Форстен Уильям Р.. Сигнал сбора

   — Не пора ли закусить, господин? — осведомился Тула, показывая на город.
   Музта смерил его ледяным взглядом.
   — Не раньше, чем сюда подойдет весь мой народ, — ответил он и, пришпорив коня, исчез в снежной вьюге.

Глава 9

   Раснар сверлил взглядом солдата, сидящего на другом конце стола. Нацепив свою лучшую улыбку, Патриарх открыл стоявшую перед ним небольшую коробочку, достал золотую монету и бросил ее своему гостю.
   — Я не за этим сюда пришел, — отозвался солдат. В его голосе Раснару послышались саркастические нотки.
   — А за чем же? — с наивным видом поинтересовался Патриарх. — Неужели просто поболтать?
   Медленно подбирая русские слова, рядовой Хинсен заговорил:
   — Я не дурак. Я знаю, что вы или знать убьете нас всех.
   Язычник говорил с ужасающим акцентом, и Раснар с трудом его понимал.
   — Мне нужны гарантии того, что я останусь в живых в обмен на мои услуги.
   Раснар согласно кивнул.
   — И еще золота, серебра или женщин? — хитро улыбнулся он.
   Хищный блеск в глазах Хинсена выдал его с головой, хотя солдат и пытался сделать вид, что слова Патриарха его не заинтересовали.
   Раснар рассмеялся.
   — У меня найдется для тебя работа, и вознаграждение будет щедрым, — произнес священник, разливая чай в две чашки. — Я всегда вознаграждаю своих друзей по заслугам.
 
   Эндрю поднял глаза от лежащих перед ним бумаг и подкрутил фитиль лампы, освещавшей его хижину. В комнате было прохладно, так что он открыл дверцу печи Франклина и подбросил туда еще одно полено. Зима длилась уже полтора месяца, но после первых холодов наступило потепление, напоминавшее бабье лето. Хорошая погода держалась до сегодняшнего утра, когда зарядил холодный ливень.
   На прошлой неделе из своих странствий наконец-то вернулся Тобиас, и хвастливые истории, рассказываемые матросами «Оганкита», взбудоражили весь лагерь. Море, как они и подозревали, было внутренним, и Русь располагалась на его северном краю. Оно почти нигде не превышало ста миль в ширину, но до его южного берега отсюда было почти пятьсот миль. С востока и запада море окружали бескрайние степи. По пути на юг они почти никого не видели на берегу, но затем…
   — Карфагеняне, — пробормотал Эндрю, впервые услышав отчет Тобиаса об их путешествии. Архитектура и корабли, судя по рассказам капитана, очень напоминали описания Карфагена и его испанских колоний. К сожалению, никаких отношений с этим городом установить не удалось, так как, едва завидев «Оганкит», они выслали целый флот галер. Не имея артиллерии, Тобиас счел за благо уйти от столкновения и поплыл на восток, где море соединялось с другим большим водным пространством. Затем судно отправилось обратно на север, держась восточного побережья моря, которое Тобиас назвал Американским. По пути домой они, к своему удивлению, наткнулись на пресноводного кита. Спустив шлюпки, матросы устроили охоту.
   Эндрю снова взглянул на лампу. Китовый жир отлично подходил для освещения домов, но полковнику было как-то не по себе. Во-первых, от склада, построенного рядом с пристанью, исходила непереносимая вонь. Во-вторых, Эндрю было просто жаль невинное животное, безжалостно убитое матросней Тобиаса. У него даже возникло желание запретить китобойный промысел, но он понимал, что им нужна ворвань и его чувства не должны мешать общему делу.
   Эндрю встал и выглянул за дверь. Дождь лил уже не так сильно, и свет второй луны, Цисты, начал пробиваться сквозь тучи.
   Дела у них шли даже лучше, чем он надеялся. К немалому его изумлению, Фергюсон строго выдерживал график. Рабочие бригады Калинки трудились ничуть не хуже, чем их коллеги в Штатах. Сотни Суздальцев укладывали рельсы, укрепляя их известняковым крошевом. Паром восьмой роты бороздил Мельничий ручей от рассвета до заката, перевозя известняк, нужный и железнодорожникам, и литейщикам, а в начале прошлой недели ему в помощь было спущено на воду еще одно судно.
   Заработал первый падающий молот, приводимый в действие подливным колесом, наспех установленным в боковом канале выше главного колеса литейной мастерской. Вообще-то это колесо плохо подходило для такой работы, но в начале весны его должны были сменить сдвоенные двадцатифутовые колеса, которые сейчас изготавливались. Даже той энергии, которую давало малое колесо, хватало для того, чтобы получались железные пластины для рельсов, и строительство железной дороги от пристани к лесопилке было уже наполовину завершено.
   Парни из пятой роты организовали в литейной круглосуточный режим работы, убедив в конце концов присоединиться к ним своих друзей из третьей роты, которые еще не были заняты в каком-нибудь своем производстве, пообещав отдавать им. четверть от прибыли. Некоторые из литейщиков спускались в лагерь только на утреннюю поверку и на обязательные учения, проводившиеся каждый день.
   У них появилась даже банковская система! Полк стал корпорацией, управляемой советом директоров, выбранных от каждой роты. Потребовалось немало сложных расчетов, но в итоге эта система заработала: каждая рота выпустила ценные бумаги, которые обеспечивались товаром и услугами. Половина прибыли отходила полковой казне. Билл Уэбстер, чей отец был банкиром в Портленде, стал президентом корпорации. Эндрю прекрасно понимал, что является полным профаном в области экономики и с легким сердцем перепоручил все финансовые дела полка лысеющему девятнадцатилетнему солдату. Уэбстер был явно польщен тем, что ему поручили должность, которую, как правило, занимают люди втрое старше его, и усердно принялся оправдывать оказанное доверие. Каждая рота приобрела акции корпорации, и бумажная фабрика Гейтса уже планировала выпуск банковских билетов. На обратной стороне купюр было решено изобразить печать Мэна, а на лицевой — портреты Эндрю, О’Дональда, Кромвеля, Вайса и даже Ивора.
   Это вызвало несколько забавную дискуссию, так как офицеры никак не могли прийти к согласию относительно того, чье изображение на каких купюрах печатать, хотя все сошлись на том, что портрет Ивора должен украшать самую крупную банкноту в пятьдесят долларов. В конце концов было решено бросить жребий, и, к своему тайному разочарованию, Эндрю вытащил самую короткую соломинку. Это означало, что его лицо появится на самой мелкой, однодолларовой купюре. Особенно обидным было то, что хвастун Тобиас вытащил двадцатидолларовую соломинку и теперь ходил напыщенный как индюк.
   Эндрю вновь посмотрел на список, лежащий у него на столе. Первая и одиннадцатая рота занимались лесозаготовками, так как большинство солдат в них были родом из северных лесов Скоухегана, где почти все жители работают лесорубами.
   Третья рота была занята вместе с пятой в рудниках и литейной мастерской; четвертая продолжала заведовать лесопилкой и недавно обзавелась новой восьмифутовой пилой, расправлявшейся с огромными бревнами с такой легкостью, будто нарезала сыр. В ведении восьмой роты находились паромы, седьмая владела мельницей, которая работала теперь круглые сутки. Вторая рота трудилась в каменоломне, а десятая занималась возведением плотин и через пару дней собиралась приступить к осуществлению грандиозного проекта доктора Вайса.
   Людей О’Дональда пристроили в литейной мастерской и в кузнице Данливи, где отливалось и ковалось железо и как раз накануне была впервые получена сносная сталь.
   Кроме этого, существовало еще несколько десятков небольших производств, которыми солдаты занимались самостоятельно, — например, бумажная фабрика и печатный станок, готовый к выпуску первого номера полковой газеты. У Готорна не было отбоя от заказов суздальской знати, желавшей обзавестись часами, а моряки Тобиаса топили китовый жир. Джексон открыл пекарню — трудность была только в том, что он пока плохо умел печь, и Эндрю подозревал, что если бы не помощь Людмилы и ее подруг, весь полк давно бы уже отравился этим хлебом.
   Эмил носился с идеей стеклодувной мастерской, полагая, что сможет завести выгодное дело, если научится изготавливать линзы для очков.
   — Добрый вечер, сэр.
   Эндрю оторвался от своих бумаг и перевел взгляд на вошедшего юношу.
   — Привет, Готорн. Собрался погулять, несмотря на погоду?
   — На самом деле там довольно хорошо, — возразил Винсент, и Эндрю увидел Таню, выглядывающую из-за плеча юноши.
   — Хорошо? — переспросил Эндрю, посматривая на девушку. — Наверное, ты прав, сынок.
   — Я проходил мимо, увидел, что у вас открыто, и решил пожелать доброго вечера. Пожалуй, нам пора идти, сэр.
   Эндрю с улыбкой проводил взглядом молодую пару, исчезнувшую в сумерках, и его мысли вновь обратились к Кэтлин.
   «Что же случилось?» — спросил он себя. После того случая с Джеймсом четыре месяца назад она старалась держаться в стороне от него, все время проводила в лазарете, помогая больным и тем, к кому еще не вернулся рассудок, а по вечерам гуляла одна. Она отвечала вежливым отказом на все его предложения о совместных прогулках на лошади или поездках в город. Может, это он во всем виноват? Может, Мэри ранила его так глубоко, что теперь он не способен по-настоящему раскрыть свою душу, и Кэтлин, чувствуя это, не желает иметь с ним дело. Или это из-за того, что война слишком сильно впиталась в его кровь и она видит в нем только машину для убийства, которая в любой момент может быть разрушена? Будет ли он когда-нибудь счастлив, или эта возможность была уничтожена Мэри и похоронена при Геттисберге? — думал Эндрю. Неужели ему остались только страх перед болью и ночные кошмары, в которых он видел своего брата?
   — Ваш полковник всегда выглядит таким печальным, таким отстраненным, — тихо произнесла Таня, крепко прижимаясь к Готорну.
   — Я его понимаю.
   — У тебя в глазах такая же печаль.
   Винсент промолчал. Каждую ночь ему снились глаза человека, которого он убил, или крики Сэдлера, а иногда ему казалось, что он снова висит на веревке и мир меркнет вокруг него. Разве это можно объяснить?
   — Ты жив, Готорн. У нас есть пословица: жизнь для всех людей, знатных и простых, любовь для молодых, а милость Кесуса и мир для стариков.
   Дрожа, она встала перед Винсентом и взглянула ему в глаза.
   — Я люблю тебя, — прошептала девушка, бросаясь к нему в объятия и жадно целуя в губы.
   — Ты дрожишь, Таня, — с беспокойством заметил Винсент, крепко сжимая ее, и в этот момент все печальные воспоминания о ночных кошмарах вылетели у него из головы.
   — Уходи со мной. Убежим сегодня ночью, — шептала она в перерывах между поцелуями.
   — Что ты такое говоришь? — поразился Винсент, гладя ее длинные шелковистые волосы.
   Девушка заплакала.
   — Убежим вместе, — повторяла она. — На восток. Может, там тебе ничего не грозит.
   — Дезертировать? — тихо рассмеялся Винсент. — Таня, Таня, я солдат. Я не могу дезертировать. Здесь мой народ и мои друзья.
   — Пожалуйста, любовь моя. В ее глазах он заметил страх.
   — Что случилось? — Винсент схватил ее за руки. — Почему ты так напугана?
   — Я не могу сказать тебе, — глотая слезы, прошептала Таня. — Любовь моя, верь мне. Мы можем убежать этой ночью, пока не…
   Ее голос оборвался. Она боялась признаться ему, что скоро все переменится и начнется новая жизнь, которая может оказаться очень короткой. Приглушенные разговоры ее отца с его друзьями пугали Таню. Ей казалось, что их планы безумны и ни к чему хорошему не приведут. Их неизбежно ждет неудача. Ее отец умрет, возлюбленный тоже умрет, и даже если она останется в живых, ее нерожденное дитя будет в наказание отправлено в яму, когда придут тугары.
   — Полковник здорово прищучил этого Раснара. Не бойся, он ничего нам не сделает.
   Она покачала головой:
   — Дело не в этом.
   — А в чем?
   — Я не могу этого сказать. Давай просто убежим, пока не поздно. Есть люди, которых мы называем Странниками, они всю жизнь движутся на восток. Мы можем присоединиться к ним и будем в безопасности.
   — Таня, о чем ты умалчиваешь? Девушка закрыла голову руками и зарыдала.
   — Это тугары? — тихо спросил Готорн. Потрясенная этими словами, Таня в ужасе уставилась на него.
   — Это те, кого вы называете тугарами? — настойчиво спрашивал Винсент.
   — Где ты услышал это слово? — выдохнула она. — Однажды, когда я был ранен и тебе казалось, что я сплю, ты произнесла это слово в разговоре с твоим отцом. Он еще шлепнул тебя, чтобы ты замолчала. И еще я слышал, как это слово шепотом говорили двое нищих, смотря на эти ужасные статуи на дороге. Таня, скажи, кто такие тугары?
   — Я не могу.
   Раздалась барабанная дробь, означавшая время отбоя.
   — Тебе надо возвращаться, — сказала она, пытаясь отстраниться от Винсента. Но тот крепко держал ее за руки.
   — Таня, я люблю тебя, — горячо прошептал он. — Ты должка сказать мне, кто они.
   — Если я скажу, меня и всю мою семью ждет смерть.
   — Но ты должна, пожалуйста! Я не убегу с тобой, это невозможно. Но если существует какая-то опасность для моих друзей, мне надо знать.
   Захлебываясь слезами, она беспомощно смотрела на своего любовника.
 
   Открыв дверь, Эндрю потер глаза, прогоняя сон.
   — Готорн, уже давным-давно дали сигнал к отбою. У тебя должно быть чертовски убедительное оправдание своего поведения.
   Юноша весь дрожал, лицо его было серым от испуга.
   — Сэр, это ужасно.
   — Что?
   Готорн не мог вымолвить ни слова.
   — Заходи, садись.
   Эндрю подошел к тумбочке, достал из нее бутылку бренди и, налив полный стакан, протянул его Винсенту. К его огромному удивлению, молодой квакер жадно схватил стакан и залпом осушил его. С непривычки юноша закашлялся, но скоро алкоголь возымел благотворное действие, и Винсент перестал дрожать.
   — Сэр, я узнал про тугар.
   — Расскажи мне все, — ровным голосом предложил Эндрю.
   Пододвинув к себе стул, он сел напротив солдата, который срывающимся голосом начал говорить ему невероятные вещи.
   Вдруг послышался стук, и они перевели взгляд на дверь. Уровень жидкости в бутылке ощутимо понизился, и желудок Эндрю начал бунтовать. Сам полковник, впрочем, склонен был думать, что это явилось следствием того, что рассказал Готорн, а не бренди.
   Не успели они ответить на стук, как дверь распахнулась и в комнату ворвался Калинка, таща за руку зареванную Таню.
   — Она рассказала тебе? — закричал переводчик в лицо Винсенту.
   Юноша утвердительно кивнул и, вскочив, кинулся к Тане, которая, вырвавшись из рук Калинки, бросилась на грудь своему возлюбленному.
   Девушка нашла защиту в объятиях Винсента. Ей хотелось сообщить ему еще многое из того, что она знала о планах отца. Но сейчас для этого был явно неподходящий момент.
   Не спрашивая разрешения, Калинка налил себе полный стакан бренди, одним глотком выпил его и посмотрел в глаза Эндрю.
   — Калин, это отвратительно, — холодно произнес полковник. — Какая мерзость!
   — Пожалуйста, не говори никому, — взмолился Калинка.
   — Не говорить? Разрази меня гром, ты что же думаешь, я позволю, чтобы двадцать процентов моих людей отвели на убой, как какой-нибудь скот? Дьявол, да лучше мы все погибнем в бою с этими исчадиями ада!
   — Полковник Кин, пожалуйста, не делайте этого.
   — Да как вы это позволяете? Неужели среди вас нет мужчин, чтобы противостоять им? Что с вами такое? Лучше умереть с оружием в руках, чем покорно идти к убойной яме, как овцы!
   — Тогда погибнут все, — горько ответил Калинка. — Ты не видел орду, а я видел. Их так же много, как деревьев в лесу. Они почти вдвое выше нас. Любой тугарин может одной рукой оторвать человека от земли и выдавить из него жизнь. Они неостановимы, как снег или разлившаяся весной река. Ничто не может их сдержать. Так было всегда — знать правит, Церковь собирает налоги, а крестьяне гнут спину и идут на корм.
   Говоря так, Калинка держал при себе свои потаенные мысли, желая услышать и увидеть, как Эндрю отреагирует на его слова.
   — Если мы не подчинимся, они убьют всех. Пусть лучше умрут двое из десяти, ибо так мы выживем. Если крестьянин осмелится сказать «нет», знатный человек прикажет тут же убить его, и так было всегда.
   — Блевать хочется от таких разговоров, — сплюнул Эндрю. — Лучше умереть свободным человеком, чем жить как скот.
   — Так ты будешь сражаться с ними? — тихо спросил Калинка.
   — Ты прав, чтоб тебя… Я буду сражаться с ними. Калинка слабо улыбнулся.
   — Какого дьявола ты лыбишься? — проревел Эндрю.
   — Я знал, что ты так поступишь.
   — А как же еще я могу поступить?
   — Кое-кто думал, что ты обратишься к Ивору или даже Раснару, чтобы обменять свое оружие на заступничество знати или на индульгенции Церкви.
   — Еще чего не хватало! И что, Ивор это позволяет?
   — В прошлый раз его отец помогал выбирать жертв, и мой отец попал в яму. У знати есть привилегия участвовать в выборе жертв и заступаться перед тугарами, а волк всегда помнит, какая мышь причиняла ему беспокойство.
   — Почему же твой народ не сражается?
   — Как? Голыми руками?
   Задыхаясь от ярости, Эндрю отвернулся от Суздальца.
   — Завтра здесь будет Ивор — резко сказал он наконец. — Я собираюсь спросить его, что он будет делать, когда сюда вернутся эти дикари.
   — Не надо, — снова взмолился Калинка. — Это будет означать смерть для меня и моей дочери. Даже если ты будешь отрицать, что это мы тебе сказали, он все равно заподозрит нас и прикажет убить.
   — Я защищу тебя, — пообещал Эндрю.
   — Я принадлежу Ивору. Он никогда не позволит тебе укрывать крестьянина, правами на которого он обладает.
   — Сколько времени осталось до их прихода? — спросил Эндрю.
   — Они еще за три зимы от нас. Не бросайся в огонь до того, как он зажжен, друг мой.
   Эндрю сел и налил себе еще бренди, не предлагая выпить ни Калинке, ни уже слегка опьяневшему Винсенту.
   — Я подожду, — холодно произнес он. — Но, клянусь небом, будет лучше, если ты прямо сейчас поймешь, что, когда придет время, полк будет сражаться до последнего солдата. Если Ивор захочет моей помощи, он получит ее. В противном случае мы будем противостоять тугарам одни.
   — Пошли, Таня, — сказал переводчик своей дочери. Готорн притянул к себе девушку, готовый защищать Таню даже от ее родного отца.
   — Да не буду я ее бить, — успокоил его Калинка. Взяв Таню за руку, он повел ее к двери.
   — Отец, прости меня, — всхлипнула она.
   Он и сам не знал, наказывать или благодарить дочь, но, по крайней мере, ее признание решило одну из его проблем.
   — Только не раскрывай больше свой дурацкий рот, — сказал Калинка и, отечески шлепнув дитя по заду, направился с ней домой. Подходя к своей хижине, он почувствовал: что-то в нем переменилось. Неужели все-таки есть другой путь? Может быть, его мечта все же не такая безумная, что бы там ни говорили другие.
 
   Ему никак не удавалось сосредоточиться на своей работе. Важность того, что прошлой ночью сообщил ему Эндрю, была так велика, что он просто не мог думать ни о чем другом.
   — Сэр, это просто грандиозный инженерный проект. Надо будет построить земляную плотину высотой тридцать футов и длиной двести ярдов.
   С этими словами Фергюсон показал на узкую горловину реки Вины, впадавшей в Нейпер чуть севернее Суздаля.
   — Да, так что ты сказал? — переспросил Эмил, снова переводя взгляд на солдата, стоявшего рядом с Калинкой.
   — Вон там, сэр. Надо построить ее чуть выше порогов. Затопит всю долину, и у нас будет быстрый поток, где мы установим с десяток черпаковых колес, и еще останется уйма воды, которую можно будет направить в город по закрытому акведуку.
   Эмил попытался сконцентрироваться на этой задаче первой необходимости.
   Ивор несколько растерянно смотрел на Фергюсона, продолжавшего возиться с самодельным теодолитом и записывать что-то в свой блокнот.
   Эмил не уставал поражаться тому, что Ивор позволял своему народу жить в такой грязи. Постоянная угроза эпидемии в городе не переставала волновать доктора с момента их появления в этих местах, так как в этом случае зараза моментально перекинулась бы на янки. А выход из положения был довольно прост.
   Суздальцы брали воду из Нейпера и из Вины, которая протекала вдоль северной стены Нижнего города. Проблема была в том, что эти чертовы идиоты сливали свои сточные воды обратно в реку. Поскольку город рос на низких холмах, высившихся над реками, задача снабжения жилищ водой была не из легких. По большей части жители обходились вырытыми вручную колодцами, и, к ужасу Эмила, их сточные и выгребные ямы зачастую находились не дальше чем в дюжине футов от колодца. Дурные предчувствия относительно болезней в полку не обманули его. Почти тридцать солдат заболели брюшным тифом, и двое из них упокоились на Могильном холме. Все заболевшие почувствовали недомогание после посещения города.
   Так что выход был только один: построить плотину в верхнем течении Вины и направить ее воды в ущелье, в котором был найден Готорн после своего спасения. Эта плотина будет находиться выше, чем самый высокий холм в Суздале и, следовательно, воду можно будет направить в любую точку города. Конечно, едва у Эмила появился этот замысел, как Фергюсон ухватился за идею, видя здесь богатые возможности использования силы воды.
   Эмил обернулся и посмотрел на долину, ведущую к Суздалю, до которого было около четырех миль. И как эти люди допускают такой беспредел? Он выругался про себя. Все они средневековые варвары. Черт побери, Эндрю надо погрузить полк на «Оганкит» и делать отсюда ноги. Пусть сами разбираются со своей вонью, болезнями, междоусобицами и тугарами.
   — Прекрасное местоположение, господа, — возвестил Фергюсон, смотря на двух начальников. — Правда, придется здорово поработать. Сужающаяся кверху плотина высотой тридцать футов, шириной в основании трапеции шестьдесят футов и длиной двести ярдов — это будет более пятисот тысяч кубических ярдов.
   — Ну и что, много это? — спросил Эмил.
   — Значит, если прикинуть, что здесь будет трудиться пять тысяч человек, то, по моим расчетам, работа займет около полугода. Но сколько потом можно получить энергии! Тысячи лошадиных сил.
   И еще вода, чтобы как следует вычистить эту выгребную яму, подумал Эмил.
   — Много людей, слишком много, — проворчал Ивор.
   — Может, мы заключим сделку? — предложил Эмил через Калинку. — Нам нужно это место для новых производств, и я не сомневаюсь, что полковник Кин охотно заплатит железом или другими товарами за то, чтобы нанять ваших людей.
   Ивор хитро взглянул на Эмила, очевидно намереваясь начать продолжительный торг, как неожиданно в отдалении послышался звук колокола.
   Боярин повернулся в седле и начал всматриваться в даль. Зазвонил второй колокол, потом третий. Ивор и его стража с беспокойством оглядывались по сторонам. Вдруг один из стражников протянул руку, показывая на дорогу вдоль реки к северу от города.
   Какие-то существа, похожие с такого расстояния на муравьев, быстро двигались к городу. Пошарив в седельной сумке, Эмил вытащил полевой бинокль, поднес его к глазам и навел на кавалькаду.
   — Господи, спаси и сохрани! — прошептал он.
   Ивор испуганно взглянул на доктора.
   — Тугары, — тихо сказал тот.
   Боярин побледнел так сильно, что казалось, одно это слово выпустило из его жил всю кровь. Он даже забыл спросить, откуда Эмил знает про тугар.
   Закричав, Ивор пришпорил коня и в сопровождении своей стражи помчался обратно в город.
   — И чего это они так сорвались? — недоуменно спросил Фергюсон.
   Эмил посмотрел на Калинку.
   — Нам лучше тоже пойти за ними, — шепнул тот.
   — Фергюсон, разбирай свой прибор. Пойдем.
   И несколько секунд спустя они уже спускались с холма, направляясь в Суздаль, в котором били во все колокола, заглушая крики ужаса, поднимавшиеся к небу.
   Ворота города были широко распахнуты, и все Суздальцы как один распростерлись ниц на улицах, не осмеливаясь поднять глаза.
   Гнусавые нарги, трубы тугар, издавали низкие звуки, напоминавшие вопли приговоренных к мучительной смерти. Впереди на огромных конях медленно ехали двенадцать трубачей. За ними двигались вестники рока, воины Золотого клана, которые деревянными молотками извлекали громовые звуки из больших литавр, прикрепленных к бокам лошадей. Их было шестеро, а следом за ними скакали двадцать стражей с натянутыми шестифутовыми боевыми луками.
   И наконец появился тот, которого все звали оповещателем. Его обязанностью было уведомлять скот, как скоро их почтит своим появлением тугарская орда. После его прихода народ Руси должен был за два года до срока собрать для тугар дань, наполнить зернохранилища, откормить скот, которым они питались сами, — короче говоря, приготовиться отдать серебро, железо, товары, еду и, в конце концов, себя.
   Оповещатель сидел скрестив ноги на огромном помосте, покоящемся на спинах четырех коней. Помост был окружен оградой из оскаленных черепов, а с его краев свешивались грудные клетки. Флаг, реявший над оповещателем, был цвета крови.
   Процессия достигла городских ворот. Вслед за помостом шли двадцать лучников, а за ними двигались «любимцы» — Суздальцы, ушедшие с ордой почти поколение назад и вот наконец вернувшиеся домой. В их глазах стояли слезы. Много лет довелось им взирать на жуткие вещи, а теперь они стали отверженными на своей родине, которая давно уже перестала им сниться.