Страница:
Николай изумленно посмотрел на нее.
— Фальк презирает меня, — продолжила девушка. — Он полагает, что с Филиппом только потому случилось это несчастье, что его разум помрачился от близости с общиной Евы.
В глазах ее появилось холодное выражение.
— Но он знает очень многое.
С этими словами она направилась к двери.
Николай откусил кусочек сала и принялся задумчиво жевать, растерянно наблюдая, как она идет по амбару. Шаги ее стали едва слышны. Потом она исчезла.
Значит, светоносный?
6
— Фальк презирает меня, — продолжила девушка. — Он полагает, что с Филиппом только потому случилось это несчастье, что его разум помрачился от близости с общиной Евы.
В глазах ее появилось холодное выражение.
— Но он знает очень многое.
С этими словами она направилась к двери.
Николай откусил кусочек сала и принялся задумчиво жевать, растерянно наблюдая, как она идет по амбару. Шаги ее стали едва слышны. Потом она исчезла.
Значит, светоносный?
6
До Линденау они доехали вместе. Магдалена выбрала западную дорогу, пролегавшую через Кнаутхайн, Кнаутклеберг, Виндорф, Цшостер и Плагвитц. Николай думал, что в город надо въехать через Ранштадтские ворота, хотя Магдалена считала, что въезд будет совершенно безопасным любым путем. В связи с новогодней ярмаркой движение через ворота было таким интенсивным, что усиленного контроля бояться не приходилось. Николаю просто придется заплатить пошлину за въезд и представиться посетителем ярмарки.
Однако Николай нервничал. Ди Тасси обязательно должен был послать своих ищеек в Лейпциг. Увидев в Линденау первые экипажи купцов, он переменил план. Лошадь может его выдать. В город надо идти пешком. Магдалена отведет его лошадь в Рюкмарксдорф.
Она объяснила ему еще раз, как найти пресловутого Фалька, и дала карточку со странной надписью.
Он не поверил своим глазам.
— Но… это же не?..
Больше он не смог проронить ни слова.
— Это одна из их тайнописей, — сказала Магдалена. Николай продолжал озадаченно смотреть на надпись. Ведь он уже один раз видел ее на печатях перехваченных писем.
— Чьих тайнописей? — воскликнул он.
— Светоносных. Это Ноев код, — сказала она и быстро нарисовала несколько квадратов.
— Вот так это выглядит.
— Ага, — произнес Николай.
— Ты сможешь расшифровать эту надпись?
Он мгновение смотрел на надпись, потом понял логику шифра. Точки обозначали, к какой из трех групп относились знаки. Положение каждого знака определялось изображением одного из девяти квадратов.
— Amicus, — прочитал он после короткого поиска.
— Многие светоносные пользуются этим кодом. Фальк его поймет. Это тайна низшего уровня.
— Откуда ты его знаешь?
— Фалька?
— Нет, этот код.
— От моего брата.
— Он был иллюминат? Она покачала головой.
— Нет, Филипп был несущим свет.
— Разве это не одно и то же?
— И да, и нет. Они очень похожи, но это не одно и то же. Их объединяет то, что они не желают ничего знать о настоящих тайнах, и поэтому им приходится придумывать искусственные секреты. Фальк все об этом знает, спроси у него.
Николай спрятал карточку. Потом они молча принялись есть свой утренний суп. Николай внимательно приглядывался к купцам, которые рассаживались за соседние столы, громко переговариваясь между собой. Такого пестрого скопления людей ему давно не приходилось видеть. Он слышал самые различные диалекты. За соседним столом вообще говорили по-английски. В воздухе отчетливо чувствовалось общее возбуждение. Что же творится в самом городе, если ярмарка вызывает такое волнение даже в предместье?
Однако когда он наконец остался один и пешком отправился к городским воротам Лейпцига, то мысли его были обращены отнюдь не к встрече, которая его ожидала, напротив, ум его постоянно обращался к последним мгновениям их расставания с Магдаленой. Она должна будет ждать его в Рюкмарксдорфе. Не намечается ли и там сходка этих пиетистов, где она найдет очередное убежище? Он был просто не в состоянии не думать о ней. И чем ближе подходил он к городу, тем разительнее ощущал он контраст между наивной естественностью Магдалены и чванливым поведением здешних людей.
Когда он без всяких происшествий миновал городские ворота Лейпцига, его в первую очередь удивил бледный, даже желтоватый цвет кожи местных жителей, особенно женщин. Даже молоденькие девочки носили здесь шнурованные корсажи. Взрослые женщины были затянуты в свои корсеты также туго, как обвязанные веревками тюки с товарами, ожидавшие в телегах разгрузки перед подвалами торговых складов. Полная женская грудь была здесь большой редкостью, кормилиц же на улицах, напротив, было не сосчитать. Спертый воздух узких улиц отнюдь не способствовал хорошему цвету лиц.
Для жителей была характерна жалобная, покорная манера общения. В коротких обрывках разговоров, невольным слушателем которых стал Николай, он часто слышал такие выражения, как «мое сердечко», «мой добрый сударик» и тому подобные. Выглядели они так же фальшиво, как улыбки при выдаче расписки в получении денег.
Трехэтажные дома были выкрашены в зеленый и красный цвета и крыты шифером. Первые этажи почти без исключения были заняты хранилищами и купеческими складами, в которых громоздились груды товаров. Вид снующих там и туг помощников торговцев, а также покупателей и продавцов, между тем мало занимал Николая. Вскоре ноги его начали гореть от усталости. Острые камни, которыми были вымощены улицы, превращали ходьбу в пытку. Кроме того, камни сидели так непрочно, что скопившаяся под ними дождевая вода при каждом шаге брызгала на чулки, оставляя на них грязные бурые пятна. Хлынувший ливень сделал дальнейшее продвижение еще более затруднительным, и Николай поспешил укрыться в одной из многочисленных кофеен.
Сначала он изучил таблицу денежных курсов, которая очень практично была вывешена у самого входа и извещала о курсе саксонской монеты. Луидор стоил здесь пять талеров, серебряная монета в шесть ливров соответствовала одному талеру тринадцати грошам, три ливра — восемнадцати грошам шести пфеннигам. Вот они, преимущества ярмарочного города, подумалось Николаю. Здесь каждый ребенок знал бесчисленные монеты разных земель и их курсы, будь то марки, шиллинги, разменная мелочь, добрые гроши, штюберы, рейхсталеры, местные денежки, епископские штерты, петерменхены и шварены.
Кофе оказался превосходным, совсем не похожим на то пойло, которое подавали в кофейнях Нюрнберга. То ли таможня в Саксонии была снисходительнее, то ли контрабандисты более организованными. Но, вероятнее всего, это было следствие небывалого потока товаров и торговцев, который случался здесь во время трех ежегодных ярмарок.
Подкрепившись бодрящим напитком, он предпринял новую попытку разыскать дом, где он надеялся найти Фалька. Он пересек рынок и вступил в университетский квартал. Вид студентов, которые то и дело попадались на глаза, навеял легкую грусть. Не прошло ведь еще и трех лет с тех времен, когда и он сам вот так же дерзко и бесшабашно шатался по улицам, полный надежд и великих грез. Он присмотрелся к надписям на дверях: «Здесь сдаются комнаты для студентов». Вероятно, это были такие же убогие халупы, которые сдавали студентам и в Вюрцбурге, особенно тем, у кого было мало денег: продуваемые всеми ветрами, не отапливаемые каморки, выходящие окнами на дворы или расположенные в нижних этажах, где был спертый, застоявшийся воздух. К этому, разумеется, стоило добавить то, что к ярмарке все эти комнаты освобождались, чтобы сдать их за много большую цену посетителям ярмарки. Утешало то, что не придется долго искать жилье.
Разыскав, однако, описанный Магдаленой дом, Николай не нашел там никакого Фалька. Дом этот стоял в квартале паулинцев, бедном придатке роскошного квартала паулинских дворов, задворки которых выходили на нездоровые, жалкие проулки Паулинума. Привратница сказала ему, что милостивый господин по случаю ярмарки временно переехал отсюда и в настоящее время проживает в переулке Золотого Петуха. Она описала дорогу, не забывая при этом постоянно называть Николая сердечком и пригоженьким.
Казалось, в этом городе просто не существовало дверных звонков. Очевидно, люди здесь кричали, свистели или еще каким-либо образом подавали знаки жильцам. Николай решил постучать. На стук открыл мужчина. Да, во дворе живет какой-то переселившийся сюда студент. Николай пересек сени дома и вышел на тесный двор. Земля раскисла от сырости, через двор была перекинута доска, служившая мостиком к стоящим на заднем дворе постройкам. Николай остановился перед дверью, указанной открывшим ему человеком, и постучал. Сначала он ничего не услышал. Но потом до его слуха донеслись шаркающие шаги, и через мгновение дверь отворилась.
Молодой человек, стоявший перед ним, по-видимому, не отличался крепким здоровьем. На нем была типично студенческая одежда — тесно облегающие черные штаны, такой же тесный черный сюртук и поношенный плащ, наброшенный на плечи. Выглядел молодой человек весьма потрепанным. Светлые волосы, не прикрытые париком, свисали на лицо и плечи жидкими прядями. Кожа носила желтоватый оттенок, губы посинели от холода. Высокий лоб и острый подбородок придавали ему сходство с педантичным школьным учителем. Но самым замечательным в его лице были глаза, в которых, несмотря на видимую бедность, сверкал огонь, о котором нельзя было с уверенностью сказать, есть ли это проявление острого ума, подавленной страстности или просто нездоровой лихорадки. Молодой человек окинул пришельца взглядом, пронзительность которого Николай отнес на счет лихорадки. Врач решил говорить с Фальком просто и без обиняков.
— Добрый день. Мое имя — Николай Рёшлауб. Я врач.
— Кто просил вас оказать мне такую честь? — Вопрос прозвучал резко, как пистолетный выстрел.
— Один наш общий друг. Филипп Ланер.
Николай сунул руку в карман и извлек оттуда маленькую картонную карточку с иероглифическими письменами, которую и протянул молодому человеку.
Фальк коротко взглянул на карточку, лицо его осталось совершенно неподвижным. Потом он снова пристально посмотрел на Николая.
— Филипп умер.
— Это правда.
— Откуда у вас это?
— От Магдалены Ланер.
Упоминание этого имени неожиданно вызвало сильную реакцию.
— Эта неряха опять шатается в здешних краях?
— Господин Фальк, мне надо, нет, я просто должен поговорить с вами. Я вижу, что вы страдаете от лихорадки. Если позволите, я приготовлю вам лечебный чай, который принесет вам известное облегчение.
Человек был явно ошеломлен таким предложением. Ему потребовалась почти секунда, чтобы подготовиться к ответному удару, после чего он сказал:
— У меня нет никакой лихорадки. Что вам угодно?
— Я хочу кое-что узнать о Максимилиане Альдорфе.
— Альдорф тоже мертв. Кого могут интересовать все эти покойники?
— Я знаю, что он мертв. Но то, что он задумал, оказалось очень живучим.
Фальк недоверчиво посмотрел на него.
— Что вы вообще об этом знаете?
— Не слишком много. Именно поэтому я и ищу вас.
Он плотнее запахнул на груди плащ.
— Почему я должен вам об этом рассказывать?
— Со времени смерти Филиппа произошли некоторые события, о которых я хочу вам рассказать. Это займет не много времени.
Фальк наморщил лоб.
— Пожалуйста, выслушайте меня, — умоляюще добавил Николай.
Фальк помедлил еще мгновение. Потом отступил в сторону.
— Входите.
— Благодарю.
Фальк, оставшись стоять, пропустил Николая мимо себя. Врач миновал сени и, сделав несколько шагов, открыл дверь и оказался в комнате. Он не ожидал увидеть такую нищету. Комната, можно сказать, была абсолютно пуста. В углу валялся соломенный тюфяк. Стены были совершено голыми, в некоторых местах отсыревшая штукатурка вздувалась безобразными пузырями. Обстановка была весьма скудной. На сундуке лежала курительная трубка в жестяной коробке, рядом кожаный мешочек. В углу у окна стоял таз на кованой железной подставке, на которой висело грязное полотенце. Кувшина с водой, полагавшегося к этому, не было видно. Вместо кувшина рядом с дверью стояло железное ведро. Печи не было.
Фальк уселся на тюфяк, Николай присел на корточки. Он рассказал свою историю настолько быстро, насколько смог, не отклоняясь на ненужные детали, однако весьма полно, насколько это было возможно. Он рассказал о том, как его вызвали к Альдорфу и что там произошло; как началось расследование и в результате каких событий он сам оказался теперь в Лейпциге. Что же касается Магдалены, то здесь он проявил известную осторожность и ничего не сказал о том, что произошло между ними.
Фальк ни разу не перебил Николая. Лицо его оставалось совершенно бесстрастным. Даже рассказ Николая об убийстве Зеллинга и самоубийстве иллюмината не вызвал никакой реакции слушателя, кроме легкого покачивания головой. Только когда Николай начал рассказывать о шпионской сети ди Тасси и о перехваченных письмах, он заметил, что, невзирая на показное равнодушие, молодой человек стал слушать с сосредоточенным вниманием. Когда Николай закончил свой рассказ, в комнате стало почти совсем темно.
— У вас есть при себе письмо этого советника юстиции? — спросил Фальк.
Николай кивнул.
Фальк потянулся вперед, вытащил из ящика коробку с курительными принадлежностями, достал оттуда свечу и запалил ее.
— Я могу на него взглянуть?
Николай сунул руку под плащ и извлек оттуда пачку писем. Найдя нужное, он развернул его и протянул своему визави.
Фальк принялся читать. Один раз он покачал головой, и было заметно, что он сдержал восклицание. Николай ждал.
Закончив чтение, Фальк сложил письмо и аккуратно положил его на сундук.
— Это очень опасная бумага, — сказал Фальк.
— Это доказательство.
— Да, и прежде всего это доказательство того, что вы находитесь в весьма затруднительном положении.
— Я знаю, — сказал Николай. — Поэтому я и оказался здесь.
Фальк взял трубку и принялся ее набивать.
— Не слишком лестно то, что пишет о вас советник юстиции. Он прав?
— Я бы очень хотел, чтобы это было так, ибо в таком случае я бы не оказался здесь.
Фальк высоко вскинул брови. Кто был, собственно, этот человек? — спросил себя Николай. Друг Ланера? Один из этих светоносных? Но вслух Николай спросил другое:
— Вы знаете, кто скрывается под инициалами Б. и В.?
— Думаю, что да.
— И кто же это?
— Думаю, что эти имена мало что скажут вам.
— Вы знаете, за что Филипп Ланер убил молодого Альдорфа?
— Это был несчастный случай. Филипп был пьян.
— Но существует некая связь между этим несчастным случаем и событиями, о которых я вам рассказал, не так ли?
Фальк взял письмо и снова пробежал его глазами.
— Все выглядит именно так, — сказал он наконец, не делая ни малейшей попытки объяснить суть сказанного. Он потянулся вперед, приблизил трубку к свече и закурил. — Значит, ко мне вас прислала его сестра?
— Она дала мне ваш адрес, да, это так. Но она меня сюда не посылала. Я спросил ее, кто может рассказать мне о Максимилиане Альдорфе. Тогда она назвала вас. Но поговорить с вами — это была целиком моя идея.
Николай начал нервничать. Почему этот человек не может просто взять и рассказать ему об Альдорфе, Ланере и о событиях в Берлине? Он не хотел говорить о Магдалене. Но Фалька, очевидно, интересовала именно она.
— Она тоже в Лейпциге?
— Нет. Она осталась в пригороде.
Фальк ненадолго замолчал. Потом снова заговорил:
— Берегитесь ее. Эти люди хуже дикарей. Вам что-нибудь известно о ее происхождении?
Пришлось добираться до истины окольным путем.
— Да, она рассказала мне о себе.
Фальк пробурчал нечто нечленораздельное.
— Филипп бежал от них. Именно поэтому он и оказался в Лейпциге. Он рассказывал мне, как буттларовская шайка холостила женщин, а если какая-нибудь из них беременела, то ребенка бросали на верную смерть. Это самая ужасная сектантская шайка из всех, какие только можно вообразить. У него не было никаких сношений с ними до тех пор, пока не произошло это несчастье с Альдорфом. Тогда здесь появилась его сестра. Я не понимаю, зачем он вообще подпустил ее к себе.
— Но как дело дошло до такого несчастья? — осторожно спросил Николай.
— Макс спровоцировал Филиппа.
— Они познакомились только здесь?
— Да, они вместе слушали курс метафизики у Зейдлица.
— И?..
— Поначалу они даже дружили, хотя, вообще говоря, они мало подходили в друзья друг другу. Однажды Филипп привел Максимилиана на Пожарный вал. Это место, где собираются бедные и нищие студенты. Там обретаются печатники, ученики парикмахеров и тому подобная братия. Место это расположено перед Петровскими воротами. Там есть кегельбан, пиво и бабенки легкого поведения самого низкого сорта. Макс хотел взглянуть на это сборище. В благодарность Макс привел Филиппа в Ранштедт, на Шлоссграбенский бал. Для этого он даже одолжил ему аристократический наряд. Но, если быть честным, их объединяло только одно — принадлежность к ложе вольных каменщиков.
Николай немилосердно мерз. Холод нетопленой комнаты проник под одежду, и врач боялся, что еще немного — и озноб проберет его до самых костей. Но Фальк наконец заговорил, так что приходилось терпеть.
— Здесь, в университете, существует великое множество тайных союзов. Самыми известным являются союзы Черных, Амицистов и Константистов. Но существует еще много других проявлений игры в тайны и тайные общества. Чем сильнее преследуют подобные общества, тем больше становится число их последователей и приверженцев. Для того чтобы защититься, у всех есть специальные знаки и особые, тайные языки. Большинство из них в той или иной глупой манере копируют манеры и устройство лож вольных каменщиков. Они собираются на тайные сходки, приглашают магнетизеров и сомнамбул, вместе ищут камень мудрости и исследуют тайны мироздания. Здесь, в Лейпциге, это превратилось в настоящую эпидемию, но и в других местах, сказал бы я, дело обстоит не лучше. Филипп, как и Максимилиан, был очень подвержен этой болезни.
— Вы знаете, как называлось тайное общество, к которому принадлежал Максимилиан?
— Это было отделение берлинской ложи, называемой «К трем земным шарам». Макс ввел туда и Филиппа. Когда я думаю об этом, то мне кажется, что с этого-то все и началось. Однажды вечером Филипп вернулся с одной из этих встреч. Он был совершенно бледен и невероятно взволнован. Я спросил его, что случилось, но он мне ничего не сказал. Только через пару дней он понемногу разговорился. Эта ложа, как он утверждал, якобы почти целиком состояла из иезуитов. Это был иезуитский орден.
— Но иезуитский орден запрещен уже несколько лет, — возразил Николай.
— Именно поэтому многие из них попрятались по масонским ложам. Филипп утверждал, что в «Трех земных шарах» его пытались завербовать как шпиона.
— Шпионом в пользу кого и против кого?
— Прежде всего он должен был шпионить в стенах университета. Он был бы обязан представлять протоколы разговоров, подслушивать, о чем говорят профессора и студенты, какие мысли они выражают. Очевидно, иезуиты приняли его за своего из-за дружбы с Альдорфом. Вот так действовало это тайное общество. Они искали кандидатов, через которых позже могли бы получить влияние на дворы и правосудие. Члены ордена иезуитов проникли в ложи вольных каменщиков для того, чтобы таким способом обойти запрет ордена. Но цели их остались теми же, что и раньше. Они хотят поставить государство под свой контроль. После сорока лет насмешек над Богом и просветительства надо же наконец снова построить царство божие на земле. Максимилиан подружился с Филиппом только затем, чтобы привлечь его на свою сторону. Как только Филипп понял, в каком обществе оказался, он тотчас отдалился от Максимилиана. Максимилиан с тех пор не обмолвился с ним ни единым словом. Филипп организовал собственный тайный союз, чтобы сорвать план иезуитов.
Фальк затянулся, и выражение его лица красноречиво свидетельствовало о том, с каким презрением и пренебрежением относился он к этим фантастическим замыслам.
— Какой план? — спросил Николай.
— Это очень курьезно. Никто не знает действительной сути этого плана. В этих тайных союзах тайны наслаиваются друг на друга, как луковая шелуха. Но стоит человеку проникнуть за эти завесы, как он обнаруживает, что там внутри ничего нет. Но Филипп был твердо убежден в том, что такой план существовал в действительности. Опасный заговор. Мы с ним часто спорили на эту тему. В мире достаточно совершенно явных зол, против которых стоит вести борьбу, вы не находите? Голод, французы, налоги, война. Но Филипп предпочитал сражаться с призраками. Его главной идеей было проникновение в ложу «К трем земным шарам». Он был просто одержим страстью разгадать, что именно замышляли эти люди. Но из всего того, что рассказывали ему друзья и соратники, выходило, что эти люди не планировали и не замышляли ровным счетом ничего. Они встречались для того, чтобы устраивать какие-то путаные призрачные дела и электрические духовные эксперименты. Скоро и Максимилиан бросил все это дело, когда понял, насколько смехотворны и примитивны все эти люди.
— Или он сделал это для того, чтобы привести в исполнение более действенные планы и намерения, — возразил Николай.
Фальк сделал паузу и, казалось, задумался. Николай ждал.
— Вы рассуждаете, в сущности, так же, как Филипп. Возможно, он был прав. Этого я не знаю. Я знаю только, что летом 1779 года Максимилиан надолго исчез из Лейпцига. Филипп был убежден, что он что-то готовит, но, естественно, у него не было средств последовать за сыном графа. Но все-таки кое-что он смог выяснить. Максимилиан уехал в Берлин. Товарищ по курсу Зейдлица видел его в салоне Маркуса Герца.
Николай наморщил лоб. Это имя ничего ему не говорило.
— Кто это?
Фальк опустил уголки рта.
— Один еврей из окружения Мендельсона и других берлинских просветителей. Филипп был убежден, что Максимилиан отправился туда шпионить, ибо как еще можно было объяснить, что иезуитский скорпион стал завсегдатаем салона Герца? Герц все же принадлежал к друзьям разума. Филипп даже хотел привлечь его в свой союз, чтобы вести борьбу против деспотизма князей, религиозных доктрин и суеверий, с помощью которых массу держат в глупости и безгласности. Как вообще мог Герц допустить в свой салон такого человека, как Альдорф?
Справедливый вопрос, подумал Николай, но ответа не дождался.
— В конце лета Максимилиан покинул Берлин и отправился в Кенигсберг. В ноябре он вернулся в Лейпциг. Его было трудно, почти невозможно узнать. Он исхудал и побледнел, ни с кем не общался, избегал общества, и даже ходили слухи, что в Кенигсберге он заразился французской болезнью. Филипп же как никогда был убежден, что молодой граф все-таки что-то вынашивает, и постоянно следил за Альдорфом. Ланер преследовал его, где только мог, следил, с кем он встречался, когда выходил, с какими врачами консультировался, и все подобное в том же роде.
— Он что, действительно был болен?
— Да. Он выглядел уставшим и каким-то поблекшим. Он почти ничего не ел и очень редко выходил из дома, но писал очень много писем. Часто он выходил на прогулки. Во время одной из таких прогулок Филипп встретился с ним. Я не знаю, о чем они говорили, но Филипп вернулся домой очень взволнованным и возбужденным. Мы столовались тогда в Паулинуме. Потрясенный Филипп рассказал мне, что Альдорф был недалек от исполнения своего замысла. Говорил он и о какой-то ужасной опасности. Действующие лица объединились и одобрили один опасный план. Должно быть, было найдено абсолютно верное средство.
— Средство? Но средство для чего? — спросил Николай.
— Этого я не знаю. Видимо, средство уничтожения врагов Максимилиана, так мне кажется.
— Так, значит, у него были враги?
Фальк глубоко вздохнул и закашлялся. Когда приступ кашля прошел, он снова заговорил.
— Ну, один был наверняка. Это Филипп. Он словно обезумел. В его голове все стало мешаться и путаться. Он говорил, как и все эти вольные каменщики, только о степенях, тайнах и всем подобном. Но была и одна странная вещь: очевидно, Максимилиан все знал о новом тайном союзе Филиппа — о Немецком союзе. Он не только все о нем знал, он высмеивал Филиппа, причем он утверждал, что все это глупости и идиотизм по сравнению с тем, что он обнаружил и нашел. Филипп — бесподобный глупец, который не имеет ни малейшего понятия о том, что в действительности происходит в мире. О том ведает только он, Максимилиан. Но черта с два он расскажет об этом Филиппу. Напротив. Он сохранит эту тайну в своем ордене, так как мир еще не созрел, чтобы услышать откровение, ну и все подобное в том же роде. Я пытался воззвать к разуму Филиппа, привести его в чувство. Вот еще одна тайна, думал я. Чтобы добраться до этой тайны, придется преодолеть девяносто крутых ступенек, прежде чем будет откинут последний полог, — и все это только затем, чтобы обнаружить там зеркало, в котором человек увидит собственную тупоумную образину.
Трубка его давно погасла, и он снова наклонился к свече, чтобы раскурить трубку. Николай воспользовался паузой, чтобы задать вопрос.
— Это средство, о котором говорил Максимилиан… вы не знаете, о чем шла речь?
— Нет.
— Вы не припомните симптомы болезни Максимилиана?
— Нет, я видел его всего пару раз, и то с большого расстояния. Все, что я о нем знаю, я слышал от Филиппа, но тот говорил совершенно несуразные вещи. Я же не знал, что все кончится так плохо, иначе я бы больше вникал в это дело.
— И что произошло потом?
— В декабре здесь каждый год происходит студенческий праздник. При этом всегда случаются какие-нибудь мелкие выходки. Ордена и корпорации ведут себя вызывающе, дерутся и ходят по городу. При этом они обычно выбивают пару стекол, и на этом все заканчивается. Максимилиан присутствовал на празднике, и Филипп, должно быть, оскорбил его. Но, во-первых, Филипп, как и почти все другие участники праздника, был совершенно пьян, и, во-вторых, по этой причине не мог принять вызов на поединок. Максимилиан не обратил внимания на его выходку и оставил ее без внимания. Кроме того, на таких праздниках бывает столько оскорблений, что если принять все вызовы, то не хватит целой жизни, чтобы драться на дуэлях. Но Максимилиан бросил в ответ тоже что-то язвительное. Из-за этого Филипп потерял рассудок. Он бросился на него и двумя страшными ударами кулака сбил Максимилиана с ног. Никто не успел вмешаться. Молодой граф лежал без памяти на земле. Лицо его сразу залила кровь. Но Филипп не удовлетворился этим, он оседлал упавшего Максимилиана и продолжал бить его кулаками в лицо. Наконец его все-таки оттащили. Тогда он стал кричать, как безумный: у него есть тайна, которую надо во что бы то ни стало из него выбить! У него ecibmysteriumpatris! Это было ужасно и отвратительно. Я держал его за руку и видел, что кожа на костяшках содрана до крови, с такой силой он наносил удары. Потом явился педель с другими людьми, и они увели Филиппа.
Однако Николай нервничал. Ди Тасси обязательно должен был послать своих ищеек в Лейпциг. Увидев в Линденау первые экипажи купцов, он переменил план. Лошадь может его выдать. В город надо идти пешком. Магдалена отведет его лошадь в Рюкмарксдорф.
Она объяснила ему еще раз, как найти пресловутого Фалька, и дала карточку со странной надписью.
— Но… это же не?..
Больше он не смог проронить ни слова.
— Это одна из их тайнописей, — сказала Магдалена. Николай продолжал озадаченно смотреть на надпись. Ведь он уже один раз видел ее на печатях перехваченных писем.
— Чьих тайнописей? — воскликнул он.
— Светоносных. Это Ноев код, — сказала она и быстро нарисовала несколько квадратов.
— Ага, — произнес Николай.
— Ты сможешь расшифровать эту надпись?
Он мгновение смотрел на надпись, потом понял логику шифра. Точки обозначали, к какой из трех групп относились знаки. Положение каждого знака определялось изображением одного из девяти квадратов.
— Amicus, — прочитал он после короткого поиска.
— Многие светоносные пользуются этим кодом. Фальк его поймет. Это тайна низшего уровня.
— Откуда ты его знаешь?
— Фалька?
— Нет, этот код.
— От моего брата.
— Он был иллюминат? Она покачала головой.
— Нет, Филипп был несущим свет.
— Разве это не одно и то же?
— И да, и нет. Они очень похожи, но это не одно и то же. Их объединяет то, что они не желают ничего знать о настоящих тайнах, и поэтому им приходится придумывать искусственные секреты. Фальк все об этом знает, спроси у него.
Николай спрятал карточку. Потом они молча принялись есть свой утренний суп. Николай внимательно приглядывался к купцам, которые рассаживались за соседние столы, громко переговариваясь между собой. Такого пестрого скопления людей ему давно не приходилось видеть. Он слышал самые различные диалекты. За соседним столом вообще говорили по-английски. В воздухе отчетливо чувствовалось общее возбуждение. Что же творится в самом городе, если ярмарка вызывает такое волнение даже в предместье?
Однако когда он наконец остался один и пешком отправился к городским воротам Лейпцига, то мысли его были обращены отнюдь не к встрече, которая его ожидала, напротив, ум его постоянно обращался к последним мгновениям их расставания с Магдаленой. Она должна будет ждать его в Рюкмарксдорфе. Не намечается ли и там сходка этих пиетистов, где она найдет очередное убежище? Он был просто не в состоянии не думать о ней. И чем ближе подходил он к городу, тем разительнее ощущал он контраст между наивной естественностью Магдалены и чванливым поведением здешних людей.
Когда он без всяких происшествий миновал городские ворота Лейпцига, его в первую очередь удивил бледный, даже желтоватый цвет кожи местных жителей, особенно женщин. Даже молоденькие девочки носили здесь шнурованные корсажи. Взрослые женщины были затянуты в свои корсеты также туго, как обвязанные веревками тюки с товарами, ожидавшие в телегах разгрузки перед подвалами торговых складов. Полная женская грудь была здесь большой редкостью, кормилиц же на улицах, напротив, было не сосчитать. Спертый воздух узких улиц отнюдь не способствовал хорошему цвету лиц.
Для жителей была характерна жалобная, покорная манера общения. В коротких обрывках разговоров, невольным слушателем которых стал Николай, он часто слышал такие выражения, как «мое сердечко», «мой добрый сударик» и тому подобные. Выглядели они так же фальшиво, как улыбки при выдаче расписки в получении денег.
Трехэтажные дома были выкрашены в зеленый и красный цвета и крыты шифером. Первые этажи почти без исключения были заняты хранилищами и купеческими складами, в которых громоздились груды товаров. Вид снующих там и туг помощников торговцев, а также покупателей и продавцов, между тем мало занимал Николая. Вскоре ноги его начали гореть от усталости. Острые камни, которыми были вымощены улицы, превращали ходьбу в пытку. Кроме того, камни сидели так непрочно, что скопившаяся под ними дождевая вода при каждом шаге брызгала на чулки, оставляя на них грязные бурые пятна. Хлынувший ливень сделал дальнейшее продвижение еще более затруднительным, и Николай поспешил укрыться в одной из многочисленных кофеен.
Сначала он изучил таблицу денежных курсов, которая очень практично была вывешена у самого входа и извещала о курсе саксонской монеты. Луидор стоил здесь пять талеров, серебряная монета в шесть ливров соответствовала одному талеру тринадцати грошам, три ливра — восемнадцати грошам шести пфеннигам. Вот они, преимущества ярмарочного города, подумалось Николаю. Здесь каждый ребенок знал бесчисленные монеты разных земель и их курсы, будь то марки, шиллинги, разменная мелочь, добрые гроши, штюберы, рейхсталеры, местные денежки, епископские штерты, петерменхены и шварены.
Кофе оказался превосходным, совсем не похожим на то пойло, которое подавали в кофейнях Нюрнберга. То ли таможня в Саксонии была снисходительнее, то ли контрабандисты более организованными. Но, вероятнее всего, это было следствие небывалого потока товаров и торговцев, который случался здесь во время трех ежегодных ярмарок.
Подкрепившись бодрящим напитком, он предпринял новую попытку разыскать дом, где он надеялся найти Фалька. Он пересек рынок и вступил в университетский квартал. Вид студентов, которые то и дело попадались на глаза, навеял легкую грусть. Не прошло ведь еще и трех лет с тех времен, когда и он сам вот так же дерзко и бесшабашно шатался по улицам, полный надежд и великих грез. Он присмотрелся к надписям на дверях: «Здесь сдаются комнаты для студентов». Вероятно, это были такие же убогие халупы, которые сдавали студентам и в Вюрцбурге, особенно тем, у кого было мало денег: продуваемые всеми ветрами, не отапливаемые каморки, выходящие окнами на дворы или расположенные в нижних этажах, где был спертый, застоявшийся воздух. К этому, разумеется, стоило добавить то, что к ярмарке все эти комнаты освобождались, чтобы сдать их за много большую цену посетителям ярмарки. Утешало то, что не придется долго искать жилье.
Разыскав, однако, описанный Магдаленой дом, Николай не нашел там никакого Фалька. Дом этот стоял в квартале паулинцев, бедном придатке роскошного квартала паулинских дворов, задворки которых выходили на нездоровые, жалкие проулки Паулинума. Привратница сказала ему, что милостивый господин по случаю ярмарки временно переехал отсюда и в настоящее время проживает в переулке Золотого Петуха. Она описала дорогу, не забывая при этом постоянно называть Николая сердечком и пригоженьким.
Казалось, в этом городе просто не существовало дверных звонков. Очевидно, люди здесь кричали, свистели или еще каким-либо образом подавали знаки жильцам. Николай решил постучать. На стук открыл мужчина. Да, во дворе живет какой-то переселившийся сюда студент. Николай пересек сени дома и вышел на тесный двор. Земля раскисла от сырости, через двор была перекинута доска, служившая мостиком к стоящим на заднем дворе постройкам. Николай остановился перед дверью, указанной открывшим ему человеком, и постучал. Сначала он ничего не услышал. Но потом до его слуха донеслись шаркающие шаги, и через мгновение дверь отворилась.
Молодой человек, стоявший перед ним, по-видимому, не отличался крепким здоровьем. На нем была типично студенческая одежда — тесно облегающие черные штаны, такой же тесный черный сюртук и поношенный плащ, наброшенный на плечи. Выглядел молодой человек весьма потрепанным. Светлые волосы, не прикрытые париком, свисали на лицо и плечи жидкими прядями. Кожа носила желтоватый оттенок, губы посинели от холода. Высокий лоб и острый подбородок придавали ему сходство с педантичным школьным учителем. Но самым замечательным в его лице были глаза, в которых, несмотря на видимую бедность, сверкал огонь, о котором нельзя было с уверенностью сказать, есть ли это проявление острого ума, подавленной страстности или просто нездоровой лихорадки. Молодой человек окинул пришельца взглядом, пронзительность которого Николай отнес на счет лихорадки. Врач решил говорить с Фальком просто и без обиняков.
— Добрый день. Мое имя — Николай Рёшлауб. Я врач.
— Кто просил вас оказать мне такую честь? — Вопрос прозвучал резко, как пистолетный выстрел.
— Один наш общий друг. Филипп Ланер.
Николай сунул руку в карман и извлек оттуда маленькую картонную карточку с иероглифическими письменами, которую и протянул молодому человеку.
Фальк коротко взглянул на карточку, лицо его осталось совершенно неподвижным. Потом он снова пристально посмотрел на Николая.
— Филипп умер.
— Это правда.
— Откуда у вас это?
— От Магдалены Ланер.
Упоминание этого имени неожиданно вызвало сильную реакцию.
— Эта неряха опять шатается в здешних краях?
— Господин Фальк, мне надо, нет, я просто должен поговорить с вами. Я вижу, что вы страдаете от лихорадки. Если позволите, я приготовлю вам лечебный чай, который принесет вам известное облегчение.
Человек был явно ошеломлен таким предложением. Ему потребовалась почти секунда, чтобы подготовиться к ответному удару, после чего он сказал:
— У меня нет никакой лихорадки. Что вам угодно?
— Я хочу кое-что узнать о Максимилиане Альдорфе.
— Альдорф тоже мертв. Кого могут интересовать все эти покойники?
— Я знаю, что он мертв. Но то, что он задумал, оказалось очень живучим.
Фальк недоверчиво посмотрел на него.
— Что вы вообще об этом знаете?
— Не слишком много. Именно поэтому я и ищу вас.
Он плотнее запахнул на груди плащ.
— Почему я должен вам об этом рассказывать?
— Со времени смерти Филиппа произошли некоторые события, о которых я хочу вам рассказать. Это займет не много времени.
Фальк наморщил лоб.
— Пожалуйста, выслушайте меня, — умоляюще добавил Николай.
Фальк помедлил еще мгновение. Потом отступил в сторону.
— Входите.
— Благодарю.
Фальк, оставшись стоять, пропустил Николая мимо себя. Врач миновал сени и, сделав несколько шагов, открыл дверь и оказался в комнате. Он не ожидал увидеть такую нищету. Комната, можно сказать, была абсолютно пуста. В углу валялся соломенный тюфяк. Стены были совершено голыми, в некоторых местах отсыревшая штукатурка вздувалась безобразными пузырями. Обстановка была весьма скудной. На сундуке лежала курительная трубка в жестяной коробке, рядом кожаный мешочек. В углу у окна стоял таз на кованой железной подставке, на которой висело грязное полотенце. Кувшина с водой, полагавшегося к этому, не было видно. Вместо кувшина рядом с дверью стояло железное ведро. Печи не было.
Фальк уселся на тюфяк, Николай присел на корточки. Он рассказал свою историю настолько быстро, насколько смог, не отклоняясь на ненужные детали, однако весьма полно, насколько это было возможно. Он рассказал о том, как его вызвали к Альдорфу и что там произошло; как началось расследование и в результате каких событий он сам оказался теперь в Лейпциге. Что же касается Магдалены, то здесь он проявил известную осторожность и ничего не сказал о том, что произошло между ними.
Фальк ни разу не перебил Николая. Лицо его оставалось совершенно бесстрастным. Даже рассказ Николая об убийстве Зеллинга и самоубийстве иллюмината не вызвал никакой реакции слушателя, кроме легкого покачивания головой. Только когда Николай начал рассказывать о шпионской сети ди Тасси и о перехваченных письмах, он заметил, что, невзирая на показное равнодушие, молодой человек стал слушать с сосредоточенным вниманием. Когда Николай закончил свой рассказ, в комнате стало почти совсем темно.
— У вас есть при себе письмо этого советника юстиции? — спросил Фальк.
Николай кивнул.
Фальк потянулся вперед, вытащил из ящика коробку с курительными принадлежностями, достал оттуда свечу и запалил ее.
— Я могу на него взглянуть?
Николай сунул руку под плащ и извлек оттуда пачку писем. Найдя нужное, он развернул его и протянул своему визави.
Фальк принялся читать. Один раз он покачал головой, и было заметно, что он сдержал восклицание. Николай ждал.
Закончив чтение, Фальк сложил письмо и аккуратно положил его на сундук.
— Это очень опасная бумага, — сказал Фальк.
— Это доказательство.
— Да, и прежде всего это доказательство того, что вы находитесь в весьма затруднительном положении.
— Я знаю, — сказал Николай. — Поэтому я и оказался здесь.
Фальк взял трубку и принялся ее набивать.
— Не слишком лестно то, что пишет о вас советник юстиции. Он прав?
— Я бы очень хотел, чтобы это было так, ибо в таком случае я бы не оказался здесь.
Фальк высоко вскинул брови. Кто был, собственно, этот человек? — спросил себя Николай. Друг Ланера? Один из этих светоносных? Но вслух Николай спросил другое:
— Вы знаете, кто скрывается под инициалами Б. и В.?
— Думаю, что да.
— И кто же это?
— Думаю, что эти имена мало что скажут вам.
— Вы знаете, за что Филипп Ланер убил молодого Альдорфа?
— Это был несчастный случай. Филипп был пьян.
— Но существует некая связь между этим несчастным случаем и событиями, о которых я вам рассказал, не так ли?
Фальк взял письмо и снова пробежал его глазами.
— Все выглядит именно так, — сказал он наконец, не делая ни малейшей попытки объяснить суть сказанного. Он потянулся вперед, приблизил трубку к свече и закурил. — Значит, ко мне вас прислала его сестра?
— Она дала мне ваш адрес, да, это так. Но она меня сюда не посылала. Я спросил ее, кто может рассказать мне о Максимилиане Альдорфе. Тогда она назвала вас. Но поговорить с вами — это была целиком моя идея.
Николай начал нервничать. Почему этот человек не может просто взять и рассказать ему об Альдорфе, Ланере и о событиях в Берлине? Он не хотел говорить о Магдалене. Но Фалька, очевидно, интересовала именно она.
— Она тоже в Лейпциге?
— Нет. Она осталась в пригороде.
Фальк ненадолго замолчал. Потом снова заговорил:
— Берегитесь ее. Эти люди хуже дикарей. Вам что-нибудь известно о ее происхождении?
Пришлось добираться до истины окольным путем.
— Да, она рассказала мне о себе.
Фальк пробурчал нечто нечленораздельное.
— Филипп бежал от них. Именно поэтому он и оказался в Лейпциге. Он рассказывал мне, как буттларовская шайка холостила женщин, а если какая-нибудь из них беременела, то ребенка бросали на верную смерть. Это самая ужасная сектантская шайка из всех, какие только можно вообразить. У него не было никаких сношений с ними до тех пор, пока не произошло это несчастье с Альдорфом. Тогда здесь появилась его сестра. Я не понимаю, зачем он вообще подпустил ее к себе.
— Но как дело дошло до такого несчастья? — осторожно спросил Николай.
— Макс спровоцировал Филиппа.
— Они познакомились только здесь?
— Да, они вместе слушали курс метафизики у Зейдлица.
— И?..
— Поначалу они даже дружили, хотя, вообще говоря, они мало подходили в друзья друг другу. Однажды Филипп привел Максимилиана на Пожарный вал. Это место, где собираются бедные и нищие студенты. Там обретаются печатники, ученики парикмахеров и тому подобная братия. Место это расположено перед Петровскими воротами. Там есть кегельбан, пиво и бабенки легкого поведения самого низкого сорта. Макс хотел взглянуть на это сборище. В благодарность Макс привел Филиппа в Ранштедт, на Шлоссграбенский бал. Для этого он даже одолжил ему аристократический наряд. Но, если быть честным, их объединяло только одно — принадлежность к ложе вольных каменщиков.
Николай немилосердно мерз. Холод нетопленой комнаты проник под одежду, и врач боялся, что еще немного — и озноб проберет его до самых костей. Но Фальк наконец заговорил, так что приходилось терпеть.
— Здесь, в университете, существует великое множество тайных союзов. Самыми известным являются союзы Черных, Амицистов и Константистов. Но существует еще много других проявлений игры в тайны и тайные общества. Чем сильнее преследуют подобные общества, тем больше становится число их последователей и приверженцев. Для того чтобы защититься, у всех есть специальные знаки и особые, тайные языки. Большинство из них в той или иной глупой манере копируют манеры и устройство лож вольных каменщиков. Они собираются на тайные сходки, приглашают магнетизеров и сомнамбул, вместе ищут камень мудрости и исследуют тайны мироздания. Здесь, в Лейпциге, это превратилось в настоящую эпидемию, но и в других местах, сказал бы я, дело обстоит не лучше. Филипп, как и Максимилиан, был очень подвержен этой болезни.
— Вы знаете, как называлось тайное общество, к которому принадлежал Максимилиан?
— Это было отделение берлинской ложи, называемой «К трем земным шарам». Макс ввел туда и Филиппа. Когда я думаю об этом, то мне кажется, что с этого-то все и началось. Однажды вечером Филипп вернулся с одной из этих встреч. Он был совершенно бледен и невероятно взволнован. Я спросил его, что случилось, но он мне ничего не сказал. Только через пару дней он понемногу разговорился. Эта ложа, как он утверждал, якобы почти целиком состояла из иезуитов. Это был иезуитский орден.
— Но иезуитский орден запрещен уже несколько лет, — возразил Николай.
— Именно поэтому многие из них попрятались по масонским ложам. Филипп утверждал, что в «Трех земных шарах» его пытались завербовать как шпиона.
— Шпионом в пользу кого и против кого?
— Прежде всего он должен был шпионить в стенах университета. Он был бы обязан представлять протоколы разговоров, подслушивать, о чем говорят профессора и студенты, какие мысли они выражают. Очевидно, иезуиты приняли его за своего из-за дружбы с Альдорфом. Вот так действовало это тайное общество. Они искали кандидатов, через которых позже могли бы получить влияние на дворы и правосудие. Члены ордена иезуитов проникли в ложи вольных каменщиков для того, чтобы таким способом обойти запрет ордена. Но цели их остались теми же, что и раньше. Они хотят поставить государство под свой контроль. После сорока лет насмешек над Богом и просветительства надо же наконец снова построить царство божие на земле. Максимилиан подружился с Филиппом только затем, чтобы привлечь его на свою сторону. Как только Филипп понял, в каком обществе оказался, он тотчас отдалился от Максимилиана. Максимилиан с тех пор не обмолвился с ним ни единым словом. Филипп организовал собственный тайный союз, чтобы сорвать план иезуитов.
Фальк затянулся, и выражение его лица красноречиво свидетельствовало о том, с каким презрением и пренебрежением относился он к этим фантастическим замыслам.
— Какой план? — спросил Николай.
— Это очень курьезно. Никто не знает действительной сути этого плана. В этих тайных союзах тайны наслаиваются друг на друга, как луковая шелуха. Но стоит человеку проникнуть за эти завесы, как он обнаруживает, что там внутри ничего нет. Но Филипп был твердо убежден в том, что такой план существовал в действительности. Опасный заговор. Мы с ним часто спорили на эту тему. В мире достаточно совершенно явных зол, против которых стоит вести борьбу, вы не находите? Голод, французы, налоги, война. Но Филипп предпочитал сражаться с призраками. Его главной идеей было проникновение в ложу «К трем земным шарам». Он был просто одержим страстью разгадать, что именно замышляли эти люди. Но из всего того, что рассказывали ему друзья и соратники, выходило, что эти люди не планировали и не замышляли ровным счетом ничего. Они встречались для того, чтобы устраивать какие-то путаные призрачные дела и электрические духовные эксперименты. Скоро и Максимилиан бросил все это дело, когда понял, насколько смехотворны и примитивны все эти люди.
— Или он сделал это для того, чтобы привести в исполнение более действенные планы и намерения, — возразил Николай.
Фальк сделал паузу и, казалось, задумался. Николай ждал.
— Вы рассуждаете, в сущности, так же, как Филипп. Возможно, он был прав. Этого я не знаю. Я знаю только, что летом 1779 года Максимилиан надолго исчез из Лейпцига. Филипп был убежден, что он что-то готовит, но, естественно, у него не было средств последовать за сыном графа. Но все-таки кое-что он смог выяснить. Максимилиан уехал в Берлин. Товарищ по курсу Зейдлица видел его в салоне Маркуса Герца.
Николай наморщил лоб. Это имя ничего ему не говорило.
— Кто это?
Фальк опустил уголки рта.
— Один еврей из окружения Мендельсона и других берлинских просветителей. Филипп был убежден, что Максимилиан отправился туда шпионить, ибо как еще можно было объяснить, что иезуитский скорпион стал завсегдатаем салона Герца? Герц все же принадлежал к друзьям разума. Филипп даже хотел привлечь его в свой союз, чтобы вести борьбу против деспотизма князей, религиозных доктрин и суеверий, с помощью которых массу держат в глупости и безгласности. Как вообще мог Герц допустить в свой салон такого человека, как Альдорф?
Справедливый вопрос, подумал Николай, но ответа не дождался.
— В конце лета Максимилиан покинул Берлин и отправился в Кенигсберг. В ноябре он вернулся в Лейпциг. Его было трудно, почти невозможно узнать. Он исхудал и побледнел, ни с кем не общался, избегал общества, и даже ходили слухи, что в Кенигсберге он заразился французской болезнью. Филипп же как никогда был убежден, что молодой граф все-таки что-то вынашивает, и постоянно следил за Альдорфом. Ланер преследовал его, где только мог, следил, с кем он встречался, когда выходил, с какими врачами консультировался, и все подобное в том же роде.
— Он что, действительно был болен?
— Да. Он выглядел уставшим и каким-то поблекшим. Он почти ничего не ел и очень редко выходил из дома, но писал очень много писем. Часто он выходил на прогулки. Во время одной из таких прогулок Филипп встретился с ним. Я не знаю, о чем они говорили, но Филипп вернулся домой очень взволнованным и возбужденным. Мы столовались тогда в Паулинуме. Потрясенный Филипп рассказал мне, что Альдорф был недалек от исполнения своего замысла. Говорил он и о какой-то ужасной опасности. Действующие лица объединились и одобрили один опасный план. Должно быть, было найдено абсолютно верное средство.
— Средство? Но средство для чего? — спросил Николай.
— Этого я не знаю. Видимо, средство уничтожения врагов Максимилиана, так мне кажется.
— Так, значит, у него были враги?
Фальк глубоко вздохнул и закашлялся. Когда приступ кашля прошел, он снова заговорил.
— Ну, один был наверняка. Это Филипп. Он словно обезумел. В его голове все стало мешаться и путаться. Он говорил, как и все эти вольные каменщики, только о степенях, тайнах и всем подобном. Но была и одна странная вещь: очевидно, Максимилиан все знал о новом тайном союзе Филиппа — о Немецком союзе. Он не только все о нем знал, он высмеивал Филиппа, причем он утверждал, что все это глупости и идиотизм по сравнению с тем, что он обнаружил и нашел. Филипп — бесподобный глупец, который не имеет ни малейшего понятия о том, что в действительности происходит в мире. О том ведает только он, Максимилиан. Но черта с два он расскажет об этом Филиппу. Напротив. Он сохранит эту тайну в своем ордене, так как мир еще не созрел, чтобы услышать откровение, ну и все подобное в том же роде. Я пытался воззвать к разуму Филиппа, привести его в чувство. Вот еще одна тайна, думал я. Чтобы добраться до этой тайны, придется преодолеть девяносто крутых ступенек, прежде чем будет откинут последний полог, — и все это только затем, чтобы обнаружить там зеркало, в котором человек увидит собственную тупоумную образину.
Трубка его давно погасла, и он снова наклонился к свече, чтобы раскурить трубку. Николай воспользовался паузой, чтобы задать вопрос.
— Это средство, о котором говорил Максимилиан… вы не знаете, о чем шла речь?
— Нет.
— Вы не припомните симптомы болезни Максимилиана?
— Нет, я видел его всего пару раз, и то с большого расстояния. Все, что я о нем знаю, я слышал от Филиппа, но тот говорил совершенно несуразные вещи. Я же не знал, что все кончится так плохо, иначе я бы больше вникал в это дело.
— И что произошло потом?
— В декабре здесь каждый год происходит студенческий праздник. При этом всегда случаются какие-нибудь мелкие выходки. Ордена и корпорации ведут себя вызывающе, дерутся и ходят по городу. При этом они обычно выбивают пару стекол, и на этом все заканчивается. Максимилиан присутствовал на празднике, и Филипп, должно быть, оскорбил его. Но, во-первых, Филипп, как и почти все другие участники праздника, был совершенно пьян, и, во-вторых, по этой причине не мог принять вызов на поединок. Максимилиан не обратил внимания на его выходку и оставил ее без внимания. Кроме того, на таких праздниках бывает столько оскорблений, что если принять все вызовы, то не хватит целой жизни, чтобы драться на дуэлях. Но Максимилиан бросил в ответ тоже что-то язвительное. Из-за этого Филипп потерял рассудок. Он бросился на него и двумя страшными ударами кулака сбил Максимилиана с ног. Никто не успел вмешаться. Молодой граф лежал без памяти на земле. Лицо его сразу залила кровь. Но Филипп не удовлетворился этим, он оседлал упавшего Максимилиана и продолжал бить его кулаками в лицо. Наконец его все-таки оттащили. Тогда он стал кричать, как безумный: у него есть тайна, которую надо во что бы то ни стало из него выбить! У него ecibmysteriumpatris! Это было ужасно и отвратительно. Я держал его за руку и видел, что кожа на костяшках содрана до крови, с такой силой он наносил удары. Потом явился педель с другими людьми, и они увели Филиппа.