Страница:
Гальверон со злостью помотал головой. Эти жалкие приречные трущобы вкупе со многим и многим имуществом принадлежали леди Серимее, без преувеличения самой богатой женщине во всей Каллисиоре. Вот уже пять с лишним лет, минувшие со дня смерти ее отца, она выжимала из своих арендаторов последний медяк — и при этом, с горечью думал Гальверон, явно предпочитала не тратить и ломаного гроша на ремонт жилищ. Он же, Гальверон, даже не мог принудить ее к этому, поскольку был всего лишь лейтенантом Мечей Божьих, пусть даже и заместителем лорда Блейда. Вмешаться в дела леди Серимы имели право разве что иерарх или лорд Блейд… а они были слишком заняты плетением собственных интриг, чтобы заниматься судьбой каких-то там трущобных отщепенцев.
Сегодня, однако, Серима зашла слишком далеко. Сердце Гальверона обливалось кровью при мысли о бедняках, которые столько претерпели от наемников этой богачки. Лейтенант давно уже приметил, что в последнее время Серима выселяет своих арендаторов, дабы освободить участки дорогостоящей городской земли. Участки эти обычно были расположены либо близ реки, либо у городских ворот, из чего Гальверон заключил, что планы Серимы как-то связаны с коммерцией. Либо она хотела припасти земли под постройку складов — в преддверии более прибыльного для торговцев будущего, — либо задумала устроить новый рынок, дабы после содрать с прочих купцов семь шкур за аренду дорогостоящей земли. Так или иначе, Гальверон не был в восторге от ее замыслов. К несчастью, он ничем не мог помешать массовым выселениям. Земля, на которой стояли трущобы, принадлежала Серимее, и она могла распоряжаться своей собственностью, как пожелает. Гальверон, однако, не собирался спускать ее наемникам насилия, избиения и убийства, а уж их милый обычай поджигать выселенные дома, дабы прежние жильцы не могли в них возвратиться, и вовсе следовало немедля запретить. До сих пор только благодаря треклятому нескончаемому дождю Нижний Город, выстроенный по большей части из дерева, не сгорел дотла от первой же искры.
В такие дни Гальверон мрачно гадал, зачем вступил в ряды Мечей Божьих — и тем более почему до сих пор оттуда не выбыл. Еще в детстве он полюбил старинные предания и легенды, которые слушал часами, сидя на коленях у бабушки. Отец его был доблестным воином и погиб, когда Гальверон был совсем еще мальчишкой. Нисколько не устрашенный отцовской смертью, вдохновленный легендарными героями из бабушкиных рассказов, он решил примкнуть к силам добра — избранному войску Мириаля — и восстановить в родном краю поруганную справедливость. Сейчас Гальверон только ежился, вспоминая, каким он был безмозглым и восторженным сопляком.
Мечи Божьи оказались отнюдь не братством богоподобных героев, как ожидал юный Гальверон, но сборищем обычных, изрядно испорченных смертных людей, не брезгавших ни взяточничеством, ни игрой в кости. В стенах Цитадели вовсю процветала жестокая конкуренция, и всякий гвардеец завидовал до судорог тем, кто стоял хоть чуточку выше его. Брать взятки считалось делом обычным, а наушничать на своих товарищей — чуть ли не воинской обязанностью. В иных случаях даже пресловутый «нож в спину» оказывался не только фигурой речи.
Гальверон осуждающе покачал светловолосой головой. Не только его собратья по оружию, но и сам он всегда дивился тому, что не только выжил в этом гадючнике, но и сделал такую стремительную карьеру, что к двадцати пяти годам стал заместителем командира гвардии. Гальверон так разительно отличался от безжалостного и хладнокровного лорда Блейда, что порой не мог отделаться от подозрения, что Блейд попросту намерен рано или поздно использовать его в одной из своих честолюбивых интриг. Стой самой минуты, когда Гальверон получил свой нынешний чин, он каждый день ожидал удара — но покуда так и не дождался. Как видно, Блейду нравилось иметь в своем окружении хоть одного честного и совестливого человека… пускай даже для того, чтобы поручать ему самую нудную и грязную работу.
Кстати, о грязной работе… На перекрестке Гальверон повернул налево и стремительно зашагал по длинному коридору, который вел к тюремным камерам. Сразу после своего возвращения из Нижнего Города он успел поговорить с суффраганом Гиларрой, и уши его до сих пор пылали от выбранных ею выражений. Можно было только радоваться, что гнев Гиларры обращен не на него. Впрочем, даже и так Гальверон оказался в весьма щекотливом положении. «Что ты намерен предпринять?» — настойчиво допытывалась суффраган — а что он мог предпринять? Разве может он не подчиниться прямому приказу иерарха, а если и сможет — чем это для него закончится? И все же Гальверон не смог бы жить в ладах со своей совестью, если бы допустил убийство женщины и невинного ребенка.
Решение Заваля поместить жену и дочь торговца под арест вызвало у лейтенанта нешуточную тревогу. Хотя он понятия не имел, что творится в смятенном разуме иерарха, одно Гальверон знал наверняка. Найдут сегодня дракона или нет, а бедным торговцам осталось жить считанные часы. Когда в Цитадель приводили посторонних, назад они уже, как правило, не выходили. Вдобавок почти никто из гвардейцев, стоящих на постах, понятия не имел о том, что женщину и девочку поместили в Цитадель, те же, кто при этом присутствовал, явно изо всех сил старались забыть об этом незначительном факте — так хорошо старались, что Гальверон с немалым трудом смог вытянуть из них хоть какие-то подробности. Никто не смел открыто сказать, что иерарх велел убить двоих невинных людей, но само их умолчание, а также то, что мать и дочь поместили в самой безлюдной части Цитадели, — все это лишь укрепило подозрения Гальверона.
Как он сможет, зная все это, взглянуть в глаза этой бедной женщине?
Наконец Гальверон подошел к камере, где поместили жену и дочь торговца. Уже потянувшись к дверной ручке, он понял, что опоздал. Страшный, нечеловеческий крик донесся из-за двери — и тут же оборвался. И лишь детский голосок пронзительно скулил:
— Нет, нет, нет…
Гальверон ворвался в камеру в тот самый миг, когда женщина выскользнула из рук гвардейца. Глаза ее мертво остекленели, лицо посинело и распухло от удушья. Плач девочки оборвался, когда тело ее матери тяжело стукнулось об пол, все еще подергиваясь в смертных судорогах. В широко раскрытых глазах девочки стыло безумие, маленький рот приоткрылся в беззвучном крике. Гвардеец, рассеянно крутя в пальцах шелковую веревку, поднял голову — и недовольно скривился, увидав замершего на пороге лейтенанта.
Опомнясь от потрясения, Гальверон наконец обрел дар речи.
— Барсиль! Во имя Мириаля, что ты натворил?! — Лейтенант даже не сознавал, что кричит во все горло. — Почему ты не дождался моего возвращения? Клянусь Мириалем, ведь это же была всего лишь беззащитная женщина, жена торговца!
Гвардеец нарочито округлил глаза:
— В самом деле? А лорд Блейд вроде как говорил, что они шпионы. Ну да все равно, ваша милость. Приказ иерарха. Он велел заткнуть рты женщине и девчонке, да ненадежней, а что может быть надежней, чем…
Он не договорил — отчаянно топоча крохотными ножками, девочка опрометью метнулась к приоткрытой двери.
Гальверон, застигнутый врасплох, попытался схватить беглянку, но безуспешно — девочка ловко проскользнула мимо него и очертя голову помчалась по коридору.
— Проклятие! — ругнулся Гальверон, увидев, как крохотная фигурка исчезает за поворотом. Он бросился в погоню, а за ним по пятам, топоча, бежал Барсиль.
Тулак разбудил топот копыт — по тракту, проходившему недалеко от лесопилки, скакали всадники. Отдернув занавеску, старая наемница выглянула из окна — и решила, что все это ей снится. Неужели это сам иерарх? Эту кислую, вечно недовольную рожу Тулак узнала бы из тысячи. А рядом с ним — во имя всего святого! — не кто иной, как бездушный ублюдок лорд Блейд! Когда отряд благополучно проехал мимо, Тулак шумно выдохнула, лишь сейчас сообразив, что задержала дыхание, и облегченно вздохнула.
— Клянусь семью безднами ада! — пробормотала она. — С чего это они намылились в горы, да еще со всеми этими солдатами? Не иначе как прищучить какого-нибудь бедолагу…
И Тулак содрогнулась, только сейчас вспомнив о странной ночной гостье и еще более странном создании, которое нашло приют в ее амбаре. Говорят, иерарху ведомо все, что творится в его владениях…
— Суеверная дура! — прикрикнула на себя Тулак. — Кабы иерарх все знал, разве он проехал бы мимо твоего дома?
И все же она не могла отделаться от чувства, что два этих события каким-то образом связаны. Ведь не может это быть простое совпадение?
Тулак налегла на рукоять насоса, качая воду в каменную чашу и благодаря провидение за то, что мать когда-то вытребовала у отца любым способом провести воду в дом. Отец едва спину не надорвал, копая колодец в твердом земляном полу погреба, зато избавил домашних от множества хлопот. Сейчас Тулак жадно напилась, затем обеими ладонями зачерпнула чистую ледяную влагу и ополоснула лицо. Сейчас ей, как никогда, нужна была ясная голова. Хотя утром она подремала часок-другой в кресле, бессонная ночь все еще путала и замедляла ее мысли, и к тому же она беспокоилась о странной женщине и ее не менее странном спутнике, которых судьба привела на порог ее дома.
Еще одним поводом для беспокойства была участь бедолаги Мазаля. Старый конь с пронзительным ржанием удрал в ночь, обезумев от ужаса — и Тулак его отлично понимала — при виде чудовищного гигантского ящера. Теперь старая наемница сходила с ума от тревоги по своему верному товарищу, хотя гигантский ящер уже никак не мог сожрать коня — он мирно дрых в амбаре, перед тем изничтожив большую часть мясных запасов Тулак. В горах, однако, довольно и других хищников — медведи, пумы и тому подобное. Тулак изнывала от желания отправиться на поиски Мазаля, но не решалась надолго покинуть свою беспомощную гостью.
Всю ночь она просидела у ложа нежданной гостьи, и до сих пор у нее от усталости ломило кости. Ковыляя, Тулак подошла к очагу, подбросила дров в затухающий огонь и решила состряпать себе еще кружку крепкого черного чая, который продавала в Тиаронде одна старая знахарка. Готовила она чайную смесь по особому рецепту, который якобы передавался в ее семье по наследству из поколения в поколение. Сочетание трав, ягод и коры взбадривало, точно добрый пинок, и Тулак всегда пользовалась этим чаем во время долгой ночной стражи или предрассветным маршем. Куда бы ее ни забрасывала судьба, везде при ней был запас этого снадобья.
Пока заваривался чай, Тулак рылась в кладовой, гадая, отыщется ли там хоть что-то, пригодное в пищу, тем более — для больной. Клянусь необъятным задом Мириаля, мрачно думала она, до чего же я запустила дом! В тот самый миг, когда она добралась до самых дальних полок, сердце ее вдруг подпрыгнуло, как испуганный заяц, — со двора донеслось тоненькое ржание.
— Мазаль!
Тулак резко выпрямилась — и ударилась головой о верхнюю полку.
— Проклятие!
Потирая ушибленное место, наемница бросилась открывать входную дверь.
Небо заволокли тучи, а потому трудно было определить, который час, но полдень, похоже, миновал. Тулак мрачно воззрилась на новый день — такой же дождливый и серый, как предыдущие. Единственным утешением взгляду был Мазаль, который поджидал ее у крыльца. Выглядел он ужасно: грязный, исцарапанный, со спутанной мокрой гривой и обвисшим хвостом. И тем не менее, с радостью отметила Тулак, конь был цел и невредим. Прижав уши и округлив глаза, он настороженно нюхал воздух — как видно, чуял гигантского ящера, хотя тот, благополучно убравшись из виду, спал в амбаре.
— Да пойдем же, старый ты дуралей! — Тулак поводила коня вперед-назад, чтобы убедиться, что он не охромел, а затем — не без труда — уговорила его войти в дом. После такой передряги она не хотела оставлять Мазаля в дощатой, продуваемой ветром конюшне на задах дома, а уж в амбар он наверняка и сам идти не пожелает! Заведя наконец упрямого коня в дом и устроив его на прежнем месте, в углу кухни, Тулак намешала для него теплое пойло из отрубей и хорошенько протерла коня, подсушив и очистив от грязи его шкуру. Оставив Мазаля утолять голод, она налила себе кружку крепкого чая и пошла в спальню, чтобы глянуть на спящую незнакомку.
Когда Тулак вошла в комнату, женщина застонала и пошевелилась во сне, но так и не проснулась. Старая наемница приоткрыла ставни, чтобы при дневном свете получше разглядеть свою гостью. И печально покачала головой при виде шрама, который на бледной коже незнакомки пылал точно свежее клеймо. Зигзагообразный шрам походил на удар молнии, которая походя вспорола щеку женщины и, двинувшись дальше, распахала плечо и руку. Сама Тулак не видела в шрамах ничего особенно страшного — Мириаль свидетель, она и сама за долгие годы заработала их предостаточно, — и все же жалко, что у бедной девочки так страшно изуродовано лицо. Пристально вглядевшись в спящую, Тулак обнаружила, что это лицо обладает диковинной, утонченной красотой… но тем страшнее выглядело на нем уродливое клеймо шрама.
Как, во имя Мириаля, получила эта женщина такую страшную отметину? Тулак в жизни не видела ничего подобного, а уж она навидалась всякого. Вот беда-то, подумала наемница. На миг она отвлеклась, представив незнакомку в совсем ином облике: короткие, неровно остриженные волосы стали густыми и блестящими, тощее тело (именно тощее, а не стройное, сущий мешок с костями!) женственно округлилось, и нарядное платье лишь подчеркивает эту женственность… Затем Тулак заметила морщины в углах рта и на лбу, отметины трудов и тягот, которых не разгладил даже сон; на грубую, но весьма удобную в пути куртку из грязной кожи, которая сейчас висела на спинке стула, а еще недавно плотно облегала тощую фигуру хозяйки; на мозоли и шрамы на руках — отметины воинского ремесла. Нет, загадочная гостья отнюдь не горожанка, избалованная и слабая. Она же воин, с прихлынувшей радостью подумала Тулак. Воин, как и я!
Протянув руку, она пальцами нащупала на горле женщины пульс — теперь он бился чуточку посильнее, а может, ей только так чудится? Тулак от души надеялась, что ночная гостья выживет. За годы воинской службы она повидала немало ран и раненых и, как всякий опытный солдат, кое-что в этом смыслила. Насколько она могла судить, у этой женщины треснули — а может, и только ушиблены — пара ребер, но вот переломов, как это ни удивительно, нет. С первого взгляда видно, что незнакомка в последнее время недоедала, и это вряд ли поспособствует выздоровлению, но ежели она уже смогла выдержать такие передряги — шанс у нее есть. Качая головой, Тулак невесомо коснулась пальцами уродливого шрама. Бедной девочке уже выпадали испытания и похуже этого — и ничего, выжила.
Вернувшись в кухню, она обнаружила, что Мазаль, весь дрожавший усталости, вовсе даже не прочь прилечь. Старая наемница тяжело вздохнула. Ничего не поделаешь: придется устраивать ему ложе прямо здесь, в кухне, и плевать она хотела на беспорядок! Одно хорошо, подумала Тулак, озирая грязную захламленную кухню, — чистая, густо настеленная солома надежно укроет липкий от грязи пол, а так — хуже, чем есть, эта кухня уже не станет.
Она натянула сапоги и, оскальзываясь на раскисшей земле, направилась в амбар. Дождь поливал вовсю, но Тулак все равно никак не могла заставить себя поторопиться. Может быть, потому, что слегка нервничала при мысли о новой встрече с гигантским ящером, хотя и понимала, что бояться глупо. В конце концов, диковинное существо явилось к ней затем, чтобы просить о помощи! Такой поступок волей-неволей говорит о наличии разума и здравого смысла.
— Тулак, старушка, — вполголоса вразумляла себя наемница, — это чудище явно не горит желанием немедля тобой подзакусить! Вот если б еще это не была такая громадина…
Долгое время она просто стояла на пороге амбара, разглядывая эту живую диковину. С той минуты, как она появилась, ящер даже ни разу не шевельнулся — он спал глубоким, тяжелым сном, какой порождает смертельная усталость. А все же, размышляла наемница, это существо явно доверяет ей — вон как крепко заснул под чужим кровом! Тулак отчего-то тронуло такое доверие.
Сейчас, при свете дня она могла подробней рассмотреть своего диковинного гостя. Ничего не скажешь, чудная тварь. Но в отточенных линиях могучего тела, в том, как ящер клубочком, по-кошачьи свернулся на соломе, была даже некая безыскусная красота. В тусклом свете, сочившемся из приоткрытой двери, его шкура отливала матовой зеленью, чешуя, сливавшаяся в прихотливый узор, отчасти напоминала змеиную. Впрочем, это сходство было обманчиво: прошлым вечером Тулак прикасалась к боку ящера и убедилась, что на ощупь он теплый и мягкий — совсем непохоже на змей.
Ох, как же она хотела, чтобы этот удивительный, непостижимый гость проснулся! Впрочем, наемница тут же с неудовольствием сообразила, что проснется он наверняка голодным. По счастью, она растила двух упитанных свинок — одну себе в пищу, другую на продажу. То есть так рассчитывала Тулак до ночного визита необыкновенной парочки. Прошлой ночью, не найдя, чем накормить исполинского гостя, она отдала ему одну из свинок — и та исчезла в зубастой пасти с прямо-таки пугающей скоростью. Сегодня подобная участь постигнет, вероятно, и ее сестрицу — и конец мечтам о свининке. А, ладно! Тулак пожала плечами. Все равно кормить этих прожорливых толстушек было одно наказание, так что теперь у нее одной заботой меньше. Но вот что будет после этого есть гигантский ящер? Чем он обычно питается?
Старая наемница испытующе оглядела спящего исполина. Во имя всех адских огней, кто же он такой? Громадина, да и вида жуткого, но ведь явно разумен, более того — Тулак в своей долгой и богатой событиями жизни видала здоровенных мужиков с литыми мускулами, которые умишком и равняться не могли с этим красавцем. Откуда он вообще явился? Что связывает его со странной, хрупкой, едва живой женщиной, которую он принес к самому порогу Тулак?
Сирая наемница отнюдь не была глупа. За годы своей бродячей жизни она много раз видела Завесы и знала, что они окружают всю Каллисиору. Пускай себе жрецы твердят, что это, мол, пределы мира, — Тулак с ее воинским опытом не верила им ни на грош. Она слышала все байки, что рассказываются у костра в долгие часы ночной стражи — о диковинных, часто ужасных пришельцах, которые словно свалились в Каллисиору… откуда? Что интересно, в эти дни подобные россказни повторяются все чаще и становятся все страшнее. Совпадение? Тулак думала иначе.
Почти всю жизнь она изнывала от желания узнать, что же лежит за этими пугающими водопадами силы и света. И сейчас, стоя посреди стылого и затхлого амбара и глядя на неведомое создание, она ощутила, как просыпается в крови все тот же нетерпеливый зуд — зуд, который, чудилось прежде, угас навечно. Ощутила, как черный, невыносимо тяжкий покров старости, отчаяния, собственной ненужности, который так долго пригибал ее к земле, ныне соскользнул с ее плеч и растаял бесследно. Быть может, это и есть ее последний великий шанс? Вожделенная возможность закончить жизнь в гуще самого восхитительного приключения? Уйти в мир иной в бою, как положено воину? Ох, если бы так!
— Что бы здесь ни происходило, — вслух поклялась Тулак, — я желаю в этом участвовать — даже если это окажется моим последним желанием.
И в этот миг позади нее прозвучал негромкий, слабый голос:
— Помоги мне, пожалуйста…
Загадочная женщина проснулась и решилась выйти из дома. И в этот миг исполинский ящер открыл глаза.
Глава 10. СУДЬБА ЧУЖАКА
Сегодня, однако, Серима зашла слишком далеко. Сердце Гальверона обливалось кровью при мысли о бедняках, которые столько претерпели от наемников этой богачки. Лейтенант давно уже приметил, что в последнее время Серима выселяет своих арендаторов, дабы освободить участки дорогостоящей городской земли. Участки эти обычно были расположены либо близ реки, либо у городских ворот, из чего Гальверон заключил, что планы Серимы как-то связаны с коммерцией. Либо она хотела припасти земли под постройку складов — в преддверии более прибыльного для торговцев будущего, — либо задумала устроить новый рынок, дабы после содрать с прочих купцов семь шкур за аренду дорогостоящей земли. Так или иначе, Гальверон не был в восторге от ее замыслов. К несчастью, он ничем не мог помешать массовым выселениям. Земля, на которой стояли трущобы, принадлежала Серимее, и она могла распоряжаться своей собственностью, как пожелает. Гальверон, однако, не собирался спускать ее наемникам насилия, избиения и убийства, а уж их милый обычай поджигать выселенные дома, дабы прежние жильцы не могли в них возвратиться, и вовсе следовало немедля запретить. До сих пор только благодаря треклятому нескончаемому дождю Нижний Город, выстроенный по большей части из дерева, не сгорел дотла от первой же искры.
В такие дни Гальверон мрачно гадал, зачем вступил в ряды Мечей Божьих — и тем более почему до сих пор оттуда не выбыл. Еще в детстве он полюбил старинные предания и легенды, которые слушал часами, сидя на коленях у бабушки. Отец его был доблестным воином и погиб, когда Гальверон был совсем еще мальчишкой. Нисколько не устрашенный отцовской смертью, вдохновленный легендарными героями из бабушкиных рассказов, он решил примкнуть к силам добра — избранному войску Мириаля — и восстановить в родном краю поруганную справедливость. Сейчас Гальверон только ежился, вспоминая, каким он был безмозглым и восторженным сопляком.
Мечи Божьи оказались отнюдь не братством богоподобных героев, как ожидал юный Гальверон, но сборищем обычных, изрядно испорченных смертных людей, не брезгавших ни взяточничеством, ни игрой в кости. В стенах Цитадели вовсю процветала жестокая конкуренция, и всякий гвардеец завидовал до судорог тем, кто стоял хоть чуточку выше его. Брать взятки считалось делом обычным, а наушничать на своих товарищей — чуть ли не воинской обязанностью. В иных случаях даже пресловутый «нож в спину» оказывался не только фигурой речи.
Гальверон осуждающе покачал светловолосой головой. Не только его собратья по оружию, но и сам он всегда дивился тому, что не только выжил в этом гадючнике, но и сделал такую стремительную карьеру, что к двадцати пяти годам стал заместителем командира гвардии. Гальверон так разительно отличался от безжалостного и хладнокровного лорда Блейда, что порой не мог отделаться от подозрения, что Блейд попросту намерен рано или поздно использовать его в одной из своих честолюбивых интриг. Стой самой минуты, когда Гальверон получил свой нынешний чин, он каждый день ожидал удара — но покуда так и не дождался. Как видно, Блейду нравилось иметь в своем окружении хоть одного честного и совестливого человека… пускай даже для того, чтобы поручать ему самую нудную и грязную работу.
Кстати, о грязной работе… На перекрестке Гальверон повернул налево и стремительно зашагал по длинному коридору, который вел к тюремным камерам. Сразу после своего возвращения из Нижнего Города он успел поговорить с суффраганом Гиларрой, и уши его до сих пор пылали от выбранных ею выражений. Можно было только радоваться, что гнев Гиларры обращен не на него. Впрочем, даже и так Гальверон оказался в весьма щекотливом положении. «Что ты намерен предпринять?» — настойчиво допытывалась суффраган — а что он мог предпринять? Разве может он не подчиниться прямому приказу иерарха, а если и сможет — чем это для него закончится? И все же Гальверон не смог бы жить в ладах со своей совестью, если бы допустил убийство женщины и невинного ребенка.
Решение Заваля поместить жену и дочь торговца под арест вызвало у лейтенанта нешуточную тревогу. Хотя он понятия не имел, что творится в смятенном разуме иерарха, одно Гальверон знал наверняка. Найдут сегодня дракона или нет, а бедным торговцам осталось жить считанные часы. Когда в Цитадель приводили посторонних, назад они уже, как правило, не выходили. Вдобавок почти никто из гвардейцев, стоящих на постах, понятия не имел о том, что женщину и девочку поместили в Цитадель, те же, кто при этом присутствовал, явно изо всех сил старались забыть об этом незначительном факте — так хорошо старались, что Гальверон с немалым трудом смог вытянуть из них хоть какие-то подробности. Никто не смел открыто сказать, что иерарх велел убить двоих невинных людей, но само их умолчание, а также то, что мать и дочь поместили в самой безлюдной части Цитадели, — все это лишь укрепило подозрения Гальверона.
Как он сможет, зная все это, взглянуть в глаза этой бедной женщине?
Наконец Гальверон подошел к камере, где поместили жену и дочь торговца. Уже потянувшись к дверной ручке, он понял, что опоздал. Страшный, нечеловеческий крик донесся из-за двери — и тут же оборвался. И лишь детский голосок пронзительно скулил:
— Нет, нет, нет…
Гальверон ворвался в камеру в тот самый миг, когда женщина выскользнула из рук гвардейца. Глаза ее мертво остекленели, лицо посинело и распухло от удушья. Плач девочки оборвался, когда тело ее матери тяжело стукнулось об пол, все еще подергиваясь в смертных судорогах. В широко раскрытых глазах девочки стыло безумие, маленький рот приоткрылся в беззвучном крике. Гвардеец, рассеянно крутя в пальцах шелковую веревку, поднял голову — и недовольно скривился, увидав замершего на пороге лейтенанта.
Опомнясь от потрясения, Гальверон наконец обрел дар речи.
— Барсиль! Во имя Мириаля, что ты натворил?! — Лейтенант даже не сознавал, что кричит во все горло. — Почему ты не дождался моего возвращения? Клянусь Мириалем, ведь это же была всего лишь беззащитная женщина, жена торговца!
Гвардеец нарочито округлил глаза:
— В самом деле? А лорд Блейд вроде как говорил, что они шпионы. Ну да все равно, ваша милость. Приказ иерарха. Он велел заткнуть рты женщине и девчонке, да ненадежней, а что может быть надежней, чем…
Он не договорил — отчаянно топоча крохотными ножками, девочка опрометью метнулась к приоткрытой двери.
Гальверон, застигнутый врасплох, попытался схватить беглянку, но безуспешно — девочка ловко проскользнула мимо него и очертя голову помчалась по коридору.
— Проклятие! — ругнулся Гальверон, увидев, как крохотная фигурка исчезает за поворотом. Он бросился в погоню, а за ним по пятам, топоча, бежал Барсиль.
Тулак разбудил топот копыт — по тракту, проходившему недалеко от лесопилки, скакали всадники. Отдернув занавеску, старая наемница выглянула из окна — и решила, что все это ей снится. Неужели это сам иерарх? Эту кислую, вечно недовольную рожу Тулак узнала бы из тысячи. А рядом с ним — во имя всего святого! — не кто иной, как бездушный ублюдок лорд Блейд! Когда отряд благополучно проехал мимо, Тулак шумно выдохнула, лишь сейчас сообразив, что задержала дыхание, и облегченно вздохнула.
— Клянусь семью безднами ада! — пробормотала она. — С чего это они намылились в горы, да еще со всеми этими солдатами? Не иначе как прищучить какого-нибудь бедолагу…
И Тулак содрогнулась, только сейчас вспомнив о странной ночной гостье и еще более странном создании, которое нашло приют в ее амбаре. Говорят, иерарху ведомо все, что творится в его владениях…
— Суеверная дура! — прикрикнула на себя Тулак. — Кабы иерарх все знал, разве он проехал бы мимо твоего дома?
И все же она не могла отделаться от чувства, что два этих события каким-то образом связаны. Ведь не может это быть простое совпадение?
Тулак налегла на рукоять насоса, качая воду в каменную чашу и благодаря провидение за то, что мать когда-то вытребовала у отца любым способом провести воду в дом. Отец едва спину не надорвал, копая колодец в твердом земляном полу погреба, зато избавил домашних от множества хлопот. Сейчас Тулак жадно напилась, затем обеими ладонями зачерпнула чистую ледяную влагу и ополоснула лицо. Сейчас ей, как никогда, нужна была ясная голова. Хотя утром она подремала часок-другой в кресле, бессонная ночь все еще путала и замедляла ее мысли, и к тому же она беспокоилась о странной женщине и ее не менее странном спутнике, которых судьба привела на порог ее дома.
Еще одним поводом для беспокойства была участь бедолаги Мазаля. Старый конь с пронзительным ржанием удрал в ночь, обезумев от ужаса — и Тулак его отлично понимала — при виде чудовищного гигантского ящера. Теперь старая наемница сходила с ума от тревоги по своему верному товарищу, хотя гигантский ящер уже никак не мог сожрать коня — он мирно дрых в амбаре, перед тем изничтожив большую часть мясных запасов Тулак. В горах, однако, довольно и других хищников — медведи, пумы и тому подобное. Тулак изнывала от желания отправиться на поиски Мазаля, но не решалась надолго покинуть свою беспомощную гостью.
Всю ночь она просидела у ложа нежданной гостьи, и до сих пор у нее от усталости ломило кости. Ковыляя, Тулак подошла к очагу, подбросила дров в затухающий огонь и решила состряпать себе еще кружку крепкого черного чая, который продавала в Тиаронде одна старая знахарка. Готовила она чайную смесь по особому рецепту, который якобы передавался в ее семье по наследству из поколения в поколение. Сочетание трав, ягод и коры взбадривало, точно добрый пинок, и Тулак всегда пользовалась этим чаем во время долгой ночной стражи или предрассветным маршем. Куда бы ее ни забрасывала судьба, везде при ней был запас этого снадобья.
Пока заваривался чай, Тулак рылась в кладовой, гадая, отыщется ли там хоть что-то, пригодное в пищу, тем более — для больной. Клянусь необъятным задом Мириаля, мрачно думала она, до чего же я запустила дом! В тот самый миг, когда она добралась до самых дальних полок, сердце ее вдруг подпрыгнуло, как испуганный заяц, — со двора донеслось тоненькое ржание.
— Мазаль!
Тулак резко выпрямилась — и ударилась головой о верхнюю полку.
— Проклятие!
Потирая ушибленное место, наемница бросилась открывать входную дверь.
Небо заволокли тучи, а потому трудно было определить, который час, но полдень, похоже, миновал. Тулак мрачно воззрилась на новый день — такой же дождливый и серый, как предыдущие. Единственным утешением взгляду был Мазаль, который поджидал ее у крыльца. Выглядел он ужасно: грязный, исцарапанный, со спутанной мокрой гривой и обвисшим хвостом. И тем не менее, с радостью отметила Тулак, конь был цел и невредим. Прижав уши и округлив глаза, он настороженно нюхал воздух — как видно, чуял гигантского ящера, хотя тот, благополучно убравшись из виду, спал в амбаре.
— Да пойдем же, старый ты дуралей! — Тулак поводила коня вперед-назад, чтобы убедиться, что он не охромел, а затем — не без труда — уговорила его войти в дом. После такой передряги она не хотела оставлять Мазаля в дощатой, продуваемой ветром конюшне на задах дома, а уж в амбар он наверняка и сам идти не пожелает! Заведя наконец упрямого коня в дом и устроив его на прежнем месте, в углу кухни, Тулак намешала для него теплое пойло из отрубей и хорошенько протерла коня, подсушив и очистив от грязи его шкуру. Оставив Мазаля утолять голод, она налила себе кружку крепкого чая и пошла в спальню, чтобы глянуть на спящую незнакомку.
Когда Тулак вошла в комнату, женщина застонала и пошевелилась во сне, но так и не проснулась. Старая наемница приоткрыла ставни, чтобы при дневном свете получше разглядеть свою гостью. И печально покачала головой при виде шрама, который на бледной коже незнакомки пылал точно свежее клеймо. Зигзагообразный шрам походил на удар молнии, которая походя вспорола щеку женщины и, двинувшись дальше, распахала плечо и руку. Сама Тулак не видела в шрамах ничего особенно страшного — Мириаль свидетель, она и сама за долгие годы заработала их предостаточно, — и все же жалко, что у бедной девочки так страшно изуродовано лицо. Пристально вглядевшись в спящую, Тулак обнаружила, что это лицо обладает диковинной, утонченной красотой… но тем страшнее выглядело на нем уродливое клеймо шрама.
Как, во имя Мириаля, получила эта женщина такую страшную отметину? Тулак в жизни не видела ничего подобного, а уж она навидалась всякого. Вот беда-то, подумала наемница. На миг она отвлеклась, представив незнакомку в совсем ином облике: короткие, неровно остриженные волосы стали густыми и блестящими, тощее тело (именно тощее, а не стройное, сущий мешок с костями!) женственно округлилось, и нарядное платье лишь подчеркивает эту женственность… Затем Тулак заметила морщины в углах рта и на лбу, отметины трудов и тягот, которых не разгладил даже сон; на грубую, но весьма удобную в пути куртку из грязной кожи, которая сейчас висела на спинке стула, а еще недавно плотно облегала тощую фигуру хозяйки; на мозоли и шрамы на руках — отметины воинского ремесла. Нет, загадочная гостья отнюдь не горожанка, избалованная и слабая. Она же воин, с прихлынувшей радостью подумала Тулак. Воин, как и я!
Протянув руку, она пальцами нащупала на горле женщины пульс — теперь он бился чуточку посильнее, а может, ей только так чудится? Тулак от души надеялась, что ночная гостья выживет. За годы воинской службы она повидала немало ран и раненых и, как всякий опытный солдат, кое-что в этом смыслила. Насколько она могла судить, у этой женщины треснули — а может, и только ушиблены — пара ребер, но вот переломов, как это ни удивительно, нет. С первого взгляда видно, что незнакомка в последнее время недоедала, и это вряд ли поспособствует выздоровлению, но ежели она уже смогла выдержать такие передряги — шанс у нее есть. Качая головой, Тулак невесомо коснулась пальцами уродливого шрама. Бедной девочке уже выпадали испытания и похуже этого — и ничего, выжила.
Вернувшись в кухню, она обнаружила, что Мазаль, весь дрожавший усталости, вовсе даже не прочь прилечь. Старая наемница тяжело вздохнула. Ничего не поделаешь: придется устраивать ему ложе прямо здесь, в кухне, и плевать она хотела на беспорядок! Одно хорошо, подумала Тулак, озирая грязную захламленную кухню, — чистая, густо настеленная солома надежно укроет липкий от грязи пол, а так — хуже, чем есть, эта кухня уже не станет.
Она натянула сапоги и, оскальзываясь на раскисшей земле, направилась в амбар. Дождь поливал вовсю, но Тулак все равно никак не могла заставить себя поторопиться. Может быть, потому, что слегка нервничала при мысли о новой встрече с гигантским ящером, хотя и понимала, что бояться глупо. В конце концов, диковинное существо явилось к ней затем, чтобы просить о помощи! Такой поступок волей-неволей говорит о наличии разума и здравого смысла.
— Тулак, старушка, — вполголоса вразумляла себя наемница, — это чудище явно не горит желанием немедля тобой подзакусить! Вот если б еще это не была такая громадина…
Долгое время она просто стояла на пороге амбара, разглядывая эту живую диковину. С той минуты, как она появилась, ящер даже ни разу не шевельнулся — он спал глубоким, тяжелым сном, какой порождает смертельная усталость. А все же, размышляла наемница, это существо явно доверяет ей — вон как крепко заснул под чужим кровом! Тулак отчего-то тронуло такое доверие.
Сейчас, при свете дня она могла подробней рассмотреть своего диковинного гостя. Ничего не скажешь, чудная тварь. Но в отточенных линиях могучего тела, в том, как ящер клубочком, по-кошачьи свернулся на соломе, была даже некая безыскусная красота. В тусклом свете, сочившемся из приоткрытой двери, его шкура отливала матовой зеленью, чешуя, сливавшаяся в прихотливый узор, отчасти напоминала змеиную. Впрочем, это сходство было обманчиво: прошлым вечером Тулак прикасалась к боку ящера и убедилась, что на ощупь он теплый и мягкий — совсем непохоже на змей.
Ох, как же она хотела, чтобы этот удивительный, непостижимый гость проснулся! Впрочем, наемница тут же с неудовольствием сообразила, что проснется он наверняка голодным. По счастью, она растила двух упитанных свинок — одну себе в пищу, другую на продажу. То есть так рассчитывала Тулак до ночного визита необыкновенной парочки. Прошлой ночью, не найдя, чем накормить исполинского гостя, она отдала ему одну из свинок — и та исчезла в зубастой пасти с прямо-таки пугающей скоростью. Сегодня подобная участь постигнет, вероятно, и ее сестрицу — и конец мечтам о свининке. А, ладно! Тулак пожала плечами. Все равно кормить этих прожорливых толстушек было одно наказание, так что теперь у нее одной заботой меньше. Но вот что будет после этого есть гигантский ящер? Чем он обычно питается?
Старая наемница испытующе оглядела спящего исполина. Во имя всех адских огней, кто же он такой? Громадина, да и вида жуткого, но ведь явно разумен, более того — Тулак в своей долгой и богатой событиями жизни видала здоровенных мужиков с литыми мускулами, которые умишком и равняться не могли с этим красавцем. Откуда он вообще явился? Что связывает его со странной, хрупкой, едва живой женщиной, которую он принес к самому порогу Тулак?
Сирая наемница отнюдь не была глупа. За годы своей бродячей жизни она много раз видела Завесы и знала, что они окружают всю Каллисиору. Пускай себе жрецы твердят, что это, мол, пределы мира, — Тулак с ее воинским опытом не верила им ни на грош. Она слышала все байки, что рассказываются у костра в долгие часы ночной стражи — о диковинных, часто ужасных пришельцах, которые словно свалились в Каллисиору… откуда? Что интересно, в эти дни подобные россказни повторяются все чаще и становятся все страшнее. Совпадение? Тулак думала иначе.
Почти всю жизнь она изнывала от желания узнать, что же лежит за этими пугающими водопадами силы и света. И сейчас, стоя посреди стылого и затхлого амбара и глядя на неведомое создание, она ощутила, как просыпается в крови все тот же нетерпеливый зуд — зуд, который, чудилось прежде, угас навечно. Ощутила, как черный, невыносимо тяжкий покров старости, отчаяния, собственной ненужности, который так долго пригибал ее к земле, ныне соскользнул с ее плеч и растаял бесследно. Быть может, это и есть ее последний великий шанс? Вожделенная возможность закончить жизнь в гуще самого восхитительного приключения? Уйти в мир иной в бою, как положено воину? Ох, если бы так!
— Что бы здесь ни происходило, — вслух поклялась Тулак, — я желаю в этом участвовать — даже если это окажется моим последним желанием.
И в этот миг позади нее прозвучал негромкий, слабый голос:
— Помоги мне, пожалуйста…
Загадочная женщина проснулась и решилась выйти из дома. И в этот миг исполинский ящер открыл глаза.
Глава 10. СУДЬБА ЧУЖАКА
Барсиль скучал во внутреннем дворе Цитадели, возле завернутого в холст тела жены торговца. Он ожидал, когда из дальнего конца Пределов, где размещались конюшни, пригонят повозку — тогда он увезет труп и захоронит на кладбище за городскими стенами. Ругаясь вполголоса, гвардеец натянул пониже капюшон, чтобы хоть как-то спастись от ледяного дождя. Эх, не везет ему сегодня! Вся грязная работенка свалилась на его плечи. Это же, в конце концов, несправедливо!
Во-первых, ему поручили избавиться от женушки торговца и ее отродья. Убийство как таковое Барсиля ничуть не смущало, не волновало его и то, что будущие жертвы — хрупкая женщина и крохотная девчонка. У Барсиля хватало ума предпочитать такую легкую работенку драке, например, с плечистым разбойничком, да еще вооруженным боевым топором. В одном ему только не повезло — в самый неподходящий момент явился святоша Гальверон и изгадил все дело. По счастью, Барсиль успел прикончить женщину, но ведь этот мягкосердечный болван упустил девчонку, и она точно растворилась в воздухе… хотя у Барсиля на этот счет имелось свое мнение. Вроде бы вместе с лейтенантом он обшарил всю Цитадель от башен до казематов, так что паршивка просто не могла уйти… разве что с помощью самого Гальверона. Да только кто окажется во всем виноватым, если иерарх узнает правду? Да уж конечно, не этот сопливый офицеришка!
И в довершение всего — как будто Барсилю и так не выдался нелегкий денек — треклятый лейтенант приказал ему устроить убитой женщине достойное погребение. Барсиля так и подмывало возразить: почему, мол, я? Я ведь ее убил, верно? Вот пускай кто-нибудь другой ее и хоронит.
Он бы выпалил это вслух, да угрюмый огонек в синих глазах Гальверона недвусмысленно намекал Барсилю, что разумней будет держать рот на замке и браться за дело. В другое время, конечно, едва Гальверон скрылся бы из виду, Барсиль подкупом, шантажом или угрозой вынудил бы кого-нибудь взяться за неприглядную работенку, но сегодня, как на грех, Цитадель почти обезлюдела. Одни гвардейцы отправились в горы вместе с лордом Блейдом и иерархом, другие ушли патрулировать город или же только что вернулись с патруля и поедали в трапезной скудный дневной рацион — впрочем, куда менее скудный, чем могли добыть себе обитатели Нижнего Города. Отвлекать солдата от трапезы нельзя — а уж тем более в эти дни, — так что Барсиль хорошо понимал, что отвертеться ему не удастся. Придется ему справляться с этим гнусным делом одному.
И вдруг Барсиля осенило, что он и в самом деле один. Гвардеец украдкой оглянулся по сторонам. Узкий внутренний двор, зажатый между внешней стеной Цитадели и могучим боком донжона, даже в ясные дни неизменно бывал наполнен унылым сумеречным полумраком, а уж сейчас, из-за плотной пелены туч, которые заволокли все небо над городом, здесь, во дворе, стоял густой, почти непроглядный туман. Барсиль глядел на мертвую женщину, и в голове его складывался как будто недурной замысел. Отчего бы ему не воспользоваться случаем? Вся награда за это тухлое дельце — головная боль, ну так он сам себя наградит! Проворно наклонясь, Барсиль развязал веревки, которыми был перетянут длинный холщовый сверток.
В лицо ему пахнуло смертью, едва начавшимся, но уже ощутимым разложением, но гвардеец даже глазом не моргнул. «Ну-ну, — думал он, — посмотрим, посмотрим… В жизни не видывал бедного торговца — все они вечно прячут кое-что в мошне…» Барсиль долго рылся в карманах кожаного жилета, но нашел только пригоршню зерна, горсть вялой, мелко нарезанной моркови да полный карман засохших медовых пряников. Гвардеец злобно выругался. Лошадиные лакомства, надо же! Вот сучка! Он занялся кошелем, привешенным к поясу мертвой, но там обнаружилась только горстка медных и серебряных монеток. Что же, лучше что-то, чем ничего. В ушах у покойницы болтались золотые колечки, на шее висела тонкая золотая цепочка — их Барсиль снял и бросил в кошель, к монетам. По крайней мере этого хватит, чтобы оплатить на всю ночь услуги какой-нибудь окраинной шлюхи.
Больше Барсиль ничего не нашел. Сапоги из добротной крепкой кожи оказались ему малы, но, может быть, с жилетом повезет больше… Ворча и кряхтя, гвардеец перевернул труп и с немалым трудом содрал жилет с холодного, уже закоченевшего тела. Прежде чем примерить добычу, он опять завернул мертвую в холст. Того и гляди во дворе кто-нибудь появится, а Барсилю совсем не хотелось отвечать на ненужные вопросы.
Он снова быстро огляделся — не видит ли кто, расстегнул свой черный плащ, свернул его и аккуратно уложил поверх трупа — чтобы не запачкать в грязи. Потом сунул руки в жилет и…
— У, святая задница! — прорычал Барсиль. Треклятый жилет тоже оказался ему мал. Бормоча проклятия, гвардеец швырнул его наземь, рядом с уже отвергнутыми сапогами, и хотел уже от души пнуть покойницу… но замер с занесенной ногой, услыхав чьи-то торопливые шаги.
Взмахнув руками, чтобы удержать равновесие, гвардеец стремительно обернулся. К немалому его облегчению, это был всего лишь мальчишка по имени Сколль, ученик Агеллы, старшего кузнеца Священных Пределов, которая ковала превосходнейшее оружие для святого воинства Мириаля, а также лично подковывала быстроногих скакунов для гонцов иерарха и могучих боевых коней гвардии. Всем известно, что обидеть кузнеца значит спугнуть удачу, и ни один человек в Цитадели не посмел бы отнестись к Агелле без должного почтения. Это, само собой, не касалось ее ученика, костлявого мечтательного молокососа, который бегом возвращался из Цитадели — мотался, видно, по какому-то поручению.
Во-первых, ему поручили избавиться от женушки торговца и ее отродья. Убийство как таковое Барсиля ничуть не смущало, не волновало его и то, что будущие жертвы — хрупкая женщина и крохотная девчонка. У Барсиля хватало ума предпочитать такую легкую работенку драке, например, с плечистым разбойничком, да еще вооруженным боевым топором. В одном ему только не повезло — в самый неподходящий момент явился святоша Гальверон и изгадил все дело. По счастью, Барсиль успел прикончить женщину, но ведь этот мягкосердечный болван упустил девчонку, и она точно растворилась в воздухе… хотя у Барсиля на этот счет имелось свое мнение. Вроде бы вместе с лейтенантом он обшарил всю Цитадель от башен до казематов, так что паршивка просто не могла уйти… разве что с помощью самого Гальверона. Да только кто окажется во всем виноватым, если иерарх узнает правду? Да уж конечно, не этот сопливый офицеришка!
И в довершение всего — как будто Барсилю и так не выдался нелегкий денек — треклятый лейтенант приказал ему устроить убитой женщине достойное погребение. Барсиля так и подмывало возразить: почему, мол, я? Я ведь ее убил, верно? Вот пускай кто-нибудь другой ее и хоронит.
Он бы выпалил это вслух, да угрюмый огонек в синих глазах Гальверона недвусмысленно намекал Барсилю, что разумней будет держать рот на замке и браться за дело. В другое время, конечно, едва Гальверон скрылся бы из виду, Барсиль подкупом, шантажом или угрозой вынудил бы кого-нибудь взяться за неприглядную работенку, но сегодня, как на грех, Цитадель почти обезлюдела. Одни гвардейцы отправились в горы вместе с лордом Блейдом и иерархом, другие ушли патрулировать город или же только что вернулись с патруля и поедали в трапезной скудный дневной рацион — впрочем, куда менее скудный, чем могли добыть себе обитатели Нижнего Города. Отвлекать солдата от трапезы нельзя — а уж тем более в эти дни, — так что Барсиль хорошо понимал, что отвертеться ему не удастся. Придется ему справляться с этим гнусным делом одному.
И вдруг Барсиля осенило, что он и в самом деле один. Гвардеец украдкой оглянулся по сторонам. Узкий внутренний двор, зажатый между внешней стеной Цитадели и могучим боком донжона, даже в ясные дни неизменно бывал наполнен унылым сумеречным полумраком, а уж сейчас, из-за плотной пелены туч, которые заволокли все небо над городом, здесь, во дворе, стоял густой, почти непроглядный туман. Барсиль глядел на мертвую женщину, и в голове его складывался как будто недурной замысел. Отчего бы ему не воспользоваться случаем? Вся награда за это тухлое дельце — головная боль, ну так он сам себя наградит! Проворно наклонясь, Барсиль развязал веревки, которыми был перетянут длинный холщовый сверток.
В лицо ему пахнуло смертью, едва начавшимся, но уже ощутимым разложением, но гвардеец даже глазом не моргнул. «Ну-ну, — думал он, — посмотрим, посмотрим… В жизни не видывал бедного торговца — все они вечно прячут кое-что в мошне…» Барсиль долго рылся в карманах кожаного жилета, но нашел только пригоршню зерна, горсть вялой, мелко нарезанной моркови да полный карман засохших медовых пряников. Гвардеец злобно выругался. Лошадиные лакомства, надо же! Вот сучка! Он занялся кошелем, привешенным к поясу мертвой, но там обнаружилась только горстка медных и серебряных монеток. Что же, лучше что-то, чем ничего. В ушах у покойницы болтались золотые колечки, на шее висела тонкая золотая цепочка — их Барсиль снял и бросил в кошель, к монетам. По крайней мере этого хватит, чтобы оплатить на всю ночь услуги какой-нибудь окраинной шлюхи.
Больше Барсиль ничего не нашел. Сапоги из добротной крепкой кожи оказались ему малы, но, может быть, с жилетом повезет больше… Ворча и кряхтя, гвардеец перевернул труп и с немалым трудом содрал жилет с холодного, уже закоченевшего тела. Прежде чем примерить добычу, он опять завернул мертвую в холст. Того и гляди во дворе кто-нибудь появится, а Барсилю совсем не хотелось отвечать на ненужные вопросы.
Он снова быстро огляделся — не видит ли кто, расстегнул свой черный плащ, свернул его и аккуратно уложил поверх трупа — чтобы не запачкать в грязи. Потом сунул руки в жилет и…
— У, святая задница! — прорычал Барсиль. Треклятый жилет тоже оказался ему мал. Бормоча проклятия, гвардеец швырнул его наземь, рядом с уже отвергнутыми сапогами, и хотел уже от души пнуть покойницу… но замер с занесенной ногой, услыхав чьи-то торопливые шаги.
Взмахнув руками, чтобы удержать равновесие, гвардеец стремительно обернулся. К немалому его облегчению, это был всего лишь мальчишка по имени Сколль, ученик Агеллы, старшего кузнеца Священных Пределов, которая ковала превосходнейшее оружие для святого воинства Мириаля, а также лично подковывала быстроногих скакунов для гонцов иерарха и могучих боевых коней гвардии. Всем известно, что обидеть кузнеца значит спугнуть удачу, и ни один человек в Цитадели не посмел бы отнестись к Агелле без должного почтения. Это, само собой, не касалось ее ученика, костлявого мечтательного молокососа, который бегом возвращался из Цитадели — мотался, видно, по какому-то поручению.