Страница:
Затем Белецкий порекомендовал и в дальнейшем приглашать на встречи с Распутиным госпожу Червинскую, чтобы она в тактичной форме направляла разговор в «нужное русло» и задавала «определенные вопросы». Еще раз напомнив, что они не мелочны, Белецкий закончил свое изложение и выжидающе посмотрел на князя своими круглыми масляными глазками.
Но и Андронников имел опыт секретной службы, и поэтому он решил не полагаться на неопределенные заверения в последующей признательности, а наоборот, с самого начала потребовать плату за выполнение конкретных действий. Он дипломатично высказался, что, хотя он охотно готов последовать желанию помощника министра, но ни при каких обстоятельствах не примет вознаграждения за издержки, напротив, он просит министерство помочь в выпуске газеты «Голос России», так как в ней он собирается энергично поддерживать политику министров.
Белецкий тут же понял намек, скоро между обоими было достигнуто соглашение: Андронников вышел из кабинета помощника министра с определенным обещанием, что министерство окажет усиленную денежную помощь «Голосу России» и что, кроме того, госпожа Червинская на время своего участия в пирушках может рассчитывать на соответствующее ежемесячное вознаграждение. За это Андронников обязался принимать у себя Распутина не менее двух раз в неделю, подробно докладывать о каждом его слове и иногда приглашать также министра Хвостова и его помощника Белецкого. А чтобы вызвать у старца интерес к регулярным посещениям Андронникова, решили, что князь на каждой встрече будет вручать ему крупную денежную сумму из средств министерства.
Хотя все было подготовлено самым наилучшим образом, Хвостова и Белецкого не покидало беспокойство, когда они первый раз садились в машину, чтобы поехать на ужин к Андронникову. Белецкому слишком хорошо было известно, что в то время, как по его приказанию следили за Распутиным, тот тоже постоянно шпионил за ним и, следовательно, должен знать о его связях с великим князем Николаем Николаевичем. У Хвостова совесть тоже была нечиста: хотя неприятное происшествие в Нижнем Новгороде было почти забыто, после того как Хвостов, благодаря своему красивому басу, добился благосклонности старца, но при назначении его министром внутренних дел произошла опасная ошибка: нетерпеливый и тщеславный Хвостов не дождался, пока Григорий Ефимович вернется из поездки в Покровское, даже наоборот, он похлопотал и осуществил свое назначение в его отсутствие. А такого самоуправства Распутин не любил, и поэтому Хвостов ожидал этой встречи со смешанными чувствами.
После первых приветствий в салоне Андронникова смущение министра еще более усилилось, так как старец, засунув правую руку за пояс, молча ходил по комнате взад и вперед и смотрел на тучного Хвостова недружелюбным и пытливым взглядом. Даже находчивый князь Андронников в этой ситуации чувствовал себя довольно неловко, не в своей тарелке. Вдруг Распутин остановился перед Хвостовым, строго и пронзительно посмотрел ему в глаза и сказал:
— Ну что же, ты очень поспешил! — Затем снова принялся ходить из угла в угол. Прошло еще несколько неприятных минут. — Тогда в Нижнем Новгороде ты не пригласил меня на обед! — проворчал Григорий Ефимович вполголоса. — Вел себя как невежа! А теперь такая спешка! И у тебя тоже!
С этими словами он повернулся к Белецкому. Но тот уже успел собраться и осыпал старца целым потоком комплиментов, благодарностей и похвал, которым Хвостов тут же принялся поддакивать. Князь Андронников тоже воспользовался возможностью проявить свой светский талант, и они трое не давали старцу сказать ни слова. Перебивая друг друга, они взволнованно благодарили его за возвращение, просили его благосклонности и мудрых советов и высказывали надежду, что он всегда будет их наставлять на верный путь и оградит от ошибок. Тут появилась Червинская и попросила собравшихся к столу. Во время ужина настроение Распутина заметно улучшилось, и после нескольких стаканов вина он даже снизошел до похвалы в отношении хвостовского баса.
Рыба мало-помалу исчезала, а господа говорили о различных важных вопросах государственного управления. Хвостов, Белецкий и Андронников уже при этой первой встрече с помощью вроде бы безобидных вопросов немало разузнали о планах и намерениях Распутина. Конечно, возникали некоторые трудности: если кто-то задавал вопрос, Распутин сначала продолжал есть, выпивал стакан вина, утирал ладонью губы и только потом отвечал очень осторожно и обдуманно. И как бы находчиво ни были сформулированы вопросы Белецкого или Андронникова, ответы старца оказывались еще более находчивыми. Напрасно старались вытянуть из него поспешное необдуманное слово. Задавая вопросы, все трое почувствовали, что Распутин осторожен, сдержан и поэтому мало полезен для них.
Когда после ужина все общество отправилось в гостиную, Андронников отвел старца в сторону и на несколько минут скрылся с ним. Уже за дверью князь вынул сторублевую бумажку и передал ее гостю, который не глядя опустил ее в карман брюк. Затем Андронников пригласил Григория прийти через пару дней и намекнул, что будет приготовлена та же сумма. Распутин лишь кивнул, и они снова вернулись в гостиную, где Червинская тем временем получила от Хвостова и Белецкого подробные инструкции. Но в этот вечер, казалось, не будет покоя, так как хозяйка дома встала и под незначительным благовидным предлогом покинула комнату, за ней, к неудовольствию Белецкого, последовал тучный Хвостов. В коридоре министр велел госпоже Червинской следить и за Белецким, интересоваться, о чем он говорит с Распутиным за спиной Хвостова. За дополнительную информацию министр обещал особенную признательность. После этого присутствовавшие опять собрались вместе и еще около часа беседовали на различные политические темы. Перед уходом и Белецкий отозвал Червинскую в сторону и по секрету попросил ее частным образом ему докладывать об отношениях между Хвостовым и Распутиным. Затем они чрезвычайно сердечно расцеловались и разошлись.
Этот вечер открыл целую серию «рыбных трапез» исторического значения, которые вскоре превратились в регулярные политические встречи. С этого момента на таких обедах министр, его помощник и «друг» обсуждали и решали все более важные государственные дела. Хотя все участники этих встреч в высшей степени были заинтересованы в строжайшей тайне, вскоре об этом поползли слухи, а позднее стали распространяться все более точные сведения. Само собой разумеется, что у всех, кто в этих таинственных встречах видел опасность для своей карьеры, если не для всего своего положения, не могло не появиться чувства сильнейшего негодования.
Сначала Хвостов, Белецкий и Андронников старались наводящими вопросами узнать личное мнение Распутина по этому вопросу. Министр был сильно заинтересован в разрешении спора между предводителем дворянства и епископом в пользу Варнавы и в отставке Самарина, потому что предводитель московского дворянства являлся противником Хвостова, но, чтобы сместить Самарина, Хвостову необходима была помощь старца, и он все еще не знал, может ли на таковую рассчитывать.
Конечно, Варнава был давним другом Григория Ефимовича, тот помог простому монаху получить сан епископа, но затем они отдалились друг от друга, потому что Варнава со времени своего возвышения отошел от Распутина, и тот на него сильно обиделся.
Беседа со старцем на эту тему протекала неровно, прерывалась, что, естественно, было связано с едой: Григорий Ефимович ел непрерывно и при этом мог долго обдумывать каждый ответ. Под конец он бросил несколько фраз, из которых Хвостов и Белецкий заключили, что он не совсем простил бывшему другу Варнаве теперешнюю отчужденность, но еще более его приводило в ярость высокомерие обер-прокурора Самарина. Один раз он даже в гневе бросил в тарелку кусок рыбы и вскричал:
— Эти важные дворяне! А что они знают о Церкви и святой вере? Церкви нужны простые, но набожные люди, понимающие народ и понимаемые им! Поэтому мне больше нравится Варнава, даже если иногда он меня сильно раздражает!
Этого было достаточно. Все встали из-за стола, расцеловались на прощание и, довольные, разошлись. Министр теперь знал, что дни Самарина сочтены.
Ко времени следующей трапезы организаторы сделали определенные выводы и сервировали стол не рыбой, а мясными блюдами, надеясь тем самым ускорить ответы Распутина. Но эта мера не оправдала себя, потому что Распутин оставил мясо нетронутым, явно выказал свое неудовольствие и не проронил ни слова. Ничего не оставалось, как приказать принести приготовленные на всякий случай рыбные блюда, и вскоре завязался разговор о предводителе дворянства Самарине и его предполагаемом преемнике. Хвостов уже подобрал кандидата в лице своего родственника Волжина; хотя у того не было никакого опыта для такой высокой должности, но зато он имел достойного покровителя — Хвостова. Отнюдь не просто было добиться согласия Распутина, к тому же бывший обер-прокурор Саблер предпринимал отчаянные попытки, чтобы завоевать благосклонность старца, и предлагал свою кандидатуру. Белецкий, подробно осведомленный обо всем, предпринял попытку очернить Саблера в глазах Григория Ефимовича. Самым невинным образом он начал разговор об изгнанных с Афона сектах «имябожцев» и «имяславцев», которым, он точно знал, Распутин живо симпатизировал.
Григорий ел какое-то время молча, слушал, затем отложил в сторону обсосанные косточки, вытер губы и сказал:
— Да, «имябожцы»! Когда я был на Афоне, я встретил среди них много умных и богобоязненных!
И тогда Белецкий красочно разрисовал мрачную картину страшных преследований, которым подвергались «имябожцы» во времена пребывания Саблера на посту обер-прокурора и указал на его беспощадные выступления против явных и тайных приверженцев этой веры.
В глазах Распутина сверкнула ярость, он внезапно ударил кулаком по столу и закричал:
— Так вот каков этот Саблер? Ну, я ему покажу!
Тут в разговор вмешался Хвостов и начал расхваливать своего кандидата Волжина, особо подчеркивая, что тот готов уладить неприятное столкновение с Варнавой по поводу канонизации Иоанна Тобольского в пользу Варнавы. Распутин немного помолчал, всматриваясь пытливо в министра, слегка теребя бороду, и потом заметил, что хочет встретиться с Волжиным, проверить его душу.
На следующей встрече у старца было ужасно плохое настроение.
— Хорошы бездельники, твои агенты! — набросился он на Белецкого. — Целый день напролет толкутся на лестнице, всюду преследуют меня, а оградить от глупых сплетен не могут! Ну, подождите же, вы еще узнаете меня!
Он принялся за еду, время от времени бросая яростные взгляды на товарища министра.
Тот всячески старался смягчить гнев Распутина и пытался узнать, в чем же дело. Не скоро Григорий Ефимович снизошел до более подробных объяснений; выяснилось, что какой-то журналист по имени Давидсон написал для «Биржевых ведомостей» скандальную статью, намекая на Распутина. Этот Давидсон, собирая компрометирующий материал на старца, специально отправился в Покровское, отыскал там семью Распутина, начал усиленно ухаживать за молоденькой Матреной, повел себя как ее жених и таким образом выведал кое-что о привычках Распутина и не поскупился на краски в своей статье.
Сразу же на следующее утро после гневных претензий Григория Ефимовича Белецкий велел передать, что вопрос уже решен, что он просит разрешения сделать вечером подробный доклад старцу. Во время следующей трапезы товарищ министра рассказал о принятых мерах, Григорий Ефимович следил за сообщением с довольной ухмылкой и напряженным интересом, даже забыв про рыбу.
— Сразу же, как пришел сегодня в министерство, — рассказывал Белецкий, — я занялся сбором компрометирующих фактов о жизни этого Давидсона. Когда я узнал достаточно, то позвал его самого, показал на документы, вручил ему шестьсот рублей из секретного фонда и дал понять, что ему следует в будущем хорошенько обдумывать свои статьи. Давидсон понял намек, спрятал шестьсот рублей и в качестве услуги вручил мне свой материал. Сегодня днем я имел удовольствие оставить для вас, отец, этот материал у Анны Вырубовой.
Григорий Ефимович просиял.
— Ты порядочный человек, Степан Петрович! — повторил он несколько раз. — Ты должен стать министром!
Хвостову было не очень приятно слышать такое, и с этого момента он решил еще более усилить контроль за Белецким. Уходя в тот вечер от князя Андронникова, он еще раз напомнил госпоже Червинской о том, чтобы она как можно подробнее передавала содержание разговоров Белецкого со старцем.
Дума была особо близка сердцу его, с самого своего назначения он делал все для второго созыва. С начала войны было распущено российское народное представительство, это полностью соответствовало желанию старого премьер-министра Горемыкина, который не хотел вступать в жаркие парламентские споры. Хвостов же, честолюбиво стремившийся стать сам премьер-министром, хотел доставить старому Горемыкину неприятности в надежде, что тот во время заседания Думы проявит свою некомпетентность, и при каждом удобном случае заявлял, что старику давно пора в могилу.
Но чтобы созвать Думу, надо было склонить к этому Распутина, а это, как понимал Хвостов, совсем не просто. Когда Хвостов и Белецкий осторожно попытались прозондировать почву, Григорий Ефимович неоднократно отрицательно высказывался о Думе.
— Кто же сидит в этой Думе? — говорил он. — Разве это настоящие народные представители? Нет, это помещики, аристократы, богачи, а не крестьяне!
Действительно, существовавший порядок выборов превратил бывшее народное представительство в представительство сословий, при котором крестьянство оттеснилось на задний план. Хотя старец немного знал и понимал эти сложные взаимоотношения, он чувствовал, что такой парламент никогда не выступит за те пункты программы, которые казались важными лишь мужику: за заключение мира и за разделение помещичьих земель между крестьянами. Так как большинство членов Думы высокомерные депутаты, помещики и дворяне, смотрели на Распутина с ненавистью и презрением, то и он был настроен к ним крайне враждебно.
Хвостов и Белецкий прекрасно об этом знали, поэтому лишь после длительной подготовки решились уговорить Распутина на созыв Думы. Эта подготовка состояла прежде всего из соответствующей обработки главы Думы Родзянко, которого Хвостов удостоил высокой награды при условии, что тот не допустит никаких нападок в Думе на Распутина. Только располагая таким обещанием, Хвостов принялся во время трапез в доме Андронникова оказывать давление на Распутина.
Он начал с того, что подчеркнул важность для всего государства созыва народного собрания после такого длительного перерыва. Убедившись, что этот аргумент не произвел на старца видимого впечатления, министр прибегнул к более сильному, намекнув, что дальнейшее откладывание созыва Думы будет воспринято как сопротивление Распутина и поэтому вызовет сильное недовольство им.
Белецкий, следуя заранее разработанному плану, вмешался в разговор и с вежливым сожалением заметил, что при таком обороте дел полиции будет очень трудно обеспечивать безопасность старца, так как на него может напасть какой-нибудь фанатик. Если же будет объявлен созыв Думы, то это всех успокоит и рассеет всякие сомнения. Напоследок Хвостов сообщил о заявлении Родзянко, а Белецкий подтвердил, что разговаривал с заместителем председателя Думы Протопоповым и тот гарантирует спокойную работу Думы.
Распутин все выслушал, никак не реагируя. Только прощаясь, он заметил, хитро улыбаясь:
— Я обдумаю все.
Ободренный Хвостов через несколько дней отправился в Ставку, чтобы убедить царя в необходимости созыва Думы.
Но он приехал слишком поздно, так как старый Горемыкин узнал про намерения Хвостова и принял меры. Сначала с помощью бюрократических формальностей он затянул решение совета министров, без которого царь не мог объявить созыв, а тем временем повторил шаг министра внутренних дел: связался с Распутиным и настроил его опять против Думы.
В результате во время следующего обеда на вопрос о принятом решении по поводу Думы Григорий Ефимович коротко ответил:
— Нам теперь не нужна Дума!
Его никак не удалось переубедить даже после того, как Андронников вручил ему крупную денежную сумму, прощаясь, он повторил:
— Нам не нужна Дума!
Хвостов был вне себя от ярости. Тщеславие не давало ему покоя, и, так как его попытка привлечь Григория Ефимовича на свою сторону провалилась, он принял новое решение для осуществления задуманного. Он решил удалить старца на некоторое время, чтобы в его отсутствие осуществить то, что прежде не удавалось. Для этого он составил прошение, в котором обосновал необходимость инспекционной поездки Распутина в Верхотурье и некоторые монастыри. Такая поездка, по его объяснениям, заставит умолкнуть все клеветнические сплетни о старце и еще больше укрепит его авторитет во всей стране.
Для подкрепления министр велел вызвать в Петербург давнего друга Распутина настоятеля Мартьяна из Тюмени, как посоветовал епископ Варнава, чтобы тот воздействовал на Григория Ефимовича и убедил его в необходимости поездки.
Мартьян вскоре прибыл в столицу и охотно согласился помогать министру в случае, если ему гарантируют должность архимандрита. Варнава тоже поставил условие: стать архиепископом. Хвостов поспешил к своему родственнику, ставшему обер-прокурором, и заручился его обещанием выполнить требования обоих.
Вновь состоялась рыбная трапеза, в которой на этот раз принимали участие Варнава и Мартьян. Пока старец с обычным аппетитом чавкал, все по очереди просили его съездить в монастыри. По окончании ужина Мартьян и Варнава кинулись целовать и умолять Распутина, пока тот не согласился. Хвостов тут же с любезной улыбкой заверил, что его министерство с великой радостью оплатит дорожные расходы, поскольку речь идет о служебных делах. Григорий Ефимович принял это предложение с видимым удовольствием, одобрительно кивнул, обнял министра и после этого отправился на «Виллу Роде».
Уже на следующий день князь Андронников от имени Хвостова вручил ему на поездку пятьдесят тысяч рублей, министр с удовлетворением ожидал момента, когда Григорий Ефимович покинет столицу. Но приготовления к поездке проходили на удивление медленно: проходили день за днем, неделя за неделей, а Распутин все не уезжал. Наконец Хвостов потерял терпение и однажды спросил его, обнимаясь при прощании, когда же он думает отправиться в дорогу, на что старец благодушно ответил, что и не собирается уезжать.
Ни министр, ни его помощник не нашлись что возразить. Молча они покинули квартиру Андронникова, молча сели в машину и, только проехав метров сто, Хвостов тихо, но злобно пробормотал:
— Поверьте мне, Степан Петрович, мы покончим с этим мерзавцем!
Глава четырнадцатая
Но и Андронников имел опыт секретной службы, и поэтому он решил не полагаться на неопределенные заверения в последующей признательности, а наоборот, с самого начала потребовать плату за выполнение конкретных действий. Он дипломатично высказался, что, хотя он охотно готов последовать желанию помощника министра, но ни при каких обстоятельствах не примет вознаграждения за издержки, напротив, он просит министерство помочь в выпуске газеты «Голос России», так как в ней он собирается энергично поддерживать политику министров.
Белецкий тут же понял намек, скоро между обоими было достигнуто соглашение: Андронников вышел из кабинета помощника министра с определенным обещанием, что министерство окажет усиленную денежную помощь «Голосу России» и что, кроме того, госпожа Червинская на время своего участия в пирушках может рассчитывать на соответствующее ежемесячное вознаграждение. За это Андронников обязался принимать у себя Распутина не менее двух раз в неделю, подробно докладывать о каждом его слове и иногда приглашать также министра Хвостова и его помощника Белецкого. А чтобы вызвать у старца интерес к регулярным посещениям Андронникова, решили, что князь на каждой встрече будет вручать ему крупную денежную сумму из средств министерства.
Хотя все было подготовлено самым наилучшим образом, Хвостова и Белецкого не покидало беспокойство, когда они первый раз садились в машину, чтобы поехать на ужин к Андронникову. Белецкому слишком хорошо было известно, что в то время, как по его приказанию следили за Распутиным, тот тоже постоянно шпионил за ним и, следовательно, должен знать о его связях с великим князем Николаем Николаевичем. У Хвостова совесть тоже была нечиста: хотя неприятное происшествие в Нижнем Новгороде было почти забыто, после того как Хвостов, благодаря своему красивому басу, добился благосклонности старца, но при назначении его министром внутренних дел произошла опасная ошибка: нетерпеливый и тщеславный Хвостов не дождался, пока Григорий Ефимович вернется из поездки в Покровское, даже наоборот, он похлопотал и осуществил свое назначение в его отсутствие. А такого самоуправства Распутин не любил, и поэтому Хвостов ожидал этой встречи со смешанными чувствами.
После первых приветствий в салоне Андронникова смущение министра еще более усилилось, так как старец, засунув правую руку за пояс, молча ходил по комнате взад и вперед и смотрел на тучного Хвостова недружелюбным и пытливым взглядом. Даже находчивый князь Андронников в этой ситуации чувствовал себя довольно неловко, не в своей тарелке. Вдруг Распутин остановился перед Хвостовым, строго и пронзительно посмотрел ему в глаза и сказал:
— Ну что же, ты очень поспешил! — Затем снова принялся ходить из угла в угол. Прошло еще несколько неприятных минут. — Тогда в Нижнем Новгороде ты не пригласил меня на обед! — проворчал Григорий Ефимович вполголоса. — Вел себя как невежа! А теперь такая спешка! И у тебя тоже!
С этими словами он повернулся к Белецкому. Но тот уже успел собраться и осыпал старца целым потоком комплиментов, благодарностей и похвал, которым Хвостов тут же принялся поддакивать. Князь Андронников тоже воспользовался возможностью проявить свой светский талант, и они трое не давали старцу сказать ни слова. Перебивая друг друга, они взволнованно благодарили его за возвращение, просили его благосклонности и мудрых советов и высказывали надежду, что он всегда будет их наставлять на верный путь и оградит от ошибок. Тут появилась Червинская и попросила собравшихся к столу. Во время ужина настроение Распутина заметно улучшилось, и после нескольких стаканов вина он даже снизошел до похвалы в отношении хвостовского баса.
Рыба мало-помалу исчезала, а господа говорили о различных важных вопросах государственного управления. Хвостов, Белецкий и Андронников уже при этой первой встрече с помощью вроде бы безобидных вопросов немало разузнали о планах и намерениях Распутина. Конечно, возникали некоторые трудности: если кто-то задавал вопрос, Распутин сначала продолжал есть, выпивал стакан вина, утирал ладонью губы и только потом отвечал очень осторожно и обдуманно. И как бы находчиво ни были сформулированы вопросы Белецкого или Андронникова, ответы старца оказывались еще более находчивыми. Напрасно старались вытянуть из него поспешное необдуманное слово. Задавая вопросы, все трое почувствовали, что Распутин осторожен, сдержан и поэтому мало полезен для них.
Когда после ужина все общество отправилось в гостиную, Андронников отвел старца в сторону и на несколько минут скрылся с ним. Уже за дверью князь вынул сторублевую бумажку и передал ее гостю, который не глядя опустил ее в карман брюк. Затем Андронников пригласил Григория прийти через пару дней и намекнул, что будет приготовлена та же сумма. Распутин лишь кивнул, и они снова вернулись в гостиную, где Червинская тем временем получила от Хвостова и Белецкого подробные инструкции. Но в этот вечер, казалось, не будет покоя, так как хозяйка дома встала и под незначительным благовидным предлогом покинула комнату, за ней, к неудовольствию Белецкого, последовал тучный Хвостов. В коридоре министр велел госпоже Червинской следить и за Белецким, интересоваться, о чем он говорит с Распутиным за спиной Хвостова. За дополнительную информацию министр обещал особенную признательность. После этого присутствовавшие опять собрались вместе и еще около часа беседовали на различные политические темы. Перед уходом и Белецкий отозвал Червинскую в сторону и по секрету попросил ее частным образом ему докладывать об отношениях между Хвостовым и Распутиным. Затем они чрезвычайно сердечно расцеловались и разошлись.
Этот вечер открыл целую серию «рыбных трапез» исторического значения, которые вскоре превратились в регулярные политические встречи. С этого момента на таких обедах министр, его помощник и «друг» обсуждали и решали все более важные государственные дела. Хотя все участники этих встреч в высшей степени были заинтересованы в строжайшей тайне, вскоре об этом поползли слухи, а позднее стали распространяться все более точные сведения. Само собой разумеется, что у всех, кто в этих таинственных встречах видел опасность для своей карьеры, если не для всего своего положения, не могло не появиться чувства сильнейшего негодования.
* * * *
Следующая «рыбная трапеза» внешне почти не отличалась от предыдущей. Снова за богато накрытым столом сидели Распутин, Хвостов, Белецкий, Андронников и Червинская. У всех, за исключением старца, по-видимому, не было аппетита; пока Григорий Ефимович не переставая обсасывал косточки и чавкал, остальные настойчиво пытали его вопросами и почти не притрагивались к еде. В этом не было ничего удивительного, так как этим вечером необходимо было уладить очень важное государственное дело: конфликт между обер-прокурором Самариным и епископом Варнавой по вопросу канонизации святого Иоанна Тобольского.Сначала Хвостов, Белецкий и Андронников старались наводящими вопросами узнать личное мнение Распутина по этому вопросу. Министр был сильно заинтересован в разрешении спора между предводителем дворянства и епископом в пользу Варнавы и в отставке Самарина, потому что предводитель московского дворянства являлся противником Хвостова, но, чтобы сместить Самарина, Хвостову необходима была помощь старца, и он все еще не знал, может ли на таковую рассчитывать.
Конечно, Варнава был давним другом Григория Ефимовича, тот помог простому монаху получить сан епископа, но затем они отдалились друг от друга, потому что Варнава со времени своего возвышения отошел от Распутина, и тот на него сильно обиделся.
Беседа со старцем на эту тему протекала неровно, прерывалась, что, естественно, было связано с едой: Григорий Ефимович ел непрерывно и при этом мог долго обдумывать каждый ответ. Под конец он бросил несколько фраз, из которых Хвостов и Белецкий заключили, что он не совсем простил бывшему другу Варнаве теперешнюю отчужденность, но еще более его приводило в ярость высокомерие обер-прокурора Самарина. Один раз он даже в гневе бросил в тарелку кусок рыбы и вскричал:
— Эти важные дворяне! А что они знают о Церкви и святой вере? Церкви нужны простые, но набожные люди, понимающие народ и понимаемые им! Поэтому мне больше нравится Варнава, даже если иногда он меня сильно раздражает!
Этого было достаточно. Все встали из-за стола, расцеловались на прощание и, довольные, разошлись. Министр теперь знал, что дни Самарина сочтены.
Ко времени следующей трапезы организаторы сделали определенные выводы и сервировали стол не рыбой, а мясными блюдами, надеясь тем самым ускорить ответы Распутина. Но эта мера не оправдала себя, потому что Распутин оставил мясо нетронутым, явно выказал свое неудовольствие и не проронил ни слова. Ничего не оставалось, как приказать принести приготовленные на всякий случай рыбные блюда, и вскоре завязался разговор о предводителе дворянства Самарине и его предполагаемом преемнике. Хвостов уже подобрал кандидата в лице своего родственника Волжина; хотя у того не было никакого опыта для такой высокой должности, но зато он имел достойного покровителя — Хвостова. Отнюдь не просто было добиться согласия Распутина, к тому же бывший обер-прокурор Саблер предпринимал отчаянные попытки, чтобы завоевать благосклонность старца, и предлагал свою кандидатуру. Белецкий, подробно осведомленный обо всем, предпринял попытку очернить Саблера в глазах Григория Ефимовича. Самым невинным образом он начал разговор об изгнанных с Афона сектах «имябожцев» и «имяславцев», которым, он точно знал, Распутин живо симпатизировал.
Григорий ел какое-то время молча, слушал, затем отложил в сторону обсосанные косточки, вытер губы и сказал:
— Да, «имябожцы»! Когда я был на Афоне, я встретил среди них много умных и богобоязненных!
И тогда Белецкий красочно разрисовал мрачную картину страшных преследований, которым подвергались «имябожцы» во времена пребывания Саблера на посту обер-прокурора и указал на его беспощадные выступления против явных и тайных приверженцев этой веры.
В глазах Распутина сверкнула ярость, он внезапно ударил кулаком по столу и закричал:
— Так вот каков этот Саблер? Ну, я ему покажу!
Тут в разговор вмешался Хвостов и начал расхваливать своего кандидата Волжина, особо подчеркивая, что тот готов уладить неприятное столкновение с Варнавой по поводу канонизации Иоанна Тобольского в пользу Варнавы. Распутин немного помолчал, всматриваясь пытливо в министра, слегка теребя бороду, и потом заметил, что хочет встретиться с Волжиным, проверить его душу.
На следующей встрече у старца было ужасно плохое настроение.
— Хорошы бездельники, твои агенты! — набросился он на Белецкого. — Целый день напролет толкутся на лестнице, всюду преследуют меня, а оградить от глупых сплетен не могут! Ну, подождите же, вы еще узнаете меня!
Он принялся за еду, время от времени бросая яростные взгляды на товарища министра.
Тот всячески старался смягчить гнев Распутина и пытался узнать, в чем же дело. Не скоро Григорий Ефимович снизошел до более подробных объяснений; выяснилось, что какой-то журналист по имени Давидсон написал для «Биржевых ведомостей» скандальную статью, намекая на Распутина. Этот Давидсон, собирая компрометирующий материал на старца, специально отправился в Покровское, отыскал там семью Распутина, начал усиленно ухаживать за молоденькой Матреной, повел себя как ее жених и таким образом выведал кое-что о привычках Распутина и не поскупился на краски в своей статье.
Сразу же на следующее утро после гневных претензий Григория Ефимовича Белецкий велел передать, что вопрос уже решен, что он просит разрешения сделать вечером подробный доклад старцу. Во время следующей трапезы товарищ министра рассказал о принятых мерах, Григорий Ефимович следил за сообщением с довольной ухмылкой и напряженным интересом, даже забыв про рыбу.
— Сразу же, как пришел сегодня в министерство, — рассказывал Белецкий, — я занялся сбором компрометирующих фактов о жизни этого Давидсона. Когда я узнал достаточно, то позвал его самого, показал на документы, вручил ему шестьсот рублей из секретного фонда и дал понять, что ему следует в будущем хорошенько обдумывать свои статьи. Давидсон понял намек, спрятал шестьсот рублей и в качестве услуги вручил мне свой материал. Сегодня днем я имел удовольствие оставить для вас, отец, этот материал у Анны Вырубовой.
Григорий Ефимович просиял.
— Ты порядочный человек, Степан Петрович! — повторил он несколько раз. — Ты должен стать министром!
Хвостову было не очень приятно слышать такое, и с этого момента он решил еще более усилить контроль за Белецким. Уходя в тот вечер от князя Андронникова, он еще раз напомнил госпоже Червинской о том, чтобы она как можно подробнее передавала содержание разговоров Белецкого со старцем.
* * * *
Постепенно в столовой Андронникова установилась приятная атмосфера. Участники регулярных вечерних трапез достаточно хорошо узнали друг друга. Белецкий рассчитывал на это с самого начала, поэтому до поры до времени удерживал своего начальника Хвостова от затрагивания такой важной и щекотливой темы, как открытие Думы; лишь теперь ему показалось, что наступил подходящий момент.Дума была особо близка сердцу его, с самого своего назначения он делал все для второго созыва. С начала войны было распущено российское народное представительство, это полностью соответствовало желанию старого премьер-министра Горемыкина, который не хотел вступать в жаркие парламентские споры. Хвостов же, честолюбиво стремившийся стать сам премьер-министром, хотел доставить старому Горемыкину неприятности в надежде, что тот во время заседания Думы проявит свою некомпетентность, и при каждом удобном случае заявлял, что старику давно пора в могилу.
Но чтобы созвать Думу, надо было склонить к этому Распутина, а это, как понимал Хвостов, совсем не просто. Когда Хвостов и Белецкий осторожно попытались прозондировать почву, Григорий Ефимович неоднократно отрицательно высказывался о Думе.
— Кто же сидит в этой Думе? — говорил он. — Разве это настоящие народные представители? Нет, это помещики, аристократы, богачи, а не крестьяне!
Действительно, существовавший порядок выборов превратил бывшее народное представительство в представительство сословий, при котором крестьянство оттеснилось на задний план. Хотя старец немного знал и понимал эти сложные взаимоотношения, он чувствовал, что такой парламент никогда не выступит за те пункты программы, которые казались важными лишь мужику: за заключение мира и за разделение помещичьих земель между крестьянами. Так как большинство членов Думы высокомерные депутаты, помещики и дворяне, смотрели на Распутина с ненавистью и презрением, то и он был настроен к ним крайне враждебно.
Хвостов и Белецкий прекрасно об этом знали, поэтому лишь после длительной подготовки решились уговорить Распутина на созыв Думы. Эта подготовка состояла прежде всего из соответствующей обработки главы Думы Родзянко, которого Хвостов удостоил высокой награды при условии, что тот не допустит никаких нападок в Думе на Распутина. Только располагая таким обещанием, Хвостов принялся во время трапез в доме Андронникова оказывать давление на Распутина.
Он начал с того, что подчеркнул важность для всего государства созыва народного собрания после такого длительного перерыва. Убедившись, что этот аргумент не произвел на старца видимого впечатления, министр прибегнул к более сильному, намекнув, что дальнейшее откладывание созыва Думы будет воспринято как сопротивление Распутина и поэтому вызовет сильное недовольство им.
Белецкий, следуя заранее разработанному плану, вмешался в разговор и с вежливым сожалением заметил, что при таком обороте дел полиции будет очень трудно обеспечивать безопасность старца, так как на него может напасть какой-нибудь фанатик. Если же будет объявлен созыв Думы, то это всех успокоит и рассеет всякие сомнения. Напоследок Хвостов сообщил о заявлении Родзянко, а Белецкий подтвердил, что разговаривал с заместителем председателя Думы Протопоповым и тот гарантирует спокойную работу Думы.
Распутин все выслушал, никак не реагируя. Только прощаясь, он заметил, хитро улыбаясь:
— Я обдумаю все.
Ободренный Хвостов через несколько дней отправился в Ставку, чтобы убедить царя в необходимости созыва Думы.
Но он приехал слишком поздно, так как старый Горемыкин узнал про намерения Хвостова и принял меры. Сначала с помощью бюрократических формальностей он затянул решение совета министров, без которого царь не мог объявить созыв, а тем временем повторил шаг министра внутренних дел: связался с Распутиным и настроил его опять против Думы.
В результате во время следующего обеда на вопрос о принятом решении по поводу Думы Григорий Ефимович коротко ответил:
— Нам теперь не нужна Дума!
Его никак не удалось переубедить даже после того, как Андронников вручил ему крупную денежную сумму, прощаясь, он повторил:
— Нам не нужна Дума!
Хвостов был вне себя от ярости. Тщеславие не давало ему покоя, и, так как его попытка привлечь Григория Ефимовича на свою сторону провалилась, он принял новое решение для осуществления задуманного. Он решил удалить старца на некоторое время, чтобы в его отсутствие осуществить то, что прежде не удавалось. Для этого он составил прошение, в котором обосновал необходимость инспекционной поездки Распутина в Верхотурье и некоторые монастыри. Такая поездка, по его объяснениям, заставит умолкнуть все клеветнические сплетни о старце и еще больше укрепит его авторитет во всей стране.
Для подкрепления министр велел вызвать в Петербург давнего друга Распутина настоятеля Мартьяна из Тюмени, как посоветовал епископ Варнава, чтобы тот воздействовал на Григория Ефимовича и убедил его в необходимости поездки.
Мартьян вскоре прибыл в столицу и охотно согласился помогать министру в случае, если ему гарантируют должность архимандрита. Варнава тоже поставил условие: стать архиепископом. Хвостов поспешил к своему родственнику, ставшему обер-прокурором, и заручился его обещанием выполнить требования обоих.
Вновь состоялась рыбная трапеза, в которой на этот раз принимали участие Варнава и Мартьян. Пока старец с обычным аппетитом чавкал, все по очереди просили его съездить в монастыри. По окончании ужина Мартьян и Варнава кинулись целовать и умолять Распутина, пока тот не согласился. Хвостов тут же с любезной улыбкой заверил, что его министерство с великой радостью оплатит дорожные расходы, поскольку речь идет о служебных делах. Григорий Ефимович принял это предложение с видимым удовольствием, одобрительно кивнул, обнял министра и после этого отправился на «Виллу Роде».
Уже на следующий день князь Андронников от имени Хвостова вручил ему на поездку пятьдесят тысяч рублей, министр с удовлетворением ожидал момента, когда Григорий Ефимович покинет столицу. Но приготовления к поездке проходили на удивление медленно: проходили день за днем, неделя за неделей, а Распутин все не уезжал. Наконец Хвостов потерял терпение и однажды спросил его, обнимаясь при прощании, когда же он думает отправиться в дорогу, на что старец благодушно ответил, что и не собирается уезжать.
Ни министр, ни его помощник не нашлись что возразить. Молча они покинули квартиру Андронникова, молча сели в машину и, только проехав метров сто, Хвостов тихо, но злобно пробормотал:
— Поверьте мне, Степан Петрович, мы покончим с этим мерзавцем!
Глава четырнадцатая
Убийца с гитарой
Не успел в мозгу Хвостова зародиться план убийства Распутина, как он уже завладел всеми его помыслами, чувствами и поступками, а поскольку Хвостов был министром внутренних дел, главным начальником полиции и главой охранки, мысль об убийстве немедленно овладела и находившимся у него в подчинении аппаратом. Весь бюрократический механизм пришел в лихорадочное движение, и с этого момента план убийства прошел через все инстанции от самых высоких должностей до младших подчиненных, откуда снова возвратился наверх.
Началась деловитая суматоха, объявление и отмена приказов, конференции, заседания, советы и принятие решений, сменяющих друг друга, исправления и замены. Казалось, будто бескровный колосс российской бюрократии задвигал неуклюжими конечностями, чтобы отомстить слишком живучему, полному сил и жизнелюбия Распутину за вызывающее пренебрежение, с которым этот сибирский мужик относился к российскому государству с его хитрыми, искушенными министрами, начальниками полиции, чиновниками и сыщиками.
Месть бюрократии обещала быть страшной, но вскоре оказалось, что и в этом случае процесс развивается по обычному пути: как обычное прошение, так и план мести и убийства Распутина прошел через все инстанции, привел к накоплению документов, всевозможных запросов, справок и обсуждений, и в конце концов дело нисколько не продвигалось. Как тысячи других дел, осуществляемых министерством, это завершилось совершенно безрезультатно.
Правда, начало выглядело поистине угрожающе; министр Хвостов вызвал к себе своего помощника Белецкого и отдал ему приказ немедленно провести все необходимые распоряжения относительно убийства Распутина. Министр объяснил, что опасность и ущерб для государства и для самого Хвостова из-за деятельности Распутина возрастают день ото дня, поэтому надо как можно быстрее кончать с господством этого неотесаного мужика. Позиция министра при дворе уже упрочилась, и он не нуждается в поддержке Распутина, напротив, теперешнее положение только вызовет многие неприятности. При тщательной подготовке убийства нетрудно будет отвести от себя всякие подозрения, а позднее проявятся преимущества этого предприятия как для государства, так и для самого министра и его помощника. Разумеется, деньги в его осуществлении сыграют не главную роль, потому что для таких случаев министерство финансов располагает широкими возможностями.
Помощник министра вторил своему шефу и упомянул, что прежний министр внутренних дел Маклаков планировал ликвидацию Распутина. По требованию Хвостова, Белецкий подробно рассказал о предпринятых попытках Мак-лакова: генерал-губернатор Ялты Думбадзе послал Белецкому, тогдашнему начальнику канцелярии министерства юстиции, запрос, может ли он рассчитывать на официальное согласие на убийство Распутина. По плану Думбадзе, во время переезда из Севастополя в Ялту старца собирались заманить в удаленный дворец на морском берегу и там столкнуть со скалы. Тогда Белецкий придерживался точки зрения, что запрос губернатора находится в ведении не юстиции, а внутреннего управления, и по этой причине он передал телеграмму Думбадзе министру внутренних дел Маклакову. Министр немедленно связался с премьер-министром, с агентурой охранки и с дворцовой комендатурой, но последние придерживались той точки зрения, что в данном случае, принимая во внимание интересы царской семьи, необходимо отказаться от ликвидации Распутина. После основательного обсуждения всех вопросов, касающихся этой проблемы, министр Маклаков принял решение отказать генерал-губернатору Думбадзе в официальном разрешении, и покушение не состоялось.
Министр Хвостов с интересом выслушал доклад своего помощника и затем принялся разрабатывать собственный план: ложным телефонным звонком он хотел вызвать Распутина в дом одного из его почитателей; на Гороховой его будет ожидать специально приготовленная машина, шофером будет переодетый полицейский. Ничего не подозревающий Распутин сядет в машину, чтобы отправиться на квартиру, по дороге машину остановит переодетый постовым агент и объяснит, что из-за ремонтных работ движение по улице закрыто. Под этим предлогом шофер сможет незаметно свернуть в переулок с менее сильным движением и оттуда на первой скорости помчаться на окраину города. На условленном месте машина замедлит ход, на дорогу выскочат два переодетых грабителями мужчины, нападут на Распутина, оглушат его, накинут на лицо платок с хлороформом и удавят веревкой. После этого машина быстро поедет к Финскому заливу, там труп закопают в снег, и только весной он будет унесен в море.
В конце разговора министр отдал помощнику приказ немедленно начать все необходимые приготовления, раздобыть машину, позаботиться о надежных агентах, о платке, хлороформе и веревке для удушения. По окончании всех подготовительных работ немедленно доложить, чтобы уже после того точно установить время убийства. Помощник, выслушав, заявил, что немедленно свяжется с начальником особой охраны, и распрощался с шефом.
Помощник министра Белецкий был в приятельских отношениях с начальником «особой охраны» полковником Комиссаровым, поэтому мог с ним совершенно откровенно поделиться собственными соображениями на этот счет. Белецкий сказал, что тот, разумеется, опытный чиновник, хорошо показал себя еще при Столыпине, ни в коей мере не сентиментален и уж, конечно, из моральных соображений не будет протестовать против плана министра, прекрасно понимая намерения Хвостова силой убрать со своего пути старца, мешающего гофшталмейстеру и стремящегося сделать премьер-министром не его, а статского советника Штюрмера. Белецкий еще раньше по заданию кружка генерала Богдановича изучал возможности ликвидации Распутина. И если все еще высказывал опасения, то исключительно по другим соображениям. С одной стороны, убийство старца во многих кругах светского общества, духовенства и Думы будет определенно принято с одобрением и уважением к его инициаторам, с другой стороны, нельзя забывать о мести могущественных приверженцев Распутина, и это казалось ему особенно опасным. Злоупотребление административной властью можно оправдать лишь в том случае, если последует повышение в чине или какое-то вознаграждение, но в данном случае скорее следует ожидать обратного.
Началась деловитая суматоха, объявление и отмена приказов, конференции, заседания, советы и принятие решений, сменяющих друг друга, исправления и замены. Казалось, будто бескровный колосс российской бюрократии задвигал неуклюжими конечностями, чтобы отомстить слишком живучему, полному сил и жизнелюбия Распутину за вызывающее пренебрежение, с которым этот сибирский мужик относился к российскому государству с его хитрыми, искушенными министрами, начальниками полиции, чиновниками и сыщиками.
Месть бюрократии обещала быть страшной, но вскоре оказалось, что и в этом случае процесс развивается по обычному пути: как обычное прошение, так и план мести и убийства Распутина прошел через все инстанции, привел к накоплению документов, всевозможных запросов, справок и обсуждений, и в конце концов дело нисколько не продвигалось. Как тысячи других дел, осуществляемых министерством, это завершилось совершенно безрезультатно.
Правда, начало выглядело поистине угрожающе; министр Хвостов вызвал к себе своего помощника Белецкого и отдал ему приказ немедленно провести все необходимые распоряжения относительно убийства Распутина. Министр объяснил, что опасность и ущерб для государства и для самого Хвостова из-за деятельности Распутина возрастают день ото дня, поэтому надо как можно быстрее кончать с господством этого неотесаного мужика. Позиция министра при дворе уже упрочилась, и он не нуждается в поддержке Распутина, напротив, теперешнее положение только вызовет многие неприятности. При тщательной подготовке убийства нетрудно будет отвести от себя всякие подозрения, а позднее проявятся преимущества этого предприятия как для государства, так и для самого министра и его помощника. Разумеется, деньги в его осуществлении сыграют не главную роль, потому что для таких случаев министерство финансов располагает широкими возможностями.
Помощник министра вторил своему шефу и упомянул, что прежний министр внутренних дел Маклаков планировал ликвидацию Распутина. По требованию Хвостова, Белецкий подробно рассказал о предпринятых попытках Мак-лакова: генерал-губернатор Ялты Думбадзе послал Белецкому, тогдашнему начальнику канцелярии министерства юстиции, запрос, может ли он рассчитывать на официальное согласие на убийство Распутина. По плану Думбадзе, во время переезда из Севастополя в Ялту старца собирались заманить в удаленный дворец на морском берегу и там столкнуть со скалы. Тогда Белецкий придерживался точки зрения, что запрос губернатора находится в ведении не юстиции, а внутреннего управления, и по этой причине он передал телеграмму Думбадзе министру внутренних дел Маклакову. Министр немедленно связался с премьер-министром, с агентурой охранки и с дворцовой комендатурой, но последние придерживались той точки зрения, что в данном случае, принимая во внимание интересы царской семьи, необходимо отказаться от ликвидации Распутина. После основательного обсуждения всех вопросов, касающихся этой проблемы, министр Маклаков принял решение отказать генерал-губернатору Думбадзе в официальном разрешении, и покушение не состоялось.
Министр Хвостов с интересом выслушал доклад своего помощника и затем принялся разрабатывать собственный план: ложным телефонным звонком он хотел вызвать Распутина в дом одного из его почитателей; на Гороховой его будет ожидать специально приготовленная машина, шофером будет переодетый полицейский. Ничего не подозревающий Распутин сядет в машину, чтобы отправиться на квартиру, по дороге машину остановит переодетый постовым агент и объяснит, что из-за ремонтных работ движение по улице закрыто. Под этим предлогом шофер сможет незаметно свернуть в переулок с менее сильным движением и оттуда на первой скорости помчаться на окраину города. На условленном месте машина замедлит ход, на дорогу выскочат два переодетых грабителями мужчины, нападут на Распутина, оглушат его, накинут на лицо платок с хлороформом и удавят веревкой. После этого машина быстро поедет к Финскому заливу, там труп закопают в снег, и только весной он будет унесен в море.
В конце разговора министр отдал помощнику приказ немедленно начать все необходимые приготовления, раздобыть машину, позаботиться о надежных агентах, о платке, хлороформе и веревке для удушения. По окончании всех подготовительных работ немедленно доложить, чтобы уже после того точно установить время убийства. Помощник, выслушав, заявил, что немедленно свяжется с начальником особой охраны, и распрощался с шефом.
Помощник министра Белецкий был в приятельских отношениях с начальником «особой охраны» полковником Комиссаровым, поэтому мог с ним совершенно откровенно поделиться собственными соображениями на этот счет. Белецкий сказал, что тот, разумеется, опытный чиновник, хорошо показал себя еще при Столыпине, ни в коей мере не сентиментален и уж, конечно, из моральных соображений не будет протестовать против плана министра, прекрасно понимая намерения Хвостова силой убрать со своего пути старца, мешающего гофшталмейстеру и стремящегося сделать премьер-министром не его, а статского советника Штюрмера. Белецкий еще раньше по заданию кружка генерала Богдановича изучал возможности ликвидации Распутина. И если все еще высказывал опасения, то исключительно по другим соображениям. С одной стороны, убийство старца во многих кругах светского общества, духовенства и Думы будет определенно принято с одобрением и уважением к его инициаторам, с другой стороны, нельзя забывать о мести могущественных приверженцев Распутина, и это казалось ему особенно опасным. Злоупотребление административной властью можно оправдать лишь в том случае, если последует повышение в чине или какое-то вознаграждение, но в данном случае скорее следует ожидать обратного.