Страница:
Я потерял свою часть. До самого рассвета я метался из конца в конец Акимовки, попал на колонну 547-ой, если не ошибаюсь, дивизии. Потом наткнулся на 347-ю. В селе нашел немецкие консервы, массу журналов и листовок на немецком языке, в которых везде фигурировала отвратительная морда вожака немецких разбойников - головореза Гитлера, выступающего перед своей шайкой. Нашел также коробочку, доверху наполненную сливочным маслом, сухари, семечки. Этим и жил весь день: чтением и съедобными остатками немецкой роскоши.
Днем, оторвавшись, наконец, от 347-ой дивизии я наткнулся на 118-ю, соседку нашу. Потом встретил начальника строевой части полка старшего лейтенанта Полушкина и тот мне указал вероятное нахождение нашей дивизии (он был на коне и тоже искал наш полк). Однако в том месте, куда указал Полушкин, дивизии не оказалось, и я продолжал блудить по полю до самого вечера.
Кругом попадались знакомые номера дивизий, но своей я так и не находил. Со 118-ой дивизией я вновь встретился уже в полдень. Там встретил Сатарова бывшего своего комвзвода, кем он был на курсах. Он замкомбат теперь. Сатаров угостил меня хлебом, и я подкрепился немного. Потом встретил трех офицеров и двух бойцов, прибывших откуда-то из армии с корреспонденцией для нашей дивизии. Они заехали на машине слишком близко к противнику и их обстреляли из пулеметов. Машина отказала, и им пришлось ее бросить на произвол судьбы до темноты, когда можно было б взять ее на буксир.
Вдруг один из офицеров заметил рядом со своей машиной еще одну. Мои новые спутники в один голос решили, что то немецкий танк и галопом пустились бежать к скирдам, как-будто могли найти там спасение. Я с сожалением посмотрел на этих трусливых людей и решил пойти проверить страшные догадки моих спутников по несчастью. Кроме ракетницы у меня ничего не было, и я, зарядив ее ракетой, двинулся на встречу неизвестности. Мои друзья далеко отошли назад к скирдам соломы и оттуда в страхе и любопытстве наблюдали за мной. Когда я приблизился метров на 15 к машине - увидел, что там никого не было - машина стояла одна на виду у противника. Внизу я заметил большое движение по дорогам и улицам большого села с церковью, далеко выделяющейся своей высотой, массивностью и блеском купола. Машины то тут то там сновали на немецкой стороне и казалось, что немцы не чувствовали ни близости фронта, ни опасности быть обстрелянными нашей артиллерией.
Высота, на которую я взошел, была свободна от войск воюющих сторон, и обороны ничьей здесь близко не было. Обойдя кругом машины и попав под пулеметный обстрел немцев, я возвратился к напуганным хозяевам ее, и рассказал им о действительном положении вещей.
Я решил идти вперед и направо, правее другого села с мельницей, что находилось рядом и справа от села с церковью. В этом селе, где виднелась далеко ветряная мельница, оказался 905-ый полк. Уже стемнело, когда я вышел из села.
Ночью наткнулся на минометчиков 905-го полка, где командиром взвода был Замула, мой соученик по курсам. Он сказал, что наши должны находиться правее села с мельницей километров 5 (по фронту). Ночью я нашел свой 899-ый полк. Попал в батальон. Хуруленко командовал минротой. Там встретил Герасимова, Киримова (с одним знаком по курсам, с другим - по работе во втором батальоне) и Канаткалиева. От них пошел искать село, где должны были находиться мои.
Пошел в указанном направлении. Дул сильный ветер, ночь была темная, и из-за туч виднелось всего несколько звезд. Я выбрал звезду и по ней стал двигаться, но когда уже прошел порядочный путь, звезды вдруг не стало. Все небо заволокло густыми непроглядными тучами, стал моросить дождь. Кругом по горизонту пылали пожары, учиненные немцами при отходе, а также затеянные врагами еще во время пребывания своего по эту сторону от подожженных сел. Трудно было определить где наши, где противник, и я не находил выхода из своего отчаянного положения. Я и свистел, и кричал во все горло, но ни один человек не отзывался. Я решил рисковать, и, зарядив, единственное оружие ракетницу - бросился бежать в одном из выбранных наудачу направлений. Кругом дул ветер, темень окутала небо и землю, издеваясь над моим положением. Я бежал, крича и ругаясь во все горло, взывая ко всему живому. Но лишь ужасающее молчание встречало меня повсюду. Один лишь ветер задорно посвистывал мне вдогонку, подхватывая мои окрики, уносил их неизвестно куда.
Вдруг, о радость - человек! Свой или чужой - кто его знает, но, наверное, свой. Я стал звать его и что есть силы побежал к нему. Но он вел себя странно и, как будто дразнясь, убегал от меня, не давая приблизиться ни на шаг. Потом я заметил, что он что-то копает. Я удивился, стал звать его еще сильнее, но когда он чуть приблизился к моим глазам - я с горечью увидел, что он продолжает убегать. Копнет землю и бежит дальше. Еще нагнется, копнет - и опять бежит. Что за чудак? Зачем он убегает и для чего копает землю? Нет, догоню его! - сказал я себе и еще сильнее побежал навстречу пугливому человеку. Выбежал на дорогу, что как раз вела в направлении его. Он, видимо, бежал дорогой. Бежать мне стало легче, и я догонял его еще стремительнее. Постепенно человек стал уставать, приближаться, увеличиваться в моих глазах. Но бежал он тем же манером, копая землю и пригибаясь. Наконец он совсем вырос и остановился, покачиваясь из стороны в сторону. Я бежал из последних сил и, приблизившись, увидел на его месте какой-то шевелящийся предмет - не то столбик, не то бревно. Досадное разочарование охватило меня при виде отдельных столбиков, вырисовывавшихся среди черного поля. Никакого человека, и вообще, ни одной живой души не было поблизости. Разочарованный вконец я приблизился еще на несколько шагов к очертаниям каких-то разрушенных, на мой взгляд, построек, из которых самое большое было принято мною за человека. И вдруг, о счастье! - я увидел мельницу. Ту самую мельницу, на которую мне указывал Хуруленко. Еще несколько десятков шагов - и передо мной раскинулось село, с его домами, хатами, улицами и садами. Я достиг каким-то неведомым образом такого желанного мною места. Теперь оставалось отыскать свой батальон и свою роту.
КП 2 батальона я нашел быстро. Там переночевал. В селе, правда, забыл у дороги великолепный немецкий эсэсовский костюм, найденный еще в начале своего странствования по дивизиям и полкам 28-ой армии. Но я о нем не жалел особенно и как счастью был рад отдыху и сну.
Наутро я отправился на розыски своей роты. КП своего 3 батальона нашел сразу, но роту, как ни странно, до самого вечера найти не мог. Капитан *** замкомбат по политчасти, не знал тоже о местонахождении минной роты, и, ругая меня за то, что отстал, требовал, чтобы я немедленно разыскал ее. Связной от минроты, боец моего взвода Карлов, тоже не знал где находится рота. Только к вечеру я случайно наткнулся на своих.
Соколов не ругался. Он был рад своей шинели, но у меня с повозки пропала вещевая сумка, а там были два полотенца, портянки, носки, наставления и уставы воендела, газеты, чистая бумага, письма, две порции хлеба, масса немецких свечей-лампочек, сушеные фрукты, бритва, мыло, помазок, кружка, котелок с крышкой, ложка, перчатки, фонарик и многое другое, чего и не вспомнишь сразу. Теперь пищу мне получает кто-либо в свой котелок, вытираюсь я носовыми платками (штук 6 пропало с сумкой) оставшимися у меня двумя.
С тех пор я больше не терял своей части и прошел с ней путь до самого Сиваша, и от Сиваша до сюда.
Ново-Петровка - селение, у которого мы стоим. В километрах семи назад село Чехово, которое мы прошли, идя сюда.
Все левобережье Днепра очищено от гитлеровцев, и в их руках остался только узкий плацдарм протяжением по фронту километров в 100 и в глубину 30, который и составляет наш участок фронта. Мы стоим напротив Николаева. Противник здесь сильный. Панцирный полк имеет.
28-я армия ушла на формировку и наша, 248-я стрелковая дивизия, перешла в третью гвардейскую армию. Таким образом, мы теперь полугвардейцы. Нам достаточно небольших усилий и звание гвардейцев обеспечено.
Киев очищен от немцев и, далеко продвинувшись вперед, наши войска овладели в районе Киева городом ***. Крым отрезан от противника. Наши войска имеют плацдарм в районе Керчи протяжением от 10 и более километров.
Читал октябрьский приказ и доклад тов. Сталина. Безумно люблю, когда т. Сталин выступает. Все события в ходе войны становятся настолько ясными и обоснованными логически ***
Намек, опять этот тонкий, но дружелюбный намек союзникам, насчет второго фронта. Немцев, оказывается, больше теперь против нас стоит. Чехи молодцы - сдаются в плен и переходят к нам во всеоружии. Об этом, правда, Сталин не сказал, но ирония по отношению к союзничкам Гитлера и к самим гитлеровским головорезам холодная, но жгущая ирония, ни на минуту не сходит с уст вождя, когда он говорит о "пышках и о синяках и шишках", про которые не думали орды разбойников, нападая на нашу страну.
Сегодня мы в первом эшелоне - 905-ый полк поменялся с нами местами - мы пришли на готовые позиции.
У меня ординарец Глянцев. Он страшно труслив, но трудолюбие его не имеет границ. Временами он бывает чрезмерно заботлив обо мне. Теперь, когда один из минометов у меня пробило осколком - их осталось два, с расчетами. Во взводе 11 человек. Сержант Лопатин, командир расчета Засыпко, Глянцев и 8 остальных. Расчет свободно может существовать в составе 5 человек, и Глянцева я взял поэтому себе в ординарцы.
Вчера написал ему письмо домой - он неграмотный. Ходатайствует перед производством об отзыве его из армии как специалиста. Семья у него большая 5 детей: старший - 12 лет, младший - грудной ребенок. Жена работать не может - ребенка кормить и пестовать надо. Так что положение его семьи незавидное, тем более что он житель Мариуполя, а в городах с продуктами трудней.
Картошку, фасоль и прочие разности я достал вместе с Кубриным в хуторке, что в 200 метрах от немцев. Его яростно обстреливают из артиллерии и минометов, и Глянцев мой побоялся идти туда. Я журил его, но страх не переборешь. Он за то варит и носит продукты.
Взяли город Фастов, за Киевом. Наши, конечно.
13.11.1943
Перебросили нас на другой участок, левее 905-го и 902-го полков. У нас, кажется, 3-ий Украинский фронт, а не Южный, как было раньше. Армия наша ушла на формировку и нас передали в 3-ю гвардейскую. Тем лучше. Не люблю бесславных дивизий и армий. Может и мы вскоре заделаемся гвардейцами - в гвардейской армии это легко.
Теперь мы стали получать только "Кировец" - дивизионную газету. Во вчерашнем номере за 12 число из сводки за 11 узнал о взятии города Радомышль, железнодорожных станций Тетерев, Чернявка, районных центров Брусилов, Корнин и многих других. Это все в районе Киева.
В Крыму (вчера по радио передали), якобы, взята Керчь и 26 тысяч пленных. Это нам сказал наш телефонист Калинин, но я пока еще нигде об этом не читал.
Накатал вчера два письма маме и папе. Получил за три месяца около трех тысяч рублей. 2000 отправил аттестатом папе, 700 рублей на заем отдал, а 47, кажется, за перевод денег уплатил.
Глянцев сейчас варит картошку. У нас в запасе осталось всего 7 картофелин. Но есть еще фасоль, горох и лук. Здесь мы нашли готовую землянку и расположились вдвоем, но землянка большая и в ней холодно.
Большой палец правой руки безбожно мерзнет. Ноги я перевязал бинтом, ибо невозможно переносить боль отмороженных пальцев.
Сегодня все время летает и бомбит авиация наша, явно где-то здесь наступаем.
Мы опять во второй эшелон попали, очевидно, нас перебросили для поддержки наступления. Немцев здесь сила страшная и они упрямы, как бараны, ничем и никак их не выбьешь, не погонишь. Это единственный участок их на левобережье Днепра и они стремятся его удержать любыми средствами.
В Германии, в вассальных и союзных странах зреет недовольство.
18.11.1943 или 19.11., точно не знаю.
Вслед за Житомиром, Фастовом и рядом других городов - сегодня узнал пала Речица и еще какой-то город.
Позавчера прорабатывал с ротой доклад тов. Сталина и приказ за ? 309. Приказ 227, что еще до подхода врага к Сталинграду был издан, позавчера опять зачитывали в роте, по приказу замкомбата по политчасти.
Разбил роту на две части, ибо целиком ее нельзя было собрать в окопах, а на поверхность выходить весьма рискованно - стреляет и наблюдает враг.
Вчера обмундировался. Выдали всем офицерам английскую форму. Устроили баню и дезкамеру. Так что совсем освежился я и ожил духовно. До этого весь день перечитывал дневники.
Ночью командир роты поставил задачу. Наш фронт собирается наступать. Одновременно все части 3-го Украинского фронта (так, кажется, наш участок называется) штурмуют вражескую оборону. Сначала огневой артминподготовкой, а затем атакой пехоты и танков. От 28-ой армии мы окончательно отбились и распрощались с нею. Теперь и газета у нас армейская - не "Красное Знамя", а гвардейская "Боевой товарищ".
С письмами только плохо. Нам сказали, что в течение десяти дней в связи с переменой армии писем получать не будем. Плохо стало и с получением газет - бывают дни, когда мы их вовсе не получаем.
Сегодня уже, несомненно, наступать не будем. День клонится к концу и ни одна из противных сторон - ни мы, ни немцы, не проявляют активности. Происходит лишь редкая арт-пулеметно-ружейная перестрелка.
Мы стреляем впервые сегодня с этой позиции. Мы впереди села Ново-Петровка, в посадке. Очевидно, командир роты хотел подавить НП, что на скирде в центре большой высоты занимаемой немцами. На позиции я один. Соколов и Савостин на НП. А Запрягайло, так же как и я в совершенно другом месте с тремя минометами находится. Ночью, по получению задачи, вблизи пехотных окопов отрыл для своих минометов три стола и ячейки к ним запасную позицию (для продвижения вслед за наступающей пехотой в момент прорыва обороны противника). Наша задача взять Чапаево, затем Шевченко, затем овладеть высотой за номером, название которой позабыл, и оседлать грейдер. Когда наступать будем - неизвестно, но ясно, что этими днями сегодня ли, завтра ли, но быть в готовности необходимо.
Получили водку, консервы - перед важной операцией всегда так. И бойцы догадываются, что что-то будет. Немцы, впрочем, тоже догадываются и очень тревожны. Ночью нервничали, как обычно, но стреляли меньше, а днем почти не стреляли из орудий - по-видимому, берегут снаряды. Стреляют с интервалами 1,2 часа, что впервые, особенно на этом участке, где они никогда не прекращали обстрел более чем на 20 минут.
Писем я не писал уже дней семь. Отпала охота писать, когда не получаешь ответов. С пищей - превосходно. Я себе заимел ординарца, которому отдаю свой табак, спички, которого снабжаю газетами и прочим, о котором забочусь, но который в то же время проявляет известную заботу и обо мне - готовит и достает продукты, хлеб. Кухня же наша нередко питает нас водичкой, похожей на помои, к тому же абсолютно несытной. Хотя картошка и еще кое-что валяется под ногами, на огородах и в сараях.
Вот оно! Задрожала земля. Кругом разрывы, но сюда еще не попадает. Да и ну его! Что суждено то и будет! Не стану же я из-за того бросать пера, что немцу ждать тошно стало, и он нервничает, стреляет, совершая то здесь, то там огневые налеты на нас.
Сейчас примусь за письма. Некоторые этнографические данные из своей жизни хочу написать для агитатора полка капитана Андреева и замкомполка по политчасти капитана Чертовского, обещающих дать мне рекомендации для вступления в ВКП(б) имея под руками эти сведения.
Огневой налет прекратился. Только одиночные выстрелы из орудий кое-где грохочут неохотно, часто даже не разрываясь снарядами на нашей земле. Изредка отвечаем и мы. Так в большинстве и тянутся дни на обороне, последние два дня...
Сапоги мои тесные, а валенок не выдали. Брюк теплых тоже нет. Тельники обещают дать. Бойцам уже выдали зимнее обмундирование, в том числе ватные брюки и фуфайки. Обувь - валенки - еще никому не давали. Ноги мои, отмороженные еще в Сталинградскую зиму 42-го года, мерзнут ошалело и заставляют меня почти не выходить из землянки, сидеть, укутавшись ногами в плащ-палатку и зарывшись в солому.
Неотрывно мечтаю о сладкой девушке и о блаженной любви. В глазах моих мерещится нежная, гладкая девичья грудь, такая широкая и родная, что в ней утонуть можно, забыв о горе и невзгодах. Когда же я наконец встречу ласку и любовь милого существа и почувствую трепет пробудившегося счастья в моем сердце? О, девушки, выделите ангела (а их среди вас немало), способного приголубить мою молодость, способного сделать жизнь мою счастливой и красивой.
О половых сношениях, которые с таким азартом любят восхвалять мужчины, я почему-то и не мечтаю, не думаю, ибо, не имея их никогда не могу вообразить даже. Будущее покажет, что произойдет дальше из любви моей. Но по мне - необязательно любить, имея половые сношения с любимой девушкой. А в остальном я не доктор, как говорят некоторые. Жизнь моя нужна не только мне, ибо в противном случае судьба сделала б меня уродом, лишила б меня всего, чем я обладаю сейчас и давно покинула б меня на съедение и растерзание лютой смерти, разбушевавшейся до предела в эту войну.
А раз так, то найдется и для меня красавица, будет парить надо мной прекрасный ангел любви, и прочее необходимое и неизбежное придет ко мне с течением дней. Только бы я не был ранен, не стал уродом - мечта единая моя сейчас. И вторая мечта моя - стать писателем. А что для этого надобно? Талант, трудолюбие и время.
Еще не достает мне награды. Столько воюю я и никто не оценил мои усилия. Девушки санитарки, артистки, плохонькие дивизионные завскладами - и те носят медали на груди, а я? Не заслужил, должно быть...
Грохочет "Катюша" славная, может вскоре и начнется. Нельзя сейчас так азартно расписываться, не время. Я кончаю. Темнеет. Где-то дрожит пулеметная дробь, тявкает басистое орудие, и хлюпают ружейные выстрелы.
Фронт настороженно ожидает чего-то.
24.11.1943
20-го числа наступали. Началось наступление еще невиданной дотоль артподготовкой с участием нового, могущественного представителя советского оружия - "Ивана Грозного". Об "Иване Грозном" говорили не раз до того, но никто еще ясно не представлял себе, что это за оружие, сколько стволов имеет, какими снарядами стреляет. Теперь мы впервые увидели "Ивана Грозного" в действии, и, хотя не все еще узнали, но представление сложили.
Когда раздался дружный и ожесточенный гул артиллерии, я понял, что началось то, чего мы ждали с минуты на минуту, со дня на день артподготовка - марш к наступлению. От первых выстрелов наших орудий наполнилась дымом вся земля на немецкой стороне. По бугру, куда вели огонь наши артиллеристы, забегали и заметались фрицы и снаряды, "как на зло", рвались в самой гуще их скопищ. Особенно хорошо ложились снаряды у скирды, где были немецкие наблюдатели-корректировщики. Оттуда выбежало несколько человек, но еще снаряд - и ничего больше не стало видно.
Артиллерия врага, таким образом, ослеплена и ведет беспорядочный и неприцельный огонь.
Вдруг я заметил в стороне огненные точки, вылетавшие с огромным грохотом по направлению к немцам. Что это? Но никто не знал. Вот еще и еще засверкали, загрохотали невиданные орудия. Со злостью и ненавистью вырываясь, огненные снаряды переворачивались в воздухе, исчезали на время, отзываясь грохотом лишь на немецкой стороне.
- Иван Грозный - закричал кто-то, и все поняли - это и есть то самое орудие, предопределившее свое появление молвой надежды.
"Катюши" тоже подмогнули в нашей артподготовке. Мы стояли ошеломленные такой силой огня, такой мощью и многометностью оружия, будучи убеждены, что враг не выдержит и побежит.
Так оно и случилось. Вскоре по телефону передали, чтоб мы готовились к передвижению. Пришли подводы - нагрузили мины и двинулись вперед, уходя из того страшного места в посадке, пробудь в котором мы еще пару дней наверняка были бы накрыты и уничтожены без особого труда вражескими орудиями.
Когда мы заняли окопы нашей пехоты (та далеко продвинулась вперед), перед нами открылась картина боя группы немецкой пехоты с нашими продвигающимися войсками на левом фланге. Мы вели огонь из минометов, винтовок и автоматов и, наверно, не одного фрица положили там. Но меня поразило бешенство немецких солдат, с которым они дрались. Их было не более батальона, они были обойдены справа и слева, находились в окружении, но это не помешало им долго сопротивляться, сдерживать нашу пехоту. Позже я увидел целую колонну пленных, которую вели внизу по балке к нам в тыл.
Вскоре началось дальнейшее продвижение наших войск. Мы дошли аж до этой балочки, сзади и справа хутора Шевченко, которой овладели к исходу дня. Задача была выполнена.
Дорогой обнаружили такую массу брошенного немцами вооружения и имущества, что и представить трудно. Нет человека, которому хоть чего-либо не досталось трофейного. Я нашел целую планшетку с немецкой бумагой, конвертами, карандашами и открытками; мыло, бритву, одеяло и прочее. Кое-кто - часы, немецкие брюки и фуфайки, теплые одеяла, оружие или что-то другое.
Мы овладели целой минометной батареей и вели огонь по немцам из немецких минометов немецкими минами. Потом стреляли из брошенной немцами 75 мм. пушки.
К вечеру на минах, оставленных в земле немцами, подорвалась наша повозка, а другая вместе с ездовым уцелела, только бричку разломило надвое. Оказывается, дорога была заминирована. Вместе с лошадьми подорвавшейся повозки погиб ездовой Ермилов, кажется. Я был очевидцем этой сцены, видел всю трагедию во всей последовательности. Как ехали обе повозки и я ждал мин, как на месте задней повозки раздался взрыв - это была повозка Пшеновского, что раскололась надвое. Он потом рассказывал, что его подбросило на бричке и он упал. Другая повозка помчала что было духу вперед, но ее настигла та же участь, но с еще худшими последствиями. Я думал, что это снаряды разорвались, но выстрелов не было - я догадался, что мины.
На другой день с самого утра началось что-то невероятное. Мы все время рассчитывали, что будем продвигаться дальше, что немец уйдет, как вдруг увидели на левом фланге - побежала пехота, поехали машины, пушки - назад на восток. Признаться, сердце захолодело от этого зрелища. Потом заговорила немецкая артиллерия. Снаряды бухали и взрывались в самой гуще убегающих, люди метались из стороны в сторону и не находили спасения от немецкого огня.
Все больше и больше людей пробегали туда в тыл с переднего края, и мне казалось, что это последние остатки нашей пехоты действовавшей слева, ибо в тыл побежало очень много людей, машин, лошадей и прочих. По телефону передали приготовить повозки и многие, побледнев, стали готовиться в путь, в драп-марш, который вот-вот, казалось, должен был совершиться. Я боялся за своих ребят и, чувствуя смятение в их сердцах, перебарывая унылость, пытался развеселить их своей жизнерадостностью. Смеялся, успокаивал. В тот самый момент, когда казалось, что немцы вот-вот ворвутся к нам в тыл, окружат нас, - пехота слева остановилась и повернула назад к танкам, что неожиданно выстояли под огнем артиллерии.
Присутствие танков подняло дух пехоты, и она повернула обратно. Радость охватила нас. Но не тут то было... Снова забила артиллерия, снова заметалась пехота и снова побежала назад, как прежде. И так несколько раз, вплоть до самого вечера.
По телефону сообщали, что наша пехота стоит на месте. Но вот наступила темнота и пехота соседа, которая, оказывается, 905 полк, вернулась на свои места. Наутро мы узнали, что погнали пехоту "Тигры" и "Фердинанды", и что отступил и побежал только второй эшелон. Первый, что на передней линии был выстоял. Вчера примерно такая же картина была на правом фланге. Только в нашей балочке санитары перевязали шестнадцать раненных 902-го полка нашей дивизии. А убитых сколько было - неизвестно.
Опять побежали, уже на правом фланге.
Встретил одного младшего лейтенанта-минометчика из роты Клименко, что был на курсах. Он остался один с двумя бойцами со всей минной роты. Обвинял и ругал артиллерию, которая своевременно не дала помощи, и ругалась в ответ на его просьбы, на подачу огня.
Позавчера с самолета был брошен снаряд, ранив в голову двух наших бойцов. Вчера снаряд артиллерии убил трех лошадей и ездового Пшеновского, которого не раз спасала судьба до этого. Одна лошадь у нас осталась, да и та ранена.
Вчера-же окончательно оформил дела в партию. Парторг Голомага, что был во втором батальоне, теперь у нас. Он знает меня давно, и дал мне рекомендацию. Другую рекомендацию дал Лопатин и, наконец, агитатор полка капитан Андреев, с которым мы в очень хороших отношения - третью. От капитана Чертовского - зама по политчасти командира полка - не дождался. Он далеко и я не знаю где его искать.
Вчера ночью получил письмо от тети Ани. Сегодня написал четыре письма. Маме со справкой, папе со стихом, и тете Ане со стихом, дяде Люсе.
Глянцев, ординарец мой, просит, чтобы я и ему написал. Тороплюсь закончить, чтобы написать ему письма.
Весь день дождь, но перестрелка не прекращается. Немцы активничают, особенно из "Ванюш". Снаряды очень близко громыхают, так, что в землянке обваливается земля и она вся дрожит.
25.11.1943
Утром, когда еще не развиднелось, в нашу балку привели, так называемых, противотанковых собак. Эти собаки, бессознательно жертвуя собой, бросаются вместе с надетыми на них противотанковыми гранатами под танк, и, подрываясь, выводят его из строя. Собак было очень много.
Днем, оторвавшись, наконец, от 347-ой дивизии я наткнулся на 118-ю, соседку нашу. Потом встретил начальника строевой части полка старшего лейтенанта Полушкина и тот мне указал вероятное нахождение нашей дивизии (он был на коне и тоже искал наш полк). Однако в том месте, куда указал Полушкин, дивизии не оказалось, и я продолжал блудить по полю до самого вечера.
Кругом попадались знакомые номера дивизий, но своей я так и не находил. Со 118-ой дивизией я вновь встретился уже в полдень. Там встретил Сатарова бывшего своего комвзвода, кем он был на курсах. Он замкомбат теперь. Сатаров угостил меня хлебом, и я подкрепился немного. Потом встретил трех офицеров и двух бойцов, прибывших откуда-то из армии с корреспонденцией для нашей дивизии. Они заехали на машине слишком близко к противнику и их обстреляли из пулеметов. Машина отказала, и им пришлось ее бросить на произвол судьбы до темноты, когда можно было б взять ее на буксир.
Вдруг один из офицеров заметил рядом со своей машиной еще одну. Мои новые спутники в один голос решили, что то немецкий танк и галопом пустились бежать к скирдам, как-будто могли найти там спасение. Я с сожалением посмотрел на этих трусливых людей и решил пойти проверить страшные догадки моих спутников по несчастью. Кроме ракетницы у меня ничего не было, и я, зарядив ее ракетой, двинулся на встречу неизвестности. Мои друзья далеко отошли назад к скирдам соломы и оттуда в страхе и любопытстве наблюдали за мной. Когда я приблизился метров на 15 к машине - увидел, что там никого не было - машина стояла одна на виду у противника. Внизу я заметил большое движение по дорогам и улицам большого села с церковью, далеко выделяющейся своей высотой, массивностью и блеском купола. Машины то тут то там сновали на немецкой стороне и казалось, что немцы не чувствовали ни близости фронта, ни опасности быть обстрелянными нашей артиллерией.
Высота, на которую я взошел, была свободна от войск воюющих сторон, и обороны ничьей здесь близко не было. Обойдя кругом машины и попав под пулеметный обстрел немцев, я возвратился к напуганным хозяевам ее, и рассказал им о действительном положении вещей.
Я решил идти вперед и направо, правее другого села с мельницей, что находилось рядом и справа от села с церковью. В этом селе, где виднелась далеко ветряная мельница, оказался 905-ый полк. Уже стемнело, когда я вышел из села.
Ночью наткнулся на минометчиков 905-го полка, где командиром взвода был Замула, мой соученик по курсам. Он сказал, что наши должны находиться правее села с мельницей километров 5 (по фронту). Ночью я нашел свой 899-ый полк. Попал в батальон. Хуруленко командовал минротой. Там встретил Герасимова, Киримова (с одним знаком по курсам, с другим - по работе во втором батальоне) и Канаткалиева. От них пошел искать село, где должны были находиться мои.
Пошел в указанном направлении. Дул сильный ветер, ночь была темная, и из-за туч виднелось всего несколько звезд. Я выбрал звезду и по ней стал двигаться, но когда уже прошел порядочный путь, звезды вдруг не стало. Все небо заволокло густыми непроглядными тучами, стал моросить дождь. Кругом по горизонту пылали пожары, учиненные немцами при отходе, а также затеянные врагами еще во время пребывания своего по эту сторону от подожженных сел. Трудно было определить где наши, где противник, и я не находил выхода из своего отчаянного положения. Я и свистел, и кричал во все горло, но ни один человек не отзывался. Я решил рисковать, и, зарядив, единственное оружие ракетницу - бросился бежать в одном из выбранных наудачу направлений. Кругом дул ветер, темень окутала небо и землю, издеваясь над моим положением. Я бежал, крича и ругаясь во все горло, взывая ко всему живому. Но лишь ужасающее молчание встречало меня повсюду. Один лишь ветер задорно посвистывал мне вдогонку, подхватывая мои окрики, уносил их неизвестно куда.
Вдруг, о радость - человек! Свой или чужой - кто его знает, но, наверное, свой. Я стал звать его и что есть силы побежал к нему. Но он вел себя странно и, как будто дразнясь, убегал от меня, не давая приблизиться ни на шаг. Потом я заметил, что он что-то копает. Я удивился, стал звать его еще сильнее, но когда он чуть приблизился к моим глазам - я с горечью увидел, что он продолжает убегать. Копнет землю и бежит дальше. Еще нагнется, копнет - и опять бежит. Что за чудак? Зачем он убегает и для чего копает землю? Нет, догоню его! - сказал я себе и еще сильнее побежал навстречу пугливому человеку. Выбежал на дорогу, что как раз вела в направлении его. Он, видимо, бежал дорогой. Бежать мне стало легче, и я догонял его еще стремительнее. Постепенно человек стал уставать, приближаться, увеличиваться в моих глазах. Но бежал он тем же манером, копая землю и пригибаясь. Наконец он совсем вырос и остановился, покачиваясь из стороны в сторону. Я бежал из последних сил и, приблизившись, увидел на его месте какой-то шевелящийся предмет - не то столбик, не то бревно. Досадное разочарование охватило меня при виде отдельных столбиков, вырисовывавшихся среди черного поля. Никакого человека, и вообще, ни одной живой души не было поблизости. Разочарованный вконец я приблизился еще на несколько шагов к очертаниям каких-то разрушенных, на мой взгляд, построек, из которых самое большое было принято мною за человека. И вдруг, о счастье! - я увидел мельницу. Ту самую мельницу, на которую мне указывал Хуруленко. Еще несколько десятков шагов - и передо мной раскинулось село, с его домами, хатами, улицами и садами. Я достиг каким-то неведомым образом такого желанного мною места. Теперь оставалось отыскать свой батальон и свою роту.
КП 2 батальона я нашел быстро. Там переночевал. В селе, правда, забыл у дороги великолепный немецкий эсэсовский костюм, найденный еще в начале своего странствования по дивизиям и полкам 28-ой армии. Но я о нем не жалел особенно и как счастью был рад отдыху и сну.
Наутро я отправился на розыски своей роты. КП своего 3 батальона нашел сразу, но роту, как ни странно, до самого вечера найти не мог. Капитан *** замкомбат по политчасти, не знал тоже о местонахождении минной роты, и, ругая меня за то, что отстал, требовал, чтобы я немедленно разыскал ее. Связной от минроты, боец моего взвода Карлов, тоже не знал где находится рота. Только к вечеру я случайно наткнулся на своих.
Соколов не ругался. Он был рад своей шинели, но у меня с повозки пропала вещевая сумка, а там были два полотенца, портянки, носки, наставления и уставы воендела, газеты, чистая бумага, письма, две порции хлеба, масса немецких свечей-лампочек, сушеные фрукты, бритва, мыло, помазок, кружка, котелок с крышкой, ложка, перчатки, фонарик и многое другое, чего и не вспомнишь сразу. Теперь пищу мне получает кто-либо в свой котелок, вытираюсь я носовыми платками (штук 6 пропало с сумкой) оставшимися у меня двумя.
С тех пор я больше не терял своей части и прошел с ней путь до самого Сиваша, и от Сиваша до сюда.
Ново-Петровка - селение, у которого мы стоим. В километрах семи назад село Чехово, которое мы прошли, идя сюда.
Все левобережье Днепра очищено от гитлеровцев, и в их руках остался только узкий плацдарм протяжением по фронту километров в 100 и в глубину 30, который и составляет наш участок фронта. Мы стоим напротив Николаева. Противник здесь сильный. Панцирный полк имеет.
28-я армия ушла на формировку и наша, 248-я стрелковая дивизия, перешла в третью гвардейскую армию. Таким образом, мы теперь полугвардейцы. Нам достаточно небольших усилий и звание гвардейцев обеспечено.
Киев очищен от немцев и, далеко продвинувшись вперед, наши войска овладели в районе Киева городом ***. Крым отрезан от противника. Наши войска имеют плацдарм в районе Керчи протяжением от 10 и более километров.
Читал октябрьский приказ и доклад тов. Сталина. Безумно люблю, когда т. Сталин выступает. Все события в ходе войны становятся настолько ясными и обоснованными логически ***
Намек, опять этот тонкий, но дружелюбный намек союзникам, насчет второго фронта. Немцев, оказывается, больше теперь против нас стоит. Чехи молодцы - сдаются в плен и переходят к нам во всеоружии. Об этом, правда, Сталин не сказал, но ирония по отношению к союзничкам Гитлера и к самим гитлеровским головорезам холодная, но жгущая ирония, ни на минуту не сходит с уст вождя, когда он говорит о "пышках и о синяках и шишках", про которые не думали орды разбойников, нападая на нашу страну.
Сегодня мы в первом эшелоне - 905-ый полк поменялся с нами местами - мы пришли на готовые позиции.
У меня ординарец Глянцев. Он страшно труслив, но трудолюбие его не имеет границ. Временами он бывает чрезмерно заботлив обо мне. Теперь, когда один из минометов у меня пробило осколком - их осталось два, с расчетами. Во взводе 11 человек. Сержант Лопатин, командир расчета Засыпко, Глянцев и 8 остальных. Расчет свободно может существовать в составе 5 человек, и Глянцева я взял поэтому себе в ординарцы.
Вчера написал ему письмо домой - он неграмотный. Ходатайствует перед производством об отзыве его из армии как специалиста. Семья у него большая 5 детей: старший - 12 лет, младший - грудной ребенок. Жена работать не может - ребенка кормить и пестовать надо. Так что положение его семьи незавидное, тем более что он житель Мариуполя, а в городах с продуктами трудней.
Картошку, фасоль и прочие разности я достал вместе с Кубриным в хуторке, что в 200 метрах от немцев. Его яростно обстреливают из артиллерии и минометов, и Глянцев мой побоялся идти туда. Я журил его, но страх не переборешь. Он за то варит и носит продукты.
Взяли город Фастов, за Киевом. Наши, конечно.
13.11.1943
Перебросили нас на другой участок, левее 905-го и 902-го полков. У нас, кажется, 3-ий Украинский фронт, а не Южный, как было раньше. Армия наша ушла на формировку и нас передали в 3-ю гвардейскую. Тем лучше. Не люблю бесславных дивизий и армий. Может и мы вскоре заделаемся гвардейцами - в гвардейской армии это легко.
Теперь мы стали получать только "Кировец" - дивизионную газету. Во вчерашнем номере за 12 число из сводки за 11 узнал о взятии города Радомышль, железнодорожных станций Тетерев, Чернявка, районных центров Брусилов, Корнин и многих других. Это все в районе Киева.
В Крыму (вчера по радио передали), якобы, взята Керчь и 26 тысяч пленных. Это нам сказал наш телефонист Калинин, но я пока еще нигде об этом не читал.
Накатал вчера два письма маме и папе. Получил за три месяца около трех тысяч рублей. 2000 отправил аттестатом папе, 700 рублей на заем отдал, а 47, кажется, за перевод денег уплатил.
Глянцев сейчас варит картошку. У нас в запасе осталось всего 7 картофелин. Но есть еще фасоль, горох и лук. Здесь мы нашли готовую землянку и расположились вдвоем, но землянка большая и в ней холодно.
Большой палец правой руки безбожно мерзнет. Ноги я перевязал бинтом, ибо невозможно переносить боль отмороженных пальцев.
Сегодня все время летает и бомбит авиация наша, явно где-то здесь наступаем.
Мы опять во второй эшелон попали, очевидно, нас перебросили для поддержки наступления. Немцев здесь сила страшная и они упрямы, как бараны, ничем и никак их не выбьешь, не погонишь. Это единственный участок их на левобережье Днепра и они стремятся его удержать любыми средствами.
В Германии, в вассальных и союзных странах зреет недовольство.
18.11.1943 или 19.11., точно не знаю.
Вслед за Житомиром, Фастовом и рядом других городов - сегодня узнал пала Речица и еще какой-то город.
Позавчера прорабатывал с ротой доклад тов. Сталина и приказ за ? 309. Приказ 227, что еще до подхода врага к Сталинграду был издан, позавчера опять зачитывали в роте, по приказу замкомбата по политчасти.
Разбил роту на две части, ибо целиком ее нельзя было собрать в окопах, а на поверхность выходить весьма рискованно - стреляет и наблюдает враг.
Вчера обмундировался. Выдали всем офицерам английскую форму. Устроили баню и дезкамеру. Так что совсем освежился я и ожил духовно. До этого весь день перечитывал дневники.
Ночью командир роты поставил задачу. Наш фронт собирается наступать. Одновременно все части 3-го Украинского фронта (так, кажется, наш участок называется) штурмуют вражескую оборону. Сначала огневой артминподготовкой, а затем атакой пехоты и танков. От 28-ой армии мы окончательно отбились и распрощались с нею. Теперь и газета у нас армейская - не "Красное Знамя", а гвардейская "Боевой товарищ".
С письмами только плохо. Нам сказали, что в течение десяти дней в связи с переменой армии писем получать не будем. Плохо стало и с получением газет - бывают дни, когда мы их вовсе не получаем.
Сегодня уже, несомненно, наступать не будем. День клонится к концу и ни одна из противных сторон - ни мы, ни немцы, не проявляют активности. Происходит лишь редкая арт-пулеметно-ружейная перестрелка.
Мы стреляем впервые сегодня с этой позиции. Мы впереди села Ново-Петровка, в посадке. Очевидно, командир роты хотел подавить НП, что на скирде в центре большой высоты занимаемой немцами. На позиции я один. Соколов и Савостин на НП. А Запрягайло, так же как и я в совершенно другом месте с тремя минометами находится. Ночью, по получению задачи, вблизи пехотных окопов отрыл для своих минометов три стола и ячейки к ним запасную позицию (для продвижения вслед за наступающей пехотой в момент прорыва обороны противника). Наша задача взять Чапаево, затем Шевченко, затем овладеть высотой за номером, название которой позабыл, и оседлать грейдер. Когда наступать будем - неизвестно, но ясно, что этими днями сегодня ли, завтра ли, но быть в готовности необходимо.
Получили водку, консервы - перед важной операцией всегда так. И бойцы догадываются, что что-то будет. Немцы, впрочем, тоже догадываются и очень тревожны. Ночью нервничали, как обычно, но стреляли меньше, а днем почти не стреляли из орудий - по-видимому, берегут снаряды. Стреляют с интервалами 1,2 часа, что впервые, особенно на этом участке, где они никогда не прекращали обстрел более чем на 20 минут.
Писем я не писал уже дней семь. Отпала охота писать, когда не получаешь ответов. С пищей - превосходно. Я себе заимел ординарца, которому отдаю свой табак, спички, которого снабжаю газетами и прочим, о котором забочусь, но который в то же время проявляет известную заботу и обо мне - готовит и достает продукты, хлеб. Кухня же наша нередко питает нас водичкой, похожей на помои, к тому же абсолютно несытной. Хотя картошка и еще кое-что валяется под ногами, на огородах и в сараях.
Вот оно! Задрожала земля. Кругом разрывы, но сюда еще не попадает. Да и ну его! Что суждено то и будет! Не стану же я из-за того бросать пера, что немцу ждать тошно стало, и он нервничает, стреляет, совершая то здесь, то там огневые налеты на нас.
Сейчас примусь за письма. Некоторые этнографические данные из своей жизни хочу написать для агитатора полка капитана Андреева и замкомполка по политчасти капитана Чертовского, обещающих дать мне рекомендации для вступления в ВКП(б) имея под руками эти сведения.
Огневой налет прекратился. Только одиночные выстрелы из орудий кое-где грохочут неохотно, часто даже не разрываясь снарядами на нашей земле. Изредка отвечаем и мы. Так в большинстве и тянутся дни на обороне, последние два дня...
Сапоги мои тесные, а валенок не выдали. Брюк теплых тоже нет. Тельники обещают дать. Бойцам уже выдали зимнее обмундирование, в том числе ватные брюки и фуфайки. Обувь - валенки - еще никому не давали. Ноги мои, отмороженные еще в Сталинградскую зиму 42-го года, мерзнут ошалело и заставляют меня почти не выходить из землянки, сидеть, укутавшись ногами в плащ-палатку и зарывшись в солому.
Неотрывно мечтаю о сладкой девушке и о блаженной любви. В глазах моих мерещится нежная, гладкая девичья грудь, такая широкая и родная, что в ней утонуть можно, забыв о горе и невзгодах. Когда же я наконец встречу ласку и любовь милого существа и почувствую трепет пробудившегося счастья в моем сердце? О, девушки, выделите ангела (а их среди вас немало), способного приголубить мою молодость, способного сделать жизнь мою счастливой и красивой.
О половых сношениях, которые с таким азартом любят восхвалять мужчины, я почему-то и не мечтаю, не думаю, ибо, не имея их никогда не могу вообразить даже. Будущее покажет, что произойдет дальше из любви моей. Но по мне - необязательно любить, имея половые сношения с любимой девушкой. А в остальном я не доктор, как говорят некоторые. Жизнь моя нужна не только мне, ибо в противном случае судьба сделала б меня уродом, лишила б меня всего, чем я обладаю сейчас и давно покинула б меня на съедение и растерзание лютой смерти, разбушевавшейся до предела в эту войну.
А раз так, то найдется и для меня красавица, будет парить надо мной прекрасный ангел любви, и прочее необходимое и неизбежное придет ко мне с течением дней. Только бы я не был ранен, не стал уродом - мечта единая моя сейчас. И вторая мечта моя - стать писателем. А что для этого надобно? Талант, трудолюбие и время.
Еще не достает мне награды. Столько воюю я и никто не оценил мои усилия. Девушки санитарки, артистки, плохонькие дивизионные завскладами - и те носят медали на груди, а я? Не заслужил, должно быть...
Грохочет "Катюша" славная, может вскоре и начнется. Нельзя сейчас так азартно расписываться, не время. Я кончаю. Темнеет. Где-то дрожит пулеметная дробь, тявкает басистое орудие, и хлюпают ружейные выстрелы.
Фронт настороженно ожидает чего-то.
24.11.1943
20-го числа наступали. Началось наступление еще невиданной дотоль артподготовкой с участием нового, могущественного представителя советского оружия - "Ивана Грозного". Об "Иване Грозном" говорили не раз до того, но никто еще ясно не представлял себе, что это за оружие, сколько стволов имеет, какими снарядами стреляет. Теперь мы впервые увидели "Ивана Грозного" в действии, и, хотя не все еще узнали, но представление сложили.
Когда раздался дружный и ожесточенный гул артиллерии, я понял, что началось то, чего мы ждали с минуты на минуту, со дня на день артподготовка - марш к наступлению. От первых выстрелов наших орудий наполнилась дымом вся земля на немецкой стороне. По бугру, куда вели огонь наши артиллеристы, забегали и заметались фрицы и снаряды, "как на зло", рвались в самой гуще их скопищ. Особенно хорошо ложились снаряды у скирды, где были немецкие наблюдатели-корректировщики. Оттуда выбежало несколько человек, но еще снаряд - и ничего больше не стало видно.
Артиллерия врага, таким образом, ослеплена и ведет беспорядочный и неприцельный огонь.
Вдруг я заметил в стороне огненные точки, вылетавшие с огромным грохотом по направлению к немцам. Что это? Но никто не знал. Вот еще и еще засверкали, загрохотали невиданные орудия. Со злостью и ненавистью вырываясь, огненные снаряды переворачивались в воздухе, исчезали на время, отзываясь грохотом лишь на немецкой стороне.
- Иван Грозный - закричал кто-то, и все поняли - это и есть то самое орудие, предопределившее свое появление молвой надежды.
"Катюши" тоже подмогнули в нашей артподготовке. Мы стояли ошеломленные такой силой огня, такой мощью и многометностью оружия, будучи убеждены, что враг не выдержит и побежит.
Так оно и случилось. Вскоре по телефону передали, чтоб мы готовились к передвижению. Пришли подводы - нагрузили мины и двинулись вперед, уходя из того страшного места в посадке, пробудь в котором мы еще пару дней наверняка были бы накрыты и уничтожены без особого труда вражескими орудиями.
Когда мы заняли окопы нашей пехоты (та далеко продвинулась вперед), перед нами открылась картина боя группы немецкой пехоты с нашими продвигающимися войсками на левом фланге. Мы вели огонь из минометов, винтовок и автоматов и, наверно, не одного фрица положили там. Но меня поразило бешенство немецких солдат, с которым они дрались. Их было не более батальона, они были обойдены справа и слева, находились в окружении, но это не помешало им долго сопротивляться, сдерживать нашу пехоту. Позже я увидел целую колонну пленных, которую вели внизу по балке к нам в тыл.
Вскоре началось дальнейшее продвижение наших войск. Мы дошли аж до этой балочки, сзади и справа хутора Шевченко, которой овладели к исходу дня. Задача была выполнена.
Дорогой обнаружили такую массу брошенного немцами вооружения и имущества, что и представить трудно. Нет человека, которому хоть чего-либо не досталось трофейного. Я нашел целую планшетку с немецкой бумагой, конвертами, карандашами и открытками; мыло, бритву, одеяло и прочее. Кое-кто - часы, немецкие брюки и фуфайки, теплые одеяла, оружие или что-то другое.
Мы овладели целой минометной батареей и вели огонь по немцам из немецких минометов немецкими минами. Потом стреляли из брошенной немцами 75 мм. пушки.
К вечеру на минах, оставленных в земле немцами, подорвалась наша повозка, а другая вместе с ездовым уцелела, только бричку разломило надвое. Оказывается, дорога была заминирована. Вместе с лошадьми подорвавшейся повозки погиб ездовой Ермилов, кажется. Я был очевидцем этой сцены, видел всю трагедию во всей последовательности. Как ехали обе повозки и я ждал мин, как на месте задней повозки раздался взрыв - это была повозка Пшеновского, что раскололась надвое. Он потом рассказывал, что его подбросило на бричке и он упал. Другая повозка помчала что было духу вперед, но ее настигла та же участь, но с еще худшими последствиями. Я думал, что это снаряды разорвались, но выстрелов не было - я догадался, что мины.
На другой день с самого утра началось что-то невероятное. Мы все время рассчитывали, что будем продвигаться дальше, что немец уйдет, как вдруг увидели на левом фланге - побежала пехота, поехали машины, пушки - назад на восток. Признаться, сердце захолодело от этого зрелища. Потом заговорила немецкая артиллерия. Снаряды бухали и взрывались в самой гуще убегающих, люди метались из стороны в сторону и не находили спасения от немецкого огня.
Все больше и больше людей пробегали туда в тыл с переднего края, и мне казалось, что это последние остатки нашей пехоты действовавшей слева, ибо в тыл побежало очень много людей, машин, лошадей и прочих. По телефону передали приготовить повозки и многие, побледнев, стали готовиться в путь, в драп-марш, который вот-вот, казалось, должен был совершиться. Я боялся за своих ребят и, чувствуя смятение в их сердцах, перебарывая унылость, пытался развеселить их своей жизнерадостностью. Смеялся, успокаивал. В тот самый момент, когда казалось, что немцы вот-вот ворвутся к нам в тыл, окружат нас, - пехота слева остановилась и повернула назад к танкам, что неожиданно выстояли под огнем артиллерии.
Присутствие танков подняло дух пехоты, и она повернула обратно. Радость охватила нас. Но не тут то было... Снова забила артиллерия, снова заметалась пехота и снова побежала назад, как прежде. И так несколько раз, вплоть до самого вечера.
По телефону сообщали, что наша пехота стоит на месте. Но вот наступила темнота и пехота соседа, которая, оказывается, 905 полк, вернулась на свои места. Наутро мы узнали, что погнали пехоту "Тигры" и "Фердинанды", и что отступил и побежал только второй эшелон. Первый, что на передней линии был выстоял. Вчера примерно такая же картина была на правом фланге. Только в нашей балочке санитары перевязали шестнадцать раненных 902-го полка нашей дивизии. А убитых сколько было - неизвестно.
Опять побежали, уже на правом фланге.
Встретил одного младшего лейтенанта-минометчика из роты Клименко, что был на курсах. Он остался один с двумя бойцами со всей минной роты. Обвинял и ругал артиллерию, которая своевременно не дала помощи, и ругалась в ответ на его просьбы, на подачу огня.
Позавчера с самолета был брошен снаряд, ранив в голову двух наших бойцов. Вчера снаряд артиллерии убил трех лошадей и ездового Пшеновского, которого не раз спасала судьба до этого. Одна лошадь у нас осталась, да и та ранена.
Вчера-же окончательно оформил дела в партию. Парторг Голомага, что был во втором батальоне, теперь у нас. Он знает меня давно, и дал мне рекомендацию. Другую рекомендацию дал Лопатин и, наконец, агитатор полка капитан Андреев, с которым мы в очень хороших отношения - третью. От капитана Чертовского - зама по политчасти командира полка - не дождался. Он далеко и я не знаю где его искать.
Вчера ночью получил письмо от тети Ани. Сегодня написал четыре письма. Маме со справкой, папе со стихом, и тете Ане со стихом, дяде Люсе.
Глянцев, ординарец мой, просит, чтобы я и ему написал. Тороплюсь закончить, чтобы написать ему письма.
Весь день дождь, но перестрелка не прекращается. Немцы активничают, особенно из "Ванюш". Снаряды очень близко громыхают, так, что в землянке обваливается земля и она вся дрожит.
25.11.1943
Утром, когда еще не развиднелось, в нашу балку привели, так называемых, противотанковых собак. Эти собаки, бессознательно жертвуя собой, бросаются вместе с надетыми на них противотанковыми гранатами под танк, и, подрываясь, выводят его из строя. Собак было очень много.