Фэйзер Джейн. Серебряные ночи

   — Она выразила желание навестить деда. Уедет сегодня утром.
   Нет, с холодной уверенностью понял Адам. Она уже уехала… Ее отправили в спешке, тайно, под покровом ночи, в убогой кибитке. И совершенно понятно, почему генерал солгал. Ни один человек в здравом уме не отправит свою жену в середине ноября, когда зима неожиданно рано вступила в свои права, да еще на ночь глядя; следовательно, все должно быть обставлено так, словно она уехала в обычное время.
   Щелкнув каблуками, Адам отдал честь и покинул дом князя. С огромным трудом он удержался от того, чтобы ринуться в погоню немедленно. Нужно было все очень тщательно обдумать. Без разрешения императрицы он не имеет права покинуть Петербург, а до рассвета это разрешение не получить. Он объяснит, что во время его отсутствия пришло срочное и тревожное известие из Могилева. Решив, что повод вполне убедителен, он с военной тщательностью, начал продумывать подготовку к предстоящей дороге. Он возьмет с собой Бориса Михайлова, чьи раны уже вполне зажили, и, разумеется, Хана, хотя уже слишком холодно, чтобы Софи могла ехать верхом. Не забыть взять побольше мехов. Что она взяла с собой? В чем она может нуждаться?
   Выяснить это в данный момент не представлялось возможным, поэтому он просто решил как следует запастись всем необходимым. Им с Борисом понадобится оружие, запас пуль и пороха; в дополнение к обычной опасности разбойничьего нападения в это время года необходимо учитывать и голодных волков.
 
   Остаток ночи прошел в лихорадочной подготовке. В семь часов императрице, которая, по обыкновению, уже работала, пользуясь утренней тишиной, в своем кабинете, доложили, что граф Данилевский просит аудиенции по весьма срочному делу. Справедливо решив, что дело действительно срочное, раз граф не смог дотерпеть до девяти утра, когда обычно начинается прием посетителей, Екатерина согласилась принять его в спальне. Одного взгляда на его лицо ей было достаточно, чтобы понять, что у графа произошла какая-то трагедия.
   — Адам, да ты просто вне себя, mon ami! — воскликнула она, энергично направляясь к нему в своем шуршащем белом шелковом одеянии. — Чем я тебе могу помочь?
   Адаму не пришлось прикладывать особых усилий, чтобы изобразить такое состояние; императрица точно выразила то, что он переживал в настоящий момент. С каждой верстой, отдалявшей Софью от города и приближавшей к диким степям, с каждой минутой ее безумной дороги без должного сопровождения вооруженными людьми возрастала угроза ее жизни. Если мчаться во весь опор на резвых и сытых лошадях, он с Борисом без труда сумеет догнать сани, но на это потребуется не меньше полудня.
   — Ваше величество! У меня очень тревожные вести из дома, — не моргнув глазом солгал он. — Матушка моя больна, при смерти, если верить тому, что написала сестра.
   — Ну так скачи немедленно! — воскликнула императрица, чье доброе сердце, никогда не принимавшее участия в решении дел государственных, зачастую брало верх в делах личных. — Отправляйся сейчас же! Я отпускаю тебя до весны. — Она махнула рукой, словно его тревога передалась ей. — Поспеши. Нельзя терять ни минуты. Очень печально, когда кто-то не может оказаться вовремя у постели больных родителей. — По лицу ее промелькнула тень; Екатерина вспомнила, как ей самой Елизавета не дала возможности поехать попрощаться с умирающим отцом. Никто не мог бы упрекнуть Екатерину в подобной бесчеловечности. Поглядев вслед благодарному полковнику, она вернулась к своим делам, весьма удовлетворенная тем, что удалось начать день с доброго поступка.

Глава 10

 
   Софи потеряла ощущение времени. Оставалось лишь плавное покачивание саней, неторопливо влекомых по снегу убогими клячами. При взгляде на свинцовое небо и серый мрак за окном не верилось, что на улице день. А по тому скудному свету, что проникал в слюдяное окошко обледеневшей коробки, в которой находилась Софья, вообще можно было подумать, что продолжается ночь.
   Она полагала, что следует попросить своих сопровождающих остановиться у первой почтовой станции, но не ощущала ни голода, ни жажды; у мужиков, как она поняла, еда была с собой. Утром, когда ей понадобилось выйти наружу, она обратила внимание, что мужики, не слезая с лошадей, закусывали луком и черным хлебом; в морозном воздухе явственно витал запах водки.
   Ног своих она больше не чувствовала; с огромным трудом удавалось даже сидеть с открытыми глазами. В какой-то момент этой бесконечной ночи Софи не выдержала и расплакалась. Слезы мгновенно замерзали на щеках; к своему ужасу, она заметила, что смерзаются ресницы и под носом образуется сосулька. В Берхольском все зимние экипажи были оборудованы печками и горшками. Сиденья были обиты толстым мехом, так что путешествующие могли чувствовать себя почти как в домашнем тепле. Она очень любила кататься в санях по заснеженной степной целине, когда белый земной покров сливается, с белесым небом и появляется ощущение, что находишься в ослепительной, искрящейся совершенной чистотой капсуле. Если закрыть глаза, легко представить себя там, ощутить тепло дедушкиной улыбки, услышать его голос, уютно устроиться в мягких мехах… Ей стало восхитительно тепло, так приятно, так сонно…
   В забытьи она едва смогла различить звуки выстрелов, Сани резко дернулись, останавливаясь; послышались бессвязные громкие голоса. На секунду приоткрыв глаза, она снова смежила веки. Даже если напали разбойники, какое это имеет теперь значение? Она слишком хотела спать, слишком хотела продлить свое пребывание в этом прекрасном белоснежном мире, обступившем ее, чтобы волноваться о чем бы то ни было…
   — Матерь Божья! — в ужасе воскликнул Адам, распахивая дверцу кибитки и заглядывая внутрь. Софи лежала навзничь на деревянной скамье с закрытыми глазами, волосы выбились из-под сбившегося капюшона, накидка распахнулась, открывая тонкий атлас платья. — Софи! — Он забрался в промерзшее нутро кибитки и сделал попытку приподнять ее. — Софи! Проснись! Да просыпайся же, черт побери! — Он яростно встряхнул ее. Ресницы дрогнули; от невероятного облегчения Адам почувствовал, что его ноги стали как ватные.
   — Что с ней? — В проеме показалась голова Бориса. Поняв ее состояние, он выругался. — Застыла, граф. Надо разгонять кровь.
   — Знаю, — сквозь зубы выдохнул Адам и еще раз сильно встряхнул ее. — Софи! — На этот раз она полностью открыла глаза, но было очевидно, что она не понимает, что происходит.
   — Оставьте меня, — невнятно прошептала она. — Хочу спать.
   — Ты не будешь спать! — Схватив ее за руки, Адам сумел перевести ее в сидячее положение. Затем, тщательно соразмеряя силу удара, начал хлестать ее по щекам до тех пор, пока в глазах не появилось осмысленное выражение.
   — Адам? — непонимающе уставилась она на него, все еще полусонная. — Как?.. Откуда?.. — И в следующее мгновение она совершенно осмысленно и сердито воскликнула, почувствовав боль в щеках: — Ты ударил меня? Как ты посмел?!
   — Так-то лучше, — с глубоким облегчением выдохнул Адам. — Принеси меховую накидку и обувь, — бросил он через плечо Михайлову.
   — Уже, — невозмутимо откликнулся Борис, протягивая вещи в дверцу.
   — Подержи пока. — Адам снял ее вечерние туфельки и принялся энергично растирать ступни. — Ты что-нибудь чувствуешь?
   Софи отрицательно покачала головой и без сил откинулась на стенку кибитки, закрыв глаза. Новый удар по щеке заставил ее вскинуться с негодующим криком.
   — И так будет каждый раз, как только ты закроешь глаза! — с отчаянием крикнул Адам. — Ты не должна засыпать, Софи! Если заснешь, уже никогда не проснешься! Ты меня понимаешь? — Он впился глазами в ее лицо. — Я не собираюсь терять тебя!.. По крайней мере сейчас.
   Пронизывающий взгляд серых глаз вырвал ее из затягивающего в себя белого мира забвения. Слова, произнесенные с суровой решительностью, казалось, обрели плоть и медленно возвращали се к жизни. Софи не представляла, как он мог оказаться здесь и где именно находится это «здесь», но сейчас подобные вопросы не имели ни малейшего значения.
   — Я и не хочу теряться, — откликнулась она, постаравшись изобразить онемевшими губами некое подобие улыбки.
   — Тогда помогай мне. — Он крепко прижался к ее губам и не отпустил до тех пор, пока не почувствовал, что они ожили и согрелись. Потом продолжил растирать ноги.
   По мере того как жизнь возвращалась в ее оцепеневшее тело, Софья начала сильно дрожать. Ее колотило так, что стучали зубы.
   — Как-то вдруг стало очень холодно, — еле вымолвила она.
   — Это не вдруг. Вообще очень холодно, — пояснил Адам. Его очень беспокоило ее состояние. — Ты просто сейчас возвращаешься к той границе, после которой люди уже перестают чувствовать холод. — Натягивая ей на ноги сапоги из оленьих шкур, отороченные мехом, он пробурчал: — Интересно, как долго ты могла бы протянуть, по мнению этого озверевшего дикаря?
   — Нед-д-олго, — со страшной силой стуча зубами, откликнулась Софья. — Никогд-д-а я т-т-ак не замер-з-з-ала!
   — Надевай вот это! — Он вдел ее руки в толстую меховую накидку и тщательно застегнул. Затем водрузил на голову меховую шапку-ушанку, на руки — варежки; она оказалась в меховом коконе. Адам, критически сдвинув брови, внимательно осмотрел дело рук своих. — Ну что ж, вроде бы огрехов нет, — подытожил он. — А теперь тебе придется побегать.
   — Б-б-бегать? Я не смогу!
   — Сможешь! — заверил Адам и поднялся. — Вставай, выходи! — Выбравшись спиной вперед из кибитки, он потащил за собой Софью.
   Она встала на снег. Коленки подгибались, глаза болели от окружающей белизны, все тело по-прежнему сотрясала крупная дрожь. Неподалеку в снегу лежали ее бывшие сопровождающие, оба в позах, не допускающих сомнения, что в этих телах еще сохранилась жизнь. Она перевела взгляд на Адама.
   — Иначе было нельзя, — коротко пояснил он. — Нельзя было допустить, чтобы эта история стала известна Дмитриеву. — Софи передернуло от скрытого смысла этих слов. С внезапной отчетливостью она наконец поняла причину недавней суматохи. — Они открыли огонь, Софи.
   Подчиняясь приказу своего хозяина, мысленно добавила она. Что ж, вполне обычный случай в бою. Если бы они не погибли, погибла бы она сама. Но тут краткий момент прояснения сменился головокружением.
   — Я должна сесть… Адам, прошу тебя… Я ног не чувствую, — взмолилась она.
   — Прежде всего ты должна разогреть кровь, — жестко заявил тот. — Прошу прощения, милая, но ты должна побегать. — Он подвел ее к своей лошади. — Поверь мне. — Быстрым движением, словно надеясь, что она не заметит, что он делает, Адам шарфом привязал к стремени кисть ее правой руки.
   Софи, с трудом понимая происходящее, воззрилась сначала на него, потом на свою руку. Попытавшись высвободиться, она качнула головой и испуганно спросила:
   — Что ты делаешь?
   — Я знаю, что делаю, дорогая. — Адам взял в ладони ее лицо и поцеловал в губы. Затем взлетел в седло, натянул поводья и послал лошадь вперед.
   Софья на мгновение остолбенела от удивления. Очевидно, ее способность воспринимать происходящее все еще была не на высоте, впрочем, как и ее самочувствие. Ну да, конечно, тупо соображала она, если кого-нибудь привязать к лошади и пустить ее вперед, то привязанный просто будет вынужден начать двигаться за ней. Это соображение вызвало очередную, хотя и ослабленную вспышку ярости. Пытаясь успеть за быстро идущей лошадью, она прокричала из своего мехового кокона:
   — Прекрати, это отвратительно! Я тебя ненавижу!
   — Ничего подобного, — усмехнулся Адам. — Ты меня любишь.
   Софи задохнулась, но быстро закрыла рот, потому что легкие обожгло ледяным воздухом. К своему немалому удивлению, она почувствовала, как тепло возвращается в тело, проникает во все клеточки; даже боль в согревающихся пальцах на ногах вызывала блаженство. По мере того как сердце все сильнее разгоняло застывшую кровь, она ускорила шаг.
   Спустя десять минут Адам остановился. Спрыгнув с лошади, он быстро отвязал шарф.
   — Если нам не удастся обеспечить тепло в кибитке, тебе придется привыкнуть бегать таким образом каждый час. Даже в мехах мороз проберет тебя до костей.
   Софи ответила не сразу. Впервые она сообразила, что, кроме них с Адамом, есть еще кто-то рядом. Ведь пока она бежала, сани следовали за ней, а ими управлял…
   — Борис! — разнесся ее радостный крик над пустынной заснеженной равниной. — Как же я тебя не заметила!
   — Вы вообще ничего не заметили, — сурово откликнулся мужик. — Не мудрено в вашем состоянии. Посмотрите, кто тут еще, — повел он рукой за спину.
   Проследив за его жестом, Софья бросилась бежать, спотыкаясь в снегу.
   — Хан!
   Жеребец, уже привязанный сзади кибитки, вскинул голову и радостным ржанием приветствовал знакомый голос хозяйки.
   — А где седло? Я поеду на нем! — требовательно обернулась она к Адаму, обхватив обеими руками морду коня и гладя его бархатный нос.
   — Слишком холодно, чтобы тебе ехать верхом, — с сожалением покачал он головой.
   — А вы? — напористо возразила она, прижимаясь к теплому боку своего любимца.
   — Мы с Борисом будем меняться каждый час, — пояснил Адам. — Другие лошади побегут в поводу за санями. Им необходимо двигаться, а нам необходимо по возможности сохранять тепло. — Подойдя ближе, он взял ее за руку. — Пора садиться.
   Софье пришлось подчиниться. Через несколько секунд в кибитку забрался и Адам, принеся с собой целую охапку шкур с толстым мехом.
   — Когда ты ела последний раз? — Он постелил пару шкур на жесткую скамью, потом уселся рядом, накинул сверху другие и крепко обнял ее.
   — Вчера, кажется, — пробормотала она, в полном блаженстве и покое уютно устраиваясь в его объятиях. — Но я не голодна! — Последнее было напрасно, потому что Адам уже выбирался наружу.
   — Очень жаль, что мы не могли захватить с собой самовар, — проговорил он, спрыгнув на снег. Спустя некоторое время он вернулся, неся большую корзину с крышкой. Как только он захлопнул дверцу, кибитка тронулась.
   — У нас есть сироп из красной смородины, — сообщил он, протягивая бутылку.
   — Я бы предпочла водку, — сморщила она носик.
   — Только не на пустой желудок. Выпей сироп. Сахар тебе полезен.
   — В водке тоже есть сахар, — не уступала Софья, заглядывая в корзину. — А, так вот же она! — радостно воскликнула она, доставая желаемое.
   Адам, откинувшись на стенку кибитки, смотрел, как она отхлебнула прямо из горлышка изрядный глоток крепкого напитка. За последние месяцы его время от времени посещало пугающее чувство, что прежней Софьи Алексеевны Голицыной больше не существует, она исчезла, превратилась в марионетку Дмитриева. Но сейчас рядом с ним сидела та женщина, которую он знал прежде. И это доставляло ему огромную радость.
   Утерев рот тыльной стороной ладони, она рассмеялась:
   — Так-то гораздо лучше. А сироп из красной смородины — для сосунков.
   — Может быть, — улыбнулся Адам, пряча свои чувства. — Но в настоящее время он для тебя лучше, чем водка.
   Софи вместо ответа еще раз приложилась к бутылке, после чего протянула ему. Глаза ее приобрели прежний блеск. Слегка насмешливо она поинтересовалась:
   — Ну а теперь мне можно поспать?
   Адам убрал бутылку обратно в корзину, а потом пристроил Софью к себе на колени, укрыл овчинами и крепко обнял обеими руками.
   — Теперь можешь, — разрешил он, целуя в носик — единственное доступное место среди мехов.
   Довольная, Софи почувствовала, как сами собой закрываются глаза и затуманивается сознание. Водка теплом разлилась по всему телу. Даже сквозь несколько слоев меха она слышала, как около щеки бьется его сердце, ощущала его руки. Пережитый ночью ужас истощил ее духовные силы в той же мере, как холод истощил ее тело. Как и почему произошло это волшебное спасение, ее пока не интересовало. Главное, что оно произошло. Она плыла в кольце любимых рук на волнах блаженного покоя, еле живая от усталости, в безопасности и полной уверенности в том, что так и должно было случиться с самого начала. Просто этому раньше мешали какие-то безобразные мелочи…
   — Нет, нет, не уходи! Куда ты? — Внезапное движение вторглось в блаженный мир, куда она уже была готова отплыть, и нарушило ее сладкие грезы. Руки больше не обнимали се; тело, покойно угревшееся от его живого тепла, ощутило под собой холодную пустоту.
   — Я должен поменять Бориса, — улыбнулся он се сонному негодованию. — Он правит санями больше часа.
   — Но если ты уйдешь, я снова замерзну! — Она села и встряхнула головой, приходя в себя.
   — Тогда тебе придется побегать, как договаривались, — бодро сообщил Адам, подтыкая под нее со всех сторон меховые полости. — Дай Борису водки и проверь, хорошо ли он одет. Должно быть, он очень замерз.
   Софи мгновенно выбросила из головы свое эгоистичное желание удержать Адама рядом. Это желание пришло из тех грез и не имело никакого отношения к действительности.
   — Да, конечно. — Дотянувшись до корзины, она вытащила бутылку. — Надеюсь, это у нас не последняя? Она так восхитительно согревает! — И опять сделала большой глоток.
   — Всегда знал, что ты пьешь как лошадь, — усмехнулся Адам, спрыгивая на снег. — Водки достаточно, только постарайся не напиться так, чтобы себя не помнить. — Серые глаза внезапно потемнели; он больше не шутил. — Весьма скоро наступит момент, Софья Алексеевна, когда я должен буду убедиться, что вы полностью отдаете себе отчет в том, что произошло.
   Софи вздрогнула, но на этот раз не от холода. Хотя смысл этого заявления о намерениях был им обоим вполне ясен, время, о котором он упомянул, и ощущение собственного балансирования на грани супружеской измены, последствия которой даже трудно было представить, внезапно ужаснули ее. Она испугалась любви. Подняв голову, она долгим взглядом посмотрела ему в лицо.
   — Я тебя люблю, — спокойно выговорила она. — И можешь не бояться, что я нашла эту мысль на дне бутылки.
   — Вы меня убедили, Софья Алексеевна, — медленно улыбнулся Адам. Повернувшись, он обнаружил Бориса, стоящего прямо у него за спиной. Мужик окинул его тяжелым оценивающим взглядом. Было ясно: тот не упустил ни единой мелочи из их последних слов. Медленный, едва заметный наклон головы дал понять Адаму, что он получил своего рода благословение. И это весьма кстати, с грустной усмешкой подумал про себя Адам, взбираясь на коренника. Если Борис Михайлов предпочел бы встать между мужчиной и Софьей, только смерть могла бы его сдвинуть с места.
   Он дернул вожжи, и кибитка, поскрипывая по снегу, заскользила вперед. Деревянные полозья существенно замедляли движение; стальные, конечно, были бы гораздо лучше, но князь Дмитриев совсем не был заинтересован в особой скорости путешествия его жены. От этой мысли Адам вновь ощутил приступ глухой ненависти к Дмитриеву, оказавшемуся способным на такой варварский поступок. Впрочем, подобные чувства в данное время совершенно неуместны. Его гораздо больше интересовала другая сторона медали — а именно любовь, страстная любовь и ничего, кроме любви.
   Тем временем Софья в кибитке заботливо обихаживала полузамерзшего Бориса, наваливая на него меховые шкуры, поднося бутылку водки к окоченевшим губам, пока он наконец не набрался сил, чтобы настойчиво запротестовать, заявив, что не дело госпожи ухаживать за своим слугой. Софи пренебрежительно рассмеялась:
   — Тебе не идет говорить глупости, Борис. Ладно, если ты не хочешь спать, тогда расскажи, как графу удалось вызволить тебя из конюшни.
   Когда настало время Борису снова поменяться местами с Адамом, тот сначала заставил Софью пробежаться рядом с санями в течение десяти минут. На этот раз он бежал рядом, взяв ее за руку, чувствуя, что и самому необходимо как следует разогреться, разогнать застывшую кровь.
 
   Перед тем как стемнело, они наткнулись на разрушенную избу; к избе примыкал вполне целый амбар, со стенами и крышей. Борис направил кибитку в помещение. Спешившись, он в своей обычной манере пробурчал:
   — Немедленно разводим костер. Надо обтереть лошадей, накормить их, поставить поближе к огню. К утру они будут как новенькие. — Продолжая что-то бормотать, он в первую очередь занялся животными.
   Софья взяла на себя заботу о Хане. Адам набрал растопки и развел огонь в каменном очаге, расположенном прямо посреди амбара. Время от времени он бросал взгляды в ее сторону, наблюдая, как она постоянно что-то нашептывает коню, настолько поглощенная своей ласковой беседой с огромным животным, что даже человеческая любовь не может ей в этом помешать. Матерь Божья! Уж не ревнует ли он к жеребцу? Скривив губы в усмешке над такой нелепостью, Адам начал распаковывать тщательно уложенные седельные сумки.
   — Здесь еда? — Софья подошла поближе к небольшому, но яркому огню и принялась рыться в только что разложенных на земле мешках.
   — Еда… Софи, если ты опять начнешь пить водку до того, как съешь хоть что-нибудь, мы с тобой поссоримся!
   — Никогда! — миролюбиво откликнулась она и убрала руку от бутылки. — Это я потому, что водка просто совершенно превосходная. — Присев у костра, она сняла варежки и протянула руки над огнем. — Ты не заметил, какой нежный вкус у настоящей водки?
   — Конечно. Прямо бархатный, — согласился он. Торжественность его тона контрастировала со смеющимися глазами. — Кажется, в той сумке, что за твоей спиной, кастрюля и сковородка.
   Порывшись, Софи нашла требуемое и подала ему.
   — Мы будем готовить?
   — Самым простым способом. — Взяв кастрюлю, он встал. — Пойду наберу снега.
   — Но ты же говорил, что у нас нет самовара! — рассмеялась она.
   — А вы, Софья Алексеевна, немного пофантазируйте! — шутливо посоветовал он.
   — В чем, в чем, а в этом я большая мастерица, — откликнулась она, сидя на корточках перед огнем и глядя на него снизу вверх.
   — Мы оба на это мастера, — ответил он пристальным взглядом. — И необходимость в этом еще не миновала.
   — Да, — кивнула она. — Но сейчас это не столь необходимо, правда? Теперь мы можем не прятаться.
   Адам молча кивнул, соглашаясь. Она была права; в настоящий момент они были свободны, свободны дать волю своей так долго сдерживаемой страсти, свободны ощутить восхитительное наслаждение захлестывающим потоком разделенной любви.
   Софи огляделась. Во мраке амбара, освещенного одной мерцающей масляной плошкой и языками пламени костра, угадывались темные силуэты лошадей. Единственный островок тепла среди леденящего холода. Неосознанно соблазнительная улыбка тронула ее губы.
   — Полагаю, нам придется кое-что придумывать.
   От этой улыбки, от мягкой интонации ее голоса в серых «лазах Адама мелькнуло выражение откровенного желания, подобное обнаженному клинку. Он медленно опустил на землю кастрюлю и присел на корточки рядом, обеими ладонями обхватив ее лицо.
   — Я боюсь, — прошептала Софи. — Пугаюсь силы нашей любви. Я так хочу этого, что, наверное, просто растаю, растекусь вся..
   — Не надо ничего бояться, милая моя, — нежно произнес Адам, проводя пальцами по ее губам. — Не надо бояться разделенных чувств. Мы оба рабы этой силы. — Он прикоснулся губами к ее тонким, с голубоватыми прожилочками вен векам и почувствовал, как вспорхнули густые ресницы. Потом губы медленно прошлись по высокой скуле, пальцы погладили подбородок; она вся замерла от его ласкающих движений и затаила дыхание, словно боясь пропустить малейшее проявление нежности.
   Борис молча подхватил оставленную кастрюлю и вышел наружу, чтобы набрать снега для чая.
   — Я так хочу тебя обнять, — прошептал Адам. — Обнять тебя всю, первый раз без страха и чувства вины… — Руки легли на ее хрупкие плечи. С тех пор как он впервые ее увидел, Софи заметно похудела. Он вспомнил, как тогда отскочил в сторону, осознав, что произошло, осознав, насколько близко подошел к той грани, за которой — предательство, измена. Но Дмитриев сам себя лишил всех прав на то, чтобы рассчитывать на верность. Интересно, полагал ли любовник Евы, что отсутствующий муж лишается всех своих прав? Горький укол разочарования перевернул все у него внутри. Он опять увидел ее стоящей на верху лестницы, с большим животом, в котором жил ребенок от другого мужчины…
   — Что случилось? — прошептала Софи, вздрогнув от внезапно закаменевшего выражения его еще мгновение назад полного нежности лица. — Тебе что-то привиделось?
   — Так, один миг из прошлого, — вернулся к действительности Адам. Нельзя позволить, чтобы это прошлое омрачало настоящее, чтобы оно помешало насладиться взаимной любовью с женщиной, которая умеет смотреть жизни в лицо и которая, в этом он мог поклясться, является символом честности.
   — Что-нибудь неприятное? — Она дотронулась до его лица с сочувствием и горечью.
   — Да, — не смог солгать ей Адам. — Уже все прошло.
   — А я ведь на самом деле ничего о тебе не знаю, — с ноткой удивления проговорила Софи. — И в то же время мне кажется, что все самое важное мне почему-то известно.
   — Так оно и есть, любовь моя, — улыбнулся Адам. Быстро поцеловав ее, он встал, стряхивая с себя неуверенность и не поддаваясь пугающей страсти. — По-моему, Борис слишком долго уже на морозе.
   — Какие же мы эгоисты! — воскликнула она, с беспокойством всматриваясь во тьму. — Борис, ты где?
   — Княгиня? — В то же мгновение возник из мрака мужик с кастрюлей в руках. — Я ходил набрать снегу.
   — Иди сюда и грейся, — подозрительно вгляделась она в невозмутимое, как всегда, лицо, но не обнаружила ничего необычного. Подвинувшись, она дала ему возможность подойти к огню. — А что мы будем есть? — Соскучившись по домашним хлопотам, она начала распаковывать выложенные Адамом мешки. — Я умираю с голоду.