Страница:
Вчера был он здесь, подполковник. Пришел тихо, поел у меня конфеты из гастронома, отпил лимонаду, посмотрел, и даже спросил, как живу и, затем, принялся ругать и запугивать, не меньше, чем немцев накануне. Что я ему мог ответить? Молчал, и это дало ему повод назвать меня тупым, а под конец пригрозить потерей офицерского звания.
Я лейтенант, он подполковник. Он ничего не делал, что от него зависело, уехал и оставил мне, незначительному в сравнении с его персоной человеку, сделать то, чего не сумел сам. Поистине достойно подражания такое отношение к делу. А я тоже, не будь дураком, сделал, что было приказано, успокоился, не разузнал всего как следует, чтобы можно было потом оправдаться, уехал в Берлин.
Сегодня еще один, видит, какой-то мастер из трофейного отдела армии. Встретились у майора Меньшенина. Все было тихо, спокойно. А в цеху разорался, начал стаканы бить, телефон бросил, заставил побледнеть, а потом и побелеть несчастного мастера. С немцами так, криком, не возьмешь, а он этого не понимает. Так все время: ждешь, авось еще кто явится, да повыше, да поплотней. Дожидаюсь скандалов и снятия с этой работы, как не справившийся. Ведь так проще начальству: и с больной головы свалить и показать свою деловитость и строгость.
Станция Трептов.
Решил опять побаловать писаниной. Вчера, нет теперь уже позавчера, был в Вельтене. Визит был кратким.
Почти ничего не успел сделать, однако претерпел много неприятностей в пути и по приезду в Кепеник.
Дома (так называю теперь Вельтен-Базу) все по-старому. Так же пьянствует Полоскин и бузит безнаказанно (мне случилось, кстати, с ним ужинать за одним столом): я пришел первый и мне подали раньше. Тогда он подозвал официанта и стал пробирать его нагло и грубо: "Ты уважаешь старших?" - это относилось и ко мне, но я сделал вид, что не обратил внимания. Тогда он стал искать новых поводов, вернее подавать повод для столкновения; и когда я говорил с майором Жарким - вмешался в разговор: "Гельфанд посоветует", "Ждите, что Гельфанд скажет", но я и тут промолчал, хотя ожидал, что майор не пройдет мимо этого, не смолчит.
По-прежнему плачет и жалуется на жизнь капитан Панков и ... торгует приемниками и фотоаппаратами из военторга. Варавин (капитан, у которого в войну сбежала молодая жена) и Солуянов бьют дичь начальству и - в почете. И все поголовно пьянствуют и жрут.
Приехал голодный и, ради того, чтоб покушать, напомнил Панкову о водке. Тот ухватился за стопочку (закуской выложил селедку с луком) - я был рад и этому. Пили, я подливал, сам стараясь держаться в рамках трезвости. Но вот язык развязался у моего собутыльника - начались надоевшие воспоминания о партсобрании, где его "обидели", о предшествовавшей всему этому истории с дракой, когда у него "часы украли" и прочее. Нарочно я перевел разговор на радиоприемники.
Нечаянно для себя я выбрал в собеседники из всего этого сборища Панкова и он проболтался, что у него есть сало. Я принципиально потребовал поставить его на стол. Капитан колебался, но все же не устоял: выложил килограмм жирного и соленого, став резать тоненькие и маленькие слойки, чтобы и я следовал его примеру. Но чужого, и притом такого вкусного было не жаль - я нажимал, как умел. Когда от куска сала осталась половина - я ушел к себе в комнату.
Там кавардак. Постель не застелена, вещи разбросаны - ведь я теперь вроде гостя всюду: две комнаты, два города, две обстановки и две среды обитания. А сам я всего на всего гастролер-курьер в новых, сложившихся условиях работы.
Но ни унывать, ни развлекаться не приходится. Деньги вышли буквально до копейки, и теперь приходится за бритье, за пиво, за портреты, за мелочь всякую расплачиваться сигаретами. А вчера дошел до такого конфуза, что билет в кино взяли на меня девушки.
В Берлине все привлекает внимание: заманчивы вывески, заманчивы витрины, но по сути дела растрачиваешь деньги на пустяки - картинки, безделушки - без чего можно бы и обойтись. Но не в моей натуре.
В нескольких местах мои вещи: в Кремене сапоги ремонтируются, в Хайликенде (Хайлекелусе) поломанный велосипед - камера лопнула, - бросил на попечение хозяина; в Вельтене костюм "шьется" (и не обещают закончить), в Берлине брюки - я весь изорвался в дорогах: их не счесть, изъезженных мною.
Впечатления набегают так стремительно, что при всем желании не зафиксировать их на бумаге.
Немцы наглеют. Стали не уважать нас, не боятся пакостить мелко, надоедать, приставать, попрошайничать и вообще, почувствовали в нас добрых "камрадов", с которыми можно и запанибрата. У нас две тактики поведения здесь: официальная - корректная, человеческая, но твердая, оккупационная. Ей не во всем, не всегда и не везде следуют наши люди. И вторая тактика, основанная на негласных законах развития всех нас и каждого в отдельности человека. Иные выдержаны и культурны, но злы на немцев - испытали их жестокость. Некоторые избегают их и при случае подчеркивают свое пренебрежение к ним. Многие из второй группы людей умышленно не учатся говорить по-немецки. Другие, напротив, стараются узнать их язык, нравы, среду и пополняют свои знания, как умеют, общаются с немцами и много разговаривают с ними по всем вопросам жизни. Такие люди вреда не приносят нашей политике. Есть другая категория людей - пьяницы, воры, хулиганы, психи. Эти, учиняя дебоши, подрывают весь наш авторитет. И третья категория - крайние либералы, не знавшие горя от гитлеровцев - здесь и любовь и сожительство и даже поклонение.
Все это разнообразие в уровне развития, в отношении красноармейцев к местному населению и ведет к тому, что нас считают добрыми, простыми и, вместе с тем, грубыми и даже дикими людьми; нередко издеваются, хотя мы хозяева-победители. Но эта тема достойна более глубокого анализа и рассмотрения, а не такого легкомысленного как сейчас, на ходу, в вагоне электропоезда.
21.04.1946
Вчера решил ехать за деньгами в Вельтен. Кстати сказать, познакомился я в Берлине с одной интеллигентной семьей и, с тех пор жизнь моя в городе значительно просветлела. Случилось в немецком магазине обмена. Я отдал фотоаппарат за гармонику. Когда я уже собрался уходить - ко мне подошел старикан в очках и с бородкой и по-русски спросил, имею ли я еще один - дочь хотела обменять фотоаппарат на аккордеон. Я обрадовался - ребята (офицеры) просили достать аккордеон, а у меня было два фотоаппарата.
К нам подошла еще девушка, и мы разговорились. Я заметил, что страх не для меня, дочь говорит на ломанном русском языке, а отец совершенно чисто и свободно. Как так? - он уклонился от ответа. Пригласили обое приехать к ним.
Меня соблазнил аккордеон, и дня через два я постучался в дверь на третьем этаже, где по-русски было выгравировано "Ленский". Мне открыла девушка, совсем не та с которой виделся в магазине, и которая называла старика отцом. На чистейшем русском языке она спросила к кому мне нужно. Я растерялся и застенчиво объяснил, что мой визит связан с фото и аккордеоном и что мне указали адрес в магазине обмена.
Девушка была хороша и молода. Ее глаза умно и любопытно смотрели на меня, надолго пригвоздив к месту, от которого я начал и затем стих.
Ушел я от них в час ночи. Фотоаппарат оказался слабым и не соответствовал к обмену с шикарным аккордеоном который мне показали, но я не жалел особенно. Хозяин обещал научить меня фотографировать, девчата танцевать, а я всему рад учиться.
И на другой день не преминул явиться снова. Ленские собирались в кино. Приглашали меня, но деньги вышли и было неудобно. Тем не менее, уговорили. Пошли вчетвером: девушки, мамаша и я.
Ванда, так звали ту девушку, которую встретил в магазине, была выпивши. Ее сопровождал до самого кинотеатра моряк-капитан Миша, подпоивший ее накануне. Ее белая шубка лезла и капитан был весь в перьях, шутил, что ему при посещении Ванды нужно брать щетку. Кино начиналось позже и нам предстояло не менее часа ожидать начала сеанса. Вернулись к Ленским домой.
Мне надо было быть на заводе, так как могли прийти машины за барабанами; надо было явиться в комендатуру по служебным делам, а я как маленький увлекся-забылся.
Момент, и я был на колесах. Велосипедом заскочил в комендатуру, наскоро справился о делах.
22.04.1946
Жизнь шагнула в новую фазу. Целый день провел с Диной Ленской (с Диночкой) и с Вандой (еще не знаю ее фамилии). Девушки очень хорошие редкость сейчас. Дина мне нравится, но сам я скучен и, как выяснилось, ничего не умею - ни танцевать, ни играть на гармошке, ни фотографировать, ни даже петь (пропал у меня голос). Недорослем не могу себя назвать - желание учиться всему, быть разносторонне развитым - крепко зудит у меня в мозгу, но только одного желания мало и оно ничего не прибавляет мне.
Кроме того, я стал уродлив: голова маленькая с тех пор, как я подстригся, глаза чересчур уж впалые, нос длинный, как у Гоголя, а борода, как назло жесткая и растет по секундам. И, когда теперь мне делают комплименты, говорят, что я красивый, могу ли я кому поверить - нет, конечно, так как жизнь моя для несчастий, а сам я для смеха и одурачиваний, явился на свет.
Дина умная девушка. Такой красивой поведением, такой веселой и приятной - я не знавал, и, если мне случится еще немного встречаться с ней я умру от любви и горя.
При ней я теряюсь и не нахожу слов, места и мыслей себе. Боюсь надоесть, не хочу быть навязчивым. Если бы я только знал ее мысли - как дорого я бы отдал за это знание.
Сегодня днем я решил навестить квартиру Ленских. Это было третье мое их посещение. Встретили, как всегда приветливо. Дина сначала сидела с нами (со мной и своим отцом), затем ушла в другую комнату, долго не появлялась. Ванда вышла и, когда я посмотрел ей в след, сказала: "сейчас приду". Я решил отчаливать: надоел, мною не довольны. Стал одеваться. Выходит Дина:
- "Вы куда же?" - "Домой". - "А мы с вами гулять собрались..."
Холодно и час ночи. Отложу.
Я был приятно удивлен и обрадован, А, ведь, чудак, надумал уходить. Девчата предложили съездить в ресторан на Щецинском вокзале.
Прогулка заняла много времени. Только в один конец надо было ехать, по меньшей мере, 2,5 часа. Но я не торопился, и, хотя чувствовал себя неловко, смущаясь Дину, не заметил, как истек день.
Расщедрился, тем более что сам был голоден, на угощения. Но взяли недорого - 450 марок за троих - продукты подешевели.
Всю дорогу Дина вела себя очень элегантно, в ряде случаев проявляла редкую самостоятельность. Посчитав ее идеалом - влопался до ушей. Она не подавала вида. Была со мной вежлива, приветлива, но держала в отдалении, тем самым, пробуждая во мне массу раздумий. С ней-то и говорить было нелегко, но я оказался умницей и бестактности не проявил. Все остались довольны. И Дина, рядом с которой я сидел, которая чувствовала себя не одной, и Ванда, по лицу которой скользили зависть и тоска.
К обеим девушкам приставали подвыпившие майоры, звали танцевать. Но я-то на что?
23.04.1946
Дина не выходит с головы. Ей посвящено все мое время и все мои мысли. Она славненькая, умная девушка. Нельзя назвать ее непревзойденной красавицей, но не любить ее нельзя, хотя бы за ее умный лоб, за ее тактичность и за то, что она так ласково, так приветливо умеет улыбаться. Мне с ней ужасно неудобно. Хочется рассказать о своем отношении к ней, приласкаться к ее нежному телу, но она умышленно избегает любых напоминаний о чем-либо подобном.
Как-то раз мы вышли с Вандой и мамашей на улицу - собирались в кино. Ванду споил и вел под руки капитан-моряк, мамаша шла с краю, а я близко, касаясь ее рук руками, рук Дины - было тесно, так, что даже хотелось от неловкости поднять их над головой или за спину спрятать.
- Разрешите, я вас возьму под руку - неуверенно спросил я у Дины.
Мать молчала, а девушка ответила: "Я не хочу под руку".
В другой раз, когда мы возвращались со Щетинского ресторана и, по случайному стечению обстоятельств Ванда уехала, а мы не успев, остались вдвоем, я спросил ее почему-то, поторопившись и не сформулировав как следует мысль, на последней остановке перед Адлерсхофом, где живут Ленские:
- А скажите, вы имели друга, настоящего, преданного мужчину?
- Хитер!
- А что, неуместно я спрашиваю?
- Это пошло!
Я извинился и больше решил не задавать таких вопросов.
24.04.1946
Карлхорст.
Узкая, качающаяся на волнах река, с ровно укрепленными железом берегами. Пристань разрушена. Многоэтажные, продырявленные здания...
Кепеник. 3 часа ночи.
Ну, вот и "Риголетто" просмотрели. Ванда не пришла. Дина явно ко мне равнодушна. До 2 часов ночи рассказывал и стихами и прозой о своей войне: родители слушали с воодушевлением, Дина дремала.
Женщина любит мужчину. А я показал себя перед Диной сентиментальным юнцом, не видевшим жизни. Она впечатлительная, с большой памятью девушка, с умом ясным, но заурядным. Я сильно соблазнился ее улыбкой случайной и свежестью, позабыл остальное, расщедрился и на деньги и на время, и все убил - а зря ведь.
К чему привело мое откровение? Она отвернулась от меня. Моя чистота душевная пришлась ей не по нраву. Теперь я понял, что возмущение, граничащее с высокомерным (чванливым) брезгливым негодованием, неискренне, когда имеет место в ее лице. Только сегодня увидел ее глаза - бледные. Только сегодня поймал ее мысли - я ей полностью противен: она унесла в другую комнату принесенный мною журнал, и осталась читать его, даже не выйдя попрощаться.
Отныне подвожу черту сумасбродству. Я не верю, что она непробованная. Отец сегодня сам рассказывал, что они были в оккупации.
Завтра к Ленским не пойду. Послезавтра на минуту. Буду сдержан. С Вандой больше общаться стану. Брошу свою угодливость, раболепие, перед этой мнимой красотой и кажущимся разумом.
Я заглянул в глубину своей души: что она вынесла из дома Ленских? Любовь? Пыл? Жар? Удовлетворение? Нет, только укор самолюбию и досаду на самого себя. А разве я хуже ее? Других мужчин, которым она, несомненно, симпатизирует -30-летним - только за то, что они тверды, грубы и бесчувственны к настоящей человеческой красоте.
Вчера отец Дины сфотографировал моим аппаратом. Дина ждала с нетерпением, пока он зарядит кинопленку, сфотографировалась первой, с гармошкой. Я предложил ей сфотографироваться вместе.
- Нет, вы лучше одни, а я тоже одна.
Потом, когда я сфотографировался, Дина подошла ко мне.
- Папа сказал, что нас если сфотографирует, то поместится только пол гармошки, половина головы...
- А вы станьте ближе - предложил я.
- Нет, вы лучше сфотографируйтесь одни.
Только один раз вместе с мамашей сфотографировались и с Диной и то, она поспешила надеть очки, а я, дурной, согласился еще так фотографироваться.
Сейчас пришел с кинофильма "Маскарад", по Лермонтову. Вторично смотрел. Вначале, месяца три назад, по-русски. Сильно красивая вещь!
Товарищ подполковник!
Отвечаю на затронутые Вами вопросы:
1. К исходу дня 23.IV. было заготовлено для нас 22 барабана. Сегодня будет выпущено из производства мастерской не меньше. Таким образом, даже при наличии перевыполнения нормы выработки, за два дня работы я могу оперировать в пределах 42-45 штук. 72 барабана для 12 судобекеров - цифра непостижимая.
2. 25 барабанов накануне немецкой пасхи отпустили по Вашей записке хозяйству Доронина, причем 8 штук выкатил из цеха, дабы не отправлять машины недогруженными.
3. В отношении сварки вы достаточно осведомлены, тем не менее, в разговоре с тем самым майором "моим братом", выяснилось, что он может достать сварочный аппарат. С ним нужно договориться.
4. Нарезка болтов теперь доведена ежедневно до 200 штук и больше.
5. Существующая угроза не только обусловлена отсутствием материала для гаек, но и отсутствием гвоздей, необходимых заводу - длиной не более 9-10 сантиметров. Привезенные нами гвозди очень толстые и стальные. Гнуть их нельзя.
6. Специалистов-плотников очень трудно подобрать, но на бирже труда обещали предпринять все возможное, чтобы нам их дать. Вчера получился даже конфуз на почве этого. Одного специалиста сняли с другой работы и направили сюда. Последовал запрос с центральной комендатуры. Капитан из районной комендатуры долго оправдывался (я как раз был там) ссылаясь на то, что биржа труда сделала это без его ведома.
Нам дают 10 специалистов и 10 чернорабочих. Майор Меньшинин доволен: скорей давайте, пусть и не специалисты.
7. На материалы у майора подал заявку. Он еще с Вами хочет договориться насчет взаимных выгод, извлекаемых нашими частями.
Условия работы такие:
а) материал нами будет доставлен в срок, причем необходим эскизик молотков, за подписью набросавшего его офицера.
б) оплата будет произведена наличными, по предъявленному нам счету.
г) срок выполнения заказа - 1 месяц, но при некоторых обстоятельствах, может быть сокращен, а именно: майору нужен бензин и два мастера (я обещал для него доставить с биржи труда).
Материал для молотков и болтов есть в одном месте, известном майору 60 километров отсюда. Нужна машина.
Приблизительно 27.04.1946
После продолжительного отсутствия (4 дня), снова навестил квартиру Ленских. Вчера, правда, ездил к ним, но был зол предыдущим и, встретив Ванду, ушел с ней танцевать. В 11, вечером, зашел к ним. Уже спали. Дина открыла дверь, спросила почему поздно. Я нарочито подчеркнул - "Танцевал с Вандой!" "Гм!" - вырвалось у нее.
Ей, наверно кажется, что кроме нее я ни с кем не должен быть.
А ночь дышит глупостями, и глаза слипаются...
Я сегодня вел себя лучше. Был выдержан. Но сентиментальности не покинул и спешил поделиться своей одухотворенностью на балконе. К несчастью нам часто мешали. Дина говорила, что у нее хорошее настроение и чего-то ожидала от меня, безмолвного. Мои же намеки принимала с болезненной подозрительностью. Она предложила вместе сфотографироваться и танцевать. У меня она взяла на память (?!) фотокарточку и мне ее мать подарила ее.
С Вандой уже на "Ты", бросается в глаза.
Сейчас 2 часа ночи.
03.05.1946
"6 часов вечера. Устал ждать за барабанами. Никто не приезжает, а я превратился в охранника и даже в праздники сторожил у ворот завода. Хочу еще раз довести до Вашего сведения.
Материал, необходимый для гаек, нашел на одном заводе в 7 километрах отсюда. Его остается выкупить (деньги!) и привезти (машина?). Сегодня к вечеру на заводе 120 барабанов". Гельфанд.
04.05.1946
Берлин.
Наконец подполковник приехал. Он рассказал, что барабаны пока не нужны, но в любой день могут прийти машины за всеми сразу. Ругал за то, что я ему не позвонил на майские торжества и не сообщил насчет возникших у меня затруднений.
Теперь я буду свободен и смогу, в оставшиеся десять дней, изъездить весь Берлин, побывать на старых местах, где воевал, где жил в прошлом году. Мечтаю посетить Бисдорф. Это название связано со значительными воспоминаниями, оставшимися неизгладимыми - слезы отчаяния жестоко изнасилованной немки - красавицы молодой, горе ее родителей, мое вмешательство и помощь.
Подин. Сказал, чтоб я завтра был у него. Собирался вечерним поездом, но только ночь опередила мои намерения, внезапно подкравшись к Берлину и окутав его своим дыханием.
Решил визитнуть к Ленским. Мать была одна дома и рассказала, что Дина ушла с папой удить рыбу. Каково же мое удивление и досада были когда, наконец, дождался отца, Дину и ... Владимира Ивановича, того самого 35-летнего мужчину, которого Дина так страстно любит и предпочитает другим, и мне, несомненно. А ведь ей 19 лет...
Мужчина - моряк, ловко намекая родным, хочет склонить их, чтобы отдали Дину к нему на службу в качестве переводчицы. Родные отдадут! Так реагировали они при мне, что нельзя и подумать иначе.
Когда показал фотокарточки из моего аппарата - Дина попросила на память, но я отказал, пообещав лишь "когда размножу". Решил не дарить ничего больше и родных не баловать своей щедростью. Так будет разумней, и я ничего не потеряю, к тому, что уже потеряно мною и чему цена неизмерима - время, мысли, переживания.
15.05.1946
Печальна жизнь, коль несчастлива любовь. Так у меня. С Диной бросил переборол себя, сделал невероятные усилия над волей своей, и вот - охладел. Но надо же еще одному несчастью случиться!
И вздумалось мне съездить в Мариендорф, где год назад летом, я познакомился, и без успеха таскался к двум интересным и стройным молодым немкам. С одной гулял, воображая, что люблю ее, другую - любил, воображая, что равнодушен к ней. Так длилось больше месяца. Между тем, один боец-переводчик при политотделе, Алексей, вместе со мной пришедший однажды в тот дом, сумел завертеть мозги моей мечте, и та быстро поддалась, отдав себя в его твердые руки. Он мне потом признался, что имел с ней сношения, причем уверен, что только человек имевший контакт с женщиной совсем до этого невинной, может рассчитывать на ее безграничную любовь. Я тогда вообще не имел представления обо всем этом, и поэтому действительно верил и прислушивался.
17.05.1946
Возобновляю записи, после значительного перерыва. Вчера опять был у Ленских. Встретили, как никогда прежде радостно, в особенности Дина. Вел я себя прилежно - надоесть не успел. Времени было недостаточно - торопился к 8 часам домой. Вышло, как и рассчитывал - мое отсутствие повлияло к лучшему. Впрочем, она меня не любит, хотя, спасибо, и не антипатирует мне, как мне казалось раньше.
Предложила сфотографироваться. Волосы у Дины порыжели, и сама она выцвела, по сравнению с первыми днями знакомства и первыми моими впечатлениями от него.
Высокая стройная Инга, молоденькая немка из Мариендорфа (теперь, спустя много времени, уже из Райсдорфа), куда впервые ради нее я совершил визит, красивее и проще, хотя эта подвижней и душистей и, главное, - русская. Обоим я не противен, но что еще более вероятно, сердца обеих уже заняты. Владимир Иванович - величает меня иногда Дина и даже не замечает, что путает с кем то другим.
22.05.1946
Поезда отнимают много времени. Ездить приходится почти ежедневно.
Решил кое-что приобрести. Уже пошил два костюма, но не за что было выкупить. Сегодня продал сигареты и eду к портному. Фотофильмов теперь много. Есть и проявитель и закрепитель. Снимки моим аппаратом неплохие, остается только научиться проявлять и закреплять, но для этого нужны подходящие условия: темная комнатка и фотограф - учитель. В Вельтене есть возможность заняться фото всерьез. Уже надоело в Берлине. Девушек не вижу, ни с кем не встречаюсь, хотя у нас на заводе их тысячи. Сами приходят, приносят цветы, ждут меня. Но время подводит. Почти всегда отсутствую - в разъездах.
Вот и сегодня одна чудная куколка настаивала, чтоб я был дома в четыре часа. Сейчас уже час дня и я тороплю себя, поезд, сержусь на время; оно не считается с моими нуждами и убегает так спешно в прошлое.
Вчера фотографировал офицеров. Нарочно выбирал исторические места, и важно было для меня не этих крепышей запечатлеть, сколько Берлин, во всей его пустоте и величии.
На днях встретил майора Ладовщика, в Трептовер парке. Он побывал в Днепропетровске, огорошил рассказом об исчезновении Шевченковского парка и других чудных, родных мест. Взял у него адрес, сфотографировал его. Решили переписываться.
В гастрономе встретил Гайдамакина. Он царствует безнаказанно на воле: пьет, гуляет и, даже в партии. Успел заболеть сифилисом, а других всех болезней у него и раньше было, хоть отбавляй. Хвастает своим образом жизни и новой должностью. Как глуп свет!
24.05.1946
Теперь с Диной покончено окончательно.
26.05.1946
Выходной день, и я снова в пути. Еду на Вельтен.
До предела насладился близостью с женщиной. А случилось так. Судьба подбросила меня в Трептов парк, где я пошил костюм и где, на фабрике "Акфа" достал фотоматериал. Дорогой бросилась в глаза симпатичная девчонка. Два раза щелкнул фотоаппаратом. Заинтриговал ее то ли своей внешностью, то ли сделанным фото. Она быстро отбросила первоначальную мысль ехать в Грюнау, где пляж, и согласилась остаться со мной. В Трептове я еще три раза сфотографировал ее с подругой, у которой она живет. Затем втроем погуляли у речки. Я торопился и пробыл с ними не долго. Впереди было еще два визита к Инге в Рамсдорф и к Дине в Адлерсков.
Девушки обещали ждать до шести. Было два часа и я полагал, что успею к этому времени вернуться в Трептов. Вернулся только в семь, но девушки ждали. Я был очень обрадован их терпеливостью и благодарен, за уже намечавшееся постоянство, славненькой Лизелоты.
01.06.1946
И вот снова в дороге, но на сей раз в далекой, обещающей быть увлекательной и интересной. От Берлина.
Взору моему открываются чудесные картинки природы - горы, леса, реки. Такая яркая всюду земля, скалы и замки. Непостижимо слабо объемлющим человеческим глазом это все контрастировать в один прием. Шаг в другое измерение из настоящего, пятилетнего тумана войны.
Еду в Вейсмер - город Гетте, город муз и памятников искусства.
Не спал эту ночь - собирался в дорогу. Вначале чувствовал переутомление и слабость, но теперь весь в окне, за окном, и даже больше того, где-то далеко впереди, в глубине природы.
Немец-кондуктор отвлекает меня от дум, переводит мой взор к противоположному окну, где медленно переворачивается и проплывает как в сказке красивый, полуразрушенный замок немецкой старины, весь в скалах и зелени. Я смотрю, пока он не исчезает бесследно, и затем долго держу его в воображении.
Я лейтенант, он подполковник. Он ничего не делал, что от него зависело, уехал и оставил мне, незначительному в сравнении с его персоной человеку, сделать то, чего не сумел сам. Поистине достойно подражания такое отношение к делу. А я тоже, не будь дураком, сделал, что было приказано, успокоился, не разузнал всего как следует, чтобы можно было потом оправдаться, уехал в Берлин.
Сегодня еще один, видит, какой-то мастер из трофейного отдела армии. Встретились у майора Меньшенина. Все было тихо, спокойно. А в цеху разорался, начал стаканы бить, телефон бросил, заставил побледнеть, а потом и побелеть несчастного мастера. С немцами так, криком, не возьмешь, а он этого не понимает. Так все время: ждешь, авось еще кто явится, да повыше, да поплотней. Дожидаюсь скандалов и снятия с этой работы, как не справившийся. Ведь так проще начальству: и с больной головы свалить и показать свою деловитость и строгость.
Станция Трептов.
Решил опять побаловать писаниной. Вчера, нет теперь уже позавчера, был в Вельтене. Визит был кратким.
Почти ничего не успел сделать, однако претерпел много неприятностей в пути и по приезду в Кепеник.
Дома (так называю теперь Вельтен-Базу) все по-старому. Так же пьянствует Полоскин и бузит безнаказанно (мне случилось, кстати, с ним ужинать за одним столом): я пришел первый и мне подали раньше. Тогда он подозвал официанта и стал пробирать его нагло и грубо: "Ты уважаешь старших?" - это относилось и ко мне, но я сделал вид, что не обратил внимания. Тогда он стал искать новых поводов, вернее подавать повод для столкновения; и когда я говорил с майором Жарким - вмешался в разговор: "Гельфанд посоветует", "Ждите, что Гельфанд скажет", но я и тут промолчал, хотя ожидал, что майор не пройдет мимо этого, не смолчит.
По-прежнему плачет и жалуется на жизнь капитан Панков и ... торгует приемниками и фотоаппаратами из военторга. Варавин (капитан, у которого в войну сбежала молодая жена) и Солуянов бьют дичь начальству и - в почете. И все поголовно пьянствуют и жрут.
Приехал голодный и, ради того, чтоб покушать, напомнил Панкову о водке. Тот ухватился за стопочку (закуской выложил селедку с луком) - я был рад и этому. Пили, я подливал, сам стараясь держаться в рамках трезвости. Но вот язык развязался у моего собутыльника - начались надоевшие воспоминания о партсобрании, где его "обидели", о предшествовавшей всему этому истории с дракой, когда у него "часы украли" и прочее. Нарочно я перевел разговор на радиоприемники.
Нечаянно для себя я выбрал в собеседники из всего этого сборища Панкова и он проболтался, что у него есть сало. Я принципиально потребовал поставить его на стол. Капитан колебался, но все же не устоял: выложил килограмм жирного и соленого, став резать тоненькие и маленькие слойки, чтобы и я следовал его примеру. Но чужого, и притом такого вкусного было не жаль - я нажимал, как умел. Когда от куска сала осталась половина - я ушел к себе в комнату.
Там кавардак. Постель не застелена, вещи разбросаны - ведь я теперь вроде гостя всюду: две комнаты, два города, две обстановки и две среды обитания. А сам я всего на всего гастролер-курьер в новых, сложившихся условиях работы.
Но ни унывать, ни развлекаться не приходится. Деньги вышли буквально до копейки, и теперь приходится за бритье, за пиво, за портреты, за мелочь всякую расплачиваться сигаретами. А вчера дошел до такого конфуза, что билет в кино взяли на меня девушки.
В Берлине все привлекает внимание: заманчивы вывески, заманчивы витрины, но по сути дела растрачиваешь деньги на пустяки - картинки, безделушки - без чего можно бы и обойтись. Но не в моей натуре.
В нескольких местах мои вещи: в Кремене сапоги ремонтируются, в Хайликенде (Хайлекелусе) поломанный велосипед - камера лопнула, - бросил на попечение хозяина; в Вельтене костюм "шьется" (и не обещают закончить), в Берлине брюки - я весь изорвался в дорогах: их не счесть, изъезженных мною.
Впечатления набегают так стремительно, что при всем желании не зафиксировать их на бумаге.
Немцы наглеют. Стали не уважать нас, не боятся пакостить мелко, надоедать, приставать, попрошайничать и вообще, почувствовали в нас добрых "камрадов", с которыми можно и запанибрата. У нас две тактики поведения здесь: официальная - корректная, человеческая, но твердая, оккупационная. Ей не во всем, не всегда и не везде следуют наши люди. И вторая тактика, основанная на негласных законах развития всех нас и каждого в отдельности человека. Иные выдержаны и культурны, но злы на немцев - испытали их жестокость. Некоторые избегают их и при случае подчеркивают свое пренебрежение к ним. Многие из второй группы людей умышленно не учатся говорить по-немецки. Другие, напротив, стараются узнать их язык, нравы, среду и пополняют свои знания, как умеют, общаются с немцами и много разговаривают с ними по всем вопросам жизни. Такие люди вреда не приносят нашей политике. Есть другая категория людей - пьяницы, воры, хулиганы, психи. Эти, учиняя дебоши, подрывают весь наш авторитет. И третья категория - крайние либералы, не знавшие горя от гитлеровцев - здесь и любовь и сожительство и даже поклонение.
Все это разнообразие в уровне развития, в отношении красноармейцев к местному населению и ведет к тому, что нас считают добрыми, простыми и, вместе с тем, грубыми и даже дикими людьми; нередко издеваются, хотя мы хозяева-победители. Но эта тема достойна более глубокого анализа и рассмотрения, а не такого легкомысленного как сейчас, на ходу, в вагоне электропоезда.
21.04.1946
Вчера решил ехать за деньгами в Вельтен. Кстати сказать, познакомился я в Берлине с одной интеллигентной семьей и, с тех пор жизнь моя в городе значительно просветлела. Случилось в немецком магазине обмена. Я отдал фотоаппарат за гармонику. Когда я уже собрался уходить - ко мне подошел старикан в очках и с бородкой и по-русски спросил, имею ли я еще один - дочь хотела обменять фотоаппарат на аккордеон. Я обрадовался - ребята (офицеры) просили достать аккордеон, а у меня было два фотоаппарата.
К нам подошла еще девушка, и мы разговорились. Я заметил, что страх не для меня, дочь говорит на ломанном русском языке, а отец совершенно чисто и свободно. Как так? - он уклонился от ответа. Пригласили обое приехать к ним.
Меня соблазнил аккордеон, и дня через два я постучался в дверь на третьем этаже, где по-русски было выгравировано "Ленский". Мне открыла девушка, совсем не та с которой виделся в магазине, и которая называла старика отцом. На чистейшем русском языке она спросила к кому мне нужно. Я растерялся и застенчиво объяснил, что мой визит связан с фото и аккордеоном и что мне указали адрес в магазине обмена.
Девушка была хороша и молода. Ее глаза умно и любопытно смотрели на меня, надолго пригвоздив к месту, от которого я начал и затем стих.
Ушел я от них в час ночи. Фотоаппарат оказался слабым и не соответствовал к обмену с шикарным аккордеоном который мне показали, но я не жалел особенно. Хозяин обещал научить меня фотографировать, девчата танцевать, а я всему рад учиться.
И на другой день не преминул явиться снова. Ленские собирались в кино. Приглашали меня, но деньги вышли и было неудобно. Тем не менее, уговорили. Пошли вчетвером: девушки, мамаша и я.
Ванда, так звали ту девушку, которую встретил в магазине, была выпивши. Ее сопровождал до самого кинотеатра моряк-капитан Миша, подпоивший ее накануне. Ее белая шубка лезла и капитан был весь в перьях, шутил, что ему при посещении Ванды нужно брать щетку. Кино начиналось позже и нам предстояло не менее часа ожидать начала сеанса. Вернулись к Ленским домой.
Мне надо было быть на заводе, так как могли прийти машины за барабанами; надо было явиться в комендатуру по служебным делам, а я как маленький увлекся-забылся.
Момент, и я был на колесах. Велосипедом заскочил в комендатуру, наскоро справился о делах.
22.04.1946
Жизнь шагнула в новую фазу. Целый день провел с Диной Ленской (с Диночкой) и с Вандой (еще не знаю ее фамилии). Девушки очень хорошие редкость сейчас. Дина мне нравится, но сам я скучен и, как выяснилось, ничего не умею - ни танцевать, ни играть на гармошке, ни фотографировать, ни даже петь (пропал у меня голос). Недорослем не могу себя назвать - желание учиться всему, быть разносторонне развитым - крепко зудит у меня в мозгу, но только одного желания мало и оно ничего не прибавляет мне.
Кроме того, я стал уродлив: голова маленькая с тех пор, как я подстригся, глаза чересчур уж впалые, нос длинный, как у Гоголя, а борода, как назло жесткая и растет по секундам. И, когда теперь мне делают комплименты, говорят, что я красивый, могу ли я кому поверить - нет, конечно, так как жизнь моя для несчастий, а сам я для смеха и одурачиваний, явился на свет.
Дина умная девушка. Такой красивой поведением, такой веселой и приятной - я не знавал, и, если мне случится еще немного встречаться с ней я умру от любви и горя.
При ней я теряюсь и не нахожу слов, места и мыслей себе. Боюсь надоесть, не хочу быть навязчивым. Если бы я только знал ее мысли - как дорого я бы отдал за это знание.
Сегодня днем я решил навестить квартиру Ленских. Это было третье мое их посещение. Встретили, как всегда приветливо. Дина сначала сидела с нами (со мной и своим отцом), затем ушла в другую комнату, долго не появлялась. Ванда вышла и, когда я посмотрел ей в след, сказала: "сейчас приду". Я решил отчаливать: надоел, мною не довольны. Стал одеваться. Выходит Дина:
- "Вы куда же?" - "Домой". - "А мы с вами гулять собрались..."
Холодно и час ночи. Отложу.
Я был приятно удивлен и обрадован, А, ведь, чудак, надумал уходить. Девчата предложили съездить в ресторан на Щецинском вокзале.
Прогулка заняла много времени. Только в один конец надо было ехать, по меньшей мере, 2,5 часа. Но я не торопился, и, хотя чувствовал себя неловко, смущаясь Дину, не заметил, как истек день.
Расщедрился, тем более что сам был голоден, на угощения. Но взяли недорого - 450 марок за троих - продукты подешевели.
Всю дорогу Дина вела себя очень элегантно, в ряде случаев проявляла редкую самостоятельность. Посчитав ее идеалом - влопался до ушей. Она не подавала вида. Была со мной вежлива, приветлива, но держала в отдалении, тем самым, пробуждая во мне массу раздумий. С ней-то и говорить было нелегко, но я оказался умницей и бестактности не проявил. Все остались довольны. И Дина, рядом с которой я сидел, которая чувствовала себя не одной, и Ванда, по лицу которой скользили зависть и тоска.
К обеим девушкам приставали подвыпившие майоры, звали танцевать. Но я-то на что?
23.04.1946
Дина не выходит с головы. Ей посвящено все мое время и все мои мысли. Она славненькая, умная девушка. Нельзя назвать ее непревзойденной красавицей, но не любить ее нельзя, хотя бы за ее умный лоб, за ее тактичность и за то, что она так ласково, так приветливо умеет улыбаться. Мне с ней ужасно неудобно. Хочется рассказать о своем отношении к ней, приласкаться к ее нежному телу, но она умышленно избегает любых напоминаний о чем-либо подобном.
Как-то раз мы вышли с Вандой и мамашей на улицу - собирались в кино. Ванду споил и вел под руки капитан-моряк, мамаша шла с краю, а я близко, касаясь ее рук руками, рук Дины - было тесно, так, что даже хотелось от неловкости поднять их над головой или за спину спрятать.
- Разрешите, я вас возьму под руку - неуверенно спросил я у Дины.
Мать молчала, а девушка ответила: "Я не хочу под руку".
В другой раз, когда мы возвращались со Щетинского ресторана и, по случайному стечению обстоятельств Ванда уехала, а мы не успев, остались вдвоем, я спросил ее почему-то, поторопившись и не сформулировав как следует мысль, на последней остановке перед Адлерсхофом, где живут Ленские:
- А скажите, вы имели друга, настоящего, преданного мужчину?
- Хитер!
- А что, неуместно я спрашиваю?
- Это пошло!
Я извинился и больше решил не задавать таких вопросов.
24.04.1946
Карлхорст.
Узкая, качающаяся на волнах река, с ровно укрепленными железом берегами. Пристань разрушена. Многоэтажные, продырявленные здания...
Кепеник. 3 часа ночи.
Ну, вот и "Риголетто" просмотрели. Ванда не пришла. Дина явно ко мне равнодушна. До 2 часов ночи рассказывал и стихами и прозой о своей войне: родители слушали с воодушевлением, Дина дремала.
Женщина любит мужчину. А я показал себя перед Диной сентиментальным юнцом, не видевшим жизни. Она впечатлительная, с большой памятью девушка, с умом ясным, но заурядным. Я сильно соблазнился ее улыбкой случайной и свежестью, позабыл остальное, расщедрился и на деньги и на время, и все убил - а зря ведь.
К чему привело мое откровение? Она отвернулась от меня. Моя чистота душевная пришлась ей не по нраву. Теперь я понял, что возмущение, граничащее с высокомерным (чванливым) брезгливым негодованием, неискренне, когда имеет место в ее лице. Только сегодня увидел ее глаза - бледные. Только сегодня поймал ее мысли - я ей полностью противен: она унесла в другую комнату принесенный мною журнал, и осталась читать его, даже не выйдя попрощаться.
Отныне подвожу черту сумасбродству. Я не верю, что она непробованная. Отец сегодня сам рассказывал, что они были в оккупации.
Завтра к Ленским не пойду. Послезавтра на минуту. Буду сдержан. С Вандой больше общаться стану. Брошу свою угодливость, раболепие, перед этой мнимой красотой и кажущимся разумом.
Я заглянул в глубину своей души: что она вынесла из дома Ленских? Любовь? Пыл? Жар? Удовлетворение? Нет, только укор самолюбию и досаду на самого себя. А разве я хуже ее? Других мужчин, которым она, несомненно, симпатизирует -30-летним - только за то, что они тверды, грубы и бесчувственны к настоящей человеческой красоте.
Вчера отец Дины сфотографировал моим аппаратом. Дина ждала с нетерпением, пока он зарядит кинопленку, сфотографировалась первой, с гармошкой. Я предложил ей сфотографироваться вместе.
- Нет, вы лучше одни, а я тоже одна.
Потом, когда я сфотографировался, Дина подошла ко мне.
- Папа сказал, что нас если сфотографирует, то поместится только пол гармошки, половина головы...
- А вы станьте ближе - предложил я.
- Нет, вы лучше сфотографируйтесь одни.
Только один раз вместе с мамашей сфотографировались и с Диной и то, она поспешила надеть очки, а я, дурной, согласился еще так фотографироваться.
Сейчас пришел с кинофильма "Маскарад", по Лермонтову. Вторично смотрел. Вначале, месяца три назад, по-русски. Сильно красивая вещь!
Товарищ подполковник!
Отвечаю на затронутые Вами вопросы:
1. К исходу дня 23.IV. было заготовлено для нас 22 барабана. Сегодня будет выпущено из производства мастерской не меньше. Таким образом, даже при наличии перевыполнения нормы выработки, за два дня работы я могу оперировать в пределах 42-45 штук. 72 барабана для 12 судобекеров - цифра непостижимая.
2. 25 барабанов накануне немецкой пасхи отпустили по Вашей записке хозяйству Доронина, причем 8 штук выкатил из цеха, дабы не отправлять машины недогруженными.
3. В отношении сварки вы достаточно осведомлены, тем не менее, в разговоре с тем самым майором "моим братом", выяснилось, что он может достать сварочный аппарат. С ним нужно договориться.
4. Нарезка болтов теперь доведена ежедневно до 200 штук и больше.
5. Существующая угроза не только обусловлена отсутствием материала для гаек, но и отсутствием гвоздей, необходимых заводу - длиной не более 9-10 сантиметров. Привезенные нами гвозди очень толстые и стальные. Гнуть их нельзя.
6. Специалистов-плотников очень трудно подобрать, но на бирже труда обещали предпринять все возможное, чтобы нам их дать. Вчера получился даже конфуз на почве этого. Одного специалиста сняли с другой работы и направили сюда. Последовал запрос с центральной комендатуры. Капитан из районной комендатуры долго оправдывался (я как раз был там) ссылаясь на то, что биржа труда сделала это без его ведома.
Нам дают 10 специалистов и 10 чернорабочих. Майор Меньшинин доволен: скорей давайте, пусть и не специалисты.
7. На материалы у майора подал заявку. Он еще с Вами хочет договориться насчет взаимных выгод, извлекаемых нашими частями.
Условия работы такие:
а) материал нами будет доставлен в срок, причем необходим эскизик молотков, за подписью набросавшего его офицера.
б) оплата будет произведена наличными, по предъявленному нам счету.
г) срок выполнения заказа - 1 месяц, но при некоторых обстоятельствах, может быть сокращен, а именно: майору нужен бензин и два мастера (я обещал для него доставить с биржи труда).
Материал для молотков и болтов есть в одном месте, известном майору 60 километров отсюда. Нужна машина.
Приблизительно 27.04.1946
После продолжительного отсутствия (4 дня), снова навестил квартиру Ленских. Вчера, правда, ездил к ним, но был зол предыдущим и, встретив Ванду, ушел с ней танцевать. В 11, вечером, зашел к ним. Уже спали. Дина открыла дверь, спросила почему поздно. Я нарочито подчеркнул - "Танцевал с Вандой!" "Гм!" - вырвалось у нее.
Ей, наверно кажется, что кроме нее я ни с кем не должен быть.
А ночь дышит глупостями, и глаза слипаются...
Я сегодня вел себя лучше. Был выдержан. Но сентиментальности не покинул и спешил поделиться своей одухотворенностью на балконе. К несчастью нам часто мешали. Дина говорила, что у нее хорошее настроение и чего-то ожидала от меня, безмолвного. Мои же намеки принимала с болезненной подозрительностью. Она предложила вместе сфотографироваться и танцевать. У меня она взяла на память (?!) фотокарточку и мне ее мать подарила ее.
С Вандой уже на "Ты", бросается в глаза.
Сейчас 2 часа ночи.
03.05.1946
"6 часов вечера. Устал ждать за барабанами. Никто не приезжает, а я превратился в охранника и даже в праздники сторожил у ворот завода. Хочу еще раз довести до Вашего сведения.
Материал, необходимый для гаек, нашел на одном заводе в 7 километрах отсюда. Его остается выкупить (деньги!) и привезти (машина?). Сегодня к вечеру на заводе 120 барабанов". Гельфанд.
04.05.1946
Берлин.
Наконец подполковник приехал. Он рассказал, что барабаны пока не нужны, но в любой день могут прийти машины за всеми сразу. Ругал за то, что я ему не позвонил на майские торжества и не сообщил насчет возникших у меня затруднений.
Теперь я буду свободен и смогу, в оставшиеся десять дней, изъездить весь Берлин, побывать на старых местах, где воевал, где жил в прошлом году. Мечтаю посетить Бисдорф. Это название связано со значительными воспоминаниями, оставшимися неизгладимыми - слезы отчаяния жестоко изнасилованной немки - красавицы молодой, горе ее родителей, мое вмешательство и помощь.
Подин. Сказал, чтоб я завтра был у него. Собирался вечерним поездом, но только ночь опередила мои намерения, внезапно подкравшись к Берлину и окутав его своим дыханием.
Решил визитнуть к Ленским. Мать была одна дома и рассказала, что Дина ушла с папой удить рыбу. Каково же мое удивление и досада были когда, наконец, дождался отца, Дину и ... Владимира Ивановича, того самого 35-летнего мужчину, которого Дина так страстно любит и предпочитает другим, и мне, несомненно. А ведь ей 19 лет...
Мужчина - моряк, ловко намекая родным, хочет склонить их, чтобы отдали Дину к нему на службу в качестве переводчицы. Родные отдадут! Так реагировали они при мне, что нельзя и подумать иначе.
Когда показал фотокарточки из моего аппарата - Дина попросила на память, но я отказал, пообещав лишь "когда размножу". Решил не дарить ничего больше и родных не баловать своей щедростью. Так будет разумней, и я ничего не потеряю, к тому, что уже потеряно мною и чему цена неизмерима - время, мысли, переживания.
15.05.1946
Печальна жизнь, коль несчастлива любовь. Так у меня. С Диной бросил переборол себя, сделал невероятные усилия над волей своей, и вот - охладел. Но надо же еще одному несчастью случиться!
И вздумалось мне съездить в Мариендорф, где год назад летом, я познакомился, и без успеха таскался к двум интересным и стройным молодым немкам. С одной гулял, воображая, что люблю ее, другую - любил, воображая, что равнодушен к ней. Так длилось больше месяца. Между тем, один боец-переводчик при политотделе, Алексей, вместе со мной пришедший однажды в тот дом, сумел завертеть мозги моей мечте, и та быстро поддалась, отдав себя в его твердые руки. Он мне потом признался, что имел с ней сношения, причем уверен, что только человек имевший контакт с женщиной совсем до этого невинной, может рассчитывать на ее безграничную любовь. Я тогда вообще не имел представления обо всем этом, и поэтому действительно верил и прислушивался.
17.05.1946
Возобновляю записи, после значительного перерыва. Вчера опять был у Ленских. Встретили, как никогда прежде радостно, в особенности Дина. Вел я себя прилежно - надоесть не успел. Времени было недостаточно - торопился к 8 часам домой. Вышло, как и рассчитывал - мое отсутствие повлияло к лучшему. Впрочем, она меня не любит, хотя, спасибо, и не антипатирует мне, как мне казалось раньше.
Предложила сфотографироваться. Волосы у Дины порыжели, и сама она выцвела, по сравнению с первыми днями знакомства и первыми моими впечатлениями от него.
Высокая стройная Инга, молоденькая немка из Мариендорфа (теперь, спустя много времени, уже из Райсдорфа), куда впервые ради нее я совершил визит, красивее и проще, хотя эта подвижней и душистей и, главное, - русская. Обоим я не противен, но что еще более вероятно, сердца обеих уже заняты. Владимир Иванович - величает меня иногда Дина и даже не замечает, что путает с кем то другим.
22.05.1946
Поезда отнимают много времени. Ездить приходится почти ежедневно.
Решил кое-что приобрести. Уже пошил два костюма, но не за что было выкупить. Сегодня продал сигареты и eду к портному. Фотофильмов теперь много. Есть и проявитель и закрепитель. Снимки моим аппаратом неплохие, остается только научиться проявлять и закреплять, но для этого нужны подходящие условия: темная комнатка и фотограф - учитель. В Вельтене есть возможность заняться фото всерьез. Уже надоело в Берлине. Девушек не вижу, ни с кем не встречаюсь, хотя у нас на заводе их тысячи. Сами приходят, приносят цветы, ждут меня. Но время подводит. Почти всегда отсутствую - в разъездах.
Вот и сегодня одна чудная куколка настаивала, чтоб я был дома в четыре часа. Сейчас уже час дня и я тороплю себя, поезд, сержусь на время; оно не считается с моими нуждами и убегает так спешно в прошлое.
Вчера фотографировал офицеров. Нарочно выбирал исторические места, и важно было для меня не этих крепышей запечатлеть, сколько Берлин, во всей его пустоте и величии.
На днях встретил майора Ладовщика, в Трептовер парке. Он побывал в Днепропетровске, огорошил рассказом об исчезновении Шевченковского парка и других чудных, родных мест. Взял у него адрес, сфотографировал его. Решили переписываться.
В гастрономе встретил Гайдамакина. Он царствует безнаказанно на воле: пьет, гуляет и, даже в партии. Успел заболеть сифилисом, а других всех болезней у него и раньше было, хоть отбавляй. Хвастает своим образом жизни и новой должностью. Как глуп свет!
24.05.1946
Теперь с Диной покончено окончательно.
26.05.1946
Выходной день, и я снова в пути. Еду на Вельтен.
До предела насладился близостью с женщиной. А случилось так. Судьба подбросила меня в Трептов парк, где я пошил костюм и где, на фабрике "Акфа" достал фотоматериал. Дорогой бросилась в глаза симпатичная девчонка. Два раза щелкнул фотоаппаратом. Заинтриговал ее то ли своей внешностью, то ли сделанным фото. Она быстро отбросила первоначальную мысль ехать в Грюнау, где пляж, и согласилась остаться со мной. В Трептове я еще три раза сфотографировал ее с подругой, у которой она живет. Затем втроем погуляли у речки. Я торопился и пробыл с ними не долго. Впереди было еще два визита к Инге в Рамсдорф и к Дине в Адлерсков.
Девушки обещали ждать до шести. Было два часа и я полагал, что успею к этому времени вернуться в Трептов. Вернулся только в семь, но девушки ждали. Я был очень обрадован их терпеливостью и благодарен, за уже намечавшееся постоянство, славненькой Лизелоты.
01.06.1946
И вот снова в дороге, но на сей раз в далекой, обещающей быть увлекательной и интересной. От Берлина.
Взору моему открываются чудесные картинки природы - горы, леса, реки. Такая яркая всюду земля, скалы и замки. Непостижимо слабо объемлющим человеческим глазом это все контрастировать в один прием. Шаг в другое измерение из настоящего, пятилетнего тумана войны.
Еду в Вейсмер - город Гетте, город муз и памятников искусства.
Не спал эту ночь - собирался в дорогу. Вначале чувствовал переутомление и слабость, но теперь весь в окне, за окном, и даже больше того, где-то далеко впереди, в глубине природы.
Немец-кондуктор отвлекает меня от дум, переводит мой взор к противоположному окну, где медленно переворачивается и проплывает как в сказке красивый, полуразрушенный замок немецкой старины, весь в скалах и зелени. Я смотрю, пока он не исчезает бесследно, и затем долго держу его в воображении.