию примешивалось и возбуждение от того, что сейчас Адам находится в Киеве и спит где-то здесь, в городе; в ближайшие день-другой их встреча неизбежна. Им придется вести себя как безразличные друг другу знакомые; но даже быть с ним под одной крышей — настоящая радость.
Царица понимающе улыбнулась, когда утром се молодая фрейлина попросила разрешения отлучиться, чтобы ответить на приглашение князя Потемкина.
— Желаю тебе найти его не в самом дурном настроении, дорогая, — заметила Екатерина. — Князь после вечерних развлечений часто бывает мрачен; те, кому он накануне раздаривал улыбки, наутро видят одни нахмуренные брови.
— Я все же попытаюсь, ваше величество, — легкомысленно заявила Софи.
Обстановка в монастыре настолько отличалась от той, что царила во дворцах и салонах Киева, что Софи почувствовала себя прибывшей на другой край света. Монах в рясе повел ее по извилистым узким коридорам, прорубленным в камне. Потом остановился перед простой монашеской кельей. Келья оказалась полна людей — офицеров, знатных вельмож в парадных мундирах, которые пришли засвидетельствовать свое почтение фельдмаршалу. Однако никто не разговаривал. В окружающей обстановке Софи ощутила не просто некоторую неловкость, но звенящие волны страха, исходившие от всех этих знатных особ, пытающихся немыслимым образом примирить откровенное легкомыслие двора с духом этого святого места, требующего спокойствия и мудрости. Человек, благодаря которому было создано в Киеве все это дворцовое великолепие, который вчера вечером на приеме блистал при всех регалиях, теперь лежал, безвольно распростершись на диване. Его окружала группа офицеров. Он был небрит, непричесан, из-под небрежно наброшенного шлафрока, под которым явно ничего больше не было, торчали голые ноги.
Одним из офицеров, стоящих рядом с диваном, был полковник Данилевский. Внезапно вся невероятность зрелища потеряла для Софи какое бы то ни было значение; она видела лишь одну-единственную фигуру, из плоти и крови. Она вошла в келью.
— А-а, княгиня! Я почти не надеялся, что вы вспомните о своем обещании! — не изменив позы, вяло протянул руку Потемкин. Софи поздоровалась и улыбнулась в знак приветствия. От неожиданной встречи все внутри задрожало, словно смычок прошелся по струнам ее души.
— Я всегда держу свои обещания, князь. — В окружающей тишине голос прозвучал резким диссонансом.
Потемкин обвел помещение туманным взором.
— Вы, разумеется, знакомы с графом Данилевским, княгиня? Ведь это он первый раз привез вас из Берхольского?
— Совершенно верно. Очень рада видеть вас, граф!
Данилевский ответил учтивым поклоном, однако и в глазах, и в складках около его плотно сжатых губ она успела разглядеть сдерживаемое волнение.
— Я решил забрать полковника от вашего супруга, — лениво сообщил Потемкин. — Теперь он в моем личном распоряжении.
— Это большая потеря для моего мужа, — пробормотала Софи, размышляя, насколько ее хватит. Сколько она сможет пробыть здесь, ведя бессодержательный светский разговор в натянутой тишине монастырской кельи под жгучим взглядом любимых серых глаз? Адам был прав. Чтобы выдержать эту изощренную пытку, требуется нечеловеческая сила. От усилий, которые она прилагала, чтобы не броситься ему на шею, казалось, болели все мышцы; она не сомневалась, что Адам испытывает нечто подобное.