Гельфанд Владимир. Дневники 1941-1946 годов

   С востока наши войска вплотную подошли к Пруссии, а на западе союзникам предстоит еще один сильный рывок, и кто знает, как далеко они сумеют продвинуться, может и до Берлина?! Событий ход сейчас трудно предугадать. Но факт очевиден - слова Сталина, что наш удар совпал с ударом по врагу наших союзников, сбываются как нельзя лучше. А так же и те его предсказания, которые характеризуют союзников Гитлера как очень ненадежный материал помощи нашим врагам.
   Сейчас буду отвечать на письма.
   По дороге мимо нас проезжают бесконечные вереницы бессарабцев: брички, груженные барахлом, черные причудливые одеяния, сказочные шляпы и босые ноги - все это напоминает старые картинки из детских книжек или школьных учебников истории. Цыгане! У Пушкина хорошо сказано: "Цыгане шумною толпою по Бессарабии кочуют". Но сейчас последние слова не подходят - бессарабцы возвращаются домой.
   Непрерывным потоком еще со вчерашнего дня движутся мимо пленные немцы. По шоссе. Колона за колонной. По 4 человека. Вот и сейчас сереет их темная масса, равномерно движущихся фигур. Полк. Нет, больше - дивизия, и конца краю нет этому шествию обанкротившихся вконец ненавистных фрицев.
   Идут изнуренные, жалкие, пугливые - это еще терпимо, но... русские! Трудно выдержать, чтобы не закричать: свои люди - предатели!
   - Из Ярославля никого здесь нет? - спросил один старший сержант из числа зрителей.
   - Я из Ярославля - вызывается один из пленных предателей.
   - Иди сюда - позвал старший сержант.
   И когда тот вышел из строя, он его, со словами "Ну, здравствуй, земляк!", изо всех сил ударил по лицу кулаком. Брызнула кровь, и предатель поспешил спрятаться в середину колонны. Тогда солдаты начали честить весь хвост колонны подряд. Нашли откуда-то и толстого, мордатого калмыка, вытянули и начали бить. Шариком покатился он под ударами многих кулаков, ног, и рубашка его быстро окрасилась кровью. Удивительно, как он ноги унес! А когда он втесался в строй и спрятался за пленного немца, тот в свою очередь, оттолкнул подлеца, указав нам на другого калмыка.
   30.08.1944
   село Нудьга (Сарота-Галб)
   Фронт от нас более 200 километров. Костанца, Галац и другие крупнейшие румынские города заняты нашими наступающими частями.
   Сегодня отчаливаем в обратном направлении. Строго на восток будем идти километров 15. В пять утра - привал. Нас перебрасывают на другой участок.
   Получил два письма: от папы и Берты Койфман. Папа о болезнях. Беба намеками говорит о таких вещах, что и предполагать трудно было об этом ранее. Без моих писем она жить буквально не может, ибо... она говорит словами стихотворения, с которыми не согласна. Очень приятное письмо. Удивила она меня. Замечательно удивила. Трепетная радость и удовлетворение пронеслись по моей груди.
   31.08.1944
   Со старшим лейтенантом Семеновым у меня появились трения еще в самом начале прихода моего в минроту.
   Как-то на второй или третий день моего знакомства с минротой Семенова, еще в городе Гргориополе, я вышел в сад, предупредив об этом Бурлакова. Когда я, минут через 15 вернулся в расположение ОП, ротный мне сказал: "Чтоб это было в последний раз - в сад ходить не разрешаю!"
   Целыми днями Семенов пьянствовал. На свои вечера-пьянки и веселья он обычно приглашал старших начальников. Изредка, когда мы случайно оказывались к моменту сбора гостей в помещении, где совершалась пьянка, доставалось и нам, ротным офицерам, по стопочке. Но это было в исключительных случаях. Чаще мы сидели вместе с бойцами под окнами помещения, где мы жили в Григориополе, и почти ежевечерне слушали волей-неволей доносившиеся до нас дикие выкрики и песенные визги веселящихся "верхов". Люди маленькие, мы не имели права сказать начальству, особенно своему "хозяину", о том, что игра гармошки, крики и ругань, хорошо слышимые из-за разбитых стекол помещения, доносятся и к фрицам, (враг был от нас в 50-70 метрах по другую сторону Днестра) и они открывали не раз по нам стрельбу. Иногда на "вечерах" присутствовала Катя, и тогда было особо шумно в помещении и за его пределами. Уснуть нельзя было при всем желании, а немец воротил вокруг нас огромными снарядищами и ковырял землю.
   Катю легко удавалось напоить, и ее пьяный голос своеобразным визгом смешивался с клокочущими переливами капитана Садукевича. Было весело, но только не очевидцам со стороны.
   Однажды, в первую неделю моего пребывания у Семенова, решил и я повеселиться. Бойцы варили Семенову самогон. Я был в саду (несмотря на предупреждение старшего лейтенанта).
   Поднесли мне стакан - выпил. Второй боец поднес мне чашку самогона. Долго отказывался, но все же выпил и чашку, доверху наполненную - в голове слегка помутилось. Тогда еще два бойца поднесли мне новую порцию самогона и фруктовую закуску. Я не отказывался больше. Как я вел себя в дальнейшем - не помню. Филатов только рассказывал, что пришел я из сада в каске, сильно улыбаясь, шатаясь, и тотчас завалился спать.
   Разбудил меня боец, присланный командиром роты. Я еще не совсем отрезвился тогда, но чувствовал себя легче, когда явился пред ясны очи "хозяина". Обедали.
   - Чтоб это было в последний раз. Предупреждаю вас, товарищ лейтенант, пейте, но не напивайтесь! Я, например, пью, вы сами видите, но я никогда пьяным не бываю.
   - Это правильно - подтвердил я.
   - Я никогда не говорю неправильно - заключил Семенов.
   На этом разговор закончился.
   Еще много раз старший лейтенант Семенов меня "в последний раз" предупреждал по разным и любым поводам, и я отчетливо чувствовал невозможность свою с ним ужиться при моем характере.
   В роте старший лейтенант был не только "хозяином", но и полным тираном: обругать бойца по всем правилам матерщины, нагрубить своему подчиненному или человеку младшему по званию и должности - было плевым делом для него.
   Небольшого роста, простоватый, с маленьким лицом и пятачкообразным носом хрюшки, он обладал вечно жестокими глазами, сердитым, нахмуренным взглядом и надменным поведением. Со старшими же начальниками это был милый, улыбающийся, исполнительный, готовый по первому же кивку выполнять любое, предугаданное им желание начальства. Водка - ясно понимал он, - первый источник вдохновения, действующий на всякого влиятельного военного. При помощи этого чудодействующего снадобья он сумел расположить к себе все офицерство полка. Редкий командир, начиная от командира роты, и до... бог ведает до кого, разве что за исключением командиров взводов, не выпивал с ним за одним столом. Бойцы дрожали от его одного взгляда. Вряд ли решился бы кто из нижестоящих, поделиться с ним чем-либо сокровенным. Не раз я видел в разговорах бойцов и младших командиров неприкрытую ненависть к тирану. Боялся и я его взгляда, его надоедливо-злой физиономии. Боялся и не знал, как избавиться от его неуемного гнева. А на днях...
   Собрали мы, командиры взводов, деньги, на "что-нибудь покушать". У Семенова денег не было, но мы трое сумели собрать достаточную сумму. Я лично сдал все свои ресурсы - 100 рублей.
   Старшина купил яйца, вино, курицу, огурцы, помидоры, картошку и был приготовлен замечательный обед, но когда дошло до кушанья... пришли два командира батальона, один командир батареи 45 мм., заместители нашего комбата, Катя и еще две девки - одна в чине лейтенанта, другая - солдат. Старший лейтенант пригласил их всех за стол, и началось пиршество, пока, опьянев, все гости не разругались между собой, а мы, виновники обеда, оказались совершенно в стороне и даже не имели возможности покушать. Вот образец отношения к нам.
   Вчера на привале, после пятнадцатикилометрового похода, старший лейтенант созвал бойцов в полном боевом. Я пришивал воротничок к гимнастерке, и не будучи оповещенным в необходимости тоже присутствовать, остался на месте. Закончив разговор с бойцами, Семенов позвал меня через связного и "в последний раз предупредил, чтобы этого не было".
   - Раз вызываю - должны являться. Не стану же я вас персонально вызывать. Еще раз, учтите, повторится, - заявил он мне на последок - и я вас разжалую.
   - Не так-то легко разжаловать - ответил я.
   - Что?! - и ушел, а я в душе подумал только о возмутительном нахальстве и подлости этого зверя, и возжелал избавиться от этого проклятущего ига.
   Сегодня меня отозвали в батальон. Пропадай моя война и награды - все, что есть у меня желанного в дни наших побед. Опять как дым рассеивается все, но зато - свобода! Как хороша и желанна она теперь!
   Расчесываясь, обнаружил у себя седые волосы. Значит, горе и разочарования, особенно в людях, сильно на меня подействовали. Вот чем я обязан войне и фронту.
   Хочу ответить Бебе. Ее письмо неожиданно и важно для меня. Смысл письма тонкими намеками завуалирован...
   Сейчас отвечать некогда. Серийная ракета - 6 цветов - сбор. Стало быть, трогать будем сейчас.
   01.09.1944
   Константинешти.
   Сейчас уходим отсюда. Маршрут - 25 километров. Движемся на восток. Очевидно, вторично будем переправляться через Днестр в обратном направлении на левый берег, ибо железная дорога работает только по ту сторону Днестра.
   03.09.1944
   под Тирасполем.
   Вчера получил письма от Ольги Михайловны, два от мамы. Сегодня - от Нины Каменовской. На письма ответить некогда. Едва успеваешь выспаться - "в поход строиться!".
   Писать смогу, очевидно, только в поезде. Сегодня еще 30 километров маршрут.
   Войска союзников подошли к границам Германии, заняв Верден, вышли на Бельгийскую территорию, а наши, от Дуная до Ч*** - на границу с Болгарией.
   05.09.1944
   90 километров от Одессы, 46 от Кишинева и 4 от железной дороги села Подкольное.
   Прошли Нелешт, Мершени, Нудьга, Чиска, Тирасполь.
   Жители называют наш приход вторым фронтом. Все огороды, бахчи, сады приведены в полную негодность, опустошены. Виноградники истреблены на всем пути нашем. Ужас и только. И никто не в силах сладить со славянами. Судят, расстреливают, наказывают, ругают - все бесполезно. Люди одичали на фронте, и постоянная близость смерти сделала всех отчаянными.
   Обеденное время. Где-то недалеко слышен гудок паровоза. Как это удивительно и интересно мне, одичавшему жителю фронта. Неужели я буду ехать в поезде сегодня?
   Читал о Финляндии. Снова эта политическая хамелеонка запросила у нас мира или хотя бы перемирия. Знать ей поистине теперь "не до жиру". Опять начались переговоры, по всей вероятности, окончательные, предрешающие выход Финляндии из войны. И сам пресловутый палач, и инициатор войны - с нами манерней, и теперь отнекивается от прежней своей политики, и даже заявляет, что не разделяет политики *** Рютч(?)
   Но шут с ним. Мы - миролюбивая страна и нам нужен мир. Будущее покажет, как развернутся события.
   Вот когда они сбываются, слова т. Сталина о полной изоляции Германии. Одна оккупированная немцами Венгрия не в силах отрешиться от политики сговора с Германией и войны на ее стороне. Однако эти венгры - не хозяева в Венгрии, хотя при желании они могли не допустить до этого еще прежде.
   06.09.1944
   Финляндия приняла все условия и сейчас между СССР и ней установлено перемирие. Столица Бельгии и крупнейший город Антверпен в руках союзников. Германия падает в пропасть с поразительной, на международной арене, быстротой.
   09.09.1944
   Вчера заходил в штаб полка поставить печать на расчетную книжку. Там был командир полка майор Лынев. Он спросил, почему я продолжаю носить длинную прическу, а затем произнес: "Так вот: за то, что вы не выполнили моего приказания..." Но я поспешил его перебить, ибо понимал, что он хочет меня наказать.
   - Я стригся, товарищ майор, но со времени отдачи вашего приказания, с момента прихода моего в полк, волос опять отрос.
   Тогда он оставил свое намерение дать мне взыскание.
   - Вы что, писатель? Или вы занимаетесь сочинительством, или просто пробуете писать? - спросил он вдруг и в упор.
   - Пробую писать.
   - Что же вы пишите?
   - Стихи.
   - Почитайте нам, я люблю стихи.
   И я принялся за чтение. Прочел один, "В Бессарабии".
   - Все? - спросил майор - или еще есть?
   - Еще есть.
   - Тогда читайте.
   И я снова читал: "На привале", "В Одессе", "Глаза большие, синие" и другие.
   Когда я кончил, он сказал, обращаясь к НША:
   - Нужно его использовать для создания истории полка. Я еще раньше говорил, почему не исполнили?! Смотрите! Человек больше месяца шатается без дела в резерве, и мы не можем его с пользой использовать! И затем ко мне:
   - Вы что же не пишете о героях полка, о своей части? Вероятно, вы большой лодырь, раз за такое время нахождения в резерве ничего не написали на актуальную тему!
   - Я люблю лирику.
   - Так вот, теперь придется перейти к сухой прозе.
   Вчера ознакомился вечером с состоянием дела. Оказывается, история полка была уже однажды написана. Бурксер сказал, что ему медаль даже дали "За боевые заслуги", отмечая его роль в ее написании.
   - Сейчас - информировал меня Бурксер - уже 15 листов этой истории печатается, а остальные почему-то задерживаются в редакции. А ведь я на нее больше чем полтора года трудов положил и ее одобрил политотдел дивизии.
   Однако майор только посмеялся, когда я передал ему слова Бурксера:
   - "История" забракована, ее нужно переделать.
   Назначил мне аудиенцию на 9 часов утра 9 числа, то есть сегодня. Обещал поехать со мной в редакцию.
   10.09.1944
   История с моей "Историей" слишком запутанна и неблагодарна. Материал неоткуда выкапывать, а имеющийся под рукой далеко недостаточен.
   От мамы два письма. Пишет, что жизнь у нее улучшается, и она стала даже получать ежедневно 500 грамм хлеба. Мои письма подействовали до некоторой степени, однако в редакции местной газеты маму ругали за то, что она мне писала о своем положении, и представитель редакции заявил ей категорически, что квартирный вопрос не его дело и не дело редакции газеты.
   Написать снова придется, но уже в другое место. Как они мне все надоели, эти бюрократы-тыловики, дополняющие мои страдания, чинимые мне здесь некоторыми мерзавцами в больших санах.
   Ругает меня мама за усы, говорит некрасиво. С каким-то майором познакомить хочет из авиачасти. Спрашивает и о папе. Папа в письмах о маме не раз упоминает. Но почему же они, черт возьми, не хотят возвратиться к совместной жизни, чего ожидают? Пока их за руку не сведешь?
   Тетя Люба готовит мне нового братика или сестричку - забеременела Саня сообщает.
   Софа Рабина наивничает в письмах, говорит: "Ты, очевидно, не в самом пекле, ибо пишешь чернилами и на хорошей бумаге". Зато у нее "товарищ есть пишет мне на клочках бумаги, грязно и карандашом". Она считает, что он "фронтовик". Что ж, напишу ей на самом паршивом материале, раз она любит романтику и такое направленное представление о фронте. Бестолково пишет, скверно, неграмотно, глупо: "Ты даже не передавай привет девочкам, потому я знаю, что они только посмеются тогда".
   13.09.1944
   Станция Веселый Кут.
   Здесь мы грузимся. Возле самой железной дороги расположена школа семилетка. Преподавательницы - молоденькие, хорошенькие девушки. Мечта, одним словом!
   Жаловались на отсутствие у них бумаги - пришлось поделиться с ними моими трофеями. В школе есть свободные классы, в одном из них я и пишу сейчас.
   Рядом со школой небольшая хатенка. Я зашел туда, когда там было много офицеров наших. Разговаривали. Молоденькая семнадцатилетняя девчушка восторженно поглядывала на меня. Ее хорошенькое личико нравилось и мне.
   Пришел и Тарадзе - нашумел. Девушка говорила, что он очень страшный и у него большие, неестественные глаза.
   - Ему хорошо быть артистом. Вам тоже хорошо быть артистом, - сказала она, обращаясь ко мне.
   - Почему? - поинтересовался я.
   - А потому, - скромно проговорила, опустив ресницы, она, - что на сцене нужно быть красивым, сильным, с большими глазами людям.
   Комплимент относился явно ко мне.
   Маженов что-то писал за столом. Я снял с него фуражку и примерил на себя. Посмотрел в зеркало.
   - Вам любой головной убор идет - сказала девушка - даже, наверно, и платок женский.
   Я поблагодарил ее за вторично отпущенный мне комплимент. Маженов отнюдь не был польщен ее отношением со мной. Он поспешил перевести разговор:
   - Вам пора выходить замуж, ведь вы уже взрослая, - повернулся он к ней, - как вы терпите?
   - Что? - спросила девушка.
   - Как вы терпите, ведь вам нужно... пора... - сбился Маженов исполнять ваши естественные потребности.
   Она поняла, покраснела и вышла из комнаты. Я сказал ему: "Видел дураков, но такого еще не видел!"
   Действительно, пошлость этого глупца не имела границ.
   Между тем девушка рассказала все матери и та попросила нас выйти под предлогом своего ухода на работу. Все вышли, только Маженов продолжал сидеть, а Пугач, стрелой вылетев из квартиры, долго продолжал еще ругаться вслух - "видали ли такого дурака!"
   Семенов ужасный мерзавец и невежда. Когда я по приказу комбата вошел в вагон, где грузились лошади, и попытался проследить за их погрузкой, он крикнул в присутствии бойцов: "Выйдите вон, выйдите вон!" Такое ничтожество!
   Старшина его тоже себе позволяет вольности. Сегодня, например, он вошел в тот-же дом, о котором шла речь выше, и ничего не говоря, стал шарить по комнате: "Где бы поместить больного?" Была хозяйка, мы, наконец, три офицера - я, Пугач, Маженов, а он, безо всякого разрешения и спроса позволил себе хозяйничать в чужом доме. Я попросил его выйти из квартиры, но он стал пререкаться и говорить "Не указывайте мне!"
   Ишь ты, какой герой! Даже хозяева и то заметили, что "сколько военных не было на станции, еще никогда не было такого случая, чтобы старшина так разговаривал с офицерами, и чтобы военные в глубоком тылу распоряжались в чужих квартирах".
   Тарадзе продолжал чудить. Я зашел в свободный класс, он за мной.
   - Вы с какого класса? - спросил я, шутя, его.
   Он тоже начал шутить, при том мы сильно шумели. Я, опять-же шутя, сказал:
   - Вызывайте своих родителей. Вы нарушаете дисциплину.
   Он вышел и привел с собой трех молоденьких учительниц:
   - Вот мои мама, тетя и бабушка.
   Мы посмеялись. Он, тем временем, шептал на ухо одной из них: "Он хочет завести с вами любовь. Он хочет вас".
   Пошел на базар: вино 60 рублей литр. Подошел - ругань: бойцы грозились конфисковать вино за то, что дорого продается. Хозяйка просила пощадить ее и оставить вино. Я спросил: "В чем дело?" Боец, назвавшийся представителем комендатуры и успевший уже проверить документы торговки, предложил: "Вы хоть офицера угостите стаканчиком! Офицеру в первую очередь полагается!"
   Продавщица налила шестисотграммовую кружку. Я долго отказывался, но боец настоял на своем. Выпил. Сразу ничего, но потом почувствовал действие напитка.
   Сейчас только все прошло и голова освежела, только боль продолжает кружить ее.
   Отправил сегодня письма маме, папе, Ольге Михайловне, Софе Р., Ане К.
   "Историю" довел лишь до Днепра (от Ново-Петровки). После вторичной обработки неплохо получилось, на мой взгляд.
   14.09.1944
   Веселый Кут.
   Вчера ночью старший адъютант капитан Бондаренко, ошеломил меня:
   - По приказу комбата берете пушку!
   - Как это пушку, ведь там командир есть?!
   - Вас назначает комбат. Бывший командир 45-ой отстранен от командования командиром полка.
   Я был страшно удивлен назначением внеочередным, но как дисциплинированный военный только повторил "Есть!"
   И вот теперь - на открытой платформе, на передке 45-ой пушки вольно-невольно восседаю.
   Предыстория этому следующая. Командир взвода еще вчера утром, перед погрузкой, отправил за сеном парную повозку с двумя бойцами. Ни повозка, ни люди не пришли. Конечно, получился большой скандал. Лейтенант голову потерял в поисках.
   Поезд тронулся. Час дня.
   Перед взором открылся быстро плывущий навстречу мир. Родина дает смотреть своим бесстрашным защитникам на свои просторы. Как горячо люблю я эти минуты! Навстречу ветру, навстречу судьбе! Вперед, куда бы ни было, но только вперед!
   Ехать будем через Котовск. Оттуда, говорят, два пути: на Киев и на Днепропетровск. Оба одинаково приемлемы для меня. Как бы мне хотелось хоть на одну минуту встретиться со своими земляками! Мечты...
   Полустанок. Маленькие, замурзанные ребятишки, женщины-железнодорожницы, хата, с отметкой "87" на стене. Вдали стога, целый ряд аккуратно сложенных пирамид спрессованного сена. Небольшая деревушка, чуть-чуть выглядывающая из-за балки, спрятавшей ее. И военные, лошади, повозки...
   Поехали. Минуем эшелон, который грузится на параллельном пути. Одинаковые все, что и отличить невозможно. Только офицеры различаются кое-как друг от друга.
   На одном из вагонов собралась группа бойцов и офицеров. Капитан, по-видимому, старший из них, отчитывает, виновато опустившего голову, бойца. На другом вагоне группа бойцов обнимает попеременно находящуюся с ними девушку-сержанта. Она с медалью.
   Таковы мгновенно возникающие и так же внезапно исчезающие картинки жизни. Глубочайший тыл в дни войны.
   Прощай еще один полустанок, снова тронулись. Вклиниваемся в длинную, многорядную вереницу составов, минуем ее и выползаем на широкий простор полей, на гору. Поезд стремительно мчится вперед. Навстречу летят столбы, поля, посадки. Я высоко-высоко на своем пьедестале. Как хорошо лететь так высоко и так воздушно. Со всех сторон, исключая сидение, меня омывает воздух. Он рвет и развевает мне волосы, одежду, мысли. Он поет мне прекрасную песню жизни. Как хорошо и как страшно!
   Но вот поезд замедлил ход.
   22.09.1944
   Несколько писем получил за вчерашний и сегодняшний день. От мамы три. Она благодарит за чуткость и заботу, но пишет, что все мои хлопоты до сих пор не дали результатов. И поныне мама без квартиры, а надвигающаяся зима рисует перед ней плохие перспективы.
   Пообещал в своем ответе во что бы то ни стало помочь маме добыть себе жилище.
   Из писем маминых становится очевидным, что Оля стала совершенно безразличной ко всему, отупела в своей отчужденности от людей и загрязла в своих личных интересах. Она совершенно не имеет понятия о родственных чувствах и месяцами не видится с мамой. Я поражаюсь переменам в характере Олином.
   Встретила мама в городе преподавательницу украинского языка, которая крепко интересовалась мной, и заявляла, что я все-таки "был ее любимцем". Мама не называет фамилии, но я догадываюсь, что это Ульяна Алексеевна. Неплохо было бы списаться с ней, завязать переписку.
   О Гуревичах тоже сообщает. Липа - инвалид Отечественной войны.
   Емельянченко - очень хороший человек. Она внимательна и заботлива к маме, как родная. Вся семья Емельянченко не уступает ей в чуткости ***
   27.09.1944
   Кажется, меня отзывают в полк. Начальник штаба по приказанию комбата разговаривал обо мне с начальником строевого отдела полка. Тот вызвал, но сейчас его не застал, и потому решения еще не знаю.
   Положение мое в батальоне сделалось невыносимым. Через день назначают меня дежурным, причем старший адъютант говорит, что дежурному положено два часа в сутки отдыхать. С питанием тоже много хлопот и унижений. Обмундирование порванное, грязное. Денег не выдают мне, так как Семенов совместно с Бондаренко и еще бог его знает с кем сделали махинацию: оформили приказом по минроте какого-то несуществующего младшего лейтенанта, а я остался таким образом за бортом довольствия. Вот уж поистине - воскресают гоголевские "Мертвые души"! Традиции отвратительного прошлого, с которым нам, современникам новой Советской власти, вести борьбу.
   Бойцы тоже позволяют себе разные вольности. Парикмахер Егор заявил сегодня, что не побреет меня, пока не кончит обработку всех бойцов роты. Но когда я пообещал дать ему мыло, он побрил. Вот до какого унижения перед бойцами довело меня сердечное начальство.
   Сами же верхи батальона решительно погрязли в своих личных интригах. Бойцы и офицеры их мало беспокоят: как ходят, что едят. Зачем им! Лишь бы сами в довольстве жили! Зато требовать! О, это - пожалуйста. И чего только не прикажут, и как только не изощрятся использовать имеющиеся у вас клочки времени!
   Дома тоже не все в порядке. Мама, хотя ей и обещали, - до сих пор без квартиры. Папу призвали в армию. Письма получаю плохо, в сравнении с тем, как я сам пишу. Регулярно пишут только мама, папа, Нина К., ну и Аня К. Остальные редко. Вчера получил бездарное и безграмотное письмо. Кто-то, оказывается, перехватил мое письмо к Гале Казус и решил удивить меня своей сообразительностью: "Ты манэ изменяеш", и т.п. подобные глупости. Все ничего, но как бы они и ей не вздумали отправить подобную пилюлю.
   Сегодня еще лучше: получил свое собственное письмо, которое писал в редакцию "Советский боец". Очевидно дивизионная цензура нашла нежелательным пересылать заметку о своей газете и вернула мне. Я переписал адрес уже по всем правилам, с полевым номером. Не думаю, чтобы еще раз вернули. Написал также в ТАСС. Узнавал о Ромен Роллане.
   Говорят, сосновый лес полезен для здоровья. Воздух его используют для лечения людей, больных легкими.
   Комбат заглядывает, как я пишу, и улыбается. Как я хотел бы освободиться от его контроля, и вообще, быть немножко более человеком, нежели здесь меня считают.
   У командира полка. Читает только что полученный БУП, и проделывает все на практике. У него красиво получается. Он подтянут, имеет изящную выправку, и вообще - человек, созданный, казалось бы, для военного дела специально.
   Начальник штаба стрижется-бреется. Ему некогда. Долго жду. Но вот майор Лынев смотрит на часы и говорит начальнику штаба: "Ты запаздываешь, пора на строевые занятия" и последний, быстро заканчивая туалет, одевается.