Страница:
Впрочем, на речи аристократов следует остановиться отдельно. Писатели нередко передают особенности их социального акцента: грассирование, назальный тембр и т.п. - напр.:
Старуха (...) вдруг спросила хриплым голосом:
- А что пишет кнесь Иван?
Ей никто не отвечал. Базаров и Аркадий скоро догадались, что на нее не обращали внимания, хотя обходились с нею почтительно. "Для ради важности держат, потому что княжеское отродье", - подумал Базаров.
И.С. Тургенев. Отцы и дети
Аристократы могут позволять себе простонародные солецизмы, как в том же произведении - англоман Павел Петрович Кирсанов. Невзлюбив Базарова, Павел Петрович выражает свою неприязнь через указательные местоимения - то спрашивает: "Кто сей?", то заявляет: "Я эфтим хочу сказать".
В этой причуде сказывался остаток преданий Александровского времени. Тогдашние тузы, в редких случаях, когда говорили на родном языке, употребляли одни - эфто, другие - эхто: мы, мол, коренные русаки, и в то же время мы вельможи, которым позволяется пренебрегать школьными правилами.
Возможна и противоположная ситуация, и о ней тоже говорит Тургенев:
Николай Петрович попал в мировые посредники (...) и все-таки, говоря правду, не удовлетворяет вполне ни дворян образованных, говорящих то с шиком, то с меланхолией о манципации (произнося ан в нос), ни необразованных дворян, бесцеремонно бранящих "евту мунципацию".
Нетрудно догадаться, что первые помещики отличались от вторых лишь степенью необразованности. Если аристократ Павел Петрович из снобизма употребляет "простонародное" местоимение эфто - без j-овой протезы, чем подчеркивается эстетский эстетский оттенок этой простонародности `a la russe, то невежественные провинциальные дворяне имитируют французский прононс, вопиюще искажая слово "эмансипация".
Разновидностью социального акцента можно считать передачу на письме произношения иноязычных слов. Это орфоэпический "аристократизм" или претензия на него. Напр.:
Туда, голодные, противясь,
Шли волны, шлендая с тоски,
И гондолы рубили привязь,
Точа о пристань тесаки
Б.Л. Пастернак. Венеция
По поводу слова "гондолы" поэт делает сноску: "В отступление от обычая восстанавливаю итальянское ударение" (на первом слоге). В другом тексте он дает непривычный вариант имени Дездемона с ударением на втором слоге:
Когда случилось петь Дездемоне,
А жить так мало оставалось,
Не по любви, своей звезде она,
По иве, иве разрыдалась.
Стихотворение называется: "Уроки английского", но это скорее "уроки итальянского", потому что Пастернак восстанавливает ударение из Вердиевой оперы "Отелло". Кстати, когда Пастернак переводил пьесу Шекспира, он ставил в имени Дездемоны ударение на третьем слоге.
Пастернак перевел и трагедию Гете "Фауст", и в переводе имя главного героя состоит из двух слогов. Зато в стихотворении "Я их мог позабыть" оно дается в "немецком" произносительном варианте, т.е. с дифтонгом, образующим один слог:
Так зреют страхи. Как он даст
Звезде превысить досяганье,
Когда он - Фауст, когда - фантаст?
Так начинаются цыгане.
Аналогично некоторые дифтонги в иноязычных именах передаются и в стихотворениях М.И. Цветаевой: Под Грига, Шумана и Кюи [k'wi] или:
В старом вальсе штраусовском впервые
Мы услышали твой первый зов
("Маме")
Возможно, впрочем, что имитация иноязычного прононса - знак не только высокого социального положения пишущих. Все три примера относятся к теме детства, когда ребенок в том числе изучает иностранные языки. Педантичное воспроизведение исконного произношения нерусских имен может быть мнемоническим следом, напоминанием о детстве, воскрешением его атмосферы. Хотя в любом случае речь идет о детях из привилегированных семей.
А вот в следующих примерах моносиллабический дифтонг в слове "шлагбаумы" обладает преимущественно характеристической функцией: указывает на принадлежность пишущих к сословию, привыкшему не русифицировать немецкие (вообще иностранные) слова, а произносить их с исконным прононсом. Конечно, в этом есть оттенок вычурности, даже жеманства:
Возможно ль? Те вот ивы
Их гонят с рельс шлагбаумами,
Бегут в объятья дива,
Обращены на взбалмошность?
Б.Л. Пастернак. Возвращение
У А.А. Блока в "Незнакомке" данное слово очень живописно:
И каждый вечер за шлагбаумами,
Заламывая котелки,
Среди канав гуляют с дамами
Испытанные остряки.
Слово "шлагбаумами" лихо "заломлено" - как котелок, - и очень эффектно в роли рифмообразующего элемента. Иноязычный колорит его усиливает общее впечатление чуждости: слово такое же чужое, как чужд поэту весь стиль происходящего - плоские остроты дамских угодников и проч.
Ярчайшей социальной характеристикой человека является национальный акцент, который, как правило, передается писателями - иногда в высшей степени натуралистично. А вот в следующем примере имитация акцента обладает не изобразительной, а характеристической функцией, передающей состояние персонажа. Здесь передается внутренний монолог Сталина:
- когда всем уже ясно, что камунизм на-верной-дороге и-нэдалек ат-завершения, - вырисовывается этот кретин тито са-сваим талмудистом карделем и заявляет, шьто камунизм надо строить н э - т а к !!!
А.И. Солженицын. В круге первом
Перед нами "транскрипция" мыслей Сталина, и, как полагается в транскрипции, фамилии Тито и Карделя написаны со строчной буквы. В нескольких местах обозначены проклитики, выделены фонетические синтагмы. В целом же транскрипция Солженицына так же некорректна, как и все его филологические построения. Однако определенный эффект она производит, и вполне адекватно. Сначала Сталин пытается мыслить весомо, респектабельно, как подлинно государственный деятель, на которого взирает История - этот, весьма короткий, фрагмент записан с соблюдением орфографических и пунктуационных правил. Затем Сталин приходит в ярость, и в нем просыпается "естество", маркируемое акцентом. Показательно в этой связи превращение что из начала фразы в шьто - в ее конце.
И, конечно, уже охарактеризованные в предыдущем разделе "простонародные" солецизмы тоже несут информацию о социальном статусе человека.
Подробнее социальные аспекты фонетики рассматриваются, частности, в следующих работах:
Беликов В.И., Крысин Л.П. Социолингвистика. М., 2000.
Панов М.В. Социофонетика // Панов М.В. Современный русский язык. Фонетика. М., 1979.
Пирогова Н.К. Лингво-социальная природа орфоэпической нормы русского языка. Вестн. Моск. ун-та. Сер. 9. Филология. 1991. Вып.3. № 26.
Пирогова Н.К. Н. С. Трубецкой и фонетическая стилистика. Вестн. Моск. ун-та. Сер. 9.1992. Вып.1. № 27.
Проблемы фонетики. IV / Ин-т рус. яз. им. В.В. Виноградова. - М., 2001.
А.А. Соколянский. Орфоэпия и социофонетика - http:// www. orfoep.exe
"Заумные" звуковые построения. Анаграммы.
Звуковые комплексы могут у читателя соотноситься с полнозначными словами, но вряд ли имеют значение сами по себе. Они, как правило, привлекают читателей свободой и необязательностью ассоциаций и толкований. Вот, напр., как А.В. Вознесенский ("Мне 14 лет") описывает чтение А.Е. Крученых своих стихов:
"Ю-юйца!" - зачинает он, и у вас слюнки текут, вы видите эти, как юла, крутящиеся на скатерти крашеные пасхальные яйца. "Хлюстра", - прохрюкает он вслед, подражая скользкому звону хрусталя. "Зухрр", - не унимается зазывала, и у вас тянет во рту, хрупает от засахаренной хурмы, орехов, зеленого рахат-лукума и прочих сладостей Востока, но главное - впереди. Голосом высочайшей муки и сладострастия, изнемогая, становясь на цыпочки и сложив губы, как для свиста и поцелуя, он произносит на тончайшей бриллиантовой ноте: "Мизюнь, мизюнь!..". Всё в этом "мизюнь" - и юные барышни с оттопыренным мизинчиком, церемонно берущие изюм из изящных вазочек, и обольстительная весенняя мелодия Мизгиря и Снегурочки, и, наконец, та самая щемящая нота российской души и жизни, нота тяги, утраченных иллюзий, что отозвались в Лике Мизиновой и в "Доме с мезонином", - этот всей несбывшейся жизнью выдохнутый зов: "Мисюсь, где ты?".
В этом отрывке ассоциации основываются на звукоподражаниях (напр., "зухрр" напоминает хрюкание и звон хрусталя), фонетических параллелях с другими словами (напр., "юйца" - юла + яйца). Однако Вознесенский использует здесь еще один прием - анаграмму. Под традиционно анаграммой понимается игровая перестановка букв (фонем) в слове или фразе и построение другого слова или другой фразы. Но у этого термина есть и другое значение: стержневое для текста слово делится на части - фонемы, сочетания фонем - и распределяется по словам, входящим в состав этого текста (напр.: "мизюнь" мизинчик, изюм, Мизгирь, Мисюсь и т.д.). Анаграмма скрепляет текст на парадигматическом, т.е. ассоциативном, уровне.
Фоносемантика.
Приведенный выше пример показывает, что заумные звуковые комплексы можно интерпретировать (это еще не значит - понять) через соотнесение с чем-то семантически определенным. Но обладает ли звук собственным значением? Существует научная дисциплина, посвященная этому вопросу, фоносемантика. Один из ее представителей - А.П. Журавлев - составил таблицы смыслов, ассоциирующихся с разными звуками. Корректность некоторых его построений вполне очевидна. Понятно, что если произнесение звука требует усиленной артикуляции (напр., [р]), то мы свяжем с ним такие качества, как "бодрость", "яркость", "сила" и т.п. Если мы обратимся к цветовому звукосимволизму, то большинство людей вряд ли разойдется в оценке /а/ (красный цвет) - автор этих строк и сам неоднократно это проверял, - но с другими фонемами дело обстоит сложнее. Трудно сказать, что именно заставляет нас связывать /а/ с красным цветом: соотношение первой буквы алфавита с первым видимым цветом спектра, память о букваре, где А была красной, или что-то иное. Ясно одно: без контекстуальной интерпретации фонем мы вряд ли обойдемся.
В связи с возможностью фоносемантики можно вспомнить забавный пример из "Ромео и Джульетты" (II, 4), где Кормилица спрашивает, с одной ли буквы пишутся слова "Ромео" и "розмарин". Ромео ей отвечает: да, с буквы Р. Кормилица принимает это за шутку: Р - по ее мнению, "собачья" буква, и такие нежные слова не могут с нее начинаться. Таким образом, в пользу фоносемантики свидетельствует этот пример или против нее? С одной стороны, против, поскольку Р входит в состав таких разных слов. Кроме того, Кормилица воспринимает Р не на фонетическом уровне, а на более высоком лексическом: ведь р-р-р как обозначение собачьего рычания - это не звук, а лексема, звукоподражание, наподобие ку-ка-ре-ку и т.п. С другой стороны, в самой артикуляции [р], по-видимому, есть черты, делающие его "уместным" в словах и с "позитивной", и с "негативной" окраской. По таблице А.П. Журавлева, [р] обладает следующими конститутивными эмотивными признаками: прекрасный, радостный, возвышенный, бодрый, яркий, сильный, суровый, темный, тяжелый, угрюмый, устрашающий, зловещий (курсивом выделены признаки, представленные в наибольшей степени). Как видим, звук по своим характеристикам весьма амбивалентен. С рычанием мы связываем "негативные" признаки, в "приятных" словах актуализуются "позитивные" признаки: радость, возвышенность, яркость и др.
Итак, включая в лингвистический анализ текста элементы фоносемантики, нужно делать это дозированно и осторожно, не преувеличивать собственное значение звуковых единиц, а "рационализировать" это значение, т.е. осмысливать его в контексте, в соотношении с другими текстовыми элементами.
И, наконец, для интересующихся данной проблемой приводим список избранной литературы по фоносемантике:
1. Шкловский Б.В. О поэзии и заумном языке // Поэтика. - Пг., 1919;
2. Панов М.В. О восприятии звуков // Развитие фонетики современного русского языка. - М., 1966;
3. Штерн А. Объективное изучение субъективных оценок звуков речи // Вопросы порождения речи и обучения языку. - М., 1967;
4. Журавлев А.П. Фонетическое значение. - Л., 1974;
5. Воронин С.В. Основы фоносемантики. - Л., 1982.
Из работ последних 10 лет:
1. Винарская Е.Н. Выразительные средства текста. - М., 1989;
2. Проблемы фоносемантики: Тез. докл. - М., 1989;
3. Винарская Е.Н. Звучность текста как выразительное средство поэтической речи // Сб. науч. тр. Ин-та им. М. Тореза. - М., 1990. - Вып. 352;
4. Михалев А.Б. Теория фоносемантического поля. - Краснодар, 1995.
Архаическая фонетика.
Фонетические старославянизмы (начальные ра- и ла-, неполногласие, щ и жд на месте русских ч и ж, отсутствие III лабиализации, начальные ю и е, соответствующие русским у и о) и равноценные им архаизмы общеславянского происхождения (акутовые начальные ра-, ла-, сохранение впоследствии устраненных языком результатов древних палатализаций) в классической русской поэзии служат приметой высокого стиля. Они производят еще и дополнительный эффект, попадая в нетипичные для них контексты. Напр., талантливый художник и оригинальный поэт П.А. Радимов писал стихи гекзаметрами (если можно так выразиться, в "гесиодовском" духе). В одном из его стихотворений - "Навечерье праздника" - есть такая строка: После недельной работы все ратаи сильно устали. Слово ратаи (пахари), конечно, вызывает в памяти большинства читателей былинный образ Микулы Селяниновича, подчеркивая величественность патриархального быта. Высокопарность не свойственна поэзии Радимова, которая отличается скорее наивным натурализмом, поэтому такие архаические детали у него оказываются действительно весомыми. Это слово отсылает нас ко временам древней Руси, а гекзаметр - к ахейской архаике. Поэт подчеркивает глубинное родство мира своих героев с благородной (утопической) стариной. Обратим внимание на одну деталь. Слово ратаи - самое яркое в данном тексте - не является старославянским, оно - общеславянское. Подлинный старославянизм здесь работа, но он давно ассимилирован русским языком и не осознается как заимствование. Это слово как бы "удостоверяет", подчеркивает законность, органичность ратаев.
Остановимся подробнее на феномене "свое как чужое", который тоже обладает стилистическим смыслом. Если нормой литературного языка становится старославянизм, то в роли архаизма оказывается исконно русский вариант:
Я - Гойя!
Глазницы воронок мне выклевал ворог, слетая на поле нагое.
Я - Горе.
Я - Голос
войны, городов головни на снегу сорок первого года.
Я - Голод.
А.А. Вознесенский. Гойя
Ворог - исконно русское слово на фоне этимологически старославянского врага. Оно производит эффект устаревшего элемента, который обычно связывается со старославянизмами. Эффект усиливается за счет того, что это русское слово с полногласием употребляется на фоне многочисленных типичных русизмов с полногласием: воронок, городов головни, голос, голод, но при максимальном внешнем сходстве отличается от них функционально: они создают впечатление привычности, а ворог - напротив, непривычен.
Произношение аббревиатур.
Стилистический интерес представляют и аббревиатуры - с точки зрения их произношения. Поскольку аббревиатуры и другие укороченные формы предназначены скорее для письменной, нежели для устной речи, то введение их, например, в поэтический текст может быть весьма выразительно. Они воспринимаются как "инородные тела". Это сильный "раздражитель". Мы хоть на мгновение. Но запинаемся и решаем: как это нужно было бы произнести?
Нынче всех повело:
ноль становится НЛО (...)
Треугольная шляпа во время оно
носила НЛОлеона,
скрестившего руки знаком икс,
принимавшего форму
Св. Елены, Ванд. колонны,
Европы, коньяка и идеи-фикс.
НЛОжницы
отличные наложницы.
А.А. Вознесенский. Изумрудный юмор
Мы знаем, как произносится НЛО, но всё остальное заставляет нас задумываться. Тем самым создается эмоциональное состояние, адекватное содержанию. Текст передает ошеломление людей от новой реальности вторжения в наш земной быт космических феноменов (впрочем, уфологический бум вскрывает подозрительное сходство этого "космоса" с земным миром), и сам вид текста слегка ошеломляет своей необычностью.
Возьмем другое стихотворение Вознесенского - "Пир" - своеобразную вариацию на тему "Робина-Бобина":
Я глотаю утром водку,
следом тассовскую сводку,
две тарелки, две газеты,
две магнитные кассеты,
и коллегу по работе,
и два яблока в компоте,
опыленных в ДДТ,
и т.д.
Озвучивание аббревиатур (т.е. произнесение вслух того, что ориентировано на визуальное восприятие) - это знак их свободного вхождения в устную речь. Оно подчеркивается прилагательным тассовская, в котором аббревиация почти неощутима. Активное включение в речь аббревиатур говорит о том, что люди привыкли мыслить "сокращенно", примитивизированно. Однако это не лаконичность - напротив, персонаж стихотворения болтлив, склонен к засорению своей речи плеоназмами (напр., коллега по работе). Мелочная речевая "экономия" компенсируется словесными излишествами.
Фонетические тропы.
Теперь мы обратимся к различным фонетическим украшениям, связанным с расположением фонем (букв) в тексте. Мы уже говорили об анаграммах. В узком смысле слова это перестановка фонем (букв) в слове или сочетании слов, в результате чего создается новое слово или словосочетание. К анаграмме нередко прибегают писатели, создавая для себя псевдонимы - напр., Харитон Макентин - Антиох Кантемир.
Цветаевская строка
Лютая юдоль - дольняя любовь,
т.е. тяжкая участь - земная любовь,
построена по принципу анаграммы.
Очень выразительными и глубокими по смыслу бывают анаграммы, которые отличаются друг от друга минимально - напр.:
На творителей и вторителей
Мир разделен весь.
Н.И. Глазков. Поэтоград
Абсолютная противоположность новаторов и эпигонов, т.е. творителей и вторителей, подчеркивается почти полным совпадением слов, которыми они обозначаются. Это глубокая мысль: оригинальность и тривиальность похожи друг на друга почти до неразличимости. Легко принять одно за другое, но разница между ними все же есть.
Мы отмечали и другое употребление термина "анаграмма", когда фрагменты слова, ключевого для текста или текстового фрагмента, распределяются по нему и дополнительно скрепляют его. В следующем четверостишии Н.М. Рубцова из стихотворения "Левитану"
Звон заоКОЛьный и ОКОЛьный
у окон, оКОЛО КОЛонн,
я слышу звон и КОЛОКОЛьный,
и КОЛОКОЛьчиковый звон
таким ключевым словом стал колокол, звон которого словно разлит в тексте. Вряд ли это можно назвать звукописью: комплекс фонем /кол/ не ассоциируется у нас со звоном. Текст построен не на звуковом натурализме, а на воспроизведении принципа колокольного звона - на перепевах и "переливах".
Для сравнения можно взять гениальное стихотворение Э. По The Bells (Звоны). Звукописная сила достигает здесь гипнотического уровня. Это стихотворение абсолютно непереводимо на русский язык, что и было подтверждено несколькими неудачными попытками. Одну из них сделал В.Я. Брюсов, который затем написал на тот же мотив еще более неудачное "заумное" стихотворение, начинавшееся так:
Взводень звонов, кузов звуков.
Брюсов как бы подчеркивает, что на обычном русском языке невозможно создать эквивалент американского стихотворения. Но, по-видимому, это нереально сделать и на "заумном" языке: брюсовский текст построен скорее не на звукоподражании, а на той же анаграмме.
В юмористической поэзии существует еще один декоративный прием, связанный с перестановкой фонем, - верлан: своеобразная "рокировка", при которой стоящие рядом слова обмениваются слогами. Напр., пародист А. Иванов вычитал в анекдотическом стихотворении философа В. Рабиновича выражение серафимный шестикрыл и написал блестящую пародию "Рок пророка", построенную на верланах:
Я хоть музой и любим,
Только, как ни ковырялся,
Шестикрылый серафим
Мне ни разу не являлся.
Вместо этого, уныл,
Словно он с луны свалился,
Серафимный шестикрыл
На распутье мне явился.
- Ну-с, - свою он начал речь,
Чем желаете заняться?
- Вот, хочу жаголом глечь,
Так я начал изъясняться.
- Сочиняю для людей,
Пред людьми предстал не голым.
Так сказать, людца сердей
Собираюсь глечь жаголом.
Шестикрыл главой поник
И, махнув крылом, как сокол,
Вырвал язный мой грешик,
Чтобы Пушкина не трогал.
Здесь отметим то, чего мы частично уже касались и прежде: стилистическим значением обладают не только языковые единицы, но также их последовательности. Мы видели это на примере звукописи и анаграмм, еще ярче это проявляется в верланах. Пародия Иванова как бы констатирует, что гению и графоману дается один и тот же материал: язык, его слова, - но лишь поэт умеет правильно этим распорядиться, соединить слова и создать нечто свое, а графоман часто разрушает и уродует даже то, что есть.
Изощренным декоративным приемом, основанным на перестановке фонем, является палиндром, или перевертень, читающийся одинаково слева направо и наоборот - напр.: Разил Ерему, а умер Елизар. Наиболее типична ситуация, когда палиндром представляет собой законченное произведение (хотя у В.В. Хлебникова есть небольшое стихотворение "Перевертень", написанное палиндромами) и выполняет людическую (игровую) функцию. В большинстве случаев палиндром - это виртуозная игра ума. Таковы, напр., миниатюры пианиста В.В. Софроницкого: Велик Оборин, но не робок и Лев (пианист Л.Н. Оборин); Не пошл Шопен; А Лист - сила! Вот еще несколько аналогичных примеров:
Вид у лешака шелудив
(В. Гершуни)
Гнид либидо - бодибилдинг
(С. Федин)
Пеле нелеп?
Пеле не нелеп!
Пеле леп!
(Бонифаций)
Оно
еще
тут
или
как?
(Бонифаций)
В палиндроме может заключаться и более глубокий смысл, нежели просто игра. Это "дважды истина", не меняющаяся, как бы ее ни прочитывали. И в такой форме высказывания выглядят особенно афористично, потому что в палиндроме ничего нельзя изменить. Приведем примеры фраз, в которых содержатся серьезные мысли, усиленные чеканностью формы:
Я или суетен, или не те усилия.
Цинично коли жил, окончи ниц.
Себя едим: идея-бес.
Я сущ? Тщуся
(Д. Авалиани)
Последняя фраза, вероятно, является полемической по отношению к афоризму Декарта Cogito ergo sum. Впрочем, по-настоящему удачен лишь первый афоризм: он хотя бы остроумен. Остальное тривиально или конъюнктурно.
Один палиндром мы все помним с детства:
- Пишите: "А роза упала на лапу Азора". Написали? Теперь прочтите эту волшебную фразу наоборот.
Нам уже известно, что Буратино никогда даже не видел пера и чернильницы.
А.Н. Толстой. Приключения Буратино.
Сама по себе "волшебная фраза" (по-видимому, сочиненная А.А. Фетом) только забавна, однако в контексте она приобретает весьма едкий смысл. В сущности, это злая ирония в адрес интеллигенции, пытающейся прививать народу вкус к изящной словесности, но не догадывающейся, что его нужно учить азам - в буквальном смысле.
Палиндрому бывают основой и для более сложных построений. А.А. Вознесенский, напр., одну из своих книг назвал: "Аксиома самоиска", т.е. поиска самого себя, а также иска к самому себе. Это словосочетание расположено вертикально и горизонтально, обе линии пересекаются в букве с и образуют крест. Символика этого "изопа" в комментариях не нуждается.
Другой комбинированный прием палиндромного типа - квадродром - напр.:
РИМ,
ИЩИ
МИР
(В. Гершуни)
В романе В.В. Орлова "Альтист Данилов" приводится пример латинского квадродрома:
SATOR
AREPO
TENET
OPERA
ROTAS
("Пахарь Арепо направляет работы за плугом"). Чтение этого текста имитирует пахоту (воистину: "Мы пахали"!), движение взгляда подобно хождению пахаря за плугом. Этот способ письма так и называется: бустрофедон ("бычий поворот").
Существуют и более замысловатые фигуры - напр., циклодромы, в которых фраза пишется по длине окружности и одинаково читается в любом направлении: Пенелопа на полене полетит на антитело. Излишне доказывать, что усложнению палиндрома прямо пропорционально убывание смысла. Напомним, что "антитело", на которое "на полене" собирается лететь Пенелопа, - это не астероид или другой космический объект, а выработавшийся у человека в крови антиген. Самая сложная по форме фраза одновременно оказывается и полностью обессмысленной.
Еще один декоративный прием, связанный с повторяющейся комбинацией фонем, - логогриф. Это постепенное убывание слова по фонемам или по слогам. Напр., в конце XIX в. появилось несколько однотипных эпиграмм на К. Победоносцева, в которых фамилия этого одиозного чиновника весьма неприглядно трансформировалась:
Победоносцев - для Синода,
Обедоносцев -- для двора,
Бедоносцев -- для народа
И Доносцев -- для царя.
Л. Трефолев.
Можно сказать, что автор "раздевает" могущественного сановника разоблачает почти буквально. Можно сказать иначе: рассматривает его с разных сторон, добираясь до отвратительной сути. Добавим, что сама по себе фамилия Победоносцев не имеет смысла: ее может носить и человек, чья жизнь - полное поражение. Смысл появляется при ее соотнесении с "парадигмой", которую задает логогриф. Он эту фамилию семантизирует, пробуждает в ней "внутреннюю форму".
У логогрифа есть еще одна, противоположная, функция - не пробуждение, а разложение смысла. Напр., С. Горный (А.-М. Оцуп) таким путем довел до абсурда "поэтику" декадентов. В качестве модели он взял действительно очень плохое стихотворение М.А. Кузмина "Любовь этого лета", где есть такие строки:
Старуха (...) вдруг спросила хриплым голосом:
- А что пишет кнесь Иван?
Ей никто не отвечал. Базаров и Аркадий скоро догадались, что на нее не обращали внимания, хотя обходились с нею почтительно. "Для ради важности держат, потому что княжеское отродье", - подумал Базаров.
И.С. Тургенев. Отцы и дети
Аристократы могут позволять себе простонародные солецизмы, как в том же произведении - англоман Павел Петрович Кирсанов. Невзлюбив Базарова, Павел Петрович выражает свою неприязнь через указательные местоимения - то спрашивает: "Кто сей?", то заявляет: "Я эфтим хочу сказать".
В этой причуде сказывался остаток преданий Александровского времени. Тогдашние тузы, в редких случаях, когда говорили на родном языке, употребляли одни - эфто, другие - эхто: мы, мол, коренные русаки, и в то же время мы вельможи, которым позволяется пренебрегать школьными правилами.
Возможна и противоположная ситуация, и о ней тоже говорит Тургенев:
Николай Петрович попал в мировые посредники (...) и все-таки, говоря правду, не удовлетворяет вполне ни дворян образованных, говорящих то с шиком, то с меланхолией о манципации (произнося ан в нос), ни необразованных дворян, бесцеремонно бранящих "евту мунципацию".
Нетрудно догадаться, что первые помещики отличались от вторых лишь степенью необразованности. Если аристократ Павел Петрович из снобизма употребляет "простонародное" местоимение эфто - без j-овой протезы, чем подчеркивается эстетский эстетский оттенок этой простонародности `a la russe, то невежественные провинциальные дворяне имитируют французский прононс, вопиюще искажая слово "эмансипация".
Разновидностью социального акцента можно считать передачу на письме произношения иноязычных слов. Это орфоэпический "аристократизм" или претензия на него. Напр.:
Туда, голодные, противясь,
Шли волны, шлендая с тоски,
И гондолы рубили привязь,
Точа о пристань тесаки
Б.Л. Пастернак. Венеция
По поводу слова "гондолы" поэт делает сноску: "В отступление от обычая восстанавливаю итальянское ударение" (на первом слоге). В другом тексте он дает непривычный вариант имени Дездемона с ударением на втором слоге:
Когда случилось петь Дездемоне,
А жить так мало оставалось,
Не по любви, своей звезде она,
По иве, иве разрыдалась.
Стихотворение называется: "Уроки английского", но это скорее "уроки итальянского", потому что Пастернак восстанавливает ударение из Вердиевой оперы "Отелло". Кстати, когда Пастернак переводил пьесу Шекспира, он ставил в имени Дездемоны ударение на третьем слоге.
Пастернак перевел и трагедию Гете "Фауст", и в переводе имя главного героя состоит из двух слогов. Зато в стихотворении "Я их мог позабыть" оно дается в "немецком" произносительном варианте, т.е. с дифтонгом, образующим один слог:
Так зреют страхи. Как он даст
Звезде превысить досяганье,
Когда он - Фауст, когда - фантаст?
Так начинаются цыгане.
Аналогично некоторые дифтонги в иноязычных именах передаются и в стихотворениях М.И. Цветаевой: Под Грига, Шумана и Кюи [k'wi] или:
В старом вальсе штраусовском впервые
Мы услышали твой первый зов
("Маме")
Возможно, впрочем, что имитация иноязычного прононса - знак не только высокого социального положения пишущих. Все три примера относятся к теме детства, когда ребенок в том числе изучает иностранные языки. Педантичное воспроизведение исконного произношения нерусских имен может быть мнемоническим следом, напоминанием о детстве, воскрешением его атмосферы. Хотя в любом случае речь идет о детях из привилегированных семей.
А вот в следующих примерах моносиллабический дифтонг в слове "шлагбаумы" обладает преимущественно характеристической функцией: указывает на принадлежность пишущих к сословию, привыкшему не русифицировать немецкие (вообще иностранные) слова, а произносить их с исконным прононсом. Конечно, в этом есть оттенок вычурности, даже жеманства:
Возможно ль? Те вот ивы
Их гонят с рельс шлагбаумами,
Бегут в объятья дива,
Обращены на взбалмошность?
Б.Л. Пастернак. Возвращение
У А.А. Блока в "Незнакомке" данное слово очень живописно:
И каждый вечер за шлагбаумами,
Заламывая котелки,
Среди канав гуляют с дамами
Испытанные остряки.
Слово "шлагбаумами" лихо "заломлено" - как котелок, - и очень эффектно в роли рифмообразующего элемента. Иноязычный колорит его усиливает общее впечатление чуждости: слово такое же чужое, как чужд поэту весь стиль происходящего - плоские остроты дамских угодников и проч.
Ярчайшей социальной характеристикой человека является национальный акцент, который, как правило, передается писателями - иногда в высшей степени натуралистично. А вот в следующем примере имитация акцента обладает не изобразительной, а характеристической функцией, передающей состояние персонажа. Здесь передается внутренний монолог Сталина:
- когда всем уже ясно, что камунизм на-верной-дороге и-нэдалек ат-завершения, - вырисовывается этот кретин тито са-сваим талмудистом карделем и заявляет, шьто камунизм надо строить н э - т а к !!!
А.И. Солженицын. В круге первом
Перед нами "транскрипция" мыслей Сталина, и, как полагается в транскрипции, фамилии Тито и Карделя написаны со строчной буквы. В нескольких местах обозначены проклитики, выделены фонетические синтагмы. В целом же транскрипция Солженицына так же некорректна, как и все его филологические построения. Однако определенный эффект она производит, и вполне адекватно. Сначала Сталин пытается мыслить весомо, респектабельно, как подлинно государственный деятель, на которого взирает История - этот, весьма короткий, фрагмент записан с соблюдением орфографических и пунктуационных правил. Затем Сталин приходит в ярость, и в нем просыпается "естество", маркируемое акцентом. Показательно в этой связи превращение что из начала фразы в шьто - в ее конце.
И, конечно, уже охарактеризованные в предыдущем разделе "простонародные" солецизмы тоже несут информацию о социальном статусе человека.
Подробнее социальные аспекты фонетики рассматриваются, частности, в следующих работах:
Беликов В.И., Крысин Л.П. Социолингвистика. М., 2000.
Панов М.В. Социофонетика // Панов М.В. Современный русский язык. Фонетика. М., 1979.
Пирогова Н.К. Лингво-социальная природа орфоэпической нормы русского языка. Вестн. Моск. ун-та. Сер. 9. Филология. 1991. Вып.3. № 26.
Пирогова Н.К. Н. С. Трубецкой и фонетическая стилистика. Вестн. Моск. ун-та. Сер. 9.1992. Вып.1. № 27.
Проблемы фонетики. IV / Ин-т рус. яз. им. В.В. Виноградова. - М., 2001.
А.А. Соколянский. Орфоэпия и социофонетика - http:// www. orfoep.exe
"Заумные" звуковые построения. Анаграммы.
Звуковые комплексы могут у читателя соотноситься с полнозначными словами, но вряд ли имеют значение сами по себе. Они, как правило, привлекают читателей свободой и необязательностью ассоциаций и толкований. Вот, напр., как А.В. Вознесенский ("Мне 14 лет") описывает чтение А.Е. Крученых своих стихов:
"Ю-юйца!" - зачинает он, и у вас слюнки текут, вы видите эти, как юла, крутящиеся на скатерти крашеные пасхальные яйца. "Хлюстра", - прохрюкает он вслед, подражая скользкому звону хрусталя. "Зухрр", - не унимается зазывала, и у вас тянет во рту, хрупает от засахаренной хурмы, орехов, зеленого рахат-лукума и прочих сладостей Востока, но главное - впереди. Голосом высочайшей муки и сладострастия, изнемогая, становясь на цыпочки и сложив губы, как для свиста и поцелуя, он произносит на тончайшей бриллиантовой ноте: "Мизюнь, мизюнь!..". Всё в этом "мизюнь" - и юные барышни с оттопыренным мизинчиком, церемонно берущие изюм из изящных вазочек, и обольстительная весенняя мелодия Мизгиря и Снегурочки, и, наконец, та самая щемящая нота российской души и жизни, нота тяги, утраченных иллюзий, что отозвались в Лике Мизиновой и в "Доме с мезонином", - этот всей несбывшейся жизнью выдохнутый зов: "Мисюсь, где ты?".
В этом отрывке ассоциации основываются на звукоподражаниях (напр., "зухрр" напоминает хрюкание и звон хрусталя), фонетических параллелях с другими словами (напр., "юйца" - юла + яйца). Однако Вознесенский использует здесь еще один прием - анаграмму. Под традиционно анаграммой понимается игровая перестановка букв (фонем) в слове или фразе и построение другого слова или другой фразы. Но у этого термина есть и другое значение: стержневое для текста слово делится на части - фонемы, сочетания фонем - и распределяется по словам, входящим в состав этого текста (напр.: "мизюнь" мизинчик, изюм, Мизгирь, Мисюсь и т.д.). Анаграмма скрепляет текст на парадигматическом, т.е. ассоциативном, уровне.
Фоносемантика.
Приведенный выше пример показывает, что заумные звуковые комплексы можно интерпретировать (это еще не значит - понять) через соотнесение с чем-то семантически определенным. Но обладает ли звук собственным значением? Существует научная дисциплина, посвященная этому вопросу, фоносемантика. Один из ее представителей - А.П. Журавлев - составил таблицы смыслов, ассоциирующихся с разными звуками. Корректность некоторых его построений вполне очевидна. Понятно, что если произнесение звука требует усиленной артикуляции (напр., [р]), то мы свяжем с ним такие качества, как "бодрость", "яркость", "сила" и т.п. Если мы обратимся к цветовому звукосимволизму, то большинство людей вряд ли разойдется в оценке /а/ (красный цвет) - автор этих строк и сам неоднократно это проверял, - но с другими фонемами дело обстоит сложнее. Трудно сказать, что именно заставляет нас связывать /а/ с красным цветом: соотношение первой буквы алфавита с первым видимым цветом спектра, память о букваре, где А была красной, или что-то иное. Ясно одно: без контекстуальной интерпретации фонем мы вряд ли обойдемся.
В связи с возможностью фоносемантики можно вспомнить забавный пример из "Ромео и Джульетты" (II, 4), где Кормилица спрашивает, с одной ли буквы пишутся слова "Ромео" и "розмарин". Ромео ей отвечает: да, с буквы Р. Кормилица принимает это за шутку: Р - по ее мнению, "собачья" буква, и такие нежные слова не могут с нее начинаться. Таким образом, в пользу фоносемантики свидетельствует этот пример или против нее? С одной стороны, против, поскольку Р входит в состав таких разных слов. Кроме того, Кормилица воспринимает Р не на фонетическом уровне, а на более высоком лексическом: ведь р-р-р как обозначение собачьего рычания - это не звук, а лексема, звукоподражание, наподобие ку-ка-ре-ку и т.п. С другой стороны, в самой артикуляции [р], по-видимому, есть черты, делающие его "уместным" в словах и с "позитивной", и с "негативной" окраской. По таблице А.П. Журавлева, [р] обладает следующими конститутивными эмотивными признаками: прекрасный, радостный, возвышенный, бодрый, яркий, сильный, суровый, темный, тяжелый, угрюмый, устрашающий, зловещий (курсивом выделены признаки, представленные в наибольшей степени). Как видим, звук по своим характеристикам весьма амбивалентен. С рычанием мы связываем "негативные" признаки, в "приятных" словах актуализуются "позитивные" признаки: радость, возвышенность, яркость и др.
Итак, включая в лингвистический анализ текста элементы фоносемантики, нужно делать это дозированно и осторожно, не преувеличивать собственное значение звуковых единиц, а "рационализировать" это значение, т.е. осмысливать его в контексте, в соотношении с другими текстовыми элементами.
И, наконец, для интересующихся данной проблемой приводим список избранной литературы по фоносемантике:
1. Шкловский Б.В. О поэзии и заумном языке // Поэтика. - Пг., 1919;
2. Панов М.В. О восприятии звуков // Развитие фонетики современного русского языка. - М., 1966;
3. Штерн А. Объективное изучение субъективных оценок звуков речи // Вопросы порождения речи и обучения языку. - М., 1967;
4. Журавлев А.П. Фонетическое значение. - Л., 1974;
5. Воронин С.В. Основы фоносемантики. - Л., 1982.
Из работ последних 10 лет:
1. Винарская Е.Н. Выразительные средства текста. - М., 1989;
2. Проблемы фоносемантики: Тез. докл. - М., 1989;
3. Винарская Е.Н. Звучность текста как выразительное средство поэтической речи // Сб. науч. тр. Ин-та им. М. Тореза. - М., 1990. - Вып. 352;
4. Михалев А.Б. Теория фоносемантического поля. - Краснодар, 1995.
Архаическая фонетика.
Фонетические старославянизмы (начальные ра- и ла-, неполногласие, щ и жд на месте русских ч и ж, отсутствие III лабиализации, начальные ю и е, соответствующие русским у и о) и равноценные им архаизмы общеславянского происхождения (акутовые начальные ра-, ла-, сохранение впоследствии устраненных языком результатов древних палатализаций) в классической русской поэзии служат приметой высокого стиля. Они производят еще и дополнительный эффект, попадая в нетипичные для них контексты. Напр., талантливый художник и оригинальный поэт П.А. Радимов писал стихи гекзаметрами (если можно так выразиться, в "гесиодовском" духе). В одном из его стихотворений - "Навечерье праздника" - есть такая строка: После недельной работы все ратаи сильно устали. Слово ратаи (пахари), конечно, вызывает в памяти большинства читателей былинный образ Микулы Селяниновича, подчеркивая величественность патриархального быта. Высокопарность не свойственна поэзии Радимова, которая отличается скорее наивным натурализмом, поэтому такие архаические детали у него оказываются действительно весомыми. Это слово отсылает нас ко временам древней Руси, а гекзаметр - к ахейской архаике. Поэт подчеркивает глубинное родство мира своих героев с благородной (утопической) стариной. Обратим внимание на одну деталь. Слово ратаи - самое яркое в данном тексте - не является старославянским, оно - общеславянское. Подлинный старославянизм здесь работа, но он давно ассимилирован русским языком и не осознается как заимствование. Это слово как бы "удостоверяет", подчеркивает законность, органичность ратаев.
Остановимся подробнее на феномене "свое как чужое", который тоже обладает стилистическим смыслом. Если нормой литературного языка становится старославянизм, то в роли архаизма оказывается исконно русский вариант:
Я - Гойя!
Глазницы воронок мне выклевал ворог, слетая на поле нагое.
Я - Горе.
Я - Голос
войны, городов головни на снегу сорок первого года.
Я - Голод.
А.А. Вознесенский. Гойя
Ворог - исконно русское слово на фоне этимологически старославянского врага. Оно производит эффект устаревшего элемента, который обычно связывается со старославянизмами. Эффект усиливается за счет того, что это русское слово с полногласием употребляется на фоне многочисленных типичных русизмов с полногласием: воронок, городов головни, голос, голод, но при максимальном внешнем сходстве отличается от них функционально: они создают впечатление привычности, а ворог - напротив, непривычен.
Произношение аббревиатур.
Стилистический интерес представляют и аббревиатуры - с точки зрения их произношения. Поскольку аббревиатуры и другие укороченные формы предназначены скорее для письменной, нежели для устной речи, то введение их, например, в поэтический текст может быть весьма выразительно. Они воспринимаются как "инородные тела". Это сильный "раздражитель". Мы хоть на мгновение. Но запинаемся и решаем: как это нужно было бы произнести?
Нынче всех повело:
ноль становится НЛО (...)
Треугольная шляпа во время оно
носила НЛОлеона,
скрестившего руки знаком икс,
принимавшего форму
Св. Елены, Ванд. колонны,
Европы, коньяка и идеи-фикс.
НЛОжницы
отличные наложницы.
А.А. Вознесенский. Изумрудный юмор
Мы знаем, как произносится НЛО, но всё остальное заставляет нас задумываться. Тем самым создается эмоциональное состояние, адекватное содержанию. Текст передает ошеломление людей от новой реальности вторжения в наш земной быт космических феноменов (впрочем, уфологический бум вскрывает подозрительное сходство этого "космоса" с земным миром), и сам вид текста слегка ошеломляет своей необычностью.
Возьмем другое стихотворение Вознесенского - "Пир" - своеобразную вариацию на тему "Робина-Бобина":
Я глотаю утром водку,
следом тассовскую сводку,
две тарелки, две газеты,
две магнитные кассеты,
и коллегу по работе,
и два яблока в компоте,
опыленных в ДДТ,
и т.д.
Озвучивание аббревиатур (т.е. произнесение вслух того, что ориентировано на визуальное восприятие) - это знак их свободного вхождения в устную речь. Оно подчеркивается прилагательным тассовская, в котором аббревиация почти неощутима. Активное включение в речь аббревиатур говорит о том, что люди привыкли мыслить "сокращенно", примитивизированно. Однако это не лаконичность - напротив, персонаж стихотворения болтлив, склонен к засорению своей речи плеоназмами (напр., коллега по работе). Мелочная речевая "экономия" компенсируется словесными излишествами.
Фонетические тропы.
Теперь мы обратимся к различным фонетическим украшениям, связанным с расположением фонем (букв) в тексте. Мы уже говорили об анаграммах. В узком смысле слова это перестановка фонем (букв) в слове или сочетании слов, в результате чего создается новое слово или словосочетание. К анаграмме нередко прибегают писатели, создавая для себя псевдонимы - напр., Харитон Макентин - Антиох Кантемир.
Цветаевская строка
Лютая юдоль - дольняя любовь,
т.е. тяжкая участь - земная любовь,
построена по принципу анаграммы.
Очень выразительными и глубокими по смыслу бывают анаграммы, которые отличаются друг от друга минимально - напр.:
На творителей и вторителей
Мир разделен весь.
Н.И. Глазков. Поэтоград
Абсолютная противоположность новаторов и эпигонов, т.е. творителей и вторителей, подчеркивается почти полным совпадением слов, которыми они обозначаются. Это глубокая мысль: оригинальность и тривиальность похожи друг на друга почти до неразличимости. Легко принять одно за другое, но разница между ними все же есть.
Мы отмечали и другое употребление термина "анаграмма", когда фрагменты слова, ключевого для текста или текстового фрагмента, распределяются по нему и дополнительно скрепляют его. В следующем четверостишии Н.М. Рубцова из стихотворения "Левитану"
Звон заоКОЛьный и ОКОЛьный
у окон, оКОЛО КОЛонн,
я слышу звон и КОЛОКОЛьный,
и КОЛОКОЛьчиковый звон
таким ключевым словом стал колокол, звон которого словно разлит в тексте. Вряд ли это можно назвать звукописью: комплекс фонем /кол/ не ассоциируется у нас со звоном. Текст построен не на звуковом натурализме, а на воспроизведении принципа колокольного звона - на перепевах и "переливах".
Для сравнения можно взять гениальное стихотворение Э. По The Bells (Звоны). Звукописная сила достигает здесь гипнотического уровня. Это стихотворение абсолютно непереводимо на русский язык, что и было подтверждено несколькими неудачными попытками. Одну из них сделал В.Я. Брюсов, который затем написал на тот же мотив еще более неудачное "заумное" стихотворение, начинавшееся так:
Взводень звонов, кузов звуков.
Брюсов как бы подчеркивает, что на обычном русском языке невозможно создать эквивалент американского стихотворения. Но, по-видимому, это нереально сделать и на "заумном" языке: брюсовский текст построен скорее не на звукоподражании, а на той же анаграмме.
В юмористической поэзии существует еще один декоративный прием, связанный с перестановкой фонем, - верлан: своеобразная "рокировка", при которой стоящие рядом слова обмениваются слогами. Напр., пародист А. Иванов вычитал в анекдотическом стихотворении философа В. Рабиновича выражение серафимный шестикрыл и написал блестящую пародию "Рок пророка", построенную на верланах:
Я хоть музой и любим,
Только, как ни ковырялся,
Шестикрылый серафим
Мне ни разу не являлся.
Вместо этого, уныл,
Словно он с луны свалился,
Серафимный шестикрыл
На распутье мне явился.
- Ну-с, - свою он начал речь,
Чем желаете заняться?
- Вот, хочу жаголом глечь,
Так я начал изъясняться.
- Сочиняю для людей,
Пред людьми предстал не голым.
Так сказать, людца сердей
Собираюсь глечь жаголом.
Шестикрыл главой поник
И, махнув крылом, как сокол,
Вырвал язный мой грешик,
Чтобы Пушкина не трогал.
Здесь отметим то, чего мы частично уже касались и прежде: стилистическим значением обладают не только языковые единицы, но также их последовательности. Мы видели это на примере звукописи и анаграмм, еще ярче это проявляется в верланах. Пародия Иванова как бы констатирует, что гению и графоману дается один и тот же материал: язык, его слова, - но лишь поэт умеет правильно этим распорядиться, соединить слова и создать нечто свое, а графоман часто разрушает и уродует даже то, что есть.
Изощренным декоративным приемом, основанным на перестановке фонем, является палиндром, или перевертень, читающийся одинаково слева направо и наоборот - напр.: Разил Ерему, а умер Елизар. Наиболее типична ситуация, когда палиндром представляет собой законченное произведение (хотя у В.В. Хлебникова есть небольшое стихотворение "Перевертень", написанное палиндромами) и выполняет людическую (игровую) функцию. В большинстве случаев палиндром - это виртуозная игра ума. Таковы, напр., миниатюры пианиста В.В. Софроницкого: Велик Оборин, но не робок и Лев (пианист Л.Н. Оборин); Не пошл Шопен; А Лист - сила! Вот еще несколько аналогичных примеров:
Вид у лешака шелудив
(В. Гершуни)
Гнид либидо - бодибилдинг
(С. Федин)
Пеле нелеп?
Пеле не нелеп!
Пеле леп!
(Бонифаций)
Оно
еще
тут
или
как?
(Бонифаций)
В палиндроме может заключаться и более глубокий смысл, нежели просто игра. Это "дважды истина", не меняющаяся, как бы ее ни прочитывали. И в такой форме высказывания выглядят особенно афористично, потому что в палиндроме ничего нельзя изменить. Приведем примеры фраз, в которых содержатся серьезные мысли, усиленные чеканностью формы:
Я или суетен, или не те усилия.
Цинично коли жил, окончи ниц.
Себя едим: идея-бес.
Я сущ? Тщуся
(Д. Авалиани)
Последняя фраза, вероятно, является полемической по отношению к афоризму Декарта Cogito ergo sum. Впрочем, по-настоящему удачен лишь первый афоризм: он хотя бы остроумен. Остальное тривиально или конъюнктурно.
Один палиндром мы все помним с детства:
- Пишите: "А роза упала на лапу Азора". Написали? Теперь прочтите эту волшебную фразу наоборот.
Нам уже известно, что Буратино никогда даже не видел пера и чернильницы.
А.Н. Толстой. Приключения Буратино.
Сама по себе "волшебная фраза" (по-видимому, сочиненная А.А. Фетом) только забавна, однако в контексте она приобретает весьма едкий смысл. В сущности, это злая ирония в адрес интеллигенции, пытающейся прививать народу вкус к изящной словесности, но не догадывающейся, что его нужно учить азам - в буквальном смысле.
Палиндрому бывают основой и для более сложных построений. А.А. Вознесенский, напр., одну из своих книг назвал: "Аксиома самоиска", т.е. поиска самого себя, а также иска к самому себе. Это словосочетание расположено вертикально и горизонтально, обе линии пересекаются в букве с и образуют крест. Символика этого "изопа" в комментариях не нуждается.
Другой комбинированный прием палиндромного типа - квадродром - напр.:
РИМ,
ИЩИ
МИР
(В. Гершуни)
В романе В.В. Орлова "Альтист Данилов" приводится пример латинского квадродрома:
SATOR
AREPO
TENET
OPERA
ROTAS
("Пахарь Арепо направляет работы за плугом"). Чтение этого текста имитирует пахоту (воистину: "Мы пахали"!), движение взгляда подобно хождению пахаря за плугом. Этот способ письма так и называется: бустрофедон ("бычий поворот").
Существуют и более замысловатые фигуры - напр., циклодромы, в которых фраза пишется по длине окружности и одинаково читается в любом направлении: Пенелопа на полене полетит на антитело. Излишне доказывать, что усложнению палиндрома прямо пропорционально убывание смысла. Напомним, что "антитело", на которое "на полене" собирается лететь Пенелопа, - это не астероид или другой космический объект, а выработавшийся у человека в крови антиген. Самая сложная по форме фраза одновременно оказывается и полностью обессмысленной.
Еще один декоративный прием, связанный с повторяющейся комбинацией фонем, - логогриф. Это постепенное убывание слова по фонемам или по слогам. Напр., в конце XIX в. появилось несколько однотипных эпиграмм на К. Победоносцева, в которых фамилия этого одиозного чиновника весьма неприглядно трансформировалась:
Победоносцев - для Синода,
Обедоносцев -- для двора,
Бедоносцев -- для народа
И Доносцев -- для царя.
Л. Трефолев.
Можно сказать, что автор "раздевает" могущественного сановника разоблачает почти буквально. Можно сказать иначе: рассматривает его с разных сторон, добираясь до отвратительной сути. Добавим, что сама по себе фамилия Победоносцев не имеет смысла: ее может носить и человек, чья жизнь - полное поражение. Смысл появляется при ее соотнесении с "парадигмой", которую задает логогриф. Он эту фамилию семантизирует, пробуждает в ней "внутреннюю форму".
У логогрифа есть еще одна, противоположная, функция - не пробуждение, а разложение смысла. Напр., С. Горный (А.-М. Оцуп) таким путем довел до абсурда "поэтику" декадентов. В качестве модели он взял действительно очень плохое стихотворение М.А. Кузмина "Любовь этого лета", где есть такие строки: