Форсит Кейт. Проклятые башни

   Они все сделали знак благословения Эйя — сомкнули в круг два пальца левой руки и пересекли его одним пальцем правой. Потом, после того, как помрачневший Лахлан пообещал послать в Рурах батальон солдат, Энгус попрощался с ними и пожелал удачи, и связь разорвалась. Некоторое время они сидели с грустными лицами, глядя в темную воду магического пруда, потом Мегэн пошевелилась и подняла глаза.
   — Нужно поискать Изабо, пока мы здесь. Я очень беспокоюсь о ней. Может быть, мне удастся вызвать ее, все-таки сегодня Самайн, и сменяются волны силы.
   — Зачем беспокоиться? Мы знаем, что она перебежала к нашим врагам, — горько сказал Лахлан.
   — Мы ничего подобного не знаем, балда — вспылила Изолт. — Почему ты так и не перестал думать о ней самое худшее?
   У Лахлана хватило такта сделать вид, что ему стыдно. Он что-то пробурчал себе под нос.
   — Просто тебя мучает чувство вины за ее искалеченную руку, — упрекнула его Изолт. — Ведь Изабо пытали из-за того, что она спасла тебя от Оула. Но тебе следовало бы быть с ней великодушным, а не выходить из себя и подозревать ее во всех грехах.
   Лахлан нахмурился и отвел взгляд. Его стиснутые пальцы побелели.
   — А зачем она так легкомысленно отправилась в Карилу? — выпалил он. — До этого она была хитрой, как донбег, когда уходила от Глинельды. Почему она сделала такую глупость?
   — Это моя вина, — угрюмо сказала Мегэн. — Изабо ничего не знала ни о тебе, ни о восстании, ни о состоянии дел в Эйлианане. Она считала, что это все игра. Я не должна была отправлять ее в такое опасное путешествие, не рассказав ей всего.
   Колдунья вздохнула и уставилась на воду. Изолт почувствовала, как она собирает волю, и сделала то же самое. В этот самый миг до них донесся топот ног по каменному коридору, и во внутренний двор ворвался бледный как мел Аннтуан.
   — Хранительница Ключа, там Йорг…
   — Что с ним случилось? — воскликнула Мегэн.
   — Он пытался увидеть будущее, как обычно, но на этот раз он весь оцепенел и закричал, а потом упал, и теперь лежит там, неподвижный и холодный, а глаза у него совсем белые и смотрят! О Эйя! Наверное, он умер или умирает! — забормотал мальчик, и на его веснушчатом лице отразился ужас.
   Вскрикнув, Мегэн поднялась на ноги и поковыляла в Башню. Лахлан тоже вскочил и нетерпеливо побежал впереди нее. Изолт осталась сидеть на каменной скамье. Хотя она знала, что Мегэн и Лахлан любят старого слепого провидца, ей до сих пор так и не удалось до конца преодолеть отвращение к его недостатку. Картины, только что описанной Аннтуаном, было достаточно, чтобы по спине у нее побежали мурашки омерзения, и ей не хотелось огорчать Мегэн проявлением своих чувств. Она знала, что будет только путаться под ногами, поэтому сидела тихо и смотрела в пруд, думая об Изабо.
   Медленно-медленно в глубине воды начало появляться изображение. Оно было нечетким — какой-то клубок силуэтов и теней, постоянно расплывающийся, точно кто-то разбивал его рукой.
   Изолт напряженно вглядывалась в пруд, чувствуя, как ее сердце начало учащенно биться. Она увидела Изабо, сидящую, поджав ноги, у огня, который почти не мог разогнать плясавшие вокруг тени. Ее руки лежали на коленях ладонями вверх, глаза были закрыты, а по бледным щекам текли слезы. Отблески огня играли на ее лице, искажая его черты. Изолт охватило такое сильное чувство одиночества и отчаяния, что она инстинктивно наклонилась вперед и позвала сестру по имени. Глаза Изабо распахнулись. Изолт? На миг, казалось, их взгляды встретились, и Изолт ощутила острый приступ тоски. Потом изображение расплылось, и Изолт уже не удалось снова вызвать его.
   Она сидела так еще долгое время, не чувствуя холода, думая и гадая. Потом поднялась и медленно пошла прочь от темного пруда, теребя кольцо с драконьим глазом на левой руке.
   Когда Изолт вернулась в покои Мегэн, Йорг, бледный и осунувшийся, лежал в постели старой колдуньи, а Хранительница Ключа держала его за руку и строго приказывала ему выпить ее митана и лежать спокойно. Лига Исцеляющих Рук сгрудилась вокруг него, а на краю кровати сидел Томас, сжав руки на коленях. Его голубые глаза были полны слез, нижняя губа дрожала. Хотя мальчик и знал, что ему нельзя прикасаться к слепому провидцу, поскольку его прикосновение излечило бы и слепоту, Томасу было невыносимо видеть своего любимого хозяина таким слабым, и он еле сдерживался, чтобы не возложить на него свои целительные руки.
   Изолт тронула Мегэн за локоть, и Хранительница Ключа нетерпеливо обернулась к ней.
   — Что еще? — рявкнула она.
   — Я видела Изабо. — Изолт говорила так тихо, чтобы никто, кроме старой колдуньи, не мог ее услышать. Мегэн мгновенно встрепенулась и схватила Изолт за плечо.
   — Где она была? Она в безопасности? Дочь Майи с ней? Что ты разглядела?
   — Я не разглядела ничего, кроме Изабо. Там было холодно, страшно холодно, и она была очень несчастна. Насколько я могла видеть, малышки с ней не было.
   — Где? Где она была?
   Изолт на миг заколебалась, потом покачала головой.
   — Не знаю. В какой-то пещере. Там был огонь — я видела, как отблески играли у нее на лице и на полу.
   Глубокие тревожные морщины на лице Мегэн стали еще глубже, но в этот миг Йорг беспокойно закрутил головой, что-то забормотав, и она снова обернулась к нему.
   — Пламя, — прошептал старый провидец. — Пламя вспыхивает, снег кружится.
   — Тише, старый друг, — сказала Мегэн. — У тебя будет полно времени рассказать мне о своих видениях, когда твои силы восстановятся. — Она подняла его голову, чтобы он мог сделать глоток из чеканной серебряной фляги. Старик отхлебнул, потом закашлялся — целительное снадобье обожгло ему горло. Джоанна передала Мегэн флягу с водой, и Йорг благодарно приник к ней губами, потом со вздохом упал обратно в подушки.
   — Я видел ужасные вещи, — жалобно сказал он. — Эта война затянется на годы, Мегэн, и многие, очень многие люди погибнут. Я видел, как чешуйчатое море поднялось и затопило землю, а Красный Странник кровавой раной зиял на небе. Вот когда они придут… Когда красная комета поднимется снова…. — его голос зазвенел громче, и Мегэн убрала седые волосы у него со лба.
   — Тише, Йорг, тише. Поспи.
   Старец послушно закрыл глаза, хотя его косматые седые брови так и не разошлись, а костлявые пальцы судорожно вцепились в одеяло.
   — Пламя вспыхивает…. — пробормотал он, содрогнувшись.
 
   Ровно через месяц после прихода Изабо наконец позволили есть из общего котла, и впервые ее миску и ложку мыли вместе с остальными, не очищая их предварительно снегом и золой. Это означало, что с нее сняли табу, и Изабо воспрянула духом.
   В тот вечер ей снова позволили предстать перед Зажигающей Пламя. На этот раз она не допустила ни одной ошибки, сидя с поджатыми ногами, склонив голову в белой шапке и сложив руки неподвижно.
   Ее прабабка, очень прямая, сидела на шкурах и внимательно осматривала Изабо. Ее взгляд задержался на изувеченной руке, которую та прикрывала ладонью другой руки. Повелительным жестом Зажигающая Пламя приказала Изабо вытянуть руку и дать ей посмотреть. Покраснев, Изабо подчинилась. Она знала, что Хан’кобаны питают отвращение к любым физическим недостаткам. Считалось куда более милосердным прикончить тяжело раненного воина, чем оставлять его жить калекой. Слабых, больных и родившихся с уродствами младенцев оставляли в снегу Белым Богам, а тем, кто становился слишком старым и дряхлым, чтобы самостоятельно заботиться о себе, давали питье из ядовитых ягод.
   Зажигающая Пламя внимательно осмотрела ладонь Изабо, поворачивая ее в своих худых руках, покрытых синими узлами вен. Потом она подняла опущенное лицо Изабо и провела пальцем по шраму между ее бровями.
   — Я хочу задать тебе вопрос, Хан. Ответишь ли ты на него полно и правдиво? — спросила она, используя ритуальное выражение Хан’кобанов.
   — Да, Зажигающая Пламя, — на том же языке ответила Изабо, радостно затрепетав. Заданный вопрос означал возможность задать ответный, а у Изабо накопилось множество вещей, о которых она хотела бы расспросить.
   — У тебя шрамы на руке и на лбу. Расскажи, как случилось, что ты так изуродована.
   Изабо развернула руки ладонями кверху, положив их на колени, и несколько раз глубоко вздохнула, успокаиваясь, собираясь с мыслями и подбирая слова. Когда она заговорила, ее речь зазвучала не в обычной манере, а ритмичным напевом. Время от времени запинаясь в поисках подходящего слова или жеста, она объяснила, как ее поймали и пытали, а потом судили.
   Когда она закончила, Зажигающая Пламя погрузилась в раздумья.
   — Значит, ты получила шрамы после испытания, — после долгого молчания проговорила она, потом указала на шрам на лбу Изабо. — Этот шрам, полученный тобой — седьмой. По закону народа Белых Богов это означает, что ты обладаешь силой и к тебе должны относиться с почтением.
   Глаза Изабо удивленно расширились, хотя она изо всех сил старалась не выказать никакой реакции. Ей никогда не приходило в голову, что этот небольшой треугольный рубец между бровями можно рассматривать как один из ритуальных шрамов Хан’кобанов. Она знала, что отметки на лбу удостаивались лишь самые выдающиеся в своей области, как, например, Первый из Шрамолицых Воинов.
   — Но все же ты чужая среди нас, искалеченная и безымянная. Мать Мудрости и Совет Шрамолицых Воинов пытались разрешить эту проблему с тех самых пор, как ты пришла. Поскольку твое чело отмечено знаком Матери Мудрости, та, что скользит среди звезд, особенно обеспокоена. Она бросала кости, и они сказали ей, что ты должна найти свое имя и тотем, ибо, хотя и дитя среди нас, ты отмечена Белыми Богами и, следовательно, в их глазах не дитя.
   Изабо сидела неподвижно, раздумывая над словами Зажигающей Пламя и пытаясь понять их значение. Она никогда раньше не слышала названия «Мать Мудрости» и не была уверена, правильно ли истолковала это слово, хотя уже видела раньше и с горстью старых костей — женщину с треугольными шрамами на щеках и на лбу. Она тоже спала в дальнем от входа конце пещеры и получала еду одной из первых, вместе с воинами и сказителями. Самыми странными были слова о том, что она скользит среди звезд, в особенности потому, что Изабо ни разу не видела, чтобы та выходила из пещеры.
   Мысль о том, что она должна найти имя и тотем, взволновала Изабо. Она знала, что ее сестра Изолт прошла испытание и инициацию и что вторая часть ее имени «Хан’дерин» означает «свирепая, как саблезубый леопард». Это было высокое и уважаемое имя, указывающее на то, что Изолт обладала бесстрашием, силой и мужеством.
   — Если ты собираешься отправиться на Череп Мира и спросить у Белых Богов свое имя, следует быть правильно подготовленной к этому. Некоторые из Совета Шрамолицых Воинов считают, что ты должна отправиться в путь прямо сейчас, ибо твое чело уже носит высокий знак. Первый, Мать Мудрости и я, Зажигающая Пламя, не согласны. Долгая тьма уже спустилась, а ты чужая в нашей стране и дитя в наших глазах. Мы никогда не послали бы дитя на встречу с Белыми Богами без знаний и оружия, и тебя тоже не пошлем. Но дети Белых Богов учатся этому с самого рождения, ты же среди нас совсем недавно, поэтому должна начать обучение. Перенеси свою постель от костра крольчонка к костру Матери Мудрости. Она станет учить тебя своему искусству, тот, кто привел тебя в Гавань, будет учить тебя искусству Шрамолицых Воинов, а я передам тебе мудрость и знание Зажигающей Пламя. Когда будешь готова, ты совершишь путешествие к Черепу Мира.
   Изабо сделала знак, что все понимает и согласна. Зажигающая Пламя сказала:
   — Я задала тебе вопрос, на который ты ответила полно и правдиво. Хочешь услышать какую-нибудь историю в ответ?
   Немного подумав, Изабо сказала:
   — Расскажите мне историю о Матери Мудрости, пожалуйста.
   Зажигающая Пламя нахмурилась и сказала с неохотой:
   — Эту историю должна рассказывать Мать Мудрости.
   — Я чужая здесь и всего лишь дитя в ваших глазах. Если я должна сидеть у ног Матери Мудрости, разве не нужно мне знать ее историю, чтобы не оскорбить ее по незнанию?
   Зажигающая Пламя склонила голову, повернула сложенные на коленях руки ладонями вверх и начала:
   — Мать Мудрости — та, что скользит среди звезд, та, что говорит через расстояния, та, что бросает кости, та, что предсказывает и пророчит. Мать Мудрости может читать затаенные мысли и видеть скрытое в самой глубине сердец. Одной среди всего Народа ей дано слышать беззвучные речи Белых Богов. Отметка на ее челе — знак их когтя.
   — До того, как была рождена Зажигающая Пламя, силы и знания всех прайдов были равны. Старая мать, матери мудрости, шрамолицые воины и сказители советовались друг с другом и таким образом управляли своими прайдами. Хранительницы огня берегли угли, кузнецы ковали оружие, ткачи делали одежду, а дети пасли ульцев и собирали коренья и листья. Все в прайде имели свое место.
   — Потом родилась первая Зажигающая Пламя, и все перемешалось. Она могла вызывать огонь, из-за чего священная обязанность хранительниц огня потеряла свою важность. Она могла говорить через расстояния и видеть сердца тех, кто ее окружал, поэтому матери мудрости начали ревновать и завидовать. Она могла отвести в сторону брошенный рейл или кинжал и чувствовала, где скрывается дичь, так что шрамолицые воины стали казаться глупыми и ненужными. Все были сердиты и недоумевали, зачем Белые Боги послали к ним рыжую.
   — Мать Мудрости Прайда Огненного Дракона бросила кости и слушала слова богов, которые сказали ей, что рыжая — дар народу Хребта Мира, посланный ему в награду за долгое изгнание, чтобы принести в одинокую ночь тепло и свет, чтобы защитить людей прайдов от их врагов. Она была для них не госпожой, но служанкой. Тогда старые матери и шрамолицые воины, матери мудрости и сказители собрались вместе и установили законы и границы для Зажигающей Пламя, которые она должна поклясться соблюдать. Вот почему у каждого прайда до сих пор есть своя хранительница огня, которая носит угли и бережет их, и лишь в том случае, если хранительница не может дать огонь своим людям, Зажигающая Пламя вызывает его для прайда, а они должны заплатить ей за это.
   Изабо склонила голову, услышав эти слова, ибо наконец-то поняла тот ужас, который она вызвала у Хан’кобанов, когда зажгла огонь. Зажигающая Пламя кивнула и сделала быстрый жест своей худой узловатой рукой.
   — Но среди Зажигающих Пламя были и такие, которые тоже могли скользить среди звезд или предвидеть будущее, и большинство из них умеют говорить через расстояния или повелевать птицами и зверями. Поэтому матери мудрости до сих пор грустят о своей утраченной власти и косятся на тех, кто принадлежит к роду Зажигающей Пламя. Такова история Матери Мудрости.
   Руки Зажигающей Пламя расслабленно соскользнули с колен, и она на миг встретилась взглядом с Изабо, прежде чем жестом отпустить ее. Изабо склонила голову, поблагодарила ее, а потом поднялась, чтобы выполнить приказание.
   Она скатала свои одеяла и, взяв их под мышку, подошла и преклонила колени перед костром Матери Мудрости. Она не поднимала глаз, не сделала ни единого жеста и не произнесла ни одного приветственного слова. Так она стояла на коленях примерно десять минут, прежде чем Мать Мудрости подняла глаза и поднесла руку к своему лбу, потом к сердцу, потом опустила ее. Изабо скрестила руки на груди и склонила голову. Мать Мудрости сделала ей знак сесть, и Изабо раскатала свои одеяла и снова уселась на пол, поджав под себя ноги.
   Мать Мудрости оказалась женщиной средних лет, с темной кожей и длинным узким лицом с еще более резкими чертами, чем это было характерно для ее расы. Ее веки были такими тяжелыми, что из-под них только иногда пробивался холодный блеск глаз. Она была болезненно худой, а ее руки и ноги казались тонкими, как у птицы. Вокруг шеи у нее висели нанизанные на шнурок птичьи когти, а в кожаной сумке, привязанной к поясу, она носила кости — странную смесь костей животных, обломков скелетов, когтей и окаменелостей.
   Мать Мудрости была молчалива, но в каждом ее движении чувствовалась сила. Как и у сказителей, на каждый случай у нее находилась притча или пословица. Изабо было разрешено задавать своей наставнице сколько угодно вопросов и просить рассказать какие угодно истории. Однако же, это означало, что и она должна была отвечать на все вопросы, которые задавала ей Мать Мудрости, а некоторые из них были глубоко личными.
   Изабо уже поняла, что она не должна уходить от ответа или отвечать уклончиво, но многие вопросы Матери Мудрости заставляли ее заливаться мучительной краской в попытке ответить на них полно и правдиво.
   Первое, о чем спросила ее Мать Мудрости, это сохранила ли она девственность. Вопрос был довольно странным, потому что Хан’кобаны относились к своей сексуальности весьма просто и без излишней скромности. Поскольку все жили в маленьком общем пространстве, уединиться было практически невозможно, и Изабо достаточно сильно потрясло открытие, что Хан’кобаны редко хранили верность своим избранникам, зачастую каждую ночь деля ложе с кем-то другим. Единственным табу были отношения между детьми и родителями и между братьями и сестрами.
   Изабо знала, что колдуны и колдуньи в Шабаше редко женились и выходили замуж, но те, кто вступал в брачные отношения, обычно делали это надолго, а беспорядочные связи были не в обычае.
   После того как она, краснея и бледнея, ответила на этот вопрос, чувствуя огромное облегчение, что Лиланте прервала их с Дайдом именно в последний момент, Изабо спросила Мать Мудрости, почему ее девственность так важна.
   — Ты всего лишь дитя в наших глазах, и у тебя нет имени, — ответила женщина, — но, что более важно, боги не открывают свои самые важные тайны тем, кто слишком рано поддается зову плоти. Когда ты станешь старше такие вещи могут привести к более глубоким уровням понимания, но сначала нужно думать лишь о том, что лежит вне тела, а не внутри него. А сейчас учись и храни молчание.
   Изабо понимающе кивнула. Она помнила, как Мегэн как-то раз сказала нечто подобное об Ишбель Крылатой, еще до того, как Изабо узнала, что легендарная летающая колдунья приходится ей матерью. Мегэн очень расстроилась, когда Ишбель влюбилась в таком юном возрасте, поскольку она могла бы стать великой колдуньей, если бы дождалась, когда ее силы достигнут полного расцвета.
   Многие из уроков Матери Мудрости очень походили на уроки Мегэн, в особенности медитация и гадание на магическом кристалле. Изабо всегда было трудно долго сидеть неподвижно, а отгородить свой разум от всех мыслей — и того труднее. Даже если ей и удавалось подавить свою неуемную энергию, в голове продолжали крутиться обрывки мыслей, грез, какие-то идеи, случайные воспоминания и повседневные заботы. Мегэн всегда настаивала на том, чтобы Изабо хотя бы понемногу медитировала каждый день на рассвете, и Изабо не раз выдерживала долгое ночное Испытание, но расставшись со своей опекуншей, утратила привычку к регулярным медитациям.
   Она обнаружила, что Мать Мудрости куда более строгая наставница, чем когда-либо была Мегэн. Женщина могла часами сидеть неподвижно, не меняя положения, не изменяя вздохами постоянного медленного ритма своего дыхания. Поскольку всю еду собирали и готовили, всю одежду ткали, все оружие и посуду делали для нее другие, она могла целые дни проводить в молчаливых медитациях.
   Изабо, однако, привыкла к жизни, наполненной делами и заботами, и сначала ей пришлось очень трудно. Но Мать Мудрости держала в руке тонкий прут, и после того, как несколько дней подряд Изабо получала этим прутом каждый раз, когда изменяла положение тела, стонала или подглядывала из-под ресниц, она научилась сохранять, по крайней мере, подобие неподвижности, пока ее мысли крутились и перескакивали друг через друга.
   Однажды Мать Мудрости вытащила небольшой барабан, украшенный перьями и мазками золы и охры.
   — Когда я буду бить, дыши, — скомандовала она.
   Изабо послушно села, выпрямив спину и положив развернутые ладонями вверх руки на бедра. Закрыв глаза, она услышала, как Мать Мудрости медленно и ритмично застучала по барабану одной рукой. Сначала Изабо было трудно подлаживать свое дыхание под барабанный бой. Он был слишком медленным, так что к тому времени, когда раздавался следующий удар, она уже начинала задыхаться. Но через какое-то время она наконец уловила нужный ритм, вдыхая очень медленно и задерживая дыхание на последние мучительные секунды, когда, казалось, ее грудь готова была разорваться от давления, и так же медленно выдыхала, пока снова не превращалась в выпустившую весь воздух волынку. Когда барабанный бой наконец прекратился, Изабо заметила это не сразу, настолько ее поглотил ритм собственного дыхания. Потом у нее закружилась голова, а пещера вокруг стала казаться очень яркой и шумной, хотя до этого она всегда подавляла ее своей темнотой и тишиной.
   — Начало, — сказала Мать Мудрости, отложив барабан.
   Стояла темная и холодная середина зимы, и солнце показывалось всего лишь на несколько часов в день. Эти несколько часов скудного света девушка проводила с Хан’кобаном, который привел ее в Гавань, постигая коварную натуру снега. К изумлению Изабо, у сдержанных во всем остальном Хан’кобанов было больше тридцати слов для обозначения замерзшей воды. Слова «снежинка», «сугроб», «буран», «снежок», «сосулька», «мороз», «наст», «град», «метель», «вьюга», «пурга» и «лавина» и близко не подходили к тому, чтобы выразить множество оттенков и нюансов снега.
   Суровый воин научил ее, как узнать толщину снежного покрова — всего лишь несколько дюймов или много футов; когда под обманчиво мягким склоном скрываются скалы и когда самое легкое дуновение ветерка может вызвать лавину. Изабо научилась различать следы оленей, кроликов, сурков, лисиц, белок, серебристого горностая, горной рыси, снежных львов, медведей и волков — на снегу все они выглядели совершенно не так, как на голой земле. Она узнала, как определить, что начинается буран, и как остаться в живых, если все-таки в него попадешь.
   Она ходила вся в синяках, когда училась держаться на салазках. Первый раз, когда она с легкостью пронеслась вниз по склону, стал самым головокружительным ощущением в ее жизни. Впервые, казалось, она испытала чувство полета. В тот день Изабо первый раз увидела Шрамолицего Воина улыбающимся, и эта улыбка просто озарила его обычно угрюмое смуглое лицо. Он ударил правым кулаком по левому — знак триумфа, и тут же в пух и прах раскритиковал ее за недостаток грации и изящества. Изабо только усмехнулась в ответ и с того момента не упускала ни единой возможности, чтобы попрактиковаться, несмотря на синяки и ноющие мышцы.
   Постепенно до Изабо дошло, что ее учитель был единственным из всех Шрамолицых Воинов, кто никогда не уходил из Гавани. Остальные большую часть времени добывали мясо для прайда, торжествующе возвращаясь с убитыми оленями, кроликами, птицами и рогатыми гэйл’тисами . В честь их возвращения костры взвивались особенно высоко, устраивались ликующие пляски, и все, кроме Изабо с наслаждением пировали.
   Однажды, когда она и ее Шрамолицый Воин шли по заснеженному лесу, Изабо нерешительно спросила:
   — Учитель, я хотела бы задать вам вопрос.
   На миг ей показалось, что он откажет ей, но потом он сделал отрывистый жест согласия.
   — Учитель, почему вы остаетесь здесь, в Гавани, когда все остальные Шрамолицые Воины почти все время охотятся?
   Некоторое время висело молчание, потом он сделал ей знак сесть, отстегнул от спины салазки и сел на них, поджав ноги.
   — Хотя мне очень хочется выйти на снежные поля, скользя по снегу с моими товарищами и чувствуя жаркую страсть охоты и убийства, на мне лежит гис твоей родственнице, Зажигающей Пламя. Так она велела мне исполнить свой долг чести. Очень давно моя дочь заблудилась в белую бурю, когда сверкали молнии и бушевал снег. Я был тогда далеко, сражаясь против прайда Косматого Медведя. Зажигающая Пламя укротила бурю, и моя дочь, которая дорога моему сердцу, нашлась. Напряжение обессилило Зажигающую Пламя, и мы долго боялись, что она заблудилась. Лишь Мать Мудрости смогла найти, исцелить и вернуть ее дух обратно в прайд. Зажигающая Пламя была готова отдать свою жизнь за мою дочь, и на меня лег гис . Поэтому, хотя меня и терзает необходимость оставаться в пещере, как ребенок, потерять зиму войны и охоты, а вместе с ней возможность получить еще один шрам, я остаюсь в Гавани и учу и наставляю тебя, как повелела Зажигающая Пламя.
   Повисло молчание. Он снова неподвижно сложил руки на коленях и сказал:
   — Я ответил на твой вопрос полно и правдиво, а теперь ты ответь на мой.
   Изабо сделала утвердительный жест, хотя и не без трепета. Она уже поняла, что вопросы Хан’кобанов обычно были непредсказуемы и зачастую смущали.
   — Почему ты отвергаешь дар Белых Богов — кровь и плоть? Я видел, как ты бледнела и давилась, когда мы пировали, прижимала ладонь ко рту и отворачивалась. Ты ешь одни лишь семена и дикие зерна, точно мотылек. Те, кто ест мясо, становятся сильными, свирепыми и горячими. Питающиеся семенами становятся слабыми, худыми и беззащитными.
   Изабо печально улыбнулась ему. Она действительно с трудом находила себе достаточно еды на этих заснеженных вершинах. Основная часть запасов зерен, плодов и орехов в прайде делалась летом и хранилась в огромных каменных сосудах в Гавани. Изабо не могла просить, чтобы ей давали больше, чем всем остальным, из этих ревностно охраняемых запасов, в особенности потому, что она не принимала участия в их сборе. Поэтому она часто оставалась голодной и привыкла отыскивать под снегом упавшие орехи и съедобную кору, чтобы поддержать свои силы.