Страница:
Нелегкое это было дело для двоих ослабевших от холода людей, тем более что им еще нужно было поместить в укрытии коня. Фея воздуха ничем не могла им помочь — она так устала от сражения с бурей, что под конец могла лишь отчасти ограждать своих спутников от обильного снегопада. Элион и Тормон чудом держались на ногах, но трудились не покладая рук, словно состязались, кто из них не выдержит первым.
Время слилось для Элиона в сплошную мутную полосу голода, холода и ноющей боли во всем теле. Он держался лишь тем, что сознательно ввел себя в транс, и теперь мысли его блуждали в счастливых днях прошлого, в то время как тело продолжало упорно трудиться. В таком состоянии он едва не упустил тот момент, когда укрытие было закончено. Мутным от усталости взглядом Элион окинул плод их труда, почти не веря, что все это было сделано вдвоем. На краю оврага, под защитой отвесных склонов Тормон и чародей буквально вгрызлись в гигантскую груду сучьев и прорубили в ней подобие пещеры, где вполне могли уместиться они сами и гнедой. Пол пещеры был щедро выстлан упругими сосновыми ветками, по бокам и над головой прочно сплетались крепкие сучья, и сверху все это было укрыто толстым слоем снега — словом, убежище со всех сторон было надежно защищено от холода и сырости. Мужчины обменялись долгим взглядом, а затем пожали друг другу руки, справедливо гордясь своим творением.
К изумлению Элиона, гнедой строптивец ничуть не возражал против того, чтобы его ввели в укрытие, — напротив, он так туда рвался, что едва не затоптал чародея. Правда, в самой пещере коню пришлось низко опустить голову: сучья, из которых был сплетен ее свод, царапали его спину. Люди — даже не слишком рослый Элион — тоже вынуждены были сутулиться. Едва войдя в пещеру, Элион обессилено рухнул на колени, дрожа от холода и безмерной усталости, и кое-как стряхнул с бороды иней, намерзший от его дыхания. Когда он начал растирать руки, чтобы восстановить обычный ток крови, окоченевшие пальцы пронзила жгучая боль.
Отправляясь в горы, Элион, как было принято у всех чародеев, неизменно прихватывал с собой фляжку с целительным снадобьем. Вода, мед и немного бренди — незаменимое средство для того, кто продрог до мозга костей. Немного отогрев пальцы, чародей запустил руку во внутренний карман кожаной куртки, где хранил заветную фляжку. Не сразу ему удалось вытащить пробку — пришлось в конце концов поработать зубами, — зато после нескольких глотков в голове немного прояснилось. Тогда Элион передал фляжку Тормону — тот, как ни удивительно, держался на ногах, хотя и вынужден был опираться на круп дрожащего от изнеможения гнедого.
Торговец послушно глотнул — и взгляд его прояснился.
— Помогло, — чихнув, заметил он. Потом налил немного снадобья на ладонь и протянул ее коню — тот с благодарностью слизал живительную влагу.
— Надо бы состряпать побольше этой благодати. — С каждым словом голос Тормона заметно креп. — У тебя есть все, что нужно?
— Да, в седельных сумках — если только вода в большой фляге не замерзла. — Элион неловко поднялся, стараясь не задеть головой низкий потолок пещеры, и потянулся к фляге, что так и висела, притороченная к седлу.
— Не должна бы, — отозвался Тормон. — Я всю дорогу прикрывал ее ногой. Ну-ка, дай я этим займусь.
Элион неуклюжими пальцами возился со сбруей гнедого. Торговец легонько отодвинул его плечом, мигом снял с гнедого все вьюки и отдал их чародею. Затем он расстегнул подпругу, с ворчанием снял седло и сунул его в угол пещеры. Элион смотрел на спутника, неподобающе разинув рот. Он-то помнил, как размышлял на тропе, что Тормон, целиком погруженный в горе, станет для них лишь обузой — а торговец между тем, несмотря на свои страдания, не потерял головы и позаботился о том, чтобы вода во фляге не замерзла. Чародей не знал даже, возмущаться ему или восхищаться таким несгибаемым здравомыслием.
Тормон между тем погладил влажную от растаявшего снега шею гнедого.
— Славная лошадка, — сказал он, — такая маленькая. Повезло нам. Кабы здесь были вороные Канеллы…
Он осекся и поспешно отвернулся, чтобы Элион не увидел его лица.
Сердце молодого чародея сжалось от сострадания. Он слишком хорошо понимал, каково это — потерять самого близкого человека. Чтобы дать Тормону время прийти в себя, он принялся с нарочитой неспешностью обустраивать их временное жилище. Светилку он воткнул меж двух ветвей, повыше, чтобы осветить всю пещеру. Теперь, когда сюда завели еще и коня, в убежище оказалось на редкость тесно. Элион протиснулся мимо Тормона, зорко следя за тем, чтобы гнедой не лягнул его — хотя тому сейчас явно было не до обычных своих фокусов, — и заткнул охапкой хвороста вход, чтобы в пещеру не задувал ветер и снег.
Тормон оглянулся. Лицо его было бледно, но, судя по всему, он уже вполне овладел собой.
— Не забудь про шест.
Элион кивнул и поднял с пола шест, который торговец вырезал, покуда они мастерили убежище. Это был длинный и тонкий ствол молодого деревца, с которого Тормон срезал все ветки. Вдвоем мужчины подняли шест и протолкнули в сплетение ветвей и сучьев на потолке пещеры — теперь он торчал высоко над снегом.
— Хорошая мысль, — заметил Элион. — Если нас засыплет снегом, проще будет нас найти и откопать.
Он совсем упустил из виду, что торговец понятия не имеет ни о существовании Тиришри, ни о телепатической связи, ни о том, что совсем неподалеку, в доме у подножия перевала, укрылись другие чародеи.
Торговец отчужденно глянул на него.
— Уж лучше сдохнуть под снегом, чем принять помощь из этого проклятого города, — угрюмо сказал он. — Куда важнее, что шест сохранит нам отверстие для воздуха, сколько бы снега ни нападало за ночь.
Смешавшись, Элион принялся разбирать свои вещи и первым делом снял непромокаемый холст, в который были завернуты одеяла. Сейчас ему хотелось только одного — хорошенько выспаться в тепле и сухости.
— У тебя есть сухая тряпка? — отрывисто спросил Тормон.
Радуясь тому, что торговец, похоже, все-таки решил позаботиться о себе — по правде говоря, этот немногословный мастер на все руки уже начинал раздражать Элиона, — чародей порылся в сумке и вынул солидных размеров фланелевый лоскут. Тормон взял его, благодарно кивнул и как ни в чем не бывало принялся протирать фланелью гнедого.
— Эй! — возмущенно воскликнул Элион. — У меня другой тряпки нет.
Тормон глянул на него непонимающе — словно пытался и не мог постичь глубину чужого эгоизма.
— Другой лошади у тебя тоже нет, — рассудительно заметил он. — Она промокла и продрогла — хочешь, чтобы она пала?
Элион представил себе пешее возвращение в Гендиваль и покачал головой:
— Ладно, оботрусь одеялом.
Тормон едва заметно сощурился — казалось, вот-вот улыбнется; однако он промолчал и снова принялся обихаживать коня. Лицо его от усталости было пепельно-серым, но он, точно позабыв о собственных муках, старательно и ловко растирал гнедого, особое внимание уделяя ногам, да при этом еще и негромко ворковал, словно мать над плачущим младенцем:
— Ах ты, моя красавица, храбрая, точно львица, и проворная, как ветер… Скоро, милая моя, совсем просохнешь, согреешься, расцветешь, как фиалка…
Конь, едва державшийся на ногах, понемногу приходил в себя и почти перестал дрожать. Блестя глазами, бодро наставив уши, он с явным удовольствием принимал то, что с точки зрения Элиона было чистой воды баловством. Ничего себе «милая», возмущался чародей — он-то до сих пор и не замечал, что его гнедой мучитель на самом деле мучительница. Погоди, погоди, мысленно говорил он торговцу, пускай только эта людоедка очухается — и посмотрим тогда, захочется ли тебе ее баловать! Элион был совершенно уверен, что так и выйдет. Очень скоро, со злорадством отметил он, гнедая оживилась и, изогнув шею, потянулась к торговцу, который растирал ее переднюю ногу. Так я и знал, ухмыльнулся чародей. Сейчас эта тварь за все труды его как цапнет!..
Кобылка негромко, удовлетворенно заржала и принялась обнюхивать карманы торговца, почти нежно тыкаясь в его куртку своей длинной костистой мордой. У Элиона отвисла челюсть. В его сознании прозвучал мысленный смешок феи, парившей где-то под низким потолком пещеры.
— Заткнись!— яростно прорычал Элион, но Тиришри рассмеялась еще звонче.
— Ты, кажется, хотел намешать еще воды с медом, — негромко напомнил Тормон.
— Да, извини… — Слегка пристыженный, чародей порылся в седельных сумках и извлек наружу фляжку с бренди и глиняный горшочек с медом. По правде говоря, он только рад был заняться полезным делом, которое никак не было связано с растреклятыми лошадьми… да и отвлечься ему не помешало бы. Меньше всего на свете ему хотелось сейчас размышлять о зловредном нраве гнедой кобылки.
Вскоре мужчины уже сидели, завернувшись в одеяла, и ели сушеное мясо, твердые, как камень, дорожные галеты и липкие лепешки из орехов, сушеных фруктов, зерна и меда. Увы, развести огонь они никак не могли — от жара снег, укутавший их убежище, тотчас растаял бы, но в тесной пещере уже становилось теплее от их тел, и хотя до желанного уюта было куда как далеко, Элион уже проникся уверенностью, что они выживут.
После того как Тормон позаботился о лошади, сам наелся и согрелся, в нем проснулся интерес к окружающему.
— Что это за штука? — спросил он, указывая на источник зеленого света, который уже заметно потускнел. Элион знал, что скоро ему придется доставать новую светилку. Что ж, безнадежно сказал он себе, твой новый спутник — отнюдь не дурак. Ты ведь отлично понимал, что очень скоро он начнет задавать неуместные вопросы.
— Это глим, — ответил он вслух. — Делают его, кажется, из вытяжки из светлячков и каких-то растений — понятия не имею как.
Тормон открыл было рот, но тут же его захлопнул. Ты ведь не из Каллисиоры, верно? Чутьем телепата Элион уловил, что именно хотел спросить торговец Он не знал, почему Тормон передумал, но рад был этой отсрочке. Ему очень не хотелось лгать.
Чтобы рассеять неловкость, торговец повернулся к гнедой кобыле, которая вдоволь наелась кукурузных зерен из торбочки, что хранилась в мешке Элиона, и теперь лежала на мягком ложе из сосновых веток, которое устроил для нее Тормон. Торговец нежно погладил ее гнедой бок.
— До чего же славная детка, — ласково проговорил он. — Чистенькая, словно кошка, и к тому же смелая. Вспомни, как отважно она пробивалась с нами через пургу — ни разу не заартачилась.
Тормон то ли спятил, то ли имел в виду совсем другую лошадь, но прежде, чем Элион успел возразить, его спутник снова заговорил:
— Вот такую лошадку хотел я купить для Аннас, когда подрастет. Знаешь, ей всего-то сравнялось пять, а уж как она сидела в седле! Канелла начала учить ее верховой езде еще прежде, чем малышка научилась ходить…
И он пустился в воспоминания о погибшей жене и дочери. Глаза его влажно блестели от нежности и непролитых слез.
Не выдержав, Элион скоро присоединился к нему.
— Знаешь, я никогда прежде этого не замечал, но у этой кобылки шкура почти того же цвета, что волосы Мельнит. Вот это была наездница!..
Стояла глубокая ночь, снаружи ярился буран, а двое мужчин делились своим горем, погружаясь в светлые воспоминания о своих любимых. И если порой один из них словно не слышал другого — что из того?
Глава 17. НОЧНЫЕ СОБЫТИЯ
Время слилось для Элиона в сплошную мутную полосу голода, холода и ноющей боли во всем теле. Он держался лишь тем, что сознательно ввел себя в транс, и теперь мысли его блуждали в счастливых днях прошлого, в то время как тело продолжало упорно трудиться. В таком состоянии он едва не упустил тот момент, когда укрытие было закончено. Мутным от усталости взглядом Элион окинул плод их труда, почти не веря, что все это было сделано вдвоем. На краю оврага, под защитой отвесных склонов Тормон и чародей буквально вгрызлись в гигантскую груду сучьев и прорубили в ней подобие пещеры, где вполне могли уместиться они сами и гнедой. Пол пещеры был щедро выстлан упругими сосновыми ветками, по бокам и над головой прочно сплетались крепкие сучья, и сверху все это было укрыто толстым слоем снега — словом, убежище со всех сторон было надежно защищено от холода и сырости. Мужчины обменялись долгим взглядом, а затем пожали друг другу руки, справедливо гордясь своим творением.
К изумлению Элиона, гнедой строптивец ничуть не возражал против того, чтобы его ввели в укрытие, — напротив, он так туда рвался, что едва не затоптал чародея. Правда, в самой пещере коню пришлось низко опустить голову: сучья, из которых был сплетен ее свод, царапали его спину. Люди — даже не слишком рослый Элион — тоже вынуждены были сутулиться. Едва войдя в пещеру, Элион обессилено рухнул на колени, дрожа от холода и безмерной усталости, и кое-как стряхнул с бороды иней, намерзший от его дыхания. Когда он начал растирать руки, чтобы восстановить обычный ток крови, окоченевшие пальцы пронзила жгучая боль.
Отправляясь в горы, Элион, как было принято у всех чародеев, неизменно прихватывал с собой фляжку с целительным снадобьем. Вода, мед и немного бренди — незаменимое средство для того, кто продрог до мозга костей. Немного отогрев пальцы, чародей запустил руку во внутренний карман кожаной куртки, где хранил заветную фляжку. Не сразу ему удалось вытащить пробку — пришлось в конце концов поработать зубами, — зато после нескольких глотков в голове немного прояснилось. Тогда Элион передал фляжку Тормону — тот, как ни удивительно, держался на ногах, хотя и вынужден был опираться на круп дрожащего от изнеможения гнедого.
Торговец послушно глотнул — и взгляд его прояснился.
— Помогло, — чихнув, заметил он. Потом налил немного снадобья на ладонь и протянул ее коню — тот с благодарностью слизал живительную влагу.
— Надо бы состряпать побольше этой благодати. — С каждым словом голос Тормона заметно креп. — У тебя есть все, что нужно?
— Да, в седельных сумках — если только вода в большой фляге не замерзла. — Элион неловко поднялся, стараясь не задеть головой низкий потолок пещеры, и потянулся к фляге, что так и висела, притороченная к седлу.
— Не должна бы, — отозвался Тормон. — Я всю дорогу прикрывал ее ногой. Ну-ка, дай я этим займусь.
Элион неуклюжими пальцами возился со сбруей гнедого. Торговец легонько отодвинул его плечом, мигом снял с гнедого все вьюки и отдал их чародею. Затем он расстегнул подпругу, с ворчанием снял седло и сунул его в угол пещеры. Элион смотрел на спутника, неподобающе разинув рот. Он-то помнил, как размышлял на тропе, что Тормон, целиком погруженный в горе, станет для них лишь обузой — а торговец между тем, несмотря на свои страдания, не потерял головы и позаботился о том, чтобы вода во фляге не замерзла. Чародей не знал даже, возмущаться ему или восхищаться таким несгибаемым здравомыслием.
Тормон между тем погладил влажную от растаявшего снега шею гнедого.
— Славная лошадка, — сказал он, — такая маленькая. Повезло нам. Кабы здесь были вороные Канеллы…
Он осекся и поспешно отвернулся, чтобы Элион не увидел его лица.
Сердце молодого чародея сжалось от сострадания. Он слишком хорошо понимал, каково это — потерять самого близкого человека. Чтобы дать Тормону время прийти в себя, он принялся с нарочитой неспешностью обустраивать их временное жилище. Светилку он воткнул меж двух ветвей, повыше, чтобы осветить всю пещеру. Теперь, когда сюда завели еще и коня, в убежище оказалось на редкость тесно. Элион протиснулся мимо Тормона, зорко следя за тем, чтобы гнедой не лягнул его — хотя тому сейчас явно было не до обычных своих фокусов, — и заткнул охапкой хвороста вход, чтобы в пещеру не задувал ветер и снег.
Тормон оглянулся. Лицо его было бледно, но, судя по всему, он уже вполне овладел собой.
— Не забудь про шест.
Элион кивнул и поднял с пола шест, который торговец вырезал, покуда они мастерили убежище. Это был длинный и тонкий ствол молодого деревца, с которого Тормон срезал все ветки. Вдвоем мужчины подняли шест и протолкнули в сплетение ветвей и сучьев на потолке пещеры — теперь он торчал высоко над снегом.
— Хорошая мысль, — заметил Элион. — Если нас засыплет снегом, проще будет нас найти и откопать.
Он совсем упустил из виду, что торговец понятия не имеет ни о существовании Тиришри, ни о телепатической связи, ни о том, что совсем неподалеку, в доме у подножия перевала, укрылись другие чародеи.
Торговец отчужденно глянул на него.
— Уж лучше сдохнуть под снегом, чем принять помощь из этого проклятого города, — угрюмо сказал он. — Куда важнее, что шест сохранит нам отверстие для воздуха, сколько бы снега ни нападало за ночь.
Смешавшись, Элион принялся разбирать свои вещи и первым делом снял непромокаемый холст, в который были завернуты одеяла. Сейчас ему хотелось только одного — хорошенько выспаться в тепле и сухости.
— У тебя есть сухая тряпка? — отрывисто спросил Тормон.
Радуясь тому, что торговец, похоже, все-таки решил позаботиться о себе — по правде говоря, этот немногословный мастер на все руки уже начинал раздражать Элиона, — чародей порылся в сумке и вынул солидных размеров фланелевый лоскут. Тормон взял его, благодарно кивнул и как ни в чем не бывало принялся протирать фланелью гнедого.
— Эй! — возмущенно воскликнул Элион. — У меня другой тряпки нет.
Тормон глянул на него непонимающе — словно пытался и не мог постичь глубину чужого эгоизма.
— Другой лошади у тебя тоже нет, — рассудительно заметил он. — Она промокла и продрогла — хочешь, чтобы она пала?
Элион представил себе пешее возвращение в Гендиваль и покачал головой:
— Ладно, оботрусь одеялом.
Тормон едва заметно сощурился — казалось, вот-вот улыбнется; однако он промолчал и снова принялся обихаживать коня. Лицо его от усталости было пепельно-серым, но он, точно позабыв о собственных муках, старательно и ловко растирал гнедого, особое внимание уделяя ногам, да при этом еще и негромко ворковал, словно мать над плачущим младенцем:
— Ах ты, моя красавица, храбрая, точно львица, и проворная, как ветер… Скоро, милая моя, совсем просохнешь, согреешься, расцветешь, как фиалка…
Конь, едва державшийся на ногах, понемногу приходил в себя и почти перестал дрожать. Блестя глазами, бодро наставив уши, он с явным удовольствием принимал то, что с точки зрения Элиона было чистой воды баловством. Ничего себе «милая», возмущался чародей — он-то до сих пор и не замечал, что его гнедой мучитель на самом деле мучительница. Погоди, погоди, мысленно говорил он торговцу, пускай только эта людоедка очухается — и посмотрим тогда, захочется ли тебе ее баловать! Элион был совершенно уверен, что так и выйдет. Очень скоро, со злорадством отметил он, гнедая оживилась и, изогнув шею, потянулась к торговцу, который растирал ее переднюю ногу. Так я и знал, ухмыльнулся чародей. Сейчас эта тварь за все труды его как цапнет!..
Кобылка негромко, удовлетворенно заржала и принялась обнюхивать карманы торговца, почти нежно тыкаясь в его куртку своей длинной костистой мордой. У Элиона отвисла челюсть. В его сознании прозвучал мысленный смешок феи, парившей где-то под низким потолком пещеры.
— Заткнись!— яростно прорычал Элион, но Тиришри рассмеялась еще звонче.
— Ты, кажется, хотел намешать еще воды с медом, — негромко напомнил Тормон.
— Да, извини… — Слегка пристыженный, чародей порылся в седельных сумках и извлек наружу фляжку с бренди и глиняный горшочек с медом. По правде говоря, он только рад был заняться полезным делом, которое никак не было связано с растреклятыми лошадьми… да и отвлечься ему не помешало бы. Меньше всего на свете ему хотелось сейчас размышлять о зловредном нраве гнедой кобылки.
Вскоре мужчины уже сидели, завернувшись в одеяла, и ели сушеное мясо, твердые, как камень, дорожные галеты и липкие лепешки из орехов, сушеных фруктов, зерна и меда. Увы, развести огонь они никак не могли — от жара снег, укутавший их убежище, тотчас растаял бы, но в тесной пещере уже становилось теплее от их тел, и хотя до желанного уюта было куда как далеко, Элион уже проникся уверенностью, что они выживут.
После того как Тормон позаботился о лошади, сам наелся и согрелся, в нем проснулся интерес к окружающему.
— Что это за штука? — спросил он, указывая на источник зеленого света, который уже заметно потускнел. Элион знал, что скоро ему придется доставать новую светилку. Что ж, безнадежно сказал он себе, твой новый спутник — отнюдь не дурак. Ты ведь отлично понимал, что очень скоро он начнет задавать неуместные вопросы.
— Это глим, — ответил он вслух. — Делают его, кажется, из вытяжки из светлячков и каких-то растений — понятия не имею как.
Тормон открыл было рот, но тут же его захлопнул. Ты ведь не из Каллисиоры, верно? Чутьем телепата Элион уловил, что именно хотел спросить торговец Он не знал, почему Тормон передумал, но рад был этой отсрочке. Ему очень не хотелось лгать.
Чтобы рассеять неловкость, торговец повернулся к гнедой кобыле, которая вдоволь наелась кукурузных зерен из торбочки, что хранилась в мешке Элиона, и теперь лежала на мягком ложе из сосновых веток, которое устроил для нее Тормон. Торговец нежно погладил ее гнедой бок.
— До чего же славная детка, — ласково проговорил он. — Чистенькая, словно кошка, и к тому же смелая. Вспомни, как отважно она пробивалась с нами через пургу — ни разу не заартачилась.
Тормон то ли спятил, то ли имел в виду совсем другую лошадь, но прежде, чем Элион успел возразить, его спутник снова заговорил:
— Вот такую лошадку хотел я купить для Аннас, когда подрастет. Знаешь, ей всего-то сравнялось пять, а уж как она сидела в седле! Канелла начала учить ее верховой езде еще прежде, чем малышка научилась ходить…
И он пустился в воспоминания о погибшей жене и дочери. Глаза его влажно блестели от нежности и непролитых слез.
Не выдержав, Элион скоро присоединился к нему.
— Знаешь, я никогда прежде этого не замечал, но у этой кобылки шкура почти того же цвета, что волосы Мельнит. Вот это была наездница!..
Стояла глубокая ночь, снаружи ярился буран, а двое мужчин делились своим горем, погружаясь в светлые воспоминания о своих любимых. И если порой один из них словно не слышал другого — что из того?
Глава 17. НОЧНЫЕ СОБЫТИЯ
Бельдан изнывала от тревоги и бессильной ярости. Прятаться в постели под одеялами, точно пугливый кролик, покуда по дому рыщут незваные гости, было для нее просто невыносимо. Всякий раз, когда из-за двери доносились шаги или голоса, девушка напрягалась, затаив дыхание, и гадала, что произошло. Тулак ли грозит беда, обнаружен ли Каз, или сейчас дверь в ее комнату распахнется настежь… и что тогда? Наконец Вельдан поняла, что дала слишком большую волю своему неуемному воображению. В конце концов, она не так уж и беззащитна. Чтобы набраться уверенности, она под одеялом провела рукой по ножнам, в которых укрылись замечательно острые и длинные мечи — ее собственный и Тулак. Потом крепче стиснула рукоять кинжала и, вполне уверенная в себе, зловеще улыбнулась. «Что бы ни случилось, — сказала она себе, — ты с этим справишься».
Вельдан еще раньше переоделась в вещи, которые дала ей Тулак, обрядившись, по местному обычаю, в штаны из прочного холста, рубашку и жилет. Все это она надела поверх собственной одежды, но постаралась не напялить на себя чересчур много. Случись драться, неповоротливость сослужит ей плохую службу, да и под одеялами было невыносимо жарко, хотя ветер, дувший из выбитого Казом окна, изрядно выстудил комнату. Впрочем, у нее и без такого пустяка есть о чем беспокоиться.
Напряженно прислушиваясь к любым звукам, доносящимся из-за двери, Вельдан мысленно окликнула прятавшегося в амбаре дракена:
— Все в порядке, Каз?
— О каком порядке ты говоришь? — тотчас ядовито откликнулся напарник. — Твоя подружка, эта старая перечница, поставила здесь, в амбаре, своего злосчастного конягу — да еще и велела, чтоб я его охранял! У меня, понимаете ли, от голода живот прилип к позвоночнику, а она оставляет под самым моим носом этот ходячий кусок мяса — специально, чтобы меня помучить, не иначе! Вельдан, я больше не могу! Сколько еще мы должны здесь торчать? Я скоро захлебнусь собственной слюной!
С кровати, на которой лежала Вельдан, видно было, как в темноте густо валит снег, неистово крутясь в порывах ветра. Она передала дракену эту картину.
— Похоже, душа моя, придется тебе стиснуть зубы и терпеть. Нынче ночью подыматься в горы — чистое безумие.
— Безумие — оставаться здесь, — проворчал Каз. — Зловредные людишки так и шныряют повсюду, вынюхивают и высматривают. С другой стороны…
— Что? — резко перебила Вельдан. Ей совсем не понравился этот задумчивый тон. Всякий раз, когда дракен что-то замышлял, кому-нибудь непременно приходилось солоно.
— Да так, ничего, — легкомысленным тоном отозвался Каз. — Правда пустяки.
Ой-ей-ей, подумала Вельдан. Вот теперь нам точно несдобровать.
— Я немножко замечтался, вот и все, — продолжал напарник. — Полагаю, таков первый признак медленной голодной смерти.
— Каз, пожалуйста, подумай о Тулак. Ей здесь жить и после нашего ухода. Не затевай ничего, что только ухудшит дело.
В ответ Вельдан получила только зловещее хихиканье дракена и под одеялом стиснула кулаки. Ну погоди, я еще до тебя доберусь!
Ох уж этот Казарл! Невозможно предвидеть, что он придумает в следующий раз. Непредсказуемый Каз, единственный в своем роде, — и это не игра слов. Насколько было известно Тайному Совету, в мире не было других дракенов — а впрочем, Совету были доступны далеко не все уголки мира. Даже для чародеев существовали места, где проникнуть через Завесы оказывалось невозможно, и все тайны этих мест так и оставались тайнами. Правда, одна чародейка — мать Вельдан — сумела, как видно, проникнуть в такое потаенное место, но поскольку она умерла, никто так и не узнал, как ей это удалось. Быть может, подумала Вельдан, моя мать — единственная, кто смог это сделать. Но… каким образом? И почему?
Никто из живущих в Гендивале не хотел — да и не мог — рассказать Вельдан всю правду о ее родителях. Даже приемные отец и мать (оба чародеи), которые вырастили ее. Они твердили только, что отец ее никому не известен — какой-то чужак, случайный любовник, с которым мать Вельдан повстречалась в одном из своих путешествий и с которым рассталась, не пролив и слезинки. Чутье телепата подсказывало Вельдан, что они лгут — особенно когда она сравнивала эту историю с рассказом об участи своей родной матери.
Когда Вельдан была еще грудным младенцем, что-то заставило ее мать покинуть родной дом и крохотную дочку — и исчезнуть бесследно. Через два года ее нашли на границе Гендиваля. Никто не знал, откуда она возвращалась, а раны ее были так серьезны, что она угасла прежде, чем успела получить помощь целителей. В заплечном мешке ее был только сверток, столь тщательно укутанный мягкими одеялами, что стало ясно: в нем находится нечто хрупкое и ценное. Так оно и было. В свертке обнаружилось одно-единственное яйцо величиной чуть больше человеческой головы, абсолютно черное, но отливавшее изменчивым радужным, сиянием. Единственное, что мать оставила в наследство своей дочери, — дракен Казарл.
Девочка-сирота и одинокий птенец выросли вместе, не разлучаясь ни на минуту: вместе ели, вместе спали, вместе учились и устраивали всяческие проказы — в особенности дракен, неистощимый на выдумки. Лишь когда Вельдан выросла и сама стала чародейкой, поняла она, как взбудоражила жителей Гендиваля ее тесная дружба с дракеном. Все члены Тайного Совета, начиная с архимага Кергорна, дивились тому, как стремительно растет это уникальное существо, дивились его недюжинному разуму и телепатическому дару: с детских лет Каз и Вельдан установили между собой нехитрую мысленную связь, которая с годами стала лишь сильней и замысловатей. Неудивительно, что мастера-ученые мечтали забрать Каза для углубленных исследований, но Сивильда, подруга Кергорна, вынудила архимага строжайше запретить подобный шаг. Сивильда заявила, что девочка уже потеряла отца и мать, а потому негоже лишать ее единственного близкого существа. Вельдан тогда была ей крайне благодарна за это вмешательство. Архимаг и не подозревал, что одна из его будущих чародеек душой и телом предана его же подруге.
Размышляя о прошлом, Вельдан сумела отвлечься от бесплодных тревог настоящего, однако же все это время она напрягала слух, стараясь уловить хоть какие-то звуки, которые помогут ей понять, что же происходит в доме. Наконец, после долгой тишины, она все же кое-что услышала — и тут же пожалела об этом. К двери ее комнаты приближались тяжелые топающие шаги. Вельдан оцепенела, и снова в ее сознании промелькнул образ кролика, который, дрожа, прячется от врагов. Чародейка безжалостно отогнала прочь эту недостойную картину и крепче сжала рукоять ножа. Пускай себе кролики прячутся от врагов — чародеи народ не пугливый. Справившись со страхом, Вельдан стала напряженно прислушиваться к тому, что происходит за дверью. Чем больше вызнает она сейчас, тем верней удастся ей при случае спасти свою жизнь.
Судя по звукам, в коридоре было несколько людей — трое, а может быть, и четверо. Они задержались на миг около ее двери, затем прошли дальше. Вельдан услышала, как лязгнул засов и со скрипом отворилась дверь соседней комнаты. Люди переговаривались вполголоса — и тут раздался звук, от которого у нее кровь застыла в жилах. Чуть слышный, пронзительный вой, в котором смешались ужас, тоска, одиночество.
Нечеловеческий этот звук пробудил в Вельдан самые разные чувства. Прежде всего, конечно, испуг и жалость, но за ними таилось нестерпимое любопытство — извечная черта всех чародеев, которая рано или поздно приводила многих из них к гибели.
— Прекрати. — Холодный голос прозвучал повелительно и на редкость бесстрастно. Оглушительный хлопок пощечины — и вой резко оборвался. Тот же холодный голос продолжал: — Вам двоим незачем торчать здесь и слушать его бред.
— Но, с позволения вашей милости… — с запинкой отозвался другой, чуть дрожащий голос. — Может, надо все-таки присмотреть за ним? Вид у него прежалкий, и потом… э-э… он все-таки иерарх.
— Был иерархом. — Все тот же бесстрастный тон. — Теперь это всего лишь безмозглое подобие человека. Наш долг — сохранить ему жизнь и доставить его в Тиаронд до завтрашнего заката. Он в последний раз исполнит роль иерарха, когда будет принесен в жертву Мириалю.
У Вельдан отвисла челюсть. Что за грязную игру затеяли эти суеверные дикари? Принести в жертву своего предводителя? «Ну, — подумала она, — теперь я слышала довольно. Что-то здесь не так…» Мысль эта оборвалась, не успев развиться, — в коридоре вновь прозвучали шаги. Сухо лязгнул засов — дверь соседней комнаты заперта.
— Итак, — произнес холодный властный голос., — вы двое останетесь на страже у этой двери. Помните: что бы вам ни говорили, не пропускайте в комнату никого, кроме меня. Если с Завалем, судя по голосу, начнет твориться что-то неладное — один из вас должен сообщить об этом мне. Быть может, вам проще будет исполнять свои обязанности, если вы запомните, что завтра на закате жители Тиаронда должны увидеть жертвоприношение — любой ценой. Если с иерархом что-то случится, я буду вынужден подыскать ему замену. Поняли?
— Ваша милость!..
Стремительные, уверенные шаги удалились прочь по коридору. К немалому облегчению Вельдан, обладатель холодного голоса миновал ее дверь, не задержавшись ни на секунду. Чародейка беззвучно присвистнула. Да, подумала она, этот человек исключительно опасен. Опыт говорил ей, что хладнокровный, сдержанный, бесстрастный противник верней и охотней всего пойдет на убийство.
Кто сейчас верней и охотней всего пошел бы на убийство, так это Казарл. Такого он при своем нетерпеливом нраве не мог снести. Валяться в холодном, продутом сквозняками амбаре, маскируясь — силы небесные! — под кучу навоза, зная, что всего в ста шагах отсюда, в доме, занятом врагами, застряла его напарница! В довершение худшего Каз изнывал от нестерпимого голода, и страдания его лишь усиливались от того, что совсем рядом, под самым носом торчит живой ужин — который, увы, дракен сам себе запретил есть. Каз тяжело вздохнул. Ничего не поделаешь — подобно Вельдан, он проникся искренним уважением к несгибаемой и резкой на язык старушке Тулак. Дела должны пойти совсем худо, чтобы он решился поужинать ее старым сотоварищем. «Если я съем коня, — с мрачным юмором подумал Каз, — мне придется сожрать и Тулак — иначе она, пожалуй, сожрет меня!»
Словом, дракену ничего не оставалось, как лежать в амбаре, изображая кучу навоза, и ждать, когда хоть что-нибудь произойдет. Он все твердил себе, что, покуда все спокойно, Вельдан ничего не угрожает — а это сейчас самое главное. Тем не менее Каз не стал бы убиваться с горя, если б ему пришлось с кем-нибудь от души подраться.
Пара солдат, обходивших дозором усадьбу Тулак, показалась ему даром благожелательной судьбы. Едва услышав снаружи, за стеной амбара голоса, дракен стремительно вскинул голову. Прислушиваясь, он понял, что эти двое неспешно идут вдоль стены и разговаривают, напрягая голос, чтобы перекричать пронзительный вой ветра. Подобно всем солдатам в мире, они горько сетовали на дурную погоду, скудный кров и безвкусную солдатскую пищу. Эти жалобы, само собой, сменились красочным обсуждением ублюдочных предков, сомнительных наклонностей и бессердечной жестокости деспота командира, который выслал их в дозор в самый разгар бурана.
Подобные речи Каз и прежде слышал тысячу раз, не меньше. С тех пор как он стал чародеем, он сделал одно любопытное открытие. У всех рас, от людей до подводных жителей, от зловещих альвов до вспыльчивых и жутких на вид георнов, была одна общая, никогда не менявшаяся черта. Жалобы на жизнь рядовых солдат у любой расы были всегда одни и те же.
Дракен вполуха прислушивался к разговору, отсеивая все знакомые и неинтересные подробности, но все же оставаясь наготове — вдруг в этой болтовне промелькнет что-то стоящее? Ждать ему пришлось довольно долго — к этому времени солдаты уже обогнули амбар и шли вдоль него с другой стороны, но когда Каз услышал эти слова, то мгновенно вскочил.
— Хорошо хоть сержант сказал, что мы, когда пройдемся дозором по всей усадьбе, можем посидеть в амбаре и развести огонь.
— Да уж, сержант, если на то пошло, не такая уж скотина. Не то что этот бессердечный ублюдок Блейд! Выгнал нас в дозор в этакую-то собачью ночь, а сам небось греет свою самодовольную рожу перед чужим очагом!
Голоса постепенно стихли: солдаты двинулись дальше, обходя усадьбу Тулак. Очевидно было, что сколько бы они ни проклинали «бессердечного ублюдка» Блейда, сколько бы ни хаяли его украдкой — они так боялись этого человека, что и подумать не могли нарушить его приказ, даже в такую мерзкую погоду. Что ж, и эта мелочь, глядишь, пригодится… но вот другая деталь была куда важнее — и интересней — лично для дракена.
— Итак, — беззвучно хохотнул Каз, — людишки собрались постоять на посту в нашем амбаре? Ну уж этого мы никак неможем позволить, верно? В конце концов, я же обещал Тулак охранять ее коня…
Дракен бесшумно, крадучись пересек амбар, как можно дальше обойдя старого коня, чтобы ненароком его не перепугать. Когда он добрался до двери, его шкура, до того грязно-бурая, начала стремительно бледнеть и скоро достигла синевато-белого оттенка — словно снег в сумерках. Внутренним зрением Каз принялся искать тепловые следы злосчастных солдат. Ага, вот они! Превосходно видны даже в этакую бурю. Сейчас солдаты находились именно там, где нужно было Казу, — то есть на самом опасном отрезке пути, дальше всего от дома и ближе к опушке леса.
Хе-хе, злорадно подумал дракен. Большая промашка, дорогие мои солдатики! На вашем месте я бы туда не забредал, ой не забредал… У Каза потекли слюнки, и он поспешно облизнулся. А затем одним стремительным движением сорвался с места и исчез, растворился в снежной заверти. Удар его был молниеносен и безжалостен. Оба солдата погибли мгновенно, не успев издать ни звука. Один за другим они исчезли в сумрачной заснеженной чаще. Гибкий длинный хвост дракена хлестнул напоследок снежную пелену — и тоже скрылся в лесу. Обильный снег, крутясь, засыпал следы двоих дозорных, дугой тянувшиеся вдоль опушки, и другой, чужой след, прямой как стрела, с которым они Так незадачливо пересеклись. Скоро все свидетельства происшедшего накрыло пуховой периной снега, и не осталось ни единого признака того, что здесь вообще кто-то был.
Вельдан еще раньше переоделась в вещи, которые дала ей Тулак, обрядившись, по местному обычаю, в штаны из прочного холста, рубашку и жилет. Все это она надела поверх собственной одежды, но постаралась не напялить на себя чересчур много. Случись драться, неповоротливость сослужит ей плохую службу, да и под одеялами было невыносимо жарко, хотя ветер, дувший из выбитого Казом окна, изрядно выстудил комнату. Впрочем, у нее и без такого пустяка есть о чем беспокоиться.
Напряженно прислушиваясь к любым звукам, доносящимся из-за двери, Вельдан мысленно окликнула прятавшегося в амбаре дракена:
— Все в порядке, Каз?
— О каком порядке ты говоришь? — тотчас ядовито откликнулся напарник. — Твоя подружка, эта старая перечница, поставила здесь, в амбаре, своего злосчастного конягу — да еще и велела, чтоб я его охранял! У меня, понимаете ли, от голода живот прилип к позвоночнику, а она оставляет под самым моим носом этот ходячий кусок мяса — специально, чтобы меня помучить, не иначе! Вельдан, я больше не могу! Сколько еще мы должны здесь торчать? Я скоро захлебнусь собственной слюной!
С кровати, на которой лежала Вельдан, видно было, как в темноте густо валит снег, неистово крутясь в порывах ветра. Она передала дракену эту картину.
— Похоже, душа моя, придется тебе стиснуть зубы и терпеть. Нынче ночью подыматься в горы — чистое безумие.
— Безумие — оставаться здесь, — проворчал Каз. — Зловредные людишки так и шныряют повсюду, вынюхивают и высматривают. С другой стороны…
— Что? — резко перебила Вельдан. Ей совсем не понравился этот задумчивый тон. Всякий раз, когда дракен что-то замышлял, кому-нибудь непременно приходилось солоно.
— Да так, ничего, — легкомысленным тоном отозвался Каз. — Правда пустяки.
Ой-ей-ей, подумала Вельдан. Вот теперь нам точно несдобровать.
— Я немножко замечтался, вот и все, — продолжал напарник. — Полагаю, таков первый признак медленной голодной смерти.
— Каз, пожалуйста, подумай о Тулак. Ей здесь жить и после нашего ухода. Не затевай ничего, что только ухудшит дело.
В ответ Вельдан получила только зловещее хихиканье дракена и под одеялом стиснула кулаки. Ну погоди, я еще до тебя доберусь!
Ох уж этот Казарл! Невозможно предвидеть, что он придумает в следующий раз. Непредсказуемый Каз, единственный в своем роде, — и это не игра слов. Насколько было известно Тайному Совету, в мире не было других дракенов — а впрочем, Совету были доступны далеко не все уголки мира. Даже для чародеев существовали места, где проникнуть через Завесы оказывалось невозможно, и все тайны этих мест так и оставались тайнами. Правда, одна чародейка — мать Вельдан — сумела, как видно, проникнуть в такое потаенное место, но поскольку она умерла, никто так и не узнал, как ей это удалось. Быть может, подумала Вельдан, моя мать — единственная, кто смог это сделать. Но… каким образом? И почему?
Никто из живущих в Гендивале не хотел — да и не мог — рассказать Вельдан всю правду о ее родителях. Даже приемные отец и мать (оба чародеи), которые вырастили ее. Они твердили только, что отец ее никому не известен — какой-то чужак, случайный любовник, с которым мать Вельдан повстречалась в одном из своих путешествий и с которым рассталась, не пролив и слезинки. Чутье телепата подсказывало Вельдан, что они лгут — особенно когда она сравнивала эту историю с рассказом об участи своей родной матери.
Когда Вельдан была еще грудным младенцем, что-то заставило ее мать покинуть родной дом и крохотную дочку — и исчезнуть бесследно. Через два года ее нашли на границе Гендиваля. Никто не знал, откуда она возвращалась, а раны ее были так серьезны, что она угасла прежде, чем успела получить помощь целителей. В заплечном мешке ее был только сверток, столь тщательно укутанный мягкими одеялами, что стало ясно: в нем находится нечто хрупкое и ценное. Так оно и было. В свертке обнаружилось одно-единственное яйцо величиной чуть больше человеческой головы, абсолютно черное, но отливавшее изменчивым радужным, сиянием. Единственное, что мать оставила в наследство своей дочери, — дракен Казарл.
Девочка-сирота и одинокий птенец выросли вместе, не разлучаясь ни на минуту: вместе ели, вместе спали, вместе учились и устраивали всяческие проказы — в особенности дракен, неистощимый на выдумки. Лишь когда Вельдан выросла и сама стала чародейкой, поняла она, как взбудоражила жителей Гендиваля ее тесная дружба с дракеном. Все члены Тайного Совета, начиная с архимага Кергорна, дивились тому, как стремительно растет это уникальное существо, дивились его недюжинному разуму и телепатическому дару: с детских лет Каз и Вельдан установили между собой нехитрую мысленную связь, которая с годами стала лишь сильней и замысловатей. Неудивительно, что мастера-ученые мечтали забрать Каза для углубленных исследований, но Сивильда, подруга Кергорна, вынудила архимага строжайше запретить подобный шаг. Сивильда заявила, что девочка уже потеряла отца и мать, а потому негоже лишать ее единственного близкого существа. Вельдан тогда была ей крайне благодарна за это вмешательство. Архимаг и не подозревал, что одна из его будущих чародеек душой и телом предана его же подруге.
Размышляя о прошлом, Вельдан сумела отвлечься от бесплодных тревог настоящего, однако же все это время она напрягала слух, стараясь уловить хоть какие-то звуки, которые помогут ей понять, что же происходит в доме. Наконец, после долгой тишины, она все же кое-что услышала — и тут же пожалела об этом. К двери ее комнаты приближались тяжелые топающие шаги. Вельдан оцепенела, и снова в ее сознании промелькнул образ кролика, который, дрожа, прячется от врагов. Чародейка безжалостно отогнала прочь эту недостойную картину и крепче сжала рукоять ножа. Пускай себе кролики прячутся от врагов — чародеи народ не пугливый. Справившись со страхом, Вельдан стала напряженно прислушиваться к тому, что происходит за дверью. Чем больше вызнает она сейчас, тем верней удастся ей при случае спасти свою жизнь.
Судя по звукам, в коридоре было несколько людей — трое, а может быть, и четверо. Они задержались на миг около ее двери, затем прошли дальше. Вельдан услышала, как лязгнул засов и со скрипом отворилась дверь соседней комнаты. Люди переговаривались вполголоса — и тут раздался звук, от которого у нее кровь застыла в жилах. Чуть слышный, пронзительный вой, в котором смешались ужас, тоска, одиночество.
Нечеловеческий этот звук пробудил в Вельдан самые разные чувства. Прежде всего, конечно, испуг и жалость, но за ними таилось нестерпимое любопытство — извечная черта всех чародеев, которая рано или поздно приводила многих из них к гибели.
— Прекрати. — Холодный голос прозвучал повелительно и на редкость бесстрастно. Оглушительный хлопок пощечины — и вой резко оборвался. Тот же холодный голос продолжал: — Вам двоим незачем торчать здесь и слушать его бред.
— Но, с позволения вашей милости… — с запинкой отозвался другой, чуть дрожащий голос. — Может, надо все-таки присмотреть за ним? Вид у него прежалкий, и потом… э-э… он все-таки иерарх.
— Был иерархом. — Все тот же бесстрастный тон. — Теперь это всего лишь безмозглое подобие человека. Наш долг — сохранить ему жизнь и доставить его в Тиаронд до завтрашнего заката. Он в последний раз исполнит роль иерарха, когда будет принесен в жертву Мириалю.
У Вельдан отвисла челюсть. Что за грязную игру затеяли эти суеверные дикари? Принести в жертву своего предводителя? «Ну, — подумала она, — теперь я слышала довольно. Что-то здесь не так…» Мысль эта оборвалась, не успев развиться, — в коридоре вновь прозвучали шаги. Сухо лязгнул засов — дверь соседней комнаты заперта.
— Итак, — произнес холодный властный голос., — вы двое останетесь на страже у этой двери. Помните: что бы вам ни говорили, не пропускайте в комнату никого, кроме меня. Если с Завалем, судя по голосу, начнет твориться что-то неладное — один из вас должен сообщить об этом мне. Быть может, вам проще будет исполнять свои обязанности, если вы запомните, что завтра на закате жители Тиаронда должны увидеть жертвоприношение — любой ценой. Если с иерархом что-то случится, я буду вынужден подыскать ему замену. Поняли?
— Ваша милость!..
Стремительные, уверенные шаги удалились прочь по коридору. К немалому облегчению Вельдан, обладатель холодного голоса миновал ее дверь, не задержавшись ни на секунду. Чародейка беззвучно присвистнула. Да, подумала она, этот человек исключительно опасен. Опыт говорил ей, что хладнокровный, сдержанный, бесстрастный противник верней и охотней всего пойдет на убийство.
Кто сейчас верней и охотней всего пошел бы на убийство, так это Казарл. Такого он при своем нетерпеливом нраве не мог снести. Валяться в холодном, продутом сквозняками амбаре, маскируясь — силы небесные! — под кучу навоза, зная, что всего в ста шагах отсюда, в доме, занятом врагами, застряла его напарница! В довершение худшего Каз изнывал от нестерпимого голода, и страдания его лишь усиливались от того, что совсем рядом, под самым носом торчит живой ужин — который, увы, дракен сам себе запретил есть. Каз тяжело вздохнул. Ничего не поделаешь — подобно Вельдан, он проникся искренним уважением к несгибаемой и резкой на язык старушке Тулак. Дела должны пойти совсем худо, чтобы он решился поужинать ее старым сотоварищем. «Если я съем коня, — с мрачным юмором подумал Каз, — мне придется сожрать и Тулак — иначе она, пожалуй, сожрет меня!»
Словом, дракену ничего не оставалось, как лежать в амбаре, изображая кучу навоза, и ждать, когда хоть что-нибудь произойдет. Он все твердил себе, что, покуда все спокойно, Вельдан ничего не угрожает — а это сейчас самое главное. Тем не менее Каз не стал бы убиваться с горя, если б ему пришлось с кем-нибудь от души подраться.
Пара солдат, обходивших дозором усадьбу Тулак, показалась ему даром благожелательной судьбы. Едва услышав снаружи, за стеной амбара голоса, дракен стремительно вскинул голову. Прислушиваясь, он понял, что эти двое неспешно идут вдоль стены и разговаривают, напрягая голос, чтобы перекричать пронзительный вой ветра. Подобно всем солдатам в мире, они горько сетовали на дурную погоду, скудный кров и безвкусную солдатскую пищу. Эти жалобы, само собой, сменились красочным обсуждением ублюдочных предков, сомнительных наклонностей и бессердечной жестокости деспота командира, который выслал их в дозор в самый разгар бурана.
Подобные речи Каз и прежде слышал тысячу раз, не меньше. С тех пор как он стал чародеем, он сделал одно любопытное открытие. У всех рас, от людей до подводных жителей, от зловещих альвов до вспыльчивых и жутких на вид георнов, была одна общая, никогда не менявшаяся черта. Жалобы на жизнь рядовых солдат у любой расы были всегда одни и те же.
Дракен вполуха прислушивался к разговору, отсеивая все знакомые и неинтересные подробности, но все же оставаясь наготове — вдруг в этой болтовне промелькнет что-то стоящее? Ждать ему пришлось довольно долго — к этому времени солдаты уже обогнули амбар и шли вдоль него с другой стороны, но когда Каз услышал эти слова, то мгновенно вскочил.
— Хорошо хоть сержант сказал, что мы, когда пройдемся дозором по всей усадьбе, можем посидеть в амбаре и развести огонь.
— Да уж, сержант, если на то пошло, не такая уж скотина. Не то что этот бессердечный ублюдок Блейд! Выгнал нас в дозор в этакую-то собачью ночь, а сам небось греет свою самодовольную рожу перед чужим очагом!
Голоса постепенно стихли: солдаты двинулись дальше, обходя усадьбу Тулак. Очевидно было, что сколько бы они ни проклинали «бессердечного ублюдка» Блейда, сколько бы ни хаяли его украдкой — они так боялись этого человека, что и подумать не могли нарушить его приказ, даже в такую мерзкую погоду. Что ж, и эта мелочь, глядишь, пригодится… но вот другая деталь была куда важнее — и интересней — лично для дракена.
— Итак, — беззвучно хохотнул Каз, — людишки собрались постоять на посту в нашем амбаре? Ну уж этого мы никак неможем позволить, верно? В конце концов, я же обещал Тулак охранять ее коня…
Дракен бесшумно, крадучись пересек амбар, как можно дальше обойдя старого коня, чтобы ненароком его не перепугать. Когда он добрался до двери, его шкура, до того грязно-бурая, начала стремительно бледнеть и скоро достигла синевато-белого оттенка — словно снег в сумерках. Внутренним зрением Каз принялся искать тепловые следы злосчастных солдат. Ага, вот они! Превосходно видны даже в этакую бурю. Сейчас солдаты находились именно там, где нужно было Казу, — то есть на самом опасном отрезке пути, дальше всего от дома и ближе к опушке леса.
Хе-хе, злорадно подумал дракен. Большая промашка, дорогие мои солдатики! На вашем месте я бы туда не забредал, ой не забредал… У Каза потекли слюнки, и он поспешно облизнулся. А затем одним стремительным движением сорвался с места и исчез, растворился в снежной заверти. Удар его был молниеносен и безжалостен. Оба солдата погибли мгновенно, не успев издать ни звука. Один за другим они исчезли в сумрачной заснеженной чаще. Гибкий длинный хвост дракена хлестнул напоследок снежную пелену — и тоже скрылся в лесу. Обильный снег, крутясь, засыпал следы двоих дозорных, дугой тянувшиеся вдоль опушки, и другой, чужой след, прямой как стрела, с которым они Так незадачливо пересеклись. Скоро все свидетельства происшедшего накрыло пуховой периной снега, и не осталось ни единого признака того, что здесь вообще кто-то был.