Страница:
— Очаровательно, — подытожил ди Тасси, — хотя мне неясно, где я найду зимой лягушку.
Внезапно лицо его омрачилось, и он решительным жестом сгреб лежавшие перед ним на столе бумаги.
— Мы вырвем у этих людей их тайны, будут у нас лягушачьи сердца или нет.
Он помолчал и добавил:
— В крайнем случае мы вскроем их собственные сердца и посмотрим, какие секреты они там прячут, не так ли?
Николай неуверенно улыбнулся, приняв эти слова за своеобразную шутку. Он повернулся, чтобы уйти, но задержался, надеясь, что ди Тасси скажет еще что-нибудь. Но тот молчал, не сделав никакой попытки объяснить свою зловещую шутку.
— Вы что-то еще хотите мне сказать? — спросил советник.
Николай отрицательно покачал головой. Нет, у него нет больше вопросов. В этот момент его занимало нечто совсем иное: страшный человек, сидевший в соседней комнате. Этот образ преследовал Николая весь вечер.
15
16
Внезапно лицо его омрачилось, и он решительным жестом сгреб лежавшие перед ним на столе бумаги.
— Мы вырвем у этих людей их тайны, будут у нас лягушачьи сердца или нет.
Он помолчал и добавил:
— В крайнем случае мы вскроем их собственные сердца и посмотрим, какие секреты они там прячут, не так ли?
Николай неуверенно улыбнулся, приняв эти слова за своеобразную шутку. Он повернулся, чтобы уйти, но задержался, надеясь, что ди Тасси скажет еще что-нибудь. Но тот молчал, не сделав никакой попытки объяснить свою зловещую шутку.
— Вы что-то еще хотите мне сказать? — спросил советник.
Николай отрицательно покачал головой. Нет, у него нет больше вопросов. В этот момент его занимало нечто совсем иное: страшный человек, сидевший в соседней комнате. Этот образ преследовал Николая весь вечер.
15
Они отправились в путь, когда за окном было еще совсем темно. После нескольких дней оттепели снова похолодало. За ночь выпал снег, стало трудно устроить незаметную засаду, не оставив следов. С другой стороны, при таких условиях можно было наблюдать за дорогой с большого расстояния, и каждый, кто появлялся на фоне белого пейзажа, был виден издалека.
Николай весь предыдущий вечер изучал карту. Они находились на полпути между Нюрнбергом и Байрейтом, в захолустном районе в треугольнике между Зульцбахом, Тунбахом и Вейденом. Швабах находился почти на один почтовый перегон дальше, в направлении Байрейта. Ди Тасси выбрал это место наверняка потому, что в случае удачи предприятия эту лесную хижину можно было использовать для ночлега. Зульцбах, Тунбах и Вейден расположены на приблизительно одинаковом расстоянии от этого места. Человек, которого они разыскивали, несомненно, направится к месту встречи из одного из этих населенных пунктов. Незаселенная местность, по которой они ехали, была пересечена множеством долин. В любом случае это было самое подходящее место для тайной встречи, ибо мало кто мог бы забрести сюда случайно, не имея определенной цели. Пока они шагом ехали по заснеженному лесу, Николай часто поглядывал на Боскеннера и раздумывал, есть ли у того перспектива на смягчение наказания, которая сделала этого человека уступчивым, или он не сопротивлялся только потому, что понимал — бегство в этом необжитом месте было совершенно немыслимым и безнадежным.
Всадники разделились на возвышенности между Вейденом и Тунбахом. Отсюда Боскеннеру оставалось не более получаса езды до условленного места встречи в лесной хижине, расположенной внизу, в долине. Хагельганцу, Камецкому и двум солдатам предстояло кружным путем проехать к Зульцбаху, чтобы расположиться на южной дороге. Двое других должны были вместе с ди Тасси наблюдать за дорогой на Вейден. Николай с Фойсткингом и еще двумя солдатами направился по дороге на Тунбах.
Сыщики были весьма неразговорчивыми, и Николай испытывал мало радости от общения с ними. Он был очень доволен, что эти мрачные типы отправились в другую сторону. Фойсткинг, напротив, несколько раз искал случая заговорить с ним. Фойсткинг сказал о Хагельганце, что Николай не должен принимать близко к сердцу холодный и отчужденный тон этого человека, потому что, в сущности, он очень неплохой малый.
— Он недоволен тем, что вам позволено знать то, о чем обычно говорят только узкому избранному кругу людей.
— Я не просил об этом, — сухо ответил Николай.
— Это верно, — сказал Фойсткинг, — но я просто хочу объяснить вам, откуда взялась такая реакция. Большинство тех, кто работает на советника юстиции, происходят из благородных семей. Это в высшей степени странно, что к нашему делу привлекли человека со стороны. Врачи никогда раньше не сотрудничали с нами.
Николай ничего не ответил. Что вообще эти люди о себе воображают? Чем они, собственно говоря, отличаются от него, кроме своих незаслуженных привилегий и дорогих париков? Фойсткинг еще раз взглянул на врача, но прежде чем он успел что-то сказать, утреннюю тишину разорвал выстрел. Николай почувствовал, как под ним вздрогнула лошадь. В воздухе еще продолжало носиться эхо громкого выстрела, когда последовал второй выстрел и сразу за ним — третий.
Солдаты тотчас развернули коней и во весь опор поскакали назад по дороге на звуки выстрелов. Фойсткинг и Николай последовали за ними. Они проскакали совсем немного, когда услышали еще два выстрела, на этот раз совсем близко. Но другой группы не было видно. Кто в кого стрелял? Они достигли того места, где совсем недавно разделились. Снег был еще вытоптан копытами их лошадей.
— Куда? — спросил один из солдат.
Фойсткинг, бледный от напряжения, вертелся в седле, то и дело оглядываясь. Но и он ничего не видел. В воздухе висел слабый запах сгоревшего пороха. Стрельба шла где-то совсем близко от них. Внезапно они услышали голос ди Тасси:
— Сдавайтесь. Вы окружены. У вас нет никакой возможности уйти от нас. Оставьте этого человека и бросьте оружие.
Голос донесся откуда-то из долины.
— Бог мой, он вышел прямо ему в руки, — прошептал Фойсткинг.
Николай задумался. Очевидно, что таинственный незнакомец также выбирал самый дальний путь для того, чтобы явиться на место встречи, и эта предосторожность неожиданно вывела его прямо на преследователей.
— Должно быть, они там внизу, — сказал он и указал рукой на полянку, видневшуюся между двумя заснеженными елями. Словно в подтверждение его слов оттуда снова полыхнуло красное пламя выстрела и закурилось облачко белого дыма. Немного погодя до их ушей донесся грохот очередного выстрела.
— Проклятый разбойник! — крикнул один из солдат и дал шпоры коню. — Вперед, мы должны им помочь!
Несколько мгновений спустя они вплотную приблизились к месту схватки и ясно поняли, что там происходило. Боскеннер сидел на груде бревен и обеими руками держался за ногу. Около него по снегу расплывалось красное пятно. Очевидно, он был ранен одним из выстрелов. Из-за кучи бревен виднелась только чья-то рука, сжимавшая пистолет, дуло которого упиралось в висок Боскеннера.
— Бросьте оружие и выходите. Нас много.
Ди Тасси залег за стволом поваленного дерева. Двух сопровождавших его людей нигде не было видно.
Николай спешился. У того человека за кучей бревен не было ни малейшего шанса скрыться. Люди ди Тасси наверняка обошли противника, чтобы напасть на него с тыла. Однако человек еще раз послал пулю в направлении ди Тасси. Боскеннер вздрогнул, так как выстрел раздался возле самого его уха. Или он скривился от боли в ноге?
Потом произошло нечто совсем уж неожиданное. Внезапно послышался какой-то клич. Нет, это был не клич. Это была песнь. Фойсткинг и оба ландскнехта, все еще сидевшие в седлах и осматривавшие поляну, тоже услышали этот странный голос, который, казалось, на мгновение парализовал их. Николай никогда не слышал такого. Песнь была одновременно ужасной и прекрасной, как заупокойная месса. Человек оставался невидим. Была видна только рука, которая по-прежнему целилась из пистолета в висок Боскеннеру.
Сейчас этот человек его убьет, мелькнуло в голове Николая. Это сумасшедший. Он убьет Боскеннера на наших глазах. Врач зажмурился. Он не в состоянии на это смотреть. Эта ужасная песнь палача! Николай попытался прислушаться, чтобы разобрать слова, но это ему не удалось. Он не мог даже сказать, были ли в этой песне какие-нибудь слова. Но жуткая песнь пронзила его до костей. Потом грохнул еще один выстрел. Боскеннер повалился набок. Но уже через мгновение он снова выпрямился. Было совершенно непонятно, что происходит там внизу. Боскеннера начало трясти. Однако Николай успел заметить, что оружие, направленное на разбойника, исчезло. Должно быть, ди Тасси из своего укрытия лучше видел происходящее, потому что он встал и без всяких предосторожностей пошел к Боскеннеру. Что происходило дальше, Николай со своего места рассмотреть не мог. Ди Тасси, не обратив ни малейшего внимания на Боскеннера, обошел кучу бревен и скрылся за ней. Может быть, ландскнехты обошли человека сзади и скрутили его? Должно быть, так. Но отсюда, сверху, этого было не видно. В противном случае ди Тасси не стал бы вести себя столь неосторожно.
Но почему стоит такая мертвая тишина? Не было слышно ничего, кроме стонов Боскеннера.
Фойсткинг и оба солдата пришпорили коней и направились к поляне. Николай вскочил в седло и последовал за ними. Ди Тасси исчез за кучей бревен. Николай видел, как Фойсткинг и оба солдата остановились возле Боскеннера, спешились и тоже скрылись за деревьями. Николай остановил лошадь чуть поодаль и принялся ждать. Потом он услышал голос ди Тасси:
— Где врач? — Советник вышел на поляну и, увидев Николая, сделал ему нетерпеливый знак рукой. — Куда вы запропастились? Сюда, здесь есть дело для вас.
Николай медленно слез с лошади. Теперь он увидел, как на противоположную сторону поляны выезжают из леса оба солдата, сопровождавших ди Тасси. Неужели они не схватили противника? Неужели он ушел?
Николай снова взглянул на Боскеннера. Что он должен делать? Он не хирург и не фельдшер. Он не знал, как лечить огнестрельные раны. Когда Николай приблизился, Боскеннер взглянул на него. Человек был бледен как мел. По лицу Боскеннера струился пот. Николай не видел, куда угодила пуля, но когда тот выпрямился, стала отчетливо видна рана. На внутренней поверхности бедра виднелась большая рваная рана, откуда хлестала струя алой крови. Николай опустился на колени рядом с раненым, чтобы осмотреть его. Но прежде чем он успел что-либо предпринять, как рядом с ним внезапно появился ди Тасси, схватил его за руку и потащил за собой.
— Нет, не он. Вот ваш пациент. Подойдите же к нему наконец.
Николай растерянно выпрямился. Ди Тасси повел его за кучу бревен. Николай до конца своих дней не сможет забыть то, что предстало его глазам. Оба солдата и Фойсткинг обступили безжизненное тело. Николая и так уже тошнило от лужи крови, которая натекла в снег возле Боскеннера, но здесь, вокруг трупа, были разбросаны расколотые кости, обрывки кожи, разбитые зубы и куски мозга. С туловищем соединялась только нижняя часть головы.
Это разрушение причинил, конечно, последний выстрел. Наверняка это был двойной заряд. Ствол пистолета, который труп продолжал сжимать в руке, треснул.
Николай с трудом проглотил слюну. Такого он еще никогда не видел. Но ди Тасси не дал ему времени долго размышлять.
— Вот смотрите, — сказал он дрожащим от ярости голосом и протянул Николаю небольшую, форматом в одну восьмую, записную книжку. Переплет был вымазан кровью, и Николай, увидев это, непроизвольно отдернул руку. Ди Тасси сам открыл книжку. — Съел, — злобно крикнул он, — он съел несколько страниц. Смотрите, он вырвал все страницы, некоторые листки валяются на снегу. Но большую часть он проглотил. Проклятый скорпион! — прошипел он и пнул ногой труп. — Ну же, лиценциат, достаньте эти листки.
В первый момент Николай не понял, чего требует от него советник юстиции. Остальные выглядели также обескураженно. Люди, лишившись дара речи, не двигались с места. Напротив, ди Тасси опустился на колени перед страшным обрубком трупа и принялся лихорадочно расстегивать пуговицы его верхней одежды.
— Мне нужны эти бумажки, — крикнул он, — даже если мне придется вырвать их из него собственными руками.
Он нетерпеливо рвал пуговицы накидки, прикрывавшей труп, и так как пуговицы не желали поддаваться, ди Тасси схватился за край накидки и разорвал ее.
— Фойсткинг, помогите мне. А вы, Рёшлауб, либо разрежьте его сами, либо скажите мне, как это делается. Но это надо сделать быстро. Приступайте. Возьмите свои инструменты.
Николай тупо тряхнул головой. Инструменты? Какие инструменты? Нет, это не может быть правдой. Он что, всерьез? Он хочет разрезать человека, как скотину, чтобы достать какие-то бумаги, которые тот проглотил?
— Вы… вы не можете этого сделать, — заикаясь, пробормотал Николай. — Вы не имеете права.
— Я не имею права? Этот человек стрелял в меня. И когда он понял, что ему не уйти, он двойным зарядом разнес себе череп. И знаете зачем?
Ди Тасси был настолько разозлен, что голос на мгновение изменил ему.
— Затем, чтобы его было невозможно опознать. Он встал и всей своей массой навис над врачом.
— Вы вообще не имеете представления о том, насколько опасны эти люди. Я должен их выследить и взять, чтобы выяснить, что они замышляют. И никто не смеет мне в этом мешать. Итак, этот человек проглотил бумаги, которые он во что бы то ни стало хотел утаить. Значит, мы должны их достать.
Николай потерял способность двигаться. Однако речь ди Тасси вывела из оцепенения обоих солдат, которые бросились к трупу и несколькими движениями сорвали с трупа одежду, обнажив верхнюю половину его туловища. Взору присутствующих предстало бледное, но мускулистое тело. Вид был отталкивающим и ужасным. Николай не мог больше смотреть на оторванную от тела голову. Носа, глазниц и черепной коробки больше не существовало. Словно в насмешку над преследователями на нижней челюсти скалились зубы нижнего ряда. Но на ди Тасси все это не производило ни малейшего впечатления. Он взял в руки нож, опустился перед трупом на колени и одним движением разрезал поясной ремень. Еще два разреза — и он обнажил низ живота самоубийцы.
Николай был близок к беспамятству. Что он здесь делает? Ди Тасси сошел с ума? Какие такие бумаги нужны ему, чтобы оправдать это варварское надругательство над трупом? С другой стороны, этот человек действительно был чрезвычайно опасен. Кроме того, он самоубийца. Преступник и самоубийца, подобный тем, кого вскрывали в анатомических театрах университетов. Николай сам ни разу не производил вскрытий. Всегда было очень трудно раздобыть подходящий труп, и поэтому, когда такое случалось, на вскрытие собиралась такая толпа, что Николаю доставалось больше нюхать, чем видеть. И вот теперь перед ним лежит труп молодого сильного мужчины, который всего несколько минут назад был здоров и полон сил. Кожа была еще теплой, и, возможно, в груди продолжает медленно биться сердце в отчаянной попытке проталкивать жизненные соки по сосудам этого смертельно раненного тела. Когда еще представится ему такая возможность?
Мысли приняли иное направление, и душа Николая немного успокоилась. Сейчас им владело такое же противоречивое чувство, какое он испытал при виде обнаженного тела найденной в лесу девушки. Что-то удерживало его, но неведомая сила влекла его к трупу. Что-то внутри него дало трещину.
Как смог этот лежащий перед ним в снегу человек довести себя до столь ужасного конца? Николай не мог представить себе, что именно могло стоить такой жертвы. К чему это самоуничтожение? Неужели ди Тасси всерьез полагает, что причина записана на клочке бумаги, который проглотил этот незнакомец?
Однако пока Николай предавался своим причудливым мыслям, стараясь привести их в порядок, ди Тасси, сжав губы, вонзил нож в горло трупа. Потом он наклонился вперед, чтобы сильнее надавить на клинок, и одним сильным движением рассек тело от горла через грудину до самого пупка. Кожа раздалась в стороны после первого же разреза. Николай успел заметить белый пористый слой подкожного жира, который сразу же окрасился в красный цвет. Человек был мертв, но его тело еще реагировало на разрез. Последовали еще два разреза. Был слышен скрежет, когда нож соприкасался с костями. В рану выступило что-то белесое — грудина.
Стоявшие вокруг люди не произносили ни слова. Фойсткинг отошел в сторону. Солдаты безмолвно взирали на происходящее. Лица их были абсолютно бесстрастны, никто не смог бы сказать, что происходит в их головах. Николай рванулся вперед, приблизился к трупу и присел на корточки. Ди Тасси быстро взглянул на него и продолжил рассекать ткани серповидными разрезами.
— Что вы делаете? — спросил Николай.
— Освобождаю грудину, — ответил ди Тасси.
— Вы хотите рассечь грудину? — спросил Николай. Ди Тасси кашлял от напряжения.
— Я хочу достать проглоченную бумагу. Принесите мне топор. Быстро, — приказал ди Тасси, не поднимая головы.
Один из солдат побежал к своему коню. Когда он вернулся, кости грудной клетки были обнажены от ключиц и диафрагмы до сосков. Ди Тасси схватил топор и приготовился рубить.
Николай, не двигаясь, все это время внимательно наблюдал за лицом ди Тасси. Что он за человек? Врач схватил советника за руку.
— Подождите! — крикнул он. — Дайте мне нож! Ди Тасси не отреагировал.
— Дайте мне нож! — снова что было сил крикнул врач. Советник юстиции задержал топор в воздухе.
— Достаточно разреза живота, чтобы извлечь желудок, понимаете?
Ди Тасси опустил топор и протянул Николаю нож. Тот не медля вскрыл брюшину и сунул руку в полость живота. Николай закрыл глаза, но картина в его голове своей яркостью превосходила всякую реальность, от которой он был готов бежать на все четыре стороны. Боже мой, чем он здесь занимается? Ищет голыми руками тайное послание в животе трупа. Не похожа ли сама эта картина на послание дьявола?
Он отсек желудок и положил его в снег рядом с трупом. И в этот момент рука его натолкнулась на разрастание.
— Смотрите! — внезапно воскликнул он и схватил ди Тасси за руку.
— В чем дело? — запротестовал тот. — Ну же, вскрывайте желудок, и поскорее, иначе бумага переварится.
— Смотрите же сюда. — Николай указал пальцем на утолщение в нижней доле легкого.
— Что это? — спросил ди Тасси.
— Это доля легкого, она… она сращена, сращена с диафрагмой. Так же как… как у Альдорфа.
Ди Тасси застыл на месте.
— Что вы такое говорите?
Николай испуганно отпрянул. Плотная, сочащаяся гноем ткань влажно поблескивала. Здесь образовался небольшой, пронизанный ветвлениями кровеносных сосудов изжелта-коричневый мешок.
— Что это такое, черт возьми? — спросил ди Тасси.
— Я не знаю, что это, — заикаясь, промямлил врач. — Я знаю только, как это называется.
— И как же это называется?
— Абсцесс легкого, — ответил Николай.
Николай весь предыдущий вечер изучал карту. Они находились на полпути между Нюрнбергом и Байрейтом, в захолустном районе в треугольнике между Зульцбахом, Тунбахом и Вейденом. Швабах находился почти на один почтовый перегон дальше, в направлении Байрейта. Ди Тасси выбрал это место наверняка потому, что в случае удачи предприятия эту лесную хижину можно было использовать для ночлега. Зульцбах, Тунбах и Вейден расположены на приблизительно одинаковом расстоянии от этого места. Человек, которого они разыскивали, несомненно, направится к месту встречи из одного из этих населенных пунктов. Незаселенная местность, по которой они ехали, была пересечена множеством долин. В любом случае это было самое подходящее место для тайной встречи, ибо мало кто мог бы забрести сюда случайно, не имея определенной цели. Пока они шагом ехали по заснеженному лесу, Николай часто поглядывал на Боскеннера и раздумывал, есть ли у того перспектива на смягчение наказания, которая сделала этого человека уступчивым, или он не сопротивлялся только потому, что понимал — бегство в этом необжитом месте было совершенно немыслимым и безнадежным.
Всадники разделились на возвышенности между Вейденом и Тунбахом. Отсюда Боскеннеру оставалось не более получаса езды до условленного места встречи в лесной хижине, расположенной внизу, в долине. Хагельганцу, Камецкому и двум солдатам предстояло кружным путем проехать к Зульцбаху, чтобы расположиться на южной дороге. Двое других должны были вместе с ди Тасси наблюдать за дорогой на Вейден. Николай с Фойсткингом и еще двумя солдатами направился по дороге на Тунбах.
Сыщики были весьма неразговорчивыми, и Николай испытывал мало радости от общения с ними. Он был очень доволен, что эти мрачные типы отправились в другую сторону. Фойсткинг, напротив, несколько раз искал случая заговорить с ним. Фойсткинг сказал о Хагельганце, что Николай не должен принимать близко к сердцу холодный и отчужденный тон этого человека, потому что, в сущности, он очень неплохой малый.
— Он недоволен тем, что вам позволено знать то, о чем обычно говорят только узкому избранному кругу людей.
— Я не просил об этом, — сухо ответил Николай.
— Это верно, — сказал Фойсткинг, — но я просто хочу объяснить вам, откуда взялась такая реакция. Большинство тех, кто работает на советника юстиции, происходят из благородных семей. Это в высшей степени странно, что к нашему делу привлекли человека со стороны. Врачи никогда раньше не сотрудничали с нами.
Николай ничего не ответил. Что вообще эти люди о себе воображают? Чем они, собственно говоря, отличаются от него, кроме своих незаслуженных привилегий и дорогих париков? Фойсткинг еще раз взглянул на врача, но прежде чем он успел что-то сказать, утреннюю тишину разорвал выстрел. Николай почувствовал, как под ним вздрогнула лошадь. В воздухе еще продолжало носиться эхо громкого выстрела, когда последовал второй выстрел и сразу за ним — третий.
Солдаты тотчас развернули коней и во весь опор поскакали назад по дороге на звуки выстрелов. Фойсткинг и Николай последовали за ними. Они проскакали совсем немного, когда услышали еще два выстрела, на этот раз совсем близко. Но другой группы не было видно. Кто в кого стрелял? Они достигли того места, где совсем недавно разделились. Снег был еще вытоптан копытами их лошадей.
— Куда? — спросил один из солдат.
Фойсткинг, бледный от напряжения, вертелся в седле, то и дело оглядываясь. Но и он ничего не видел. В воздухе висел слабый запах сгоревшего пороха. Стрельба шла где-то совсем близко от них. Внезапно они услышали голос ди Тасси:
— Сдавайтесь. Вы окружены. У вас нет никакой возможности уйти от нас. Оставьте этого человека и бросьте оружие.
Голос донесся откуда-то из долины.
— Бог мой, он вышел прямо ему в руки, — прошептал Фойсткинг.
Николай задумался. Очевидно, что таинственный незнакомец также выбирал самый дальний путь для того, чтобы явиться на место встречи, и эта предосторожность неожиданно вывела его прямо на преследователей.
— Должно быть, они там внизу, — сказал он и указал рукой на полянку, видневшуюся между двумя заснеженными елями. Словно в подтверждение его слов оттуда снова полыхнуло красное пламя выстрела и закурилось облачко белого дыма. Немного погодя до их ушей донесся грохот очередного выстрела.
— Проклятый разбойник! — крикнул один из солдат и дал шпоры коню. — Вперед, мы должны им помочь!
Несколько мгновений спустя они вплотную приблизились к месту схватки и ясно поняли, что там происходило. Боскеннер сидел на груде бревен и обеими руками держался за ногу. Около него по снегу расплывалось красное пятно. Очевидно, он был ранен одним из выстрелов. Из-за кучи бревен виднелась только чья-то рука, сжимавшая пистолет, дуло которого упиралось в висок Боскеннера.
— Бросьте оружие и выходите. Нас много.
Ди Тасси залег за стволом поваленного дерева. Двух сопровождавших его людей нигде не было видно.
Николай спешился. У того человека за кучей бревен не было ни малейшего шанса скрыться. Люди ди Тасси наверняка обошли противника, чтобы напасть на него с тыла. Однако человек еще раз послал пулю в направлении ди Тасси. Боскеннер вздрогнул, так как выстрел раздался возле самого его уха. Или он скривился от боли в ноге?
Потом произошло нечто совсем уж неожиданное. Внезапно послышался какой-то клич. Нет, это был не клич. Это была песнь. Фойсткинг и оба ландскнехта, все еще сидевшие в седлах и осматривавшие поляну, тоже услышали этот странный голос, который, казалось, на мгновение парализовал их. Николай никогда не слышал такого. Песнь была одновременно ужасной и прекрасной, как заупокойная месса. Человек оставался невидим. Была видна только рука, которая по-прежнему целилась из пистолета в висок Боскеннеру.
Сейчас этот человек его убьет, мелькнуло в голове Николая. Это сумасшедший. Он убьет Боскеннера на наших глазах. Врач зажмурился. Он не в состоянии на это смотреть. Эта ужасная песнь палача! Николай попытался прислушаться, чтобы разобрать слова, но это ему не удалось. Он не мог даже сказать, были ли в этой песне какие-нибудь слова. Но жуткая песнь пронзила его до костей. Потом грохнул еще один выстрел. Боскеннер повалился набок. Но уже через мгновение он снова выпрямился. Было совершенно непонятно, что происходит там внизу. Боскеннера начало трясти. Однако Николай успел заметить, что оружие, направленное на разбойника, исчезло. Должно быть, ди Тасси из своего укрытия лучше видел происходящее, потому что он встал и без всяких предосторожностей пошел к Боскеннеру. Что происходило дальше, Николай со своего места рассмотреть не мог. Ди Тасси, не обратив ни малейшего внимания на Боскеннера, обошел кучу бревен и скрылся за ней. Может быть, ландскнехты обошли человека сзади и скрутили его? Должно быть, так. Но отсюда, сверху, этого было не видно. В противном случае ди Тасси не стал бы вести себя столь неосторожно.
Но почему стоит такая мертвая тишина? Не было слышно ничего, кроме стонов Боскеннера.
Фойсткинг и оба солдата пришпорили коней и направились к поляне. Николай вскочил в седло и последовал за ними. Ди Тасси исчез за кучей бревен. Николай видел, как Фойсткинг и оба солдата остановились возле Боскеннера, спешились и тоже скрылись за деревьями. Николай остановил лошадь чуть поодаль и принялся ждать. Потом он услышал голос ди Тасси:
— Где врач? — Советник вышел на поляну и, увидев Николая, сделал ему нетерпеливый знак рукой. — Куда вы запропастились? Сюда, здесь есть дело для вас.
Николай медленно слез с лошади. Теперь он увидел, как на противоположную сторону поляны выезжают из леса оба солдата, сопровождавших ди Тасси. Неужели они не схватили противника? Неужели он ушел?
Николай снова взглянул на Боскеннера. Что он должен делать? Он не хирург и не фельдшер. Он не знал, как лечить огнестрельные раны. Когда Николай приблизился, Боскеннер взглянул на него. Человек был бледен как мел. По лицу Боскеннера струился пот. Николай не видел, куда угодила пуля, но когда тот выпрямился, стала отчетливо видна рана. На внутренней поверхности бедра виднелась большая рваная рана, откуда хлестала струя алой крови. Николай опустился на колени рядом с раненым, чтобы осмотреть его. Но прежде чем он успел что-либо предпринять, как рядом с ним внезапно появился ди Тасси, схватил его за руку и потащил за собой.
— Нет, не он. Вот ваш пациент. Подойдите же к нему наконец.
Николай растерянно выпрямился. Ди Тасси повел его за кучу бревен. Николай до конца своих дней не сможет забыть то, что предстало его глазам. Оба солдата и Фойсткинг обступили безжизненное тело. Николая и так уже тошнило от лужи крови, которая натекла в снег возле Боскеннера, но здесь, вокруг трупа, были разбросаны расколотые кости, обрывки кожи, разбитые зубы и куски мозга. С туловищем соединялась только нижняя часть головы.
Это разрушение причинил, конечно, последний выстрел. Наверняка это был двойной заряд. Ствол пистолета, который труп продолжал сжимать в руке, треснул.
Николай с трудом проглотил слюну. Такого он еще никогда не видел. Но ди Тасси не дал ему времени долго размышлять.
— Вот смотрите, — сказал он дрожащим от ярости голосом и протянул Николаю небольшую, форматом в одну восьмую, записную книжку. Переплет был вымазан кровью, и Николай, увидев это, непроизвольно отдернул руку. Ди Тасси сам открыл книжку. — Съел, — злобно крикнул он, — он съел несколько страниц. Смотрите, он вырвал все страницы, некоторые листки валяются на снегу. Но большую часть он проглотил. Проклятый скорпион! — прошипел он и пнул ногой труп. — Ну же, лиценциат, достаньте эти листки.
В первый момент Николай не понял, чего требует от него советник юстиции. Остальные выглядели также обескураженно. Люди, лишившись дара речи, не двигались с места. Напротив, ди Тасси опустился на колени перед страшным обрубком трупа и принялся лихорадочно расстегивать пуговицы его верхней одежды.
— Мне нужны эти бумажки, — крикнул он, — даже если мне придется вырвать их из него собственными руками.
Он нетерпеливо рвал пуговицы накидки, прикрывавшей труп, и так как пуговицы не желали поддаваться, ди Тасси схватился за край накидки и разорвал ее.
— Фойсткинг, помогите мне. А вы, Рёшлауб, либо разрежьте его сами, либо скажите мне, как это делается. Но это надо сделать быстро. Приступайте. Возьмите свои инструменты.
Николай тупо тряхнул головой. Инструменты? Какие инструменты? Нет, это не может быть правдой. Он что, всерьез? Он хочет разрезать человека, как скотину, чтобы достать какие-то бумаги, которые тот проглотил?
— Вы… вы не можете этого сделать, — заикаясь, пробормотал Николай. — Вы не имеете права.
— Я не имею права? Этот человек стрелял в меня. И когда он понял, что ему не уйти, он двойным зарядом разнес себе череп. И знаете зачем?
Ди Тасси был настолько разозлен, что голос на мгновение изменил ему.
— Затем, чтобы его было невозможно опознать. Он встал и всей своей массой навис над врачом.
— Вы вообще не имеете представления о том, насколько опасны эти люди. Я должен их выследить и взять, чтобы выяснить, что они замышляют. И никто не смеет мне в этом мешать. Итак, этот человек проглотил бумаги, которые он во что бы то ни стало хотел утаить. Значит, мы должны их достать.
Николай потерял способность двигаться. Однако речь ди Тасси вывела из оцепенения обоих солдат, которые бросились к трупу и несколькими движениями сорвали с трупа одежду, обнажив верхнюю половину его туловища. Взору присутствующих предстало бледное, но мускулистое тело. Вид был отталкивающим и ужасным. Николай не мог больше смотреть на оторванную от тела голову. Носа, глазниц и черепной коробки больше не существовало. Словно в насмешку над преследователями на нижней челюсти скалились зубы нижнего ряда. Но на ди Тасси все это не производило ни малейшего впечатления. Он взял в руки нож, опустился перед трупом на колени и одним движением разрезал поясной ремень. Еще два разреза — и он обнажил низ живота самоубийцы.
Николай был близок к беспамятству. Что он здесь делает? Ди Тасси сошел с ума? Какие такие бумаги нужны ему, чтобы оправдать это варварское надругательство над трупом? С другой стороны, этот человек действительно был чрезвычайно опасен. Кроме того, он самоубийца. Преступник и самоубийца, подобный тем, кого вскрывали в анатомических театрах университетов. Николай сам ни разу не производил вскрытий. Всегда было очень трудно раздобыть подходящий труп, и поэтому, когда такое случалось, на вскрытие собиралась такая толпа, что Николаю доставалось больше нюхать, чем видеть. И вот теперь перед ним лежит труп молодого сильного мужчины, который всего несколько минут назад был здоров и полон сил. Кожа была еще теплой, и, возможно, в груди продолжает медленно биться сердце в отчаянной попытке проталкивать жизненные соки по сосудам этого смертельно раненного тела. Когда еще представится ему такая возможность?
Мысли приняли иное направление, и душа Николая немного успокоилась. Сейчас им владело такое же противоречивое чувство, какое он испытал при виде обнаженного тела найденной в лесу девушки. Что-то удерживало его, но неведомая сила влекла его к трупу. Что-то внутри него дало трещину.
Как смог этот лежащий перед ним в снегу человек довести себя до столь ужасного конца? Николай не мог представить себе, что именно могло стоить такой жертвы. К чему это самоуничтожение? Неужели ди Тасси всерьез полагает, что причина записана на клочке бумаги, который проглотил этот незнакомец?
Однако пока Николай предавался своим причудливым мыслям, стараясь привести их в порядок, ди Тасси, сжав губы, вонзил нож в горло трупа. Потом он наклонился вперед, чтобы сильнее надавить на клинок, и одним сильным движением рассек тело от горла через грудину до самого пупка. Кожа раздалась в стороны после первого же разреза. Николай успел заметить белый пористый слой подкожного жира, который сразу же окрасился в красный цвет. Человек был мертв, но его тело еще реагировало на разрез. Последовали еще два разреза. Был слышен скрежет, когда нож соприкасался с костями. В рану выступило что-то белесое — грудина.
Стоявшие вокруг люди не произносили ни слова. Фойсткинг отошел в сторону. Солдаты безмолвно взирали на происходящее. Лица их были абсолютно бесстрастны, никто не смог бы сказать, что происходит в их головах. Николай рванулся вперед, приблизился к трупу и присел на корточки. Ди Тасси быстро взглянул на него и продолжил рассекать ткани серповидными разрезами.
— Что вы делаете? — спросил Николай.
— Освобождаю грудину, — ответил ди Тасси.
— Вы хотите рассечь грудину? — спросил Николай. Ди Тасси кашлял от напряжения.
— Я хочу достать проглоченную бумагу. Принесите мне топор. Быстро, — приказал ди Тасси, не поднимая головы.
Один из солдат побежал к своему коню. Когда он вернулся, кости грудной клетки были обнажены от ключиц и диафрагмы до сосков. Ди Тасси схватил топор и приготовился рубить.
Николай, не двигаясь, все это время внимательно наблюдал за лицом ди Тасси. Что он за человек? Врач схватил советника за руку.
— Подождите! — крикнул он. — Дайте мне нож! Ди Тасси не отреагировал.
— Дайте мне нож! — снова что было сил крикнул врач. Советник юстиции задержал топор в воздухе.
— Достаточно разреза живота, чтобы извлечь желудок, понимаете?
Ди Тасси опустил топор и протянул Николаю нож. Тот не медля вскрыл брюшину и сунул руку в полость живота. Николай закрыл глаза, но картина в его голове своей яркостью превосходила всякую реальность, от которой он был готов бежать на все четыре стороны. Боже мой, чем он здесь занимается? Ищет голыми руками тайное послание в животе трупа. Не похожа ли сама эта картина на послание дьявола?
Он отсек желудок и положил его в снег рядом с трупом. И в этот момент рука его натолкнулась на разрастание.
— Смотрите! — внезапно воскликнул он и схватил ди Тасси за руку.
— В чем дело? — запротестовал тот. — Ну же, вскрывайте желудок, и поскорее, иначе бумага переварится.
— Смотрите же сюда. — Николай указал пальцем на утолщение в нижней доле легкого.
— Что это? — спросил ди Тасси.
— Это доля легкого, она… она сращена, сращена с диафрагмой. Так же как… как у Альдорфа.
Ди Тасси застыл на месте.
— Что вы такое говорите?
Николай испуганно отпрянул. Плотная, сочащаяся гноем ткань влажно поблескивала. Здесь образовался небольшой, пронизанный ветвлениями кровеносных сосудов изжелта-коричневый мешок.
— Что это такое, черт возьми? — спросил ди Тасси.
— Я не знаю, что это, — заикаясь, промямлил врач. — Я знаю только, как это называется.
— И как же это называется?
— Абсцесс легкого, — ответил Николай.
16
Крупные снежинки кружили хоровод в неярком вечернем свете, когда он спешился возле госпиталя Святой Елизаветы. От одной из сестер, ухаживавших за девушкой, он узнал, что она начала постепенно поправляться, сегодня съела немного супа и вскоре опять заснула. Она по-прежнему ничего не говорила, но у нее прекратились судороги и припадки панического страха. Девушка была бледна и слаба, но здоровье ее, без сомнения, стало понемногу улучшаться.
Пока Николай шел по коридорам госпиталя, его продолжали неотвязно преследовать картины прошедшего дня. Все образы упорно съеживались, неизбежно превращаясь в конце концов в вид распоротого тела на лесной поляне, и на этой кровавой сцене воспоминание застревало, наполняясь зловещими деталями. Даже советник ди Тасси на какое-то мгновение осознал весь ужас происходившего. Он долго смотрел на труп, прежде чем приказал закопать его в землю и возвращаться в Нюрнберг. По дороге никто не произнес ни слова. Возле Швабаха отпустили солдат. Они забрали с собой тяжелораненого Боскеннера, который стал теперь для ди Тасси не более чем обузой. Остальные направились к Эшенау, где их застиг сильнейший снегопад. Тогда советник юстиции принял решение не ехать в Нюрнберг, а скакать прямо в Альдорф. Николаю было приказано держать путь в Нюрнберг, навестить девушку и немедленно прибыть после этого к ди Тасси, если больная пришла в себя и ее можно допросить. Но этому помешал тот же снегопад. О поездке в Альдорф нечего было и думать.
Вид девушки вытеснил все страшные картины из памяти Николая. Лицо спящей было мирным и безмятежным. Руки лежали вдоль тела на одеяле, и врач снова подивился изяществу кистей и тонких пальчиков. Он сел возле кровати на табурет и с трудом подавил желание коснуться этих пальчиков. Как она прекрасна! Он мог бы без труда просидеть у ее постели полночи, просто любуясь ею. Но сейчас он не мог долго задерживаться здесь, а должен был потерпеть до завтрашнего утра. Может быть, завтра она расскажет ему, что делала в лесу и что там произошло.
Он повернул голову к окну и посмотрел, что творится на улице. Густая пелена сыпавшихся с неба крупных снежинок закрывала вид. Нет, надо идти домой. Но когда он снова взглянул на девушку, то увидел, что она открыла глаза. Взгляд ее был неподвижен, но она сознательно рассматривала его. Или это только показалось ему? Смотрит ли она на него, или просто он случайно оказался на том месте, куда направлен ее бессмысленный взгляд? Но постепенно до врача дошло, что она видит его. Девушка не спала.
— Ты слышишь меня? — тихо спросил он.
В ответ веки ее едва заметно дрогнули. Он улыбнулся, протянул руку и нащупал пульс больной.
— Ты очень долго спала, — сказал он, — но сон — лучший лекарь.
Пульс оказался нормальным. Тревожил только жар, который ощутил Николай. Есть ли у нее лихорадка? Или это от него самого пышет жаром? Он отпустил руку девушки. Нет, он не в состоянии лечить эту девушку, при каждом прикосновении кровь бросается ему в голову, а сердце начинает выскакивать из груди.
— Как тебя зовут? — спросил он наконец.
Взгляд ее снова был направлен на него. Даже то, как она смотрела, уже возбуждало его и выводило из душевного равновесия. Это лицо! Он попытался улыбнуться. Но мимические мышцы не подчинились ему. Кроме того, он не мог отделаться от чувства, что девушка прекрасно понимает, что с ним сейчас происходит. Она в ясном сознании — пронзила его мысль — и так пристально смотрит на меня, потому что узнает.
Но в этот момент девушка вдруг закрыла глаза и отвернулась в сторону.
— Мы нашли тебя в лесу, здесь, недалеко от Нюрнберга, — снова заговорил Николай. — Ты шла в Ансбах, не так ли? Было именно так. Ты шла в Ансбах и в лесу сбилась с пути. Так?
Пока он говорил, она опять открыла глаза и повернула, голову к нему.
— Магдалена, — вдруг сказала она. — Меня зовут Магдалена.
Звук его голоса поразил его больше, чем тот факт, что она говорила по-французски. Как долго она молчала. За истекшие три дня это были первые слова, произнесенные ее устами. Но голос, хотя девушка говорила тихо, был ясным и твердым.
— Магдалена, — повторил Николай, тоже перейдя на французский. — Прекрасное имя. Краса нашего Владыки.
Она удивленно вскинула бровь.
— Вашего владыки?
— Le Seigneur de nous tous, — добавил он тоном, в котором не было и следа убежденности.
Владыка всех нас, Господь.
Девушка внимательно посмотрела на него. На какое-то мгновение глаза ее стали холодны как лед.
— Я хочу пить, — произнесла она затем, внезапно перейдя на немецкий.
Николай поднялся и взял глиняный кувшин, стоявший на столе посреди комнаты. Он снял с кувшина крышку, налил в чашку воды и вернулся к кровати. Не отрывая от врача взгляда, девушка одним глотком осушила чашку. Потом она заговорила:
— Кто ты? Священник?
Николай энергично покачал головой:
— Нет, нет. Но почему ты так подумала?
Было странно, что она обратилась к нему на «ты». Было что-то неприличное в такой доверительности. Николай почувствовал себя неуверенно, хотя такое обращение было ему приятно.
— Я врач, — сказал он. — Когда тебя нашли в лесу без сознания, позвали меня, чтобы я оказал тебе помощь, и с тех пор я лечу тебя.
Девушка ничего не ответила. Вместо этого она протянула ему пустую чашку. Он снова наполнил ее водой, подал больной и смотрел, как жадно она пьет. Должно быть, у нее все же есть лихорадка, заключил он. И она ни в коем случае не крестьянка. Об этом говорили ухоженные руки. Никаких следов крестьянской работы. На ногтях нет ни одной трещины, кончики пальцев не исколоты иглами. В речи девушки не было никаких следов франконского диалекта, в котором он не понимал ни единого слова. Зато больная бегло говорила на классическом французском языке и на мелодичном южнонемецком диалекте. По тем коротким фразам, которые она сейчас произнесла, он не мог судить, какой из двух языков является для нее родным.
— Врач? — произнесла она наконец. Слово сорвалось с ее уст так, словно она ради забавы попыталась проговорить любопытный, но совершенно пустой и бесполезный звук. Немного помолчав, она добавила: — Какой сегодня день?
— Сегодня четверг, — ответил Николай.
— Четверг?
— Да, четверг, восемнадцатое декабря.
Она сделала еще один глоток воды, протянула Николаю пустую чашку и опустила голову на подушку. Николай беспомощно смотрел на девушку, не зная, что говорить дальше. Девушка излучала внутренний свет, который приводил Николая во все большее волнение, с которым ему было трудно справиться. Ему пришлось приложить немалое усилие, чтобы обуздать свой взгляд. Ни разу в жизни его так не волновало женское тело. Как ни старался он сосредоточиться на лице девушки, как ни пытался он остановить на нем свой взгляд, краем глаза Николай видел только одно — вырисовывавшуюся под простыней женскую грудь. Взгляд его мучительно притягивача нежная шея, он видел все это даже тогда, когда не отрываясь смотрел на ее руки. Стоило ему закрыть глаза, как перед внутренним взором начинали живо разыгрываться сцены памятной ночи, когда он созерцал ее обнаженное тело во всей его несравненной красоте.
Пока Николай шел по коридорам госпиталя, его продолжали неотвязно преследовать картины прошедшего дня. Все образы упорно съеживались, неизбежно превращаясь в конце концов в вид распоротого тела на лесной поляне, и на этой кровавой сцене воспоминание застревало, наполняясь зловещими деталями. Даже советник ди Тасси на какое-то мгновение осознал весь ужас происходившего. Он долго смотрел на труп, прежде чем приказал закопать его в землю и возвращаться в Нюрнберг. По дороге никто не произнес ни слова. Возле Швабаха отпустили солдат. Они забрали с собой тяжелораненого Боскеннера, который стал теперь для ди Тасси не более чем обузой. Остальные направились к Эшенау, где их застиг сильнейший снегопад. Тогда советник юстиции принял решение не ехать в Нюрнберг, а скакать прямо в Альдорф. Николаю было приказано держать путь в Нюрнберг, навестить девушку и немедленно прибыть после этого к ди Тасси, если больная пришла в себя и ее можно допросить. Но этому помешал тот же снегопад. О поездке в Альдорф нечего было и думать.
Вид девушки вытеснил все страшные картины из памяти Николая. Лицо спящей было мирным и безмятежным. Руки лежали вдоль тела на одеяле, и врач снова подивился изяществу кистей и тонких пальчиков. Он сел возле кровати на табурет и с трудом подавил желание коснуться этих пальчиков. Как она прекрасна! Он мог бы без труда просидеть у ее постели полночи, просто любуясь ею. Но сейчас он не мог долго задерживаться здесь, а должен был потерпеть до завтрашнего утра. Может быть, завтра она расскажет ему, что делала в лесу и что там произошло.
Он повернул голову к окну и посмотрел, что творится на улице. Густая пелена сыпавшихся с неба крупных снежинок закрывала вид. Нет, надо идти домой. Но когда он снова взглянул на девушку, то увидел, что она открыла глаза. Взгляд ее был неподвижен, но она сознательно рассматривала его. Или это только показалось ему? Смотрит ли она на него, или просто он случайно оказался на том месте, куда направлен ее бессмысленный взгляд? Но постепенно до врача дошло, что она видит его. Девушка не спала.
— Ты слышишь меня? — тихо спросил он.
В ответ веки ее едва заметно дрогнули. Он улыбнулся, протянул руку и нащупал пульс больной.
— Ты очень долго спала, — сказал он, — но сон — лучший лекарь.
Пульс оказался нормальным. Тревожил только жар, который ощутил Николай. Есть ли у нее лихорадка? Или это от него самого пышет жаром? Он отпустил руку девушки. Нет, он не в состоянии лечить эту девушку, при каждом прикосновении кровь бросается ему в голову, а сердце начинает выскакивать из груди.
— Как тебя зовут? — спросил он наконец.
Взгляд ее снова был направлен на него. Даже то, как она смотрела, уже возбуждало его и выводило из душевного равновесия. Это лицо! Он попытался улыбнуться. Но мимические мышцы не подчинились ему. Кроме того, он не мог отделаться от чувства, что девушка прекрасно понимает, что с ним сейчас происходит. Она в ясном сознании — пронзила его мысль — и так пристально смотрит на меня, потому что узнает.
Но в этот момент девушка вдруг закрыла глаза и отвернулась в сторону.
— Мы нашли тебя в лесу, здесь, недалеко от Нюрнберга, — снова заговорил Николай. — Ты шла в Ансбах, не так ли? Было именно так. Ты шла в Ансбах и в лесу сбилась с пути. Так?
Пока он говорил, она опять открыла глаза и повернула, голову к нему.
— Магдалена, — вдруг сказала она. — Меня зовут Магдалена.
Звук его голоса поразил его больше, чем тот факт, что она говорила по-французски. Как долго она молчала. За истекшие три дня это были первые слова, произнесенные ее устами. Но голос, хотя девушка говорила тихо, был ясным и твердым.
— Магдалена, — повторил Николай, тоже перейдя на французский. — Прекрасное имя. Краса нашего Владыки.
Она удивленно вскинула бровь.
— Вашего владыки?
— Le Seigneur de nous tous, — добавил он тоном, в котором не было и следа убежденности.
Владыка всех нас, Господь.
Девушка внимательно посмотрела на него. На какое-то мгновение глаза ее стали холодны как лед.
— Я хочу пить, — произнесла она затем, внезапно перейдя на немецкий.
Николай поднялся и взял глиняный кувшин, стоявший на столе посреди комнаты. Он снял с кувшина крышку, налил в чашку воды и вернулся к кровати. Не отрывая от врача взгляда, девушка одним глотком осушила чашку. Потом она заговорила:
— Кто ты? Священник?
Николай энергично покачал головой:
— Нет, нет. Но почему ты так подумала?
Было странно, что она обратилась к нему на «ты». Было что-то неприличное в такой доверительности. Николай почувствовал себя неуверенно, хотя такое обращение было ему приятно.
— Я врач, — сказал он. — Когда тебя нашли в лесу без сознания, позвали меня, чтобы я оказал тебе помощь, и с тех пор я лечу тебя.
Девушка ничего не ответила. Вместо этого она протянула ему пустую чашку. Он снова наполнил ее водой, подал больной и смотрел, как жадно она пьет. Должно быть, у нее все же есть лихорадка, заключил он. И она ни в коем случае не крестьянка. Об этом говорили ухоженные руки. Никаких следов крестьянской работы. На ногтях нет ни одной трещины, кончики пальцев не исколоты иглами. В речи девушки не было никаких следов франконского диалекта, в котором он не понимал ни единого слова. Зато больная бегло говорила на классическом французском языке и на мелодичном южнонемецком диалекте. По тем коротким фразам, которые она сейчас произнесла, он не мог судить, какой из двух языков является для нее родным.
— Врач? — произнесла она наконец. Слово сорвалось с ее уст так, словно она ради забавы попыталась проговорить любопытный, но совершенно пустой и бесполезный звук. Немного помолчав, она добавила: — Какой сегодня день?
— Сегодня четверг, — ответил Николай.
— Четверг?
— Да, четверг, восемнадцатое декабря.
Она сделала еще один глоток воды, протянула Николаю пустую чашку и опустила голову на подушку. Николай беспомощно смотрел на девушку, не зная, что говорить дальше. Девушка излучала внутренний свет, который приводил Николая во все большее волнение, с которым ему было трудно справиться. Ему пришлось приложить немалое усилие, чтобы обуздать свой взгляд. Ни разу в жизни его так не волновало женское тело. Как ни старался он сосредоточиться на лице девушки, как ни пытался он остановить на нем свой взгляд, краем глаза Николай видел только одно — вырисовывавшуюся под простыней женскую грудь. Взгляд его мучительно притягивача нежная шея, он видел все это даже тогда, когда не отрываясь смотрел на ее руки. Стоило ему закрыть глаза, как перед внутренним взором начинали живо разыгрываться сцены памятной ночи, когда он созерцал ее обнаженное тело во всей его несравненной красоте.