Страница:
Он показал лапой на большую гранитную стелу высотой в две машины, поставленные вертикально друг на друга. Памятник изображал открытую книгу. С левой стороны был высечен входящий в страницу человек, прямо поверх него по странице шел текст, а справа виднелись ряды фамилий. Каменщик с резцом и молотком осторожно высекал очередную фамилию. При нашем появлении он чуть приподнял шляпу и вернулся к работе.
– Погибшие или пропавшие без вести во время исполнения служебных обязанностей оперативники прозоресурса, – объяснил Кот, усевшись на монументе. – Мы зовем его Буджуммориалом.
Я ткнула пальцем в имя на гранитной странице.
– Эмброуз Бирс[16] был агентом беллетриции?
– Одним из лучших. Добрый, милый Эмброуз! Блестящий писатель, но слишком уж импульсивен. Был. Он в одиночку (!) направился в «Литературную жизнь Каквас Тама» – рассказ По, где вроде бы нет никаких ужасов.
Кот вздохнул, затем продолжил.
– Он пытался найти черный ход в стихотворения По. Как известно, из «Каквас Тама» можно попасть в «Черного кота» сквозь не совсем понятный глагол в третьем абзаце, а из «Черного кота» в «Падение дома Ашеров» путем простой уловки – взять лошадь в Никейских конюшнях. Оттуда Бирс надеялся попасть в поэзию через стихотворение, цитируемое в «Ашерах», – «Обитель привидений», чтобы как с трамплина прыгнуть оттуда в остальные стихи По.
– И что случилось?
– Больше мы о нем не слышали. За ним последовали двое его коллег-книгошественников. Один задохнулся, а другой, бедный Ахав, сошел с ума. Ему все казалось, будто его преследует белый кит. Мы думаем, Эмброуз замурован вместе с бочонком амонтильядо или похоронен заживо либо его постигла какая-то иная печальная участь. Тогда-то и приняли решение закрыть По для посещений.
– Значит, Антуан де Сент-Экзюпери тоже погиб на задании?
– Вовсе нет. Он не вернулся из разведывательного полета.
– Трагично.
– Конечно, – ответил Кот. – Он задолжал мне сорок франков и обещал научить играть Дебюсси на рояле, жонглируя апельсинами.
– Жонглируя апельсинами?
– Ну да. Ладно. Мне пора. Мисс Хэвишем все вам объяснит. Вот через эти двери вы попадете в библиотеку, там на лифте доедете до пятого этажа, первый поворот направо. Книгу найдете где-то через сто ярдов слева. «Большие надежды» в зеленом переплете, так что трудностей возникнуть не должно.
– Спасибо.
– О, не за что, – сказал Кот, махнул лапой и очень медленно стал таять, начиная с кончика хвоста.
Он успел еще попросить меня захватить в следующий раз кошачий корм с запахом тунца, и я осталась наедине с гранитным Буджуммориалом. Под высоким потолком библиотечного зала негромко постукивал молоток.
По мраморной лестнице я вернулась в Библиотеку, поднялась на одном из кованых лифтов и пошла по коридору, пока не набрела на полки с романами Диккенса. Здесь имелось двадцать девять различных изданий «Больших надежд» – от ранних набросков до последних версий, исправленных самим автором. Я взяла самый новый том, открыла его на первой главе и услышала тихий шелест деревьев на ветру. Перевернула несколько листов – звук менялся от сцены к сцене, от страницы к странице. Найдя первое упоминание о мисс Хэвишем, я выбрала подходящее место и прочла текст вслух, изо всех сил желая, чтобы слова ожили. И они ожили.
Глава 17
– Когда же тебе опять прийти? – сказала мисс Хэвишем. – Сейчас подумаю.
– Сегодня среда, мэм… – начал было Пип, но пожилая дама жестом велела ему замолчать.
– Нет, нет! Я знать не знаю дней недели, знать не знаю времен года. Приходи опять через шесть дней.
– Да, мэм.
Мисс Хэвишем глубоко вздохнула и обратилась к девушке, которая все это время сердито смотрела на Пипа и, похоже, втайне посмеивалась над беднягой, которому в этой странной обстановке было явно не по себе.
– Эстелла, сведи его вниз. Покорми его, и пусть побродит там, оглядится. Ступай, Пип.[17]
Они вышли из темной комнаты, а я наблюдала, как мисс Хэвишем рассеянно смотрит на пол, затем переводит взгляд на набитый пожелтевшей одеждой полупустой сундук, который когда-то собиралась взять в свадебное путешествие. Она сняла фату, провела по седеющим волосам рукой и сбросила туфли. Затем огляделась, проверила, заперта ли дверь, и открыла бюро, в котором, насколько мне удалось разглядеть, хранились не сувениры, напоминавшие хозяйке о горестном прошлом, а безделушки, которые, возможно, скрашивали ее унылое существование. Среди них я заметила маленький переносной приемничек «Сони», пачку «Нэшнл джиогрэфик», несколько романов Дафны Фаркитт и биту с мячиком на резинке. Старая дама порылась еще немного, выудила пару кроссовок и со вздохом облегчения надела. Она уже собралась было завязать шнурки, и тут я, переступив с ноги на ногу, стукнулась о маленький столик. Хэвишем, чувства которой обострились от долгого заточения, вскинула глаза, легко различив мой силуэт во мраке.
– Кто здесь? – резко спросила она. – Эстелла, ты?
Прятаться явно не стоило, и потому я вышла из тени. Она окинула меня критическим взглядом с головы до ног.
– Как тебя зовут, дитя? – сурово вопросила она.
– Четверг Нонетот, мэм.
– А! Малышка Нонетот. Долгонько же ты искала сюда дорогу.
– Мне очень жаль…
– Никогда ни о чем не жалей, девочка. Пустая трата времени, уж поверь мне. Вот если бы ты и вправду постаралась попасть в беллетрицию после того, как миссис Накадзима показала тебе это в Хэворте… нет, что об этом говорить, пустое.
– Я и понятия не имела!..
– Я редко беру стажеров, – продолжала она, совершенно не обращая на меня внимания, – но они собирались отдать тебя Червонной Даме, она же Красная Королева. А мы с Красной Королевой не ладим. Надеюсь, ты уже об этом слышала?
– Нет, я…
– Она либо полнейшую чушь несет, либо ерунду мелет. Миссис Накадзима очень рекомендовала тебя, но ей и прежде доводилось ошибаться, так что поостерегись: один самовольный поступок, и я вышибу тебя из беллетриции в мгновение ока. Умеешь завязывать шнурки?
Вот я и завязала мисс Хэвишем шнурки – в Сатис-Хаусе, в пыли, во мраке и плесени, среди горестных напоминаний о ее несостоявшейся свадьбе. Отказать ей было бы невежливо, да мне это и не составило труда. Если Хэвишем согласилась быть моей наставницей, я сделаю все, что она от меня потребует – в пределах разумного. Ведь без ее помощи мне, как ни крути, в «Ворона» не попасть.
– Есть три простых правила, которые ты должна усвоить, если хочешь остаться при мне, – продолжала мисс Хэвишем непререкаемым тоном. – Правило первое: делай в точности то, что я тебе говорю. Правило второе: не смей меня жалеть. Я не хочу, чтобы мне кто-нибудь хоть чем-нибудь помогал. Как мне себя вести и как поступать с другими – мое дело, и только мое. Поняла?
– А третье правило?
– Всему свое время. Я буду звать тебя Четверг, а ты можешь называть меня мисс Хэвишем, когда мы наедине. В присутствии посторонних обращайся ко мне «мэм». Я могу вызвать тебя в любой момент, и ты должна явиться тотчас же. Оправданием может служить только смерть, роды или концерт Вивальди. Ясно?
– Да, мисс Хэвишем.
Я встала, она быстро поднесла к моему лицу свечу и принялась внимательно меня рассматривать. Это дало и мне возможность как следует разглядеть ее: несмотря на бледность, глаза моей наставницы ярко сверкали, и она оказалась вовсе не так стара, как я думала. Ей бы хорошо питаться недельку-другую, погулять на свежем воздухе – и она была бы еще хоть куда. У меня язык чесался, так хотелось посоветовать ей сменить обстановку, но ее властность подавляла. Ощущение было такое, будто я в школе и впервые встречаюсь с новой строгой учительницей.
– Глаза умные, – бормотала Хэвишем. – Честные и решительные. Но самоуверенная до отвращения… Ты замужем?
– Да, – прошептала я. – То есть нет.
– Ну-ну! – сердито сказала Хэвишем. – Вопрос-то простой.
– Я была замужем, – ответила я.
– Он умер?
– Нет, – промямлила я. – То есть да.
– В другой раз задам вопрос посложнее, – пообещала Хэвишем. – На простые ты явно отвечать не умеешь. Ты уже встречалась со служащими беллетриции?
– Встречалась с мистером Ньюхеном и Чеширским Котом.
– От обоих никакого толку, – отрезала она. – В беллетриции все либо шарлатаны, либо идиоты. За вычетом Красной Королевы – она и то и другое сразу. Полагаю, сейчас мы отправимся в Норланд-парк и всех там и увидим.
– Норланд? К Джейн Остин? В дом Дэшвудов? В «Разум и чувство»?
Но Хэвишем была уже в пути. Она взяла мою руку, взглянула на часы и подхватила меня под локоть. Не успела я понять, что происходит, как мы перепрыгнули из Сатис-Хауса в библиотеку. Я еще не опомнилась от резкой смены обстановки, а мисс Хэвишем уже читала какую-то книгу, снятую с ближайшей полки. Еще один странный скачок, и мы оказались в чьей-то маленькой кухне.
– Что это было?
У меня голова шла кругом. Мне еще предстояло привыкнуть к мгновенному перемещению из одного текста в другой, но Хэвишем, в силу богатого опыта, проделывала подобные маневры не задумываясь.
– Это, – ответила моя наставница, – стандартные прыжки из книги в книгу. Если прыгаешь в одиночку, можно иногда и без библиотеки обойтись. Так даже лучше, потому, что от Котовой демагогии голова болеть начинает. Но сейчас со мной ты, и поэтому краткий визит в библиотеку, увы, обязателен. Сейчас мы находимся в предыстории кафкианского «Процесса». В соседнем зале слушается дело Йозефа К. Ты следующая.
– О, – откликнулась я. – И все?
Мисс Хэвишем пропустила мое саркастическое замечание мимо ушей, и, пожалуй, к лучшему, а я огляделась по сторонам. Посередине скудно обставленной комнаты помещалось корыто, а за следующей дверью, судя по шуму, проходил политический митинг. Из зала суда вышла женщина, поправила юбки и вернулась к стирке.
– Доброе утро, мисс Хэвишем, – вежливо поздоровалась она.
– Доброе утро, Эстер, – ответила мисс Хэвишем. – Я кое-что тебе принесла. – Она протянула женщине коробку печенья «Понтефракт» и спросила: – Мы не опоздали?
За дверью раздался взрыв хохота, быстро сменившийся возбужденным разговором.
– Сейчас закончат, – ответила прачка. – Ньюхен с Хопкинсом уже пришли. Не хотите присесть?
Мисс Хэвишем села, я осталась стоять.
– Надеюсь, Ньюхен понимает, что делает, – мрачно пробормотала она. – Следователь – темная лошадка.
Аплодисменты и смех внезапно стихли, и мы услышали, как поворачивается дверная ручка. За дверью кто-то громко произнес:
– Я всего лишь хотел указать вам, что сегодня вы, вероятно сами того не сознавая, лишили себя преимущества, которое в любом случае дает арестованному допрос.
Я испуганно посмотрела на Хэвишем, но она покачала головой, словно успокаивая.
– Вот мразь! – возопил другой голос, все еще из-за двери. – Ну и сидите с вашими допросами![18]
Дверь отворилась, и оттуда с побагровевшим от злости лицом выскочил молодой человек в темном костюме. Его просто трясло от ярости. Он умчался, а говоривший – я приняла его за следователя – печально покачал головой, и все собравшиеся в зале суда принялись обсуждать выходку Йозефа К.
Судья, маленький толстенький одышливый человечек, взглянул на меня и спросил:
– Четверг Н.?
– Да, сэр.
– Вы опоздали.
С этими словами он захлопнул дверь.
– Не беспокойся, – ласково сказала мисс Хэвишем. – Он всегда так говорит. Чтобы смутить и испугать.
– И ему это удалось. Вы войдете со мной?
Она покачала головой и положила руку мне на плечо.
– Ты читала «Процесс»?
Я кивнула.
– Тогда ты знаешь, чего ожидать. Удачи, дорогая моя.
Поблагодарив ее, я глубоко вздохнула, взялась за дверную ручку и с тяжелым сердцем шагнула внутрь.
Глава 18
– Это всего лишь формальное слушание, просто с целью установить наличие оснований для возбуждения дела. Если повезет, я добьюсь, чтобы слушание по вашему делу отложили, а потом рассмотрели в более благосклонном суде. На зрителей плюньте, это просто литературный прием для нагнетания паранойи, и к вашему процессу он не имеет никакого отношения. Мы будем отрицать все обвинения.
– Герр следователь, – произнес Ньюхен, как только мы подошли к подмосткам, – мое имя Острей Ньюхен, я защищаю Четверг Нонетот в деле «Беллетриция против Закона», номер сто сорок две тысячи восемьсот пятьдесят семь.
Следователь посмотрел на меня, потом на часы и сказал:
– Вам следовало явиться сюда час и пять минут назад.
Толпа возбужденно зашепталась. Ньюхен открыл было рот, но мне удалось его опередить.
– Я сознаю свою вину, – сказала я, поскольку читала Кафку в юности и теперь попыталась переломить ход слушаний. – Прошу прощения у суда.
Поначалу следователь не расслышал меня и начал было повторять свою маленькую речь, дабы произвести впечатление на толпу:
– Вам следовало явиться сюда час и пять минут назад… что вы сказали?
– Я сказала, что мне очень жаль, и попросила прощения у вашей чести, – повторила я.
– О, – вымолвил следователь, и в зале воцарилась тишина, – в таком случае, может быть, вы выйдете и вернетесь через час и пять минут, чтобы опоздание получилось не по вашей вине?
Толпа зааплодировала, хотя я и не поняла почему.
– Как будет угодно вашей чести, – ответила я. – Если суд считает это необходимым, я подчиняюсь.
– Очень хорошо, – прошептал Ньюхен.
– О! – снова сказал следователь.
Он быстро посовещался с канцеляристами, толпившимися у него за спиной, снова уставился на меня и произнес:
– Суд постановляет, что вы опоздаете на час и пять минут.
– Я уже опоздала на час и пять минут! – заявила я, и в ответ послышались разрозненные аплодисменты.
– Значит, – просто сказал судья, – вы выполнили требования суда и мы можем продолжить.
– Возражаю! – воскликнул Хопкинс.
– Возражение отклоняется, – ответил следователь и взял потрепанную тетрадку, лежавшую перед ним на столе.
Он открыл ее, что-то прочел и передал одному из канцеляристов.
– Ваше имя Четверг Н. Вы маляр?
– Нет, она… – начал было Ньюхен.
– Да, – перебила его я. – Я была маляром.
Толпа ошеломленно замолчала, только кто-то у меня за спиной выкрикнул «браво!», прежде чем другой зритель велел ему заткнуться. Следователь пристально уставился на меня.
– Это относится к делу? – обратился к суду Хопкинс.
– Молчать! – крикнул следователь, а затем медленно и глубокомысленно продолжал: – Вы хотите сказать, что одно время работали маляром?
– Именно так, ваша честь. После окончания школы и до поступления в колледж я несколько месяцев красила дома. Мне кажется, со всей осторожностью можно предположить, что я действительно была маляром, хотя и недолго.
Снова раздались аплодисменты и оживленное перешептывание.
– Это правда, гepp H.? – сказал следователь.
– У нас есть несколько свидетелей, которые могут подтвердить это, ваша честь, – ответил Ньюхен, уловив, откуда дует ветер в этом странном процессе.
Зал снова замолчал.
– Герр X., – напрямую обратился к Хопкинсу следователь, достав платок и тщательно отирая лоб, – кажется, в разговоре со мной вы упоминали, что обвиняемая не маляр?
Хопкинс заволновался.
– Я не говорил, что она не была маляром, ваша честь, я просто сказал, что она – оперативник ТИПА-27.
– И никогда не имела никакой иной профессии? – спросил следователь.
– Н-нет, – замялся Хопкинс, окончательно сбитый с толку.
– Однако в своих письменных показаниях под присягой вы не утверждали, что она не была маляром!
– Нет, ваша честь, не утверждал.
– Ну ладно! – сказал следователь, откинулся на спинку стула, и тут зал ни с того ни с сего снова разразился аплодисментами и смехом. – Если вы передаете это дело на мое рассмотрение, герр X., то я требую, чтобы мне были предоставлены малейшие детали. Сначала она просит извинения за опоздание, затем с готовностью соглашается с тем, что прежде исполняла работу маляра. Я не позволю вам бросить тень на процедуру судебных слушаний. Ваше обвинение расползается по всем швам.
Хопкинс закусил губу и побагровел.
– Прошу прощения, ваша честь, – процедил он сквозь зубы, – но мое обвинение весьма обоснованно. Можем ли мы продолжить допрос?
– Браво! – снова крикнул кто-то сзади.
Следователь немного подумал и протянул мне грязный блокнот и перьевую ручку.
– Мы проверим правдивость обвинения путем простого испытания, – заявил он. – Фройляйн Н., не укажете ли вы самый популярный цвет, в который вы красили дома, когда были, – тут он обернулся к Хопкинсу и ехидно произнес, – маляром?
Зал разразился смехом и криками, а я написала ответ на обороте блокнота.
– Тишина! – провозгласил следователь. – Герр X.?
– Что? – раздраженно бросил тот.
– Может быть, вы возьмете на себя труд ответить суду, какой цвет указала фройляйн Н. у меня в блокноте?
– Ваша честь, – устало начал Хопкинс, – какое отношение это имеет к нашему делу? Я прибыл сюда с целью предъявить фройляйн Н. обвинение во вторжении в текст, класс второй, а вместо этого занимаюсь какой-то чушью! При чем тут маляры?! Я не верю, что здесь вершат правосудие…
– Вы не понимаете, – произнес следователь, вскакивая со стула и воздевая к небу коротенькие ручки, – как ведет дела этот суд. Обязанность обвинения – не просто четко и кратко изложить дело перед судейской коллегией, но и полностью изучить процедуры, которые следует предпринять для достижения этой цели.
Под гром аплодисментов он сел.
– Теперь, – продолжал чиновник уже спокойнее, – либо вы говорите мне, что фройляйн Н. написала в блокноте, либо я арестую вас за то, что вы отнимаете у суда время.
Два пристава протиснулись сквозь толпу и встали по обе стороны от Хопкинса, готовые в любую минуту взять его под стражу. Следователь взмахнул блокнотом и властным взглядом пригвоздил прокурора к месту.
– Итак? – спросил он. – Самый популярный цвет?
– Синий, – брякнул несчастный Хопкинс.
– Он сказал «синий»! – вскричал следователь.
В зале воцарилась тишина, а потом люди начали пихаться и толкаться, стараясь пробиться поближе к месту событий. Медленным театральным жестом следователь открыл блокнот, демонстрируя всем слово «зеленый». Толпа радостно заулюлюкала, в воздух полетели шляпы.
– Не синий, а зеленый, – печально покачал головой следователь и дал приставам знак арестовать Хопкинса. – Вы позорите свою профессию, герр X. Вы арестованы!
– За что? – надменно вопросил Хопкинс.
– Я не уполномочен вам об этом сообщать, – торжествующе ответил следователь. – Дело открыто, и в должное время вам сообщат обо всех деталях.
– Но это же абсурд! – прокричал Хопкинс, когда его поволокли прочь.
– Нет, – ответил следователь. – Это Кафка.
Когда Хопкинса увели и толпа затихла, следователь повернулся ко мне и сказал:
– Вы Четверг Н., тридцати шести лет от роду, опоздавшая на один час и пять минут, работавшая маляром?
– Да.
– Вы находитесь перед судом по обвинению… в чем обвинение-то?
Молчание.
– Где представитель обвинения? – спросил судья.
Один из его клерков что-то прошептал ему на ухо, и толпа опять разразилась смехом.
– Действительно, – мрачно сказал следователь. – Очень небрежно с его стороны. Боюсь, в отсутствие представителя обвинения суд не имеет другого выхода, кроме как отложить разбирательство.
С этими словами он достал из кармана большую резиновую печать и с силой шмякнул ею по бумажке, в мгновение ока подсунутой Ньюхеном.
– Спасибо, ваша честь, – умудрилась вставить я, но тут Ньюхен схватил меня за руку и, прошептав на ухо: «Бежим отсюда!» – поволок меня к двери, продираясь сквозь толпу людей в темных костюмах.
– Браво! – кричал кто-то с галереи. – Браво… и еще раз браво!
Мы вывалились из зала и тут же наткнулись на мисс Хэвишем, увлеченно обсуждавшую с Эстер вероломство мужчин и мужа собеседницы в частности. В комнате они были не одни. Загорелый угрюмый грек сидел рядом с циклопом, голова у которого была замотана окровавленной тряпкой. Их адвокаты тихо совещались в углу о предстоящем деле.
– Как прошло? – спросила Хэвишем.
– Отсрочка, – выдохнул Ньюхен, отирая лоб и пожимая мне руку. – Отлично, Четверг. Я и не подумал, что можно так ловко защититься, упомянув о профессии маляра. Здорово, ничего не скажешь!
– Погибшие или пропавшие без вести во время исполнения служебных обязанностей оперативники прозоресурса, – объяснил Кот, усевшись на монументе. – Мы зовем его Буджуммориалом.
Я ткнула пальцем в имя на гранитной странице.
– Эмброуз Бирс[16] был агентом беллетриции?
– Одним из лучших. Добрый, милый Эмброуз! Блестящий писатель, но слишком уж импульсивен. Был. Он в одиночку (!) направился в «Литературную жизнь Каквас Тама» – рассказ По, где вроде бы нет никаких ужасов.
Кот вздохнул, затем продолжил.
– Он пытался найти черный ход в стихотворения По. Как известно, из «Каквас Тама» можно попасть в «Черного кота» сквозь не совсем понятный глагол в третьем абзаце, а из «Черного кота» в «Падение дома Ашеров» путем простой уловки – взять лошадь в Никейских конюшнях. Оттуда Бирс надеялся попасть в поэзию через стихотворение, цитируемое в «Ашерах», – «Обитель привидений», чтобы как с трамплина прыгнуть оттуда в остальные стихи По.
– И что случилось?
– Больше мы о нем не слышали. За ним последовали двое его коллег-книгошественников. Один задохнулся, а другой, бедный Ахав, сошел с ума. Ему все казалось, будто его преследует белый кит. Мы думаем, Эмброуз замурован вместе с бочонком амонтильядо или похоронен заживо либо его постигла какая-то иная печальная участь. Тогда-то и приняли решение закрыть По для посещений.
– Значит, Антуан де Сент-Экзюпери тоже погиб на задании?
– Вовсе нет. Он не вернулся из разведывательного полета.
– Трагично.
– Конечно, – ответил Кот. – Он задолжал мне сорок франков и обещал научить играть Дебюсси на рояле, жонглируя апельсинами.
– Жонглируя апельсинами?
– Ну да. Ладно. Мне пора. Мисс Хэвишем все вам объяснит. Вот через эти двери вы попадете в библиотеку, там на лифте доедете до пятого этажа, первый поворот направо. Книгу найдете где-то через сто ярдов слева. «Большие надежды» в зеленом переплете, так что трудностей возникнуть не должно.
– Спасибо.
– О, не за что, – сказал Кот, махнул лапой и очень медленно стал таять, начиная с кончика хвоста.
Он успел еще попросить меня захватить в следующий раз кошачий корм с запахом тунца, и я осталась наедине с гранитным Буджуммориалом. Под высоким потолком библиотечного зала негромко постукивал молоток.
По мраморной лестнице я вернулась в Библиотеку, поднялась на одном из кованых лифтов и пошла по коридору, пока не набрела на полки с романами Диккенса. Здесь имелось двадцать девять различных изданий «Больших надежд» – от ранних набросков до последних версий, исправленных самим автором. Я взяла самый новый том, открыла его на первой главе и услышала тихий шелест деревьев на ветру. Перевернула несколько листов – звук менялся от сцены к сцене, от страницы к странице. Найдя первое упоминание о мисс Хэвишем, я выбрала подходящее место и прочла текст вслух, изо всех сил желая, чтобы слова ожили. И они ожили.
Глава 17
Мисс Хэвишем
Я очутилась в большом темном зале, пропахшем затхлой плесенью. Окна были закрыты ставнями, и мрак рассеивали только несколько свечей. Их скудный свет лишь подчеркивал угрюмость обстановки. В центре комнаты стоял длинный стол, некогда накрытый для свадебного пиршества, но теперь на нем громоздились лишь тусклое серебро и запыленный фарфор. В тарелках и на блюдах засохли остатки угощения, посередине возвышался затянутый паутиной большой свадебный торт, покосившийся, словно ветхий дом. Я много раз перечитывала эту сцену, но одно дело читать, другое – увидеть собственными глазами. Наяву краски проступают яснее, да и запах гнили со страниц исходит нечасто. Я стояла в углу напротив мисс Хэви-шем, Эстеллы и Пипа и молча наблюдала за ними. Пип с Эстеллой только что закончили играть в карты, а мисс Хэвишем, горделивая и величественная в своем оборванном подвенечном платье и фате, казалось, о чем-то задумалась.
«Большие надежды» были написаны в 1860–1861 годах, чтобы возместить убытки от продаж еженедельника «Круглый год», финансируемого самим Диккенсом. Роман имел большой успех. История Пипа, подмастерья, превратившегося в джентльмена и благодаря неизвестному покровителю вошедшего в светское общество, знакомит читателя со множеством новых разнообразных персонажей: простым и честным кузнецом Джо Гарджери, Абелем Мэгвичем, преступником, которому Пип помогает в первой главе, адвокатом Джеггерсом, Гербертом По-кетом, который становится другом Пипу и учит его вести себя в лондонском свете. Но именно мисс Хэвишем, брошенная у алтаря и живущая в мрачном уединении, не снимая изорванного подвенечного платья, становится звездой романа. Она – один из самых запоминающихся персонажей.
(МИЛЬОН ДЕ РОЗ. «Большие надежды»: Критический анализ)
– Когда же тебе опять прийти? – сказала мисс Хэвишем. – Сейчас подумаю.
– Сегодня среда, мэм… – начал было Пип, но пожилая дама жестом велела ему замолчать.
– Нет, нет! Я знать не знаю дней недели, знать не знаю времен года. Приходи опять через шесть дней.
– Да, мэм.
Мисс Хэвишем глубоко вздохнула и обратилась к девушке, которая все это время сердито смотрела на Пипа и, похоже, втайне посмеивалась над беднягой, которому в этой странной обстановке было явно не по себе.
– Эстелла, сведи его вниз. Покорми его, и пусть побродит там, оглядится. Ступай, Пип.[17]
Они вышли из темной комнаты, а я наблюдала, как мисс Хэвишем рассеянно смотрит на пол, затем переводит взгляд на набитый пожелтевшей одеждой полупустой сундук, который когда-то собиралась взять в свадебное путешествие. Она сняла фату, провела по седеющим волосам рукой и сбросила туфли. Затем огляделась, проверила, заперта ли дверь, и открыла бюро, в котором, насколько мне удалось разглядеть, хранились не сувениры, напоминавшие хозяйке о горестном прошлом, а безделушки, которые, возможно, скрашивали ее унылое существование. Среди них я заметила маленький переносной приемничек «Сони», пачку «Нэшнл джиогрэфик», несколько романов Дафны Фаркитт и биту с мячиком на резинке. Старая дама порылась еще немного, выудила пару кроссовок и со вздохом облегчения надела. Она уже собралась было завязать шнурки, и тут я, переступив с ноги на ногу, стукнулась о маленький столик. Хэвишем, чувства которой обострились от долгого заточения, вскинула глаза, легко различив мой силуэт во мраке.
– Кто здесь? – резко спросила она. – Эстелла, ты?
Прятаться явно не стоило, и потому я вышла из тени. Она окинула меня критическим взглядом с головы до ног.
– Как тебя зовут, дитя? – сурово вопросила она.
– Четверг Нонетот, мэм.
– А! Малышка Нонетот. Долгонько же ты искала сюда дорогу.
– Мне очень жаль…
– Никогда ни о чем не жалей, девочка. Пустая трата времени, уж поверь мне. Вот если бы ты и вправду постаралась попасть в беллетрицию после того, как миссис Накадзима показала тебе это в Хэворте… нет, что об этом говорить, пустое.
– Я и понятия не имела!..
– Я редко беру стажеров, – продолжала она, совершенно не обращая на меня внимания, – но они собирались отдать тебя Червонной Даме, она же Красная Королева. А мы с Красной Королевой не ладим. Надеюсь, ты уже об этом слышала?
– Нет, я…
– Она либо полнейшую чушь несет, либо ерунду мелет. Миссис Накадзима очень рекомендовала тебя, но ей и прежде доводилось ошибаться, так что поостерегись: один самовольный поступок, и я вышибу тебя из беллетриции в мгновение ока. Умеешь завязывать шнурки?
Вот я и завязала мисс Хэвишем шнурки – в Сатис-Хаусе, в пыли, во мраке и плесени, среди горестных напоминаний о ее несостоявшейся свадьбе. Отказать ей было бы невежливо, да мне это и не составило труда. Если Хэвишем согласилась быть моей наставницей, я сделаю все, что она от меня потребует – в пределах разумного. Ведь без ее помощи мне, как ни крути, в «Ворона» не попасть.
– Есть три простых правила, которые ты должна усвоить, если хочешь остаться при мне, – продолжала мисс Хэвишем непререкаемым тоном. – Правило первое: делай в точности то, что я тебе говорю. Правило второе: не смей меня жалеть. Я не хочу, чтобы мне кто-нибудь хоть чем-нибудь помогал. Как мне себя вести и как поступать с другими – мое дело, и только мое. Поняла?
– А третье правило?
– Всему свое время. Я буду звать тебя Четверг, а ты можешь называть меня мисс Хэвишем, когда мы наедине. В присутствии посторонних обращайся ко мне «мэм». Я могу вызвать тебя в любой момент, и ты должна явиться тотчас же. Оправданием может служить только смерть, роды или концерт Вивальди. Ясно?
– Да, мисс Хэвишем.
Я встала, она быстро поднесла к моему лицу свечу и принялась внимательно меня рассматривать. Это дало и мне возможность как следует разглядеть ее: несмотря на бледность, глаза моей наставницы ярко сверкали, и она оказалась вовсе не так стара, как я думала. Ей бы хорошо питаться недельку-другую, погулять на свежем воздухе – и она была бы еще хоть куда. У меня язык чесался, так хотелось посоветовать ей сменить обстановку, но ее властность подавляла. Ощущение было такое, будто я в школе и впервые встречаюсь с новой строгой учительницей.
– Глаза умные, – бормотала Хэвишем. – Честные и решительные. Но самоуверенная до отвращения… Ты замужем?
– Да, – прошептала я. – То есть нет.
– Ну-ну! – сердито сказала Хэвишем. – Вопрос-то простой.
– Я была замужем, – ответила я.
– Он умер?
– Нет, – промямлила я. – То есть да.
– В другой раз задам вопрос посложнее, – пообещала Хэвишем. – На простые ты явно отвечать не умеешь. Ты уже встречалась со служащими беллетриции?
– Встречалась с мистером Ньюхеном и Чеширским Котом.
– От обоих никакого толку, – отрезала она. – В беллетриции все либо шарлатаны, либо идиоты. За вычетом Красной Королевы – она и то и другое сразу. Полагаю, сейчас мы отправимся в Норланд-парк и всех там и увидим.
– Норланд? К Джейн Остин? В дом Дэшвудов? В «Разум и чувство»?
Но Хэвишем была уже в пути. Она взяла мою руку, взглянула на часы и подхватила меня под локоть. Не успела я понять, что происходит, как мы перепрыгнули из Сатис-Хауса в библиотеку. Я еще не опомнилась от резкой смены обстановки, а мисс Хэвишем уже читала какую-то книгу, снятую с ближайшей полки. Еще один странный скачок, и мы оказались в чьей-то маленькой кухне.
– Что это было?
У меня голова шла кругом. Мне еще предстояло привыкнуть к мгновенному перемещению из одного текста в другой, но Хэвишем, в силу богатого опыта, проделывала подобные маневры не задумываясь.
– Это, – ответила моя наставница, – стандартные прыжки из книги в книгу. Если прыгаешь в одиночку, можно иногда и без библиотеки обойтись. Так даже лучше, потому, что от Котовой демагогии голова болеть начинает. Но сейчас со мной ты, и поэтому краткий визит в библиотеку, увы, обязателен. Сейчас мы находимся в предыстории кафкианского «Процесса». В соседнем зале слушается дело Йозефа К. Ты следующая.
– О, – откликнулась я. – И все?
Мисс Хэвишем пропустила мое саркастическое замечание мимо ушей, и, пожалуй, к лучшему, а я огляделась по сторонам. Посередине скудно обставленной комнаты помещалось корыто, а за следующей дверью, судя по шуму, проходил политический митинг. Из зала суда вышла женщина, поправила юбки и вернулась к стирке.
– Доброе утро, мисс Хэвишем, – вежливо поздоровалась она.
– Доброе утро, Эстер, – ответила мисс Хэвишем. – Я кое-что тебе принесла. – Она протянула женщине коробку печенья «Понтефракт» и спросила: – Мы не опоздали?
За дверью раздался взрыв хохота, быстро сменившийся возбужденным разговором.
– Сейчас закончат, – ответила прачка. – Ньюхен с Хопкинсом уже пришли. Не хотите присесть?
Мисс Хэвишем села, я осталась стоять.
– Надеюсь, Ньюхен понимает, что делает, – мрачно пробормотала она. – Следователь – темная лошадка.
Аплодисменты и смех внезапно стихли, и мы услышали, как поворачивается дверная ручка. За дверью кто-то громко произнес:
– Я всего лишь хотел указать вам, что сегодня вы, вероятно сами того не сознавая, лишили себя преимущества, которое в любом случае дает арестованному допрос.
Я испуганно посмотрела на Хэвишем, но она покачала головой, словно успокаивая.
– Вот мразь! – возопил другой голос, все еще из-за двери. – Ну и сидите с вашими допросами![18]
Дверь отворилась, и оттуда с побагровевшим от злости лицом выскочил молодой человек в темном костюме. Его просто трясло от ярости. Он умчался, а говоривший – я приняла его за следователя – печально покачал головой, и все собравшиеся в зале суда принялись обсуждать выходку Йозефа К.
Судья, маленький толстенький одышливый человечек, взглянул на меня и спросил:
– Четверг Н.?
– Да, сэр.
– Вы опоздали.
С этими словами он захлопнул дверь.
– Не беспокойся, – ласково сказала мисс Хэвишем. – Он всегда так говорит. Чтобы смутить и испугать.
– И ему это удалось. Вы войдете со мной?
Она покачала головой и положила руку мне на плечо.
– Ты читала «Процесс»?
Я кивнула.
– Тогда ты знаешь, чего ожидать. Удачи, дорогая моя.
Поблагодарив ее, я глубоко вздохнула, взялась за дверную ручку и с тяжелым сердцем шагнула внутрь.
Глава 18
Процесс фройляйн Н
Зал суда был забит господами в темных костюмах, говорившими без умолку и бурно жестикулирующими. Вдоль стен тянулась галерея, где тоже, смеясь и болтая, стояли люди. Из-за жары и духоты дышать было почти невозможно. Посреди этого бедлама виднелся узкий проход, и, пока я шла по нему, толпа тотчас смыкалась за моей спиной, едва не выталкивая меня вперед. Зрители вокруг болтали о погоде, обсуждали предыдущий процесс, мой костюм и тонкости моего дела, о котором они, похоже, не имели ни малейшего представления. На другом конце зала возвышался небольшой помост, где за низеньким столом помещался следователь. Дабы казаться выше, он восседал на длинноногом стуле. Лоб его блестел от пота. За ним теснились судейские чиновники и канцеляристы и болтали с зеваками и друг с другом. По одну сторону возвышения переминался с ноги на ногу печальный человек, который постучал тогда, в Суиндоне, ко мне в дверь и хитростью заставил признаться, что я ныряла в «Джен Эйр». В руках он держал внушительную пачку бумаг, судя по всему официальных. Я решила, что это Мэтью Хопкинс,[19] представитель обвинения. Рядом с ним стоял Ньюхен, но как только я подошла поближе, он спрыгнул ко мне на пол и прошептал на ухо:
«Процесс», загадочный шедевр Кафки, воссоздающий странный мир параноидальной бюрократии, при жизни автора опубликован не был. Кафка служил страховым агентом и умер рано, почти не снискав писательской известности. Свои произведения он завещал лучшему другу при условии, что тот их уничтожит. Сколько же великих писателей оставили после себя сочинения, действительно уничтоженные после их смерти? Чтобы получить ответ, загляните на цокольный уровень Великой библиотеки, где находятся двадцать шесть этажей неопубликованных рукописей. Там, среди писанины самовлюбленных графоманов и смелых, но неудавшихся прозаических опытов, встречаются поистине гениальные произведения. Чтобы ознакомиться с величайшим необразцом нелетристики, отправляйтесь на тринадцатый цокольный этаж, в раздел МСМЛ, шкаф 2919/В2, и там вас ожидает чудеснейшее открытие – «Скребок для обуви у дверей Беньяна» Джона Макскурда. Но будьте осторожны: в Кладезь Погибших Сюжетов не стоит спускаться в одиночку.
(ЕДИНСТВЕННЫЙ И ПОЛНОМОЧНЫЙ ПРЕДСТАВИТЕЛЬ УОРРИНГТОНСКИХ КОТОВ. Беллетрицейский путеводитель по Великой библиотеке)
– Это всего лишь формальное слушание, просто с целью установить наличие оснований для возбуждения дела. Если повезет, я добьюсь, чтобы слушание по вашему делу отложили, а потом рассмотрели в более благосклонном суде. На зрителей плюньте, это просто литературный прием для нагнетания паранойи, и к вашему процессу он не имеет никакого отношения. Мы будем отрицать все обвинения.
– Герр следователь, – произнес Ньюхен, как только мы подошли к подмосткам, – мое имя Острей Ньюхен, я защищаю Четверг Нонетот в деле «Беллетриция против Закона», номер сто сорок две тысячи восемьсот пятьдесят семь.
Следователь посмотрел на меня, потом на часы и сказал:
– Вам следовало явиться сюда час и пять минут назад.
Толпа возбужденно зашепталась. Ньюхен открыл было рот, но мне удалось его опередить.
– Я сознаю свою вину, – сказала я, поскольку читала Кафку в юности и теперь попыталась переломить ход слушаний. – Прошу прощения у суда.
Поначалу следователь не расслышал меня и начал было повторять свою маленькую речь, дабы произвести впечатление на толпу:
– Вам следовало явиться сюда час и пять минут назад… что вы сказали?
– Я сказала, что мне очень жаль, и попросила прощения у вашей чести, – повторила я.
– О, – вымолвил следователь, и в зале воцарилась тишина, – в таком случае, может быть, вы выйдете и вернетесь через час и пять минут, чтобы опоздание получилось не по вашей вине?
Толпа зааплодировала, хотя я и не поняла почему.
– Как будет угодно вашей чести, – ответила я. – Если суд считает это необходимым, я подчиняюсь.
– Очень хорошо, – прошептал Ньюхен.
– О! – снова сказал следователь.
Он быстро посовещался с канцеляристами, толпившимися у него за спиной, снова уставился на меня и произнес:
– Суд постановляет, что вы опоздаете на час и пять минут.
– Я уже опоздала на час и пять минут! – заявила я, и в ответ послышались разрозненные аплодисменты.
– Значит, – просто сказал судья, – вы выполнили требования суда и мы можем продолжить.
– Возражаю! – воскликнул Хопкинс.
– Возражение отклоняется, – ответил следователь и взял потрепанную тетрадку, лежавшую перед ним на столе.
Он открыл ее, что-то прочел и передал одному из канцеляристов.
– Ваше имя Четверг Н. Вы маляр?
– Нет, она… – начал было Ньюхен.
– Да, – перебила его я. – Я была маляром.
Толпа ошеломленно замолчала, только кто-то у меня за спиной выкрикнул «браво!», прежде чем другой зритель велел ему заткнуться. Следователь пристально уставился на меня.
– Это относится к делу? – обратился к суду Хопкинс.
– Молчать! – крикнул следователь, а затем медленно и глубокомысленно продолжал: – Вы хотите сказать, что одно время работали маляром?
– Именно так, ваша честь. После окончания школы и до поступления в колледж я несколько месяцев красила дома. Мне кажется, со всей осторожностью можно предположить, что я действительно была маляром, хотя и недолго.
Снова раздались аплодисменты и оживленное перешептывание.
– Это правда, гepp H.? – сказал следователь.
– У нас есть несколько свидетелей, которые могут подтвердить это, ваша честь, – ответил Ньюхен, уловив, откуда дует ветер в этом странном процессе.
Зал снова замолчал.
– Герр X., – напрямую обратился к Хопкинсу следователь, достав платок и тщательно отирая лоб, – кажется, в разговоре со мной вы упоминали, что обвиняемая не маляр?
Хопкинс заволновался.
– Я не говорил, что она не была маляром, ваша честь, я просто сказал, что она – оперативник ТИПА-27.
– И никогда не имела никакой иной профессии? – спросил следователь.
– Н-нет, – замялся Хопкинс, окончательно сбитый с толку.
– Однако в своих письменных показаниях под присягой вы не утверждали, что она не была маляром!
– Нет, ваша честь, не утверждал.
– Ну ладно! – сказал следователь, откинулся на спинку стула, и тут зал ни с того ни с сего снова разразился аплодисментами и смехом. – Если вы передаете это дело на мое рассмотрение, герр X., то я требую, чтобы мне были предоставлены малейшие детали. Сначала она просит извинения за опоздание, затем с готовностью соглашается с тем, что прежде исполняла работу маляра. Я не позволю вам бросить тень на процедуру судебных слушаний. Ваше обвинение расползается по всем швам.
Хопкинс закусил губу и побагровел.
– Прошу прощения, ваша честь, – процедил он сквозь зубы, – но мое обвинение весьма обоснованно. Можем ли мы продолжить допрос?
– Браво! – снова крикнул кто-то сзади.
Следователь немного подумал и протянул мне грязный блокнот и перьевую ручку.
– Мы проверим правдивость обвинения путем простого испытания, – заявил он. – Фройляйн Н., не укажете ли вы самый популярный цвет, в который вы красили дома, когда были, – тут он обернулся к Хопкинсу и ехидно произнес, – маляром?
Зал разразился смехом и криками, а я написала ответ на обороте блокнота.
– Тишина! – провозгласил следователь. – Герр X.?
– Что? – раздраженно бросил тот.
– Может быть, вы возьмете на себя труд ответить суду, какой цвет указала фройляйн Н. у меня в блокноте?
– Ваша честь, – устало начал Хопкинс, – какое отношение это имеет к нашему делу? Я прибыл сюда с целью предъявить фройляйн Н. обвинение во вторжении в текст, класс второй, а вместо этого занимаюсь какой-то чушью! При чем тут маляры?! Я не верю, что здесь вершат правосудие…
– Вы не понимаете, – произнес следователь, вскакивая со стула и воздевая к небу коротенькие ручки, – как ведет дела этот суд. Обязанность обвинения – не просто четко и кратко изложить дело перед судейской коллегией, но и полностью изучить процедуры, которые следует предпринять для достижения этой цели.
Под гром аплодисментов он сел.
– Теперь, – продолжал чиновник уже спокойнее, – либо вы говорите мне, что фройляйн Н. написала в блокноте, либо я арестую вас за то, что вы отнимаете у суда время.
Два пристава протиснулись сквозь толпу и встали по обе стороны от Хопкинса, готовые в любую минуту взять его под стражу. Следователь взмахнул блокнотом и властным взглядом пригвоздил прокурора к месту.
– Итак? – спросил он. – Самый популярный цвет?
– Синий, – брякнул несчастный Хопкинс.
– Он сказал «синий»! – вскричал следователь.
В зале воцарилась тишина, а потом люди начали пихаться и толкаться, стараясь пробиться поближе к месту событий. Медленным театральным жестом следователь открыл блокнот, демонстрируя всем слово «зеленый». Толпа радостно заулюлюкала, в воздух полетели шляпы.
– Не синий, а зеленый, – печально покачал головой следователь и дал приставам знак арестовать Хопкинса. – Вы позорите свою профессию, герр X. Вы арестованы!
– За что? – надменно вопросил Хопкинс.
– Я не уполномочен вам об этом сообщать, – торжествующе ответил следователь. – Дело открыто, и в должное время вам сообщат обо всех деталях.
– Но это же абсурд! – прокричал Хопкинс, когда его поволокли прочь.
– Нет, – ответил следователь. – Это Кафка.
Когда Хопкинса увели и толпа затихла, следователь повернулся ко мне и сказал:
– Вы Четверг Н., тридцати шести лет от роду, опоздавшая на один час и пять минут, работавшая маляром?
– Да.
– Вы находитесь перед судом по обвинению… в чем обвинение-то?
Молчание.
– Где представитель обвинения? – спросил судья.
Один из его клерков что-то прошептал ему на ухо, и толпа опять разразилась смехом.
– Действительно, – мрачно сказал следователь. – Очень небрежно с его стороны. Боюсь, в отсутствие представителя обвинения суд не имеет другого выхода, кроме как отложить разбирательство.
С этими словами он достал из кармана большую резиновую печать и с силой шмякнул ею по бумажке, в мгновение ока подсунутой Ньюхеном.
– Спасибо, ваша честь, – умудрилась вставить я, но тут Ньюхен схватил меня за руку и, прошептав на ухо: «Бежим отсюда!» – поволок меня к двери, продираясь сквозь толпу людей в темных костюмах.
– Браво! – кричал кто-то с галереи. – Браво… и еще раз браво!
Мы вывалились из зала и тут же наткнулись на мисс Хэвишем, увлеченно обсуждавшую с Эстер вероломство мужчин и мужа собеседницы в частности. В комнате они были не одни. Загорелый угрюмый грек сидел рядом с циклопом, голова у которого была замотана окровавленной тряпкой. Их адвокаты тихо совещались в углу о предстоящем деле.
– Как прошло? – спросила Хэвишем.
– Отсрочка, – выдохнул Ньюхен, отирая лоб и пожимая мне руку. – Отлично, Четверг. Я и не подумал, что можно так ловко защититься, упомянув о профессии маляра. Здорово, ничего не скажешь!