Страница:
Ни беседы, ни взыскания не влияют на этого человека, и поведение его остается по-прежнему возмутительным.
09.02.1945
Рысев - мальчишка. Опять отстранил меня от взвода, и даже замахивался на меня в присутствии бойцов, лаялся матерно. Я не ругался, а только сказал, что ничего культурного и вообще, ничего лучшего от него и не ожидал. Впечатление о нем с первого раза складывается как о сопливом драчуне, мальчишке, которого побили, но который не унимается, и еще, и еще лезет драться. Такое у него и лицо, и поведение, и образ мыслей.
13.02.1945
Старший лейтенант Безносов был ранен еще при прорыве висленской обороны.
Полк отличился. Наш батальон вместе со вторым и первым отстояли в двух или трех (не помню) дневных боях с неприятелем плацдарм за рекой Пирица. Стрелки, пулеметчики, артиллеристы 45 и мы, минометчики, все сидели в одной траншее - единственном укрытии от вражеского огня. Больше не за что было зацепиться. Вторую траншею враг никак не хотел отдавать, а сзади, вплоть до самой реки, на протяжении 500-700 метров не было места, которое бы не простреливалось неприятелем.
Вся артиллерия, вся техника, была сосредоточена на восточном берегу реки Пирица, и батальоны были лишены локтевой связи с поддерживающими подразделениями. Это создавало для нас критическую ситуацию. Противник обладал господством в местности, имел при себе артиллерию и пресловутых "Ванюш", которые все время изматывали душу своим воем и скорым гулом разрывов. Танки непрерывно ревели в 100-200 метрах от нас. Самоходные орудия подходили вплотную к нашей траншее.
16.02.1945
Говорят, на Одере есть один Франкфурт, другой на Майне... но зато вшей!... Сколько их развелось у меня за дни пребывания в Германии! Ни в Польше, ни в Бессарабии, ни у нас в России у меня еще не было такого количества вшей. Теперь их у меня столько, что они ползают по телу, как поросята на германском подворье: и маленькие, и большие, и совсем здоровенные; в одиночку, вереницей... Наверно съедят... Носить их на своем теле совершенно невыносимо, и это испытание представляется мне более хлестким и изощренным, нежели боевое. Прямо хочется кричать до хрипоты и рвать на себе волосы. Все тело в синяках от укусов этих гадких, опасных насекомых.
Белье не менял с декабря 44 года. Оно все грязное и уже рвется - вши прогрызают его и на теле остается свернутая в комки вата.
Сейчас стоим на месте. Квартиры все обследованы солдатами и нет подходящего белья для перемены. Нижнее белье получил старшина на всю роту, но когда начался обстрел (он находился тогда у дамбы на Одере) из "Ванюш", старшина бросил все и драпанул от подводы. Тем временем белье украли.
Баню устроить сейчас нельзя - не до этого. Плацдарм наш очень небольшой, но исключительно важный для всего развертывания военных действий, поэтому от нас требуют, и даже просят (Берзарин, Жуков) во что бы то ни стало удержать завоеванное.
Погода здесь капризная. Почти ежедневно идут дожди; снега нет, и грязь непролазная заляпала всю землю. Тепло, как весной. На Одере тронулся лед, снес переправу и понес ее обломки вверх по течению. Связь с правобережьем прервана. Так обрываются наши надежды, наши мечты и желания поскорее наступать, пробиваться на оперативный простор, брать Берлин с хода и завершать за его стенами разгром гитлеровских полчищ. Все это могло очень просто осуществиться вначале - у немцев было очень мало людей и техники, в особенности людей.
Но теперь враг подбросил сюда из Франции свежие резервные дивизии, и положение значительно усложнилось. Прорывать опять будет нелегко и бог весть кто останется из нас в живых до Берлина.
Вчера расстреляли двух самострелов, так что я после ночного дежурства. Весь день был занят на судах. На моем дежурстве в штаб батальона привели бойца-самострела Коляду, из восьмерки нашей. Мне старший адъютант приказал следить за ним всю ночь: "Отвечаете головой в случае его исчезновения". Людей мало. Один часовой был в моем распоряжении, но он стоял во дворе и я вынужден был никуда не отлучаться и держать под личным наблюдением преступника. Сразу поутру его судили и расстреляли за сараем нашего двора.
Другой самострел - лейтенант (!). Первый раз слышу, чтобы офицер стрелялся из-за трусости - левую руку прострелил себе. Молодой, награжденный орденом Красного Знамени и медалью за оборону Сталинграда. Награды у него отняли, имущество личное конфисковали, самого лишили всех льгот и расстреляли, как собаку.
Жалко не было ни одного, ни другого, но переживания их передались мне. Особенно в последний момент, когда комендант приказал конвоирам: "По изменнику Родины, огонь!" Он крепко зажмурил глаза, весь сжался, и в ту же минуту три автоматные пули едко впились ему в голову. Он рухнул наземь, обливаясь струйками хлынувшей крови.
Позже начальство ушло получать ордена. Подумать только, какая несправедливость! Вместе участвовали в боях, вместе переживали в одинаковой степени остроту событий, причем Рысев и Шитиков половину времени "болели" и их наградили орденами Отечественной войны, а мне дудки! А ведь на плацдарме раньше всех занял ОП на передней линии один я из роты и нашего батальона. Пять дней пробыл со своими минометами, пока накануне самого штурма, батальон и рота явились на передок. Ни одного человека не потерял вплоть до Одера.
17.02.1945
Часто размышляю о своей нынешней жизни. Ну, чего мне сейчас не достает? Бумаги много, время тоже не покидает меня, есть карандаши и чернила - пиши, дружок, пользуйся возможностью. Но вот два препятствия сильно тормозят мою работу, путают мысли и мучают невыносимо: вши и холод.
С пищей тоже как нельзя лучше: скот крутится повсюду, мечется, мычит и блеет, хрюкает, страдает и ... уничтожается везде и всюду в районе обороны. Вот и сейчас одна лошадь, раненная в переднюю и заднюю ноги стоит, прислонившись к дому на двух ногах, и шатается, вот-вот упадет, а из глаз лошади стекают грязные большие слезы. Она может быть что-то думает, и, наверно, совсем обезумела от тоски и горя.
В другом месте раненная в спину и голову несчастная корова упала в неглубокий окоп и заплакала громко и пронзительно - Му! Му! Му! Глупая овечка заметалась на одном месте, замотала головой, жалобно заблеяла и упала в смертельной судороге.
Мяса здесь много, убивать не приходится - война сама его отстреливает ежедневно и ежечасно. С рассвета до сумерек жарится картошка, сало. Люди кушают, не поедают, и все стали такими разборчивыми и брезгливыми, что трудно узнать в них висленских воинов, так все переменились.
19.02.1945
Сегодня опять переходим на новое место в чистое поле. Прощайте тесные, но теплые подвалы и чердаки домиков, уцелевшие точно специально для того, чтобы мы в них грелись. Прощай тепло. Теперь опять земля сырая, холодная, надолго примет нас в свои неприветливые "стены".
Командиров после злополучного боя 12 числа осталось мало. Каноненко говорит, что теперь на роту положено два командира взвода. Рысев постарается при такой возможности от меня избавиться, и я снова могу очень легко попасть в стрелковую роту.
Каноненко, Шитиков и Рысев получили награды - ордена Отечественной войны. На меня даже приказа нет. Вот она - вся справедливость и правда на войне.
21.02.1945
Опять заняли ОП у реки Одер на дамбе, но, вероятно, завтра-послезавтра перейдем на совсем открытую равнину. Есть приказ отрыть огневую.
Эту ночь по радио говорили немцы. От имени взятых в плен негодяев, они обращались ко всем бойцам и офицерам, называя "товарищами". Номера дивизий наших, 301 и 248, известны немцам, и ими назывались даже фамилии командиров дивизий, их звания, нескольких командиров полков - двоих из нашей и двоих из 248, капитана Благина и даже лейтенанта Ставрова. Пленные солдаты все выболтали, и немцы не скрывают этого.
Позавчера на левом фланге действовал женский батальон. Их разбили наголову, а пленные кошки-немки, объявили себя мстительницами за погибших на фронте мужей. Не знаю, что с ними сделали, но надо было бы казнить негодяек безжалостно. Солдаты наши предлагают, например, заколоть через половые органы и другое, но я просто бы их уничтожил.
По ту сторону Одера тоже случился бой. Оказывается, группа немцев, в составе двух полков пехоты и сопровождении танков, шла по маршруту "Из Варшавы", отступала, не зная, что мы уже здесь, и неожиданно наткнулась на наши части. Завязался бой. Немцы были уничтожены и частично пленены.
Рысев обосновался в домике и Каноненко тоже находится там. Ему он боится сказать что-нибудь, но мне - прямо и категорически приказывает (я вчера заглянул туда): "Шагом марш на огневую!".
Вчера вечером приболел. Ночью позвонил Рысев, приказал вести людей на работу. Когда я сказал, что болен, он снова повторил приказание, и я вынужден был прийти в его резиденцию.
- Пойдем со мной, - предложил он мне, и завел в соседнюю комнату. Фельдшер, проверь у него температуру. Тот установил градусник.
Я был растерян и унижен. Первый раз я встречаю подобное обращение с офицером, да еще кто... Был бы он хотя бы комбатом, и то бы обидным считалось его недоверие ко мне, но в данном случае - его отношение не имеет себе прецедента. Какой глупый и мерзкий мальчишка.
26.02.1945
С Рысевым у меня снова начались трения. Дело дошло до командира полка (временно и.о. Штанько) и до следователя, который разбирал наш вопрос. Рысев написал рапорт, после которого я был вызван к командиру полка. В этом рапорте он оклеветал меня. Сегодня я написал свой рапорт, в нем я разоблачаю несусветную ложь капитана Рысева.
Командир полка обещал судить, но в связи с развернувшимися событиями, второй день меня никто не трогает. Я-же в постоянном напряжении, ожидании чего-то неприятного - люди злы и строят козни, в настоящее время исключительно Рысев. О Каноненко не знаю, ему сейчас не к чему придраться он сыт своей славой - каждому показывает свою грудь с тремя орденами и медалью, пишет и просит других писать о нем заметки в газету, рассказывает о своих подвигах, и вообще очень увлечен своей популярностью. Я стараюсь с ним меньше встречаться и сталкиваться, - с обеими опасно враждовать, как бы не отвратно было бы моему сердцу их поведение.
Несомненно - Рысев глупый мальчишка, иначе - забавный котенок, стремящийся показать, что он лев. Каноненко хитрый, ловкий человек, умеющий своими словами, а не действиями, убедить всех, что он незаменимый на войне. Я видел его в боях, и хотя знаю, что он не трус, убежден, что свою жизнь он будет спасать всегда и везде, даже за счет жизней своих товарищей, с которыми он считается постольку, поскольку они пользуются авторитетом у комбата и других старших начальников. О Рысеве он говорит что тот тряпка и у него целиком на поводу. Так оно и есть, здесь я с ним согласен.
Теперь мне приходится опасаться споров с ним, хотя ежедневно он говорит бойцам: "Я тебе не Гельфанд!", но я молчу, будто не замечаю, а на самом деле - как больно, что это ничтожество стало красиво и величественно только благодаря бог весть за что полученным орденом и раздувшейся славе.
В бою 12 числа я больше сделал, и обо мне больше людей знает и хорошо отзывается, однако скромность помешала мне прославиться, а Каноненко везде и всюду кричал о своих действиях, и потом: кое у кого заискивающе, кое у кого требовательно: "Ну, как я даю?!" И все утвердительно отвечали: "Не меньше!", причем находились подражатели, которые тоже спрашивали: "Ну а я как давал?!", и, правда не все, но и тем отвечали "Не меньше!", и они, чтобы не уронить своего престижа, в один голос подпевали Каноненко.
У нас новый замкомбата по политической части, лейтенант. Без орденов. Таких я люблю, если только он фронтовик. Значит справедливый и скромный парень, и его за это невзлюбили. Ведь меня, например, трижды представляли к ордену (как и всех офицеров по приказу высшего командования) и до сих пор нет даже ни одного приказа. Понятно, я самый незаслуженный человек, не смотря на свое активное участие в боях, особенно 12/II/45, когда почти все, в том числе и Каноненко, попрятались в подвалах, и оттуда, по телефону, были героями, а я на поверхности руководил всеми силами обороны - и минометчиками, и стрелками, и даже раненными. А сколько людей на моих глазах падало истекая кровью, лишаясь ног, рук, живота, который вместе с осколками вываливался наружу - страшная картина! Но я не замечал ее, а видел впереди, в каких-нибудь пятидесяти метрах наступающих немцев, танки, и для меня это было наглядней всего. Я не трусил, не убегал от снарядов, и судьба меня уберегла, хотя я бегал по двору, устланному трупами людей и животных, усыпанному щепками, кирпичом, изрешеченному снарядами и минами, окутанному дымом и гарью.
Алексей Толстой умер. Какая обидная утрата перед самым окончанием войны! Ромен Роллан не дожил до нового года одного дня, а Алексей Толстой погиб за месяц раньше, чем окончились мучения людей и злодеяния гитлеровцев на земле, о которых он столько писал в своих острых, бичующих статьях и рассказах. Смерть вырвала у нас большое сердце и страстную, молодую, несмотря на пожилой возраст, душу Толстого. Его жена - я видел ее на фотокарточке, - очень любит писателя, преданна ему, молода и красива. Жаль ее. Но еще больше жаль литературу, понесшую колоссальную, ни с чем не сравнимую потерю со дня смерти престарелого Роллана.
Алексей Толстой - один из любимых моих писателей, и, пожалуй, самый большой после Горького мастер художественного слова. Тот факт, что о его смерти сообщают ЦК ВКП(б) и Совнарком СССР, говорит о значении, которое придавало писателю наше правительство и наша партия большевиков.
Сегодня или может быть завтра, будем уходить отсюда. Очевидно нас сменяет другая армия. Точно ничего не известно, но сейчас на другой берег Одера и днем и ночью наши бойцы перевозят мины. Странное дело, ведь отсюда даже винтовки лишней и трофейной не разрешают вывозить, а мины возят. Ведь это только загрузит переправу. Не лучше ли было бы им сдать наши мины, а те, что мы сменим на той стороне, дадут нам такое же количество мин.
Вчера перекинулась лодка с людьми и минами. Шесть человек искупались в Одере, а девять ящиков с минами потонуло в реке. Как это все глупо и неосмотрительно.
Сменяют нас, по-видимому, из-за недостатка людей, а также, мне кажется, из-за того, что о нас узнали немцы, захватившие языков.
Женщины со стороны противника больше не появляются с тех пор, как одной из них проткнули тело колом и послали голую обратно к немецким позициям. Но не исключена возможность, что они могут опять появиться.
Сегодня немец всю ночь делал артподготовку и на участке третьего полка пустил свою разведку. Чем кончилось мне еще не известно.
Писем сегодня не писал, а вчера только маме и папе по два слова. Времени даже оправиться не хватает - недаром у меня застой желудка сейчас, от которого я сильно страдаю.
В последние дни получил ценные и умные письма от Нины, но некогда ответить толково, а иначе я не могу. Ире Гусевой, Ольге Михайловне и другим нужно непременно хорошо и тепло написать, но время, черт побери, как оно выскальзывает из рук, когда так нужно за него уцепиться.
Отправил посылку маме. Трижды перешивал ее и перекладывал, так как говорили, что не правильно зашил ее, надписал. Оценил в 3000 рублей, авось дойдет в целости. Больше всего я молюсь о переписке, чтобы она непременно дошла, а барахло всегда найти можно, хотя, правда, и оно имеет в тылу большую ценность.
Оле послал 250 рублей - больше у меня не оставалось в этом месяце, так как выплатил за заем, а у меня подписано на 1200 рублей.
Уже темнеет. Слышен стук моторов. На мосту кипит работа. Ни днем, ни ночью, ни под обстрелом врага, люди не прекращают строительство моста через Одер. Немцы бросают туда шрапнель и картечь, но мост все же будет готов.
В приказе командующего говорится, чтобы офицерский состав в ближайшие дни подготовил личный состав к боям в условиях крупного города. Это что-то да значит! Очевидно, нас отводят, чтобы мы набрались свежих сил и ударили, куда иначе, если не на Берлин - наша ведь армия ударная!
Ах, чуть не упустил, - наша дивизия получила орден Суворова II степени и, по слухам, представлена к ордену Красного Знамени и званию гвардейской. То-то полковник Антонов растет! Герой! Хотя его многие не любят за строгость и причудливость характера, а может быть и за то, что он цыган. Ведь не перевелись еще люди с шовинистскими и национальными предрассудками. Я лично полковника не знаю как следует, хотя не раз видел его в лицо и слышал о нем из рассказов.
На плацдарме теперь спокойней. К нам переправились самоходки, - скоро будет у нас мост. Ближе подошли к нам Прибалтийский и Украинский фронты, клин к Берлину стал шире, а позади нас, в Познани и ряде других городов, уничтожены группировки противника. Так-что и в тылу теперь спокойно у нас, причем освободились силы, прибавилось техники и боеприпасов.
В международной жизни тоже изменения: Турция объявила войну Германии, Бенеш переехал в Кошицу, а де Голль отказался от встречи с Рузвельтом. Арцишевский и К? соглашением большой тройки выкинуты за двери международной арены, и потому истошно вопят о несправедливости переговоров. Впрочем, им подпевают и их хвалят немцы. Вот до чего докатились эти подлые эмигранты. Мне вспоминаются в связи с этим куплеты Вл. Дыховного (в Красной Звезде) "Чижик пыжик, где ты был".
РАПОРТ
Товарищ майор!
Хочу обратить ваше внимание на неискренность и крайнюю несправедливость предъявленных в рапорте капитана Рысева от 24/II. сего года, обвинений по моему адресу.
1. На поле боя не было ни одного случая оставления мною взвода или уклонения от боя,
напротив:
а) При прорыве неприятельской обороны на реке Висла, я, вместе с расчетом и отделением управления, был выдвинут (за несколько дней до штурма ее и прихода на ОП всей роты) для изучения системы огня противника, проведения пристрелки и оборонительных работ. Причем нахождение мое там сопровождалось частыми артналетами врага; сутками нам доводилось оставаться без пищи, воды и прочего, в то время как минрота и весь батальон еще находились в нескольких километрах от переднего края.
При прорыве вражеской обороны на Висле мое активное участие в боях никем не может быть опровергнуто.
б) Плацдарм на реке Пирица одинаково стойко и самоотверженно, как и бойцами других взводов, удерживался моими бойцами, и во главе взвода неизменно находился я.
в) Здесь, на Одере, после 570 километрового марша, не потеряв ни одного бойца и не имея отстающих (чего нельзя сказать о роте в целом - 14 отстающих, из которых трое по сей день не вернулись в роту), я, не щадя жизни, сражался за удержание Одерского плацдарма, и о моем личном участии в боях за 3 и 12 числа могут подробно и лучше, нежели я сам, рассказать многие участники этих боев - офицеры, сержанты и бойцы, находящиеся в строю или после ранения, на излечении в санроте и медсанбате нашей и 248 сд.
2. В первом эшелоне, что фактически означает тот же "бой", не было ни одного случая невыполнения мною приказа, так что и второе выдвинутое против меня обвинение в корне не соответствует действительности.
3. Строгого выговора с предупреждением я ни разу не получал и никакими документальными или свидетельскими показаниями капитан Рысев не сможет оправдать эту провокационную выдумку, с "уклонением от поля боя" и таким непомерно легким за то наказанием.
4. Последний, наиболее достоверный факт указанный в рапорте, относящийся к окопным работам, крайне искажен многочисленными измышлениями капитана Рысева, а именно: что работа не начиналась мною, в то время как специально для перенесения досок были посланы 3 человека, вернувшиеся почти с пустыми руками, а двое бойцов, которые заготавливали материал и которыми руководил сам капитан Рысев, уснули, не обеспечив материалом нас.
Таким образом я вынужден был уведомить командира роты через красноармейца Гайдукевича о состоянии дела, а сам с двумя бойцами и старшим сержантом Лаврентьевым, стал ждать результатов.
Утомленный ежедневными ночными работами (из всех офицеров роты один я присутствовал на протяжении всего хода работ и руководил ими - остальные в это время отдыхали) и дневной политико-воспитательной работой с личным составом (за весь период работ мне удавалось не более двух часов отдыхать в сутки), я задремал, и проснулся, когда услышал вопрос командира роты: "А Гельфанд где?", на который немедленно откликнулся. Однако вместо того, чтобы как следует разобраться в причине нашего нахождения в сарае и, если нужно, наказать виновников, но имеющимися для этого в дисциплинарной практике Красной Армии взысканиями, он набросился на меня, начав избивать кулаками по голове и лицу (при бойцах), а затем, когда я, возмущенный его обращением со мной, направился к комбату - он выстрелил мне по ногам из пистолета, причем комбату при докладе не заявил о своем поступке, хотя меня назвал чуть ли не саботажником, отказавшимся пойти на работу и сагитировавшему на это бойцов. Он в рапорте написал, что я объяснил свое "нежелание" работать климатическими условиями - дождем.
Прошу еще заметить, что при отдаче приказания, капитан Рысев заявил двум бойцам, подготавливающим стройматериал - "закончите - пойдете спать", а мне приказал, по окончании их работы, не разрешать им отдыхать и направить оборудовать НП.
Считаю необходимым также довести до Вашего сведения, что не первый раз капитан Рысев применяет мордобой по отношению ко мне и другим лицам, в результате чего был избит рядом офицеров 3 сб, а также командиром минвзвода лейтенантом Каноненко, после чего оставил попытки к рукоприкладству. Только в отношении меня, видя проявляемую мною терпимость, он не прекратил своих незаконных действий.
9 февраля избил меня на глазах у бойцов (почти безо всякого повода и вины с моей стороны). В тот же день и еще раньше не раз заявлял: "Я тебя расстреляю в первом же бою!". Впрочем, не одному мне он угрожал расстрелом. Командиры взводов и расчетов, а также бойцы возмущались и сейчас не перестают возмущаться отпущенным по их адресу угрозам и бесшабашной матерщиной капитана Рысева.
Командир минометного взвода
Лейтенант Владимир Гельфанд.
27.02.1945
Каноненко меня уговаривает подать рапорт самому командиру полка. Возможно, это просто подстрекательство, ибо он говорит, что вчера на меня затребовали боевую характеристику у комбата, и он не преминул ее отправить. Впрочем, может быть он хочет угробить Рысева моими руками - очень мило было бы с его стороны. Но, во всяком случае, подготовиться нужно ко всему и писать, писать, пока есть мысли и возможности для этого.
Сегодня встретился со связным из девятки, той самой, в которой я так долго служил минометчиком, а затем и стрелком у Пархоменко. Оказывается, они меняют нас, а мы, видимо, идем на другой берег пополниться людьми.
01.03.1945
Большой, столь долгожданный день, прошел по воле судьбы так для меня незаметно и фальшиво. Полдня "шускал" часы. Слово "шус" появилось в нашем обиходе недавно и невесть кем оно выдумано. Очевидно, оно пришло к нам вместе с Барахменными трофеями, которые, без наличия в нашем обиходе этого слова, никак не хранились бы и выбрасывались как негодные. Слово "шус" - не литературное и весьма неприятно на слух, но у нас обычно и даже более плохие слова принимаются, как говорится, за чистую монету.
В "шусе" я уже не новичок. С момента приобретения мною часов, через мои руки стали проходить десятки неисправных механизмов. Первые мои четверо часов, найденные в сравнительно исправном виде, быстро перешли в другие руки, и с тех пор, за исключением одного раза, хорошие мне не попадались. Сегодня сравнительно удачный выбор сделал я, - приобрел часы на ходу, но без стрелок.
Ныне погодка, ну и разгулялась! С утра пасмурно, потом дождик, солнце до вечера, а с вечера снова дождь; и сейчас такая буря и ливень, что морозец по коже пробегает при одной мысли об этом. 1 марта был всегда таким непоседливым, бурным, с переменами неожиданными. Недаром и я выдался таким похожим на день, в который по воле провидения родился.
Рысев не перестает дурить. Как-то по-детски набрасывается он, без причины, и с самой беспардонной матерней. Сегодня ему показалось, что мой боец Гордиенко не почистил двуноги. Он разругался: "... мать, почему сидишь... а с матчастью не в порядке?" Я ответил только, что то же самое можно сказать человеческой речью, а не матом. "Ну, ну, не шипи!" - прошипел он сам мне вдогонку, когда я выходил из сарая, где мы второй день уже находимся.
Так жить нельзя. Надо кончать всю эту музыку и притом решительно и побыстрей. Все офицеры награждены, все пользуются почетом и уважением, а я так неблагодарно отмечен всюду злобой и насмешками пустых людишек.
- Вот вы, товарищу лейтенант, маете такий запас слов. Сьогоднi ви виступалi, так гарно було послухать, а ваши слова целиком можно було взяти за резолюцiю - говорил мне боец Деревьев без всякого оттенка лести, - а вот вони балакали i тiльки. Як же ви допускаэтэ, шоб воны властвували над вами?
Так говорили мне не раз, но я и сам не могу на это ответить. Все эти рысевы, шитиковы, каноненко - разновидности трусов, болтунов, лицемеров. Все отрицательные качества совмещены в этой тройке, и если у одного из них нет какого-то своего, то оно непременно найдется у другого.
09.02.1945
Рысев - мальчишка. Опять отстранил меня от взвода, и даже замахивался на меня в присутствии бойцов, лаялся матерно. Я не ругался, а только сказал, что ничего культурного и вообще, ничего лучшего от него и не ожидал. Впечатление о нем с первого раза складывается как о сопливом драчуне, мальчишке, которого побили, но который не унимается, и еще, и еще лезет драться. Такое у него и лицо, и поведение, и образ мыслей.
13.02.1945
Старший лейтенант Безносов был ранен еще при прорыве висленской обороны.
Полк отличился. Наш батальон вместе со вторым и первым отстояли в двух или трех (не помню) дневных боях с неприятелем плацдарм за рекой Пирица. Стрелки, пулеметчики, артиллеристы 45 и мы, минометчики, все сидели в одной траншее - единственном укрытии от вражеского огня. Больше не за что было зацепиться. Вторую траншею враг никак не хотел отдавать, а сзади, вплоть до самой реки, на протяжении 500-700 метров не было места, которое бы не простреливалось неприятелем.
Вся артиллерия, вся техника, была сосредоточена на восточном берегу реки Пирица, и батальоны были лишены локтевой связи с поддерживающими подразделениями. Это создавало для нас критическую ситуацию. Противник обладал господством в местности, имел при себе артиллерию и пресловутых "Ванюш", которые все время изматывали душу своим воем и скорым гулом разрывов. Танки непрерывно ревели в 100-200 метрах от нас. Самоходные орудия подходили вплотную к нашей траншее.
16.02.1945
Говорят, на Одере есть один Франкфурт, другой на Майне... но зато вшей!... Сколько их развелось у меня за дни пребывания в Германии! Ни в Польше, ни в Бессарабии, ни у нас в России у меня еще не было такого количества вшей. Теперь их у меня столько, что они ползают по телу, как поросята на германском подворье: и маленькие, и большие, и совсем здоровенные; в одиночку, вереницей... Наверно съедят... Носить их на своем теле совершенно невыносимо, и это испытание представляется мне более хлестким и изощренным, нежели боевое. Прямо хочется кричать до хрипоты и рвать на себе волосы. Все тело в синяках от укусов этих гадких, опасных насекомых.
Белье не менял с декабря 44 года. Оно все грязное и уже рвется - вши прогрызают его и на теле остается свернутая в комки вата.
Сейчас стоим на месте. Квартиры все обследованы солдатами и нет подходящего белья для перемены. Нижнее белье получил старшина на всю роту, но когда начался обстрел (он находился тогда у дамбы на Одере) из "Ванюш", старшина бросил все и драпанул от подводы. Тем временем белье украли.
Баню устроить сейчас нельзя - не до этого. Плацдарм наш очень небольшой, но исключительно важный для всего развертывания военных действий, поэтому от нас требуют, и даже просят (Берзарин, Жуков) во что бы то ни стало удержать завоеванное.
Погода здесь капризная. Почти ежедневно идут дожди; снега нет, и грязь непролазная заляпала всю землю. Тепло, как весной. На Одере тронулся лед, снес переправу и понес ее обломки вверх по течению. Связь с правобережьем прервана. Так обрываются наши надежды, наши мечты и желания поскорее наступать, пробиваться на оперативный простор, брать Берлин с хода и завершать за его стенами разгром гитлеровских полчищ. Все это могло очень просто осуществиться вначале - у немцев было очень мало людей и техники, в особенности людей.
Но теперь враг подбросил сюда из Франции свежие резервные дивизии, и положение значительно усложнилось. Прорывать опять будет нелегко и бог весть кто останется из нас в живых до Берлина.
Вчера расстреляли двух самострелов, так что я после ночного дежурства. Весь день был занят на судах. На моем дежурстве в штаб батальона привели бойца-самострела Коляду, из восьмерки нашей. Мне старший адъютант приказал следить за ним всю ночь: "Отвечаете головой в случае его исчезновения". Людей мало. Один часовой был в моем распоряжении, но он стоял во дворе и я вынужден был никуда не отлучаться и держать под личным наблюдением преступника. Сразу поутру его судили и расстреляли за сараем нашего двора.
Другой самострел - лейтенант (!). Первый раз слышу, чтобы офицер стрелялся из-за трусости - левую руку прострелил себе. Молодой, награжденный орденом Красного Знамени и медалью за оборону Сталинграда. Награды у него отняли, имущество личное конфисковали, самого лишили всех льгот и расстреляли, как собаку.
Жалко не было ни одного, ни другого, но переживания их передались мне. Особенно в последний момент, когда комендант приказал конвоирам: "По изменнику Родины, огонь!" Он крепко зажмурил глаза, весь сжался, и в ту же минуту три автоматные пули едко впились ему в голову. Он рухнул наземь, обливаясь струйками хлынувшей крови.
Позже начальство ушло получать ордена. Подумать только, какая несправедливость! Вместе участвовали в боях, вместе переживали в одинаковой степени остроту событий, причем Рысев и Шитиков половину времени "болели" и их наградили орденами Отечественной войны, а мне дудки! А ведь на плацдарме раньше всех занял ОП на передней линии один я из роты и нашего батальона. Пять дней пробыл со своими минометами, пока накануне самого штурма, батальон и рота явились на передок. Ни одного человека не потерял вплоть до Одера.
17.02.1945
Часто размышляю о своей нынешней жизни. Ну, чего мне сейчас не достает? Бумаги много, время тоже не покидает меня, есть карандаши и чернила - пиши, дружок, пользуйся возможностью. Но вот два препятствия сильно тормозят мою работу, путают мысли и мучают невыносимо: вши и холод.
С пищей тоже как нельзя лучше: скот крутится повсюду, мечется, мычит и блеет, хрюкает, страдает и ... уничтожается везде и всюду в районе обороны. Вот и сейчас одна лошадь, раненная в переднюю и заднюю ноги стоит, прислонившись к дому на двух ногах, и шатается, вот-вот упадет, а из глаз лошади стекают грязные большие слезы. Она может быть что-то думает, и, наверно, совсем обезумела от тоски и горя.
В другом месте раненная в спину и голову несчастная корова упала в неглубокий окоп и заплакала громко и пронзительно - Му! Му! Му! Глупая овечка заметалась на одном месте, замотала головой, жалобно заблеяла и упала в смертельной судороге.
Мяса здесь много, убивать не приходится - война сама его отстреливает ежедневно и ежечасно. С рассвета до сумерек жарится картошка, сало. Люди кушают, не поедают, и все стали такими разборчивыми и брезгливыми, что трудно узнать в них висленских воинов, так все переменились.
19.02.1945
Сегодня опять переходим на новое место в чистое поле. Прощайте тесные, но теплые подвалы и чердаки домиков, уцелевшие точно специально для того, чтобы мы в них грелись. Прощай тепло. Теперь опять земля сырая, холодная, надолго примет нас в свои неприветливые "стены".
Командиров после злополучного боя 12 числа осталось мало. Каноненко говорит, что теперь на роту положено два командира взвода. Рысев постарается при такой возможности от меня избавиться, и я снова могу очень легко попасть в стрелковую роту.
Каноненко, Шитиков и Рысев получили награды - ордена Отечественной войны. На меня даже приказа нет. Вот она - вся справедливость и правда на войне.
21.02.1945
Опять заняли ОП у реки Одер на дамбе, но, вероятно, завтра-послезавтра перейдем на совсем открытую равнину. Есть приказ отрыть огневую.
Эту ночь по радио говорили немцы. От имени взятых в плен негодяев, они обращались ко всем бойцам и офицерам, называя "товарищами". Номера дивизий наших, 301 и 248, известны немцам, и ими назывались даже фамилии командиров дивизий, их звания, нескольких командиров полков - двоих из нашей и двоих из 248, капитана Благина и даже лейтенанта Ставрова. Пленные солдаты все выболтали, и немцы не скрывают этого.
Позавчера на левом фланге действовал женский батальон. Их разбили наголову, а пленные кошки-немки, объявили себя мстительницами за погибших на фронте мужей. Не знаю, что с ними сделали, но надо было бы казнить негодяек безжалостно. Солдаты наши предлагают, например, заколоть через половые органы и другое, но я просто бы их уничтожил.
По ту сторону Одера тоже случился бой. Оказывается, группа немцев, в составе двух полков пехоты и сопровождении танков, шла по маршруту "Из Варшавы", отступала, не зная, что мы уже здесь, и неожиданно наткнулась на наши части. Завязался бой. Немцы были уничтожены и частично пленены.
Рысев обосновался в домике и Каноненко тоже находится там. Ему он боится сказать что-нибудь, но мне - прямо и категорически приказывает (я вчера заглянул туда): "Шагом марш на огневую!".
Вчера вечером приболел. Ночью позвонил Рысев, приказал вести людей на работу. Когда я сказал, что болен, он снова повторил приказание, и я вынужден был прийти в его резиденцию.
- Пойдем со мной, - предложил он мне, и завел в соседнюю комнату. Фельдшер, проверь у него температуру. Тот установил градусник.
Я был растерян и унижен. Первый раз я встречаю подобное обращение с офицером, да еще кто... Был бы он хотя бы комбатом, и то бы обидным считалось его недоверие ко мне, но в данном случае - его отношение не имеет себе прецедента. Какой глупый и мерзкий мальчишка.
26.02.1945
С Рысевым у меня снова начались трения. Дело дошло до командира полка (временно и.о. Штанько) и до следователя, который разбирал наш вопрос. Рысев написал рапорт, после которого я был вызван к командиру полка. В этом рапорте он оклеветал меня. Сегодня я написал свой рапорт, в нем я разоблачаю несусветную ложь капитана Рысева.
Командир полка обещал судить, но в связи с развернувшимися событиями, второй день меня никто не трогает. Я-же в постоянном напряжении, ожидании чего-то неприятного - люди злы и строят козни, в настоящее время исключительно Рысев. О Каноненко не знаю, ему сейчас не к чему придраться он сыт своей славой - каждому показывает свою грудь с тремя орденами и медалью, пишет и просит других писать о нем заметки в газету, рассказывает о своих подвигах, и вообще очень увлечен своей популярностью. Я стараюсь с ним меньше встречаться и сталкиваться, - с обеими опасно враждовать, как бы не отвратно было бы моему сердцу их поведение.
Несомненно - Рысев глупый мальчишка, иначе - забавный котенок, стремящийся показать, что он лев. Каноненко хитрый, ловкий человек, умеющий своими словами, а не действиями, убедить всех, что он незаменимый на войне. Я видел его в боях, и хотя знаю, что он не трус, убежден, что свою жизнь он будет спасать всегда и везде, даже за счет жизней своих товарищей, с которыми он считается постольку, поскольку они пользуются авторитетом у комбата и других старших начальников. О Рысеве он говорит что тот тряпка и у него целиком на поводу. Так оно и есть, здесь я с ним согласен.
Теперь мне приходится опасаться споров с ним, хотя ежедневно он говорит бойцам: "Я тебе не Гельфанд!", но я молчу, будто не замечаю, а на самом деле - как больно, что это ничтожество стало красиво и величественно только благодаря бог весть за что полученным орденом и раздувшейся славе.
В бою 12 числа я больше сделал, и обо мне больше людей знает и хорошо отзывается, однако скромность помешала мне прославиться, а Каноненко везде и всюду кричал о своих действиях, и потом: кое у кого заискивающе, кое у кого требовательно: "Ну, как я даю?!" И все утвердительно отвечали: "Не меньше!", причем находились подражатели, которые тоже спрашивали: "Ну а я как давал?!", и, правда не все, но и тем отвечали "Не меньше!", и они, чтобы не уронить своего престижа, в один голос подпевали Каноненко.
У нас новый замкомбата по политической части, лейтенант. Без орденов. Таких я люблю, если только он фронтовик. Значит справедливый и скромный парень, и его за это невзлюбили. Ведь меня, например, трижды представляли к ордену (как и всех офицеров по приказу высшего командования) и до сих пор нет даже ни одного приказа. Понятно, я самый незаслуженный человек, не смотря на свое активное участие в боях, особенно 12/II/45, когда почти все, в том числе и Каноненко, попрятались в подвалах, и оттуда, по телефону, были героями, а я на поверхности руководил всеми силами обороны - и минометчиками, и стрелками, и даже раненными. А сколько людей на моих глазах падало истекая кровью, лишаясь ног, рук, живота, который вместе с осколками вываливался наружу - страшная картина! Но я не замечал ее, а видел впереди, в каких-нибудь пятидесяти метрах наступающих немцев, танки, и для меня это было наглядней всего. Я не трусил, не убегал от снарядов, и судьба меня уберегла, хотя я бегал по двору, устланному трупами людей и животных, усыпанному щепками, кирпичом, изрешеченному снарядами и минами, окутанному дымом и гарью.
Алексей Толстой умер. Какая обидная утрата перед самым окончанием войны! Ромен Роллан не дожил до нового года одного дня, а Алексей Толстой погиб за месяц раньше, чем окончились мучения людей и злодеяния гитлеровцев на земле, о которых он столько писал в своих острых, бичующих статьях и рассказах. Смерть вырвала у нас большое сердце и страстную, молодую, несмотря на пожилой возраст, душу Толстого. Его жена - я видел ее на фотокарточке, - очень любит писателя, преданна ему, молода и красива. Жаль ее. Но еще больше жаль литературу, понесшую колоссальную, ни с чем не сравнимую потерю со дня смерти престарелого Роллана.
Алексей Толстой - один из любимых моих писателей, и, пожалуй, самый большой после Горького мастер художественного слова. Тот факт, что о его смерти сообщают ЦК ВКП(б) и Совнарком СССР, говорит о значении, которое придавало писателю наше правительство и наша партия большевиков.
Сегодня или может быть завтра, будем уходить отсюда. Очевидно нас сменяет другая армия. Точно ничего не известно, но сейчас на другой берег Одера и днем и ночью наши бойцы перевозят мины. Странное дело, ведь отсюда даже винтовки лишней и трофейной не разрешают вывозить, а мины возят. Ведь это только загрузит переправу. Не лучше ли было бы им сдать наши мины, а те, что мы сменим на той стороне, дадут нам такое же количество мин.
Вчера перекинулась лодка с людьми и минами. Шесть человек искупались в Одере, а девять ящиков с минами потонуло в реке. Как это все глупо и неосмотрительно.
Сменяют нас, по-видимому, из-за недостатка людей, а также, мне кажется, из-за того, что о нас узнали немцы, захватившие языков.
Женщины со стороны противника больше не появляются с тех пор, как одной из них проткнули тело колом и послали голую обратно к немецким позициям. Но не исключена возможность, что они могут опять появиться.
Сегодня немец всю ночь делал артподготовку и на участке третьего полка пустил свою разведку. Чем кончилось мне еще не известно.
Писем сегодня не писал, а вчера только маме и папе по два слова. Времени даже оправиться не хватает - недаром у меня застой желудка сейчас, от которого я сильно страдаю.
В последние дни получил ценные и умные письма от Нины, но некогда ответить толково, а иначе я не могу. Ире Гусевой, Ольге Михайловне и другим нужно непременно хорошо и тепло написать, но время, черт побери, как оно выскальзывает из рук, когда так нужно за него уцепиться.
Отправил посылку маме. Трижды перешивал ее и перекладывал, так как говорили, что не правильно зашил ее, надписал. Оценил в 3000 рублей, авось дойдет в целости. Больше всего я молюсь о переписке, чтобы она непременно дошла, а барахло всегда найти можно, хотя, правда, и оно имеет в тылу большую ценность.
Оле послал 250 рублей - больше у меня не оставалось в этом месяце, так как выплатил за заем, а у меня подписано на 1200 рублей.
Уже темнеет. Слышен стук моторов. На мосту кипит работа. Ни днем, ни ночью, ни под обстрелом врага, люди не прекращают строительство моста через Одер. Немцы бросают туда шрапнель и картечь, но мост все же будет готов.
В приказе командующего говорится, чтобы офицерский состав в ближайшие дни подготовил личный состав к боям в условиях крупного города. Это что-то да значит! Очевидно, нас отводят, чтобы мы набрались свежих сил и ударили, куда иначе, если не на Берлин - наша ведь армия ударная!
Ах, чуть не упустил, - наша дивизия получила орден Суворова II степени и, по слухам, представлена к ордену Красного Знамени и званию гвардейской. То-то полковник Антонов растет! Герой! Хотя его многие не любят за строгость и причудливость характера, а может быть и за то, что он цыган. Ведь не перевелись еще люди с шовинистскими и национальными предрассудками. Я лично полковника не знаю как следует, хотя не раз видел его в лицо и слышал о нем из рассказов.
На плацдарме теперь спокойней. К нам переправились самоходки, - скоро будет у нас мост. Ближе подошли к нам Прибалтийский и Украинский фронты, клин к Берлину стал шире, а позади нас, в Познани и ряде других городов, уничтожены группировки противника. Так-что и в тылу теперь спокойно у нас, причем освободились силы, прибавилось техники и боеприпасов.
В международной жизни тоже изменения: Турция объявила войну Германии, Бенеш переехал в Кошицу, а де Голль отказался от встречи с Рузвельтом. Арцишевский и К? соглашением большой тройки выкинуты за двери международной арены, и потому истошно вопят о несправедливости переговоров. Впрочем, им подпевают и их хвалят немцы. Вот до чего докатились эти подлые эмигранты. Мне вспоминаются в связи с этим куплеты Вл. Дыховного (в Красной Звезде) "Чижик пыжик, где ты был".
РАПОРТ
Товарищ майор!
Хочу обратить ваше внимание на неискренность и крайнюю несправедливость предъявленных в рапорте капитана Рысева от 24/II. сего года, обвинений по моему адресу.
1. На поле боя не было ни одного случая оставления мною взвода или уклонения от боя,
напротив:
а) При прорыве неприятельской обороны на реке Висла, я, вместе с расчетом и отделением управления, был выдвинут (за несколько дней до штурма ее и прихода на ОП всей роты) для изучения системы огня противника, проведения пристрелки и оборонительных работ. Причем нахождение мое там сопровождалось частыми артналетами врага; сутками нам доводилось оставаться без пищи, воды и прочего, в то время как минрота и весь батальон еще находились в нескольких километрах от переднего края.
При прорыве вражеской обороны на Висле мое активное участие в боях никем не может быть опровергнуто.
б) Плацдарм на реке Пирица одинаково стойко и самоотверженно, как и бойцами других взводов, удерживался моими бойцами, и во главе взвода неизменно находился я.
в) Здесь, на Одере, после 570 километрового марша, не потеряв ни одного бойца и не имея отстающих (чего нельзя сказать о роте в целом - 14 отстающих, из которых трое по сей день не вернулись в роту), я, не щадя жизни, сражался за удержание Одерского плацдарма, и о моем личном участии в боях за 3 и 12 числа могут подробно и лучше, нежели я сам, рассказать многие участники этих боев - офицеры, сержанты и бойцы, находящиеся в строю или после ранения, на излечении в санроте и медсанбате нашей и 248 сд.
2. В первом эшелоне, что фактически означает тот же "бой", не было ни одного случая невыполнения мною приказа, так что и второе выдвинутое против меня обвинение в корне не соответствует действительности.
3. Строгого выговора с предупреждением я ни разу не получал и никакими документальными или свидетельскими показаниями капитан Рысев не сможет оправдать эту провокационную выдумку, с "уклонением от поля боя" и таким непомерно легким за то наказанием.
4. Последний, наиболее достоверный факт указанный в рапорте, относящийся к окопным работам, крайне искажен многочисленными измышлениями капитана Рысева, а именно: что работа не начиналась мною, в то время как специально для перенесения досок были посланы 3 человека, вернувшиеся почти с пустыми руками, а двое бойцов, которые заготавливали материал и которыми руководил сам капитан Рысев, уснули, не обеспечив материалом нас.
Таким образом я вынужден был уведомить командира роты через красноармейца Гайдукевича о состоянии дела, а сам с двумя бойцами и старшим сержантом Лаврентьевым, стал ждать результатов.
Утомленный ежедневными ночными работами (из всех офицеров роты один я присутствовал на протяжении всего хода работ и руководил ими - остальные в это время отдыхали) и дневной политико-воспитательной работой с личным составом (за весь период работ мне удавалось не более двух часов отдыхать в сутки), я задремал, и проснулся, когда услышал вопрос командира роты: "А Гельфанд где?", на который немедленно откликнулся. Однако вместо того, чтобы как следует разобраться в причине нашего нахождения в сарае и, если нужно, наказать виновников, но имеющимися для этого в дисциплинарной практике Красной Армии взысканиями, он набросился на меня, начав избивать кулаками по голове и лицу (при бойцах), а затем, когда я, возмущенный его обращением со мной, направился к комбату - он выстрелил мне по ногам из пистолета, причем комбату при докладе не заявил о своем поступке, хотя меня назвал чуть ли не саботажником, отказавшимся пойти на работу и сагитировавшему на это бойцов. Он в рапорте написал, что я объяснил свое "нежелание" работать климатическими условиями - дождем.
Прошу еще заметить, что при отдаче приказания, капитан Рысев заявил двум бойцам, подготавливающим стройматериал - "закончите - пойдете спать", а мне приказал, по окончании их работы, не разрешать им отдыхать и направить оборудовать НП.
Считаю необходимым также довести до Вашего сведения, что не первый раз капитан Рысев применяет мордобой по отношению ко мне и другим лицам, в результате чего был избит рядом офицеров 3 сб, а также командиром минвзвода лейтенантом Каноненко, после чего оставил попытки к рукоприкладству. Только в отношении меня, видя проявляемую мною терпимость, он не прекратил своих незаконных действий.
9 февраля избил меня на глазах у бойцов (почти безо всякого повода и вины с моей стороны). В тот же день и еще раньше не раз заявлял: "Я тебя расстреляю в первом же бою!". Впрочем, не одному мне он угрожал расстрелом. Командиры взводов и расчетов, а также бойцы возмущались и сейчас не перестают возмущаться отпущенным по их адресу угрозам и бесшабашной матерщиной капитана Рысева.
Командир минометного взвода
Лейтенант Владимир Гельфанд.
27.02.1945
Каноненко меня уговаривает подать рапорт самому командиру полка. Возможно, это просто подстрекательство, ибо он говорит, что вчера на меня затребовали боевую характеристику у комбата, и он не преминул ее отправить. Впрочем, может быть он хочет угробить Рысева моими руками - очень мило было бы с его стороны. Но, во всяком случае, подготовиться нужно ко всему и писать, писать, пока есть мысли и возможности для этого.
Сегодня встретился со связным из девятки, той самой, в которой я так долго служил минометчиком, а затем и стрелком у Пархоменко. Оказывается, они меняют нас, а мы, видимо, идем на другой берег пополниться людьми.
01.03.1945
Большой, столь долгожданный день, прошел по воле судьбы так для меня незаметно и фальшиво. Полдня "шускал" часы. Слово "шус" появилось в нашем обиходе недавно и невесть кем оно выдумано. Очевидно, оно пришло к нам вместе с Барахменными трофеями, которые, без наличия в нашем обиходе этого слова, никак не хранились бы и выбрасывались как негодные. Слово "шус" - не литературное и весьма неприятно на слух, но у нас обычно и даже более плохие слова принимаются, как говорится, за чистую монету.
В "шусе" я уже не новичок. С момента приобретения мною часов, через мои руки стали проходить десятки неисправных механизмов. Первые мои четверо часов, найденные в сравнительно исправном виде, быстро перешли в другие руки, и с тех пор, за исключением одного раза, хорошие мне не попадались. Сегодня сравнительно удачный выбор сделал я, - приобрел часы на ходу, но без стрелок.
Ныне погодка, ну и разгулялась! С утра пасмурно, потом дождик, солнце до вечера, а с вечера снова дождь; и сейчас такая буря и ливень, что морозец по коже пробегает при одной мысли об этом. 1 марта был всегда таким непоседливым, бурным, с переменами неожиданными. Недаром и я выдался таким похожим на день, в который по воле провидения родился.
Рысев не перестает дурить. Как-то по-детски набрасывается он, без причины, и с самой беспардонной матерней. Сегодня ему показалось, что мой боец Гордиенко не почистил двуноги. Он разругался: "... мать, почему сидишь... а с матчастью не в порядке?" Я ответил только, что то же самое можно сказать человеческой речью, а не матом. "Ну, ну, не шипи!" - прошипел он сам мне вдогонку, когда я выходил из сарая, где мы второй день уже находимся.
Так жить нельзя. Надо кончать всю эту музыку и притом решительно и побыстрей. Все офицеры награждены, все пользуются почетом и уважением, а я так неблагодарно отмечен всюду злобой и насмешками пустых людишек.
- Вот вы, товарищу лейтенант, маете такий запас слов. Сьогоднi ви виступалi, так гарно було послухать, а ваши слова целиком можно було взяти за резолюцiю - говорил мне боец Деревьев без всякого оттенка лести, - а вот вони балакали i тiльки. Як же ви допускаэтэ, шоб воны властвували над вами?
Так говорили мне не раз, но я и сам не могу на это ответить. Все эти рысевы, шитиковы, каноненко - разновидности трусов, болтунов, лицемеров. Все отрицательные качества совмещены в этой тройке, и если у одного из них нет какого-то своего, то оно непременно найдется у другого.