Фьюри Мэгги. Сердце Мириаля

   — Весьма благоприятное обстоятельство для кучки жалких слабаков! — презрительно хмыкнул георн.
   — Вкусных слабаков, — вполголоса пробормотала Скрива и, глянув на травоядного афанка, выразительно шевельнула жвалами — все равно что облизнулась.
   Кергорн обреченно возвел глаза к небесам. Воистину порой эта почтенная компания ведет себя не лучше упрямых и невоспитанных детишек!
   — Довольно! — рявкнул он. — Теперь вернемся к нашей нынешней проблеме… если только вы способны не цапаться друг с другом хотя бы пять минут подряд!
   — Мы знаем, что Древние доставили в этот мир наших предков, — заговорила Тиришри, вечный миротворец, — но это, увы, более или менее все, что известно нам о них самих и об их необыкновенных возможностях.
   — Нам было бы куда проще, знай мы, что представляли собой сами Древние, — согласно вставила Скрива. —Древние… да ведь мы даже понятия не имеем, как они выглядели! Они создали этот мир, а потом бросили нас здесь — и исчезли бесследно. Столетиями изучали мы легенды, предания, летописи всех рас Мириаля, добывая порой крупицы знаний буквально из-под земли — и все равно смогли узнать о Древних только это. Почему они покинули Мириаль, отчего не оставили нам ни единого ключа к своей тайне?
   — Нам известно, что именно Древние создали Завесы, дабы разделить наши племена и земли, — вступил в разговор георн, — но что проку от этого знания, если нам неведомо, как были созданы Завесы?
   — Ты прав, Маскулу. — Ответная реплика феи прозвучала словно перестук дождя по осенним листьям. — Если мы понятия не имеем, как были сотворены Завесы, откуда нам понять, почему они теперь рушатся? И — что куда важнее — как их восстановить?
   — И почему Завесы разрушаются именно сейчас, в наше время, хотя до того продержались в целости и сохранности много тысячелетий?— В мысленном голосе афанка отчетливо прозвучала злость — словно озерный житель почитал разрушение Завес личным для себя оскорблением.
   Кергорн хотел было ответить ему… но тут его мысли прорезал отчаянный крик о помощи. Жгучая боль хлестнула плетью сознание архимага — это мысленный узор, выплетаемый беседой чародеев, смялся, скомкался, изорвался в клочья, вырождаясь в невнятный жалобный вопль горя, ужаса, предостережения… Чародеи зашатались, ошеломленные мощью чужого зова.
   Первым опомнился Кергорн.
   — След! — прорычал он вслух и — одновременно — в мыслях. — Берите след! Кто это и где он — быстро!
   Мелькнуло смутное ощущение — запад. Стилизованное зрелище заката. Силуэты гор, каменные осыпи, прихотливый извив тропы. Испуг. Боль. Отчаяние. Миг спустя видение бесследно исчезло.
   — Проклятье! — проворчал Кергорн. — Чума, тюрьма и преисподняя… Ладно, — прибавил он уже мысленно. — Давайте-ка разберемся, что сумел уловить каждый из нас.
   Всего лишь полмили камышовых зарослей отделяли Верхнее озеро от лужайки, на которой собрались чародеи, и все же казалось, что оно принадлежит уже другому миру. Поговаривали, что место это проклято, и здешний пейзаж словно задался целью подтвердить давнее предание. Здесь царила угрюмая глушь, и над тускло-свинцовыми водами озера тесно смыкали ряды сумрачные сосны и нагие клыкастые утесы. Даже когда над ясными водами Нижнего озера ярко сияло солнце, здесь, в недоброй сени скалистых берегов, укрывала озеро завеса непроницаемого тумана — словно бы оно облачилось в траур. Ни единый зверь не рыскал у этих сумрачных вод, ни единая птица не нарушала задорными трелями унылую тишину. Безжизненный этот пейзаж оживляла только одинокая фигура — темноволосый, с короткой бородкой юноша, который сидел ссутулясь на замшелом валуне почти у самой воды.
   Угрюмое безмолвие Верхнего озера как нельзя лучше отвечало настроению Элиона. Невидящие глаза его смотрели в никуда, а разум вновь и вновь погружался во мрак невозвратимого прошлого, находя там лишь одно — Мельнит, бывшую совсем недавно напарницей Элиона. Мельнит безраздельно царила во всех его воспоминаниях: вот она весело хохочет, и рыжие волосы плещутся на, ветру, точно знамя; вот она в безымянной портовой таверне прекращает пьяную драку, швырнув (к вящему ужасу трактирщика) дюжину бутылок с драгоценным старым вином прямо в гущу драчунов. Вот она вскинула лук, сосредоточилась, лицо словно окаменело — и едва различимый вдали всадник рухнул оземь со скачущего во весь опор коня; вот сражается, охваченная боевым пылом, и не важно, меч ли сверкает в ее руках, мелькает ли увесистый посох — все едино враги вокруг нее валятся замертво, точно скошенная трава…
   Мельнит, старшая в паре, на десять с небольшим лет старше Элиона, его наставник, опекун, проводник и друг. Отблески полночного костра пляшут на ее смуглом лице, осунувшемся от усталости, а она сидит, крепко обхватив руками колени, и волосы ее пылают ярче пламени, а в глазах затаенная, чуть виноватая печаль. Так она частенько смотрит на Элиона, и взгляд этот словно говорит: я помню о твоей безнадежной страсти, но, увы, не в силах ответить на нее…
   Мельнит перед самой своей гибелью — бьется не на жизнь, а на смерть в мрачном и зловонном лабиринте, цитадели ак'загаров. Вот она уже истекает кровью от множества ран, и зловещие крылатые силуэты все тесней окружают ее, алчно вопя и ухая при виде текущей крови, но уворачиваясь — пока — от смертоносной пляски меча Мельнит, который вот-вот выпадет из ослабевшей руки. Вот уже твари набросились на нее и рвут, еще живую, в клочья, и последним усилием воли она кричит Элиону: беги, спасайся, донеси до Гендиваля тайну, которую мы должны были раскрыть здесь — и раскрыли…
   Мельнит погибла, чтобы он, Элион, выжил и оплакал ее. Еще четыре месяца назад она была жива. И с той самой минуты, когда жизнь ее оборвалась, мир Элиона превратился в неизбывную черную бездну — боль…
   Элион со стоном закрыл лицо руками. Напрасно он пришел сюда. Боль его и так невыносима, а уж в этом месте, где каждый камень, каждая пядь земли дышат воспоминаниями… Нестерпимое горе привело его на распутье, и теперь ему предстоит сделать выбор. Он может покинуть Гендиваль и Тайный Совет, попросить кого-нибудь из целителей изъять из его памяти воспоминания о тех днях, когда он был чародеем, и заменить их искусственно сотворенным прошлым. Беда только, что тогда он лишится и воспоминаний о Мельнит — и это после того, как уже потерял ее въяве. Как ни мучит его прошлое, воспоминания — это все, что осталось ему от Мельнит.
   Другой выход — небытие. Озеро здесь глубоко, и если Элион бросится в воду как есть — в тяжелых сапогах и одежде, при мече, — он очень скоро воссоединится с Мельнит, а если (как подозревал Элион) жизни после смерти не существует, он по крайней мере избавится от нестерпимой боли…
   — Элион! Элион!
   Молодой чародей вздрогнул, осознав, чья рука легла на его плечо. Судя по раздраженному тону, Кергорн уже давным-давно зовет его и не может дозваться. Густо покраснев, Элион виновато вскочил. Оставалось лишь надеяться, что его мрачные раздумья скрыл мысленный щит — первое, чему учится каждый начинающий телепат.
   — Господин… — пробормотал он, сознавая, что деваться некуда. Кергорн застиг его именно там, куда строжайше отсоветовал ходить.
   Архимаг поглядел на молодого чародея и покачал головой.
   — Опять ты здесь, Элион? — вздохнул он. — Как бы я ни сострадал твоей утрате, скажу прямо: ты только вредишь себе, в одиночестве предаваясь мрачным мыслям. Никто не требует, чтобы ты позабыл Мельнит — мы все любили ее, — но такие назойливые страдания не польстят ее памяти, а тебе не принесут добра.
   Элион враждебно насупился.
   — Мельнит была моей напарницей, и я вправе оплакивать ее смерть.
   — Никто и не оспаривает твоего права! Но ты, Элион, не погиб вместе с ней, хотя и считаешь, что именно так должен был поступить. Ты остался жив — а потому обязан, ради своей же пользы, смириться с ее смертью. — Кергорн окинул юношу мудрым, испытующим взглядом. — Мельнит всей душой любила жизнь. Наверняка она бы опечалилась, увидев, как ты готов заживо лечь в ее могилу.
   При этих словах Элион вышел из себя.
   — Проклятье! — закричал он. — Да как ты смеешь?! У Мельнит даже нет могилы! Ее плоть стала пищей для треклятых ак'загаров!
   — В самом деле? Что ж, бывает и такое.
   Жестокие слова архимага так потрясли Элйона, что он не разглядел сочувственного блеска в глазах Кергорна.
   Жизнь чародея трудна, жестока и опасна — как зачастую и его смерть. Ты и сам это знал, когда добровольно избрал эту участь. Знаешь, скольких напарников потерял я с тех пор, как стал чародеем? А скольких еще потеряешь ты — если, конечно, сам останешься жив? Уж лучше, мальчик мой, свыкнись с этой мыслью сейчас… или же убирайся из Гендиваля и до конца своих дней расти картофель!
   — Может, я так и сделаю! — огрызнулся Элион. — Все лучше, чем превратиться в бесчувственное чудовище…
   Кергорн сурово поджал губы, и молодой чародей понял, что зашел слишком далеко. Он поспешно захлопнул рот и попятился.
   — Помнишь то время, когда ты был ничтожным сопляком-деревенщиной? — негромко спросил архимаг. — От тебя тогда спасу не было — все ходил за мной по пятам и ныл, упрашивал, чтобы я сделал тебя членом Тайного Совета. Помнишь, что я тогда тебе ответил?
   Элион кивнул, слегка поежившись при мысли о том, каким он был несносным надоедой:
   — Ты сказал, что не в твоей власти сделать меня членом Совета. Что это право я должен заслужить.
   Архимаг кивнул:
   — Совершенно верно. И ты действительно заслужил право стать членом Совета. А вместе с тем — как бы ты сам должен был понять, если бы все эти годы внимательно меня слушал, — право на все тяготы и муки чародеев. Рано или поздно все мы теряем своих друзей, подруг, напарников. И учимся жить дальше, жить без них. Мы скорбим по ушедшим, мы чтим их память, мы всегда их помним — но никогда не позволяем мертвым править нашей жизнью. Мы не можем, не смеем допустить такого, Элион, иначе скатимся в безумие. Нет, мы учимся жить без них, продолжать их труд, дабы знать, что они погибли не напрасно.
   Он помолчал, не сводя с Элйона испытующего взгляда.
   — Именно поэтому, мальчик мой, я решил поручить тебе новое дело. Сегодня же. Сейчас. Как скоро ты можешь отправиться в путь?
   Элион похолодел.
   — Но… как ты можешь?! Я был ранен и еще не вполне оправился! Я потерял напарника, и ты… ты не смеешь посылать меня одного!
   Словно пытаясь защититься, он стиснул в кулак правую руку — переломанные пальцы на ней только-только срослись. Все это время Элион неосознанно пятился, как будто хотел отгородиться от нежеланного приказа… и вдруг под ногами его сухо посыпалась земля. Сам того не сознавая, он оказался на самом краю обрыва.
   Смуглая мускулистая рука кентавра стремительно ухватила его за плечо и рывком выдернула из пропасти. И снова Элион оказался лицом к лицу с неумолимым архимагом.
   — А теперь слушай, — холодно и резко проговорил Кергорн. — В иное время я бы не стал отправлять тебя никуда, особенно по такому сложному делу; но сейчас мир катится в бездну и прочие люди-чародеи заняты по горло. Элион, это дело не терпит отлагательств. Казарлу, Вельдан и дракону-провидцу грозит смертельная опасность.
   У Элиона кровь застыла в жилах.
   — Нет, Кергорн! Только не это! Я не смогу работать с ними! После того, что произошло в логове ак'загаров…
   Взмахом руки архимаг безжалостно отмел его протест.
   — Прости, Элион, но больше мне послать некого. Кроме того, пора уже раз и навсегда покончить с этой нелепой враждой между тобой и Вельдан. Довольно уже я дозволял вам обоим творить глупости! А теперь возрадуйся — ты отправишься в путь не один.
   В тьме отчаяния, охватившего Элиона, забрезжила слабая искорка надежды.
   — Хвала провидению! Но кто же…
   — Считай, что тебе выпала величайшая честь. — Впервые за все время разговора кентавр улыбнулся. — Идти с тобой вызвался не просто чародей, а старший чародей. Точнее сказать, чародейка. По правде говоря, — добавил он уже невесело, — я так и не сумел отговорить ее — а уж, поверь, старался на славу! Мне, конечно, будет недоставать моей напарницы, но она, похоже, считает, что за вами, людьми, нужен глаз да глаз.
   — Что?! — охнул Элион. — Ты хочешь сказать — Тиришри?.. Но, господин…
   Кергорн предостерегающе вскинул руку.
   — Что бы ты ни хотел сейчас сказать — скажешь это не мне, а ей. Не думай только, что из этого выйдет толк. Я пытаюсь переспорить ее вот уже добрую сотню лет — и до сих пор не преуспел. — Он похлопал Элиона по плечу. — Мальчик мой, вы с Вельдан обязаны друг другу куда больше, чем можете представить и понять. Пришла тебе пора помочь ей. Просто сделай все, что в твоих силах… и будем, вопреки всему, надеяться, что мы еще не опоздали.

Глава 3. ПУТНИКИ

   — Храни нас Мириаль! Ты только посмотри на это! Канелла взобралась на высокое сиденье фургона, напряженно вглядываясь в густую серую завесу дождя и тумана. На дальней стороне горного перевала каменистая тропа проходила по дну ущелья, зажатого между отвесных скал. Месяцы непрерывных дождей превратили ее в бурный поток.
   Тормон окинул взглядом грузные, тонущие в тучах отроги гор, кривые сосны, которые из последних сил цеплялись корнями за почти отвесные склоны, и невесело покачал головой:
   — Местечко в самый раз для оползней. Если впереди дорога не завалена камнями, я готов слопать уздечку Руски.
   И торговец рассеянно похлопал по влажной могучей шее крупного вороного жеребца, между тем ломая голову, как быть дальше. Все они — и люди, и животные — измотаны до крайности. Долгие часы они медленно, шажок за шажком, карабкались на юго-восточный кряж по извилистой неверной тропе, которая справедливо звалась Змеиным Перевалом. Карабкались — и, как всегда, предвкушали тот сладкий миг, когда доберутся наконец до вершины кряжа и устроят передышку, прежде чем начать более легкий спуск в долину, в обжитые людьми земли. И вот теперь все эти сладкие мечты развеялись как дым. Они и так уже не успеют добраться до Тиаронда прежде, чем городские ворота закроются на ночь. Как же быть? Повернуть назад и лишиться всей годовой прибыли — или же рискнуть фургоном, товаром и собственными жизнями на смертельно опасной дороге? Правда, нынешний год и так выдался на редкость тяжелым, треклятые ливни расстроили все их планы, и теперь они уже почти на месяц выбились из расписания. Если не добраться до столицы в ближайшие дни, и речи не будет о том, чтобы там зазимовать.
   Тормон задумчиво покачал головой. Нелегкие настали времена для вольных торговцев — таких, как он сам, его подруга Канелла и их пятилетняя дочь Аннас. Проливные дожди превратили их скитальческую жизнь в сущий кошмар. Ярко раскрашенный фургон всегда был для них не только средством к существованию, но и домом, и в лучшие времена они целый год разъезжали по землям Каллисиоры, лишь суровую зиму проводя в Тиаронде, горной столице края.
   Близкая зима означала для вольных торговцев конец года, весна — его начало. С таянием снегов они покидали горы и отправлялись на плодородные равнины юго-запада, везя с собой из города дорогие безделушки, а также инструмент и оружие, выкованные из металла, который добывают в северных копях. Все это с охотой покупали земледельцы, трудившиеся на богатых урожаем равнинах. Там, на юго-западе, торговцы обыкновенно проводили два-три месяца, подрабатывая помимо торговли тем, что помогали при севе, а потом и на сборе раннего урожая. Запасшись новыми товарами, они отправлялись на юг и там отменно проводили лето, путешествуя по теплому холмистому побережью океана. Здесь они продавали то, что привезли с равнин — муку, зерно, овощи, кожи, — а взамен наполняли фургоны местными товарами: одеждой из тонкого полотна, изящной керамической посудой, копченой рыбой, оливками, виноградом и фигами, чесноком и пряными травами. Закупали они и свежий сыр, благо его в изобилии поставляли стада овец и коз, пасшиеся на приморских зеленых холмах.
   С приближением осени вольные торговцы вновь направлялись в Тиаронд, на сей раз восточным трактом, по пути принимая участие в сборе урожая яблок. В северные горы везли они иной груз: оливковое масло, вино, специи, жемчуг и тому подобные товары с юга, дорогие и не слишком обременительные. Были в фургонах и фрукты, свежий сидр и руно неприхотливых овечек, которые пасутся на угрюмых болотистых пустошах, окаймляющих горный хребет с северо-востока.
   По большей части жизнь вольных торговцев была приятна и щедра на развлечения. В пути своем они на каждой остановке встречали старых и новых друзей. Не обходилось, конечно, и без трудностей. Кое-где в глухих местах водились разбойники, да и непогода могла не только испортить настроение, но и серьезно осложнить жизнь. Как сейчас, например, — вот уже несколько месяцев беспрерывно лили такие дожди, каких не помнили и легенды.
   — Подержи-ка лошадей, лапушка, — сказала Канелла, вручая вожжи своей крохотной дочке. Аннас сразу же выпрямилась на сиденье фургона, крепко зажав в потных кулачках грубые ременные вожжи. Глаза ее, темные, как у отца, засияли от гордости, но круглое личико, обрамленное темными прямыми волосами, оставалось не по-детски серьезно.
   Канелла спрятала улыбку. Рослые кони, каждый из которых мог бы, фыркнув, сбить девочку с ног, отнюдь не нуждались в том, чтобы их держали — они были приучены повиноваться словам. Впрочем, маленьким девочкам полезно поручать важные дела, а для Аннас очень много значило то, что мать доверяет ей бесценных коней. Хотя девочке едва сравнялось пять, она весьма серьезно относилась к своим обязанностям.
   С невозмутимым видом поблагодарив дочь, Канелла спустилась с козел фургона и, шлепая по жидкой грязи, подошла к своему спутнику. Ее подстриженные до плеч, медово-золотистые волосы сейчас кое-где потемнели от влаги — ветер дул так сильно, что и капюшон не всегда спасал от дождя. Сощурившись, она долго разглядывала тонущую в дожде и тумане тропу, затем обеспокоено поглядела на небо.
   — Ну, что ты решишь? — обратилась она к Тормону. — Часа через два, того и гляди, совсем стемнеет. Хочешь заночевать здесь и утром попытать счастья, или же рискнем и двинемся дальше? За ночь-то дорога может стать еще хуже.
   Канелла была годами вдвое младше вольного торговца и макушкой едва доставала ему до подбородка. Тормон обнял подругу за плечи, и она, подняв голову, заглянула ему в глаза.
   Ее веснушчатое, с острым подбородком личико посерьезнело, золотисто-карие глаза потемнели от тревоги.
   Оттого что Канелла была так по-детски миниатюрна, Тормон вечно мучился бессмысленным желанием лелеять и защищать ее — бессмысленным потому, что хрупкая с виду женщина обладала стальными мускулами и непревзойденной выносливостью, а ее ум, вопреки хорошенькому лукавому личику, был не по годам острым и проницательным. Тормон и Канелла были идеальными напарниками, привыкшими уважать и в полной мере использовать качества друг друга. Торговая сметка и дорожный опыт Тормона, отточенные почти сорока годами скитаний, отлично дополнялись умом и прозорливостью Канеллы — и это уж не говоря о ее особом умении обращаться с лошадьми.
   Сейчас Тормон крепко обнял подругу, теснее прижал к себе.
   — Собственно, я о том же собирался спросить тебя. Стоит ли нам вообще рисковать? Как полагаешь, кони смогут пройти по этой тропе? Фургон мы так и так бросить не можем, но я бы не хотел рисковать твоими детками.
   Обернувшись, Канелла окинула задумчивым взглядом «деток» — пару крупных и мускулистых вороных, каждый высотой больше восемнадцати пядей в холке. Отец Канеллы славился тем, что разводил «лунных сефрийцев», называвшихся так из-за серебристого отлива гладкой вороной шкуры. В приданое он дал дочери жеребца Руску и мерина Аврио, а также вороную кобылицу, которая сейчас носила жеребенка Руски и дожидалась хозяев дома, на ферме.
   — Ну, не знаю… — с сомнением проговорила Канелла. — Дорогу они скорее всего выдержат, но если один из них упадет — в такую непогоду нам ни за что не поднять его на ноги.
   — Я бы мог пройти пешком до первого поворота и проверить, какова там дорога, — предложил Тормон.
   Канелла покачала головой:
   — Ручей такой бурный, что назад, против течения тебе никак не пройти. Погоди-ка…
   Она сосредоточенно насупилась. Тормону была хорошо знакома эта гримаса — Канелла размышляла над сложной задачей, перебирая в уме все возможные решения. Чуть заметно улыбнувшись, он ждал результата.
   — Нашла! — Лицо Канеллы прояснилось. — Возьми с собой Эсмеральду. Она крепко держится на ногах, и сил у нее достанет, чтобы втащить тебя вверх по склону.
   Тормон, как ни был озабочен, от души рассмеялся:
   — Опять нас выручает эта малявка!
   Канелла с притворной злостью ткнула его кулачком в плечо:
   — Не смей называть Эсмеральду малявкой! Пусть она невелика, зато честно отрабатывает свое пропитание.
   Она скрылась за фургоном и через минуту появилась, ведя в поводу низкорослую, промокшую до костей и не слишком довольную жизнью ослицу — бурую с белыми пятнами.
   При всем своем небольшом росте Эсмеральда была настоящей труженицей. Летом торговцы, навьючив на нее товар, брали ее с собой на вылазки в самые труднодоступные места южных гор, куда не мог проехать фургон. На привалах Эсмеральда таскала на себе дрова и воду, а в конце ежегодного путешествия, когда фургон ломился от товаров, ослицу запрягали в легкую двухколесную повозку, чтобы хоть немного облегчить ношу коней на нелегком и долгом подъеме в горы.
   Эсмеральда была для вольных торговцев почти что членом семьи. Тормон и Канелла отыскали ее во время первого своего совместного путешествия, когда только-только решили соединить свои судьбы. Во время летнего путешествия они наткнулись на крестьянина, жестоко избивавшего изнуренную ослицу, которая и так едва не падала под тяжестью непосильного груза. При виде этого с губ Канеллы сорвалось крепкое словцо, изрядно удивившее Тормона. С яростным воплем она спрыгнула с козел фургона, вырвала у потрясенного мучителя палку и с ее помощью принялась втолковывать ему, как нехорошо он поступает. В гневе Канелла забыла о том, как она мала ростом, и дело могло обернуться совсем худо, если бы Тормон, тоже обозленный жестокостью крестьянина, не поспешил ей на помощь. Негодяй удрал прочь, ругаясь на бегу, а Канелла опустилась на колени рядом с избитой ослицей. Гневные и горестные слезы текли по лицу женщины — жизнь бедняжки уже ничто не могло спасти. И лишь когда Канелла выпрямилась, она обнаружила, что за бездыханным материнским телом прячется перепуганный до полусмерти осленок.
   Жалкая худышка, «шкурка да кости», как отозвался о ней Тормон, осталась под опекой Канеллы, и вольный торговец с изумлением и растущим уважением наблюдал, как его подруга раскрывается перед ним с совершенно неожиданной стороны. Она нянчилась с малышкой день и ночь, не желая отступать, хотя жизнь в тощем тельце осленка едва теплилась; и наконец (как рассказывал позднее Тормон) маленькая Эсмеральда признала свое поражение и решила, что, пожалуй, еще поживет на белом свете. С тех пор она вовсю наслаждалась жизнью и держалась так, словно в этом сборище людей и коней она — самая главная.
   Сейчас Канелла отпрягла повозку, но снимать с Эсмеральды упряжь не стала. Тормон достал из фургона кусок веревки, обвязал один конец вокруг своей талии, а другой крепко-накрепко привязал к прочным ремням упряжи. В груди у него ныло от недоброго предчувствия. Добром это, быть может, и не кончится — но что же еще делать-то?
   Гладкий высокий лоб Канеллы прорезала обеспокоенная морщинка.
   — Будь осторожен, — сказала она Тормону. — Если увидишь, что дорога совсем непроходима, не рискуй понапрасну. В крайнем случае повернем назад и зазимуем в Бризеле. Я скорее соглашусь лишиться прибыли за весь год, чем поставить на кон ваши жизни.
   — Не тревожься, солнышко, — ответил Тормон. — Я поберегусь.
   Он стоял в начале тропы, у поворота, где из расселины в западном склоне скалы низвергался с шумом и грохотом поток мутной воды — он-то и превратил горную тропу в опасно бурлящий ручей. Эсмеральда, прижав длинные бурые уши, из-под косматой челки искоса глянула на хозяина и так закатила глаза, что стали видны белки. Тормон понял, что если он не стронет ослицу с места прежде, чем она сообразит, к чему дело клонится, — Эсмеральда крепко упрется в землю всеми четырьмя ножками, и тогда уж с ней никакими силами не справиться.
   — Ну, пошла! — Он легонько хлестнул ослицу по заду концом поводьев, и та с недовольным видом двинулась по затопленной тропе.
   Вслед за нею Тормон шагнул в поток и невольно содрогнулся, когда за отвороты сапог потекли струйки ледяной воды. Вначале путь оказался не так уж труден, как он ожидал. В теснине между скал поток грохотал оглушительно и грозно, однако выше по тропе вода едва доходила до колен. Хотя бурное течение едва не сбивало Тормона с ног, с помощью Эсмеральды он все же успешно удерживал равновесие. Повезло еще и в том, что напор воды смыл с тропы всегдашний слой грязи и глины, и теперь под ногами Тормона был славный гладкий камень. Если действовать осторожно, они с Канеллой сумеют без особого труда провести здесь фургон и лошадей…
   Тормон до того увлекся размышлениями о том, как проще и безопасней провести вниз по тропе коней и громоздкий фургон, что не сразу заметил, как бурлящий ручей становится все глубже и глубже. Он размышлял, высчитывал, прикидывал так и эдак — покуда не шагнул за очередной поворот тропы. И, мгновенно опомнившись, похолодел.