Страница:
Софи открыла было рот, чтобы воспротивиться столь смехотворному предложению, но осеклась, уловив главный смысл его слов;
— В твоем сопровождении? Неужели?
Он расплылся в улыбке, и только теперь она заметила то, на что до сих пор не обращала внимания. Его буквально распирало от какой-то новости. Он явно был чем-то очень доволен.
— Я отправляюсь с дипломатической миссией в Варшаву, — сообщил Адам. — Причем немедленно.
— А Берхольское не такой уж большой крюк по дороге, — счастливо рассмеялась она.
— Больше того, в ходе этой миссии мне разрешено заниматься любыми важными делами, в том числе и семейными, не терпящими отлагательства, когда бы они ни возникли. А вернуться в полк я должен лишь в начале следующего года.
— О, значит, ты сможешь быть со мной! — Софи бросилась ему на шею, только сейчас осознав, до чего же на самом деле ее страшила предстоящая разлука.
— Да, милая, я буду с тобой, — нежно провел он ладонью по се волосам и щеке, словно с самого начала знал, какое это имеет для нее значение. На самом деле так оно и было, поскольку Адам сам невыразимо страдал при мысли о том, что не сможет оказаться с ней рядом при рождении ребенка. — Я поеду с тобой в Берхольское, оставлю тебя там, потом съезжу в Варшаву и вернусь к твоим именинам.
Именины ее, день святой Софьи, — семнадцатого сентября. После его возвращения останется еще так много времени! Слезы непроизвольно навернулись на глаза и покатились по щекам.
— Я даже не могу описать, как я счастлива! — провела она его ладонью по своей мокрой щеке.
— И не старайся, любовь моя, — негромко ответил он. — Потому что я это очень хорошо чувствую по себе.
Пережив мгновение совместного блаженства, Софи заговорила другим тоном:
— Кстати, об этой лошади, Адам…
— Степенная, с широкой спиной и медлительная, — твердо повторил он. — И мы поедем с одной ночевкой по дороге.
— Тиран! — Глаза ее радостно блеснули. — И мы сможем переночевать на той самой почтовой станции, где ты так бессовестно приставал к невинной девушке, да?
— К лихой наезднице, меткому стрелку, казачке с диким норовом, — безжалостно опроверг он ее слова, переводя разговор на шутливый, легкомысленный лад, поскольку чувствовал необходимость каким-то образом снять внутреннее напряжение, охватившее их обоих. В этом напряжении нет ничего хорошего.
Радостное настроение Софи несколько сникло, после того как она увидела лошадь, приготовленную для нес Адамом. Описал он ее на удивление точно.
— Нет, — заявила она не раздумывая. — На этом я не поеду, Адам! Это нельзя назвать лошадью. Это принадлежит к какому-то другому роду-племени.
— Зато очень удобна для езды. — Адам был неумолим. — Может, не очень мила, но надежна.
— Надежна! — презрительно фыркнула Софья. — Как скала!
— И тем не менее, милая, ты поедешь на ней и ни на какой другой.
— Я сгорю со стыда! Только представь, что скажет Борис Михайлов, когда…
— Когда он узнает о твоем положении, он одобрит мой выбор. Позволь, я помогу тебе.
По счастью, было раннее утро, и невольными свидетелями этой перебранки в конюшне были только слуги.
— Не понимаю, почему из-за дорожного происшествия с твоей женой ты теперь думаешь, что все беременные рискуют, подходя к лошади, — неожиданно для самой себя выпалила Софья.
Адам оцепенел. Земля, казалось, на мгновение прекратила свое вращение вокруг Солнца.
— Что ты сказала?
— Прости меня, пожалуйста, — заставила она себя взглянуть ему в глаза. — Это как-то нечаянно вырвалось. Я не хотела.
— Мне казалось, — холодно передернул он плечами, — ты немного умнее, чтобы обращать внимание на болтовню молодой Олениной и ей подобных.
Софи ощутила смешанное чувство вины, раскаяния и смущения, а в следующее мгновение рассердилась на себя за это. Она не сделала ничего неприличного, не сказала ничего такого, чего можно стыдиться.
— Ты сам говорил, что Ева погибла в результате несчастного случая, — заметила она, подбирая поводья своей смирной кобылы. — И я действительно слышала разговор, что это случилось в дороге.
— И ты слышала, разумеется, что она в этот момент была беременна. — Голос его прозвучал слишком резко для нежного раннего солнечного утра. — Допускаю, что ты даже слышала, что это мог быть не мой ребенок.
Здесь, на залитом солнцем конном дворе, ощущая, как под сердцем шевелится ее собственный ребенок, ребенок от Адама, слышать такое было особенно невыносимо. Невыносимо было слышать боль, которую он пытался спрятать под нарочито холодным, бесстрастным и презрительным тоном. Его презрение, как она могла догадаться, было направлено прежде всего на себя, и от этого становилось еще более тяжко. Софи пыталась найти какие-нибудь слова, чтобы вернуть его в прежнее расположение духа, но ничего не приходило на ум. Если, глядя на неё, он думает только о том, что беременность — лишь следствие очередной супружеской неверности, что ж, так тому и быть; пусть каждый рисует себе ту картину, которую считает истинной, и хранит ее при себе.
Молча она вставила ногу в стремя и почти с прежней своей легкостью вспрыгнула в седло. Адам также молча оседлал свою лошадь. Оба двинулись к воротам, где их поджидало сопровождение из шести вооруженных всадников, представляющих собой персональную свиту Адама.
Спустя десять минут Адам самым обычным тоном обратился к Софье, предлагая взглянуть на коршуна, парящего в небесной голубизне. Его широко распростертые крылья слегка подрагивали в воздушных потоках. Вдруг он сложил крылья и камнем ринулся вниз, углядев в высокой траве свою жертву — само воплощение быстрого, неотвратимого, совершенного до мельчайших деталей, до последнего перышка орудия смерти.
— Я могу любоваться ими бесконечно, — улыбнулась Софи.
— Я знаю, — откликнулся Адам и потянулся, чтобы поцеловать ее в щечку. Потом миролюбиво добавил: — Если бы ты сейчас сидела на Хане, мне бы такого ни за что не сделать. Так что не все так мрачно.
Вот и поговорили, подумала Софья. Поговорили. Ну что ж, мысленно пожала она плечами. У них достаточно проблем и без того, чтобы копаться в прошлом, с которым он хотел бы покончить навсегда.
Ночь они провели на той же почтовой станции; они ужинали таким же, по мнению Софьи, тушеным цыпленком, пили клюквенную наливку, потом пошли гулять под звездным небом, вспоминая тот первый поцелуй, с которого началась их новая жизнь, полная радостей и тревог, страхов и несбывшихся надежд,
В середине следующего дня показались красные черепичные крыши Берхольского.
— Борис Михайлов научил меня ездить верхом, когда я еще и ходить толком не умела, — говорила Софья, неловко поерзывая в седле. — Пожалуй, дальше я пойду пешком. Мне просто стыдно, Адам!
— Ну, это уж слишком, — возразил он. — Лошадь твоя не имеет никакого значения. Гораздо важнее то, что ты сидишь на ней как на своем великолепном жеребце. На это и обратит внимание Борис.
Князь Голицын наслаждался свежим воздухом в розовом саду, когда запыхавшийся дворовый прибежал сообщить, что по тополиной аллее приближаются всадники. От радостного предчувствия у старого князя появилась легкая дрожь в Руках. Вне всякого сомнения, это должна быть Софи.
Он знал, что императорский караван на обратном пути из Крыма в Санкт-Петербург остановился в Киеве для небольшой передышки. Князь, насколько позволяли скрученные ревматизмом ноги, поторопился к парадному входу.
— О Господи, это ты, ma petite! — воскликнул он, увидев, как кавалькада втягивается через ворота на усыпанную гравием дорожку перед домом. — На чем это ты едешь?
— Ну вот, я же говорила тебе, Адам! — чуть ли не со слезами в голосе негромко и обиженно бросила Софи. — Grand-реге! Как я по тебе соскучилась! Как ты себя чувствуешь?
Спрыгнув со своей клячи, она подбежала к деду. Тот крепко обнял внучку и постоял так некоторое время, чувствуя, что с ней произошли какие-то изменения. Потом отстранился и пристально окинул ее цепким взглядом.
— Вполне хорошо, Софи. А ты?
— Прекрасно! — воскликнула она. — Прекрасно, если не считать глубокой душевной раны, которую причинила мне езда на этой уродине.
— Рад видеть вас в добром здравии, князь, — проговорил Адам, подходя к Голицыну. Мужчины крепко пожали друг другу руки.
— И я рад тебя видеть, Адам. — Они обменялись улыбками, которые были красноречивее многих слов.
— А вот и Борис! — подхватив подол платья, Софи побежала навстречу приближающемуся богатырю. — Что с Ханом? Я жду не дождусь, когда…
— Софья Алексеевна! — резко одернул ее Адам. — Даже не мечтайте об этом!
— Глупости! — взволнованно крикнула она. — Хан мягок и нежен, как ягненок. Правда, Борис?
Почесывая бороду, мужик оглядел Софью. Ничто не могло укрыться от его пристального, всеведущего взгляда.
— У Хана много достоинств, княгиня, — веско заявил он. — Но этого у него нет.
Лицо Софи смешно вытянулось.
— Я так на тебя надеялась, Борис…
Мужик сдержанно усмехнулся и подошел поздороваться с Адамом. Крепко пожав протянутую руку, он произнес торжественно:
— Глазам моим приятно видеть вас вновь, граф!
— Моим тоже, Борис.
— Ну, пойдемте же в дом! — пригласил Голицын. — Полагаю, ты не откажешься от стаканчика по случаю приезда, Адам?
Софи только собралась заявить, что по такому случаю и она была бы не прочь присоединиться к ним, но в это время от порога послышался радостный крик, и Татьяна, путаясь в длинных пестрых ситцевых юбках, бросилась к ней навстречу.
— Софья Алексеевна, Господи Боже мой! Дайте же взглянуть на вас! — Расцеловав ее в обе щеки, верная нянька отстранилась и принялась разглядывать свое дитятко. Потом утвердительно кивнула головой. — Сейчас для вас родной дом — самое лучшее место. Хватит вам бродяжничать! Пойдемте наверх. Я приготовлю вам ванну с дороги. Небось, скакали весь день, будто я вас не знаю.
— Я совсем не устала, Таня! — Но протестовать было бесполезно. Татьяна увлекла ее за собой в дом.
— Теперь она в надежных руках, — хмыкнул Голицын, наблюдавший за этой сценой. Потом обернулся к Адаму и коротко бросил: — Когда?
— В октябре.
— Дмитриев?
— Представления не имеет.
— Ты уверен?
— Уверен.
— Ну что ж, пора пропустить стаканчик-другой, заодно расскажешь мне все подробности, не так ли? Пока она под этой крышей, хочу, чтобы она ни о чем не беспокоилась, кроме того, что ей необходимо. Спокойная беременность — залог легких родов, это тебе любая женщина скажет. — Глубокомысленно изъяснившись, князь Голицын увлек гостя в библиотеку и плотно притворил за собой дверь.
После такой поддержки Адам почувствовал себя значительно легче. В этом доме Софи не дадут в обиду, ее будут холить и лелеять; он может спокойно оставить ее без лишних опасений на время поездки в Варшаву. Когда вернется, до родов еще останется много времени, А что будет потом… Что ж, чему быть, того не миновать.
Он уехал через два дня. Софи проводила его верхом до границы родового поместья.
— Да поможет тебе Бог, — пожелала она ему на прощание. — Все будет хорошо. Возвращайся скорее.
— Жди меня к именинам, — напомнил Адам, касаясь ее руки. — И еще, Софи… — Легкая улыбка тронула его губы. — Обещай, что будешь вести себя так, как советуют знающие люди.
— Теперь у меня небогатый выбор, — откликнулась она, улыбнувшись в ответ. — Татьяна охраняет меня, как волчица своего единственного волчонка. — Долгим взглядом она посмотрела в серые глаза, словно пытаясь проникнуть в душу, и наконец мягко вымолвила: — Ну, с Богом. В путь! А то мы так можем прощаться до бесконечности.
Он прикоснулся рукой к губам, послав ей воздушный поцелуй, и легким галопом поскакал по извилистому широкому белому тракту, теряющемуся в бескрайней степи.
Князь Павел Дмитриев покинул Высокую Порту и по-восточному гостеприимного султана в июне. Он имел предписание направляться прямиком в Санкт-Петербург, где в июле ожидали прибытия императрицы. На время августовской жары двор будет распущен; все разъедутся по своим загородным домам на берегу Финского залива. Павел Дмитриев тоже собирался в деревню, в свое поместье под Калугой. Проезжая по Крыму, по бескрайним степям, залитым летним солнцем, он предавался приятным размышлениям. Своим пребыванием при дворе Османской империй он остался весьма доволен, а особенно доволен обществом нескольких молодых турчанок, которых ему выделил султан на время визита в духе все того же восточного гостеприимства и в знак особого уважения.
Со всем энтузиазмом увлеченного исследователя Дмитриев посвятил себя изучению всего, что касалось образа жизни турков, и нашел его исключительно близким собственным представлениям. Нравы и обычаи, преобладающие в Османской империи, во всем за исключением религии удивительным образом совпадали с нравами, господствующими среди русской помещичьей знати. Разумеется, в России было запрещено многоженство, но многие русские помещики тем не менее имели собственные гаремы из числа крепостных крестьянок. Мусульмане распространили свои семейно-бытовые принципы даже на правительство. Для них считалось недопустимым, чтобы женщина имела хоть какую-то власть. Только в пределах гарема ее власть могла распространяться исключительно на женщин и зависела от того, насколько она удовлетворяет своего господина.
Россия не была столь последовательна в таком отношении к женщине. Если в кругу семьи власть мужчины оставалась непоколебимой, то женщины, столь же беспощадные в борьбе за эту власть, как и мужчины, в политической истории страны были не редкостью. Павел Дмитриев, которого никто не мог бы упрекнуть за малейшую критику в адрес государыни и которому в голову не пришло бы осмелиться не подчиниться ее воле, предпочитал относиться к присутствию женщины на российском троне как к недоразумению, которое должно разрешиться само собой со смертью правительницы и переходом власти к ее сыну.
Со всей четкостью перед ним предстал образ бесплодной жены, от мыслей о которой он никогда не мог избавиться. Вслед за этим с холодной мстительностью он подумал, что уже недалек тот день, когда он сможет приступить к исполнению своего намерения примерно наказать ее за все равнодушие, за непокорность, за то, что она не дает осуществиться его сладким мечтам о мести Голицыным. Но теперь он отомстит ей за все. В уединении калужского поместья, вдали от сердобольного ока государыни, он научит Софью Алексеевну всему, что усвоил в Высокой Порте.
По прибытии в Петербург Дмитриев незамедлительно направился в Зимний дворец. Императорский вояж закончился совсем недавно; теперь двор готовился перебираться на август в летнюю резиденцию — в Царское Село. Все ощущали тоскливое опустошение после возвращения на грешную землю из волшебной сказки; иллюзорный мир канул в прошлое.
Екатерина приветливо встретила своего генерала, сердечно поблагодарила за оказанную услугу по установлению дипломатических отношений с султаном. И только потом сообщила, что на обратном пути, находясь в Киеве, жена его выразила желание навестить деда.
— Я разрешила ей покинуть нас до декабря, — расплылась царица в мягкой улыбке. — Я не стану возражать, если ей захочется переждать зиму в Берходьском, но, разумеется, решать тут тебе, князь. — Вы очень добры к моей жене, ваше величество, — проговорил с поклоном Дмитриев, пряча глаза, чтобы не показать вспыхнувшую с новой силой ярость при мысли о том, что его опять оставили с носом. Складывалось ощущение, что все в каком-то заговоре против него. — Думаю, мне нелегко будет пережить расставание до окончания зимы.
— В таком случае тебе следует написать ей о своем решении, — более прохладно заметила Екатерина. — Полагаю, она не станет пренебрегать своими супружескими обязанностями.
— Надеюсь, — кисло откликнулся он.
— Благодарю тебя, князь, — совсем холодно взглянула на него Екатерина и углубилась в бумаги, лежащие на столе, давая понять, что аудиенция окончена.
Четыре месяца. Он ждал много лет удачного стечения обстоятельств. Еще четыре месяца погоды не сделают.
После отъезда Адама начали твориться странные вещи. Софи, обычно оживленная и постоянно рвущаяся на волю, стала молчаливой, замкнутой, углубленной в себя. Казалось, она полностью сосредоточена на той жизни, которая существовала внутри. Ее тело, словно почувствовав, что необходимость таиться от постороннего глаза исчезла, все больше раздавалось. На лице блуждала отрешенная улыбка, движения ее, не утратив изящности, стали размеренными; полная бодрости еще недавно походка обрела плавность.
Голицын отмечал ее рассеянность; когда он пытался заговорить с ней о выборе подходящей семьи для новорожденного, она смотрела непонимающе, словно он обращался к ней на чужом языке, и уходила от разговора. Это, по его мнению, не предвещало ничего хорошего, но князь надеялся на возвращение Адама, который как никто другой мог помочь ей пережить жестокую необходимость отказа от материнства.
Всю августовскую жару она просидела в саду, рядом с деловито шьющей Татьяной, лишь изредка отправляясь погулять к реке. Казалось, она полностью освободилась от всех страхов, от всех воспоминаний, равно как и от мыслей о будущем; в безмятежном ожидании она становилась все спокойнее и только круглела. Ее постоянно окружали женщины, успокаивающие своими рассказами о том, как все должно происходить, когда душа и тело самостоятельно готовятся к появлению на свет новой жизни.
Адам вернулся в Берхольское, как и собирался, в начале сентября. Был поздний вечер. Последние версты он проскакал вне себя от одолевавших его тревожных мыслей; беспокойство том, в каком состоянии он найдет Софи после нескольких недель отсутствия, немного отступившее на второй план за время тоездки, вновь охватило его. Образ Евы преследовал его. Ева, истекающая кровью; очень много крови, невероятно красной крови, которую невозможно остановить… Ее быстро сереющее лицо… Лужа крови под ней… За все годы службы ему не приходилось видеть, чтобы из одного человека могло вытечь так много крови.
Вдали, блестящая в лунном свете, показалась крыша усадьбы. Он пришпорил коня с леденящим душу ощущением, что впереди его ждет отчаяние и ужас. Страх перед неизвестным был настолько велик, что когда Григорий, неторопливо отпирающий засовы парадной двери, спокойно поздоровался с ним, Адам не поверил сообщению сторожа, что дома все живы и здоровы.
— Адам! Я услышал стук копыт и сразу подумал, что это ты. — Старик Голицын, в халате и ночном колпаке, спускался по лестнице. — Пойдем в библиотеку. Григорий принесет тебе поужинать. Уверен, что у Анны в буфете осталось что-нибудь вкусненькое. — Кивком головы пригласив его следовать за собой, он пошел вперед, шаркая по каменным плиткам пола.
— Софи?.. — Вся долго скрываемая тревога прорвалась в одном-единственном слове.
— Она в полном порядке, — заверил старый князь. — Должен признаться, я рад, что ты снова с нами. За последние недели дом стал напоминать родилку, а я чувствую себя здесь непрошеным гостем. — Он рассмеялся, но как-то невесело. — меня удивляет, что Софья не услышала твоего приезда. Впрочем, она сейчас рано ложится спать.
Войдя в библиотеку, князь первым делом взялся за графинчик и налил гостю водки.
— Это на нее не похоже, — заметил Адам, одним глотком осушив рюмку и тут же налив себе еще.
— Ты увидишь, как она изменилась, — улыбнулся Голицын. — Интересное положение все более решительно заявляет о себе, должен тебе сказать. Тирания плода, если хочешь.
— Она действительно хорошо себя чувствует? — недоверчиво переспросил Адам.
— Да, — кивнул князь, — но я, тем не менее, чего-то побаиваюсь. — Он уставился взглядом в решетку потухшего камина. Адам ждал продолжения с нарастающей тревогой. — Думаю, ей будет очень нелегко пережить разлуку с ребенком, — наконец высказал старик то, что у него наболело. — Если она не в силах будет заставить себя это сделать, придется ей с младенцем бежать от мести мужа.
— Бежать из России, — медленно проговорил Адам. — Когда-то я хотел, чтобы она так и сделала. Теперь не знаю, смогу ли сам это вынести. — Лицо исказилось гримасой страдальческой муки от осознания полной беспомощности. — Если я покину Россию, меня обвинят в государственной измене и дезертирстве. Вы понимаете, князь. Конфискация имений, мать в нищете, фамилия обесчещена. Как я могу так жестоко наказывать ни в чем не повинных людей?
— Конечно, не можешь, — твердо заявил Голицын. — Ни Софье, ни мне не придет в голову требовать от тебя подобного. Я просто хотел предупредить. Если никто не сможет убедить Софью, придется заняться этим тебе.
Открылась дверь. На пороге библиотеки появился Григорий с подносом, на котором стояли тарелки с копченой рыбой, ветчиной, солеными рыжиками и черным хлебом.
— Довольно ли, барин?
— Вполне, спасибо. Мне неловко вас задерживать, князь…
— Я с удовольствием посижу с тобой, если ты не против. — Старик бросил на него быстрый проницательный взгляд. — До тех пор, пока тебе не захочется остаться наедине со своими мыслями.
Адам вздохнул и покачал головой:
— На обратном пути из Варшавы я достаточно долго был наедине со своими мыслями. Меня мучили дурные предчувствия. — Подцепив на вилку ломтик осетрины, он продолжил: — Может, и до меня дошла тирания плода.
— Поешь, и тебе станет лучше, — отечески усмехнулся князь. — Совершенно естественно, что ты беспокоился в отлучке, но Софи здорова и полна сил. Татьяна — опытная повитуха. Все будет хорошо, уверяю тебя.
Через час Адам со свечой в руке поднялся в спальню в западном крыле дома. Легкий ветерок шевелил занавески распахнутого окна, наполняя комнату свежими запахами ночной степи. Прикрывая пламя рукой, он остановился у кровати. Софи спала на боку, подложив ладонь под щеку. Подрагивающий свет выхватил каштановые пряди, разметавшиеся по подушке, покойно сомкнутые густые полумесяцы ресниц… Какое счастье, подумал он; нахлынувшая любовь и нежность смыли последние страхи.
Быстро раздевшись, Адам задул свечу и нырнул под стеганое одеяло. Ощутив тепло ее тела, он вытянулся в полном блаженстве. Сквозь неплотно сдвинутые занавески в комнату лился прозрачный лунный свет.
— Адам, — еле слышным голосом произнесла она. — Я сплю или это действительно ты?
— Действительно я, милая. — Он привлек ее к себе, обнимая обеими руками. — Ты правда видела меня во сне?
— Каждую ночь, — ответила она, ощупывая его, словно желая удостовериться, что все это не во сне. — Я так без тебя скучала!
— Ты ужасно растолстела, — шутливо упрекнул ее Адам, осторожно поглаживая живот. Вдруг рука дернулась. — Он меня ударил! — со смехом сообщил он.
— Меня он бьет постоянно, — пожаловалась в ответ Софья. — Ты не собираешься меня поцеловать?
— Мечтаю об этом, — веско проронил он. — Хочу понять, как лучше перебраться через такую гору.
— Давай я тебе помогу! — Приподнявшись на локтях, она склонилась над ним и со смехом прижалась губами к его губам. — Вот видишь, очень просто.
— Понятно, — усмехнулся он и запустил ладонь в густую каштановую гриву, чтобы ощутить ее всю как можно полнее.
— Я хочу тебя, — заявила Софи, облизывая языком его губы. — Или ты слишком устал с дороги? Хм, нет, кажется, не слишком.
— Ничуть!
Осторожно повернув се на бок спиной к себе, он поднял подол ночной сорочки и прижался к ней всем телом. Рука его мягко оглаживала живот. Софи плавно уносилась в зеленеющую долину наслаждения. Они проспали до рассвета в таком положении, пока первый ликующий крик петуха не разбудил их и Софья, с шаловливым блеском в глазах и вернувшейся былой неутомимостью, не потребовала повторения.
К превеликому облегчению старика Голицына, возвращение Адама положило конец ее отрешенности. Он очень боялся, что чрезмерное вслушивание в себя способно только укрепить се в намерении отказаться от единственно приемлемого решения после рождения ребенка. Адам положил конец се затворничеству. Он гулял с ней, беседовал, водил на рыбную ловлю, играл в карты в саду под осенним солнцем, строго наказывая за мошенничество, которое ей все равно не удавалось, и терпеливо ждал, когда она сама заговорит о будущем их ребенка. Но она упорно отмалчивалась. Каждый раз, когда приготовленные слова должны были слететь с его языка, Адам терял дар речи, видя, как она счастлива в своей беременности, и вспоминал, что для благополучных родов прежде всего требуется покой. Ругая себя за малодушие, он тем не менее не мог решиться нарушить этот покой и оставлял все как есть.
Глава 19
В зелени и золоте ранней осени наступил день именин Софьи. С самого утра она волновалась, как всегда; этот день по традиции целиком посвящался ей. В прошлом году он прошел почти незаметно. Князь Дмитриев был не в настроении баловать свою жену. Но теперь ее окружали люди, которые видели своей единственной целью достойно отметить праздник в честь Софьи Алексеевны.
По обычаю, берущему начало из раннего детства, день объявлялся выходным; все обитатели поместья и прилегающих деревень приглашались на праздник. Они приедут засвидетельствовать свое почтение имениннице, заполнят прихожую, многие принесут свои маленькие подарки. Софья спустится вниз, чтобы поблагодарить их. Потом начнется пир, для которого обычно отводился большой просторный амбар; столы выставлялись и на улице перед ним. С самого утра пиво и водка будут литься рекой до тех пор, пока не свалится с ног последний гуляка. Кабаны, молочные поросята, козлятина, говядина, целый баран будут зажарены над огнем. Анна, а вместе с ней все женщины усадьбы собьются с ног, готовя в течение нескольких дней разнообразные деликатесы, желе и пирожные, не говоря уж о закусках и соленьях, которые в конце концов будут выставлены на огромные, прогибающиеся под тяжестью снеди столы.
— В твоем сопровождении? Неужели?
Он расплылся в улыбке, и только теперь она заметила то, на что до сих пор не обращала внимания. Его буквально распирало от какой-то новости. Он явно был чем-то очень доволен.
— Я отправляюсь с дипломатической миссией в Варшаву, — сообщил Адам. — Причем немедленно.
— А Берхольское не такой уж большой крюк по дороге, — счастливо рассмеялась она.
— Больше того, в ходе этой миссии мне разрешено заниматься любыми важными делами, в том числе и семейными, не терпящими отлагательства, когда бы они ни возникли. А вернуться в полк я должен лишь в начале следующего года.
— О, значит, ты сможешь быть со мной! — Софи бросилась ему на шею, только сейчас осознав, до чего же на самом деле ее страшила предстоящая разлука.
— Да, милая, я буду с тобой, — нежно провел он ладонью по се волосам и щеке, словно с самого начала знал, какое это имеет для нее значение. На самом деле так оно и было, поскольку Адам сам невыразимо страдал при мысли о том, что не сможет оказаться с ней рядом при рождении ребенка. — Я поеду с тобой в Берхольское, оставлю тебя там, потом съезжу в Варшаву и вернусь к твоим именинам.
Именины ее, день святой Софьи, — семнадцатого сентября. После его возвращения останется еще так много времени! Слезы непроизвольно навернулись на глаза и покатились по щекам.
— Я даже не могу описать, как я счастлива! — провела она его ладонью по своей мокрой щеке.
— И не старайся, любовь моя, — негромко ответил он. — Потому что я это очень хорошо чувствую по себе.
Пережив мгновение совместного блаженства, Софи заговорила другим тоном:
— Кстати, об этой лошади, Адам…
— Степенная, с широкой спиной и медлительная, — твердо повторил он. — И мы поедем с одной ночевкой по дороге.
— Тиран! — Глаза ее радостно блеснули. — И мы сможем переночевать на той самой почтовой станции, где ты так бессовестно приставал к невинной девушке, да?
— К лихой наезднице, меткому стрелку, казачке с диким норовом, — безжалостно опроверг он ее слова, переводя разговор на шутливый, легкомысленный лад, поскольку чувствовал необходимость каким-то образом снять внутреннее напряжение, охватившее их обоих. В этом напряжении нет ничего хорошего.
Радостное настроение Софи несколько сникло, после того как она увидела лошадь, приготовленную для нес Адамом. Описал он ее на удивление точно.
— Нет, — заявила она не раздумывая. — На этом я не поеду, Адам! Это нельзя назвать лошадью. Это принадлежит к какому-то другому роду-племени.
— Зато очень удобна для езды. — Адам был неумолим. — Может, не очень мила, но надежна.
— Надежна! — презрительно фыркнула Софья. — Как скала!
— И тем не менее, милая, ты поедешь на ней и ни на какой другой.
— Я сгорю со стыда! Только представь, что скажет Борис Михайлов, когда…
— Когда он узнает о твоем положении, он одобрит мой выбор. Позволь, я помогу тебе.
По счастью, было раннее утро, и невольными свидетелями этой перебранки в конюшне были только слуги.
— Не понимаю, почему из-за дорожного происшествия с твоей женой ты теперь думаешь, что все беременные рискуют, подходя к лошади, — неожиданно для самой себя выпалила Софья.
Адам оцепенел. Земля, казалось, на мгновение прекратила свое вращение вокруг Солнца.
— Что ты сказала?
— Прости меня, пожалуйста, — заставила она себя взглянуть ему в глаза. — Это как-то нечаянно вырвалось. Я не хотела.
— Мне казалось, — холодно передернул он плечами, — ты немного умнее, чтобы обращать внимание на болтовню молодой Олениной и ей подобных.
Софи ощутила смешанное чувство вины, раскаяния и смущения, а в следующее мгновение рассердилась на себя за это. Она не сделала ничего неприличного, не сказала ничего такого, чего можно стыдиться.
— Ты сам говорил, что Ева погибла в результате несчастного случая, — заметила она, подбирая поводья своей смирной кобылы. — И я действительно слышала разговор, что это случилось в дороге.
— И ты слышала, разумеется, что она в этот момент была беременна. — Голос его прозвучал слишком резко для нежного раннего солнечного утра. — Допускаю, что ты даже слышала, что это мог быть не мой ребенок.
Здесь, на залитом солнцем конном дворе, ощущая, как под сердцем шевелится ее собственный ребенок, ребенок от Адама, слышать такое было особенно невыносимо. Невыносимо было слышать боль, которую он пытался спрятать под нарочито холодным, бесстрастным и презрительным тоном. Его презрение, как она могла догадаться, было направлено прежде всего на себя, и от этого становилось еще более тяжко. Софи пыталась найти какие-нибудь слова, чтобы вернуть его в прежнее расположение духа, но ничего не приходило на ум. Если, глядя на неё, он думает только о том, что беременность — лишь следствие очередной супружеской неверности, что ж, так тому и быть; пусть каждый рисует себе ту картину, которую считает истинной, и хранит ее при себе.
Молча она вставила ногу в стремя и почти с прежней своей легкостью вспрыгнула в седло. Адам также молча оседлал свою лошадь. Оба двинулись к воротам, где их поджидало сопровождение из шести вооруженных всадников, представляющих собой персональную свиту Адама.
Спустя десять минут Адам самым обычным тоном обратился к Софье, предлагая взглянуть на коршуна, парящего в небесной голубизне. Его широко распростертые крылья слегка подрагивали в воздушных потоках. Вдруг он сложил крылья и камнем ринулся вниз, углядев в высокой траве свою жертву — само воплощение быстрого, неотвратимого, совершенного до мельчайших деталей, до последнего перышка орудия смерти.
— Я могу любоваться ими бесконечно, — улыбнулась Софи.
— Я знаю, — откликнулся Адам и потянулся, чтобы поцеловать ее в щечку. Потом миролюбиво добавил: — Если бы ты сейчас сидела на Хане, мне бы такого ни за что не сделать. Так что не все так мрачно.
Вот и поговорили, подумала Софья. Поговорили. Ну что ж, мысленно пожала она плечами. У них достаточно проблем и без того, чтобы копаться в прошлом, с которым он хотел бы покончить навсегда.
Ночь они провели на той же почтовой станции; они ужинали таким же, по мнению Софьи, тушеным цыпленком, пили клюквенную наливку, потом пошли гулять под звездным небом, вспоминая тот первый поцелуй, с которого началась их новая жизнь, полная радостей и тревог, страхов и несбывшихся надежд,
В середине следующего дня показались красные черепичные крыши Берхольского.
— Борис Михайлов научил меня ездить верхом, когда я еще и ходить толком не умела, — говорила Софья, неловко поерзывая в седле. — Пожалуй, дальше я пойду пешком. Мне просто стыдно, Адам!
— Ну, это уж слишком, — возразил он. — Лошадь твоя не имеет никакого значения. Гораздо важнее то, что ты сидишь на ней как на своем великолепном жеребце. На это и обратит внимание Борис.
Князь Голицын наслаждался свежим воздухом в розовом саду, когда запыхавшийся дворовый прибежал сообщить, что по тополиной аллее приближаются всадники. От радостного предчувствия у старого князя появилась легкая дрожь в Руках. Вне всякого сомнения, это должна быть Софи.
Он знал, что императорский караван на обратном пути из Крыма в Санкт-Петербург остановился в Киеве для небольшой передышки. Князь, насколько позволяли скрученные ревматизмом ноги, поторопился к парадному входу.
— О Господи, это ты, ma petite! — воскликнул он, увидев, как кавалькада втягивается через ворота на усыпанную гравием дорожку перед домом. — На чем это ты едешь?
— Ну вот, я же говорила тебе, Адам! — чуть ли не со слезами в голосе негромко и обиженно бросила Софи. — Grand-реге! Как я по тебе соскучилась! Как ты себя чувствуешь?
Спрыгнув со своей клячи, она подбежала к деду. Тот крепко обнял внучку и постоял так некоторое время, чувствуя, что с ней произошли какие-то изменения. Потом отстранился и пристально окинул ее цепким взглядом.
— Вполне хорошо, Софи. А ты?
— Прекрасно! — воскликнула она. — Прекрасно, если не считать глубокой душевной раны, которую причинила мне езда на этой уродине.
— Рад видеть вас в добром здравии, князь, — проговорил Адам, подходя к Голицыну. Мужчины крепко пожали друг другу руки.
— И я рад тебя видеть, Адам. — Они обменялись улыбками, которые были красноречивее многих слов.
— А вот и Борис! — подхватив подол платья, Софи побежала навстречу приближающемуся богатырю. — Что с Ханом? Я жду не дождусь, когда…
— Софья Алексеевна! — резко одернул ее Адам. — Даже не мечтайте об этом!
— Глупости! — взволнованно крикнула она. — Хан мягок и нежен, как ягненок. Правда, Борис?
Почесывая бороду, мужик оглядел Софью. Ничто не могло укрыться от его пристального, всеведущего взгляда.
— У Хана много достоинств, княгиня, — веско заявил он. — Но этого у него нет.
Лицо Софи смешно вытянулось.
— Я так на тебя надеялась, Борис…
Мужик сдержанно усмехнулся и подошел поздороваться с Адамом. Крепко пожав протянутую руку, он произнес торжественно:
— Глазам моим приятно видеть вас вновь, граф!
— Моим тоже, Борис.
— Ну, пойдемте же в дом! — пригласил Голицын. — Полагаю, ты не откажешься от стаканчика по случаю приезда, Адам?
Софи только собралась заявить, что по такому случаю и она была бы не прочь присоединиться к ним, но в это время от порога послышался радостный крик, и Татьяна, путаясь в длинных пестрых ситцевых юбках, бросилась к ней навстречу.
— Софья Алексеевна, Господи Боже мой! Дайте же взглянуть на вас! — Расцеловав ее в обе щеки, верная нянька отстранилась и принялась разглядывать свое дитятко. Потом утвердительно кивнула головой. — Сейчас для вас родной дом — самое лучшее место. Хватит вам бродяжничать! Пойдемте наверх. Я приготовлю вам ванну с дороги. Небось, скакали весь день, будто я вас не знаю.
— Я совсем не устала, Таня! — Но протестовать было бесполезно. Татьяна увлекла ее за собой в дом.
— Теперь она в надежных руках, — хмыкнул Голицын, наблюдавший за этой сценой. Потом обернулся к Адаму и коротко бросил: — Когда?
— В октябре.
— Дмитриев?
— Представления не имеет.
— Ты уверен?
— Уверен.
— Ну что ж, пора пропустить стаканчик-другой, заодно расскажешь мне все подробности, не так ли? Пока она под этой крышей, хочу, чтобы она ни о чем не беспокоилась, кроме того, что ей необходимо. Спокойная беременность — залог легких родов, это тебе любая женщина скажет. — Глубокомысленно изъяснившись, князь Голицын увлек гостя в библиотеку и плотно притворил за собой дверь.
После такой поддержки Адам почувствовал себя значительно легче. В этом доме Софи не дадут в обиду, ее будут холить и лелеять; он может спокойно оставить ее без лишних опасений на время поездки в Варшаву. Когда вернется, до родов еще останется много времени, А что будет потом… Что ж, чему быть, того не миновать.
Он уехал через два дня. Софи проводила его верхом до границы родового поместья.
— Да поможет тебе Бог, — пожелала она ему на прощание. — Все будет хорошо. Возвращайся скорее.
— Жди меня к именинам, — напомнил Адам, касаясь ее руки. — И еще, Софи… — Легкая улыбка тронула его губы. — Обещай, что будешь вести себя так, как советуют знающие люди.
— Теперь у меня небогатый выбор, — откликнулась она, улыбнувшись в ответ. — Татьяна охраняет меня, как волчица своего единственного волчонка. — Долгим взглядом она посмотрела в серые глаза, словно пытаясь проникнуть в душу, и наконец мягко вымолвила: — Ну, с Богом. В путь! А то мы так можем прощаться до бесконечности.
Он прикоснулся рукой к губам, послав ей воздушный поцелуй, и легким галопом поскакал по извилистому широкому белому тракту, теряющемуся в бескрайней степи.
Князь Павел Дмитриев покинул Высокую Порту и по-восточному гостеприимного султана в июне. Он имел предписание направляться прямиком в Санкт-Петербург, где в июле ожидали прибытия императрицы. На время августовской жары двор будет распущен; все разъедутся по своим загородным домам на берегу Финского залива. Павел Дмитриев тоже собирался в деревню, в свое поместье под Калугой. Проезжая по Крыму, по бескрайним степям, залитым летним солнцем, он предавался приятным размышлениям. Своим пребыванием при дворе Османской империй он остался весьма доволен, а особенно доволен обществом нескольких молодых турчанок, которых ему выделил султан на время визита в духе все того же восточного гостеприимства и в знак особого уважения.
Со всем энтузиазмом увлеченного исследователя Дмитриев посвятил себя изучению всего, что касалось образа жизни турков, и нашел его исключительно близким собственным представлениям. Нравы и обычаи, преобладающие в Османской империи, во всем за исключением религии удивительным образом совпадали с нравами, господствующими среди русской помещичьей знати. Разумеется, в России было запрещено многоженство, но многие русские помещики тем не менее имели собственные гаремы из числа крепостных крестьянок. Мусульмане распространили свои семейно-бытовые принципы даже на правительство. Для них считалось недопустимым, чтобы женщина имела хоть какую-то власть. Только в пределах гарема ее власть могла распространяться исключительно на женщин и зависела от того, насколько она удовлетворяет своего господина.
Россия не была столь последовательна в таком отношении к женщине. Если в кругу семьи власть мужчины оставалась непоколебимой, то женщины, столь же беспощадные в борьбе за эту власть, как и мужчины, в политической истории страны были не редкостью. Павел Дмитриев, которого никто не мог бы упрекнуть за малейшую критику в адрес государыни и которому в голову не пришло бы осмелиться не подчиниться ее воле, предпочитал относиться к присутствию женщины на российском троне как к недоразумению, которое должно разрешиться само собой со смертью правительницы и переходом власти к ее сыну.
Со всей четкостью перед ним предстал образ бесплодной жены, от мыслей о которой он никогда не мог избавиться. Вслед за этим с холодной мстительностью он подумал, что уже недалек тот день, когда он сможет приступить к исполнению своего намерения примерно наказать ее за все равнодушие, за непокорность, за то, что она не дает осуществиться его сладким мечтам о мести Голицыным. Но теперь он отомстит ей за все. В уединении калужского поместья, вдали от сердобольного ока государыни, он научит Софью Алексеевну всему, что усвоил в Высокой Порте.
По прибытии в Петербург Дмитриев незамедлительно направился в Зимний дворец. Императорский вояж закончился совсем недавно; теперь двор готовился перебираться на август в летнюю резиденцию — в Царское Село. Все ощущали тоскливое опустошение после возвращения на грешную землю из волшебной сказки; иллюзорный мир канул в прошлое.
Екатерина приветливо встретила своего генерала, сердечно поблагодарила за оказанную услугу по установлению дипломатических отношений с султаном. И только потом сообщила, что на обратном пути, находясь в Киеве, жена его выразила желание навестить деда.
— Я разрешила ей покинуть нас до декабря, — расплылась царица в мягкой улыбке. — Я не стану возражать, если ей захочется переждать зиму в Берходьском, но, разумеется, решать тут тебе, князь. — Вы очень добры к моей жене, ваше величество, — проговорил с поклоном Дмитриев, пряча глаза, чтобы не показать вспыхнувшую с новой силой ярость при мысли о том, что его опять оставили с носом. Складывалось ощущение, что все в каком-то заговоре против него. — Думаю, мне нелегко будет пережить расставание до окончания зимы.
— В таком случае тебе следует написать ей о своем решении, — более прохладно заметила Екатерина. — Полагаю, она не станет пренебрегать своими супружескими обязанностями.
— Надеюсь, — кисло откликнулся он.
— Благодарю тебя, князь, — совсем холодно взглянула на него Екатерина и углубилась в бумаги, лежащие на столе, давая понять, что аудиенция окончена.
Четыре месяца. Он ждал много лет удачного стечения обстоятельств. Еще четыре месяца погоды не сделают.
После отъезда Адама начали твориться странные вещи. Софи, обычно оживленная и постоянно рвущаяся на волю, стала молчаливой, замкнутой, углубленной в себя. Казалось, она полностью сосредоточена на той жизни, которая существовала внутри. Ее тело, словно почувствовав, что необходимость таиться от постороннего глаза исчезла, все больше раздавалось. На лице блуждала отрешенная улыбка, движения ее, не утратив изящности, стали размеренными; полная бодрости еще недавно походка обрела плавность.
Голицын отмечал ее рассеянность; когда он пытался заговорить с ней о выборе подходящей семьи для новорожденного, она смотрела непонимающе, словно он обращался к ней на чужом языке, и уходила от разговора. Это, по его мнению, не предвещало ничего хорошего, но князь надеялся на возвращение Адама, который как никто другой мог помочь ей пережить жестокую необходимость отказа от материнства.
Всю августовскую жару она просидела в саду, рядом с деловито шьющей Татьяной, лишь изредка отправляясь погулять к реке. Казалось, она полностью освободилась от всех страхов, от всех воспоминаний, равно как и от мыслей о будущем; в безмятежном ожидании она становилась все спокойнее и только круглела. Ее постоянно окружали женщины, успокаивающие своими рассказами о том, как все должно происходить, когда душа и тело самостоятельно готовятся к появлению на свет новой жизни.
Адам вернулся в Берхольское, как и собирался, в начале сентября. Был поздний вечер. Последние версты он проскакал вне себя от одолевавших его тревожных мыслей; беспокойство том, в каком состоянии он найдет Софи после нескольких недель отсутствия, немного отступившее на второй план за время тоездки, вновь охватило его. Образ Евы преследовал его. Ева, истекающая кровью; очень много крови, невероятно красной крови, которую невозможно остановить… Ее быстро сереющее лицо… Лужа крови под ней… За все годы службы ему не приходилось видеть, чтобы из одного человека могло вытечь так много крови.
Вдали, блестящая в лунном свете, показалась крыша усадьбы. Он пришпорил коня с леденящим душу ощущением, что впереди его ждет отчаяние и ужас. Страх перед неизвестным был настолько велик, что когда Григорий, неторопливо отпирающий засовы парадной двери, спокойно поздоровался с ним, Адам не поверил сообщению сторожа, что дома все живы и здоровы.
— Адам! Я услышал стук копыт и сразу подумал, что это ты. — Старик Голицын, в халате и ночном колпаке, спускался по лестнице. — Пойдем в библиотеку. Григорий принесет тебе поужинать. Уверен, что у Анны в буфете осталось что-нибудь вкусненькое. — Кивком головы пригласив его следовать за собой, он пошел вперед, шаркая по каменным плиткам пола.
— Софи?.. — Вся долго скрываемая тревога прорвалась в одном-единственном слове.
— Она в полном порядке, — заверил старый князь. — Должен признаться, я рад, что ты снова с нами. За последние недели дом стал напоминать родилку, а я чувствую себя здесь непрошеным гостем. — Он рассмеялся, но как-то невесело. — меня удивляет, что Софья не услышала твоего приезда. Впрочем, она сейчас рано ложится спать.
Войдя в библиотеку, князь первым делом взялся за графинчик и налил гостю водки.
— Это на нее не похоже, — заметил Адам, одним глотком осушив рюмку и тут же налив себе еще.
— Ты увидишь, как она изменилась, — улыбнулся Голицын. — Интересное положение все более решительно заявляет о себе, должен тебе сказать. Тирания плода, если хочешь.
— Она действительно хорошо себя чувствует? — недоверчиво переспросил Адам.
— Да, — кивнул князь, — но я, тем не менее, чего-то побаиваюсь. — Он уставился взглядом в решетку потухшего камина. Адам ждал продолжения с нарастающей тревогой. — Думаю, ей будет очень нелегко пережить разлуку с ребенком, — наконец высказал старик то, что у него наболело. — Если она не в силах будет заставить себя это сделать, придется ей с младенцем бежать от мести мужа.
— Бежать из России, — медленно проговорил Адам. — Когда-то я хотел, чтобы она так и сделала. Теперь не знаю, смогу ли сам это вынести. — Лицо исказилось гримасой страдальческой муки от осознания полной беспомощности. — Если я покину Россию, меня обвинят в государственной измене и дезертирстве. Вы понимаете, князь. Конфискация имений, мать в нищете, фамилия обесчещена. Как я могу так жестоко наказывать ни в чем не повинных людей?
— Конечно, не можешь, — твердо заявил Голицын. — Ни Софье, ни мне не придет в голову требовать от тебя подобного. Я просто хотел предупредить. Если никто не сможет убедить Софью, придется заняться этим тебе.
Открылась дверь. На пороге библиотеки появился Григорий с подносом, на котором стояли тарелки с копченой рыбой, ветчиной, солеными рыжиками и черным хлебом.
— Довольно ли, барин?
— Вполне, спасибо. Мне неловко вас задерживать, князь…
— Я с удовольствием посижу с тобой, если ты не против. — Старик бросил на него быстрый проницательный взгляд. — До тех пор, пока тебе не захочется остаться наедине со своими мыслями.
Адам вздохнул и покачал головой:
— На обратном пути из Варшавы я достаточно долго был наедине со своими мыслями. Меня мучили дурные предчувствия. — Подцепив на вилку ломтик осетрины, он продолжил: — Может, и до меня дошла тирания плода.
— Поешь, и тебе станет лучше, — отечески усмехнулся князь. — Совершенно естественно, что ты беспокоился в отлучке, но Софи здорова и полна сил. Татьяна — опытная повитуха. Все будет хорошо, уверяю тебя.
Через час Адам со свечой в руке поднялся в спальню в западном крыле дома. Легкий ветерок шевелил занавески распахнутого окна, наполняя комнату свежими запахами ночной степи. Прикрывая пламя рукой, он остановился у кровати. Софи спала на боку, подложив ладонь под щеку. Подрагивающий свет выхватил каштановые пряди, разметавшиеся по подушке, покойно сомкнутые густые полумесяцы ресниц… Какое счастье, подумал он; нахлынувшая любовь и нежность смыли последние страхи.
Быстро раздевшись, Адам задул свечу и нырнул под стеганое одеяло. Ощутив тепло ее тела, он вытянулся в полном блаженстве. Сквозь неплотно сдвинутые занавески в комнату лился прозрачный лунный свет.
— Адам, — еле слышным голосом произнесла она. — Я сплю или это действительно ты?
— Действительно я, милая. — Он привлек ее к себе, обнимая обеими руками. — Ты правда видела меня во сне?
— Каждую ночь, — ответила она, ощупывая его, словно желая удостовериться, что все это не во сне. — Я так без тебя скучала!
— Ты ужасно растолстела, — шутливо упрекнул ее Адам, осторожно поглаживая живот. Вдруг рука дернулась. — Он меня ударил! — со смехом сообщил он.
— Меня он бьет постоянно, — пожаловалась в ответ Софья. — Ты не собираешься меня поцеловать?
— Мечтаю об этом, — веско проронил он. — Хочу понять, как лучше перебраться через такую гору.
— Давай я тебе помогу! — Приподнявшись на локтях, она склонилась над ним и со смехом прижалась губами к его губам. — Вот видишь, очень просто.
— Понятно, — усмехнулся он и запустил ладонь в густую каштановую гриву, чтобы ощутить ее всю как можно полнее.
— Я хочу тебя, — заявила Софи, облизывая языком его губы. — Или ты слишком устал с дороги? Хм, нет, кажется, не слишком.
— Ничуть!
Осторожно повернув се на бок спиной к себе, он поднял подол ночной сорочки и прижался к ней всем телом. Рука его мягко оглаживала живот. Софи плавно уносилась в зеленеющую долину наслаждения. Они проспали до рассвета в таком положении, пока первый ликующий крик петуха не разбудил их и Софья, с шаловливым блеском в глазах и вернувшейся былой неутомимостью, не потребовала повторения.
К превеликому облегчению старика Голицына, возвращение Адама положило конец ее отрешенности. Он очень боялся, что чрезмерное вслушивание в себя способно только укрепить се в намерении отказаться от единственно приемлемого решения после рождения ребенка. Адам положил конец се затворничеству. Он гулял с ней, беседовал, водил на рыбную ловлю, играл в карты в саду под осенним солнцем, строго наказывая за мошенничество, которое ей все равно не удавалось, и терпеливо ждал, когда она сама заговорит о будущем их ребенка. Но она упорно отмалчивалась. Каждый раз, когда приготовленные слова должны были слететь с его языка, Адам терял дар речи, видя, как она счастлива в своей беременности, и вспоминал, что для благополучных родов прежде всего требуется покой. Ругая себя за малодушие, он тем не менее не мог решиться нарушить этот покой и оставлял все как есть.
Глава 19
В зелени и золоте ранней осени наступил день именин Софьи. С самого утра она волновалась, как всегда; этот день по традиции целиком посвящался ей. В прошлом году он прошел почти незаметно. Князь Дмитриев был не в настроении баловать свою жену. Но теперь ее окружали люди, которые видели своей единственной целью достойно отметить праздник в честь Софьи Алексеевны.
По обычаю, берущему начало из раннего детства, день объявлялся выходным; все обитатели поместья и прилегающих деревень приглашались на праздник. Они приедут засвидетельствовать свое почтение имениннице, заполнят прихожую, многие принесут свои маленькие подарки. Софья спустится вниз, чтобы поблагодарить их. Потом начнется пир, для которого обычно отводился большой просторный амбар; столы выставлялись и на улице перед ним. С самого утра пиво и водка будут литься рекой до тех пор, пока не свалится с ног последний гуляка. Кабаны, молочные поросята, козлятина, говядина, целый баран будут зажарены над огнем. Анна, а вместе с ней все женщины усадьбы собьются с ног, готовя в течение нескольких дней разнообразные деликатесы, желе и пирожные, не говоря уж о закусках и соленьях, которые в конце концов будут выставлены на огромные, прогибающиеся под тяжестью снеди столы.