Страница:
И только два человека осмелились отказать князю в проявлении уважения: военный министр Сухомлинов, занимавшийся прежде вместе с Андронниковым спекуляцией земель в Бухаре и Хиве и после того поссорившийся с ним, и министр внутренних дел Маклаков; этот был достаточно смел, чтобы не ответить на приветственную телеграмму Андронникова с подобающей вежливостью и даже лишил его бесплатного проезда по железной дороге. Оба министра позднее испытали на себе власть Андронникова, безжалостный князь сумел вскоре столкнуть их друг с другом, а несчастного Сухомлинова даже заточил в Петропавловскую крепость.
После этого никто уже больше не пытался выступать против князя Андронникова, и начальник полиции Велецкий с полным правом утверждал, что в российской политике последнего десятилетия перед революцией не было принято ни одного значительного решения, к которому бы не приложил руку Андронников. Князь был властной и сильной личностью, хотя всякий знал, что его желтый портфель набит всего лишь старыми газетами.
Салон Андронникова не был единственным, серьезным конкурентом для него был кружок вокруг придворного шталмейстера Бурдукова. Бурдуков точно так же был прикреплен к министерству внутренних дел, и его титул «придворный шталмейстер» не имел ничего общего с его настоящей деятельностью. Источником политической силы этого человека была дружба с двумя любимыми царскими адъютантами, генералом Саблиным и адмиралом Ниловым. Благодаря содействию этих людей в распоряжении Бурдукова и посетителей его салона были всегда свежие и достоверные сообщения из Царского Села.
Он постоянно обменивался со своими высокими друзьями письмами и телеграммами, на его званых обедах и попойках нередко появлялся «старый морской волк» адмирал Нилов собственной персоной, чтобы освежиться парой бутылочек доброго вина. Сторонники Бурдукова, круг политических и общественных авантюристов, собравшихся около «придворного шталмейстера», утверждали, что влияние их покровителя при дворе сильнее и значительнее, чем Андронникова. Между салонами велась ожесточенная борьба с помощью интриг, клеветы и доносов.
И какие бы ни существовали мнения об этих конкурировавших кружках, никто не сомневался, что угощение в салоне Бурдукова было лучше, чем у Андронникова. Это объясняется тем, что расходами салона Андронникова заведовало ограниченное в средствах Министерство внутренних дел, фонды которого хотя и подпитывались дотациями, но все же не были безграничными, тогда как за салоном Бурдукова стоял поистине щедрый и дальновидный финансист — Игнатий Порфирьевич Манус.
Господин Манус не был мелочным, и тем самым существенно отличался от бездушных бюрократов в Министерстве внутренних дел. Манус прекрасно знал, что деньги, помещенные в салон Бурдукова, были удачно вложены и их сумма могла увеличиться в десять и даже в сто раз. С помощью Бурдукова ему удалось далеко обойти своего злейшего и сильнейшего конкурента, банкира Дмитрия Рубинштейна, это была победа, увенчавшая его блестящую финансовую карьеру.
Манус, еврей, вышедший из бедных слоев, умел искусно пользоваться политической ситуацией в России для собственных деловых целей. После того как ему удались некоторые крупные денежные операции, он провел свою первую, по-настоящему большую сделку, объединившись с князем Мещерским, страстным поборником православного панславизма, предоставив в его распоряжение свой капитал. С помощью еврейских денег банкира Мещерскому, крупному реакционеру и бывшему другу Достоевского, удалось развернуть в «Гражданине» активную антисемитскую пропаганду, и сам Манус опубликовал в этом журнале под псевдонимом «Зеленый» несколько ультранационалистических статей. Таким образом Манус добился наилучших отношений с влиятельными реакционерами и дворянскими кругами и вскоре прослыл самым богатым и уважаемым финансистом в Петербурге.
Как и все ловкие банкиры, Манус предпочитал оставаться в тени; для него важны были только крупные дела, а не удовлетворение мелкого тщеславия. Он одобрял выдвижение своего сторонника Бурдукова, и тот с помощью денег банкира создал салон, проводил званые обеды и вел дружбу с адъютантами Сабли-ным и Ниловым. Хотя Бурдуков принимал посетителей, просителей, чиновников, министров и офицеров, на заднем плане стоял Игнатий Порфирьевич Манус, «желтый человек», как его обычно называли в Петербурге. Манус оплачивал вино, которым Бурдуков спаивал адъютантов. Манус оплачивал элегантную квартиру Бурдукова, большие и малые займы, предоставление которых помогало поддерживать дружбу с Саблиным. Кроме того, все, что обычно случалось в доме придворного шталмейстера, происходило в интересах «желтого человека» и служило его целям. Таким образом, этому умелому денежному магнату удавалось оказывать поистине значительное влияние вплоть до высших сфер общества, оставаясь постоянно в тени.
Однако сменяющие одна другую денежные операции банкира иногда ставили исполнителей в некоторое затруднение; так, однажды флигель-адъютант Саблин в полном отчаянии написал своему заказчику:
Во время мировой войны неоднократно возникали утверждения, будто Манус состоит на службе у немецкой разведки, подозрения, которые особенно поддерживал министр Хвостов. И хотя против банкира было представлено достаточно уличающих материалов, он совершенно невозмутимо работал дальше и почти не реагировал на все выдвинутые против него обвинения; салон Бурдукова с его связями с Саблиным и Ниловым был для него такой сильной гарантией, что Манус вплоть до начала революции не имел серьезных неприятностей. Благодаря тому политическому кружку, который он финансировал и который ему служил, «желтый человек» далеко превосходил своих врагов и был абсолютно недосягаем.
Среди всех этих авантюристов, полуделовых-полуполитических кружков, создававшихся в результате недостаточной в Петербурге здоровой дворцовой жизни, достойным особого внимания был салон баронессы Розен. В то время как князь Андронников с гордостью афишировал повсюду свои отношения с царским камердинером, Бурдуков не скрывал свою дружбу с Саблиным и Ниловым, в салоне баронессы Розен никогда не называлось имя лица, имевшего связь с Царским Селом. Никто не знал, откуда баронесса получала секретные сведения, но не вызывало сомнения, что такая информация существовала и почти всегда соответствовала действительности. Тайные гости хозяйки уже давно свыклись с мыслью, что здесь они имели дело с тщательно скрываемыми вещами, и были довольны, когда «секретный источник» доставлял им сведения и передавал их запросы в Царское Село. Баронесса Розен сама по себе тоже не имела средств, что, впрочем, не мешало ей одеваться элегантно, с большим вкусом и устраивать роскошные торжества; ее пиршества по пышности превосходили даже пиры «желтого человека» в салоне Бурдукова. В непонятных отношениях с хозяйкой была прекрасная княгиня Долгорукая, по происхождению испанка, брак с русским аристократом обеспечил ей высокое независимое положение.
Любопытный министр Хвостов неоднократно пытался выведать тайну баронессы Розен и ее жизни, часто появлялся у нее, преследуя эту цель. На секретных завтраках он видел полицейских сыщиков, ловкачей, а среди них также и пресловутого охранника Рашевского.
На обедах он встречал у баронессы Розен великих князей и княгинь и некоторых своих коллег, а вечером в том же салоне его окружали актеры, кокотки и корреспонденты газет. Какой-то таинственный «инженер», лично никогда не показывавшийся, оплачивал как завтраки шпионов, так и обеды великих князей, и ночные пирушки актеров, кокоток и журналистов. Узнать, кто был этот неизвестный «инженер», по какой причине он платил за все и откуда он брал требуемые средства, не удалось даже проницательному уму министра Хвостова.
В то время, когда в салонах князя Андронникова, придворного шталмейстера Бурдукова и баронессы Розен спекуляции, шпионаж и бессовестное мошенничество — были пущены в ход, чтобы добиться влияния на безвольного царя, существовал еще один кружок, преследовавший другие, более широкие и опасные цели: это был салон Игнатьева, где собирались все ярые сторонники национальной и религиозной нетерпимости и политической реакции, страстно желавшие управлять императором.
Граф Александр Павлович Игнатьев, бывший посол в Высокой Порте, а позднее министр, возможно, был первым, кто еще во времена Александра Третьего почувствовал отмирание российской придворной жизни и предвидел расцвет салонов. Как только старый император Александр переехал в Гатчину, граф Игнатьев с помощью деловитой супруги начал устраивать трижды в неделю «политические приемы». Скоро они превратились в тот пресловутый «черный салон Игнатьева», который на протяжении долгого времени слыл влиятельным политическим центром столицы.
Игнатьев, под чьим руководством проводились массовые реакционные гонения, использовал свой салон в качестве общественного инструмента для своей подстрекательской деятельности, порождающей тысячи интриг, нацеленных на то, чтобы повлиять на скрытый от окружающего мира царский двор. Здесь теперь собиралось фанатичное духовенство и политики из рядов реакционного «Славянского благотворительного общества», дипломаты, военные и министры, которые так же, как и хозяин дома, были сторонниками идеи захвата власти Константином и даже разработали с этой целью военный план. К числу друзей графа Игнатьева принадлежали банкиры и поставщики, сумевшие своевременно завести ценные знакомства и тем самым обеспечить себе поставки в будущей войне. И, наконец, в салоне графа вращались различные чиновники из министерств и полицейских бюро, мрачные личности, насквозь пропитанные «святыми национальными убеждениями», поборники строго абсолютистского и репрессивного режима.
Чиновники, совершавшие важные сделки по заданию салонов Андронникова, Бурдукова и Розен, использовались в гостиной Игнатьева для более значительной политической деятельности: на их долю выпала историческая роль — доведение нетерпимости и реакции из «черного салона» до обычно недосягаемых императорских ушей.
В этот ранний период, когда «черный граф» еще был крепок и деятелен, эффективность его салона была очень высока и в некотором отношении оказывала роковое влияние. Но позднее, когда граф все больше и больше отдалялся от общественной жизни, политические игры в салоне Игнатьева превратились в несерьезную, повторявшуюся трижды в неделю болтовню.
И хотя «черный салон», руководимый впоследствии вдовствующей графиней, по-прежнему придерживался реакционных идеалов и ярой религиозной нетерпимости, тем не менее все это потеряло после смерти графа серьезную значимость. Правда, так же, как и раньше, приходили прежние гости, велись те же разговоры, но салон все больше и больше принимал характер кружка, где за чашкой кофе лицемерные старые дамы беседовали с генералами пенсионного возраста о своих сердечных заботах.
Чем старее становились хозяйка и ее гости, тем более заметной становилась эта безудержная болтливость. Со временем одни и те же политические темы уже не удовлетворяли собеседников, и, таким образом, они незаметно перешли к «мистицизму» и «оккультизму», что часто идут рука об руку с реакционными убеждениями.
Теперь уже старые дамы, генералы и духовенство, собиравшиеся трижды в неделю в салоне графини Игнатьевой, буквально несколько минут уделяли политике, чтобы затем сразу же, по молчаливому согласию, перейти к «сверхъестественным силам». Окруженные благодарными слушателями, они до поздней ночи могли рассказывать друг другу о «мистических событиях» и об «открытиях», часто гости «черного салона» никак не могли распрощаться и, даже стоя в дверях, продолжали болтать о «тайнах сверхъестественного».
Скоро всякий, интересовавшийся оккультизмом, стремился стать членом кружка графини Игнатьевой, потому что произошло то, что чаще всего случается в такого типа объединениях рьяных салонных оккультистов: там, где люди собираются вместе ради бесконечной болтовни о сверхъестественном, оно не заставляет долго себя ждать и в один прекрасный день подает более или менее ясные знаки. Также и в салоне графини Игнатьевой магический мир духов проявился во всех возможных «приметах» и «астральных феноменах».
Через некоторое время легковерные, но еще не достаточно компетентные члены кружка нашли «учителей», «вестников», «ясновидцев», «мистиков» и «монахов-францисканцев», обладавших способностью расшифровать и объяснить все сверхъестественные знаки, появлявшиеся до сих пор и продолжающие появляться. Эти «просветленные люди» все без различия принимались гостями дома с большими почестями, как если бы это были святые, и из салона старой графини многие из них находили дорогу в гостиные «черногорок». Таким образом тот или другой попадал в Царское Село, и там он уже появлялся с утвердившейся репутацией чудотворца и «посланника божьего».
Из-за болезни маленького наследника царь и царица все больше поддавались влиянию таких «святых» и «ясновидцев» и не замечали того, что все глубже попадали под влияние идей, желаний и интересов, взлелеянных в салоне графини Игнатьевой.
Так случилось, что болезненная антипатия императора к совещаниям и общению с авторитетными людьми, его доверие к любому искреннему человеку и полная отрешенность от всей страны привели наконец к тому, что мелкие интересы какого-то реакционного кружка, состоявшего из старых дам и генералов, могли определить царские решения.
«Император верит в судьбу, — заявил однажды один из его министров. — Когда ему ничего не удается, он вместо того, чтобы попытаться что-то изменить, полагает, что именно так захотел Бог, и без всякого сопротивления отдается воле Всевышнего».
Царь уже не видел другого пути к спасению, как вера в провидение, покорное приятие любых невзгод и непрестанная мольба о защите господней. Когда на маленьком тельце Алексея из-за слишком сильного толчка или стремительного движения возникали кровоподтеки, когда затем его личико, смертельно бледное и искаженное от боли, было повернуто к стене и родители в беспомощном отчаянии стояли у его постели, они искали утешения в молитве.
Также и перед принятием любого политического решения они молились, и когда государству грозили трудности и опасности, они были уверены, что их можно преодолеть только с помощью молитвы. Когда в 1905 году император после долгих колебаний подписал указ о Государственной думе, он вместе с царицей встал на колени и молил Бога, чтобы это серьезное решение принесло благо России.
В Царскосельском дворце была домашняя часовня, помещение, полузатемненное тяжелыми шелковыми занавесями, на одной из стен которого был размещен иконостас. В этой комнате, украшенной дорогими коврами и драпировкой, были прекрасные резные кресла для императорской четы и несколько более простых стульев для царских детей и придворных дам.
Эта великолепно обставленная часовня не полностью соответствовала желаниям склонной к одиночеству императрицы, и поэтому она велела приготовить для ее молитв другое помещение. Недалеко от Александровского дворца в Царском Селе находился Федоровский собор, церковь конногвардейского полка; в склепе этого божьего дома императрица повелела заложить подземную часовню и отправлялась туда всякий раз, когда хотела помолиться в одиночестве; там она стояла на коленях на каменных плитах перед святыми образами, освещенными колеблющимся светом нескольких лампад.
Но когда беды стали стучаться одна за другой, надвигались новые опасности, царь с царицей поняли недостаточность строгого соблюдения веры. Полные забот и страха, они больше не получали удовлетворения от проповедей и молебнов придворных священников, от хорового пения и бесконечных молитв, на которые Небо не давало ответа.
Как и все слабые, отчаявшиеся люди, они почувствовали потребность в непосредственном контакте с Богом, потребность обратиться непосредственно к нему. Это желание чуда расходилось с канонами православной Церкви и ее строгой догматикой.
Так случилось, что прежде всего императрица склонилась к мистике. Эта гессенская принцесса, воспитывавшаяся с детства в строгом протестантском духе и девочкой находившаяся под влиянием идей Давида Фридриха Штрауса, после того как стала русской царицей и приняла византийскую веру, вдруг превратилась в фанатичную сторонницу, ярую поборницу православия.
Позднее у нее появилось сильное влечение к мистицизму, которому она в конце концов полностью отдалась. Особенно глубокое впечатление на нее произвела книга, написанная в XIV веке, в которой речь шла о посредничестве между Богом и человеком, а также о «друзьях Божьих» — необычайно щедро одаренных смертных. Императрица твердо верила в то, что есть такие люди, которые благодаря страстным молитвам могут приблизиться к святости и, не обладая церковным саном, могут быть лучшими посредниками между небом и землей, нежели обычное духовное лицо.
Царь совершенно не собирался препятствовать увлечениям супруги. Еще будучи молодым человеком, он сам имел склонность к религиозному мистицизму, так же как и его предок Александр Первый. Эти склонности очень поощрялись и в доме его родителей, потому что Александр Третий был убежден в наличии чудодейственной силы у благословленных Богом людей. При дворе отца молодой наследник Николай познакомился с удивительным человеком — Иоанном Кронштадтским, единственным в своем роде, которого не только простой люд, но даже сам император считал святым. Хотя Иоанн Кронштадтский был служителем православной Церкви, тем не менее в глазах всей России он стоял выше всего духовенства, потому что ему приписывалась способность творить чудеса, предсказывать будущее, излечивать больных и страждущих. Когда он проповедовал, народ толпами устремлялся в церковь и благоговейно падал ниц перед ним. В трудных ситуациях, перед принятием важных решений или когда кто-нибудь из членов семьи заболевал, царь Александр призывал святого во дворец и просил у него совета и помощи. Николай Второй вспоминал в течение всей своей жизни об одной весенней обедне — в церкви в Ореанде, где Иоанн Кронштадтский читал проповеди для тяжело больного старого императора и его семьи и молился вместе с ними. Краткими, отрывочными предложениями, звучавшими, словно приказ, Иоанн Кронштадтский просил у Бога милости и благословения для царского дома. Эта глубоко взволновавшая Николая картина навсегда осталась в памяти, уже тогда он был убежден, что это истинно святой человек, посланник божий. После этого богослужения молодой царевич всем сердцем стал разделять убеждения тысяч пилигримов, которые в набожной вере в чудо постоянно стекались к проповеднику Иоанну Кронштадтскому.
В тот мрачный день, когда умирал император Александр, Николай был свидетелем сцены, навсегда оставшейся в его сознании: входя в комнату отца, он увидел, как тот, задыхаясь, жадно хватал воздух, а Иоанн Кронштадтский, склонившись над ним, держал его голову в ладонях и шептал умирающему монарху последние земные слова утешения.
Победоносцев, ближайший советник Александра Третьего, главный прокурор, влиятельный государственный деятель, воспитатель наследника Николая, друг и почитатель Достоевского, верил в сверхъестественные силы и явления, способные оказывать влияние на земное существование. Он не только был уверен в святости Иоанна Кронштадтского, его вера в чудеса шла дальше; однажды, при содействии высоких духовных лиц, он по всем правилам совершил в своем доме изгнание дьявола. Подобно Победоносцеву, большинство министров императора Александра верили в сверхъестественные силы, чудеса и предсказания, так что юный наследник со всех сторон был окружен мистическими настроениями. Позднее уже болезненный мистицизм новой правящей четы усилился благодаря общению с великими князьями Николаем и Петром Николаевичами и их супругами. Конечно, интересы этих великокняжеских пар в большинстве случаев вращались вокруг грубых и примитивных «оккультных сеансов» с верчением столов, вызыванием духов и подобной спиритической ерунды, но царская чета, желая уйти от мучительных забот этой жизни, хваталась за все, что казалось им мостиком в потусторонний мир. Не утруждая себя размышлениями, спасаясь от мрачной реальности, они обратились к самым примитивным формам оккультизма.
В гостиных «Николаевичей» и их жен постоянно проходили различные спиритические рауты, собирались всяческие ясновидцы, предсказатели, проповедники, монахи-францисканцы, знахари и чудотворцы. Молодой государь, так же как и его супруга, все больше подпадал под влияние этого общества, и когда позднее они оба отошли от двора и других родственников, «Николаевичи» дольше всех оставались их доверенными лицами.
Еще будучи невестой наследника, Алике прибыла в Ореанду и рядом с будущим супругом благоговейно присутствовала на богослужении, совершаемом отцом Иоанном, и для нее проповедь этого странного священника стала незабываемым событием. Она старалась общаться только с «Николаевичами» и «черногорками»; охваченная постоянным страхом перед новыми разочарованиями, опасностями и заботами, она находила успокоение в грубых суевериях, коими увлекались в гостиных Милицы и Анастасии.
Главой этого маленького оккультно-спиритического общества в императорском дворце был великий князь Николай Николаевич. При нем непрестанно появлялись и исчезали «маги», «предсказатели», «заклинатели духов» и другие подозрительные личности — то представители западноевропейского оккультизма, то русской народной магии.
Позднее царица все же полностью отвернулась от спиритизма, коим занимались в доме ее родных, называла его безбожным, ибо уже считала, что это вредит истинной вере, но тем не менее до конца верила в существование благословленных Богом ясновидцев и «посредников» между Небом и землей. По ее представлениям, эта вера не противоречила учению православия; она и дальше часами пропадала в подземной часовне Федоровского собора, причащалась и следовала всем церковным предписаниям, но при этом постоянно была в поисках «чудо-людей», которые могли выполнить ее страстное желание о непосредственной связи с Богом.
В начале века императрица встретила первого из обширного числа этих «чудо-людей из Царского Села». С появлением французского мага Филиппа началась цепь тех странных сеансов, которые благодаря смешению высочайшей политики с магией и волшебством могут быть причислены к самым удивительным феноменам недавнего прошлого. Дипломатия связывалась с заклинанием духов, величайшие государственные деяния соединялись с магическими формулами, а конституционные реформы с «чудесными колокольчиками», звучавшими в тот момент, когда перед императором появлялся «злой человек». На этих собраниях политику русской империи одновременно решали министры и чародеи.
Одно время царица особенно страдала от едва скрываемого пренебрежения своей свекрови и всего двора, со всех сторон постоянно слышала неприкрытые упреки, что не способна подарить царю наследника и тем самым выполнить обязанности матери всего государства; ею постепенно овладело просто болезненное состояние страха и нервозности, поэтому она была готова слепо доверять каждому человеку, который с помощью «чуда» обещал исполнить ее самое горячее желание.
К этому времени, в 1901 году, во время посещения Франции, она познакомилась с чудо-врачом Филиппом из Лиона; он появлялся у находившейся там великой княгини Милицы, и та представила его царской семье. Впечатление, которое произвел этот «истинно святой человек» с самого начала было очень благоприятным, вскоре царь и царица начали оказывать ему полное доверие.
Чудотворец Филипп был прежде учеником мясника, и его настоящее имя звучало Ницье-Вашо. Как ни странно может это показаться, он был человеком мечтательным, глотал книги о привидениях, магии и мистике, пока страсть к сверхъестественному не привела к тому, что хозяин уволил его по причине полной непригодности, так как для «ясновидца» мясник не нашел никакого применения. Таким образом, Ницье-Вашо начал карьеру в качестве чудо-человека, приведшую его наконец в царский дворец. После увольнения он обосновался в своей родной деревне недалеко от Лиона, начал заниматься «врачеванием» всех болезней. Как обычно бывает в таких случаях, он добился некоторых успехов скорее потому, что владел некоторыми способами гипноза. Но когда некоторые случаи излечения ему не удались, власти обратили на него внимание и начали его преследовать. Тем не менее, он сумел использовать политическое положение, обеспечив себя поддержкой националистов. Вскоре его приверженцем стал также граф Муравьев-Амурский, российский военный атташе в Париже, он представил Филиппа великой княгине Милице Николаевне.
После этого никто уже больше не пытался выступать против князя Андронникова, и начальник полиции Велецкий с полным правом утверждал, что в российской политике последнего десятилетия перед революцией не было принято ни одного значительного решения, к которому бы не приложил руку Андронников. Князь был властной и сильной личностью, хотя всякий знал, что его желтый портфель набит всего лишь старыми газетами.
Салон Андронникова не был единственным, серьезным конкурентом для него был кружок вокруг придворного шталмейстера Бурдукова. Бурдуков точно так же был прикреплен к министерству внутренних дел, и его титул «придворный шталмейстер» не имел ничего общего с его настоящей деятельностью. Источником политической силы этого человека была дружба с двумя любимыми царскими адъютантами, генералом Саблиным и адмиралом Ниловым. Благодаря содействию этих людей в распоряжении Бурдукова и посетителей его салона были всегда свежие и достоверные сообщения из Царского Села.
Он постоянно обменивался со своими высокими друзьями письмами и телеграммами, на его званых обедах и попойках нередко появлялся «старый морской волк» адмирал Нилов собственной персоной, чтобы освежиться парой бутылочек доброго вина. Сторонники Бурдукова, круг политических и общественных авантюристов, собравшихся около «придворного шталмейстера», утверждали, что влияние их покровителя при дворе сильнее и значительнее, чем Андронникова. Между салонами велась ожесточенная борьба с помощью интриг, клеветы и доносов.
И какие бы ни существовали мнения об этих конкурировавших кружках, никто не сомневался, что угощение в салоне Бурдукова было лучше, чем у Андронникова. Это объясняется тем, что расходами салона Андронникова заведовало ограниченное в средствах Министерство внутренних дел, фонды которого хотя и подпитывались дотациями, но все же не были безграничными, тогда как за салоном Бурдукова стоял поистине щедрый и дальновидный финансист — Игнатий Порфирьевич Манус.
Господин Манус не был мелочным, и тем самым существенно отличался от бездушных бюрократов в Министерстве внутренних дел. Манус прекрасно знал, что деньги, помещенные в салон Бурдукова, были удачно вложены и их сумма могла увеличиться в десять и даже в сто раз. С помощью Бурдукова ему удалось далеко обойти своего злейшего и сильнейшего конкурента, банкира Дмитрия Рубинштейна, это была победа, увенчавшая его блестящую финансовую карьеру.
Манус, еврей, вышедший из бедных слоев, умел искусно пользоваться политической ситуацией в России для собственных деловых целей. После того как ему удались некоторые крупные денежные операции, он провел свою первую, по-настоящему большую сделку, объединившись с князем Мещерским, страстным поборником православного панславизма, предоставив в его распоряжение свой капитал. С помощью еврейских денег банкира Мещерскому, крупному реакционеру и бывшему другу Достоевского, удалось развернуть в «Гражданине» активную антисемитскую пропаганду, и сам Манус опубликовал в этом журнале под псевдонимом «Зеленый» несколько ультранационалистических статей. Таким образом Манус добился наилучших отношений с влиятельными реакционерами и дворянскими кругами и вскоре прослыл самым богатым и уважаемым финансистом в Петербурге.
Как и все ловкие банкиры, Манус предпочитал оставаться в тени; для него важны были только крупные дела, а не удовлетворение мелкого тщеславия. Он одобрял выдвижение своего сторонника Бурдукова, и тот с помощью денег банкира создал салон, проводил званые обеды и вел дружбу с адъютантами Сабли-ным и Ниловым. Хотя Бурдуков принимал посетителей, просителей, чиновников, министров и офицеров, на заднем плане стоял Игнатий Порфирьевич Манус, «желтый человек», как его обычно называли в Петербурге. Манус оплачивал вино, которым Бурдуков спаивал адъютантов. Манус оплачивал элегантную квартиру Бурдукова, большие и малые займы, предоставление которых помогало поддерживать дружбу с Саблиным. Кроме того, все, что обычно случалось в доме придворного шталмейстера, происходило в интересах «желтого человека» и служило его целям. Таким образом, этому умелому денежному магнату удавалось оказывать поистине значительное влияние вплоть до высших сфер общества, оставаясь постоянно в тени.
Однако сменяющие одна другую денежные операции банкира иногда ставили исполнителей в некоторое затруднение; так, однажды флигель-адъютант Саблин в полном отчаянии написал своему заказчику:
«В последний раз они мне приказали, чтобы я не ругал министра финансов Барка, а третьего дня они даже дали мне строжайшее указание Барка похвалить; сегодня мне вдруг сказали, что я снова должен поносить его. Я хочу настоятельно обратить Ваше внимание на то, что мне некоторым образом трудно, после того как вчера я превозносил этого министра, сегодня снова отрицательно о нем высказываться».Поручения банкира Мануса редко носили чисто политический характер, они, скорее, касались деловых отношений. То, чего финансист хотел достичь с помощью салона Бурдукова, касалось новых концессий, ассигнования средств на строительство фабрик, поставок продуктов для армии.
Во время мировой войны неоднократно возникали утверждения, будто Манус состоит на службе у немецкой разведки, подозрения, которые особенно поддерживал министр Хвостов. И хотя против банкира было представлено достаточно уличающих материалов, он совершенно невозмутимо работал дальше и почти не реагировал на все выдвинутые против него обвинения; салон Бурдукова с его связями с Саблиным и Ниловым был для него такой сильной гарантией, что Манус вплоть до начала революции не имел серьезных неприятностей. Благодаря тому политическому кружку, который он финансировал и который ему служил, «желтый человек» далеко превосходил своих врагов и был абсолютно недосягаем.
Среди всех этих авантюристов, полуделовых-полуполитических кружков, создававшихся в результате недостаточной в Петербурге здоровой дворцовой жизни, достойным особого внимания был салон баронессы Розен. В то время как князь Андронников с гордостью афишировал повсюду свои отношения с царским камердинером, Бурдуков не скрывал свою дружбу с Саблиным и Ниловым, в салоне баронессы Розен никогда не называлось имя лица, имевшего связь с Царским Селом. Никто не знал, откуда баронесса получала секретные сведения, но не вызывало сомнения, что такая информация существовала и почти всегда соответствовала действительности. Тайные гости хозяйки уже давно свыклись с мыслью, что здесь они имели дело с тщательно скрываемыми вещами, и были довольны, когда «секретный источник» доставлял им сведения и передавал их запросы в Царское Село. Баронесса Розен сама по себе тоже не имела средств, что, впрочем, не мешало ей одеваться элегантно, с большим вкусом и устраивать роскошные торжества; ее пиршества по пышности превосходили даже пиры «желтого человека» в салоне Бурдукова. В непонятных отношениях с хозяйкой была прекрасная княгиня Долгорукая, по происхождению испанка, брак с русским аристократом обеспечил ей высокое независимое положение.
Любопытный министр Хвостов неоднократно пытался выведать тайну баронессы Розен и ее жизни, часто появлялся у нее, преследуя эту цель. На секретных завтраках он видел полицейских сыщиков, ловкачей, а среди них также и пресловутого охранника Рашевского.
На обедах он встречал у баронессы Розен великих князей и княгинь и некоторых своих коллег, а вечером в том же салоне его окружали актеры, кокотки и корреспонденты газет. Какой-то таинственный «инженер», лично никогда не показывавшийся, оплачивал как завтраки шпионов, так и обеды великих князей, и ночные пирушки актеров, кокоток и журналистов. Узнать, кто был этот неизвестный «инженер», по какой причине он платил за все и откуда он брал требуемые средства, не удалось даже проницательному уму министра Хвостова.
В то время, когда в салонах князя Андронникова, придворного шталмейстера Бурдукова и баронессы Розен спекуляции, шпионаж и бессовестное мошенничество — были пущены в ход, чтобы добиться влияния на безвольного царя, существовал еще один кружок, преследовавший другие, более широкие и опасные цели: это был салон Игнатьева, где собирались все ярые сторонники национальной и религиозной нетерпимости и политической реакции, страстно желавшие управлять императором.
Граф Александр Павлович Игнатьев, бывший посол в Высокой Порте, а позднее министр, возможно, был первым, кто еще во времена Александра Третьего почувствовал отмирание российской придворной жизни и предвидел расцвет салонов. Как только старый император Александр переехал в Гатчину, граф Игнатьев с помощью деловитой супруги начал устраивать трижды в неделю «политические приемы». Скоро они превратились в тот пресловутый «черный салон Игнатьева», который на протяжении долгого времени слыл влиятельным политическим центром столицы.
Игнатьев, под чьим руководством проводились массовые реакционные гонения, использовал свой салон в качестве общественного инструмента для своей подстрекательской деятельности, порождающей тысячи интриг, нацеленных на то, чтобы повлиять на скрытый от окружающего мира царский двор. Здесь теперь собиралось фанатичное духовенство и политики из рядов реакционного «Славянского благотворительного общества», дипломаты, военные и министры, которые так же, как и хозяин дома, были сторонниками идеи захвата власти Константином и даже разработали с этой целью военный план. К числу друзей графа Игнатьева принадлежали банкиры и поставщики, сумевшие своевременно завести ценные знакомства и тем самым обеспечить себе поставки в будущей войне. И, наконец, в салоне графа вращались различные чиновники из министерств и полицейских бюро, мрачные личности, насквозь пропитанные «святыми национальными убеждениями», поборники строго абсолютистского и репрессивного режима.
Чиновники, совершавшие важные сделки по заданию салонов Андронникова, Бурдукова и Розен, использовались в гостиной Игнатьева для более значительной политической деятельности: на их долю выпала историческая роль — доведение нетерпимости и реакции из «черного салона» до обычно недосягаемых императорских ушей.
В этот ранний период, когда «черный граф» еще был крепок и деятелен, эффективность его салона была очень высока и в некотором отношении оказывала роковое влияние. Но позднее, когда граф все больше и больше отдалялся от общественной жизни, политические игры в салоне Игнатьева превратились в несерьезную, повторявшуюся трижды в неделю болтовню.
И хотя «черный салон», руководимый впоследствии вдовствующей графиней, по-прежнему придерживался реакционных идеалов и ярой религиозной нетерпимости, тем не менее все это потеряло после смерти графа серьезную значимость. Правда, так же, как и раньше, приходили прежние гости, велись те же разговоры, но салон все больше и больше принимал характер кружка, где за чашкой кофе лицемерные старые дамы беседовали с генералами пенсионного возраста о своих сердечных заботах.
Чем старее становились хозяйка и ее гости, тем более заметной становилась эта безудержная болтливость. Со временем одни и те же политические темы уже не удовлетворяли собеседников, и, таким образом, они незаметно перешли к «мистицизму» и «оккультизму», что часто идут рука об руку с реакционными убеждениями.
Теперь уже старые дамы, генералы и духовенство, собиравшиеся трижды в неделю в салоне графини Игнатьевой, буквально несколько минут уделяли политике, чтобы затем сразу же, по молчаливому согласию, перейти к «сверхъестественным силам». Окруженные благодарными слушателями, они до поздней ночи могли рассказывать друг другу о «мистических событиях» и об «открытиях», часто гости «черного салона» никак не могли распрощаться и, даже стоя в дверях, продолжали болтать о «тайнах сверхъестественного».
Скоро всякий, интересовавшийся оккультизмом, стремился стать членом кружка графини Игнатьевой, потому что произошло то, что чаще всего случается в такого типа объединениях рьяных салонных оккультистов: там, где люди собираются вместе ради бесконечной болтовни о сверхъестественном, оно не заставляет долго себя ждать и в один прекрасный день подает более или менее ясные знаки. Также и в салоне графини Игнатьевой магический мир духов проявился во всех возможных «приметах» и «астральных феноменах».
Через некоторое время легковерные, но еще не достаточно компетентные члены кружка нашли «учителей», «вестников», «ясновидцев», «мистиков» и «монахов-францисканцев», обладавших способностью расшифровать и объяснить все сверхъестественные знаки, появлявшиеся до сих пор и продолжающие появляться. Эти «просветленные люди» все без различия принимались гостями дома с большими почестями, как если бы это были святые, и из салона старой графини многие из них находили дорогу в гостиные «черногорок». Таким образом тот или другой попадал в Царское Село, и там он уже появлялся с утвердившейся репутацией чудотворца и «посланника божьего».
Из-за болезни маленького наследника царь и царица все больше поддавались влиянию таких «святых» и «ясновидцев» и не замечали того, что все глубже попадали под влияние идей, желаний и интересов, взлелеянных в салоне графини Игнатьевой.
Так случилось, что болезненная антипатия императора к совещаниям и общению с авторитетными людьми, его доверие к любому искреннему человеку и полная отрешенность от всей страны привели наконец к тому, что мелкие интересы какого-то реакционного кружка, состоявшего из старых дам и генералов, могли определить царские решения.
* * * *
Уже в ранней юности Николай Второй принимал все удары судьбы со спокойствием обреченного, при этом его смиренная религиозность придавала ему внутреннюю стойкость. И позднее он старался как правитель неустойчивого русского государства, так и отец, казалось, приговоренного к мучительной смерти сына найти убежище в смиренной покорности воле божьей. Повсюду тихо и неумолимо подкарауливала беда, это был самый настоящий рок, и всякое сопротивление уже с самого начала казалось обреченным на неудачу.«Император верит в судьбу, — заявил однажды один из его министров. — Когда ему ничего не удается, он вместо того, чтобы попытаться что-то изменить, полагает, что именно так захотел Бог, и без всякого сопротивления отдается воле Всевышнего».
Царь уже не видел другого пути к спасению, как вера в провидение, покорное приятие любых невзгод и непрестанная мольба о защите господней. Когда на маленьком тельце Алексея из-за слишком сильного толчка или стремительного движения возникали кровоподтеки, когда затем его личико, смертельно бледное и искаженное от боли, было повернуто к стене и родители в беспомощном отчаянии стояли у его постели, они искали утешения в молитве.
Также и перед принятием любого политического решения они молились, и когда государству грозили трудности и опасности, они были уверены, что их можно преодолеть только с помощью молитвы. Когда в 1905 году император после долгих колебаний подписал указ о Государственной думе, он вместе с царицей встал на колени и молил Бога, чтобы это серьезное решение принесло благо России.
В Царскосельском дворце была домашняя часовня, помещение, полузатемненное тяжелыми шелковыми занавесями, на одной из стен которого был размещен иконостас. В этой комнате, украшенной дорогими коврами и драпировкой, были прекрасные резные кресла для императорской четы и несколько более простых стульев для царских детей и придворных дам.
Эта великолепно обставленная часовня не полностью соответствовала желаниям склонной к одиночеству императрицы, и поэтому она велела приготовить для ее молитв другое помещение. Недалеко от Александровского дворца в Царском Селе находился Федоровский собор, церковь конногвардейского полка; в склепе этого божьего дома императрица повелела заложить подземную часовню и отправлялась туда всякий раз, когда хотела помолиться в одиночестве; там она стояла на коленях на каменных плитах перед святыми образами, освещенными колеблющимся светом нескольких лампад.
Но когда беды стали стучаться одна за другой, надвигались новые опасности, царь с царицей поняли недостаточность строгого соблюдения веры. Полные забот и страха, они больше не получали удовлетворения от проповедей и молебнов придворных священников, от хорового пения и бесконечных молитв, на которые Небо не давало ответа.
Как и все слабые, отчаявшиеся люди, они почувствовали потребность в непосредственном контакте с Богом, потребность обратиться непосредственно к нему. Это желание чуда расходилось с канонами православной Церкви и ее строгой догматикой.
Так случилось, что прежде всего императрица склонилась к мистике. Эта гессенская принцесса, воспитывавшаяся с детства в строгом протестантском духе и девочкой находившаяся под влиянием идей Давида Фридриха Штрауса, после того как стала русской царицей и приняла византийскую веру, вдруг превратилась в фанатичную сторонницу, ярую поборницу православия.
Позднее у нее появилось сильное влечение к мистицизму, которому она в конце концов полностью отдалась. Особенно глубокое впечатление на нее произвела книга, написанная в XIV веке, в которой речь шла о посредничестве между Богом и человеком, а также о «друзьях Божьих» — необычайно щедро одаренных смертных. Императрица твердо верила в то, что есть такие люди, которые благодаря страстным молитвам могут приблизиться к святости и, не обладая церковным саном, могут быть лучшими посредниками между небом и землей, нежели обычное духовное лицо.
Царь совершенно не собирался препятствовать увлечениям супруги. Еще будучи молодым человеком, он сам имел склонность к религиозному мистицизму, так же как и его предок Александр Первый. Эти склонности очень поощрялись и в доме его родителей, потому что Александр Третий был убежден в наличии чудодейственной силы у благословленных Богом людей. При дворе отца молодой наследник Николай познакомился с удивительным человеком — Иоанном Кронштадтским, единственным в своем роде, которого не только простой люд, но даже сам император считал святым. Хотя Иоанн Кронштадтский был служителем православной Церкви, тем не менее в глазах всей России он стоял выше всего духовенства, потому что ему приписывалась способность творить чудеса, предсказывать будущее, излечивать больных и страждущих. Когда он проповедовал, народ толпами устремлялся в церковь и благоговейно падал ниц перед ним. В трудных ситуациях, перед принятием важных решений или когда кто-нибудь из членов семьи заболевал, царь Александр призывал святого во дворец и просил у него совета и помощи. Николай Второй вспоминал в течение всей своей жизни об одной весенней обедне — в церкви в Ореанде, где Иоанн Кронштадтский читал проповеди для тяжело больного старого императора и его семьи и молился вместе с ними. Краткими, отрывочными предложениями, звучавшими, словно приказ, Иоанн Кронштадтский просил у Бога милости и благословения для царского дома. Эта глубоко взволновавшая Николая картина навсегда осталась в памяти, уже тогда он был убежден, что это истинно святой человек, посланник божий. После этого богослужения молодой царевич всем сердцем стал разделять убеждения тысяч пилигримов, которые в набожной вере в чудо постоянно стекались к проповеднику Иоанну Кронштадтскому.
В тот мрачный день, когда умирал император Александр, Николай был свидетелем сцены, навсегда оставшейся в его сознании: входя в комнату отца, он увидел, как тот, задыхаясь, жадно хватал воздух, а Иоанн Кронштадтский, склонившись над ним, держал его голову в ладонях и шептал умирающему монарху последние земные слова утешения.
Победоносцев, ближайший советник Александра Третьего, главный прокурор, влиятельный государственный деятель, воспитатель наследника Николая, друг и почитатель Достоевского, верил в сверхъестественные силы и явления, способные оказывать влияние на земное существование. Он не только был уверен в святости Иоанна Кронштадтского, его вера в чудеса шла дальше; однажды, при содействии высоких духовных лиц, он по всем правилам совершил в своем доме изгнание дьявола. Подобно Победоносцеву, большинство министров императора Александра верили в сверхъестественные силы, чудеса и предсказания, так что юный наследник со всех сторон был окружен мистическими настроениями. Позднее уже болезненный мистицизм новой правящей четы усилился благодаря общению с великими князьями Николаем и Петром Николаевичами и их супругами. Конечно, интересы этих великокняжеских пар в большинстве случаев вращались вокруг грубых и примитивных «оккультных сеансов» с верчением столов, вызыванием духов и подобной спиритической ерунды, но царская чета, желая уйти от мучительных забот этой жизни, хваталась за все, что казалось им мостиком в потусторонний мир. Не утруждая себя размышлениями, спасаясь от мрачной реальности, они обратились к самым примитивным формам оккультизма.
В гостиных «Николаевичей» и их жен постоянно проходили различные спиритические рауты, собирались всяческие ясновидцы, предсказатели, проповедники, монахи-францисканцы, знахари и чудотворцы. Молодой государь, так же как и его супруга, все больше подпадал под влияние этого общества, и когда позднее они оба отошли от двора и других родственников, «Николаевичи» дольше всех оставались их доверенными лицами.
Еще будучи невестой наследника, Алике прибыла в Ореанду и рядом с будущим супругом благоговейно присутствовала на богослужении, совершаемом отцом Иоанном, и для нее проповедь этого странного священника стала незабываемым событием. Она старалась общаться только с «Николаевичами» и «черногорками»; охваченная постоянным страхом перед новыми разочарованиями, опасностями и заботами, она находила успокоение в грубых суевериях, коими увлекались в гостиных Милицы и Анастасии.
Главой этого маленького оккультно-спиритического общества в императорском дворце был великий князь Николай Николаевич. При нем непрестанно появлялись и исчезали «маги», «предсказатели», «заклинатели духов» и другие подозрительные личности — то представители западноевропейского оккультизма, то русской народной магии.
Позднее царица все же полностью отвернулась от спиритизма, коим занимались в доме ее родных, называла его безбожным, ибо уже считала, что это вредит истинной вере, но тем не менее до конца верила в существование благословленных Богом ясновидцев и «посредников» между Небом и землей. По ее представлениям, эта вера не противоречила учению православия; она и дальше часами пропадала в подземной часовне Федоровского собора, причащалась и следовала всем церковным предписаниям, но при этом постоянно была в поисках «чудо-людей», которые могли выполнить ее страстное желание о непосредственной связи с Богом.
В начале века императрица встретила первого из обширного числа этих «чудо-людей из Царского Села». С появлением французского мага Филиппа началась цепь тех странных сеансов, которые благодаря смешению высочайшей политики с магией и волшебством могут быть причислены к самым удивительным феноменам недавнего прошлого. Дипломатия связывалась с заклинанием духов, величайшие государственные деяния соединялись с магическими формулами, а конституционные реформы с «чудесными колокольчиками», звучавшими в тот момент, когда перед императором появлялся «злой человек». На этих собраниях политику русской империи одновременно решали министры и чародеи.
Одно время царица особенно страдала от едва скрываемого пренебрежения своей свекрови и всего двора, со всех сторон постоянно слышала неприкрытые упреки, что не способна подарить царю наследника и тем самым выполнить обязанности матери всего государства; ею постепенно овладело просто болезненное состояние страха и нервозности, поэтому она была готова слепо доверять каждому человеку, который с помощью «чуда» обещал исполнить ее самое горячее желание.
К этому времени, в 1901 году, во время посещения Франции, она познакомилась с чудо-врачом Филиппом из Лиона; он появлялся у находившейся там великой княгини Милицы, и та представила его царской семье. Впечатление, которое произвел этот «истинно святой человек» с самого начала было очень благоприятным, вскоре царь и царица начали оказывать ему полное доверие.
Чудотворец Филипп был прежде учеником мясника, и его настоящее имя звучало Ницье-Вашо. Как ни странно может это показаться, он был человеком мечтательным, глотал книги о привидениях, магии и мистике, пока страсть к сверхъестественному не привела к тому, что хозяин уволил его по причине полной непригодности, так как для «ясновидца» мясник не нашел никакого применения. Таким образом, Ницье-Вашо начал карьеру в качестве чудо-человека, приведшую его наконец в царский дворец. После увольнения он обосновался в своей родной деревне недалеко от Лиона, начал заниматься «врачеванием» всех болезней. Как обычно бывает в таких случаях, он добился некоторых успехов скорее потому, что владел некоторыми способами гипноза. Но когда некоторые случаи излечения ему не удались, власти обратили на него внимание и начали его преследовать. Тем не менее, он сумел использовать политическое положение, обеспечив себя поддержкой националистов. Вскоре его приверженцем стал также граф Муравьев-Амурский, российский военный атташе в Париже, он представил Филиппа великой княгине Милице Николаевне.