Страница:
— Держите ее крепче, — сказал он троим мужчинам. Николай поставил чашку на землю и порылся в сумке в поисках нужного инструмента, но нашел лишь наконечник клистира. Он осмотрел канюлю, решил, что она подойдет, достал склянку с уксусом и налил несколько капель в трубку наконечника. Готом он тщательно вытер наружную поверхность и вставил инструмент в свой левый рукав так, чтобы ощущать кожей металл наконечника. Кончик канюли он спрятал за край рукава.
После этого он попытался убрать волосы с лица девушки. Она выгнулась дугой, но в конце концов врачу удалось ухватить ее за затылок. Он раздвинул пальцами густые волосы и крепко за них ухватился. Ему удалось фиксировать голову. Николай чувствовал, с какой силой девушка стремится освободиться, но он крепче взялся за волосы и не дал ей свободы действий. Ладонью другой руки он принялся прядь за прядью сдвигать грязные волосы в сторону. В изумлении уставился он на искаженное до неузнаваемости лицо, скрытое до этого волосами. Щеки были исцарапаны. Два огромных карих глаза, обрамленные воспаленными веками, без всякого выражения оцепенело смотрели в пространство. На лбу вздувались синие вены. В рот был плотно загнан кляп, и это было хорошо, так как Николай был уверен, что если кляп удалить, то девушка тотчас начнет ужасно кричать. Он крепче ухватил ее за волосы, чтобы надежно фиксировать голову. Девушка прищурила от боли глаза, но голова ее была надежно обездвижена.
Ловким движением Николай вытряхнул из рукава трубку клистира, зажал ладонью и под кляпом провел в рот девушки так, чтобы кончик канюли упирался в верхнюю десну между щекой и верхней челюстью.
— Теперь держите ее как можно крепче, чтобы она не дернулась, — снова повторил он. — Если она закусит металл канюли, то может поранить себя.
Мужчины кивнули и с новой силой навалились на девушку. Николай взял с земли чашку, набрал в рот глоток жидкости, обхватил конец трубки губами и выпустил в рот девушки немного лекарства. Она попыталась отдернуть голову, но Николай держал ее крепко. Жидкость потекла ей в рот, и врач увидел, как девушка инстинктивно сглотнула. Николай некоторое время выжидал, наблюдая за движениями щитовидного хряща, потом снова набрал в рот лекарство и повторил все сначала.
Вся процедура длилась около десяти минут, так как Николай вливал жидкость маленькими порциями, не желая, чтобы больная подавилась. Он поднял голову и заметил, что ди Тасси внимательно следит за его действиями.
Средство начало оказывать свое действие. На глазах стали происходить изменения. Девушка заморгала, оцепенение начало проходить. Напряженные, судорожно сжатые мышцы немного расслабились. Дыхание стало спокойнее, и теперь только вопросом времени было, когда она уснет.
Николай прополоскал рот, ни на секунду не спуская глаз с больной.
— Не отпускайте ее, — сказал он и принялся готовиться к новому вмешательству. Но когда он ощупал лодыжку в поисках наилучшего места для кровопускания, то испугался, обнаружив большую припухлость. Он ощупал ногу, что было нелегко сделать, так как она была закутана в тряпки. Николай не смог определить, есть ли перелом. Надо ли осматривать ее здесь? Быть может, это только вывих или растяжение?
— Что с ней? — спросил ди Тасси. — Она ранена?
— У нее сильно распухла левая лодыжка, — ответил Николай. — Мне в любом случае придется шинировать ей ногу, прежде чем мы доставим ее в замок. Но здесь я не смогу детально ее обследовать.
— Это вы сможете спокойно и без помех сделать в замке Альдорф, — подытожил ди Тасси. — Вы закончили с ней?
— Нет, — ответил Николай с плохо скрытым раздражением.
Ему вообще не нравился властный тон этого человека, которого, казалось, совершенно не трогали страдания несчастной девушки, лежавшей на земле у его ног.
— Я должен сделать ей кровопускание, чтобы очистить кровь. Это займет несколько мгновений. Потом ей потребуется теплое одеяло, крепкая деревянная палка и перевязочный материал.
— У нас нет перевязочных материалов, — нетерпеливо произнес ди Тасси.
— Значит, надо найти какие-то подручные средства, — возразил Николай. — Вы взяли меня с собой как врача, и я должен делать свое дело.
Ди Тасси хотел было возразить, но передумал, быстрым движением вытащил из-под девушки чепрак, бросил его одному из мужчин, державших больную, и приказал ему разорвать чепрак на узкие полосы.
Треск разрываемой материи эхом разносился над поляной. Николай тем временем вскрыл вену на правой лодыжке больной и подставлял под струю крови емкость за емкостью. Когда кровопускание было закончено, девушка спокойно спала. Николай перевязал рану, быстро шинировал левую голень, вытащил кляп изо рта девушки и наскоро умыл ее. Ее лицо, обрамленное черными волосами, выглядело очень молодо, но тело, которое угадывалось под одеждой, было отнюдь не девическим. Крестьянская девушка, подумалось Николаю. Сколько ей может быть лет? Как она сюда попала? И что с ней будет, когда она придет в себя?
Он бы с удовольствием продолжал созерцать это милое личико, но услышал, что вокруг него началось какое-то движение. Он оторвался от созерцания, поднялся и принялся складывать в сумку инструменты. Люди ди Тасси заботливо завернули девушку в несколько попон, чтобы она не замерзла.
— Карета уже находится на пути сюда, — сказал ди Тасси. — Благодарю вас. Вы действительно хорошо исполнили свой долг.
Николай еще раз взглянул на спящее лицо, потом перевел взгляд на дерево, у подножия которого все еще лежал роковой сверток.
Николай поднял с земли сумку.
4
5
6
После этого он попытался убрать волосы с лица девушки. Она выгнулась дугой, но в конце концов врачу удалось ухватить ее за затылок. Он раздвинул пальцами густые волосы и крепко за них ухватился. Ему удалось фиксировать голову. Николай чувствовал, с какой силой девушка стремится освободиться, но он крепче взялся за волосы и не дал ей свободы действий. Ладонью другой руки он принялся прядь за прядью сдвигать грязные волосы в сторону. В изумлении уставился он на искаженное до неузнаваемости лицо, скрытое до этого волосами. Щеки были исцарапаны. Два огромных карих глаза, обрамленные воспаленными веками, без всякого выражения оцепенело смотрели в пространство. На лбу вздувались синие вены. В рот был плотно загнан кляп, и это было хорошо, так как Николай был уверен, что если кляп удалить, то девушка тотчас начнет ужасно кричать. Он крепче ухватил ее за волосы, чтобы надежно фиксировать голову. Девушка прищурила от боли глаза, но голова ее была надежно обездвижена.
Ловким движением Николай вытряхнул из рукава трубку клистира, зажал ладонью и под кляпом провел в рот девушки так, чтобы кончик канюли упирался в верхнюю десну между щекой и верхней челюстью.
— Теперь держите ее как можно крепче, чтобы она не дернулась, — снова повторил он. — Если она закусит металл канюли, то может поранить себя.
Мужчины кивнули и с новой силой навалились на девушку. Николай взял с земли чашку, набрал в рот глоток жидкости, обхватил конец трубки губами и выпустил в рот девушки немного лекарства. Она попыталась отдернуть голову, но Николай держал ее крепко. Жидкость потекла ей в рот, и врач увидел, как девушка инстинктивно сглотнула. Николай некоторое время выжидал, наблюдая за движениями щитовидного хряща, потом снова набрал в рот лекарство и повторил все сначала.
Вся процедура длилась около десяти минут, так как Николай вливал жидкость маленькими порциями, не желая, чтобы больная подавилась. Он поднял голову и заметил, что ди Тасси внимательно следит за его действиями.
Средство начало оказывать свое действие. На глазах стали происходить изменения. Девушка заморгала, оцепенение начало проходить. Напряженные, судорожно сжатые мышцы немного расслабились. Дыхание стало спокойнее, и теперь только вопросом времени было, когда она уснет.
Николай прополоскал рот, ни на секунду не спуская глаз с больной.
— Не отпускайте ее, — сказал он и принялся готовиться к новому вмешательству. Но когда он ощупал лодыжку в поисках наилучшего места для кровопускания, то испугался, обнаружив большую припухлость. Он ощупал ногу, что было нелегко сделать, так как она была закутана в тряпки. Николай не смог определить, есть ли перелом. Надо ли осматривать ее здесь? Быть может, это только вывих или растяжение?
— Что с ней? — спросил ди Тасси. — Она ранена?
— У нее сильно распухла левая лодыжка, — ответил Николай. — Мне в любом случае придется шинировать ей ногу, прежде чем мы доставим ее в замок. Но здесь я не смогу детально ее обследовать.
— Это вы сможете спокойно и без помех сделать в замке Альдорф, — подытожил ди Тасси. — Вы закончили с ней?
— Нет, — ответил Николай с плохо скрытым раздражением.
Ему вообще не нравился властный тон этого человека, которого, казалось, совершенно не трогали страдания несчастной девушки, лежавшей на земле у его ног.
— Я должен сделать ей кровопускание, чтобы очистить кровь. Это займет несколько мгновений. Потом ей потребуется теплое одеяло, крепкая деревянная палка и перевязочный материал.
— У нас нет перевязочных материалов, — нетерпеливо произнес ди Тасси.
— Значит, надо найти какие-то подручные средства, — возразил Николай. — Вы взяли меня с собой как врача, и я должен делать свое дело.
Ди Тасси хотел было возразить, но передумал, быстрым движением вытащил из-под девушки чепрак, бросил его одному из мужчин, державших больную, и приказал ему разорвать чепрак на узкие полосы.
Треск разрываемой материи эхом разносился над поляной. Николай тем временем вскрыл вену на правой лодыжке больной и подставлял под струю крови емкость за емкостью. Когда кровопускание было закончено, девушка спокойно спала. Николай перевязал рану, быстро шинировал левую голень, вытащил кляп изо рта девушки и наскоро умыл ее. Ее лицо, обрамленное черными волосами, выглядело очень молодо, но тело, которое угадывалось под одеждой, было отнюдь не девическим. Крестьянская девушка, подумалось Николаю. Сколько ей может быть лет? Как она сюда попала? И что с ней будет, когда она придет в себя?
Он бы с удовольствием продолжал созерцать это милое личико, но услышал, что вокруг него началось какое-то движение. Он оторвался от созерцания, поднялся и принялся складывать в сумку инструменты. Люди ди Тасси заботливо завернули девушку в несколько попон, чтобы она не замерзла.
— Карета уже находится на пути сюда, — сказал ди Тасси. — Благодарю вас. Вы действительно хорошо исполнили свой долг.
Николай еще раз взглянул на спящее лицо, потом перевел взгляд на дерево, у подножия которого все еще лежал роковой сверток.
Николай поднял с земли сумку.
4
Опустились сумерки, и на поляне зажгли факелы. Ди Тасси привез с собой два фонаря, один из которых он предложил врачу.
— Я должен предупредить вас, — сказал ди Тасси, пока они медленно шли к месту, освещенному огнем факелов. — Ему перерезали горло. Разрез очень глубок, ему пересекли позвоночник.
Теперь они были всего в нескольких шагах от места происшествия. Николай отвел взгляд от плохо освещенного свертка и попытался избавиться от воспоминания о живом Зеллинге. Но чем сильнее он старался это сделать, тем явственнее представал в его памяти образ камергера. Николай даже вспомнил голос этого человека, его тон, какой он слышал всего несколько дней назад. Николай почувствовал, как судорога свела горло, ему стало трудно дышать. Однако врач взял себя в руки и сделал глубокий вдох.
Не успели они подойти вплотную к свертку, как ди Тасси остановился и взял Николая за руку.
— Лиценциат, мне следовало бы сказать, что вы сейчас увидите, но я решил, что вам лучше сразу увидеть все своими глазами.
Николай нервно замолчал, посмотрел на дерево и на видневшийся в свете факелов контур лежавшего на земле свертка. Вероятно, его ожидало ужасающее зрелище. Просто перерезанное горло — не самое прекрасное зрелище, но это не повод для столь серьезных предостережений. Он знал, как выглядит перерезанное горло. При таком освещении он вряд ли увидит нечто большее, нежели клиновидную рану под подбородком. Ужаснее всего будет вид лица — широко открытые или, наоборот, полузакрытые глаза, застывшие черты и восковая кожа. Кроме того, здесь, в лесу, масса зверей, которых привлекла кровь и которые уже давно отыскали тело. Не к этому ли хотел приготовить его ди Тасси? К тому, что труп обглодали дикие звери?
— Вы знаете, сколько времени он здесь лежит? — спросил врач.
— Нет, но не больше, чем несколько часов.
— Труп обглодали?
Ди Тасси отрицательно покачал головой. Потом добавил:
— Это еще предстоит установить. Пожалуйста, будьте готовы ко всему, но не пугайтесь, а постарайтесь что-нибудь понять.
Николай удивленно посмотрел на советника юстиции.
— Прошу вас, взгляните.
Ди Тасси наклонился, поднял над свертком фонарь и сдернул покрывало.
У Николая перехватило дыхание. Он чувствовал, что его разум изо всех сил пытается привести в порядок картину, открывшуюся его глазам. Но это оказалось ему не по силам. Николай понял, что его сейчас вырвет. Но от ужаса угас даже этот рефлекс. Что случилось с лицом Зеллинга? Или лучше сказать, куда оно делось?
Безмолвно взирал врач на бесформенную массу, бывшую некогда телом Зеллинга. Самое удивительное заключалось в том, что он узнал этого человека. Изящные штаны, жестко накрахмаленная рубашка, сюртук с блестящими пуговицами. Вдруг его снова охватил леденящий ужас. Великий Боже! Руки. Николай беспомощно смотрел на обрубки, торчавшие из рукавов сюртука. Эти негодяи, эти изверги, кто бы они ни были, отрубили ему руки. Что вообще сделали они с этим телом? Эти кровожадные твари принадлежали к какому-то другому, не человеческому виду, они явились из чуждого, ужасного и отвратительного мира.
Николай обратил внимание на то место, где лежал труп. Земля выглядела изрытой и перепаханной. Везде были видны следы сапог. Очевидно, происходила борьба. У Николая возникло впечатление, что здесь было много людей, которые пересилили и одолели камергера. Нападение не было совсем неожиданным, так как такая рана причинила бы немедленную смерть, жертва бы упала на землю, и здесь не было бы никаких следов борьбы.
Николай еще раз взглянул на обрубки предплечий. Очевидно, Зеллинг уже лежал на земле, когда ему нанесли последний удар в горло. Николай закрыл глаза. Какая ужасная смерть. Жуткая картина предстала его мысленному взору. Один из убийц сел на грудь камергеру, а второй откинул голову жертвы, занес кинжал и… Или убийц было больше? Или только один?
Он открыл глаза, чтобы отогнать ужасную картину. Но зачем все это? Кто мог это сделать? И что случилось с лицом? Он снова с содроганием всмотрелся в белесый, мясистый край раны, протянувшейся от виска через скулу до подбородка, и продолженный до противоположного виска и лба. Внутри очерченного разрезом пространства была видна зиявшая, гниющая красновато-коричневая поверхность, оставшаяся на том месте, где когда-то было лицо Зеллинга. Щеки, губы, нос, веки и даже глаза исчезли.
— Вы готовы? — прошептал ди Тасси и сделал шаг к дереву. Николай кивнул. К чему еще хочет подготовить его этот человек? Он поднял глаза и увидел, что ди Тасси снимает материю с торчащего из дерева предмета.
— О Всемогущий… — вырвалось у Николая.
Какой варвар это сделал? В корявую кору дерева на высоте груди был воткнут нож. Рукоятка черного дерева тускло блеснула в свете фонаря. Запачканное лезвие шириной в два пальца было воткнуто глубоко в ствол. Только чуть позже Николай разглядел, что было нанизано на лезвие: это были глаза Зеллинга! От этого зрелища врач едва не потерял разум. Он непроизвольно отступил на два шага. Неужели ди Тасси вообразил, что он сможет дать этому какое-то объяснение? Какое чудовищное преступление! Бедный Зеллинг! Что он сделал, за что его так жестоко убили? Николай вспомнил о девушке. Неужели ей тоже грозило такое? Или она просто стала свидетельницей этого зверства и от такого зрелища впала в столь ужасное состояние?
Он заметил, что ди Тасси смотрит на него выжидающе. Очевидно, дело было еще не исчерпано.
— Я… я ничем не могу вам помочь, — заикаясь, пробормотал Николай. — Это дело рук дьявола. Я… я ничего не могу сделать.
— Насколько я понимаю, дьявол не оставляет после себя посланий на латыни?
— Прошу вас, прикройте это. Это ужасно. Я хочу сказать, что этот несчастный ничего не сделал.
Голос врача дрожал. Но на ди Тасси никакого впечатления состояние врача не произвело. Он с силой извлек нож из дерева. Николай вздрогнул. Ди Тасси подошел к нему, протянул нож, приблизил к лезвию фонарь и приказал:
— Читайте!
— Я не могу, — отказался Николай.
Ди Тасси взял платок, обмотал им лезвие и одним коротким движением снял с ножа проколотые глаза. После этого он снова протянул нож врачу.
Николай с отвращением взглянул на оружие, запачканное запекшейся кровью. Однако теперь в свете фонаря он сумел разглядеть на лезвии какую-то гравировку. Николай начал читать, но его отвращение от этого только усилилось. Кто это сделал? Какая больная душа оказалась способной на такое ужасное преступление?
In te ipsum redi.
Загляни в себя.
Николай растерянно воззрился на нож.
Ди Тасси молчал. Молчали и его люди. Фойсткинг неподвижно стоял рядом с мертвецом. Два других человека попрежнему сидели возле спящей девушки. Вдалеке послышался топот копыт. Это подъезжала карета.
In te ipsum redi.
— Я должен предупредить вас, — сказал ди Тасси, пока они медленно шли к месту, освещенному огнем факелов. — Ему перерезали горло. Разрез очень глубок, ему пересекли позвоночник.
Теперь они были всего в нескольких шагах от места происшествия. Николай отвел взгляд от плохо освещенного свертка и попытался избавиться от воспоминания о живом Зеллинге. Но чем сильнее он старался это сделать, тем явственнее представал в его памяти образ камергера. Николай даже вспомнил голос этого человека, его тон, какой он слышал всего несколько дней назад. Николай почувствовал, как судорога свела горло, ему стало трудно дышать. Однако врач взял себя в руки и сделал глубокий вдох.
Не успели они подойти вплотную к свертку, как ди Тасси остановился и взял Николая за руку.
— Лиценциат, мне следовало бы сказать, что вы сейчас увидите, но я решил, что вам лучше сразу увидеть все своими глазами.
Николай нервно замолчал, посмотрел на дерево и на видневшийся в свете факелов контур лежавшего на земле свертка. Вероятно, его ожидало ужасающее зрелище. Просто перерезанное горло — не самое прекрасное зрелище, но это не повод для столь серьезных предостережений. Он знал, как выглядит перерезанное горло. При таком освещении он вряд ли увидит нечто большее, нежели клиновидную рану под подбородком. Ужаснее всего будет вид лица — широко открытые или, наоборот, полузакрытые глаза, застывшие черты и восковая кожа. Кроме того, здесь, в лесу, масса зверей, которых привлекла кровь и которые уже давно отыскали тело. Не к этому ли хотел приготовить его ди Тасси? К тому, что труп обглодали дикие звери?
— Вы знаете, сколько времени он здесь лежит? — спросил врач.
— Нет, но не больше, чем несколько часов.
— Труп обглодали?
Ди Тасси отрицательно покачал головой. Потом добавил:
— Это еще предстоит установить. Пожалуйста, будьте готовы ко всему, но не пугайтесь, а постарайтесь что-нибудь понять.
Николай удивленно посмотрел на советника юстиции.
— Прошу вас, взгляните.
Ди Тасси наклонился, поднял над свертком фонарь и сдернул покрывало.
У Николая перехватило дыхание. Он чувствовал, что его разум изо всех сил пытается привести в порядок картину, открывшуюся его глазам. Но это оказалось ему не по силам. Николай понял, что его сейчас вырвет. Но от ужаса угас даже этот рефлекс. Что случилось с лицом Зеллинга? Или лучше сказать, куда оно делось?
Безмолвно взирал врач на бесформенную массу, бывшую некогда телом Зеллинга. Самое удивительное заключалось в том, что он узнал этого человека. Изящные штаны, жестко накрахмаленная рубашка, сюртук с блестящими пуговицами. Вдруг его снова охватил леденящий ужас. Великий Боже! Руки. Николай беспомощно смотрел на обрубки, торчавшие из рукавов сюртука. Эти негодяи, эти изверги, кто бы они ни были, отрубили ему руки. Что вообще сделали они с этим телом? Эти кровожадные твари принадлежали к какому-то другому, не человеческому виду, они явились из чуждого, ужасного и отвратительного мира.
Николай обратил внимание на то место, где лежал труп. Земля выглядела изрытой и перепаханной. Везде были видны следы сапог. Очевидно, происходила борьба. У Николая возникло впечатление, что здесь было много людей, которые пересилили и одолели камергера. Нападение не было совсем неожиданным, так как такая рана причинила бы немедленную смерть, жертва бы упала на землю, и здесь не было бы никаких следов борьбы.
Николай еще раз взглянул на обрубки предплечий. Очевидно, Зеллинг уже лежал на земле, когда ему нанесли последний удар в горло. Николай закрыл глаза. Какая ужасная смерть. Жуткая картина предстала его мысленному взору. Один из убийц сел на грудь камергеру, а второй откинул голову жертвы, занес кинжал и… Или убийц было больше? Или только один?
Он открыл глаза, чтобы отогнать ужасную картину. Но зачем все это? Кто мог это сделать? И что случилось с лицом? Он снова с содроганием всмотрелся в белесый, мясистый край раны, протянувшейся от виска через скулу до подбородка, и продолженный до противоположного виска и лба. Внутри очерченного разрезом пространства была видна зиявшая, гниющая красновато-коричневая поверхность, оставшаяся на том месте, где когда-то было лицо Зеллинга. Щеки, губы, нос, веки и даже глаза исчезли.
— Вы готовы? — прошептал ди Тасси и сделал шаг к дереву. Николай кивнул. К чему еще хочет подготовить его этот человек? Он поднял глаза и увидел, что ди Тасси снимает материю с торчащего из дерева предмета.
— О Всемогущий… — вырвалось у Николая.
Какой варвар это сделал? В корявую кору дерева на высоте груди был воткнут нож. Рукоятка черного дерева тускло блеснула в свете фонаря. Запачканное лезвие шириной в два пальца было воткнуто глубоко в ствол. Только чуть позже Николай разглядел, что было нанизано на лезвие: это были глаза Зеллинга! От этого зрелища врач едва не потерял разум. Он непроизвольно отступил на два шага. Неужели ди Тасси вообразил, что он сможет дать этому какое-то объяснение? Какое чудовищное преступление! Бедный Зеллинг! Что он сделал, за что его так жестоко убили? Николай вспомнил о девушке. Неужели ей тоже грозило такое? Или она просто стала свидетельницей этого зверства и от такого зрелища впала в столь ужасное состояние?
Он заметил, что ди Тасси смотрит на него выжидающе. Очевидно, дело было еще не исчерпано.
— Я… я ничем не могу вам помочь, — заикаясь, пробормотал Николай. — Это дело рук дьявола. Я… я ничего не могу сделать.
— Насколько я понимаю, дьявол не оставляет после себя посланий на латыни?
— Прошу вас, прикройте это. Это ужасно. Я хочу сказать, что этот несчастный ничего не сделал.
Голос врача дрожал. Но на ди Тасси никакого впечатления состояние врача не произвело. Он с силой извлек нож из дерева. Николай вздрогнул. Ди Тасси подошел к нему, протянул нож, приблизил к лезвию фонарь и приказал:
— Читайте!
— Я не могу, — отказался Николай.
Ди Тасси взял платок, обмотал им лезвие и одним коротким движением снял с ножа проколотые глаза. После этого он снова протянул нож врачу.
Николай с отвращением взглянул на оружие, запачканное запекшейся кровью. Однако теперь в свете фонаря он сумел разглядеть на лезвии какую-то гравировку. Николай начал читать, но его отвращение от этого только усилилось. Кто это сделал? Какая больная душа оказалась способной на такое ужасное преступление?
In te ipsum redi.
Загляни в себя.
Николай растерянно воззрился на нож.
Ди Тасси молчал. Молчали и его люди. Фойсткинг неподвижно стоял рядом с мертвецом. Два других человека попрежнему сидели возле спящей девушки. Вдалеке послышался топот копыт. Это подъезжала карета.
In te ipsum redi.
5
— Так, значит, вы не знаете, выздоровела ли она после пережитого потрясения?
— Нет, ведь она до сих пор спит.
— Она не ранена?
— Тело ее не повреждено, но о состоянии ее разума я пока не могу сказать ничего.
— Вы связали ее?
— Да, из предосторожности.
— Скоро ли она придет в себя?
— Через три, может быть, четыре часа. Я бы хотел на это время отлучиться и отдохнуть. Я устал, и мне не мешает хорошенько выспаться.
Ди Тасси пододвинул врачу бокал и налил туда красного вина из пузатой бутылки.
— Вот выпейте. Это сделает ваши сны более приятными.
Николай, не возражая, взял бокал и отпил глоток вина.
Они сидели в кабинете Зеллинга. Здесь все осталось по-прежнему. Обстановка кабинета не изменилась за три дня, прошедшие с тех пор, как Николай был здесь, когда впервые приехал в этот замок. Но одновременно все в этой комнате изменилось до неузнаваемости.
— Вы во что бы то ни стало должны привести ее в такое состояние, чтобы она описала преступников, — сказал ди Тасси.
— Вы полагаете, что она видела эту сцену?
— Вы можете как-то иначе объяснить ее состояние?
Николай покачал головой. Нет. Ди Тасси абсолютно прав.
— Вы знаете, кто она? — спросил он после недолгого молчания.
— Нет, но скоро мы узнаем и это. Двое моих людей утром отправятся в окрестные деревни. Кроме того, нам надо разыскать Циннлехнера.
— Он тоже пропал?
— Да, и при этом все указывает на то, что он и есть преступник.
Николай не смог скрыть изумления.
— Циннлехнер смог это сделать? Я в это не верю.
Ди Тасси ничего не ответил на это, лишь посмотрел на Николая каким-то особенным, странным взглядом. Что-то очень смущало Николая в этом человеке. Большую часть времени он не чувствовал той естественной дистанции, какая существовала между ними. Но потом вдруг он понимал, что перед ним имперский чиновник, человек двора августейшей особы, человек из императорской канцелярии, выполняющий свой долг, распоряжающийся своими подчиненными и, огражденный своими многочисленными привилегиями, обитающий в какой-то иной и чуждой вселенной, каковая была так же далека от Николая, как старая добрая Луна.
— Зеллинг и Циннлехнер должны были сегодня утром многое рассказать мне о событиях последних недель и месяцев и ответить на некоторые мои вопросы, — сказал ди Тасси. — Вдруг незадолго до того, как вы прибыли сюда, мне сообщили, что камергер Зеллинг покинул замок. Я распорядился обыскать его покои. Но нам не удалось ничего найти. Он собрался в полной тайне. Тогда я приказал позвать Циннлехнера, так как полагал, что он многое знает обо всех обстоятельствах исчезновения Зеллинга. Но Циннлехнер тоже исчез. Сундуки были пусты, а лошади в конюшне не было. Я послал своих людей в погоню за ними с распоряжением задержать обоих. Их следы были хорошо различимы на свежем снегу. Они и привели нас на то место, где мы нашли Зеллинга. Все остальное вы видели собственными глазами.
— Зеллинг уехал, а Циннлехнер отправился вслед за ним?
— Да, похоже, что было именно так.
— И нет никаких следов того, куда уехал Циннлехнер?
— Да, пока нет. Но я гонюсь за ним по всем четырем следам.
— Четырем?
— Да, с той поляны ведут четыре конских следа. Два обрываются недалеко от Ансбаха, третий на дороге в Ханау, а четвертый ведет на восток. Это все, что нам пока известно.
— А девушка? Как она попала туда?
— Видимо, она в то время шла в одну из тамошних деревень. Вероятно также, что она приехала с одним из всадников.
— Но зачем ей это было надо? — спросил Николай.
— Этого я не знаю. Именно поэтому я так хочу, чтобы вы привели ее в чувство, а она рассказала бы нам об этом.
Ди Тасси поднял глаза к потолку и шумно выдохнул.
— Какое отличное это красное вино.
Николай смущенно молчал. Пережитое за последние несколько часов совершенно выбило его из колеи. Он чувствовал себя вконец разбитым.
— Вы знали этого Зеллинга, не так ли? — спросил ди Тасси.
Николай кивнул.
— Он принимал меня здесь, в этой комнате, четыре дня назад. Потом появился господин Калькбреннер, а еще позже пришел и господин Циннлехнер.
Ди Тасси вскинул левую бровь и скорчил удивленную гримасу.
— И очевидно, все эти господа сразу после смерти графа решили срочно покинуть замок.
Фраза многозначительно повисла в воздухе. Прежде всего Николай подумал о Циннлехнере. Ведь именно с ним он исследовал труп графа Альдорфа. Теперь его трясло от одной мысли об этом. Неужели это Циннлехнер так жестоко расправился с Зеллингом? В такое Николай просто не мог поверить. Но кто еще мог совершить это злодеяние?
Вероятно, советник юстиции в этот момент тоже подумал об аптекаре.
— С Циннлехнером вы познакомились несколько ближе, не правда ли? — заговорил он. — Какое впечатление он на вас произвел? Были ли какие-то трения между ним и Зеллингом?
— Нет, — ответил Николай. — Во всяком случае, я этого не заметил. Если и были какие-то трения, то они касались Калькбреннера.
— Можете ли вы дать этому объяснение? Николай ненадолго задумался.
— Могу я задать вам один вопрос?
— Да, пожалуйста.
— В Нюрнберге ходят слухи, что граф Альдорф оставил по себе много долгов. Так ли это?
— Почему вы об этом спрашиваете?
— Здесь можно найти объяснение исчезновению Калькбреннера.
Ди Тасси мгновение помедлил.
— Пока мы не смогли в полной мере оценить его мошенничества, — заговорил он после паузы. — Но точно установлено, что пропало очень много денег.
— А все члены семьи графа Альдорфа умерли в течение всего одного года, не правда ли?
Ди Тасси кивнул.
— Лиценциат, что вы хотите отсюда вывести?
— Я всего лишь собираю факты. Если вы хотите, чтобы я думал, то мне надо знать их.
— И о чем же говорят вам эти факты?
— Калькбреннер был управляющим Альдорфа. Если граф занимался неблаговидными делами, то Калькбреннер должен был об этом знать. Можно также с полным основанием думать, что и сам Калькбреннер был ответственен за мошенничество. То, что граф умер, естественно, вызвало у него страх. Ведь теперь все махинации могли быть раскрыты. Управляющему надо было выиграть время, чтобы подготовиться к бегству. Именно поэтому он пытался как можно дольше препятствовать нашему входу в библиотеку. Такие рассуждения представляются мне достаточно логичными.
Советник налил себе еще вина и удовлетворенно кивнул.
— Ваши рассуждения кажутся мне интересными, лиценциат. Продолжайте.
— Зеллинг и Циннлехнер были действительно озабочены состоянием графа. Калькбреннер же до самого конца был против того, чтобы входить в библиотеку. Против трюка с собакой ему было нечего возразить, и он решился на немедленное бегство. Но меня занимает совершенно другой опрос.
— Какой же?
Николай постарался привести в порядок свои воспоминания о разговоре с Циннлехнером. В ту ночь аптекарь сообщил ему такие вещи, смысл которых только сейчас начал постепенно доходить до Николая.
— Если я правильно понял господина Циннлехнера, то граф Альдорф совершенно изменился за год, прошедший после смерти его сына Максимилиана.
Ди Тасси встал из-за стола и прошелся по комнате. Взяв несколько листов бумаги, он снова сел и принялся делать какие-то пометки. В это время Николай рассказывал советнику содержание своего разговора с аптекарем — о последовавших друг за другом смертях, посещениях белокурой дамы и о незнакомых людях.
Ди Тасси слушал с неослабевающим вниманием. Его перо быстро скользило по бумаге.
— Значит, Циннлехнер думал, что Максимилиана убили, чтобы прекратить род Альдорфа? — спросил он, когда Николай закончил свой рассказ.
— Да, во всяком случае, он намекал именно на это.
— Но по скептическому выражению вашего лица я вижу, что вы не очень-то в это верите.
Николай умоляюще вскинул руки.
— Позвольте, я же врач и для вас я только свидетель, не имеющий права выносить свои суждения по поводу всех этих событий.
Ди Тасси отпил еще глоток вина, потом произнес:
— Возможно, я смогу у вас кое-чему поучиться. Как мыслит врач? Что бы вы стали делать на моем месте?
Николай смутился. Чего хочет от него ди Тасси? Это нечто большее, чем допрос свидетеля. Не открывается ли перед ним выход из затхлого нюрнбергского существования?
Он посмотрел в глаза советнику юстиции и сказал:
— Я бы вернулся к исходному пункту.
— Что вы хотите этим сказать? — спросил ди Тасси. Внезапно в голову Николаю пришла мысль. Законы разума одинаковы везде. В Фульде его оттолкнули и отвергли с его идеями, но этот ди Тасси, кажется, с вниманием отнесся к его размышлениям. Не стоит ли рискнуть?
— Как-то раз одна служанка поранилась о гвоздь. Ранка была маленькая, но она нагноилась, и образовался болезненный сок. Очевидно, страх или боль от раны в теле девушки привели к тому, что развились судороги, приведшие к уплотнению слизи или крови, застою, закупорке и гниению. Я дал ей очищающие средства и ревень, чтобы направить ток телесных жидкостей в ногу. Кроме того, я расширил рану, чтобы выпустить гной. Но это не помогло. Нога начала гноиться еще больше. Раневое отверстие оказалось слишком малым. Я прибегнул к нескольким кровопусканиям, чтобы удалить из тела гнилостные соки, но было слишком поздно. Соки застаивались все больше и больше, нога почернела, и девушка умерла.
— И что из этого? — нетерпеливо спросил ди Тасси, когда Николай сделал паузу.
— Я лично наблюдал десятки подобных случаев, а читал о сотнях, — ответил врач, — и мне кажется, что мы станем жертвами заблуждения, если будем искать причины отравления только в теле.
— Но где тогда надо искать причины? — спросил советник и выжидающе посмотрел на Николая.
Врач спокойно продолжил:
— То, что происходило в этом замке и с этой семьей, представляет собой непрерывную цепь причин и следствий. Три, а может быть, и четыре человека один за другим заболели и умерли. Еще три человека очень странно себя после этого повели. Естественно, наш разум пытается упорядочить эти события по их причинам и следствиям. Но при этом мы имеем дело лишь с феноменами, единичными проявлениями. Мы не знаем, что есть причина и что есть следствие. Вероятно, мы имеем дело лишь с симптомами, но не с событиями как таковыми, а с последствиями событий, о которых мы ничего не знаем или которые нам не удалось наблюдать. Но вернемся к примеру с девушкой: мы наблюдаем телесную картину болезни, проявления ее реакции и ищем объяснения в теле, в организме. Но не в отношениях, которыми связан этот организм. То, что мы наблюдаем как явление, быть может, есть не что иное, как вымысел. Но настоящий вопрос заключается в другом: какое событие предшествовало всем остальным событиям? Где начало цепи причин и следствий? Когда организм решил заболеть?
— И где же, по вашему разумению, находится эта причина? — спросил ди Тасси, не скрывая на этот раз своего нетерпения.
— Этого я точно не знаю, — ответил Николай, — но скорее всего она в гвозде.
Ди Тасси мгновение помолчал и удивленно посмотрел на Николая.
— В гвозде? — озадаченно переспросил он. — И где же находится тот гвоздь?
Николай вскинул брови. Разве советник сам это не видит? Это же так очевидно! Ди Тасси ждал ответа.
— В Лейпциге, — сказал Николай.
Ди Тасси откинулся на спинку стула, плотно сжал губы и наморщил лоб. Потом лицо его прояснилось.
Но он ничего не ответил врачу. Разговор был прерван громким стуком. Дверь открылась, и в комнату вошел Фойсткинг. Николай тотчас встал, так как еще до того, как пришедший успел заговорить, он услышал крик девушки. Она проснулась раньше, чем он ожидал. Состояние ее не изменилось. Не говоря ни слова, Николай поспешил к больной.
— Нет, ведь она до сих пор спит.
— Она не ранена?
— Тело ее не повреждено, но о состоянии ее разума я пока не могу сказать ничего.
— Вы связали ее?
— Да, из предосторожности.
— Скоро ли она придет в себя?
— Через три, может быть, четыре часа. Я бы хотел на это время отлучиться и отдохнуть. Я устал, и мне не мешает хорошенько выспаться.
Ди Тасси пододвинул врачу бокал и налил туда красного вина из пузатой бутылки.
— Вот выпейте. Это сделает ваши сны более приятными.
Николай, не возражая, взял бокал и отпил глоток вина.
Они сидели в кабинете Зеллинга. Здесь все осталось по-прежнему. Обстановка кабинета не изменилась за три дня, прошедшие с тех пор, как Николай был здесь, когда впервые приехал в этот замок. Но одновременно все в этой комнате изменилось до неузнаваемости.
— Вы во что бы то ни стало должны привести ее в такое состояние, чтобы она описала преступников, — сказал ди Тасси.
— Вы полагаете, что она видела эту сцену?
— Вы можете как-то иначе объяснить ее состояние?
Николай покачал головой. Нет. Ди Тасси абсолютно прав.
— Вы знаете, кто она? — спросил он после недолгого молчания.
— Нет, но скоро мы узнаем и это. Двое моих людей утром отправятся в окрестные деревни. Кроме того, нам надо разыскать Циннлехнера.
— Он тоже пропал?
— Да, и при этом все указывает на то, что он и есть преступник.
Николай не смог скрыть изумления.
— Циннлехнер смог это сделать? Я в это не верю.
Ди Тасси ничего не ответил на это, лишь посмотрел на Николая каким-то особенным, странным взглядом. Что-то очень смущало Николая в этом человеке. Большую часть времени он не чувствовал той естественной дистанции, какая существовала между ними. Но потом вдруг он понимал, что перед ним имперский чиновник, человек двора августейшей особы, человек из императорской канцелярии, выполняющий свой долг, распоряжающийся своими подчиненными и, огражденный своими многочисленными привилегиями, обитающий в какой-то иной и чуждой вселенной, каковая была так же далека от Николая, как старая добрая Луна.
— Зеллинг и Циннлехнер должны были сегодня утром многое рассказать мне о событиях последних недель и месяцев и ответить на некоторые мои вопросы, — сказал ди Тасси. — Вдруг незадолго до того, как вы прибыли сюда, мне сообщили, что камергер Зеллинг покинул замок. Я распорядился обыскать его покои. Но нам не удалось ничего найти. Он собрался в полной тайне. Тогда я приказал позвать Циннлехнера, так как полагал, что он многое знает обо всех обстоятельствах исчезновения Зеллинга. Но Циннлехнер тоже исчез. Сундуки были пусты, а лошади в конюшне не было. Я послал своих людей в погоню за ними с распоряжением задержать обоих. Их следы были хорошо различимы на свежем снегу. Они и привели нас на то место, где мы нашли Зеллинга. Все остальное вы видели собственными глазами.
— Зеллинг уехал, а Циннлехнер отправился вслед за ним?
— Да, похоже, что было именно так.
— И нет никаких следов того, куда уехал Циннлехнер?
— Да, пока нет. Но я гонюсь за ним по всем четырем следам.
— Четырем?
— Да, с той поляны ведут четыре конских следа. Два обрываются недалеко от Ансбаха, третий на дороге в Ханау, а четвертый ведет на восток. Это все, что нам пока известно.
— А девушка? Как она попала туда?
— Видимо, она в то время шла в одну из тамошних деревень. Вероятно также, что она приехала с одним из всадников.
— Но зачем ей это было надо? — спросил Николай.
— Этого я не знаю. Именно поэтому я так хочу, чтобы вы привели ее в чувство, а она рассказала бы нам об этом.
Ди Тасси поднял глаза к потолку и шумно выдохнул.
— Какое отличное это красное вино.
Николай смущенно молчал. Пережитое за последние несколько часов совершенно выбило его из колеи. Он чувствовал себя вконец разбитым.
— Вы знали этого Зеллинга, не так ли? — спросил ди Тасси.
Николай кивнул.
— Он принимал меня здесь, в этой комнате, четыре дня назад. Потом появился господин Калькбреннер, а еще позже пришел и господин Циннлехнер.
Ди Тасси вскинул левую бровь и скорчил удивленную гримасу.
— И очевидно, все эти господа сразу после смерти графа решили срочно покинуть замок.
Фраза многозначительно повисла в воздухе. Прежде всего Николай подумал о Циннлехнере. Ведь именно с ним он исследовал труп графа Альдорфа. Теперь его трясло от одной мысли об этом. Неужели это Циннлехнер так жестоко расправился с Зеллингом? В такое Николай просто не мог поверить. Но кто еще мог совершить это злодеяние?
Вероятно, советник юстиции в этот момент тоже подумал об аптекаре.
— С Циннлехнером вы познакомились несколько ближе, не правда ли? — заговорил он. — Какое впечатление он на вас произвел? Были ли какие-то трения между ним и Зеллингом?
— Нет, — ответил Николай. — Во всяком случае, я этого не заметил. Если и были какие-то трения, то они касались Калькбреннера.
— Можете ли вы дать этому объяснение? Николай ненадолго задумался.
— Могу я задать вам один вопрос?
— Да, пожалуйста.
— В Нюрнберге ходят слухи, что граф Альдорф оставил по себе много долгов. Так ли это?
— Почему вы об этом спрашиваете?
— Здесь можно найти объяснение исчезновению Калькбреннера.
Ди Тасси мгновение помедлил.
— Пока мы не смогли в полной мере оценить его мошенничества, — заговорил он после паузы. — Но точно установлено, что пропало очень много денег.
— А все члены семьи графа Альдорфа умерли в течение всего одного года, не правда ли?
Ди Тасси кивнул.
— Лиценциат, что вы хотите отсюда вывести?
— Я всего лишь собираю факты. Если вы хотите, чтобы я думал, то мне надо знать их.
— И о чем же говорят вам эти факты?
— Калькбреннер был управляющим Альдорфа. Если граф занимался неблаговидными делами, то Калькбреннер должен был об этом знать. Можно также с полным основанием думать, что и сам Калькбреннер был ответственен за мошенничество. То, что граф умер, естественно, вызвало у него страх. Ведь теперь все махинации могли быть раскрыты. Управляющему надо было выиграть время, чтобы подготовиться к бегству. Именно поэтому он пытался как можно дольше препятствовать нашему входу в библиотеку. Такие рассуждения представляются мне достаточно логичными.
Советник налил себе еще вина и удовлетворенно кивнул.
— Ваши рассуждения кажутся мне интересными, лиценциат. Продолжайте.
— Зеллинг и Циннлехнер были действительно озабочены состоянием графа. Калькбреннер же до самого конца был против того, чтобы входить в библиотеку. Против трюка с собакой ему было нечего возразить, и он решился на немедленное бегство. Но меня занимает совершенно другой опрос.
— Какой же?
Николай постарался привести в порядок свои воспоминания о разговоре с Циннлехнером. В ту ночь аптекарь сообщил ему такие вещи, смысл которых только сейчас начал постепенно доходить до Николая.
— Если я правильно понял господина Циннлехнера, то граф Альдорф совершенно изменился за год, прошедший после смерти его сына Максимилиана.
Ди Тасси встал из-за стола и прошелся по комнате. Взяв несколько листов бумаги, он снова сел и принялся делать какие-то пометки. В это время Николай рассказывал советнику содержание своего разговора с аптекарем — о последовавших друг за другом смертях, посещениях белокурой дамы и о незнакомых людях.
Ди Тасси слушал с неослабевающим вниманием. Его перо быстро скользило по бумаге.
— Значит, Циннлехнер думал, что Максимилиана убили, чтобы прекратить род Альдорфа? — спросил он, когда Николай закончил свой рассказ.
— Да, во всяком случае, он намекал именно на это.
— Но по скептическому выражению вашего лица я вижу, что вы не очень-то в это верите.
Николай умоляюще вскинул руки.
— Позвольте, я же врач и для вас я только свидетель, не имеющий права выносить свои суждения по поводу всех этих событий.
Ди Тасси отпил еще глоток вина, потом произнес:
— Возможно, я смогу у вас кое-чему поучиться. Как мыслит врач? Что бы вы стали делать на моем месте?
Николай смутился. Чего хочет от него ди Тасси? Это нечто большее, чем допрос свидетеля. Не открывается ли перед ним выход из затхлого нюрнбергского существования?
Он посмотрел в глаза советнику юстиции и сказал:
— Я бы вернулся к исходному пункту.
— Что вы хотите этим сказать? — спросил ди Тасси. Внезапно в голову Николаю пришла мысль. Законы разума одинаковы везде. В Фульде его оттолкнули и отвергли с его идеями, но этот ди Тасси, кажется, с вниманием отнесся к его размышлениям. Не стоит ли рискнуть?
— Как-то раз одна служанка поранилась о гвоздь. Ранка была маленькая, но она нагноилась, и образовался болезненный сок. Очевидно, страх или боль от раны в теле девушки привели к тому, что развились судороги, приведшие к уплотнению слизи или крови, застою, закупорке и гниению. Я дал ей очищающие средства и ревень, чтобы направить ток телесных жидкостей в ногу. Кроме того, я расширил рану, чтобы выпустить гной. Но это не помогло. Нога начала гноиться еще больше. Раневое отверстие оказалось слишком малым. Я прибегнул к нескольким кровопусканиям, чтобы удалить из тела гнилостные соки, но было слишком поздно. Соки застаивались все больше и больше, нога почернела, и девушка умерла.
— И что из этого? — нетерпеливо спросил ди Тасси, когда Николай сделал паузу.
— Я лично наблюдал десятки подобных случаев, а читал о сотнях, — ответил врач, — и мне кажется, что мы станем жертвами заблуждения, если будем искать причины отравления только в теле.
— Но где тогда надо искать причины? — спросил советник и выжидающе посмотрел на Николая.
Врач спокойно продолжил:
— То, что происходило в этом замке и с этой семьей, представляет собой непрерывную цепь причин и следствий. Три, а может быть, и четыре человека один за другим заболели и умерли. Еще три человека очень странно себя после этого повели. Естественно, наш разум пытается упорядочить эти события по их причинам и следствиям. Но при этом мы имеем дело лишь с феноменами, единичными проявлениями. Мы не знаем, что есть причина и что есть следствие. Вероятно, мы имеем дело лишь с симптомами, но не с событиями как таковыми, а с последствиями событий, о которых мы ничего не знаем или которые нам не удалось наблюдать. Но вернемся к примеру с девушкой: мы наблюдаем телесную картину болезни, проявления ее реакции и ищем объяснения в теле, в организме. Но не в отношениях, которыми связан этот организм. То, что мы наблюдаем как явление, быть может, есть не что иное, как вымысел. Но настоящий вопрос заключается в другом: какое событие предшествовало всем остальным событиям? Где начало цепи причин и следствий? Когда организм решил заболеть?
— И где же, по вашему разумению, находится эта причина? — спросил ди Тасси, не скрывая на этот раз своего нетерпения.
— Этого я точно не знаю, — ответил Николай, — но скорее всего она в гвозде.
Ди Тасси мгновение помолчал и удивленно посмотрел на Николая.
— В гвозде? — озадаченно переспросил он. — И где же находится тот гвоздь?
Николай вскинул брови. Разве советник сам это не видит? Это же так очевидно! Ди Тасси ждал ответа.
— В Лейпциге, — сказал Николай.
Ди Тасси откинулся на спинку стула, плотно сжал губы и наморщил лоб. Потом лицо его прояснилось.
Но он ничего не ответил врачу. Разговор был прерван громким стуком. Дверь открылась, и в комнату вошел Фойсткинг. Николай тотчас встал, так как еще до того, как пришедший успел заговорить, он услышал крик девушки. Она проснулась раньше, чем он ожидал. Состояние ее не изменилось. Не говоря ни слова, Николай поспешил к больной.
6
Когда он принялся расстегивать ее платье, руки его задрожали.
Дыхание девушки было безмятежно-спокойным, грудь поднималась и опускалась с завораживающей регулярностью. Под платьем оказалась простая ситцевая рубаха — обычная одежда местных деревенских девушек.
Расстегнув пуговицы до пояса, он осторожно подсунул руку под спину девушки, легко приподнял ее и, спустив платье, стащил его с ног и сбросил на пол. Больная не реагировала, она расслабленно опустилась на подушки, ни на йоту не изменившись в лице.
Прошло много часов, прежде чем она успокоилась. Он долго противился необходимости снова одурманить и усыпить ее. То неведомое, что происходило в ее потревоженной душе, должно было, по его разумению, пройти и успокоиться само. Иногда она становилась спокойнее, и Николай пользовался такими моментами, чтобы ласково говорить с больной. Он до сих пор как должно не осмотрел ее и надеялся дождаться, когда она хотя бы отчасти придет в себя. Но возобновление припадков лишило Николая этой надежды, и он был принужден снова дать больной снотворное. На этот раз он дал девушке меньшую дозу, смочил водой ее растрескавшиеся губы, откинул со лба прядь темных волос и успокаивал ее ласковыми словами, пока она наконец не уснула.
Дыхание девушки было безмятежно-спокойным, грудь поднималась и опускалась с завораживающей регулярностью. Под платьем оказалась простая ситцевая рубаха — обычная одежда местных деревенских девушек.
Расстегнув пуговицы до пояса, он осторожно подсунул руку под спину девушки, легко приподнял ее и, спустив платье, стащил его с ног и сбросил на пол. Больная не реагировала, она расслабленно опустилась на подушки, ни на йоту не изменившись в лице.
Прошло много часов, прежде чем она успокоилась. Он долго противился необходимости снова одурманить и усыпить ее. То неведомое, что происходило в ее потревоженной душе, должно было, по его разумению, пройти и успокоиться само. Иногда она становилась спокойнее, и Николай пользовался такими моментами, чтобы ласково говорить с больной. Он до сих пор как должно не осмотрел ее и надеялся дождаться, когда она хотя бы отчасти придет в себя. Но возобновление припадков лишило Николая этой надежды, и он был принужден снова дать больной снотворное. На этот раз он дал девушке меньшую дозу, смочил водой ее растрескавшиеся губы, откинул со лба прядь темных волос и успокаивал ее ласковыми словами, пока она наконец не уснула.