Галанина Юлия Евгеньевна. Волчий замок

   Маркиз достал оправленную в тисненую золотом кожу записную книжицу и приготовился записывать прицепленным к ней же на золотой цепочке серебряным карандашиком.
   – Среди непроходимых песков Сахары… – как заправский менестрель начала Жаккетта. – лежат соленые озера.
   – О-зе-ра, – старательно записал благодетель.
   – На берегах этих озер живет народ довада. Это чернокожие люди, но верят они в Аллаха, считают себя арабами, потомками какого-то Ауна.
   – какого-то Ауна… – трудолюбиво занес благодетель в свои анналы и это.
   – Люди довада ловят в этих озерах ма-аленьких рачков.
   – …рачков.
   Видимо писать сам, не прибегая к услугам писца, благодетель не очень умел, потому что сильно старался.
   – Потом этих рачков они сушат, измельчают, добавляют особые травы. Этот порошок как раз и есть любовное зелье довада. Потом арабские купцы приводят к озерам караваны осликов и покупают у довада это зелье.
   Благодетель записал последнее слово и с видимым облегчением закрыл книжицу.
   – И сильное это зелье? – спросил он.
   – Не знаю, господин! – пожала плечами Жаккетта. – Но мой господин как-то раз захотел доказать женщинам своего гарема, что он помнит о них. Весь день он вызывал их к себе в шатер и ни одна не смогла бы пожаловаться Аллаху, что господин ею пренебрег. А когда женщины закончились и господин выполнил свой долг перед гаремом, то он вызвал, как обычно, меня и я не заметила, чтобы он устал.
   Поскольку Жанна в беседах с благодетелем значительно преувеличила количество женщин в гареме шейха Али, то внутреннему взору маркиза представилась длинная, уходящая за горизонт вереница закутанных в покрывала красавиц, поочередно исчезающих в черном шатре.
   Желание приобрести чудесное зелье окрепло в благодетеле еще сильнее.
   – А в Вашем собрании есть амулеты? – в свою очередь спросила Жаккетта, решив попрактиковаться в беседе с кавалером.
   – О, множество! – воскликнул благодетель. – Есть и мусульманские. Ведь мусульмане, как я понял, тоже боятся проделок дьявола.
   – Не дьявола, а джиннов, – поправила Жаккетта. – Их там много, куда больше наших чертей.
   – Да? – удивился благодетель. – И амулеты помогают против них?
   – Не всегда. Госпожа Фатима, что готовила меня в гарем, сама умела вызывать джиннов и засовывать их в голову слуги.
   – Простите, госпожа Нарджис, я не понял. Куда засовывать?
   – В голову, – объяснила Жаккетта. – Джинн вошел в голову Масрура и начал говорить его устами. Госпожа хотела узнать, что твориться в доме ее врага. Но там был свой джинн и он не пустил джинна госпожи.
   – Так эта госпожа – ведьма! – воскликнул благодетель.
   «Ну Вы скажете!» – чуть не вырвалось у Жаккетты, но она вовремя спохватилась, что знатные дамы говорят не так.
   – Вы не правы. Госпожа Фатима очень уважаемая женщина. Там все уважаемые люди умеют вызывать джиннов. Берут досточку и рисуют на ней фигурку с хвостиком. А потом читают заклинание и джинн приходит. А госпожа Фатима рассказывала, что у них джинны и дворцы строят, и людей по воздуху носят, и клады добывают. Только я ни одного построенного джинном дворца не видела, – честно сказала Жаккетта. – Они, наверное, в Багдаде их строят. А я дальше Триполи не была.
   – Неужели Вы, дорогая госпожа Нарджис, за годы пребывания там не научились вызывать джиннов? – улыбнулся благодетель.
   – Я пыталась, – простодушно созналась Жаккетта. – Лампу чуть до дыр не протерла. Но мусульманские джинны христианам не показываются.
   – А ваш господин верил в джиннов?
   – Шейх? – переспросила Жаккетта.
   Благодетель кивнул.
   – Шейх верил в свой шамшир. У него и прозвище было: Обладатель двух мечей. Господин маркиз, а если наш рыцарь и арабский воин столкнуться, кто победит?
   Благодетель даже растерялся от такого неожиданного вопроса.
   – А почему Вы спрашиваете, милая госпожа Нарджис?
   – Не знаю… – развела ладошки Жаккетта. – Просто вспомнила, как на моих глазах господин одним взмахом снес человеку голову, словно дыню пополам разрубил.
   – И я не знаю, – признался благодетель. – Все решает каждый отдельный поединок. Ведь смешно сравнивать, к примеру, благородного рыцаря и простого лучника. Но при определенных обстоятельствах конница бессильна против этого оружия простонародья, как случилось при Кресси. А Вы, госпожа Нарджис, раз уж разговор у нас зашел об оружии, какое считаете самым сильным?
   – Подлость и предательство, – не задумываясь сказала Жаккетта. – Вспомните ассасинов.
   – Я не устаю Вам поражаться… – заметил благодетель.
   – Я и сама себе поражаюсь! – засмеялась Жаккетта.
   – Так что же я должен вспомнить?
   – Люди Старца Горы убивали безнаказанно по всему Востоку. Даже один из правителей наших крестоностных государств был убит ими. А все потому что действовали они из-за угла.
   Жаккетта говорила и радовалась, что благодаря долгим беседам с рыжим пиратом на лодке может теперь порассказать много интересного.
   Но тут беседе пришел конец: возвращалась с верховой прогулки Жанна, о чем благодетеля предупредил слуга.
   – Прошу прощения, госпожа Нарджис, – откланялся благодетель. – Разрешите, я Вас покину. Боюсь, госпожа Жанна не одобрит моего здесь присутствия, узнав о цели моего визита.
   – Я не скажу, зачем Вы приходили, – успокоила благодетеля Жаккетта.
   Благодетель, прижимая к груди книжицу с драгоценными сведениями, испарился.
   Жанна, довольная прогулкой, даже не заметила, что в ее отсутствие в экипаже кто-то побывал.

* * *

   На следующий день на конную прогулку выбрались практически все.
   Поодаль от остальных ехал сам благодетель и прямо на ходу диктовал секретарю государственной важности письмо.
   Бедный секретарь колыхался в седле, проявляя нечеловеческие чудеса ловкости при письме и с грустью думал, разберет ли он потом свои же каракули, когда на привале придется переписывать все заново.
   Благодетель же совмещал несколько дел не хуже Цезаря. Он диктовал письмо и наблюдал за развлечениями своей свиты.
   Развлечение было королевским: госпожу Нарджис учили ездить верхом.
   Всадники разделились на две неравные группы.
   Жанна и виконт ехали отдельно, о чем-то беседуя. От этой пары веяло скукой и спокойствием, и никаких сюрпризов их совместная прогулка не обещала.
   Зато полное отсутствие спокойствия и сюрпризы на каждом шагу демонстрировала вторая группа.
   Ее центром была госпожа Нарджис, которая с круглыми, не то от страха, не от восторга глазами сидела на лошади, отчаянно вцепившись в переднюю луку седла.
   Остальные кавалеры теснились вокруг неопытной всадницы, наперебой давая советы и бдительно охраняя безопасность так и норовившей соскользнуть с седла госпожи Нарджис. Один из них держал повод.
   При малейшем отклонении своего меланхоличного скакуна от поросячьего шага госпожа Нарджис взвизгивала так, что Жанна резко вздрагивала и натягивала повод.
   Кавалеры приходили в полную боевую готовность и напрягались, готовые в любой момент поймать драгоценную всадницу, если она, не дай бог, слетит.
   Госпожа Нарджис благодарила их ослепительной улыбкой и через минуту взвизгивала опять, не давая окружающим расслабиться.
   Но кроме Жанны никто раздражения не испытывал.
   Кавалеры плавились от удовольствия, знакомя звезду гарема с правилами верховой езды.
   – Прекрасно, прекрасно! – только и слышалось со всех сторон. – Вы божественно сидите в седле, госпожа Нарджис!!! Просто великолепно!
   «Ослепли Вы там все, что ли? – злилась про себя Жанна, слушая за спиной комплименты Жаккетте. – Она же в седле сидит, как корова!»
   Но то что видела Жанна, никто не замечал.
   – Еще немного и Вы, дорогая госпожа Нарджис, станете отменной наездницей! У Вас прирожденное чувство всадницы, немного практики – и Вы затмите всех!

* * *

   Наконец испытание для нервов Жанны завершилось и загадочную звезду гарема торжественно водворили в экипаж.
   – Ну что Вы скажете, дорогая госпожа Нарджис, – спросил Жаккетту шевалье Анри, тот самой что держал ее повод. – Можно ли сравнить благородную верховую езду с дикой тряской на горбатом чудовище, именуемом верблюд?
   Жаккетта выглянула в окошко, надменно осмотрела всю компанию и холодно сказала:
   – У нас, на Востоке, во время езды на верблюде Аллах посылает в голову всаднику дивные стихи, настолько ровен и ритмичен шаг благородного животного. А на этой трясучей, скользкой лошади я и «Отче наш» то забыла, а про стихи уж вообще молчу!
   «Ну и нахалка! – окончательно разозлилась Жанна. – У нас, на Востоке! Вот и делай после этого людям добро! А виконт тоже хорош! Не кавалер, а тюфяк какой-то! Что с ним еду, что без него бы ехала – разницы никакой! Все кругом – гады ползучие!»

* * *

   Во время этой необычной прогулки благодетеля увлекла новая идея.
   – Дорогая госпожа графиня, – обратился он к Жанне. – Вы не будете возражать, если я предложу Вам и госпоже Нарджис попозировать несколько сеансов искусному флорентийскому художнику? Я настолько восхищен Вашей красотой, что хочу приложить все усилия, чтобы запечатлеть ее на полотне кистью мастера.
   Жанна немного растерялась. Предложение было заманчивым, но неожиданным.
   – Это задержит нас в пути… – сказала она. – А ведь Вас ждут при дворе…
   – Подождут! – отмахнулся благодетель. – Соглашайтесь, прелестная Жанна! Это не займет много времени, мастер сделает лишь наброски, мы совсем не будем ждать окончания картины, мне ее привезут позже. Соглашайтесь, я Вас умоляю!
   – Вам невозможно отказать! – улыбнулась Жанна. – Мы согласны.
   Когда она вернулась в свой экипаж, Жаккетта встретила ее интересным сообщением.
   – Госпожа Жанна, – заявила она. – Пока Вы беседовали с маркизом, сначала пришел господин Жан, потом господин Анри, потом господин Шарль. И все они предлагали мне руку и сердце.
   – Все понятно! – хмыкнула Жанна. – Ты так визжала в их компании, что со стороны казалось, будто бы тебя насилуют. Ну и после этого, как порядочные люди, они решили сделать из тебя честную женщину.

* * *

   Жанна была совсем не против того, чтобы ее нарисовали.
   Вот только интересно, какому художнику собрался заказывать картину благодетель?
   Из флорентийских художников Жанне был известен только Боттичелли. Марин восторженно отзывался о нем и его работах, и называл Сандро Боттичелли своим другом…
   Ну уж если он друг Марину Фальеру, то ей, Жанне, он тогда злейший враг!!!
   Вот бы посмотреть на его «Мадонну с гранатом», на которую она, Жанна, говорят, похожа… Ну хоть бы одним глазком!
   Обидно, что и Жаккетту тоже нарисуют.
   Вот уж незачем!
   Только время и краски зря переводить. Далась им эта госпожа Нарджис…
   Как вспомнишь, что сама ее придумала, так тошно становится: права была госпожа Беатриса, ничегошеньки мужчины в настоящей красоте не понимают! Им хоть корову в юбку наряди – все одно с восторгом примут. Какая досада…

* * *

   Благодетель рассеял опасения Жанны.
   – Нет, госпожа графиня, я хочу заказать картину не мессиру Александро Филипепи, по прозвище Боттичелли, а мэтру Доменико ди Томмазо, более известному как Гирландайо. Спору нет, Боттичелли хорошой художник, но работы мастера Гирландайо нравятся мне куда больше.
   – Почему? – тут же спросила Жанна.
   Благодетель задумался.
   – Мэтр Доменико пишет куда более величаво, – наконец сказал он. – В его полотнах если уж женщина стоит, то она стоит. И все так солидно и величественно. А у Сандро нет в фигурах устойчивости. Кажется – сейчас сорвется с места и взлетит. Люди не должны летать, они не ангелы! Как Вы думаете, госпожа Жанна?
   – Я не видела ни работ мастера Боттичелли, ни работ мастера Гирландайо, – осторожно сказала Жанна. – Поэтому не могу судить.
   – Да и характер у маэстро Ботичелли под стать его картинам… – продолжал размышлять вслух благодетель. – Он такого же неустойчивого нрава. Боттичелли чересчур склонен к шуткам и подковыркам, разве это подобает солидному человеку, флорентийскому гражданину?
   Благодетель достал платок и промокнул лоб.
   – Госпожа Жанна, я пережил много государей, многие люди, рядом с которыми я начинал свой жизненный путь, казнены по монаршей воле, либо умерли в опале. Часто это было за дело, а еще чаще по навету. И я вам скажу – шутки и зубоскальства до добра не доведут. А вот если ведешь себя осторожно, слова говоришь осмотрительно и часто исповедуешься, не позволяя грехам отяготить твою душу больше, чем подобает доброму христианину, – вот тогда ты проживешь жизнь спокойную и мирную, насколько это возможно в наше полное войн время.
   Он еще раз вытер лоб платком.
   – А Сандро, о котором мы ведем речь, человек не только беспокойный, но и непредсказуемый. Взять хотя бы эту историю, о которой долго судачили: по соседству с домом Боттичелли поселился некий ткач и наполнил свой дом станками сообразно своему ремеслу. В работе они издавали ужасный грохот и стук, так, что, говорят, дом Сандро трясся от основания и до крыши. Боттичелли просил ткача сделать что-нибудь, чтобы не было такого грохота и тряски, ибо ни работать ни жить в его доме стало нельзя. Но сей ткач говорил, что в своем жилище он волен делать все, что ему заблагорассудится. Что бы сделал нормальный гражданин в этом случае? Он подал бы жалобу на соседа, затеял бы с ним тяжбу и все свершилось бы, как полагается. А что сделал Сандро?
   – Стал в ответ грохотать чем-нибудь у себя дома? – предположила Жанна.
   – Нет! – взмахнул рукой благодетель. – Он, представьте себе, взгромоздил на ограду, разделяющую его дом и дом ткача, громадный камень. Да так неустойчиво, что от малейшего сотрясения этот камень мог упасть, проломить крышу дома ткача, его потолок и сломать станки. Перепуганный ткач прибежал к Боттичелли, но тот ему ответил, что в своем доме он тоже волен делать все, что ему заблагорассудится.
   Жанна засмеялась.
   – Нет, мастер Гирландайо не таков! Как работы его строго выдержаны в духе лучших творений флорентийских мастеров, так и сам мастер отличается постоянством нрава, скромностью и богобоязненностью. Хотя, припоминаю, была и с ним одна история… Госпожа Жанна, я не надоел Вам со своими разговорами?
   – О нет, господин маркиз! – запротестовала Жанна. – Ничто так не скрашивает дорогу, как интересная беседа!
   Благодетель продолжал.
   – Это произошло после возвращения мастера Доменико из Рима, где он трудился над росписью капеллы по заказу папы Сикста IV.
   Он проявил себя столь искусным художником, что один из уважаемых флорентийцев, живущих в Риме, если мне не изменяет память, мессир Франческо Торнабуони, а это знатный и славный род, ведь жена знаменитейшего покровителя искусств, правителя Флоренции Лоренцо деи Медичи, донна Лукреция, как раз из рода Торнабуони, ну так вот, господин Франческо, восхищенный талантами мастера, порекомендовал Доменико своему родственнику, господину Джованни.
   У господина Джованни был прекрасный заказ для мастера Гирландайо, но дело осложнялось вот чем: господин Джованни хотел увековечить свое имя, расписав капеллу Санта Мария Новелла, что находится в монастыре братьев проповедников.
   Из-за плохой крыши над сводом старая роспись была уничтожена дождями. Но патронат над капеллой в течение нескольких принадлежал семейству Риччи. Риччи средств на восстановление капеллы не имели, но и уступать эту работу никому не жалели, чтобы не потерять право патроната и право помещения там своего герба.
   Господин Джованни с жаром взялся за преодоление этого препятствия и после долгих переговоров договорился с семейством Риччи, что помимо всех расходов на роспись, он выплатит им определенную сумму и поместит герб Риччи на самое почетное место, какое только есть в капелле.
   Был составлен подробнейший договор с изложением всех условий и мастер Доменико приступил к работе.
   Господин Джованни заказал ему заново написать фрески с теми же историями, что были изображены там раньше.
   Над капеллой мастер Гирландайо трудился четыре года и, наконец, исполнил все наилучшим образом. В картины из жизни Богоматери и евангелистов он искусно ввел фигуры своих учителей, знакомых и других достойных этой чести людей. Не забыл он, конечно, написать и господина Джованни, и его уважаемую супругу.
   Перед капеллой на столбах он по заказу господина Джаванни сделал большие каменные гербы семейств Торнабуони и Торнаквинчи. В арке он поместил гербы фамилий, ответвившихся от названного семейства. А в самой капелле он поставил великолепнейший табернакль для святых даров. На фронтоне этого табернакля он и поместил щиток с гербом Риччи, но величиной этот щиток был в четверть локтя!
   – Неужели? – засмеялась Жанна.
   – И когда капеллу открыли, госпожа Жанна, то Риччи явились одними из первых и стали разыскивать свой герб. Но не обнаружили его и отправились в Совет восьми, размахивая договором.
   Но призванный к ответу господин Джованни заявил, что все сделано как раз в точном соответствии с договором и герб помещен на почетнейшем месте, какое только может быть – подле святых даров. А то, что его не видно – в договоре размеры герба не оговаривались.
   Магистрат решил, что условия договора соблюдены и повелел оставить все, как есть.
   Но! – поднял палец благодетель – Заметьте, дорогая госпожа Жанна, что всю эту затею мастер Гирландайо проделал по строгому согласованию с господином Джованни и сей поступок был скорее всего замышлен самим Торнабуони и лишь блистательно исполнен Гирландайо!
   Благодетель закончил сравнение двух художников, но, видимо, эта тема затронула какие-то струны в его душе, потому что он помолчал, а потом добавил:
   – И еще, госпожа Жанна, я никак не могу одобрить пристрастие мастера Боттичелли к языческим богам. Конечно, новые времена несут в себе изменение нравов, и то, о чем наши деды даже помыслить нем могли, теперь представляется вполне естественным, но все же мне кажется, что если ограничиться изображением христианских святых, Господа нашего Иисуса Христа и Пречистой Девы, ни какого худа, кроме пользы не будет. А какие-то Венеры, Флоры, Бореи, Марсы и прочие новомодные персоны – все это от лукавого, высокому искусству они не нужны.

* * *

   Характер благодетеля после этой беседы стал Жанне намного понятнее.
   «В сущности, – разочарованно подумала она, – можно было и не городить огород с превращением Жаккетты в Нарджис. С маркизом вполне можно договориться и так. Немного перестраховалась».
   Не подозревающий о ее думах благодетель заявил:
   – Я безумно рад, дорогая госпожа Жанна, что Ваш божественный облик и милый образ госпожи Нарджис мастер Доменико запечатлеет на полотне!
   – Я тоже рада, – склонила голову Жанна.
   Но ей почему-то страстно захотелось, чтобы ее нарисовал сумасброд Боттичелли…

ГЛАВА XIII

   Они добрались до Флоренции. И, не откладывая дела в долгий ящик, направились сразу к художнику.
   Мастерская Доменико Гирландайо Жанну разочаровала.
   Там было тесно. Помимо самого мастера находилось большое количество подмастерьев, постоянно приходили и уходили люди.
   Сам художник выглядел усталым.
   Чувствовалось, что вся эта суета вокруг его утомляет и он с гораздо больше охотой находился бы сейчас в каком-нибудь храме, спокойно занимаясь росписью стен.
   Мастер Доменико казался старше своих сорока лет.
   Жанне не понравилась та быстрота, с какой художник сделал ее карандашный набросок на картоне.
   «Из уважения хотя бы к моему титулу, – раздосадовано думала она, – мог бы рисовать и помедленней».
   А вот Жаккетту, по мнению Жанны, рисовать можно было в два раза быстрее. Там и изображать-то нечего!
   Но скорость работы как раз очень понравилась благодетелю – он не хотел задерживаться во Флоренции надолго, надо было спешить до осенней непогоды.
   Поэтому убедившись, что одного сеанса мастеру вполне хватило, он с радостью двинулся в путь.
   Жанна и Жаккетта толком так и не увидели Флоренцию, лишь из окна экипажа они мельком заметили красоту ее домов и улиц.
   Жанна не замедлила мягко попрекнуть этим благодетеля.
   Все общество собралось в его экипаже, развлекаясь беседой.
   Отсутствовал только виконт – оказывается, он счел задержку во Флоренции слишком длительной и поехал вперед один, спеша домой по каким-то только ему известным делам. Его отсутствие настроения никому не испортило.
   Но Жанна была огорчена, что не увидела город Флоры во всем его великолепии.
   – Увы… – вздохнула она. – Флоренцию мы так и не узнали…
   – Моя вина! – охотно согласился благодетель. – Надеюсь, мы еще побываем здесь и я искуплю свой грех, познакомив Вас со всеми достойными внимания местами этого дивного города.
   Жанну удивило слово «мы».
   Похоже, благодетель свое дальнейшее будущее видит и в их обществе?
   Или просто вежливая фраза, не обещающая ничего конкретного?

ГЛАВА XIV

   После Флоренции их путь продолжался очень размеренно.
   В предгорье зарядили дожди и стало очень стыло.
   Экипажи медленно тянулись по мокрой дороге, упорно приближаясь к первому перевалу.
   Противостояния и столкновения итальянских городов и государств, беспорядки и открытые военные действия проходили мимо них, не затрагивая экипажи благодетеля благодаря его статусу и хорошей охране.
   Жанна почти все время или спала, или полудумала – полудремала под теплой меховой полостью. Мысли были ровными, как и их путешествие, спокойными и домашними.
   За пеленой дождя таким далеким и нереальным казалось все прошлое… И слепящий солнечный Триполи, и зеленый Кипр, и летний яркий Рим.
   Целыми днями Жанна представляла, как вернется в Бретань, в свой Аквитанский отель и заново займется его устройством.
   Обтянет другой тканью стены спальни…Закажет в монастыре новое покрывало…
   Купит шкаф с расписными створами, их привозят из Брюгге: тамошние художники славно расписывают картинами столешницы, шкафы, сундуки…
   И новые бокалы на тонких ножках с пузатыми бочками…
   И подушечку для преклонения коленей в церкви… Пусть будет красного бархата, с вышивкой из золотой тесьмы. И новые домашние туфли, мягкие и теплые.
   Да, надо не забыть подновить сиденья в карете, они уже немного потерлись! И заставить этих нерадивых лентяев вычистить двор, чтобы ни соринки не было.
   А сколько украшений за это дикое путешествие пришлось продать – ужас! И новые гребни для волос тоже необходимы…

* * *

   Дождь снаружи лил и лил. Стучал по крыше экипажа, сырость норовила забраться в любую щелку и вытеснить тепло.
   Веки у Жанны сами собой опускались и она засыпала.
   Во сне перед ней вставали, как настоящие, новые домашние туфли, и бокалы, и гребни для волос.

* * *

   Жаккетте нравилось, что идет дождь.
   Даже не так.
   Ей нравилось, что дождь идет, а она едет. В тепле, под крышей и может слушать шум дождя.
   А если придет охота выбраться из теплого укрытия, откинуть с окна плотную кожаную шторку, то можно смотреть, как проплывают мимо блестящие мокрые деревья и кусты, нахохлились в седлах, закутавшись в непромокаемые валяные плащи бедолаги-копейщики, покачиваются, стряхивают с усов дождевые капли и ждут не дождутся привала. Дождь идет, привал далеко. Ходит по рукам фляжка с крепким вином, так и греются.
   А когда нос замерзнет, то можно опять нырнуть в свое гнездышко, собранное из всех меховых одежек, что подарили, и других теплых вещей и там сидеть тихо-тихо, слушая дождь.
   Скоро Италия совсем кончится, пойдут швейцарские кантоны, Франш-Конте, Франция…
   Добраться бы до холодов домой, в Аквитанский отель.
   Что там, интересно, поделывают друзья?
   Большой Пьер, наверное, по вечерам так и ходит в харчевню к своей хозяйке. Аньес, может быть, даже родила. Ведь скоро год, как она, Жаккетта и госпожой Жанной шастают по всему миру. Интересно, приучили друзья за этот год бретонскую кухарку Филиппу класть в еду хоть немного перца и чеснока? Конечно, немного – по аквитанским меркам…
   При упоминании еды желудок Жаккетты сразу встрепенулся в радостном предвкушении.
   Жаккетта заерзала в своем гнезде, пытаясь убедить свое тело, что до трапезы еще далеко и госпожа спит, надо вести себя тихо.

* * *

   От шуршания Жаккетты Жанна проснулась и опять мысли потекли неспешно, словно тугой мед.
   Благодетель обещал разузнать при дворе, как там обстоят дела с опальным графством Монпез?.
   Может быть, удастся снять опалу и вернуть конфискованные земли. Хотя что об этом думать – пока война между Бретанью и Францией не кончится, никто даже палец о палец не ударит. Благодетелю хорошо быть веселым и уверенным – на такой должности он и при королевском дворе незаменимый кирпич, и при герцогском всегда желанный гость. Но ведь трусоват…
   Может быть, пойти с ним на сделку?
   Обменять Жаккетту на королевский указ о восстановлении графства в прежних границах и возвращении его владельцам всех прав и привилегий?
   Благодетель от госпожи Нарджис в полном восторге, похоже, хочет удочерить.
   Да на здоровье! Но не даром…
   В конце концов на эту звезду Востока было столько вполне официальных затрат со стороны ее, Жанны. Два платья только чего стоят!
   И опять глаза закрывались, дождь убаюкивал, меха грели.