Страница:
Поток наполнил свое привычное русло канала, повернул на запад и, разливаясь, двинулся прямо на нижний город.«Бог теперь никогда меня не простит, — апатично подумал Готорн. — Я только что своими руками убил десятки тысяч людей».
— У нас осталось всего по пять зарядов на человека, полковник!
Дав последний залп из «наполеонов», О’Дональд и его люди влились в отступающие ряды Тридцать пятого. Залпы стрел неслись на них, люди падали духом. С каждой секундой становилось все яснее, что скоро они будут полностью уничтожены. Тугары, наученные опытом, не атаковали орудия, а сомкнутыми рядами, по три-четыре лучника в глубину, занимали позиции в дальнем конце площади. Батарея, которая продержалась так долго, теперь молчала под смертоносным градом стрел.
Когда обстрел немного слабел, из строя взметнулся одинокий голос:
— Да, ребята, сплотимся у знамени,
Сплотимся еще раз у наших знамен,
И снова раздастся наш клич боевой,
Наша песня свободы…
Внезапно песню подхватил весь строй, голоса окрепли, полетели вызывающие крики в сторону врага, люди теснее сомкнулись вокруг знамени.
Холодная дрожь пробежала по телу Эндрю при первых звуках песни. Когда-то, под Фредриксбергом, он слышал, как бойцы пели во время боя, но с тех пор — ни разу.
Их голоса вызвали у него озноб, по спине побежали мурашки, глаза наполнились слезами, в этот последний для его полка час он чувствовал огромную гордость.
Никогда он не видел войска, которое держалось бы лучше, не сдавая ни пяди земли, медленно смыкая тающие ряды вокруг знамени. Они держались как скала, твердо решив умереть там, где сейчас стояли.
Эндрю посмотрел на пространство позади шеренг. Там уже не оставалось свободного места, жителям некуда было бежать. Стоя на коленях, они молились в ожидании конца.
Сбоку к Эндрю подошел Ганс.
— Больше мы почти ничего не можем сделать, — мрачно сказал он. Он полез в карман, достал кусочек жевательного табака, откусил половину и протянул Эндрю остальное. Эндрю взял его, и Ганс дружески улыбнулся.
— Помнишь Джошуа Чамберлена? — спросил Эндрю.
— Кто же в Мэне его не помнит?
— Я с ним учился в Боуден-колледже. Он как-то был в переделке вроде этой, под Геттисбергом, когда у них кончились боеприпасы. Кажется, я сейчас сделаю то же, что сделал он. Ничего худшего мне не приходит в голову.
Ганс, подняв вверх карабин, зарядил его, посмотрел на Эндрю и улыбнулся.
— Сынок, ты лучший офицер, с каким я когда-либо служил! — крикнул он.
Эндрю встал перед строем и протянул вперед саблю. Люди переглянулись, широко открыв глаза.
— Тридцать пятый Мэнский! В атаку, ребята, в атаку! Громкие, лихорадочные крики раздались над шеренгами, крики последней яростной решимости погибнуть в борьбе.
Юный знаменосец, бешено размахивая знаменем Мэна, вырвался из рядов и помчался к шеренгам тугар.
Стрела угодила ему в грудь и пригвоздила к земле. Увидев, что он упал, весь строй ринулся вперед, Уэбстер, бухгалтер в очках, подхватил знамя и высоко поднял его. Стоявшие позади Суздальцы, глядя на происходящее, возбужденно кричали, не зная, рвутся ли янки ко все еще желанной победе или мчатся навстречу смерти.
И через всю площадь, с песней, не обращая внимания на потери, покатилась атака Тридцать пятого Мэнского полка и Сорок четвертой Нью-Йоркской батареи. Тугары, так спокойно обстреливавшие их, приостановились, смущенные этим последним бунтом, и в этот момент откуда-то сзади послышался нарастающий гром.
Музта, который забрался на крышу здания в северной части площади, чтобы наблюдать за финальным сражением, стоял с широко открытым от ужаса ртом, не веря своим глазам. В двойном свете лун он увидел темный вал, перехлестывавший через наружные укрепления, которые под его натиском стали рушиться. Его драгоценные умены, которые за несколько мгновений до этого входили в город с победными криками, в панике разбегались во все стороны. Но им не под силу было состязаться с мощью и тяжестью воды, несущейся по всей ширине долины, и с криками ужаса их полчища исчезали с лица земли.
Как рука великана, водяной вал крушил город с таким грохотом, будто пришел конец света, а под тяжестью его шагов здания подпрыгивали и шатались.
Волна пронеслась над разрушенными до основания стенами, и будто занавес опустился над полем боя. Огни тысяч пожаров разом исчезли, весь нижний город окутался туманом и шипящим паром. В течение нескольких секунд мир погрузился во тьму.
— Ты оказался прав, мой друг, — произнес Музта с благоговейным ужасом, — в глубине души я всегда знал, что ты прав.
Спустившись с крыши, Музта выбежал на улицу, повернул на восток и покинул город. Перепуганная свита устремилась за ним.
Линия атакующих смешалась и остановилась, потому что огонь, который неистовствовал впереди всего секунду назад, исчез, будто кто-то внезапно задул лампу. Послышался отдаленный рокот, волна горячего влажного воздуха донеслась с боковых улиц и обдала людей запахом обугленного дерева, разрушений и смерти.
— Милостивый Боже, что это? — прошептал Эндрю и ошеломленно замер, не веря своим глазам.
— Это работа мальчугана! — вскричал О’Дональд, выскочив из неподвижной теперь цепи. С воплем восторга он подбежал к Эндрю. — Он взорвал дамбу! Готорн взорвал дамбу! Я напрочь забыл сказать тебе, что он собирался это сделать!
Расширенными глазами Эндрю смотрел на очертания площади в облаках курившегося пара; земля все еще дрожала у него под ногами, а река со сдержанным гневом продолжала бушевать в нижнем городе, круша все на своем пути.
Он повернулся и посмотрел на своих людей, онемевших от изумления.
— Вперед, ребята, вперед, пора с этим кончать! В атаку! С громкими торжествующими криками строй вновь кинулся вперед, их крики донеслись до самых восточных ворот. Перепуганные жители позади них поднялись с колен и кричали, указывая друг другу на происходящее. Сначала один, потом другой, затем тысячами они пошли вперед, размахивая дубинами, копьями, голыми руками, крича, что Перм услышал их молитвы и даровал им чудесное избавление.
Бегом, под флагами Мэна и Союза, Эндрю бросился на линию тугар.
Кто-то из них выронил лук, и вскоре сотни луков с грохотом полетели на мостовую, а тугары, теснясь, побежали обратно по улицам на север, на восток — куда угодно, только бы избежать яростной мести. Считанные минуты назад они считали, что победа и добыча у них в руках, а теперь застыли в полной растерянности, в то время как однорукий янки ворвался в их ряды, а его люди с хриплыми криками заработали штыками, прогоняя эту объятую ужасом толпу в темноту. Но деться им было некуда.
Промчавшись вдоль погруженных в темноту улиц, тугары ныряли в ревущий поток и с дикими криками уносились в ночь.
Пробиваясь вперед, Эндрю резал и колол, забыв обо всем на свете в пылу сумасшедшей схватки. И наконец перед ним не осталось ничего, кроме потока бурлящей воды. Из воды доносились ужасные крики, и среди теней этого Стикса он различал отдельные фигуры, которые проносились мимо, вцепившись в бревна, в обломки лодок, друг в друга, и вопили как проклятые, каковыми они и были.
На обочине дороги Эндрю увидел кучку тугар с расширенными от страха глазами, которые с одинаковым ужасом смотрели на него и на бушующую темную смерть. Повсюду вокруг звуки боя стихали, в городе звонили колокола церквей, раздавались громкие радостные крики.
Он посмотрел на перепуганных врагов.
— Достаточно для одной ночи, — сказал он. — Возьмите их в плен.
Солдаты, которые еще были с ним, окружили тугар и увели.
Задыхаясь от усталости, рядом стоял Уэбстер, знамя Мэна развевалось на влажном ветерке. Сквозь толпу к нему пробились Ганс и О’Дональд. Крики тысяч людей из темноты становились все громче.
Он оглянулся на Ганса, который по-прежнему безмятежно жевал свой табак. Эндрю только теперь с удивлением понял, что еще где-то на площади проглотил свой, но его тело почему-то не взбунтовалось в ответ.
Оки стояли рядом и наблюдали, как армия тугар исчезает в ночи.
— Надеюсь, джентльмены, — сказал он тихо, — это был мой последний бой.
Глава 21
— У нас осталось всего по пять зарядов на человека, полковник!
Дав последний залп из «наполеонов», О’Дональд и его люди влились в отступающие ряды Тридцать пятого. Залпы стрел неслись на них, люди падали духом. С каждой секундой становилось все яснее, что скоро они будут полностью уничтожены. Тугары, наученные опытом, не атаковали орудия, а сомкнутыми рядами, по три-четыре лучника в глубину, занимали позиции в дальнем конце площади. Батарея, которая продержалась так долго, теперь молчала под смертоносным градом стрел.
Когда обстрел немного слабел, из строя взметнулся одинокий голос:
— Да, ребята, сплотимся у знамени,
Сплотимся еще раз у наших знамен,
И снова раздастся наш клич боевой,
Наша песня свободы…
Внезапно песню подхватил весь строй, голоса окрепли, полетели вызывающие крики в сторону врага, люди теснее сомкнулись вокруг знамени.
Холодная дрожь пробежала по телу Эндрю при первых звуках песни. Когда-то, под Фредриксбергом, он слышал, как бойцы пели во время боя, но с тех пор — ни разу.
Их голоса вызвали у него озноб, по спине побежали мурашки, глаза наполнились слезами, в этот последний для его полка час он чувствовал огромную гордость.
Никогда он не видел войска, которое держалось бы лучше, не сдавая ни пяди земли, медленно смыкая тающие ряды вокруг знамени. Они держались как скала, твердо решив умереть там, где сейчас стояли.
Эндрю посмотрел на пространство позади шеренг. Там уже не оставалось свободного места, жителям некуда было бежать. Стоя на коленях, они молились в ожидании конца.
Сбоку к Эндрю подошел Ганс.
— Больше мы почти ничего не можем сделать, — мрачно сказал он. Он полез в карман, достал кусочек жевательного табака, откусил половину и протянул Эндрю остальное. Эндрю взял его, и Ганс дружески улыбнулся.
— Помнишь Джошуа Чамберлена? — спросил Эндрю.
— Кто же в Мэне его не помнит?
— Я с ним учился в Боуден-колледже. Он как-то был в переделке вроде этой, под Геттисбергом, когда у них кончились боеприпасы. Кажется, я сейчас сделаю то же, что сделал он. Ничего худшего мне не приходит в голову.
Ганс, подняв вверх карабин, зарядил его, посмотрел на Эндрю и улыбнулся.
— Сынок, ты лучший офицер, с каким я когда-либо служил! — крикнул он.
Эндрю встал перед строем и протянул вперед саблю. Люди переглянулись, широко открыв глаза.
— Тридцать пятый Мэнский! В атаку, ребята, в атаку! Громкие, лихорадочные крики раздались над шеренгами, крики последней яростной решимости погибнуть в борьбе.
Юный знаменосец, бешено размахивая знаменем Мэна, вырвался из рядов и помчался к шеренгам тугар.
Стрела угодила ему в грудь и пригвоздила к земле. Увидев, что он упал, весь строй ринулся вперед, Уэбстер, бухгалтер в очках, подхватил знамя и высоко поднял его. Стоявшие позади Суздальцы, глядя на происходящее, возбужденно кричали, не зная, рвутся ли янки ко все еще желанной победе или мчатся навстречу смерти.
И через всю площадь, с песней, не обращая внимания на потери, покатилась атака Тридцать пятого Мэнского полка и Сорок четвертой Нью-Йоркской батареи. Тугары, так спокойно обстреливавшие их, приостановились, смущенные этим последним бунтом, и в этот момент откуда-то сзади послышался нарастающий гром.
Музта, который забрался на крышу здания в северной части площади, чтобы наблюдать за финальным сражением, стоял с широко открытым от ужаса ртом, не веря своим глазам. В двойном свете лун он увидел темный вал, перехлестывавший через наружные укрепления, которые под его натиском стали рушиться. Его драгоценные умены, которые за несколько мгновений до этого входили в город с победными криками, в панике разбегались во все стороны. Но им не под силу было состязаться с мощью и тяжестью воды, несущейся по всей ширине долины, и с криками ужаса их полчища исчезали с лица земли.
Как рука великана, водяной вал крушил город с таким грохотом, будто пришел конец света, а под тяжестью его шагов здания подпрыгивали и шатались.
Волна пронеслась над разрушенными до основания стенами, и будто занавес опустился над полем боя. Огни тысяч пожаров разом исчезли, весь нижний город окутался туманом и шипящим паром. В течение нескольких секунд мир погрузился во тьму.
— Ты оказался прав, мой друг, — произнес Музта с благоговейным ужасом, — в глубине души я всегда знал, что ты прав.
Спустившись с крыши, Музта выбежал на улицу, повернул на восток и покинул город. Перепуганная свита устремилась за ним.
Линия атакующих смешалась и остановилась, потому что огонь, который неистовствовал впереди всего секунду назад, исчез, будто кто-то внезапно задул лампу. Послышался отдаленный рокот, волна горячего влажного воздуха донеслась с боковых улиц и обдала людей запахом обугленного дерева, разрушений и смерти.
— Милостивый Боже, что это? — прошептал Эндрю и ошеломленно замер, не веря своим глазам.
— Это работа мальчугана! — вскричал О’Дональд, выскочив из неподвижной теперь цепи. С воплем восторга он подбежал к Эндрю. — Он взорвал дамбу! Готорн взорвал дамбу! Я напрочь забыл сказать тебе, что он собирался это сделать!
Расширенными глазами Эндрю смотрел на очертания площади в облаках курившегося пара; земля все еще дрожала у него под ногами, а река со сдержанным гневом продолжала бушевать в нижнем городе, круша все на своем пути.
Он повернулся и посмотрел на своих людей, онемевших от изумления.
— Вперед, ребята, вперед, пора с этим кончать! В атаку! С громкими торжествующими криками строй вновь кинулся вперед, их крики донеслись до самых восточных ворот. Перепуганные жители позади них поднялись с колен и кричали, указывая друг другу на происходящее. Сначала один, потом другой, затем тысячами они пошли вперед, размахивая дубинами, копьями, голыми руками, крича, что Перм услышал их молитвы и даровал им чудесное избавление.
Бегом, под флагами Мэна и Союза, Эндрю бросился на линию тугар.
Кто-то из них выронил лук, и вскоре сотни луков с грохотом полетели на мостовую, а тугары, теснясь, побежали обратно по улицам на север, на восток — куда угодно, только бы избежать яростной мести. Считанные минуты назад они считали, что победа и добыча у них в руках, а теперь застыли в полной растерянности, в то время как однорукий янки ворвался в их ряды, а его люди с хриплыми криками заработали штыками, прогоняя эту объятую ужасом толпу в темноту. Но деться им было некуда.
Промчавшись вдоль погруженных в темноту улиц, тугары ныряли в ревущий поток и с дикими криками уносились в ночь.
Пробиваясь вперед, Эндрю резал и колол, забыв обо всем на свете в пылу сумасшедшей схватки. И наконец перед ним не осталось ничего, кроме потока бурлящей воды. Из воды доносились ужасные крики, и среди теней этого Стикса он различал отдельные фигуры, которые проносились мимо, вцепившись в бревна, в обломки лодок, друг в друга, и вопили как проклятые, каковыми они и были.
На обочине дороги Эндрю увидел кучку тугар с расширенными от страха глазами, которые с одинаковым ужасом смотрели на него и на бушующую темную смерть. Повсюду вокруг звуки боя стихали, в городе звонили колокола церквей, раздавались громкие радостные крики.
Он посмотрел на перепуганных врагов.
— Достаточно для одной ночи, — сказал он. — Возьмите их в плен.
Солдаты, которые еще были с ним, окружили тугар и увели.
Задыхаясь от усталости, рядом стоял Уэбстер, знамя Мэна развевалось на влажном ветерке. Сквозь толпу к нему пробились Ганс и О’Дональд. Крики тысяч людей из темноты становились все громче.
Он оглянулся на Ганса, который по-прежнему безмятежно жевал свой табак. Эндрю только теперь с удивлением понял, что еще где-то на площади проглотил свой, но его тело почему-то не взбунтовалось в ответ.
Оки стояли рядом и наблюдали, как армия тугар исчезает в ночи.
— Надеюсь, джентльмены, — сказал он тихо, — это был мой последний бой.
Глава 21
— Они уходят, сэр.
Поднявшись с койки, Эндрю молча обвел взглядом комнату.
— Сколько я проспал? — спросил он.
— Доктор сказал, чтобы я дал вам поспать ночью, — ответил молодой ординарец. — Уже почти светает.
Растирая шею, он сел, позволив молодому человеку надеть ему сапоги. В дверях появился Эмил.
— Это правда — их крытые фургоны отъезжают на юг и на запад. Мы услышали звук их колес среди ночи.
Поморгав глазами и окончательно проснувшись, Эндрю огляделся.
— Что же вчера произошло? — пытался вспомнить он, и постепенно память возвращалась.
Ничего не происходило, кроме ожидания следующего штурма. Но тугары к югу от города исчезли, отступив за холмы. Он не покидал наблюдательного поста целый день. После боя всегда идет дождь, думал он. Перед рассветом небеса разверзлись и в дополнение к воцарившемуся мраку выдали холодный, доводящий до озноба ливень.
Когда небо начало светлеть, темное половодье понемногу отступило, обнажая страшное, не доступное никакому воображению зрелище.
Тысячи тел тугар, одно на другом, валялись среди обгорелых обломков, израненные и изуродованные, зажатые между деревьями с обломанными ветками, разбросанные среди сотен почерневших бревен; они запрудили реку и медленно плыли вниз по течению разбухшего Нейпера.
Вся долина ниже дамбы была разворочена; лагеря вражеских полчищ, огромный шатер их предводителя — все это просто исчезло, как будто ребенок, разозлившийся на свои игрушки, смахнул их рукой со стола.
Ободранные, лишившиеся всего группы тугар бродили по округе. Несмотря на весь свой гнев за все, что они натворили, он не мог избавиться от сочувствия к тысячам тугарских женщин и детей, которые ходили по грязным полям, переворачивая мертвые тела в поисках близких. Их пронзительные вопли и причитания долетали до городских стен.
Весь день он ждал, обходя свои позиции, в глубине души понимая, что все кончилось. В какой-то момент он, должно быть, совсем изнемог, потому что совершенно не помнил, как оставил свой пост и пришел отдохнуть в эту комнату.
Ординарец закончил свое дело, и Эндрю встал на ноги.
— Как Калин? — спросил он.
— Сильные боли, но признаков инфекции нет, — ответил Эмил. — Эта девушка была хорошей ученицей. — И, не успев произнести эти слова, он пожалел, что они вырвались у него.
Эндрю отсутствующим взглядом посмотрел на доктора, не в силах ответить.
— Организуй охрану и пойдем посмотрим, как он, — сказал Эндрю тихо.
Встав с постели, он вышел в коридор, где стоял, будто поджидая его, Касмар.
— Я знаю, у тебя тяжело на душе, — тихо сказал священник. — Не только из-за нее, из-за всего. Не вини себя, Эндрю Кин. Помни, что в конце концов ты спас наших людей.
Эндрю знал, что священник говорит искренне, но как он мог объяснить, что чувствует сейчас?
Он никогда уже не исцелится, ни теперь, ни потом. В глубине души он прекрасно понимал, что именно так долго отталкивало от него Кэтлин и сдерживало его самого.
Кивнув сам себе в подтверждение своих мыслей он прошел через прихожую в комнату Калинки. Крестьянин сидел на койке и ел похлебку, приготовленную для него Таней.
— Они уходят, — сказал Эндрю, и лицо Калинки озарила улыбка.
— Так что мыши в конце концов все-таки покусали их.
Эндрю, пытаясь выжать из себя улыбку, кивнул в ответ.
— Мы разделяем твое горе, мой друг, — тихо сказал Калинка. — Ее руки вернули мне жизнь.
— Готорн? — беззвучно спросил он одними губами. Калинка покачал головой. Эмил вошел в комнату и посмотрел на своего пациента.
— Может быть, попробуешь выйти и посмотреть? Я полагаю, тебе полезен свежий воздух.
Взволнованный Калинка хотел спустить ноги с постели.
— Не надо. У меня есть носилки, они в коридоре.
Вошли четверо из Тридцать пятого Мэнского и, бережно подняв Калинку с постели, уложили его на покрытые шкурой носилки.
— Давайте посмотрим, — сказал Эндрю. Таня, с покрасневшими веками, встала и последовала за отцом.
В сопровождении Касмара они прошли через большой неф собора, все еще заполненный ранеными, и сквозь огромную дверь вышли на солнечный свет.
Раздалась оглушительная овация. Площадь от края до края была запружена людьми.
Эндрю поднял глаза на Касмара, который пожал плечами.
— Мы устроили маленький праздник в вашу честь, — сказал Патриарх, расплываясь в улыбке.
Смущенный бурной демонстрацией чувств, Эндрю спустился по ступеням церкви. К его радости, кто-то вел Меркурия, конь фыркал и становился на дыбы, пока Эндрю шел к нему. Он любовно похлопал коня по крупу и вскочил в седло.
Когда носильщики Калинки спустились с лестницы, он с трудом сел на носилках и, подняв левую руку, помахал ею, приветствуя толпу, которая восторженно заревела, выкрикивая его имя.
Люди Тридцать пятого полка и Сорок четвертой батареи стояли колонной по четыре в ряд. Эндрю внимательно осмотрел строй. Каким редким он стал. Больше половины из них погибли, оставшиеся ветераны выглядели усталыми и изможденными, но смотрели гордо.
Эндрю вытянулся рядом со своим полком, его переполняла гордость. Повернувшись к обоим знаменам, он щелкнул каблуками и отдал честь, потом, оглянувшись на однополчан, отдал честь им, и их победные крики присоединились к крикам толпы.
Подойдя к колонне, он увидел подъехавшего сбоку Ганса. Знамя его корпуса и флаги четырех дивизий Суздальской армии развевались позади него.
— Ну что, Ганс, поедешь в качестве генерала или как старший сержант?
— Пожалуй, сынок, сегодня я займу место старшего сержанта.
Он встал рядом с Эндрю, и, дождавшись Эмила, они двинулись вперед, за носилками Калинки и Касмаром, возглавлявшими колонну.
Они направились к восточным воротам. По обе стороны дороги растянулись поредевшие подразделения Суздальцев и новродские кавалерийские эскадроны.
— Боже, какие потери, — тихо сказал Эндрю, обводя взглядом строй.
Проезжая мимо каждого подразделения, он отдавал честь их знаменам, и люди отвечали ему суровыми, гордыми взглядами.
В Пятом Суздальском он заметил Дмитрия с полыхающим, как огонь, полковым знаменем, вокруг которого собралось не более сотни человек. Знамя развевалось на ветру, поперек него он увидел два слова, написанные по-английски:
— Гвардия Готорна.
Эндрю спешился и отдал честь знамени. Командир Суздальцев с гордостью поднял на него глаза, в которых застыли слезы.
— Мы выковали здесь армию, — сказал Эндрю ровным тоном, продолжая свой путь.
— Которая не хуже Армии Потомака, — твердо ответил Ганс.
Спускаясь к воротам, они проехали мимо батареи О’Дональда. Майор уже вывел коня и ждал их, готовый встать в строй.
Позади них солдаты Тридцать пятого запели, русы подхватили песню на своем языке:
Да, ребята, сплотимся у знамени…
Отряд проехал через восточные ворота.
Его глазам открылась грубая реальность войны. Повсюду валялись обломки. Поля все еще были покрыты тысячами мертвых тел. Посмотрев на север, он увидел, что там, где поток достиг максимальной глубины, обломки образовали стену, достигавшую кое-где десяти футов в высоту, вдребезги разбитый «Бангор» торчал в вертикальном положении, прислонившись к стене.
О’Дональд рассказывал ему об этом. Если бы он мог выдавать медали Конгресса, он бы знал, куда пришпилить одну из первых.
— Единственное, что не менее страшно, чем проигранное сражение, — это сражение выигранное, — тихо сказал Эндрю.
Вдали среди холмов он увидел спешащие прочь крытые фургоны, как будто земля покрылась тысячами горбатых чудищ, которые двигались на край света.
— Ты освободил пленных? — спросил Эндрю, подняв глаза на Ганса.
— Многие хотели убить их. Прошлой ночью была небольшая стычка, но мы выгнали их из города.
Хоть в этом проявились какие-то признаки цивилизации. Насколько он понимал, война была закончена, и не было никакого смысла содержать три тысячи тугар, которых нужно кормить из оставшихся скудных запасов. Некоторые настаивали на том, чтобы держать пленных в качестве рабочей силы, но он убедил их в своей правоте, и, к его радости, полк приветствовал его решение громкими одобрительными криками.
Продвигаясь вперед, группа достигла конца зубчатой стены и, преодолев мост у входных ворот, наконец остановилась. Несколько долгих мгновений они медлили, глядя на удаляющихся врагов, а с городских стен раздавались победные крики тысяч людей.
Со стороны леса, расположенного выше линии тугарских укреплений, показался одинокий воин.
Взяв полевой бинокль, Эндрю навел его на резкость.
— Музта, — сказал он спокойно.
Не сказав больше ни слова, он пришпорил коня и легкой рысью пустился вперед.
Ганс, О’Дональд и Эмил галопом поскакали за ним.
— Может быть, это последняя попытка подстрелить тебя, — предостерегающе сказал Ганс.
— Думаю, нет, — ответил Эндрю.
Доехав до тугарских укреплений, он стал пробираться по одному из проходов для вылазок. Музта трусцой спускался навстречу, рядом бежал сопровождающий его человек.
— Ждите меня здесь, — сказал Эндрю товарищам и, несмотря на их протесты, направился туда, где Музта остановил своего коня. Тугарин оценивающе посмотрел на него, потом кивнул человеку, которого привел с собой.
— Мой господин кар-карт Музта желает говорить с тобой, — сказал человек по-суздальски.
— А кто ты? — спокойно спросил Эндрю.
— Я был взят отсюда один оборот назад. Я один из любимцев Музты, работник по золоту.
Эндрю смотрел на Музту и ждал. Наконец тугарин заговорил.
— Мой господин желает поблагодарить тебя за освобождение пленных, хотя ты, очевидно, не знал, что в их числе — единственный оставшийся в живых сын Музты.
Эндрю вопросительно посмотрел на переводчика.
— Еще два погибли, сражаясь с вами, — добавил переводчик.
— Мы оба потеряли тех, кого любили, — ответил Эндрю бесстрастно.
— Он желает поставить тебя в известность, что тугарская орда уходит на запад и на юг. Но все равно его люди остаются вашими врагами.
— Эта война никому не была нужна, — ответил Эндрю.
— Для моих людей она была так же неотвратима, как ветер или дождь, — ответил Музта. — Наверное, теперь мы начнем умирать от голода, но это уже моя забота, а не твоя.
Эндрю просто кивнул в ответ.
Музта наклонил голову и заговорил совсем тихо:
— Кое-кто из моих воинов заявляет, что все люди должны умереть. Возможно, честь нашей расы действительно требует этого. Может быть, мы все еще могли бы править вами, а может быть, и нет. Возможно, когда-нибудь мы организуем это иначе — так, как хотел мой друг. Нам необходима дань тех, к кому мы приходим. В том числе и дань мясом.
— Я полагаю, больше это невозможно, — ответил Эндрю. — Странники, несомненно, распространят весть по всему миру. Ваше войско погибло, вы не можете править, как раньше.
Музта надолго задумался, потом кивнул в ответ:
— Но, может быть, у нас будет нечто, что мы сможем предложить народам, к которым будем приходить.
— И что же это?
— Окончание оспы, — ответил Музта. — У вас есть лекарь. Если я оставлю здесь на несколько дней наших лекарей, он научит их своему колдовству? Тогда я буду посылать их перед ордой, предлагая их искусство в обмен на пищу.
— Эмил, подойди сюда.
Он быстро объяснил доктору, чего от него хотят, и тот с улыбкой кивнул в знак согласия.
— Дай мне пару недель, и я научу их асептике и обезболиванию. Видит Бог, с таким количеством раненых им это пригодится. Если, конечно, ты не возражаешь против этого, Эндрю.
Эндрю согласно кивнул, слушая объяснения Эмила о том, какую помощь он может предложить, и переводчика, который, в свою очередь, говорил это Музте.
Музта с удивлением рассматривал обоих мужчин, стоящих перед ним.
— Что вы за люди? — прошептал он.
— Просто люди, которые хотят быть свободными и готовы платить за это.
Музта серьезно кивнул:
— Теперь я ухожу. Возможно, мы еще встретимся, когда минует двадцать зим. Может быть, я сохраню свою власть и, помня слова старого друга, умершего здесь, сумею использовать их. Может быть, я приду с оружием, а может быть, и нет. Перед отъездом хочу сделать вам подарок в память об этом друге, который, я знаю, хотел бы, чтобы так было, и еще — в благодарность за сына, которого вы столь бескорыстно мне возвратили, хотя имели полное право убить на месте. Прощай же, человек по имени Кин.
Музта развернул своего скакуна, но задержался на месте. Потом что-то быстро сказал переводчику и припустил галопом, оставив застывшего в молчании человека, ошеломленного неожиданной свободой.
Вождь тугарской орды остановился на вершине холма и кивком подозвал стражу. Два воина, подъехав к нему, спешились и по его приказу стали развязывать веревки, опутывавшие руки двух пленников. Глядя им вслед, Музта привстал в стременах и, запрокинув голову, издал длинный улюлюкающий звук, крик боли и печали. Потом поднял на дыбы коня и исчез за холмом, свита бросилась за ним.
Эндрю смотрел, как она бегом спускается с холма, глаза его застилали слезы.
Он соскочил с коня и бросился к ней, с радостным криком приняв Кэтлин в свои объятия. Не обращая внимания на тысячи наблюдателей, они, обнявшись, плакали, что-то шептали друг другу, смеялись и снова плакали.
— Я думал, что никогда больше тебя не увижу, — говорил Эндрю, смахивая слезы.
— Я думала, что никогда больше тебя не увижу, — говорила Кэтлин, прижимаясь к нему.
— Пусть отец Касмар обвенчает нас прямо сейчас — сказал Эндрю, сердце которого рвалось из груди от счастья.
— Я больше никогда не хочу с тобой расставаться.
Согласно кивая, она опять целовала его. Позади них раздался еще один радостный возглас, и Таня, рванувшись вперед, бросилась в протянутые навстречу руки Готорна.
Эндрю посмотрел на молодого человека, глаза которого теперь казались такими старыми.
Подойдя поближе, Эндрю протянул ему руку:
— Как ты, сынок?
— Думаю, все будет в порядке, сэр, — прошептал тот.
— Ты спас нас всех, — сказал Эндрю.
— Но какой ценой, сэр?
— За все приходится платить, — ответил Эндрю. — Хотел бы я, чтобы мир, все в этом мире было иначе. Но пока нужно платить за то, что мы такие, как есть, и на этот раз платить пришлось тебе. Помни об этом, когда будешь растить своих детей — будем надеяться, в мирное время. Кто-то должен переносить кошмары, чтобы остальные могли спать спокойно.
— Когда они взяли меня в плен, только приказ Музты сохранил мне жизнь, — прошептал Винсент. — Это было так странно, сэр. Прошлой ночью он рассказал мне массу всего о тугарах, об их предках и даже о световом туннеле, который перенес нас сюда с земли. Когда будет время, я бы хотел рассказать вам об этом, сэр.
— Сначала нам нужно как следует отдохнуть и побыть со своими любимыми, — тихо ответил Эндрю. — А потом у нас будет много времени, чтобы поговорить.
Эндрю снова посмотрел на Кэтлин и улыбнулся. Теперь, когда с ним его любовь, ночные кошмары, наверное, уйдут навсегда.
Обе пары в окружении друзей полем пошли обратно.
Первым, кто пожал Эндрю руку, был нетерпеливый Калинка, потом вокруг них с радостными возгласами собрался весь полк.
— Так когда у нас будет конституция? — спросил Калинка, хитро поглядывая на Эндрю.
— Я же сказал, что буду руководить только до конца войны, — ответил Эндрю.
— Отлично. Скажи, Эндрю Кин, а ты думал о том, чтобы выставить сбою кандидатуру на президентских выборах?
Солдаты ответили радостными возгласами.
— Да здравствует Кин! — закричали они. — Республиканцы — за Кина!
Эндрю смотрел на них, качая головой.
— Ну, так или иначе, а президентом должен стать однорукий герой войны, — с пылающим от возбуждения лицом ответил за него Калинка. — Так что прямо сегодня я учреждаю Демократическую партию и выдвигаюсь в президенты Республики Русь.
Откинувшись назад, Эндрю восторженно захохотал, не сразу осознав, что смеется впервые за многие месяцы.
— Я сразу понял, что ты политик, как только впервые остановил на тебе взгляд, — весело сказал Эндрю.
— И это доказывает, что такова моя судьба, — сказал Калинка. — Вот что, я тут думал про этот паровой поезд, с помощью которого мы по межконтинентальной железной дороге сможем разослать демократию и свободу по всему свету.
Изумленный Эндрю посмотрел на Готорна, но тот лишь пожал плечами, пытаясь притвориться невиновным в этой утечке информации.
— Прежде всего, я думаю, мы должны построить новую республику здесь, — сказал Эндрю, показывая в сторону города. — И мы уже начали это делать.
И все вместе они стали подниматься на вершину холма, где русы и те, кто к ним присоединился, радостно приветствовали первый день мира и вновь обретенной свободы.
Поднявшись с койки, Эндрю молча обвел взглядом комнату.
— Сколько я проспал? — спросил он.
— Доктор сказал, чтобы я дал вам поспать ночью, — ответил молодой ординарец. — Уже почти светает.
Растирая шею, он сел, позволив молодому человеку надеть ему сапоги. В дверях появился Эмил.
— Это правда — их крытые фургоны отъезжают на юг и на запад. Мы услышали звук их колес среди ночи.
Поморгав глазами и окончательно проснувшись, Эндрю огляделся.
— Что же вчера произошло? — пытался вспомнить он, и постепенно память возвращалась.
Ничего не происходило, кроме ожидания следующего штурма. Но тугары к югу от города исчезли, отступив за холмы. Он не покидал наблюдательного поста целый день. После боя всегда идет дождь, думал он. Перед рассветом небеса разверзлись и в дополнение к воцарившемуся мраку выдали холодный, доводящий до озноба ливень.
Когда небо начало светлеть, темное половодье понемногу отступило, обнажая страшное, не доступное никакому воображению зрелище.
Тысячи тел тугар, одно на другом, валялись среди обгорелых обломков, израненные и изуродованные, зажатые между деревьями с обломанными ветками, разбросанные среди сотен почерневших бревен; они запрудили реку и медленно плыли вниз по течению разбухшего Нейпера.
Вся долина ниже дамбы была разворочена; лагеря вражеских полчищ, огромный шатер их предводителя — все это просто исчезло, как будто ребенок, разозлившийся на свои игрушки, смахнул их рукой со стола.
Ободранные, лишившиеся всего группы тугар бродили по округе. Несмотря на весь свой гнев за все, что они натворили, он не мог избавиться от сочувствия к тысячам тугарских женщин и детей, которые ходили по грязным полям, переворачивая мертвые тела в поисках близких. Их пронзительные вопли и причитания долетали до городских стен.
Весь день он ждал, обходя свои позиции, в глубине души понимая, что все кончилось. В какой-то момент он, должно быть, совсем изнемог, потому что совершенно не помнил, как оставил свой пост и пришел отдохнуть в эту комнату.
Ординарец закончил свое дело, и Эндрю встал на ноги.
— Как Калин? — спросил он.
— Сильные боли, но признаков инфекции нет, — ответил Эмил. — Эта девушка была хорошей ученицей. — И, не успев произнести эти слова, он пожалел, что они вырвались у него.
Эндрю отсутствующим взглядом посмотрел на доктора, не в силах ответить.
— Организуй охрану и пойдем посмотрим, как он, — сказал Эндрю тихо.
Встав с постели, он вышел в коридор, где стоял, будто поджидая его, Касмар.
— Я знаю, у тебя тяжело на душе, — тихо сказал священник. — Не только из-за нее, из-за всего. Не вини себя, Эндрю Кин. Помни, что в конце концов ты спас наших людей.
Эндрю знал, что священник говорит искренне, но как он мог объяснить, что чувствует сейчас?
Он никогда уже не исцелится, ни теперь, ни потом. В глубине души он прекрасно понимал, что именно так долго отталкивало от него Кэтлин и сдерживало его самого.
Кивнув сам себе в подтверждение своих мыслей он прошел через прихожую в комнату Калинки. Крестьянин сидел на койке и ел похлебку, приготовленную для него Таней.
— Они уходят, — сказал Эндрю, и лицо Калинки озарила улыбка.
— Так что мыши в конце концов все-таки покусали их.
Эндрю, пытаясь выжать из себя улыбку, кивнул в ответ.
— Мы разделяем твое горе, мой друг, — тихо сказал Калинка. — Ее руки вернули мне жизнь.
— Готорн? — беззвучно спросил он одними губами. Калинка покачал головой. Эмил вошел в комнату и посмотрел на своего пациента.
— Может быть, попробуешь выйти и посмотреть? Я полагаю, тебе полезен свежий воздух.
Взволнованный Калинка хотел спустить ноги с постели.
— Не надо. У меня есть носилки, они в коридоре.
Вошли четверо из Тридцать пятого Мэнского и, бережно подняв Калинку с постели, уложили его на покрытые шкурой носилки.
— Давайте посмотрим, — сказал Эндрю. Таня, с покрасневшими веками, встала и последовала за отцом.
В сопровождении Касмара они прошли через большой неф собора, все еще заполненный ранеными, и сквозь огромную дверь вышли на солнечный свет.
Раздалась оглушительная овация. Площадь от края до края была запружена людьми.
Эндрю поднял глаза на Касмара, который пожал плечами.
— Мы устроили маленький праздник в вашу честь, — сказал Патриарх, расплываясь в улыбке.
Смущенный бурной демонстрацией чувств, Эндрю спустился по ступеням церкви. К его радости, кто-то вел Меркурия, конь фыркал и становился на дыбы, пока Эндрю шел к нему. Он любовно похлопал коня по крупу и вскочил в седло.
Когда носильщики Калинки спустились с лестницы, он с трудом сел на носилках и, подняв левую руку, помахал ею, приветствуя толпу, которая восторженно заревела, выкрикивая его имя.
Люди Тридцать пятого полка и Сорок четвертой батареи стояли колонной по четыре в ряд. Эндрю внимательно осмотрел строй. Каким редким он стал. Больше половины из них погибли, оставшиеся ветераны выглядели усталыми и изможденными, но смотрели гордо.
Эндрю вытянулся рядом со своим полком, его переполняла гордость. Повернувшись к обоим знаменам, он щелкнул каблуками и отдал честь, потом, оглянувшись на однополчан, отдал честь им, и их победные крики присоединились к крикам толпы.
Подойдя к колонне, он увидел подъехавшего сбоку Ганса. Знамя его корпуса и флаги четырех дивизий Суздальской армии развевались позади него.
— Ну что, Ганс, поедешь в качестве генерала или как старший сержант?
— Пожалуй, сынок, сегодня я займу место старшего сержанта.
Он встал рядом с Эндрю, и, дождавшись Эмила, они двинулись вперед, за носилками Калинки и Касмаром, возглавлявшими колонну.
Они направились к восточным воротам. По обе стороны дороги растянулись поредевшие подразделения Суздальцев и новродские кавалерийские эскадроны.
— Боже, какие потери, — тихо сказал Эндрю, обводя взглядом строй.
Проезжая мимо каждого подразделения, он отдавал честь их знаменам, и люди отвечали ему суровыми, гордыми взглядами.
В Пятом Суздальском он заметил Дмитрия с полыхающим, как огонь, полковым знаменем, вокруг которого собралось не более сотни человек. Знамя развевалось на ветру, поперек него он увидел два слова, написанные по-английски:
— Гвардия Готорна.
Эндрю спешился и отдал честь знамени. Командир Суздальцев с гордостью поднял на него глаза, в которых застыли слезы.
— Мы выковали здесь армию, — сказал Эндрю ровным тоном, продолжая свой путь.
— Которая не хуже Армии Потомака, — твердо ответил Ганс.
Спускаясь к воротам, они проехали мимо батареи О’Дональда. Майор уже вывел коня и ждал их, готовый встать в строй.
Позади них солдаты Тридцать пятого запели, русы подхватили песню на своем языке:
Да, ребята, сплотимся у знамени…
Отряд проехал через восточные ворота.
Его глазам открылась грубая реальность войны. Повсюду валялись обломки. Поля все еще были покрыты тысячами мертвых тел. Посмотрев на север, он увидел, что там, где поток достиг максимальной глубины, обломки образовали стену, достигавшую кое-где десяти футов в высоту, вдребезги разбитый «Бангор» торчал в вертикальном положении, прислонившись к стене.
О’Дональд рассказывал ему об этом. Если бы он мог выдавать медали Конгресса, он бы знал, куда пришпилить одну из первых.
— Единственное, что не менее страшно, чем проигранное сражение, — это сражение выигранное, — тихо сказал Эндрю.
Вдали среди холмов он увидел спешащие прочь крытые фургоны, как будто земля покрылась тысячами горбатых чудищ, которые двигались на край света.
— Ты освободил пленных? — спросил Эндрю, подняв глаза на Ганса.
— Многие хотели убить их. Прошлой ночью была небольшая стычка, но мы выгнали их из города.
Хоть в этом проявились какие-то признаки цивилизации. Насколько он понимал, война была закончена, и не было никакого смысла содержать три тысячи тугар, которых нужно кормить из оставшихся скудных запасов. Некоторые настаивали на том, чтобы держать пленных в качестве рабочей силы, но он убедил их в своей правоте, и, к его радости, полк приветствовал его решение громкими одобрительными криками.
Продвигаясь вперед, группа достигла конца зубчатой стены и, преодолев мост у входных ворот, наконец остановилась. Несколько долгих мгновений они медлили, глядя на удаляющихся врагов, а с городских стен раздавались победные крики тысяч людей.
Со стороны леса, расположенного выше линии тугарских укреплений, показался одинокий воин.
Взяв полевой бинокль, Эндрю навел его на резкость.
— Музта, — сказал он спокойно.
Не сказав больше ни слова, он пришпорил коня и легкой рысью пустился вперед.
Ганс, О’Дональд и Эмил галопом поскакали за ним.
— Может быть, это последняя попытка подстрелить тебя, — предостерегающе сказал Ганс.
— Думаю, нет, — ответил Эндрю.
Доехав до тугарских укреплений, он стал пробираться по одному из проходов для вылазок. Музта трусцой спускался навстречу, рядом бежал сопровождающий его человек.
— Ждите меня здесь, — сказал Эндрю товарищам и, несмотря на их протесты, направился туда, где Музта остановил своего коня. Тугарин оценивающе посмотрел на него, потом кивнул человеку, которого привел с собой.
— Мой господин кар-карт Музта желает говорить с тобой, — сказал человек по-суздальски.
— А кто ты? — спокойно спросил Эндрю.
— Я был взят отсюда один оборот назад. Я один из любимцев Музты, работник по золоту.
Эндрю смотрел на Музту и ждал. Наконец тугарин заговорил.
— Мой господин желает поблагодарить тебя за освобождение пленных, хотя ты, очевидно, не знал, что в их числе — единственный оставшийся в живых сын Музты.
Эндрю вопросительно посмотрел на переводчика.
— Еще два погибли, сражаясь с вами, — добавил переводчик.
— Мы оба потеряли тех, кого любили, — ответил Эндрю бесстрастно.
— Он желает поставить тебя в известность, что тугарская орда уходит на запад и на юг. Но все равно его люди остаются вашими врагами.
— Эта война никому не была нужна, — ответил Эндрю.
— Для моих людей она была так же неотвратима, как ветер или дождь, — ответил Музта. — Наверное, теперь мы начнем умирать от голода, но это уже моя забота, а не твоя.
Эндрю просто кивнул в ответ.
Музта наклонил голову и заговорил совсем тихо:
— Кое-кто из моих воинов заявляет, что все люди должны умереть. Возможно, честь нашей расы действительно требует этого. Может быть, мы все еще могли бы править вами, а может быть, и нет. Возможно, когда-нибудь мы организуем это иначе — так, как хотел мой друг. Нам необходима дань тех, к кому мы приходим. В том числе и дань мясом.
— Я полагаю, больше это невозможно, — ответил Эндрю. — Странники, несомненно, распространят весть по всему миру. Ваше войско погибло, вы не можете править, как раньше.
Музта надолго задумался, потом кивнул в ответ:
— Но, может быть, у нас будет нечто, что мы сможем предложить народам, к которым будем приходить.
— И что же это?
— Окончание оспы, — ответил Музта. — У вас есть лекарь. Если я оставлю здесь на несколько дней наших лекарей, он научит их своему колдовству? Тогда я буду посылать их перед ордой, предлагая их искусство в обмен на пищу.
— Эмил, подойди сюда.
Он быстро объяснил доктору, чего от него хотят, и тот с улыбкой кивнул в знак согласия.
— Дай мне пару недель, и я научу их асептике и обезболиванию. Видит Бог, с таким количеством раненых им это пригодится. Если, конечно, ты не возражаешь против этого, Эндрю.
Эндрю согласно кивнул, слушая объяснения Эмила о том, какую помощь он может предложить, и переводчика, который, в свою очередь, говорил это Музте.
Музта с удивлением рассматривал обоих мужчин, стоящих перед ним.
— Что вы за люди? — прошептал он.
— Просто люди, которые хотят быть свободными и готовы платить за это.
Музта серьезно кивнул:
— Теперь я ухожу. Возможно, мы еще встретимся, когда минует двадцать зим. Может быть, я сохраню свою власть и, помня слова старого друга, умершего здесь, сумею использовать их. Может быть, я приду с оружием, а может быть, и нет. Перед отъездом хочу сделать вам подарок в память об этом друге, который, я знаю, хотел бы, чтобы так было, и еще — в благодарность за сына, которого вы столь бескорыстно мне возвратили, хотя имели полное право убить на месте. Прощай же, человек по имени Кин.
Музта развернул своего скакуна, но задержался на месте. Потом что-то быстро сказал переводчику и припустил галопом, оставив застывшего в молчании человека, ошеломленного неожиданной свободой.
Вождь тугарской орды остановился на вершине холма и кивком подозвал стражу. Два воина, подъехав к нему, спешились и по его приказу стали развязывать веревки, опутывавшие руки двух пленников. Глядя им вслед, Музта привстал в стременах и, запрокинув голову, издал длинный улюлюкающий звук, крик боли и печали. Потом поднял на дыбы коня и исчез за холмом, свита бросилась за ним.
Эндрю смотрел, как она бегом спускается с холма, глаза его застилали слезы.
Он соскочил с коня и бросился к ней, с радостным криком приняв Кэтлин в свои объятия. Не обращая внимания на тысячи наблюдателей, они, обнявшись, плакали, что-то шептали друг другу, смеялись и снова плакали.
— Я думал, что никогда больше тебя не увижу, — говорил Эндрю, смахивая слезы.
— Я думала, что никогда больше тебя не увижу, — говорила Кэтлин, прижимаясь к нему.
— Пусть отец Касмар обвенчает нас прямо сейчас — сказал Эндрю, сердце которого рвалось из груди от счастья.
— Я больше никогда не хочу с тобой расставаться.
Согласно кивая, она опять целовала его. Позади них раздался еще один радостный возглас, и Таня, рванувшись вперед, бросилась в протянутые навстречу руки Готорна.
Эндрю посмотрел на молодого человека, глаза которого теперь казались такими старыми.
Подойдя поближе, Эндрю протянул ему руку:
— Как ты, сынок?
— Думаю, все будет в порядке, сэр, — прошептал тот.
— Ты спас нас всех, — сказал Эндрю.
— Но какой ценой, сэр?
— За все приходится платить, — ответил Эндрю. — Хотел бы я, чтобы мир, все в этом мире было иначе. Но пока нужно платить за то, что мы такие, как есть, и на этот раз платить пришлось тебе. Помни об этом, когда будешь растить своих детей — будем надеяться, в мирное время. Кто-то должен переносить кошмары, чтобы остальные могли спать спокойно.
— Когда они взяли меня в плен, только приказ Музты сохранил мне жизнь, — прошептал Винсент. — Это было так странно, сэр. Прошлой ночью он рассказал мне массу всего о тугарах, об их предках и даже о световом туннеле, который перенес нас сюда с земли. Когда будет время, я бы хотел рассказать вам об этом, сэр.
— Сначала нам нужно как следует отдохнуть и побыть со своими любимыми, — тихо ответил Эндрю. — А потом у нас будет много времени, чтобы поговорить.
Эндрю снова посмотрел на Кэтлин и улыбнулся. Теперь, когда с ним его любовь, ночные кошмары, наверное, уйдут навсегда.
Обе пары в окружении друзей полем пошли обратно.
Первым, кто пожал Эндрю руку, был нетерпеливый Калинка, потом вокруг них с радостными возгласами собрался весь полк.
— Так когда у нас будет конституция? — спросил Калинка, хитро поглядывая на Эндрю.
— Я же сказал, что буду руководить только до конца войны, — ответил Эндрю.
— Отлично. Скажи, Эндрю Кин, а ты думал о том, чтобы выставить сбою кандидатуру на президентских выборах?
Солдаты ответили радостными возгласами.
— Да здравствует Кин! — закричали они. — Республиканцы — за Кина!
Эндрю смотрел на них, качая головой.
— Ну, так или иначе, а президентом должен стать однорукий герой войны, — с пылающим от возбуждения лицом ответил за него Калинка. — Так что прямо сегодня я учреждаю Демократическую партию и выдвигаюсь в президенты Республики Русь.
Откинувшись назад, Эндрю восторженно захохотал, не сразу осознав, что смеется впервые за многие месяцы.
— Я сразу понял, что ты политик, как только впервые остановил на тебе взгляд, — весело сказал Эндрю.
— И это доказывает, что такова моя судьба, — сказал Калинка. — Вот что, я тут думал про этот паровой поезд, с помощью которого мы по межконтинентальной железной дороге сможем разослать демократию и свободу по всему свету.
Изумленный Эндрю посмотрел на Готорна, но тот лишь пожал плечами, пытаясь притвориться невиновным в этой утечке информации.
— Прежде всего, я думаю, мы должны построить новую республику здесь, — сказал Эндрю, показывая в сторону города. — И мы уже начали это делать.
И все вместе они стали подниматься на вершину холма, где русы и те, кто к ним присоединился, радостно приветствовали первый день мира и вновь обретенной свободы.