Страница:
Увеличенная толстым стеклом фигурка внутри шара представляла собой матроса в полной походной форме – резиновые сапоги, штормовая клеенчатая роба, капюшон, – сжимавшего в руках колесо штурвала. Если перевернуть пресс-папье вверх дном, в стеклянной сфере начинал кружиться густой снег. У матроса было свирепое, словно высеченное из камня лицо, черные волосы прилипли ко лбу, в сильных зубах зажата трубка. И, кроме того, у него были синие глаза. Анна сказала, что это делает его похожим на самого Броуди.
Джон улыбнулся, слегка стукнул по стеклянному шару башмаком и закрыл глаза. Она обрадуется, когда узнает, что произошло в этот день, обрадуется, пожалуй, не меньше, чем он сам, хотя объяснить ей истинную причину его торжества будет затруднительно. Гарри Старк и Уилл Рэндом, начальники соответственно формовочного и такелажного цехов, только что предложили ему свою рекомендацию для вступления в мужской клуб и в ливерпульское хоровое общество. Если бы они прислали целый гражданский комитет, чтобы презентовать ему мешок золота, он и тогда не был бы так горд и счастлив, как сейчас.
Глубина удовлетворения, которое он испытывал, поразила его и кое-что приоткрыла ему в себе самом. Джон был простым матросом, без дома, без семьи; ему и в голову не приходило, что он может стать уважаемым членом общества. Цель была настолько далека и недостижима, что он о ней даже не мечтал. До того, как кто-то убил Мэри, а его самого взяли под арест, Броуди считал себя человеком, довольным жизнью. Ему нравилось плавать на кораблях. Теперь он готов был признать, что его тяготило одиночество.
Моряк легко заводит друзей, но и теряет их столь же легко; по окончании очередного путешествия он нанимается на новый корабль, а там уже новый капитан, новая команда. Броуди чувствовал себя не вполне своим даже среди тех немногих настоящих друзей, которых ему удалось сохранить. Теперь он ясно видел то, в чем до сих пор себе не признавался: тот образ жизни, который он для себя избрал, на самом деле его не устраивал.
Зато нынешняя жизнь устраивала его вполне. Много раз за последнее время Броуди забывал, что должен играть роль, и оставался просто самим собой. Новая работа оказалась захватывающе интересной. И сейчас, когда уважаемые представители среднего сословия, столпы ливерпульского общества, предложили ему присоединиться к их тесному и замкнутому мужскому кружку, он мог смело сказать, что у него есть все. За исключением разве что стабильного положения.
Увы, ни о какой стабильности даже мечтать не приходилось. За неимением будущего Броуди довольствовался настоящим, потому у него не было выбора: день сегодняшний – вот все, что дала ему судьба. Он не питал иллюзий и заранее не сомневался, что нанятые Анной детективы ничего не найдут. Скоро, очень скоро ему придется уехать. За два месяца он ни на шаг не приблизился к разоблачению таинственного, сообщника Николаса в компании Журдена, и если бы две недели назад кто-то не предпринял попытки его утопить, Дитц наверняка уже упрятал бы его обратно в тюрьму.
Но Джон уже знал, что в тюрьму не вернется. Ни за что на свете, чего бы ему это ни стоило. Ему потребовалось время, чтобы основательно изучить самого себя, однако теперь он понял, что скорее предпочтет болтаться в петле, чем просидеть под замком до конца своих дней. Кроме того, он больше не считал себя обязанным держать слово, данное перед выходом из тюрьмы. Дитц и другие чиновники, вынудившие его взять на себя обещание, что он не попытается бежать, полагали, что имеют дело с убийцей. Но Броуди не совершал убийства: обещание вырвали у него под давлением. Он не собирался покорно следовать, куда пошлют.
Нечего и говорить, жизнь в изгнании его тоже не прельщала. Разве это не то же самое, что своего рода тюрьма? Особенно теперь, когда ему было что терять, помимо свободы: дом, друзей, любимую работу. Анну.
Ах, Энни, Энни! Ему бы следовало прийти в отчаяние, но он не мог. Он был слишком счастлив.
Броуди не расслышал, как открылась дверь. Прошла минута, и что-то неуловимое в воздухе заставило его открыть глаза и поднять голову.
– Вид у тебя… довольный.
Он улыбнулся ленивой, довольной улыбкой.
– Мне есть чему радоваться. Особенно сейчас. – С этими словами он протянул ей руку, но Анна, должно быть, не заметила. Она очень тщательно закрыла за собой дверь и прошла через всю комнату к окну, выходившему во двор. Джон следил за ней молча, очарованный игрой света, косыми лучами проникавшего сквозь жалюзи, на ее лице. Однако затянувшееся молчание постепенно стало казаться ему все более напряженным и неестественным.
– Что-нибудь не так?
Анна медленно повернулась к нему:
– Я вижу, ты надел часы своего брата. Он удивленно взглянул на красивую цепочку у себя на поясе. Эти часы ему дал О’Данн. Броуди носил их и раньше; неужели она до сих пор не замечала?
– Что случилось, Энни?
Она не ответила.
Джон встал и пошел к ней навстречу; с каждым его шагом ее глаза раскрывались все шире. Анна всегда казалась ему красавицей, у него сердце радовалось при виде ее, но сейчас он вдруг заметил, как она бледна. Подойдя вплотную, он взял ее за руку. Ее пальцы были холодны как лед, но стиснули его собственную руку с поразившей его неистовой силой. А потом Анна вырвалась и отошла от него.
Джон, нахмурившись, проводил глазами ее прямую спину. Она остановилась у стола и нервными, угловатыми движениями начала перебирать разбросанные по крышке бумаги.
– Я обсудил с Доуэрти трудности, возникшие у нас с балластом, о которых ты мне говорила, – начал он, лишь бы что-нибудь сказать. – Они использовали гальку, поднятую со дна залива у Кальяо <Город-порт в Перу.>, а она такая острая, что при качке выламывается из самых крепких ящиков и раскатывается по всему кораблю. Доуэрти говорит…
– Я бы сама их тебе дала, если бы ты попросил. – Звук ее голоса – тихий, полный отчаяния и холодной отчужденности – поразил его в самое сердце даже прежде, чем он уловил смысл слов. Броуди вспыхнул, руки в карманах сами собой стиснулись в кулаки.
Анна это заметила. Губы у нее задрожали, она попыталась улыбнуться, но улыбка вышла жалкой. Голос тоже дрогнул, когда Анна продолжила:
– Да, я говорила с моим кузеном. Неужели ты думал, что он мне не скажет?
Джон прислонился к подоконнику и скрестил ноги в лодыжках, по-прежнему держа руки в карманах.
– И что же именно он тебе сказал? – Как ей была ненавистна деланная небрежность в его голосе, наигранная непринужденность позы! Неужели он собирается солгать? Какой же дурой он ее считает в таком случае!
– Все! – вскричала она. – Мне все известно. Кроме одного: на что ты рассчитывал? Неужели ты думал, что тебе это сойдет с рук?
– Что именно не должно сойти мне с рук? – тихо спросил Броуди. – Что тебе известно, Энни?
– Прекрати. Прошу тебя, ради бога, прекрати. Мне известно, что ты вор и лжец, обманщик и лицемер… У меня слов нет, чтобы сказать, что ты такое!
Ему показалось, будто что-то тонкое, непрочное, как бумага, рвется у него внутри – медленно, беспощадно и безвозвратно. Но вслух он сказал:
– Слова ты найдешь. Не стоит себя недооценивать.
Анна сделала несколько шагов к окну и остановилась посреди комнаты, глядя ему в глаза.
– И это все, что ты можешь мне сказать?
– Нет, не все. Я мог бы сказать тебе, что ты ошибаешься. Будет ли из этого толк…
– Я видела чек, Джон. Заполненный твоей рукой! Деньги исчезли!
Броуди скрестил руки на груди. Сколько он ни старался сохранить неподвижность, на щеке у него дергался мускул.
– Ах вот в чем дело, – насмешливо протянул он. – Ну, тогда говорить больше не о чем.
«Скажи ей правду», – подсказывал ему внутренний голос. Увы, гнев и обида заглушили его. Ему захотелось причинить ей ту же боль, которую испытывал он сам по ее вине.
В отличие от него Анна в эту минуту готова была поступиться собственной гордостью.
– Скажи мне все, что угодно, – умоляюще, едва слышно попросила она. – Заставь меня поверить…
Броуди оттолкнулся от подоконника и подошел к ней.
– «Заставь меня поверить», – повторил он с ледяным спокойствием. – Ты хочешь, чтобы я заставил тебя себе поверить?
По спине у нее пробежал холодок. Впервые за все время она по-настоящему испугалась его. Он стоял так близко, что она ощущала его дыхание у себя на лице. В его вопросе ей явственно почудилась угроза. Гнев исходил от него обжигающими волнами; ей даже показалось, что в воздухе между ними дрожит марево. Анна облизнула пересохшие губы и с трудом заставила себя заговорить.
– Пожалуйста, скажи мне, зачем ты это сделал?
– А если нет? Если я не стану ничего объяснять и попрошу тебя просто довериться мне, что тогда?
– Не поступай так со мной. Не превращай это в испытание.
– Испытание закончилось еще до того, как ты пришла сюда. Что скажешь, Энни?
– Это несправедливо.
– Я жду.
Она стиснула руки и прошептала:
– Ты взял деньги?
Его взгляд как будто приморозил ее к месту. Потом он ответил:
–Да.
Анна едва устояла от внезапно охватившей ее слабости. Как сквозь туман она увидела, что он опять отходит к окну.
– Почему? Почему ты не хочешь мне сказать… – Но тут она догадалась. – Ты собираешься сбежать!
Джон стоял к ней спиной, вцепившись руками в подоконник. Он обернулся и посмотрел на нее через плечо:
– А ты догадливая.
– Ублюдок!
Его ухмылка показалась ей донельзя оскорбительной.
– Вот и отлично, Энни. У тебя здорово получается. Погоди, а может, ты вовсе не хотела меня обидеть? Может, ты просто научилась называть вещи своими именами?
Слезы навернулись ей на глаза, но она в ярости стиснула зубы.
– Тебе это с рук не сойдет, я тебя разоблачу. – Но уже в следующую минуту Анна в отчаянии закричала:
– Чего ты ждешь? Почему не прячешься, не убегаешь? Думаешь, что сумеешь выжать еще больше денег из моего отца, если останешься здесь? Вы с Николасом на пару сколько награбили… Неужели вам мало? От меня ты уже получил, что хотел, так зачем же… почему бы тебе…
Ее голос наконец пресекся, слезы хлынули по щекам. Ей пришлось отвернуться, стараясь овладеть собой.
– Я тебя не предавал.
Анна резко обернулась. Ее охватила отчаянная, полубезумная надежда.
– Скажи мне, – проговорила она, давясь слезами. – Просто скажи.
– Раньше я, может быть, и сказал бы, но теперь уже поздно. Делай, что считаешь нужным, но только вытри слезы и уйди отсюда. Я их видеть не могу. И тебя тоже.
Его взгляд угас, побледневшее лицо показалось ей лишенным жизни. На один мучительный миг Анна почувствовала, что его горе не менее глубоко, чем ее собственное, но это было лишь мимолетное ощущение. А может быть, она сама похоронила его под тяжким бременем душившей ее обиды? Надо было сказать ему еще что-то важное, но она никак не могла вспомнить, что именно.
Что же произошло? Неужели все кончено? Она как будто ослепла. Ей хотелось увидеть его всего целиком, охватить его глазами с головы до ног, бросить хоть один взгляд напоследок, но что-то еще, что-то помимо слез, застилавших глаза, мешало ей. Анна попыталась сказать «Прощай», и тут выяснилось, что она не только слепа, но и нема: язык не слушался ее, она так и не сумела выговорить роковое слово. В сердце полыхала неистовая ненависть к нему и любовь – столь же сильная. Значит, это конец.
Она повернулась и вышла.
Глава 27
Джон улыбнулся, слегка стукнул по стеклянному шару башмаком и закрыл глаза. Она обрадуется, когда узнает, что произошло в этот день, обрадуется, пожалуй, не меньше, чем он сам, хотя объяснить ей истинную причину его торжества будет затруднительно. Гарри Старк и Уилл Рэндом, начальники соответственно формовочного и такелажного цехов, только что предложили ему свою рекомендацию для вступления в мужской клуб и в ливерпульское хоровое общество. Если бы они прислали целый гражданский комитет, чтобы презентовать ему мешок золота, он и тогда не был бы так горд и счастлив, как сейчас.
Глубина удовлетворения, которое он испытывал, поразила его и кое-что приоткрыла ему в себе самом. Джон был простым матросом, без дома, без семьи; ему и в голову не приходило, что он может стать уважаемым членом общества. Цель была настолько далека и недостижима, что он о ней даже не мечтал. До того, как кто-то убил Мэри, а его самого взяли под арест, Броуди считал себя человеком, довольным жизнью. Ему нравилось плавать на кораблях. Теперь он готов был признать, что его тяготило одиночество.
Моряк легко заводит друзей, но и теряет их столь же легко; по окончании очередного путешествия он нанимается на новый корабль, а там уже новый капитан, новая команда. Броуди чувствовал себя не вполне своим даже среди тех немногих настоящих друзей, которых ему удалось сохранить. Теперь он ясно видел то, в чем до сих пор себе не признавался: тот образ жизни, который он для себя избрал, на самом деле его не устраивал.
Зато нынешняя жизнь устраивала его вполне. Много раз за последнее время Броуди забывал, что должен играть роль, и оставался просто самим собой. Новая работа оказалась захватывающе интересной. И сейчас, когда уважаемые представители среднего сословия, столпы ливерпульского общества, предложили ему присоединиться к их тесному и замкнутому мужскому кружку, он мог смело сказать, что у него есть все. За исключением разве что стабильного положения.
Увы, ни о какой стабильности даже мечтать не приходилось. За неимением будущего Броуди довольствовался настоящим, потому у него не было выбора: день сегодняшний – вот все, что дала ему судьба. Он не питал иллюзий и заранее не сомневался, что нанятые Анной детективы ничего не найдут. Скоро, очень скоро ему придется уехать. За два месяца он ни на шаг не приблизился к разоблачению таинственного, сообщника Николаса в компании Журдена, и если бы две недели назад кто-то не предпринял попытки его утопить, Дитц наверняка уже упрятал бы его обратно в тюрьму.
Но Джон уже знал, что в тюрьму не вернется. Ни за что на свете, чего бы ему это ни стоило. Ему потребовалось время, чтобы основательно изучить самого себя, однако теперь он понял, что скорее предпочтет болтаться в петле, чем просидеть под замком до конца своих дней. Кроме того, он больше не считал себя обязанным держать слово, данное перед выходом из тюрьмы. Дитц и другие чиновники, вынудившие его взять на себя обещание, что он не попытается бежать, полагали, что имеют дело с убийцей. Но Броуди не совершал убийства: обещание вырвали у него под давлением. Он не собирался покорно следовать, куда пошлют.
Нечего и говорить, жизнь в изгнании его тоже не прельщала. Разве это не то же самое, что своего рода тюрьма? Особенно теперь, когда ему было что терять, помимо свободы: дом, друзей, любимую работу. Анну.
Ах, Энни, Энни! Ему бы следовало прийти в отчаяние, но он не мог. Он был слишком счастлив.
Броуди не расслышал, как открылась дверь. Прошла минута, и что-то неуловимое в воздухе заставило его открыть глаза и поднять голову.
– Вид у тебя… довольный.
Он улыбнулся ленивой, довольной улыбкой.
– Мне есть чему радоваться. Особенно сейчас. – С этими словами он протянул ей руку, но Анна, должно быть, не заметила. Она очень тщательно закрыла за собой дверь и прошла через всю комнату к окну, выходившему во двор. Джон следил за ней молча, очарованный игрой света, косыми лучами проникавшего сквозь жалюзи, на ее лице. Однако затянувшееся молчание постепенно стало казаться ему все более напряженным и неестественным.
– Что-нибудь не так?
Анна медленно повернулась к нему:
– Я вижу, ты надел часы своего брата. Он удивленно взглянул на красивую цепочку у себя на поясе. Эти часы ему дал О’Данн. Броуди носил их и раньше; неужели она до сих пор не замечала?
– Что случилось, Энни?
Она не ответила.
Джон встал и пошел к ней навстречу; с каждым его шагом ее глаза раскрывались все шире. Анна всегда казалась ему красавицей, у него сердце радовалось при виде ее, но сейчас он вдруг заметил, как она бледна. Подойдя вплотную, он взял ее за руку. Ее пальцы были холодны как лед, но стиснули его собственную руку с поразившей его неистовой силой. А потом Анна вырвалась и отошла от него.
Джон, нахмурившись, проводил глазами ее прямую спину. Она остановилась у стола и нервными, угловатыми движениями начала перебирать разбросанные по крышке бумаги.
– Я обсудил с Доуэрти трудности, возникшие у нас с балластом, о которых ты мне говорила, – начал он, лишь бы что-нибудь сказать. – Они использовали гальку, поднятую со дна залива у Кальяо <Город-порт в Перу.>, а она такая острая, что при качке выламывается из самых крепких ящиков и раскатывается по всему кораблю. Доуэрти говорит…
– Я бы сама их тебе дала, если бы ты попросил. – Звук ее голоса – тихий, полный отчаяния и холодной отчужденности – поразил его в самое сердце даже прежде, чем он уловил смысл слов. Броуди вспыхнул, руки в карманах сами собой стиснулись в кулаки.
Анна это заметила. Губы у нее задрожали, она попыталась улыбнуться, но улыбка вышла жалкой. Голос тоже дрогнул, когда Анна продолжила:
– Да, я говорила с моим кузеном. Неужели ты думал, что он мне не скажет?
Джон прислонился к подоконнику и скрестил ноги в лодыжках, по-прежнему держа руки в карманах.
– И что же именно он тебе сказал? – Как ей была ненавистна деланная небрежность в его голосе, наигранная непринужденность позы! Неужели он собирается солгать? Какой же дурой он ее считает в таком случае!
– Все! – вскричала она. – Мне все известно. Кроме одного: на что ты рассчитывал? Неужели ты думал, что тебе это сойдет с рук?
– Что именно не должно сойти мне с рук? – тихо спросил Броуди. – Что тебе известно, Энни?
– Прекрати. Прошу тебя, ради бога, прекрати. Мне известно, что ты вор и лжец, обманщик и лицемер… У меня слов нет, чтобы сказать, что ты такое!
Ему показалось, будто что-то тонкое, непрочное, как бумага, рвется у него внутри – медленно, беспощадно и безвозвратно. Но вслух он сказал:
– Слова ты найдешь. Не стоит себя недооценивать.
Анна сделала несколько шагов к окну и остановилась посреди комнаты, глядя ему в глаза.
– И это все, что ты можешь мне сказать?
– Нет, не все. Я мог бы сказать тебе, что ты ошибаешься. Будет ли из этого толк…
– Я видела чек, Джон. Заполненный твоей рукой! Деньги исчезли!
Броуди скрестил руки на груди. Сколько он ни старался сохранить неподвижность, на щеке у него дергался мускул.
– Ах вот в чем дело, – насмешливо протянул он. – Ну, тогда говорить больше не о чем.
«Скажи ей правду», – подсказывал ему внутренний голос. Увы, гнев и обида заглушили его. Ему захотелось причинить ей ту же боль, которую испытывал он сам по ее вине.
В отличие от него Анна в эту минуту готова была поступиться собственной гордостью.
– Скажи мне все, что угодно, – умоляюще, едва слышно попросила она. – Заставь меня поверить…
Броуди оттолкнулся от подоконника и подошел к ней.
– «Заставь меня поверить», – повторил он с ледяным спокойствием. – Ты хочешь, чтобы я заставил тебя себе поверить?
По спине у нее пробежал холодок. Впервые за все время она по-настоящему испугалась его. Он стоял так близко, что она ощущала его дыхание у себя на лице. В его вопросе ей явственно почудилась угроза. Гнев исходил от него обжигающими волнами; ей даже показалось, что в воздухе между ними дрожит марево. Анна облизнула пересохшие губы и с трудом заставила себя заговорить.
– Пожалуйста, скажи мне, зачем ты это сделал?
– А если нет? Если я не стану ничего объяснять и попрошу тебя просто довериться мне, что тогда?
– Не поступай так со мной. Не превращай это в испытание.
– Испытание закончилось еще до того, как ты пришла сюда. Что скажешь, Энни?
– Это несправедливо.
– Я жду.
Она стиснула руки и прошептала:
– Ты взял деньги?
Его взгляд как будто приморозил ее к месту. Потом он ответил:
–Да.
Анна едва устояла от внезапно охватившей ее слабости. Как сквозь туман она увидела, что он опять отходит к окну.
– Почему? Почему ты не хочешь мне сказать… – Но тут она догадалась. – Ты собираешься сбежать!
Джон стоял к ней спиной, вцепившись руками в подоконник. Он обернулся и посмотрел на нее через плечо:
– А ты догадливая.
– Ублюдок!
Его ухмылка показалась ей донельзя оскорбительной.
– Вот и отлично, Энни. У тебя здорово получается. Погоди, а может, ты вовсе не хотела меня обидеть? Может, ты просто научилась называть вещи своими именами?
Слезы навернулись ей на глаза, но она в ярости стиснула зубы.
– Тебе это с рук не сойдет, я тебя разоблачу. – Но уже в следующую минуту Анна в отчаянии закричала:
– Чего ты ждешь? Почему не прячешься, не убегаешь? Думаешь, что сумеешь выжать еще больше денег из моего отца, если останешься здесь? Вы с Николасом на пару сколько награбили… Неужели вам мало? От меня ты уже получил, что хотел, так зачем же… почему бы тебе…
Ее голос наконец пресекся, слезы хлынули по щекам. Ей пришлось отвернуться, стараясь овладеть собой.
– Я тебя не предавал.
Анна резко обернулась. Ее охватила отчаянная, полубезумная надежда.
– Скажи мне, – проговорила она, давясь слезами. – Просто скажи.
– Раньше я, может быть, и сказал бы, но теперь уже поздно. Делай, что считаешь нужным, но только вытри слезы и уйди отсюда. Я их видеть не могу. И тебя тоже.
Его взгляд угас, побледневшее лицо показалось ей лишенным жизни. На один мучительный миг Анна почувствовала, что его горе не менее глубоко, чем ее собственное, но это было лишь мимолетное ощущение. А может быть, она сама похоронила его под тяжким бременем душившей ее обиды? Надо было сказать ему еще что-то важное, но она никак не могла вспомнить, что именно.
Что же произошло? Неужели все кончено? Она как будто ослепла. Ей хотелось увидеть его всего целиком, охватить его глазами с головы до ног, бросить хоть один взгляд напоследок, но что-то еще, что-то помимо слез, застилавших глаза, мешало ей. Анна попыталась сказать «Прощай», и тут выяснилось, что она не только слепа, но и нема: язык не слушался ее, она так и не сумела выговорить роковое слово. В сердце полыхала неистовая ненависть к нему и любовь – столь же сильная. Значит, это конец.
Она повернулась и вышла.
Глава 27
– Ник опять сегодня не пришел?
Анна оторвалась от расписания поставок, на котором безуспешно пыталась сосредоточиться, и увидела в дверях О’Данна.
– Добрый день, Эйдин. Нет, он не пришел. Он… не совсем здоров.
Машинально сжимая в пальцах перо, она ощутила холодное презрение к себе за только что произнесенную ложь.
О’Данн вошел в кабинет и закрыл за собой дверь.
– С Броуди все в порядке? – спросил он, понизив голос. – Он что, серьезно заболел? Вот уже третий день его нет на работе!
– Нет-нет, ничего серьезного, он просто… неважно себя чувствует. Возможно, он появится уже завтра.
«Очень возможно, что завтра он будет уже далеко отсюда, – подумала она с горечью. – Может, он сейчас уже в пути, откуда ей знать?»
– Анна? Прошу прощения, но вы тоже выглядите неважно. Почему бы вам самой не взять полдня отдыха? Вы слишком много работаете.
– Не беспокойтесь обо мне, Эйдин, я прекрасно себя чувствую.
Но он был прав: на самом деле она чувствовала себя ужасно. К тому же у нее было зеркало, она знала, как выглядит. Даже временное расставание с Джоном дало ей представление о том, что за жизнь у нее будет, когда он уйдет навсегда. Тяжкая, изнурительная, безысходная. Бесконечно одинокая. С пустотой в сердце.
Она откашлялась и наконец задала вопрос, мучивший ее все последнее время:
– Есть какие-нибудь новости от мистера Дитца?
– Нет, но думаю, ждать осталось не долго. Я удивляюсь, почему они тянут до сих пор. Если бы не тот случай на «Александре», полагаю, они забрали бы его уже давным-давно. Он так ничего и не выяснил.
Анна сидела неподвижно, уставившись прямо перед собой.
– Насколько я понимаю, человек, которого вы послали расследовать убийство Мэри Слоун, так ничего и не обнаружил?
О’Данн положил руку поверх ее холодной руки.
– Нет. Но, по правде говоря, я и не ожидал положительных результатов. Поверьте, Анна, мне очень жаль. Клянусь вам, если бы я только мог предвидеть, как далеко все это зайдет, я никогда не дал бы своего согласия.
– Я тоже, – сказала она.
– Надеюсь, вы не влюблены в него?
Анна отдернула руку.
– Что вы, конечно, нет!
О’Данн ласково улыбнулся. Она не могла бы сказать с уверенностью, поверил он или нет.
– Все скоро кончится, моя дорогая.
Эта мысль не принесла ей ни малейшего утешения. Анна поднялась, чувствуя, что больше не в состоянии продолжать этот разговор.
– Да, скоро… А знаете, Эйдин, вы, пожалуй, правы. Я действительно пойду домой. Видит бог, толку от меня здесь никакого.
– Вот и хорошо, отдых вам необходим. Передайте от меня привет Джону.
– Да, непременно.
Еще одна ложь: за три дня они с Броуди не сказали друг другу ни слова, и она не собиралась начинать разговор сейчас, хотя ощущение недоговоренности преследовало ее, усугубляя боль, нанесенную его предательством. Им надо было поговорить: то, что случилось, не могло оборваться просто так. И в то же время ее ужасала мысль о новом столкновении, о той боли, которую оно неизбежно должно было причинить.
К тому же сам Броуди не желал с ней разговаривать. Он старался не оставаться в одной комнате с ней, не появлялся на работе, чтобы избежать встречи, и уходил из дому, когда Анна обедала или ужинала с семьей. Если тетя Шарлотта и обратила внимание на его нарочитое отсутствие, то вслух ничего не сказала. Точно так же вел себя и Стивен: наблюдал, выжидал и ничего не говорил.
Хуже всего было по ночам. Измученная, разбитая, Анна лежала без сна, прислушиваясь к звукам за стеной, стараясь услышать хоть что-нибудь: кашель, скрип мебели, все, что угодно, лишь бы удостовериться, что он все еще там.
Каждое утро она ожидала, что не найдет его на месте, и всякий раз, убедившись, что он еще не сбежал, ощущала такой прилив облегчения, что ей становилось дурно. А следом за облегчением приходила злость на саму себя, потому что это безумие, поселившееся у нее в душе, не давало ей убить, изгнать, уничтожить свою глупую любовь к нему.
В его глазах она тоже видела гнев – сумрачно тлеющий, грозный – и пугалась, потому что не находила для него причин. Уж ему-то за что сердиться? Разве она не предоставила ему полную возможность объяснить все, что он пожелает? Просто объяснять было нечего: он оказался вором – в точности как и его брат. Пятьдесят тысяч фунтов представляли собой громадную сумму денег, но компания ее отца – ее компания! – могла выдержать такую потерю и не разориться. Анну смущало другое. Он похитил не только деньги, но и ее сердце. Она не знала, сможет ли пережить эту утрату.
Ей страстно хотелось с кем-нибудь поделиться. Эйдин был единственным другом, посвященным в их тайну, но к нему Анна обратиться не могла. Ей требовалось женское участие и понимание. Короче, ей нужна была Милли. Однако она чувствовала себя не готовой, несмотря ни на что, довериться своей ближайшей подруге, рассказать ей, что живет во лжи со дня венчания… нет, гораздо дольше, если учесть, как долго она пребывала в состоянии самообмана.
Когда-нибудь, решила Анна, она расскажет Милли все, но не сейчас. Потом, когда Броуди уже не будет. Означает ли это, что она по-прежнему защищает его? А может быть, себя? Ответа Анна не знала: в голове у нее царила сумятица, к тому же она была слишком истерзана, чтобы разбираться в подобных тонкостях.
Вернувшись домой, Анна обнаружила, что дверь в гардеробную полуоткрыта: верный признак того, что Броуди нет в его комнате. Через раскрытую дверь она увидела Перлмана за работой. Он прилежно наводил порядок на письменном столе хозяина.
– Где мистер Бальфур? – спросила Анна с порога.
– В саду, мэм, вместе с сэром Томасом. Они там с самого полудня, мэм.
– Спасибо, Перлман.
Она переоделась, хотя и сама себе не смогла бы объяснить, с какой целью. Джудит нигде не было видно. Ничего удивительного: она не ожидала возвращения своей хозяйки в столь ранний час. Анну это устраивало; ее горничная нравилась ей не больше, чем самому Броуди. Ей вспомнилось то утро, когда он ворвался в ванную и уволил Джудит, но она поспешила прогнать это воспоминание, повлекшее за собой множество других.
Анна надела свое любимое платье с зеленым и желтым цветочным узором: оно прекрасно сидело и подчеркивало тонкость талии. Около зеркала она задержалась, разглядывая свое бледное лицо, темные круги под глазами, оставленные тревогой и бессонницей. Потом покусала губы и несколько раз ущипнула себя за щеки, но вызванный такими ухищрениями румянец показался ей неестественным.
Анна с отвращением отвернулась от зеркала. Какая разница, что он о ней подумает? Что ей за дело? Она отправилась его искать. Нет, искать отца, напомнила она себе.
* * *
Броуди откатил кресло сэра Томаса под дерево, чтобы избежать лучей послеполуденного солнца. Старый джентльмен задумчиво моргал, но не произнес ни слова. В этом не было ничего необычного: им частенько случалось проводить предвечерние часы в дружеском молчании, слушая пение птиц и жужжание пчел в кустах. У Броуди почти прошла головная боль, во рту пропало ощущение, будто он набит ватой, смоченной в уксусе. О прошлой ночи у него сохранились довольно отрывочные воспоминания, но он не забыл основное: вчера вечером он ушел из дома и напился вдрызг в компании Нила Вогана.
Все началось достаточно невинно. Они отправились на Роу-стрит в заведение под названием «Королевский тир», где мишенями служили портреты королевы Виктории, принца Альберта и других коронованных особ. Но потом они посетили несколько пивных и танцевальных залов; ему смутно вспоминалось какое-то кабаре с раздеванием и непристойные «живые картины» в некоем безымянном клубе на берегу реки.
После этого в память запало только одно: как они остановились в переулке позади Лайм-стрит, чтобы справить нужду у ближайшей стенки, и Воган предложил ему затянуться из своей трубки. Это была не табачная трубка, а Броуди был, конечно, пьян, но не настолько пьян. Он исколесил весь мир и знал, какое воздействие оказывает на человека жевание или курение измельченных листьев коки <Листья тропического кустарника, содержащие алкалоид кокаина.>. Поэтому он отказался от предложенной трубки, спрашивая себя, как поступил бы Ник на его месте. Этого он угадать не мог, зато сразу получил ответы на множество вопросов относительно Нила Вогана.
И все-таки Броуди по-прежнему не понимал главного: на чем основывалась дружба Нила с его братом. Николас был – по крайней мере внешне старался казаться – респектабельным господином, деловым человеком, преуспевшим только благодаря собственным заслугам, выгодно женившимся на хозяйской дочке, водившим дружбу с такими твердолобыми ретроградами, «столпами общественной морали», как Эдвин Миддоуз. Что у него могло быть общего с Нилом Воганом, который – если уж называть вещи своими именами – был подонком и отщепенцем?
Было уже очень поздно, когда они отправились в публичный дом, причем у Броуди не сохранилось никаких воспоминаний о том, как он туда добрался. Он помнил только, как последовал за одной из девиц наверх. Ах да, у нее были длинные черные волосы. И еще он помнил, как растянулся рядом с ней на постели прямо в одежде, а она была уже голая и возилась с пряжкой ремня у него на брюках. Потом он впал в забытье.
Если бы нечто подобное случилось с Джоном Броуди, они обобрали бы его до нитки, а после вышвырнули бы на улицу. Но Николас Бальфур был джентльменом. Ему дали проспаться в постели шлюхи до рассвета, а потом деликатно посоветовали отправляться домой к жене. И даже угостили на прощание чашкой кофе.
– Добрый день, папа.
Броуди вскинул голову. Смотреть на нее – маленькую и пленительную, похожую на сказочного эльфа, – всегда было упоением, но в последнее время при виде ее затравленных горем, обведенных темными кругами глаз у него все переворачивалось внутри, поэтому он старался ее избегать. Только на этот раз она застала его врасплох. Он попытался отвернуться, но не смог.
Солнце пронизало золотыми стрелами ее рыжевато-русые волосы, уложенные в строгую прическу. Эффект получился драматический, хотя, наверное, не совсем тот, какого она добивалась. Броуди знал, что для него Анна навсегда останется прекраснейшей из женщин и никакой другой никогда уже не будет. При одном взгляде на нее ему стало невыносимо больно.
Она наклонилась к отцу, поцеловала его в щеку и что-то тихо сказала ему на ухо. Старик рассеянно улыбнулся и кивнул, глядя в пространство. Потом она выпрямила спину и перевела вечно серьезный, а с недавних пор трагический взгляд на Броуди. Он поднялся на ноги и, еле волоча ноги, ни разу не оглянувшись, поплелся к дому.
Анна ощутила приближение истерики. Ну почему бы ему просто не взять нож и не всадить его ей в сердце? Она тихонько попрощалась с отцом, хотя он вряд ли обратил внимание на ее присутствие. Решительным шагом, размахивая руками, как солдат на марше, Анна направилась к дому. Зайдя в комнату мисс Фитч, она обнаружила сиделку за чтением книги и отправила ее в сад к отцу. Джона она нашла в библиотеке.
Опять она чуть не упала, наткнувшись на модель парового двигателя, все еще валявшуюся на полу и успевшую покрыться изрядным слоем пыли: Броуди забросил ее, как и все остальные свои занятия, с того самого дня, когда Анна обвинила его в краже. Он сидел в кресле у открытого окна и делал вид, будто читает газету, даже не замечая ее присутствия. Это стало последней каплей: Анна потеряла терпение.
– Чего ты ждешь? – потребовала она, воинственно подбоченившись и сверкая глазами. – Почему ты все еще здесь? Почему бы тебе просто не исчезнуть?
Броуди опустил газету на колени. Его взгляд оказался под стать улыбке: такой же ледяной. Он решил сказать ей правду.
– Я жду четвертого августа.
Это заставило ее замолчать. Смятение и тревога промелькнули у нее на лице. Он ощутил злобное удовлетворение: ему нравилось ставить ее в тупик.
– Почему? – спросила она наконец.
«Потому что, прежде чем уйти, я хочу посмотреть, какое выражение будет у тебя на лице, Энни». Вслух он сказал:
– Почему бы и нет?
Анна гневно отвернулась и отошла к книжным полкам на дальней стене библиотеки. Четвертое августа наступало через два дня. Неужели он нарочно выбрал именно этот день, двадцать пятый день ее рождения, чтобы ее бросить? Если так, значит, в нем есть изощренная жестокость, о существовании которой она не подозревала. Анна заставила себя повернуться к нему лицом.
– Я знаю: меня ты и в грош не ставишь. Но ты подумал о том, как твое внезапное исчезновение отразится на моей семье, на репутации компании моего отца? Неужели ты ненавидишь нас так сильно, что тебе будет приятно погубить всю семью?
Такая постановка вопроса его взбесила, и в то же время ему захотелось ее успокоить. Джон поднялся с кресла и подошел к ней. Чем ближе он подходил, тем сильнее Анна прижималась спиной к полкам книжного шкафа, словно хотела пройти насквозь. Это доставило ему удовольствие. Подойдя к ней вплотную, он произнес тихо и холодно:
– Не тревожься о своей драгоценной репутации. Я позабочусь, чтобы она не пострадала.
Анна провела языком по губам, испуганная и взволнованная его близостью.
– Каким образом?
Броуди пропустил вопрос мимо ушей. Ему самому не терпелось спросить ее кое о чем.
– Почему ты никому не рассказала про деньги? Почему Дитц до сих пор не арестовал меня?
Она смутилась и покраснела, попыталась обойти его стороной, но он уперся руками в книжную полку по обе стороны от нее, не давая ей уйти.
– Ну? Что скажешь, Энни? Почему ты меня не выдала? Ты ведь даже Эйдину не сказала, не так ли?
Анну охватила дрожь. Она не ожидала, что он задаст ей такой вопрос. Вот ублюдок! Почему он не может просто взять то, что она ему дала, и оставить ее в покое? Неужели он хочет еще и помучить ее напоследок?
– Стивен всем расскажет. Он сказал, что подождет несколько дней, а потом объявит об этом во всеуслышание.
Анна оторвалась от расписания поставок, на котором безуспешно пыталась сосредоточиться, и увидела в дверях О’Данна.
– Добрый день, Эйдин. Нет, он не пришел. Он… не совсем здоров.
Машинально сжимая в пальцах перо, она ощутила холодное презрение к себе за только что произнесенную ложь.
О’Данн вошел в кабинет и закрыл за собой дверь.
– С Броуди все в порядке? – спросил он, понизив голос. – Он что, серьезно заболел? Вот уже третий день его нет на работе!
– Нет-нет, ничего серьезного, он просто… неважно себя чувствует. Возможно, он появится уже завтра.
«Очень возможно, что завтра он будет уже далеко отсюда, – подумала она с горечью. – Может, он сейчас уже в пути, откуда ей знать?»
– Анна? Прошу прощения, но вы тоже выглядите неважно. Почему бы вам самой не взять полдня отдыха? Вы слишком много работаете.
– Не беспокойтесь обо мне, Эйдин, я прекрасно себя чувствую.
Но он был прав: на самом деле она чувствовала себя ужасно. К тому же у нее было зеркало, она знала, как выглядит. Даже временное расставание с Джоном дало ей представление о том, что за жизнь у нее будет, когда он уйдет навсегда. Тяжкая, изнурительная, безысходная. Бесконечно одинокая. С пустотой в сердце.
Она откашлялась и наконец задала вопрос, мучивший ее все последнее время:
– Есть какие-нибудь новости от мистера Дитца?
– Нет, но думаю, ждать осталось не долго. Я удивляюсь, почему они тянут до сих пор. Если бы не тот случай на «Александре», полагаю, они забрали бы его уже давным-давно. Он так ничего и не выяснил.
Анна сидела неподвижно, уставившись прямо перед собой.
– Насколько я понимаю, человек, которого вы послали расследовать убийство Мэри Слоун, так ничего и не обнаружил?
О’Данн положил руку поверх ее холодной руки.
– Нет. Но, по правде говоря, я и не ожидал положительных результатов. Поверьте, Анна, мне очень жаль. Клянусь вам, если бы я только мог предвидеть, как далеко все это зайдет, я никогда не дал бы своего согласия.
– Я тоже, – сказала она.
– Надеюсь, вы не влюблены в него?
Анна отдернула руку.
– Что вы, конечно, нет!
О’Данн ласково улыбнулся. Она не могла бы сказать с уверенностью, поверил он или нет.
– Все скоро кончится, моя дорогая.
Эта мысль не принесла ей ни малейшего утешения. Анна поднялась, чувствуя, что больше не в состоянии продолжать этот разговор.
– Да, скоро… А знаете, Эйдин, вы, пожалуй, правы. Я действительно пойду домой. Видит бог, толку от меня здесь никакого.
– Вот и хорошо, отдых вам необходим. Передайте от меня привет Джону.
– Да, непременно.
Еще одна ложь: за три дня они с Броуди не сказали друг другу ни слова, и она не собиралась начинать разговор сейчас, хотя ощущение недоговоренности преследовало ее, усугубляя боль, нанесенную его предательством. Им надо было поговорить: то, что случилось, не могло оборваться просто так. И в то же время ее ужасала мысль о новом столкновении, о той боли, которую оно неизбежно должно было причинить.
К тому же сам Броуди не желал с ней разговаривать. Он старался не оставаться в одной комнате с ней, не появлялся на работе, чтобы избежать встречи, и уходил из дому, когда Анна обедала или ужинала с семьей. Если тетя Шарлотта и обратила внимание на его нарочитое отсутствие, то вслух ничего не сказала. Точно так же вел себя и Стивен: наблюдал, выжидал и ничего не говорил.
Хуже всего было по ночам. Измученная, разбитая, Анна лежала без сна, прислушиваясь к звукам за стеной, стараясь услышать хоть что-нибудь: кашель, скрип мебели, все, что угодно, лишь бы удостовериться, что он все еще там.
Каждое утро она ожидала, что не найдет его на месте, и всякий раз, убедившись, что он еще не сбежал, ощущала такой прилив облегчения, что ей становилось дурно. А следом за облегчением приходила злость на саму себя, потому что это безумие, поселившееся у нее в душе, не давало ей убить, изгнать, уничтожить свою глупую любовь к нему.
В его глазах она тоже видела гнев – сумрачно тлеющий, грозный – и пугалась, потому что не находила для него причин. Уж ему-то за что сердиться? Разве она не предоставила ему полную возможность объяснить все, что он пожелает? Просто объяснять было нечего: он оказался вором – в точности как и его брат. Пятьдесят тысяч фунтов представляли собой громадную сумму денег, но компания ее отца – ее компания! – могла выдержать такую потерю и не разориться. Анну смущало другое. Он похитил не только деньги, но и ее сердце. Она не знала, сможет ли пережить эту утрату.
Ей страстно хотелось с кем-нибудь поделиться. Эйдин был единственным другом, посвященным в их тайну, но к нему Анна обратиться не могла. Ей требовалось женское участие и понимание. Короче, ей нужна была Милли. Однако она чувствовала себя не готовой, несмотря ни на что, довериться своей ближайшей подруге, рассказать ей, что живет во лжи со дня венчания… нет, гораздо дольше, если учесть, как долго она пребывала в состоянии самообмана.
Когда-нибудь, решила Анна, она расскажет Милли все, но не сейчас. Потом, когда Броуди уже не будет. Означает ли это, что она по-прежнему защищает его? А может быть, себя? Ответа Анна не знала: в голове у нее царила сумятица, к тому же она была слишком истерзана, чтобы разбираться в подобных тонкостях.
Вернувшись домой, Анна обнаружила, что дверь в гардеробную полуоткрыта: верный признак того, что Броуди нет в его комнате. Через раскрытую дверь она увидела Перлмана за работой. Он прилежно наводил порядок на письменном столе хозяина.
– Где мистер Бальфур? – спросила Анна с порога.
– В саду, мэм, вместе с сэром Томасом. Они там с самого полудня, мэм.
– Спасибо, Перлман.
Она переоделась, хотя и сама себе не смогла бы объяснить, с какой целью. Джудит нигде не было видно. Ничего удивительного: она не ожидала возвращения своей хозяйки в столь ранний час. Анну это устраивало; ее горничная нравилась ей не больше, чем самому Броуди. Ей вспомнилось то утро, когда он ворвался в ванную и уволил Джудит, но она поспешила прогнать это воспоминание, повлекшее за собой множество других.
Анна надела свое любимое платье с зеленым и желтым цветочным узором: оно прекрасно сидело и подчеркивало тонкость талии. Около зеркала она задержалась, разглядывая свое бледное лицо, темные круги под глазами, оставленные тревогой и бессонницей. Потом покусала губы и несколько раз ущипнула себя за щеки, но вызванный такими ухищрениями румянец показался ей неестественным.
Анна с отвращением отвернулась от зеркала. Какая разница, что он о ней подумает? Что ей за дело? Она отправилась его искать. Нет, искать отца, напомнила она себе.
* * *
Броуди откатил кресло сэра Томаса под дерево, чтобы избежать лучей послеполуденного солнца. Старый джентльмен задумчиво моргал, но не произнес ни слова. В этом не было ничего необычного: им частенько случалось проводить предвечерние часы в дружеском молчании, слушая пение птиц и жужжание пчел в кустах. У Броуди почти прошла головная боль, во рту пропало ощущение, будто он набит ватой, смоченной в уксусе. О прошлой ночи у него сохранились довольно отрывочные воспоминания, но он не забыл основное: вчера вечером он ушел из дома и напился вдрызг в компании Нила Вогана.
Все началось достаточно невинно. Они отправились на Роу-стрит в заведение под названием «Королевский тир», где мишенями служили портреты королевы Виктории, принца Альберта и других коронованных особ. Но потом они посетили несколько пивных и танцевальных залов; ему смутно вспоминалось какое-то кабаре с раздеванием и непристойные «живые картины» в некоем безымянном клубе на берегу реки.
После этого в память запало только одно: как они остановились в переулке позади Лайм-стрит, чтобы справить нужду у ближайшей стенки, и Воган предложил ему затянуться из своей трубки. Это была не табачная трубка, а Броуди был, конечно, пьян, но не настолько пьян. Он исколесил весь мир и знал, какое воздействие оказывает на человека жевание или курение измельченных листьев коки <Листья тропического кустарника, содержащие алкалоид кокаина.>. Поэтому он отказался от предложенной трубки, спрашивая себя, как поступил бы Ник на его месте. Этого он угадать не мог, зато сразу получил ответы на множество вопросов относительно Нила Вогана.
И все-таки Броуди по-прежнему не понимал главного: на чем основывалась дружба Нила с его братом. Николас был – по крайней мере внешне старался казаться – респектабельным господином, деловым человеком, преуспевшим только благодаря собственным заслугам, выгодно женившимся на хозяйской дочке, водившим дружбу с такими твердолобыми ретроградами, «столпами общественной морали», как Эдвин Миддоуз. Что у него могло быть общего с Нилом Воганом, который – если уж называть вещи своими именами – был подонком и отщепенцем?
Было уже очень поздно, когда они отправились в публичный дом, причем у Броуди не сохранилось никаких воспоминаний о том, как он туда добрался. Он помнил только, как последовал за одной из девиц наверх. Ах да, у нее были длинные черные волосы. И еще он помнил, как растянулся рядом с ней на постели прямо в одежде, а она была уже голая и возилась с пряжкой ремня у него на брюках. Потом он впал в забытье.
Если бы нечто подобное случилось с Джоном Броуди, они обобрали бы его до нитки, а после вышвырнули бы на улицу. Но Николас Бальфур был джентльменом. Ему дали проспаться в постели шлюхи до рассвета, а потом деликатно посоветовали отправляться домой к жене. И даже угостили на прощание чашкой кофе.
– Добрый день, папа.
Броуди вскинул голову. Смотреть на нее – маленькую и пленительную, похожую на сказочного эльфа, – всегда было упоением, но в последнее время при виде ее затравленных горем, обведенных темными кругами глаз у него все переворачивалось внутри, поэтому он старался ее избегать. Только на этот раз она застала его врасплох. Он попытался отвернуться, но не смог.
Солнце пронизало золотыми стрелами ее рыжевато-русые волосы, уложенные в строгую прическу. Эффект получился драматический, хотя, наверное, не совсем тот, какого она добивалась. Броуди знал, что для него Анна навсегда останется прекраснейшей из женщин и никакой другой никогда уже не будет. При одном взгляде на нее ему стало невыносимо больно.
Она наклонилась к отцу, поцеловала его в щеку и что-то тихо сказала ему на ухо. Старик рассеянно улыбнулся и кивнул, глядя в пространство. Потом она выпрямила спину и перевела вечно серьезный, а с недавних пор трагический взгляд на Броуди. Он поднялся на ноги и, еле волоча ноги, ни разу не оглянувшись, поплелся к дому.
Анна ощутила приближение истерики. Ну почему бы ему просто не взять нож и не всадить его ей в сердце? Она тихонько попрощалась с отцом, хотя он вряд ли обратил внимание на ее присутствие. Решительным шагом, размахивая руками, как солдат на марше, Анна направилась к дому. Зайдя в комнату мисс Фитч, она обнаружила сиделку за чтением книги и отправила ее в сад к отцу. Джона она нашла в библиотеке.
Опять она чуть не упала, наткнувшись на модель парового двигателя, все еще валявшуюся на полу и успевшую покрыться изрядным слоем пыли: Броуди забросил ее, как и все остальные свои занятия, с того самого дня, когда Анна обвинила его в краже. Он сидел в кресле у открытого окна и делал вид, будто читает газету, даже не замечая ее присутствия. Это стало последней каплей: Анна потеряла терпение.
– Чего ты ждешь? – потребовала она, воинственно подбоченившись и сверкая глазами. – Почему ты все еще здесь? Почему бы тебе просто не исчезнуть?
Броуди опустил газету на колени. Его взгляд оказался под стать улыбке: такой же ледяной. Он решил сказать ей правду.
– Я жду четвертого августа.
Это заставило ее замолчать. Смятение и тревога промелькнули у нее на лице. Он ощутил злобное удовлетворение: ему нравилось ставить ее в тупик.
– Почему? – спросила она наконец.
«Потому что, прежде чем уйти, я хочу посмотреть, какое выражение будет у тебя на лице, Энни». Вслух он сказал:
– Почему бы и нет?
Анна гневно отвернулась и отошла к книжным полкам на дальней стене библиотеки. Четвертое августа наступало через два дня. Неужели он нарочно выбрал именно этот день, двадцать пятый день ее рождения, чтобы ее бросить? Если так, значит, в нем есть изощренная жестокость, о существовании которой она не подозревала. Анна заставила себя повернуться к нему лицом.
– Я знаю: меня ты и в грош не ставишь. Но ты подумал о том, как твое внезапное исчезновение отразится на моей семье, на репутации компании моего отца? Неужели ты ненавидишь нас так сильно, что тебе будет приятно погубить всю семью?
Такая постановка вопроса его взбесила, и в то же время ему захотелось ее успокоить. Джон поднялся с кресла и подошел к ней. Чем ближе он подходил, тем сильнее Анна прижималась спиной к полкам книжного шкафа, словно хотела пройти насквозь. Это доставило ему удовольствие. Подойдя к ней вплотную, он произнес тихо и холодно:
– Не тревожься о своей драгоценной репутации. Я позабочусь, чтобы она не пострадала.
Анна провела языком по губам, испуганная и взволнованная его близостью.
– Каким образом?
Броуди пропустил вопрос мимо ушей. Ему самому не терпелось спросить ее кое о чем.
– Почему ты никому не рассказала про деньги? Почему Дитц до сих пор не арестовал меня?
Она смутилась и покраснела, попыталась обойти его стороной, но он уперся руками в книжную полку по обе стороны от нее, не давая ей уйти.
– Ну? Что скажешь, Энни? Почему ты меня не выдала? Ты ведь даже Эйдину не сказала, не так ли?
Анну охватила дрожь. Она не ожидала, что он задаст ей такой вопрос. Вот ублюдок! Почему он не может просто взять то, что она ему дала, и оставить ее в покое? Неужели он хочет еще и помучить ее напоследок?
– Стивен всем расскажет. Он сказал, что подождет несколько дней, а потом объявит об этом во всеуслышание.