Страница:
Анна продолжала молчать. Броуди мрачно прищурился, удерживаясь от желания взглянуть на свое отражение в зеркале, висевшем на стене у нее за спиной. Черт побери, какое ему вообще дело до того, что думает о нем миссис Бальфур?
– Это… – Анна не знала, что сказать.
– Это не так уж страшно, она снова отрастет.
– Нет-нет, это…
– Ну что? – нетерпеливо потребовал Броуди, подходя к ней и глядя на нее сверху вниз. – Что?
– Это…
– Это значительное улучшение, – пришел ей на помощь О’Данн, взяв Броуди под руку и ведя его к двери. – Идемте, я хочу, чтобы вы примерили новые сапоги, их доставили сегодня утром.
Размер ноги у Броуди были больше, чем у его брата, и адвокат заказал для него новую обувь у сапожника во Флоренции.
– Идемте, у нас как раз осталось несколько минут перед ленчем.
Увлекаемый О’Данном, Броуди боком, как краб, двинулся к дверям, все еще не сводя глаз с Анны, все еще надеясь услышать ее мнение.
– Так что же это? – спросил он уже на пороге. Она нерешительно подняла руку:
– Это…
– Что? – еще раз переспросил Броуди уже у подножия лестницы, хотя О’Данн нетерпеливо тянул его наверх.
Поднимаясь по ступеням, он как будто еще раз расслышал тихий голос, беспомощно повторявший: «Это…»
* * *
– Нет, ты только послушай, Билли. «Настоящая леди берет под руку только своего мужа, своего жениха или члена своей семьи. Она никогда не делает реверанс на улице, она отвешивает поклон». Усвоил?
Билли недовольно заворчал. Бесчисленные выдержки из книги по этикету, которыми потчевал его Броуди, не позволяли ему мирно предаваться утреннему сну.
– «Встретив на улице свою модистку, портниху, белошвейку или меховщика, непременно здоровайтесь первыми, чтобы подчеркнуть свою демократичность: это непреложное правило». А вот еще правило прямо для тебя, Билл: «Не говорите „вздремнуть“, если имеете в виду послеобеденный отдых; не называйте панталоны „штанами“; избегайте слова „ухажер“: предпочтительнее говорить „кавалер“ или „поклонник“. Никогда не называйте анекдот „пикантным“. Боже меня упаси, уж я-то, конечно, не посмею. – Он перевернул страницу. – Так, слушай дальше.
Билли застонал и прикрыл лицо подушкой.
– «Поспешный уход из-за стола для удовлетворения естественных потребностей особенно во время или сразу после обеда является неделикатным. В случае необходимости постарайтесь удалиться, не привлекая к себе внимания». Давай, Билл, слушай внимательно, тебя это тоже касается: «По возвращении назад ни в коем случае не поправляйте на ходу одежду или цепочку от часов, не делайте ничего такого, что могло бы намекнуть на то место, которое вы только что посетили».
Броуди не выдержал и расхохотался.
– «Сделайте вид, что не замечаете допущенной собеседником бестактности в разговоре; двусмысленности пропускайте мимо ушей». Ну да, ясное дело. А вот последний совет автора дамам: «Не стыдитесь быть стыдливыми!»
Анна вошла в библиотеку в этот самый момент. На секунду она остановилась, прислушиваясь к звонкому заразительному смеху Броуди и с трудом удерживаясь от невольной улыбки.
– Автору следовало бы включить совет и для вас, мистер Броуди, – сказала она. – «Наберитесь мужества и попытайтесь вести себя как нормальный человек».
Броуди был поражен. Боже милостивый, неужели она шутит? Он захлопнул книгу и посмотрел на нее. Неописуемо прелестная, она стояла в прямоугольнике солнечного света, падавшего из раскрытой двери, как будто принесла его с собой. На ней было открытое спереди белое платье с зеленым и розовым цветочным рисунком, а под ним, похоже, было надето еще одно платье (во всяком случае, ему так показалось), совершенно белое, с длинными рукавами до самого запястья. При каждом шаге цветочное платье распахивалось, и из-под него показывалась белая юбка. Все вместе выглядело очень женственно и красиво.
Он поднялся и подошел к ней. В этот день она не была застегнута на все пуговицы и наконец изменила своей обычной приверженности стоячим воротничкам: он видел ее шею и даже верхнюю часть груди, хотя платье закрывало – увы! – то самое место, где начинали проступать нежные округлости. Ее волосы цветом напоминали мед, отдельные золотистые пряди, выбившись из небрежно заколотого узла на макушке, падали по бокам от лица.
– Вы очень красивы, – совершенно искренне признался Броуди и был вознагражден чудесным персиковым румянцем, окрасившим ее щеки.
И вдруг Анна ахнула, вся кровь отхлынула от ее лица. Броуди нахмурился и подошел поближе. Она вскинула руку, словно защищаясь, и попятилась назад.
– Что на вас надето? – спросила она потрясенным шепотом.
Броуди с недоумением оглядел свой новый костюм. О’Данн принес его этим утром. Костюм сидел почти идеально и выглядел неплохо, как ему показалось. Строгий, добротный костюм коричневого цвета – настоящий костюм, достойный джентльмена, как сказал бы автор учебника по этикету. Броуди даже проверил, застегнута ли у него ширинка. Все было в порядке.
– А в чем дело? Может, он слишком мрачный? А если попробовать другой шейный платок…
– Это костюм Николаса!
Чувствуя себя глубоко униженной, Анна ощутила на щеках обжигающие слезы.
– Будьте вы прокляты! – проговорила она, задыхаясь, и выбежала из комнаты.
Ничего не видя из-за слез, Анна слепо направилась по коридору к парадному входу. У себя за спиной она услыхала, как Броуди что-то тихо сказал Билли Флауэрсу, потом сзади раздались его шаги. Она ускорила шаг, но он нагнал ее в дверях.
Его широкая ладонь накрыла ее пальцы, когда она уже взялась за ручку двери. Он возвышался над ней в полутемном холле, как сказочный великан.
– Ник умер, – проговорил Броуди хриплым от волнения голосом. – Я тоже его любил и хотел бы, чтобы он был здесь вместо меня. Но его больше нет.
Свободной рукой он крепко схватил ее за плечо и заставил повернуться к себе лицом.
– Зато я здесь. Я, Джон Броуди. Я не его отражение в зеркале. Я человек.
Броуди почувствовал, как она дрожит в его железном захвате, и быстро разжал пальцы. Когда она отшатнулась от него, он рывком распахнул дверь и вышел на залитый полуденным солнцем двор.
Анна выждала полных десять секунд перед тем, как последовать за ним. Быстро шагая своими длинными ногами, он успел отойти так далеко, что почти скрылся из виду.
– Мистер Броуди! – позвала она. – Мистер Броуди!
Он оглянулся через плечо и увидел, как Анна спешит за ним, придерживая юбки. Каблуки мешали ей на усыпанной крупным гравием аллее. Она опять окликнула его и попросила остановиться. Он неохотно повиновался.
Анна продолжала бежать, опасаясь, что он все-таки повернется и уйдет. К тому времени, как ей удалось его нагнать, она совершенно запыхалась.
Ей пришлось отдышаться, чтобы заговорить. Она прижала руку к сердцу, даже не подозревая, какое соблазнительное зрелище открывается жадному взору Броуди: выбившиеся из узла на макушке и рассыпавшиеся по плечам волосы, мелкие бисеринки пота на лбу, бурно вздымающаяся и опадающая грудь.
– Мистер Броуди, – заговорила она, справившись наконец с дыханием и глядя ему прямо в глаза со своей всегдашней серьезностью, – я прошу у вас прощения! То, что я сказала… Извините меня, прошу вас. Это было нехорошо и несправедливо.
– Ничего страшного, – тотчас же отозвался он. – Я уже забыл.
Анна вспомнила, как он уже однажды простил ее за то, что она назвала его лжецом.
– Поймите, мне все еще очень трудно поверить, что Ник действительно умер, – объяснила Анна, запинаясь, но чувствуя, что настал час честно признаться во всем. – А этот костюм… Николас надел его в тот день, когда просил моей руки.
К горлу подступили слезы, но на этот раз она не заплакала.
– Это было глупо с моей стороны – говорить такие вещи. Я сказала, не подумав.
Теперь уже самому Броуди захотелось извиниться перед ней. Он бережно взял ее под руку и повел по неровной аллее к рощице лавровых деревьев в дальнем конце парка. Напряжение постепенно оставило Анну, и вскоре она совсем успокоилась. Оба хранили молчание, пока не уселись на разных концах низкой каменной скамьи под деревьями на безопасном расстоянии друг от друга.
Потом Броуди спросил напрямик:
– Как долго вы были знакомы с Ником?
– Восемь лет.
– Ну и каков он был?
Что за странный вопрос! Анна отвечала, насколько могла правдиво, остро ощущая мрачную иронию ситуации, а возможно, и боль, которую он должен был испытывать: ведь она знала его брата лучше, чем он сам.
– Он был красив, – начала она, но тут же покраснела и опустила взгляд. – Он был сильный. Честолюбивый. Полный решимости добиться успеха.
– Он нравился окружающим? У него были друзья?
– Да, – ответила Анна после секундного замешательства, – у него были друзья. Не то чтобы он нравился всем, кто с ним работал, но, мне кажется, это можно понять. В конце концов, он был их начальником, а такая должность не располагает к особым симпатиям. Одно могу сказать с уверенностью: все его уважали.
Броуди вспомнил хорошо одетого, благополучного на вид господина, который отвернулся от него в ливерпульских доках год назад. Ему нетрудно было представить, что такой человек не вызывает к себе «особых симпатий».
– А почему вы его любили? – спросил он через минуту.
Даже не задумываясь о том, насколько это неподобающий вопрос, Анна сказала правду:
– Мне кажется, я влюбилась в него в ту самую минуту, как впервые увидела. Он был новым помощником моего отца. Мы встретились в отцовском рабочем кабинете в Ливерпуле, когда мне было шестнадцать лет, и я… слова не могла вымолвить. Да и потом, в течение многих лет я ни о чем не могла с ним разговаривать, кроме кораблестроения.
Как зачарованный, Броуди следил за ее ртом: уголки губ у нее опускались совсем чуть-чуть, когда она улыбалась, придавая лицу доброе, немного печальное выражение. Да, у нее была двойственная улыбка – теплая, но хрупкая, милая, но сдержанная, неуловимо грустная.
– Почему? – спросил он тихо.
– Потому что я всегда чувствовала себя неуклюжей, как подросток, и глупой. И некрасивой. А он был такой очаровательный, такой обаятельный и умный… И он был очень добр ко мне, хотя, конечно, понятия не имел, что я чувствую.
– А что было потом?
– Потом… Год назад мой брат погиб при падении с лошади. Это случилось в Линкольншире, в поместье его невесты.
– Вы были близки с братом? – спросил Броуди, когда она замешкалась.
– Я любила его, но… нет, мы не были очень близки. Он был на десять лет старше и видел во мне… ну, словом, маленькую дурочку, вечно путающуюся под ногами. На мою заинтересованность в делах компании и он, и мой отец смотрели… – Анна опять задумалась, тщательно подбирая слова, – с известной долей снисхождения.
«В сущности, – подумала она про себя, – снисхождение – это все же лучше, чем откровенное равнодушие». А ведь именно так относился к ней отец первые пятнадцать лет ее жизни. Анна была достаточно проницательна и давным-давно догадалась, что ее интерес к кораблестроению был изначально продиктован стремлением понравиться ему, привлечь хоть скудную толику его внимания.
Увы, ее старания так и не увенчались сколько-нибудь заметным успехом, однако с годами увлечение судостроением само по себе вознаградило ее за труды. Корабли стали ее страстью – единственной страстью, как ей казалось до того самого дня, когда Николас сделал ей предложение руки и сердца.
– Но Ник был не такой, – догадался Броуди, прерывая ход ее мыслей.
– Да, Ник был не такой. Он принимал меня всерьез и никогда не относился ко мне свысока. Иногда он даже спрашивал у меня совета.
– А после смерти вашего брата?
– Николас и Томас годами работали вместе, но так и не стали близкими друзьями… во всяком случае, мне так казалось. Поэтому я удивилась, когда Николас пришел ко мне после несчастного случая с моим братом. Он нуждался в утешении. Я тоже в нем нуждалась. Мы… оказали поддержку друг другу.
Лицо Броуди осталось бесстрастным, но в душе у него шевельнулось скверное подозрение.
– Мы начали встречаться и проводить время вместе не только на работе, – задумчиво продолжала Анна, – мы стали все больше говорить о вещах, совсем не связанных с кораблестроением.
Она улыбнулась. Ее кроткие глаза были полны воспоминаний.
– И вы полюбили друг друга…
– Ник полюбил меня, – с улыбкой поправила его Анна. – Я всегда его любила. А через шесть месяцев после смерти Томаса он сделал мне предложение. В этом самом костюме.
Да, теперь она могла говорить об этом с улыбкой. Ей почему-то было легко рассказывать мистеру Броуди о его брате.
Броуди откинулся назад, опираясь на руки, и посмотрел на облака, пытаясь представить себе брата рядом с этой женщиной. Почему-то ему никак не удавалось совместить образ Анны с тем человеком, каким, по его представлениям, стал Ник. Кусочки мозаики не складывались – какого-то фрагмента не хватало.
– Поначалу мой отец возражал. Насколько я поняла, он намеревался выдать меня замуж за какого-нибудь пэра, за титулованного аристократа… ну, словом за кого-то из тех, кому я была представлена на выпускном балу. Но я настояла на своем!
– Впервые в жизни? – предположил Броуди, хотя не сомневался в ее ответе.
– Да! Я сказала ему, что выйду замуж за Николаса без его разрешения, если потребуется. Он был так поражен, что сдался без дальнейших споров. Ну… если честно, отец ничего не мог возразить против Николаса кроме того, что он небогат, а в этом ему совестно было признаться. Поэтому он дал согласие.
– Вы рано лишились матери? – спросил Броуди.
– Мне было четыре года, когда она погибла при пожаре.
Они замолчали, думая каждый о своем. Вдруг откуда ни возьмись, появился кот Доменико. Не обращая внимания на Броуди, он взобрался на скамью, устроился на коленях у Анны, свернулся тяжелым теплым клубком и заурчал. Она погладила густую лохматую шерсть и села на скамейке поглубже, приспосабливаясь к его немалому весу.
Ей самой не верилось, что она поведала мистеру Броуди о таких секретах, которыми раньше не делилась ни с кем. Но стоило ли удивляться? Николас умер безвременной и страшной смертью, за которой не последовало ни отпевания, ни похорон, он ушел из жизни неоплаканным, и у нее не было возможности разделить свое горе с родными и друзьями. Она приехала в Италию одна, поселилась в чужом для нее доме и была вынуждена нести бремя утраты в одиночку. Конечно, Эйдин был ее старым другом, но даже с ним Анна чувствовала себя стесненной и не могла говорить свободно.
А вот с мистером Броуди – во всяком случае сейчас, в этот миг – она наконец сбросила груз обычной скованности. Естественный и непринужденный разговор о Николасе оказал на нее целительное воздействие. Легко было говорить с человеком, тоже любившим Николаса; какой-то безошибочный инстинкт подсказывал ей, что Броуди горячо любил брата. Несмотря на все то, что произошло между ними в прошлом или могло произойти в будущем, она знала, что всегда будет ему благодарна за эти тихие минуты доверия и умиротворения.
Однако возникшее между ними взаимопонимание оказалось недолговечным. Броуди задал следующий вопрос, мгновенно разрушивший очарование:
– Что вы будете делать, если окажется, что О’Данн прав и Ник действительно обкрадывал компанию вашего отца?
– Он этого не делал, – сухо возразила Анна. – Эйдин ошибается. Николас никогда бы так не поступил.
Броуди промолчал, мысленно спрашивая себя, действительно ли она так уверена в невиновности своего покойного мужа, как говорит.
Его молчание возмутило Анну.
– А вы верите, что он был на такое способен? – Она со страхом ждала ответа, но в то же время готовилась отвергнуть его, если этот ответ ее не удовлетворит.
– Не знаю, – честно признался Броуди. – Мы с Ником давно уже перестали быть друзьями: с тех самых пор, как умерла наша мать и мы пошли по жизни разными путями. Надеюсь, что он на это не способен, но…
– Но что? – нетерпеливо спросила Анна. Опершись локтями на колени, Броуди сосредоточенно рассматривал носки своих башмаков.
– Ник всегда был недоволен жизнью, даже когда мы были детьми. Его всегда тянуло к перемене мест. И еще… он всегда был жаден до денег.
«Потому что считал, что его обманом лишили состояния, принадлежавшего ему „по праву рождения“, как он сам говорил», – с горечью подумал Броуди, но вслух сказал другое:
– Давайте скажем так: я этого не исключаю. – Он услыхал, как Доменико сердито замяукал, очутившись на земле, и, подняв голову, увидел вскочившую Анну.
– Ничего другого от вас и не следовало ожидать, – проговорила она сквозь зубы. – Сама не понимаю, зачем только я завела этот разговор. В вашей семье действительно есть преступник, но это вы, а не Николас! Это вас уже повесили бы месяц назад, если бы не случилось чудо! Никогда больше не заговаривайте со мной о моем муже, мистер Броуди. Даже имени его не смейте упоминать! Вы не достойны…
Броуди вскочил и подошел к ней вплотную. Анна не отступила, однако одного взгляда, брошенного на его лицо, оказалось довольно, чтобы понять, что на сей раз она зашла слишком далеко. Он крепко схватил Анну за локти, с удовлетворением наблюдая за испуганным выражением ее лица. Ему до смерти надоело выслушивать, как посторонние люди указывают ему, что он может и чего не может говорить, а главное, он больше не мог выносить еле сдерживаемого презрения этой женщины. Броуди слегка встряхнул ее и наклонился прямо к ее лицу.
– Я буду говорить о «вашем муже», когда захочу и сколько захочу, понятно вам? Да кто вы такая, черт бы вас побрал? – яростно прорычал он, снова с силой растряхивая ее. – Лицемерная гусыня, насаженная на вертел, будет мне указывать, что я не смею произносить имени моего брата! Пора бы вам очнуться, миссис Бальфур, и спустить свою лилейную задницу на нашу грешную землю!
Лицо Анны с округлившимися глазами и ошеломленно открытым ртом напоминало наивный детский рисунок. Прошло целых пять секунд прежде, чем она пришла в себя. Вырвавшись из рук Броуди, она повернулась волчком и бросилась бежать в рощу.
Если бы она не побежала, он не стал бы ее преследовать, но, как хорошо выдрессированный охотничий пес, Броуди не мог устоять перед вызовом: удирающую кошку надо догнать, это дело чести. Анна бежала, огибая лавровые и фиговые деревья, ее светлое платье призывно мелькало на фоне темно-зеленых зарослей рододендронов. Туфельки на каблучках мешали ей: он с легкостью ее догнал. Оглянувшись и увидев его совсем близко, Анна испуганно взвизгнула. Это было так смешно, что Броуди громко засмеялся.
Он поймал ее на поросшей мхом и усыпанной фиалками поляне. Схватив ее за руку, Броуди забежал вперед и тем самым заставил ее остановиться. Она обеими руками толкнула его в грудь и повернулась кругом, снова собираясь бежать, но ей удалось пройти не больше двух шагов: он схватил ее за плечо, и Анна услыхала треск рвущейся ткани.
Она сделала попытку закричать, позвать на помощь, но из ее горла вырвался лишь жалкий хрип. Броуди опять попытался схватить ее, заставить остановиться, прекратить эту дурацкую сцену. Куда там! Она яростно отбивалась и даже пыталась брыкаться.
Вот это ее и сгубило. Они зацепились ногами, Анна потеряла равновесие, когда Броуди сделал неожиданный бросок, стараясь схватить ее за руку, и упала. Больно, со всего размаху, она упала на спину, а он свалился на нее сверху. Оглушенная падением, Анна секунду пролежала неподвижно, потом ее охватила настоящая паника, и она начала отчаянно вырываться, придавленная к земле тяжестью его тела. Ее слабых сил, разумеется, не хватило, чтобы его сдвинуть, и тогда она прибегла к словам как к более естественному оружию.
– Немедленно слезьте с меня! Пустите, убирайтесь прочь, грязная скотина! Чудовище!
Броуди как раз собирался ее отпустить, он уже начал подниматься, когда она его оскорбила. Теперь сдвинуть его с места можно было разве что пушечным выстрелом. Его рука случайно оказалась на ее обнаженном плече, и он, ни секунды не раздумывая, просунул пальцы, а потом и всю ладонь под ее разорванное платье. И вот уже его рука по-хозяйски завладела ее грудью. Анна ахнула и, увидев, что слова не помогают, вновь начала метаться. Лицо ее стало пунцовым, она тяжело дышала.
Ее сопротивление только забавляло Броуди. Ему хотелось просунуть руку дальше, но запястье застряло в узкой пройме рукава, лишив его свободы маневра. «Ну, раз так, тогда я ее поцелую», – решил Броуди, наклоняясь к ее шее. Она резко дернула подбородком, и удар пришелся ему прямо по виску. Оба поморщились от боли. Анна снова попыталась увернуться, но он поймал ее рот, хотя всего лишь только на секунду: ее ногти расцарапали ему шею. Броуди вскинулся и грязно выругался себе под нос.
Чтобы Анна не смогла снова пустить в ход ногти, он схватил ее тонкое запястье и прижал к земле, заведя руку ей за голову. Медленно, не суетясь, вытянул вторую руку из-под ее платья. Должно быть, она прочитала по глазам, что он задумал, и опять начала дергаться. Броуди хищно ухмыльнулся. Анна затаила дыхание. Глядя на нее с нескрываемым злорадством, он накрыл ладонью и стиснул ее правую грудь.
– Что за чертовщина, Энни? – возмутился он, сделав несколько неудачных попыток, но так ничего и не добившись. – Чего ты туда напихала? Какого дьявола ты носишь эти штуки?
Разочарование несколько отрезвило его. Он в последний раз сдавил пальцами жесткий корсет и снова выругался.
– Если у вас осталась хоть капля порядочности, сэр, вы немедленно отпустите меня.
– Похоже, не осталось ни капли, – опять ухмыльнулся Броуди.
Он еще раз попытался ее поцеловать, но она, как и следовало ожидать, замотала головой, уворачиваясь от его губ. Тут ему в голову пришла другая мысль. Глядя ей прямо в глаза, Броуди нажал одним коленом, потом обоими и медленно заставил ее развести ноги. Анна задохнулась от возмущения и бессильно застонала в полном отчаянии, чувствуя, что не может не подчиниться грубой силе. Он схватил ее за подбородок и повернул лицом к себе. У нее осталось единственное оружие – зубы. За миг до того, как их губы сомкнулись в поцелуе, она резко дернула подбородком и что было сил впилась зубами в его большой палец.
– Ой!
Броуди наполовину скатился с нее, держась за укушенный палец, который краснел и распухал на глазах, хотя и не кровоточил. Получив путь к свободе, Анна выбралась из-под его тела, перевернулась на живот, оперлась коленом об землю и вскочила на ноги.
Рука Броуди стремительно взметнулась. Он схватил ее за лодыжку, резко дернул, и она опять оказалась на земле. На мгновение Анну охватила паника: она почувствовала свою полную беспомощность перед этим мужчиной. Его торжествующий смешок показался ей поистине сатанинским.
– Куда спешить, миссис Бальфур, – прокряхтел он, с трудом уворачиваясь от второй ноги, которой она пыталась пнуть в голову. – Тут еще полно неисследованной территории.
Звать на помощь было бесполезно: они находились слишком далеко от дома, никто бы ее не услышал. Но Анна все равно закричала, когда руки Броуди стали медленно, дюйм за дюймом, продвигаться вверх по ее взятой в плен ноге. Он как будто взбирался по вантам.
– Столько парусины я не видел даже на шестимачтовой шхуне, – недовольно проворчал Броуди, путаясь в мешавших ему нижних юбках.
Он уже добрался до подвязки, когда ее свободная нога наконец-то угодила в цель. Удар пришелся по уху. Анна возликовала, услыхав, как он взвыл от боли.
Увы, ей не долго пришлось праздновать победу. По-прежнему сжимая одной рукой ее колено, Броуди вытащил другую из-под юбок и подтянулся, чтобы лечь с ней вровень. Анна отшатнулась, стараясь отодвинуться как можно дальше, но не смогла помешать ему обхватить себя за плечи свободной рукой. Она отчаянно извивалась всем телом, но тиски, сжимавшие ее там, где до сих пор никто и никогда не смел к ней прикасаться, держали мертвой хваткой.
Ухмыляясь ей в лицо, он просунул руку ей под бедро и тихонько провел ладонью вверх-вниз. Теперь уже оба они тяжело дышали, их лица едва не соприкасались. Не в силах совладать с собой, Броуди двинул руку еще выше… и вот его пальцы, пробравшись под батист панталон, нащупали бархатистую, нежную, как щечка младенца, округлость. Ее чудесное тепло передалось ему и разлилось по всему его телу. Будь его воля, он вообще не убирал бы руку с этого места. Броуди прижался лицом к ее шее и вдохнул тонкий аромат, еще крепче прижав ее к себе.
– Энни, – прошептал он.
Ему хотелось приласкать ее, успокоить. Поцеловать. Он приподнялся, собираясь осуществить свое намерение, и тут разглядел ее лицо – застывшее, несчастное, обреченное, с крепко закрытыми глазами и каплями слез, повисшими на ресницах. Нежные губы вздрагивали в ожидании худшего. Броуди чуть было не поцеловал ее несмотря ни на что – просто чтобы доказать ей, что это ее не убьет. Ее учащенное дыхание затрепетало у него на щеке.
Но вот она открыла глаза, и затравленное выражение в их таинственной золотистой глубине добило его окончательно. Он убрал руки, откатился от нее в сторону и сел.
Анна повернулась на бок и замерла на несколько секунд, обхватив себя руками и пытаясь унять дрожь. Желание истерически разрыдаться было так велико, что ей приходилось непрерывно сглатывать слезы, чтобы его подавить. В конце концов она тоже села, поспешно расправив юбку до самых щиколоток. С порванным платьем ничего нельзя было поделать. На ладонях у нее остались ссадины от падения, и, чтобы чуточку облегчить боль, Анна подула на них. Кровь гулко стучала у нее в висках. Она чувствовала себя так, словно прошла сквозь мельничные жернова.
– Это… – Анна не знала, что сказать.
– Это не так уж страшно, она снова отрастет.
– Нет-нет, это…
– Ну что? – нетерпеливо потребовал Броуди, подходя к ней и глядя на нее сверху вниз. – Что?
– Это…
– Это значительное улучшение, – пришел ей на помощь О’Данн, взяв Броуди под руку и ведя его к двери. – Идемте, я хочу, чтобы вы примерили новые сапоги, их доставили сегодня утром.
Размер ноги у Броуди были больше, чем у его брата, и адвокат заказал для него новую обувь у сапожника во Флоренции.
– Идемте, у нас как раз осталось несколько минут перед ленчем.
Увлекаемый О’Данном, Броуди боком, как краб, двинулся к дверям, все еще не сводя глаз с Анны, все еще надеясь услышать ее мнение.
– Так что же это? – спросил он уже на пороге. Она нерешительно подняла руку:
– Это…
– Что? – еще раз переспросил Броуди уже у подножия лестницы, хотя О’Данн нетерпеливо тянул его наверх.
Поднимаясь по ступеням, он как будто еще раз расслышал тихий голос, беспомощно повторявший: «Это…»
* * *
– Нет, ты только послушай, Билли. «Настоящая леди берет под руку только своего мужа, своего жениха или члена своей семьи. Она никогда не делает реверанс на улице, она отвешивает поклон». Усвоил?
Билли недовольно заворчал. Бесчисленные выдержки из книги по этикету, которыми потчевал его Броуди, не позволяли ему мирно предаваться утреннему сну.
– «Встретив на улице свою модистку, портниху, белошвейку или меховщика, непременно здоровайтесь первыми, чтобы подчеркнуть свою демократичность: это непреложное правило». А вот еще правило прямо для тебя, Билл: «Не говорите „вздремнуть“, если имеете в виду послеобеденный отдых; не называйте панталоны „штанами“; избегайте слова „ухажер“: предпочтительнее говорить „кавалер“ или „поклонник“. Никогда не называйте анекдот „пикантным“. Боже меня упаси, уж я-то, конечно, не посмею. – Он перевернул страницу. – Так, слушай дальше.
Билли застонал и прикрыл лицо подушкой.
– «Поспешный уход из-за стола для удовлетворения естественных потребностей особенно во время или сразу после обеда является неделикатным. В случае необходимости постарайтесь удалиться, не привлекая к себе внимания». Давай, Билл, слушай внимательно, тебя это тоже касается: «По возвращении назад ни в коем случае не поправляйте на ходу одежду или цепочку от часов, не делайте ничего такого, что могло бы намекнуть на то место, которое вы только что посетили».
Броуди не выдержал и расхохотался.
– «Сделайте вид, что не замечаете допущенной собеседником бестактности в разговоре; двусмысленности пропускайте мимо ушей». Ну да, ясное дело. А вот последний совет автора дамам: «Не стыдитесь быть стыдливыми!»
Анна вошла в библиотеку в этот самый момент. На секунду она остановилась, прислушиваясь к звонкому заразительному смеху Броуди и с трудом удерживаясь от невольной улыбки.
– Автору следовало бы включить совет и для вас, мистер Броуди, – сказала она. – «Наберитесь мужества и попытайтесь вести себя как нормальный человек».
Броуди был поражен. Боже милостивый, неужели она шутит? Он захлопнул книгу и посмотрел на нее. Неописуемо прелестная, она стояла в прямоугольнике солнечного света, падавшего из раскрытой двери, как будто принесла его с собой. На ней было открытое спереди белое платье с зеленым и розовым цветочным рисунком, а под ним, похоже, было надето еще одно платье (во всяком случае, ему так показалось), совершенно белое, с длинными рукавами до самого запястья. При каждом шаге цветочное платье распахивалось, и из-под него показывалась белая юбка. Все вместе выглядело очень женственно и красиво.
Он поднялся и подошел к ней. В этот день она не была застегнута на все пуговицы и наконец изменила своей обычной приверженности стоячим воротничкам: он видел ее шею и даже верхнюю часть груди, хотя платье закрывало – увы! – то самое место, где начинали проступать нежные округлости. Ее волосы цветом напоминали мед, отдельные золотистые пряди, выбившись из небрежно заколотого узла на макушке, падали по бокам от лица.
– Вы очень красивы, – совершенно искренне признался Броуди и был вознагражден чудесным персиковым румянцем, окрасившим ее щеки.
И вдруг Анна ахнула, вся кровь отхлынула от ее лица. Броуди нахмурился и подошел поближе. Она вскинула руку, словно защищаясь, и попятилась назад.
– Что на вас надето? – спросила она потрясенным шепотом.
Броуди с недоумением оглядел свой новый костюм. О’Данн принес его этим утром. Костюм сидел почти идеально и выглядел неплохо, как ему показалось. Строгий, добротный костюм коричневого цвета – настоящий костюм, достойный джентльмена, как сказал бы автор учебника по этикету. Броуди даже проверил, застегнута ли у него ширинка. Все было в порядке.
– А в чем дело? Может, он слишком мрачный? А если попробовать другой шейный платок…
– Это костюм Николаса!
Чувствуя себя глубоко униженной, Анна ощутила на щеках обжигающие слезы.
– Будьте вы прокляты! – проговорила она, задыхаясь, и выбежала из комнаты.
Ничего не видя из-за слез, Анна слепо направилась по коридору к парадному входу. У себя за спиной она услыхала, как Броуди что-то тихо сказал Билли Флауэрсу, потом сзади раздались его шаги. Она ускорила шаг, но он нагнал ее в дверях.
Его широкая ладонь накрыла ее пальцы, когда она уже взялась за ручку двери. Он возвышался над ней в полутемном холле, как сказочный великан.
– Ник умер, – проговорил Броуди хриплым от волнения голосом. – Я тоже его любил и хотел бы, чтобы он был здесь вместо меня. Но его больше нет.
Свободной рукой он крепко схватил ее за плечо и заставил повернуться к себе лицом.
– Зато я здесь. Я, Джон Броуди. Я не его отражение в зеркале. Я человек.
Броуди почувствовал, как она дрожит в его железном захвате, и быстро разжал пальцы. Когда она отшатнулась от него, он рывком распахнул дверь и вышел на залитый полуденным солнцем двор.
Анна выждала полных десять секунд перед тем, как последовать за ним. Быстро шагая своими длинными ногами, он успел отойти так далеко, что почти скрылся из виду.
– Мистер Броуди! – позвала она. – Мистер Броуди!
Он оглянулся через плечо и увидел, как Анна спешит за ним, придерживая юбки. Каблуки мешали ей на усыпанной крупным гравием аллее. Она опять окликнула его и попросила остановиться. Он неохотно повиновался.
Анна продолжала бежать, опасаясь, что он все-таки повернется и уйдет. К тому времени, как ей удалось его нагнать, она совершенно запыхалась.
Ей пришлось отдышаться, чтобы заговорить. Она прижала руку к сердцу, даже не подозревая, какое соблазнительное зрелище открывается жадному взору Броуди: выбившиеся из узла на макушке и рассыпавшиеся по плечам волосы, мелкие бисеринки пота на лбу, бурно вздымающаяся и опадающая грудь.
– Мистер Броуди, – заговорила она, справившись наконец с дыханием и глядя ему прямо в глаза со своей всегдашней серьезностью, – я прошу у вас прощения! То, что я сказала… Извините меня, прошу вас. Это было нехорошо и несправедливо.
– Ничего страшного, – тотчас же отозвался он. – Я уже забыл.
Анна вспомнила, как он уже однажды простил ее за то, что она назвала его лжецом.
– Поймите, мне все еще очень трудно поверить, что Ник действительно умер, – объяснила Анна, запинаясь, но чувствуя, что настал час честно признаться во всем. – А этот костюм… Николас надел его в тот день, когда просил моей руки.
К горлу подступили слезы, но на этот раз она не заплакала.
– Это было глупо с моей стороны – говорить такие вещи. Я сказала, не подумав.
Теперь уже самому Броуди захотелось извиниться перед ней. Он бережно взял ее под руку и повел по неровной аллее к рощице лавровых деревьев в дальнем конце парка. Напряжение постепенно оставило Анну, и вскоре она совсем успокоилась. Оба хранили молчание, пока не уселись на разных концах низкой каменной скамьи под деревьями на безопасном расстоянии друг от друга.
Потом Броуди спросил напрямик:
– Как долго вы были знакомы с Ником?
– Восемь лет.
– Ну и каков он был?
Что за странный вопрос! Анна отвечала, насколько могла правдиво, остро ощущая мрачную иронию ситуации, а возможно, и боль, которую он должен был испытывать: ведь она знала его брата лучше, чем он сам.
– Он был красив, – начала она, но тут же покраснела и опустила взгляд. – Он был сильный. Честолюбивый. Полный решимости добиться успеха.
– Он нравился окружающим? У него были друзья?
– Да, – ответила Анна после секундного замешательства, – у него были друзья. Не то чтобы он нравился всем, кто с ним работал, но, мне кажется, это можно понять. В конце концов, он был их начальником, а такая должность не располагает к особым симпатиям. Одно могу сказать с уверенностью: все его уважали.
Броуди вспомнил хорошо одетого, благополучного на вид господина, который отвернулся от него в ливерпульских доках год назад. Ему нетрудно было представить, что такой человек не вызывает к себе «особых симпатий».
– А почему вы его любили? – спросил он через минуту.
Даже не задумываясь о том, насколько это неподобающий вопрос, Анна сказала правду:
– Мне кажется, я влюбилась в него в ту самую минуту, как впервые увидела. Он был новым помощником моего отца. Мы встретились в отцовском рабочем кабинете в Ливерпуле, когда мне было шестнадцать лет, и я… слова не могла вымолвить. Да и потом, в течение многих лет я ни о чем не могла с ним разговаривать, кроме кораблестроения.
Как зачарованный, Броуди следил за ее ртом: уголки губ у нее опускались совсем чуть-чуть, когда она улыбалась, придавая лицу доброе, немного печальное выражение. Да, у нее была двойственная улыбка – теплая, но хрупкая, милая, но сдержанная, неуловимо грустная.
– Почему? – спросил он тихо.
– Потому что я всегда чувствовала себя неуклюжей, как подросток, и глупой. И некрасивой. А он был такой очаровательный, такой обаятельный и умный… И он был очень добр ко мне, хотя, конечно, понятия не имел, что я чувствую.
– А что было потом?
– Потом… Год назад мой брат погиб при падении с лошади. Это случилось в Линкольншире, в поместье его невесты.
– Вы были близки с братом? – спросил Броуди, когда она замешкалась.
– Я любила его, но… нет, мы не были очень близки. Он был на десять лет старше и видел во мне… ну, словом, маленькую дурочку, вечно путающуюся под ногами. На мою заинтересованность в делах компании и он, и мой отец смотрели… – Анна опять задумалась, тщательно подбирая слова, – с известной долей снисхождения.
«В сущности, – подумала она про себя, – снисхождение – это все же лучше, чем откровенное равнодушие». А ведь именно так относился к ней отец первые пятнадцать лет ее жизни. Анна была достаточно проницательна и давным-давно догадалась, что ее интерес к кораблестроению был изначально продиктован стремлением понравиться ему, привлечь хоть скудную толику его внимания.
Увы, ее старания так и не увенчались сколько-нибудь заметным успехом, однако с годами увлечение судостроением само по себе вознаградило ее за труды. Корабли стали ее страстью – единственной страстью, как ей казалось до того самого дня, когда Николас сделал ей предложение руки и сердца.
– Но Ник был не такой, – догадался Броуди, прерывая ход ее мыслей.
– Да, Ник был не такой. Он принимал меня всерьез и никогда не относился ко мне свысока. Иногда он даже спрашивал у меня совета.
– А после смерти вашего брата?
– Николас и Томас годами работали вместе, но так и не стали близкими друзьями… во всяком случае, мне так казалось. Поэтому я удивилась, когда Николас пришел ко мне после несчастного случая с моим братом. Он нуждался в утешении. Я тоже в нем нуждалась. Мы… оказали поддержку друг другу.
Лицо Броуди осталось бесстрастным, но в душе у него шевельнулось скверное подозрение.
– Мы начали встречаться и проводить время вместе не только на работе, – задумчиво продолжала Анна, – мы стали все больше говорить о вещах, совсем не связанных с кораблестроением.
Она улыбнулась. Ее кроткие глаза были полны воспоминаний.
– И вы полюбили друг друга…
– Ник полюбил меня, – с улыбкой поправила его Анна. – Я всегда его любила. А через шесть месяцев после смерти Томаса он сделал мне предложение. В этом самом костюме.
Да, теперь она могла говорить об этом с улыбкой. Ей почему-то было легко рассказывать мистеру Броуди о его брате.
Броуди откинулся назад, опираясь на руки, и посмотрел на облака, пытаясь представить себе брата рядом с этой женщиной. Почему-то ему никак не удавалось совместить образ Анны с тем человеком, каким, по его представлениям, стал Ник. Кусочки мозаики не складывались – какого-то фрагмента не хватало.
– Поначалу мой отец возражал. Насколько я поняла, он намеревался выдать меня замуж за какого-нибудь пэра, за титулованного аристократа… ну, словом за кого-то из тех, кому я была представлена на выпускном балу. Но я настояла на своем!
– Впервые в жизни? – предположил Броуди, хотя не сомневался в ее ответе.
– Да! Я сказала ему, что выйду замуж за Николаса без его разрешения, если потребуется. Он был так поражен, что сдался без дальнейших споров. Ну… если честно, отец ничего не мог возразить против Николаса кроме того, что он небогат, а в этом ему совестно было признаться. Поэтому он дал согласие.
– Вы рано лишились матери? – спросил Броуди.
– Мне было четыре года, когда она погибла при пожаре.
Они замолчали, думая каждый о своем. Вдруг откуда ни возьмись, появился кот Доменико. Не обращая внимания на Броуди, он взобрался на скамью, устроился на коленях у Анны, свернулся тяжелым теплым клубком и заурчал. Она погладила густую лохматую шерсть и села на скамейке поглубже, приспосабливаясь к его немалому весу.
Ей самой не верилось, что она поведала мистеру Броуди о таких секретах, которыми раньше не делилась ни с кем. Но стоило ли удивляться? Николас умер безвременной и страшной смертью, за которой не последовало ни отпевания, ни похорон, он ушел из жизни неоплаканным, и у нее не было возможности разделить свое горе с родными и друзьями. Она приехала в Италию одна, поселилась в чужом для нее доме и была вынуждена нести бремя утраты в одиночку. Конечно, Эйдин был ее старым другом, но даже с ним Анна чувствовала себя стесненной и не могла говорить свободно.
А вот с мистером Броуди – во всяком случае сейчас, в этот миг – она наконец сбросила груз обычной скованности. Естественный и непринужденный разговор о Николасе оказал на нее целительное воздействие. Легко было говорить с человеком, тоже любившим Николаса; какой-то безошибочный инстинкт подсказывал ей, что Броуди горячо любил брата. Несмотря на все то, что произошло между ними в прошлом или могло произойти в будущем, она знала, что всегда будет ему благодарна за эти тихие минуты доверия и умиротворения.
Однако возникшее между ними взаимопонимание оказалось недолговечным. Броуди задал следующий вопрос, мгновенно разрушивший очарование:
– Что вы будете делать, если окажется, что О’Данн прав и Ник действительно обкрадывал компанию вашего отца?
– Он этого не делал, – сухо возразила Анна. – Эйдин ошибается. Николас никогда бы так не поступил.
Броуди промолчал, мысленно спрашивая себя, действительно ли она так уверена в невиновности своего покойного мужа, как говорит.
Его молчание возмутило Анну.
– А вы верите, что он был на такое способен? – Она со страхом ждала ответа, но в то же время готовилась отвергнуть его, если этот ответ ее не удовлетворит.
– Не знаю, – честно признался Броуди. – Мы с Ником давно уже перестали быть друзьями: с тех самых пор, как умерла наша мать и мы пошли по жизни разными путями. Надеюсь, что он на это не способен, но…
– Но что? – нетерпеливо спросила Анна. Опершись локтями на колени, Броуди сосредоточенно рассматривал носки своих башмаков.
– Ник всегда был недоволен жизнью, даже когда мы были детьми. Его всегда тянуло к перемене мест. И еще… он всегда был жаден до денег.
«Потому что считал, что его обманом лишили состояния, принадлежавшего ему „по праву рождения“, как он сам говорил», – с горечью подумал Броуди, но вслух сказал другое:
– Давайте скажем так: я этого не исключаю. – Он услыхал, как Доменико сердито замяукал, очутившись на земле, и, подняв голову, увидел вскочившую Анну.
– Ничего другого от вас и не следовало ожидать, – проговорила она сквозь зубы. – Сама не понимаю, зачем только я завела этот разговор. В вашей семье действительно есть преступник, но это вы, а не Николас! Это вас уже повесили бы месяц назад, если бы не случилось чудо! Никогда больше не заговаривайте со мной о моем муже, мистер Броуди. Даже имени его не смейте упоминать! Вы не достойны…
Броуди вскочил и подошел к ней вплотную. Анна не отступила, однако одного взгляда, брошенного на его лицо, оказалось довольно, чтобы понять, что на сей раз она зашла слишком далеко. Он крепко схватил Анну за локти, с удовлетворением наблюдая за испуганным выражением ее лица. Ему до смерти надоело выслушивать, как посторонние люди указывают ему, что он может и чего не может говорить, а главное, он больше не мог выносить еле сдерживаемого презрения этой женщины. Броуди слегка встряхнул ее и наклонился прямо к ее лицу.
– Я буду говорить о «вашем муже», когда захочу и сколько захочу, понятно вам? Да кто вы такая, черт бы вас побрал? – яростно прорычал он, снова с силой растряхивая ее. – Лицемерная гусыня, насаженная на вертел, будет мне указывать, что я не смею произносить имени моего брата! Пора бы вам очнуться, миссис Бальфур, и спустить свою лилейную задницу на нашу грешную землю!
Лицо Анны с округлившимися глазами и ошеломленно открытым ртом напоминало наивный детский рисунок. Прошло целых пять секунд прежде, чем она пришла в себя. Вырвавшись из рук Броуди, она повернулась волчком и бросилась бежать в рощу.
Если бы она не побежала, он не стал бы ее преследовать, но, как хорошо выдрессированный охотничий пес, Броуди не мог устоять перед вызовом: удирающую кошку надо догнать, это дело чести. Анна бежала, огибая лавровые и фиговые деревья, ее светлое платье призывно мелькало на фоне темно-зеленых зарослей рододендронов. Туфельки на каблучках мешали ей: он с легкостью ее догнал. Оглянувшись и увидев его совсем близко, Анна испуганно взвизгнула. Это было так смешно, что Броуди громко засмеялся.
Он поймал ее на поросшей мхом и усыпанной фиалками поляне. Схватив ее за руку, Броуди забежал вперед и тем самым заставил ее остановиться. Она обеими руками толкнула его в грудь и повернулась кругом, снова собираясь бежать, но ей удалось пройти не больше двух шагов: он схватил ее за плечо, и Анна услыхала треск рвущейся ткани.
Она сделала попытку закричать, позвать на помощь, но из ее горла вырвался лишь жалкий хрип. Броуди опять попытался схватить ее, заставить остановиться, прекратить эту дурацкую сцену. Куда там! Она яростно отбивалась и даже пыталась брыкаться.
Вот это ее и сгубило. Они зацепились ногами, Анна потеряла равновесие, когда Броуди сделал неожиданный бросок, стараясь схватить ее за руку, и упала. Больно, со всего размаху, она упала на спину, а он свалился на нее сверху. Оглушенная падением, Анна секунду пролежала неподвижно, потом ее охватила настоящая паника, и она начала отчаянно вырываться, придавленная к земле тяжестью его тела. Ее слабых сил, разумеется, не хватило, чтобы его сдвинуть, и тогда она прибегла к словам как к более естественному оружию.
– Немедленно слезьте с меня! Пустите, убирайтесь прочь, грязная скотина! Чудовище!
Броуди как раз собирался ее отпустить, он уже начал подниматься, когда она его оскорбила. Теперь сдвинуть его с места можно было разве что пушечным выстрелом. Его рука случайно оказалась на ее обнаженном плече, и он, ни секунды не раздумывая, просунул пальцы, а потом и всю ладонь под ее разорванное платье. И вот уже его рука по-хозяйски завладела ее грудью. Анна ахнула и, увидев, что слова не помогают, вновь начала метаться. Лицо ее стало пунцовым, она тяжело дышала.
Ее сопротивление только забавляло Броуди. Ему хотелось просунуть руку дальше, но запястье застряло в узкой пройме рукава, лишив его свободы маневра. «Ну, раз так, тогда я ее поцелую», – решил Броуди, наклоняясь к ее шее. Она резко дернула подбородком, и удар пришелся ему прямо по виску. Оба поморщились от боли. Анна снова попыталась увернуться, но он поймал ее рот, хотя всего лишь только на секунду: ее ногти расцарапали ему шею. Броуди вскинулся и грязно выругался себе под нос.
Чтобы Анна не смогла снова пустить в ход ногти, он схватил ее тонкое запястье и прижал к земле, заведя руку ей за голову. Медленно, не суетясь, вытянул вторую руку из-под ее платья. Должно быть, она прочитала по глазам, что он задумал, и опять начала дергаться. Броуди хищно ухмыльнулся. Анна затаила дыхание. Глядя на нее с нескрываемым злорадством, он накрыл ладонью и стиснул ее правую грудь.
– Что за чертовщина, Энни? – возмутился он, сделав несколько неудачных попыток, но так ничего и не добившись. – Чего ты туда напихала? Какого дьявола ты носишь эти штуки?
Разочарование несколько отрезвило его. Он в последний раз сдавил пальцами жесткий корсет и снова выругался.
– Если у вас осталась хоть капля порядочности, сэр, вы немедленно отпустите меня.
– Похоже, не осталось ни капли, – опять ухмыльнулся Броуди.
Он еще раз попытался ее поцеловать, но она, как и следовало ожидать, замотала головой, уворачиваясь от его губ. Тут ему в голову пришла другая мысль. Глядя ей прямо в глаза, Броуди нажал одним коленом, потом обоими и медленно заставил ее развести ноги. Анна задохнулась от возмущения и бессильно застонала в полном отчаянии, чувствуя, что не может не подчиниться грубой силе. Он схватил ее за подбородок и повернул лицом к себе. У нее осталось единственное оружие – зубы. За миг до того, как их губы сомкнулись в поцелуе, она резко дернула подбородком и что было сил впилась зубами в его большой палец.
– Ой!
Броуди наполовину скатился с нее, держась за укушенный палец, который краснел и распухал на глазах, хотя и не кровоточил. Получив путь к свободе, Анна выбралась из-под его тела, перевернулась на живот, оперлась коленом об землю и вскочила на ноги.
Рука Броуди стремительно взметнулась. Он схватил ее за лодыжку, резко дернул, и она опять оказалась на земле. На мгновение Анну охватила паника: она почувствовала свою полную беспомощность перед этим мужчиной. Его торжествующий смешок показался ей поистине сатанинским.
– Куда спешить, миссис Бальфур, – прокряхтел он, с трудом уворачиваясь от второй ноги, которой она пыталась пнуть в голову. – Тут еще полно неисследованной территории.
Звать на помощь было бесполезно: они находились слишком далеко от дома, никто бы ее не услышал. Но Анна все равно закричала, когда руки Броуди стали медленно, дюйм за дюймом, продвигаться вверх по ее взятой в плен ноге. Он как будто взбирался по вантам.
– Столько парусины я не видел даже на шестимачтовой шхуне, – недовольно проворчал Броуди, путаясь в мешавших ему нижних юбках.
Он уже добрался до подвязки, когда ее свободная нога наконец-то угодила в цель. Удар пришелся по уху. Анна возликовала, услыхав, как он взвыл от боли.
Увы, ей не долго пришлось праздновать победу. По-прежнему сжимая одной рукой ее колено, Броуди вытащил другую из-под юбок и подтянулся, чтобы лечь с ней вровень. Анна отшатнулась, стараясь отодвинуться как можно дальше, но не смогла помешать ему обхватить себя за плечи свободной рукой. Она отчаянно извивалась всем телом, но тиски, сжимавшие ее там, где до сих пор никто и никогда не смел к ней прикасаться, держали мертвой хваткой.
Ухмыляясь ей в лицо, он просунул руку ей под бедро и тихонько провел ладонью вверх-вниз. Теперь уже оба они тяжело дышали, их лица едва не соприкасались. Не в силах совладать с собой, Броуди двинул руку еще выше… и вот его пальцы, пробравшись под батист панталон, нащупали бархатистую, нежную, как щечка младенца, округлость. Ее чудесное тепло передалось ему и разлилось по всему его телу. Будь его воля, он вообще не убирал бы руку с этого места. Броуди прижался лицом к ее шее и вдохнул тонкий аромат, еще крепче прижав ее к себе.
– Энни, – прошептал он.
Ему хотелось приласкать ее, успокоить. Поцеловать. Он приподнялся, собираясь осуществить свое намерение, и тут разглядел ее лицо – застывшее, несчастное, обреченное, с крепко закрытыми глазами и каплями слез, повисшими на ресницах. Нежные губы вздрагивали в ожидании худшего. Броуди чуть было не поцеловал ее несмотря ни на что – просто чтобы доказать ей, что это ее не убьет. Ее учащенное дыхание затрепетало у него на щеке.
Но вот она открыла глаза, и затравленное выражение в их таинственной золотистой глубине добило его окончательно. Он убрал руки, откатился от нее в сторону и сел.
Анна повернулась на бок и замерла на несколько секунд, обхватив себя руками и пытаясь унять дрожь. Желание истерически разрыдаться было так велико, что ей приходилось непрерывно сглатывать слезы, чтобы его подавить. В конце концов она тоже села, поспешно расправив юбку до самых щиколоток. С порванным платьем ничего нельзя было поделать. На ладонях у нее остались ссадины от падения, и, чтобы чуточку облегчить боль, Анна подула на них. Кровь гулко стучала у нее в висках. Она чувствовала себя так, словно прошла сквозь мельничные жернова.