Фэйзер Джейн. Серебряные ночи

   — Это непередаваемо! — искренне ответила Софья.
   Герцог рассмеялся.
   — Я хочу показать вам апартаменты, которые отвели мне и графу де Сегюру, Особенно спальни. Они отделаны с такой чувственностью, что невозможно не предаться мечтам! А вот и граф Данилевский! — приветствовал он идущего навстречу Адама. — Я только что рассказывал княгине, какие чувственные спальни в наших апартаментах. Ваши расположены не в той же части дворца?
   — В гареме, — усмехнулся Адам. — Вы употребили исключительно точное слово, ваше превосходительство. Могу ли я присоединиться к вашей компании?
   — Будьте так любезны, граф, — ответила за него Софья. Герцог полагает, что в таком месте самые смелые мечты способны воплотиться в жизнь. Вы согласны?
   — Мы говорили всего лишь о мечтах, о чувственных сна наяву, — со смехом пояснил де Лилль. — Осмелюсь предположить, что в голове всех оказывающихся в таком месте мужчин возникает одна и та же мечта.
   — А можно ли узнать женщине, о чем же эта мечта? — озорной улыбкой обратилась она к герцогу.
   — Не уверен, — смутился герцог и взглянул на спутника. — Как вы считаете, граф, следует ли нам просветить леди?
   Софи перевела взгляд с одного мужчины на другого. Глаза Адама таинственно блеснули, на губах заиграла загадочная улыбка.
   — Эта мечта — о женщине, княгиня. О власти над ее душой и телом.
   — Правда? — повернулась она к герцогу.
   — Это правда, — рассмеявшись, подтвердил тот. — Только поймите, эта власть не должна быть постоянной. На самом деле лучше всего, если она недолговечна. Но она должна быть абсолютной, пока мужчина предается мечтам.
   — Вы настоящие мусульмане! — заявила Софи.
   — Нет-нет! — поднял указательный палец Адам. — Не совсем. Дело в том, что для полного осуществления мечты необходимо, чтобы женщина искренне принимала в ней участие. Она должна получать от своей роли удовольствие не меньшее, чем тот, с кем ее свела судьба. Вы согласны со мной, ваше превосходительство?
   — Полностью, — опять рассмеялся герцог де Лилль. — Вот, смотрите сами… — Они оказались у сводчатой двери. Принц торжественным жестом распахнул ее. Софи увидела просторную спальню, мозаичный пол, сверкающие мраморные стены и роскошный диван по всему периметру. В центре комнаты журчал фонтан, его тонкие струйки стекали в изящную мраморную чашу. Сквозь окна, укрытые от любопытных глаз густой вьющейся растительностью, лился зеленоватый свет. — Волшебный мир грез наяву! Просто преступление проводить ночь в такой спальне в одиночестве!
   — Вас тоже одарили подобным, граф? — приподняла бровь Софья.
   — Я позже покажу вам.
   В голове ее родилась и укрепилась захватывающая, сладостная мысль. А почему бы и нет? Частично это поможет избавиться от отвратительного осадка после беседы с Павлом, станет тайным вызовом его убеждениям и гнусным заповедям. Извинившись перед спутниками, Софи торопливо направилась в свою скромную комнату. В городских лавках можно без труда найти все, что ей требуется. Легкая накидка и шляпа с густой вуалью — в таком виде она не оскорбит религиозных чувств местных жителей, хотя полностью скрыть появление на улице иноземной дамы, да еще исповедующей другую религию, разумеется, не удастся.
   Спустя десять минут Софья Алексеевна уже торопливо шла по улочкам города, еще не остывшим от полуденной жары. Однако тени уже становились длиннее; у дверей домов стояли мужчины, лениво переговариваясь, дыша свежим воздухом. Все женщины, которые попадались ей по пути, были закутаны в плотную чадру; все несли какую-нибудь поклажу — кувшины с водой из источников, корзины с провизией с рынка. Нельзя было увидеть ни одного кружка просто стоящих и болтающих женщин, хотя на площади, где в каменной ванне журчал источник, несколько одетых в темное женщин стирали, расстелив белье на специальных камнях; их гортанные голоса, напоминающие вернувшихся в свои гнезда скворцов, далеко разносились в вечернем воздухе.
   В небольшой, тускло освещенной лавчонке, отгороженной от улицы занавеской из бусин, Софи нашла то, что искала. Ни одного слова не было произнесено между ней и иссохшим стариком продавцом. Для общения хватило языка жестов.
   Она вернулась во дворец через боковую дверь в высокой каменной стене и торопливо миновала площадку с лавровыми и апельсиновыми деревьями; покупки надежно скрывала просторная накидка. В комнате ее ждала бледная Мария.
   — Их светлость, мадам… — начала она с запинкой, — искали вас. Я ничего не могла ответить…
   — Разумеется. Откуда тебе знать про меня то, о чем я тебе не говорила, — резко оборвала ее Софья. — Он не сказал, зачем хотел меня видеть?
   — Я поняла, что он уезжает. — За прямолинейным ответом Мария пыталась спрятать страх, подозревая, что неведение служанки относительно местонахождения госпожи должно быть определенно наказано. — Думаю, он приходил попрощаться.
   — Можешь идти, — холодно бросила Софья.
   Как только дверь за испуганной служанкой закрылась, она извлекла из-под накидки приобретение и спрятала сверток на дно сундука кедрового дерева, где обычно лежало ее нижнее белье. Теперь, как подобает верной жене, можно и поспешить попрощаться с отъезжающим мужем, даже всплакнуть на дорожку. Она язвительно усмехнулась, но тем не менее вышла из комнаты и направилась на главную площадь перед дворцом.
   Кавалерийский отряд уже был в сборе; кони нетерпеливо цокали подковами по камням. Павел стоял у подножия лестницы, ведущей во дворец, и беседовал с князем Потемкиным.
   — Как хорошо, что я успела пожелать вам счастливого пути, Павел, — с милой улыбкой воскликнула Софья, быстрым шагом подходя к лестнице. — Мария доложила, что вы искали меня. Я была в обществе герцога де Лилля по указанию императрицы. — И не очень даже солгала просто чуть переместила время, мелькнула у нее довольная мысль.
   — Как неприятно, что вам снова приходится расставаться, — произнес Потемкин, глядя на Софью. — Но только ваш супруг, княгиня, способен выполнить столь деликатную миссию.
   Ему все известно, внезапно почувствовала Софья. От этого ослепительного открытия она чуть не расхохоталась вслух. Неужели Потемкин — тот самый херувим, о котором говорил Адам? Никогда не думала, что херувимы могут так выглядеть! Смех дрожал на ее губах; в глазах плясали чертики. Да, князь Потемкин — добрый друг! Торопливо опустив глаза, она обернулась к мужу и произнесла все полагающиеся при расставании слова. Тот холодно склонил голову, затем взобрался в седло, и кавалькада, дробно цокая копытами по камням, покинула площадь.
   — Позвольте один небольшой совет, Софья Алексеевна, — собираясь вернуться во дворец, на ходу негромко произнес Потемкин. — Лунатикам лучше возвращаться в обычное состояние задолго до рассвета.
   — Как долго может продлиться отлучка моего мужа, князь? — шагая рядом с ним, в полный голос задала Софи совершенно естественный вопрос, догадавшись, что добрый совет ответа не требует.
   — Не думаю, что князь Дмитриев сможет присоединиться к нашей небольшой экскурсии, — охотно откликнулся Потемкин. — Когда его миссия в Порту завершится, он направится прямо в Санкт-Петербург.
   О, какое всемогущество! Софи охватила небывалая радость. Последние остатки неприятных воспоминаний словно ветром сдуло. Генерала не будет рядом, когда ей придется обратиться к Екатерине с просьбой на время уехать в Берхольское. Она спокойно родит ребенка, в полной безопасности, в своем родном доме, в доме, который станет родным ее малышу. Об этом позаботятся Татьяна Федорова и все остальные.
   В первый раз она позволила себе подумать о новой жизни, таящейся внутри, как о существующей самостоятельно, вне ее. Она могла быть уверена, что ребенок будет расти здоровым, окруженным любовью, под надежной крышей родного дома, в котором выросла и его мать. Даже если ему не придется узнать о своем происхождении, она уверена, что у него будет счастливое детство. Но до этого еще далеко, до того момента, когда надо будет что-то решать, как-то действовать, еще много-много недель. Недель безграничной любви. А сегодня вечером… да, к сегодняшнему вечеру она готовит нечто особенное.
 
   Огромная ярко-желтая луна тяжело зависла на фиолетовом небосводе. Четверо офицеров в мечтательном настроении прогуливались по парку бахчисарайского дворца; все находились под сильным впечатлением от окружающей романтической обстановки; казалось, в самом воздухе было разлито почти осязаемое ощущение любовных игр, в которых участвовали какие-то иные люди в иные времена. Теперь среди сладких ароматов жасмина и игривого журчания фонтанов на этом самом месте бродили они — незваные гости.
   — Совершенно никакого желания идти в постель, — проговорил один из офицеров, поднимая голову к небу. — У меня какое-то странное томление на душе.
   — Это от молочного поросенка, которого нам подали на ужин, Сергей! — рассмеялся Данилевский. — Свинина тяжела для желудка.
   — В тебе ни капли романтики, Адам, — откликнулся майор, хлопая приятеля по плечу. — Здесь какой-то воздух особенный. Неужели ты не чувствуешь?
   — У меня в комнате стоит водка, совершенно особенная, — парировал Адам. — Лучшее средство от переедания.
   — Если это все, на что мы можем рассчитывать в такую ночь, — вздохнул Сергей, — полагаю, следует умерить притязания.
   Со смехом все свернули под арку и вошли во дворец, по направлению к бывшему гарему, в одной из комнат которого и располагался сейчас граф Данилевский.
   Адам открыл дверь. Ступив за порог, все замерли на некоторое время, впитывая атмосферу комнаты, залитой мягким золотистым светом масляных светильников, полной ароматов жасмина и роз, стоящих в высоких кувшинах по углам… Это была обстановка откровенной чувственности. На низенькой скамеечке рядом с диваном замерла женская фигурка, укутанная в тончайшую, прозрачную вуаль.
   — Может, я сплю? — с ноткой благоговейного страха произнес один из офицеров. — Адам, она настоящая?
   — Настоящая, — откликнулся Адам, у которого дух захватило. — Совсем настоящая. Прошу, господа, в мою собственную сказку из «Тысячи и одной ночи».
   Фигурка в бело-розовой вуали плавно поднялась со скамеечки и поплыла им навстречу; лишь накрашенные ресницы и удлиненные миндалевидные глаза оставались не укрыты тончайшей тканью. При тусклом золотистом освещении от них исходил глубокий внутренний свет. Сделав рукой плавный приглашающий жест, она двинулась к дивану.
   Завороженные, все четверо опустились на богато украшенные подушки, не отрывая глаз от молчаливой фигурки; сквозь полупрозрачную ткань туники и широкие шаровары, туго перехваченные у щиколоток, можно было различить смутные очертания тела цвета розового жемчуга.
   — Где ты ее нашел? — прошептал Сергей, с трудом приходя в себя.
   — Купил, — прищурился в ответ Адам. — У погонщика верблюдов.
   Едва уловимая дрожь пронизала стройную фигурку, направляющуюся к ним с подносом, на котором стояли рюмки с водкой. Опустившись на колени, она по очереди поднесла каждому из мужчин поднос; глаза ее были скромно опущены.
   — Нельзя ли нам взглянуть на ее личико? — протянул руку к склоненной головке полковник Оболенский.
   — Нет, — быстро ответил Адам и деланно лениво потянулся. — Она моя, и только я имею право смотреть на нее.
   — Ты просто собака, Данилевский! — воскликнул четвертый из их кружка. — Это надо же ухитриться всего за полдня создать себе собственный рай!
   Адам самодовольно улыбнулся. Коленопреклоненная фигурка уже стянула с него сапоги и умелыми движениями массировала усталые ступни и пальцы. Потом вновь столь же плавно поднялась и, словно несомая ветерком, пересекла комнату, чтобы вернуться с парой шелковых шлепанцев. Домашняя обувь изящными движениями была водружена на ноги. Адам на мгновение прикрыл глаза, вдыхая смешанные ароматы жасмина и благовоний, источаемых закутанной в вуаль женщиной, которая в этот момент наклонилась над ним, чтобы расстегнуть пуговицы его отделанного тесьмой мундира.
   Остальные мужчины как завороженные наблюдали за священнодействием, испытывая почти такое же волнение, словно это происходило с ними.
   — Как ее зовут? — чуть дрогнувшим голосом спросил Сергей.
   — Серафина, — наугад брякнул Адам. — Она очень дорогая. — Женские пальцы уже были заняты пуговицами рубашки. Он положил свою ладонь поверх ее руки. — Думаю, пока достаточно. — Головка моментально склонилась в знак повиновения; распрямившись, Серафина пошла и принесла его парчовый халат. Адам, не вставая с дивана и почти не шевеля руками, оказался облачен в богатое одеяние.
   — Она умеет разговаривать? — спросил полковник Оболенский, расстегивая крючки на воротнике мундира.
   — В мужском обществе она говорит только на языке любви, — сообщил Адам, вальяжно откидываясь на спинку дивана.
   Нежные пальчики массировали его виски, слегка прикасались к опущенным векам. На мгновение открыв глаза, он совсем рядом в блестящих темных глазах увидел выражение страсти, сравнимой только с его собственной, и понял, что она вложила всю себя, всю свою душу, в сказку, созданную ею для них двоих. Это не были глаза Софи, это были глаза Серафины. Он позволил себе слегка приобнять, точнее, просто провести руками по изящно склонившейся над ним фигурке. Тепло ее тела под тончайшей тканью; готовность, с которой она подалась на проявленную ласку, показывая, что за пределами его рук для нее ничего не существует и существовать не может, окончательно лишили Адама последней связи с земным существованием.
   — Мне не хотелось бы показаться негостеприимным… — пробормотал он.
   Серафина, подобно розовому облачку, подплыла к двери и распахнула ее, склонясь в глубоком поклоне перед уходящими офицерами, которые не могли оторвать жадных взоров от грациозной рабыни, покорно опустившей голову, с прижатыми к груди руками, в одеянии, которое одновременно и скрывало, и не скрывало ни единого плавного изгиба прекрасного тела, обещающего невыразимое наслаждение и воплощение самых сладостных грез.
   — Иди ко мне, — повелительно проговорил Адам, когда дверь за офицерами закрылась. Сидя на диване, он раздвинул колени и притиснул ее к себе, снимая прозрачные покровы. Ладони его обхватили груди, потом скользнули вдоль тела и остановились на бедрах. — Положи руки на голову.
   Она незамедлительно повиновалась. Адам развязал шнурок на поясе. Широкие шаровары мягко соскользнули вниз, к щиколоткам. Она стояла неподвижно, позволяя его рукам странствовать везде, где ему хотелось, лишь приподнималась на цыпочки, чтобы ему было удобнее. Наконец он отпустил ее и откинулся на диван, приглашая и требуя продолжения.
   Серафина шагнула назад, освободилась от запутавшейся в ногах одежды и только после этого вернулась к прерванному занятию. Умело и деликатно она продолжала обнажать его, каждое ее движение было преисполнено любви и ласки; все его тело наполнялось сладкой болью от возбуждения. В течение всего этого действа она не проронила ни слова. О любви говорили лишь глаза и руки. Босиком, в единственной тончайшей тунике, окутывающей бедра, она перемещалась по спальне, пока он лежал на диване, содрогаясь от желания и ощущая небывалое оцепенение, словно завороженная. Он смотрел, как она склонилась над горящим очагом в углу комнаты; от крутого бедра цвета слоновой кости исходило матовое сияние. От этого зрелища заломило в груди и в паху начала сильно пульсировать кровь. Она взяла в руки медный кувшин, который грелся на огне, перелила его содержимое в глубокую чашу и пришла с ней к дивану. Улыбка по-прежнему блуждала на ее лице.
   На поверхности воды плавали лепестки роз. Она обмакнула мягкую ткань, слегка отжала ее и начала обтирать его тело. Сладостный благоухающий аромат наполнил воздух. Адам лежал на спине; в какое-то мгновение он поймал себя на мысли, что уже не понимает, кто кому принадлежит в этой волшебной сказке. Опустившись на колено, она принялась умащивать его разогретое, размягченное тело благовонными маслами, начиная от ступней, медленно поднимаясь все выше и выше. Легкая морщинка, появившаяся между бровями, свидетельствовала о ее полном сосредоточении на этом занятии. Лениво потянувшись, он подхватил подол ее туники и закинул его вверх, на талию, открывая себе возможность беспрепятственного любования мягкими округлостями. Она лишь на мгновение подняла на него глаза, молча пытаясь понять, всем ли он доволен или желает чего-то иного.
   — Не останавливайся, — проговорил он и заложил руки за голову. — Я просто хочу все видеть.
   Полностью отдаваясь искусству ублажения, в благоговейном уважении к другому телу, Серафина оказалась во власти своей собственной волшебной арабской сказки.
   Густые запахи возбуждения, сладострастные благовония распускающихся цветов любви, журчащий фонтан, золотистое сияние светильников медленно, но верно распаляли страсть. Она уже не ощущала собственного тела; ей казалось, что вся она состоит из одних чувственных центров, из обнаженных нервов, стягивающихся к одной-единственной точке, сулящей невероятное, до боли, блаженство. Потом наступило мгновение, когда она ощутила желание отдаться его власти, откликнуться на каждое движение его тела, на каждое требование его рук и скользнула за край вселенной в розово-золотистый мир, в котором осталось лишь одно ощущение — блаженство. И оно было бесконечно.
   — Адам…
   — Ум-м-м-м… — Лениво перевернувшись на бок, он взглянул на нее сверху вниз. Это было первое слово, которое произнесла она с тех пор, как он с друзьями вошел в спальню. С тех пор прошла целая жизнь. Жизнь любви. Он снял влажный локон с ее груди. — Сказка кончилась?
   — У меня нет сил пережить подобное еще раз, — улыбнулась она.
   — Пожалуй, — согласился он, снова укладываясь рядом. — Такое и не должно повторяться слишком часто. Может быть, это и к лучшему. — Он усмехнулся. — Ну изобретать ты мастерица!
   — Не только у меня бурное воображение. — Она внезапно села. Искра негодования сверкнула в темных очах. — Как ты мог сказать, что купил меня у погонщика верблюдов?
   — В тот момент, — усмехнулся Адам, — мне показалось, что это очень остроумно. Если бы я заранее знал, что обнаружу в своей комнате рабыню любви, может, придумал и что-нибудь другое. Как мне теперь показаться в полку, даже не представляю.
   — О, пустяки! — уверенно заявила Софья. — Ты не заметил, как они тебе завидовали?
   — Наверное, если следовать законам турецкого гостеприимства, мне следовало бы поделиться тобой с ними.
   — Но ты доволен своей послушной рабыней? — Блестя глазами, она поцеловала его в губы.
   — У меня нет слов! Настолько, что я даже не могу сердиться на тебя за твой необдуманный риск. — Приподнявшись, он оперся на диванную подушку. — Я не хочу спрашивать, как тебе удалось приобрести этот маскарадный костюм, потому что заранее уверен, что ответ мне не понравится.
   — Я приняла все меры предосторожности, — посерьезнев, возразила она.
   — Надеюсь, — притворно вздохнул Адам. — Все-таки вы неугомонны сверх меры, Софья Алексеевна.
   — По-моему, ты сказал, что не будешь сердиться, — напомнила она. — С твоей стороны это просто неблагодарно!
   — Нет, конечно! Я бесконечно благодарен тебе, родная! — Вздохнув, он поднялся с дивана. — Однако тебе пора возвращаться в свою постель, пока все не начали просыпаться.
   — Не понимаю, какое это теперь имеет значение, — сладко зевнула она. — Князь Потемкин знает… — она замолчала на полуслове, увидев выражение его лица. — Хорошо, хорошо, имеет значение. Уже иду. — Облачившись в свой сказочный костюм, она добавила: — Все равно в таком виде меня никто не узнает.
   Адам притянул ее к себе и запустил руки в шаровары, крепко ухватив за упругие ягодицы.
   — Никогда больше не говори, что это не имеет значения. Если Дмитриев отсутствует, это еще не значит, что его не существует. Ты поняла меня, Софи? — Она согласно закивала головой. Поцеловав на прощание, он слегка оттолкнул ее от себя и шлепнул по ягодицам. — Исчезни!
   Ахнув с притворным негодованием, она бросилась к двери, не заметив, как по мгновенно окаменевшему лицу Адама промелькнула тень глубочайшей тоски, а серые глаза потемнели от отчаяния.

Глава 18

 
   — Сколько времени ты хочешь пробыть в Берхольском, княгиня? — доброжелательно поинтересовалась Екатерина, окидывая свою фрейлину проницательным взором.
   В Киеве немилосердно палило июньское солнце; его жар ощущался даже внутри императорской резиденции, открытые окна которой выходили на оживленный, как всегда, Днепр.
   — Четыре-пять месяцев, ваше величество, — ответила Софья. — Я наверняка смогу вернуться в Петербург к началу декабря, если вашему величеству будет угодно.
   — Это в большей степени будет зависеть от твоего мужа, мне кажется, — заметила Екатерина, поигрывая гусиным пером. Беременность Софьи Алексеевны была почти незаметна. Просторный светло-голубой батистовый сарафан хорошо скрадывал наметившуюся полноту фигуры. Полная безмятежность читалась на ее лице, немного округлившемся по сравнению с прежними четкими очертаниями; глаза излучали внутренний покой.
   Как все неловко и неудачно обернулось, думала тем временем императрица. Если бы Адаму Данилевскому в свое время пришло в голову попросить руки княжны Голицыной, ему никто не стал бы чинить препятствий. С благословения царицы княжна могла делать выбор между Дмитриевым и двором. И вместо всего этого — любовный треугольник. Конечно, во всем этом нет ничего необычного, с присущей ей трезвостью продолжала рассуждать Екатерина. И эта молодая женщина, и ее любовник, кажется, вполне способны справиться со своими трудностями без излишнего шума.
   — Мы сообщим князю Дмитриеву, что пожаловали тебе возможность покинуть двор до декабря, чтобы навестить деда в Берхольском. Если ты пожелаешь остаться в деревне на зиму — при отсутствии возражений со стороны твоего мужа, мы позволяем тебе и это.
   Софи присела в глубоком реверансе.
   — Примите мои уверения в бесконечной признательности за вашу милость, ваше величество!
   — Мы понимаем, — коротко кивнула императрица, — что такие истории случаются. Но и здесь должен быть полный порядок.
   С чувством глубокого облегчения Софья покинула императорские покои, размышляя про себя, когда же Екатерина впервые заподозрила о се беременности. Ей не пришлось специально посвящать императрицу в свою тайну, обращаясь с этой просьбой. Тайна уже на самом деле перестала быть таковой. Но вот что интересно: только ли Потемкин с государыней осведомлены об этом? До сих пор никто никаким образом не выказывал своих подозрений; она не чувствовала на себе косых взглядов, не слышала скрытых намеков, которые обычно неизбежно сопровождают подобные открытия. Однако сплетни для придворного общества необходимы как воздух. Казалось почти невероятным, чтобы событие такого рода могло проскользнуть мимо внимания записных сплетниц и любительниц светских скандалов. Впрочем, какой смысл выискивать причины для беспокойства, когда вопрос решен в главном? Теперь следует отправить гонца в Берхольское, к деду, чтобы тот прислал в Киев Бориса Михайлова с Ханом. На Хане она доберется до дома за один день.
   Однако когда Софи ближе к вечеру поделилась своими намерениями в охотничьем домике на берегу Днепра, Адам не оценил ее замысла.
   — Если ты напишешь такое князю Голицыну, — ровным голосом сообщил он, — можешь не сомневаться, что в тот же день он получит послание и от меня, но противоположного содержания. Ты не поедешь верхом на этом жеребце пятьдесят верст по степи. С меня довольно этих дикарских замашек, понятно?
   — Ты хочешь засунуть меня в карету, от которой меня будет тошнить через каждые полверсты, да? Я прекрасно себя чувствую для верховой езды.
   — А я с этим и не спорю, — в полной уверенности, что его воля в конце концов восторжествует, спокойно проговорил Адам. — Софи, милая моя, тебе просто надо чуть более внимательно относиться к себе, вот и все! Вчера вечером ты танцевала до упаду, а перед тем весь день в такую жару каталась на лодке. Это неразумно.
   — Но я прекрасно себя чувствую! — с улыбкой взяла она его за руку. — Не надо делать из меня неженку, Адам! Я здорова как лошадь.
   — О да, — в задумчивости опустил голову Адам. — Здорова как лошадь. Только не можешь видеть крови без головокружения, не в состоянии высидеть в карете…
   — Это несправедливо! — прервала Адама Софи. — У каждого могут быть свои слабости. — Склонив голову на плечо, она задиристо взглянула ему в глаза. — Впрочем, о твоих слабостях мне ничего не известно.
   — Моя самая большая слабость — это ты, любимая, — спокойно откликнулся он. — Ты — моя ахиллесова пята, от которой зависит вся моя жизнь.
   Оба умолкли. Они старались — о, как же они старались! — не думать о будущем, о том, что зашли в тупик, но даже благосклонность всех императоров мира не могла изменить их шаткого положения.
   — Каким же способом мне добраться до Берхольского, чтобы ты был доволен? — вернулась Софи к.разговору, чтобы прервать тягостное молчание.
   — В моем сопровождении и на той лошади, которую я сам для тебя подберу, — тут же ответил Адам. — А подберу я тебе степенную, с широкой спиной, склонную ходить шагом и без намека на желание закусить удила.