Страница:
Когда последний из двадцати двух фургонов миновал ворота, Пурис нагнал его и, взобравшись на козлы, уселся рядом с возницей.
— Я ожидал сорок фургонов, — сказал он. — Столько, сколько обещали.
Возница откашлялся и смачно сплюнул.
— Больше ничего нет, — проворчал он. — Скажите спасибо и за эти.
— Но мы заплатили за сорок фургонов!
— Это не мое дело, советник. Разбирайтесь с купцом Ландером.
Пурис поплотнее укутался в меховой плащ с капюшоном и подумал о городских пекарях, которые сегодня вечером выстроятся очередью у зерновых складов. Сорока фургонов едва хватило бы, чтобы наполовину обеспечить их нужды; двадцать два фургона означали, что завтра в городе вспыхнет голодный бунт.
На Складской улице Пурис спрыгнул с фургона и вошел в крохотную контору сразу за воротами. Минут пять он постоял у печи, грея застывшие руки и размышляя все о том же. Пекари уже получают только сорок процентов того, что им потребно. Теперь им придется выдержать новое сокращение поставок.
К нему подошел молодой писец и предложил кубок с горячим, приторно сладким ромашковым чаем. Пурис поблагодарил. Писец вернулся за стол и продолжал делать записи в конторской книге, отмечая число фургонов и время их прибытия. Пурис огляделся. Щели в окнах были заклеены бумагой. Она изрядно отсырела, и с нее на стены сочилась вода.
— Не слишком здесь уютно работать, — заметил Пурис.
Молодой писец поднял голову и улыбнулся.
— Мне здесь нравится, — сказал он и, поднявшись из-за стола, надел отороченную мехом шапку. — Прошу прощения, советник, мне надо уйти. Я должен проверить, как разгружают фургоны.
— Да, конечно. Спасибо. — Пурис протянул ему руку. Молодой человек пожал ее и вышел из конторы.
Сбросив плащ, Пурис подошел к столу и принялся просматривать конторскую книгу. Почерк у молодого писца был четкий и аккуратный. За последние две недели в город прибыло около трехсот двадцати фургонов — с зерном, мукой, солониной, специями, сушеными фруктами и вином с островов. Почти все эти припасы доставлялись через порт Лоретели, и поставки по большей части организовывал купец Ландер. Пролистав книгу, Пурис обнаружил, что за последние три месяца объем поставок через Лоретели постепенно сокращался — и одновременно росли цены. В этом состоял непреложный закон экономики: когда спрос превышает предложение, цены взлетают, точно стая вспугнутых голубей.
Вернулся молодой писец и, похоже, опешил при виде Пуриса, сидевшего за его столом.
— Я могу вам чем-нибудь помочь, советник? — осведомился он. Пурис поднял на него глаза и увидел, что тот явно напуган.
— Я просто изучал записи о поставках, — сказал он. — Боюсь, что нам грозит голод.
— Сударь, я уверен, что герцог что-нибудь придумает, — с заметным облегчением заверил молодой человек. — Не хотите еще чаю?
— Нет, я должен идти. — Они снова пожали друг другу руки. — Как тебя зовут?
— Келлис, сударь.
— Спасибо тебе за гостеприимство, Келлис.
Пурис прошел по Складской улице, свернул в проулок и, выйдя на главную улицу, направился ко дворцу. Уютно устроившись в своем кабинете, он позвал к себе писца Ниро, тощего, как скелет, с жесткими, коротко остриженными волосами.
— Что ты знаешь о молодом человеке по имени Келлис? — спросил он. — Он работает в конторе, что за складскими воротами.
— Ничего не знаю, сударь, — ответил Ниро, — но могу разузнать.
— Так сделай это, и как можно скорее, — сказал Пурис и, сняв плащ, повесил его на крюк, вбитый в стену. Затем он занялся намеченными на сегодня делами — просматривал список оружейников и заказы на мечи, копья, арбалетные болты и прочее военное снаряжение. Он почти покончил с делами, когда вернулся Ниро.
— Сударь, — сказал писец, — я кое-что для вас разузнал. Келлис работает у нас уже два года. Его отец был сапожником в Южном Квартале, мать — вышивальщица. Келлис обучался у монахов Авера и с блеском сдал экзамены. Он не женат и живет в доме на Квартальной улице. Что еще вы хотели бы знать, сударь?
— Говоришь, его отец — сапожник?
— Да.
— Дом принадлежит Келлису?
— Я… я не знаю, сударь.
— Так узнай.
И снова Пурис вернулся к работе. Он позвал писца и продиктовал несколько писем, в том числе и письмо к Ландеру, в котором спрашивалось, почему фургонов с мукой прибыло меньше, чем заказывали.
Около полудня вернулся Ниро, посиневший от холода.
— Присаживайся, — сказал Пурис и, видя, как писец потирает иззябшие руки, распахнул заслонку печи. Комнату наполнило приятное тепло.
— Спасибо, сударь, — пробормотал Ниро. — Да, дом принадлежит Келлису. Он купил его четыре месяца назад за двести золотых. Превосходный дом, с конюшней и яблоневым садом.
— Откуда у сына сапожника столько денег?
— Я так и думал, сударь, что вы об этом спросите, потому-то и задержался. Келлис одолжил деньги у…
— Купца Ландера, — докончил за него Пурис.
— Верно, сударь, — удивленно подтвердил Ниро. — А откуда вы это знали?
— У Келлиса на пальце золотой перстень с крупным изумрудом. Простой писец не может позволить себе такую безделушку. Ступай в ратушу, Ниро, и выясни в городском архиве, сколько складов принадлежит Ландеру, в том числе и те, что он взял в аренду. Сделай это незаметно. Я не хочу огласки.
— Хорошо, сударь.
Пурис прикрыл заслонку печи, надел плащ и теплые рукавицы и, выйдя на заснеженную улицу, пошел к южным воротам. Примерно в четверти мили от ворот он остановился — здесь стояли домики, которые герцог подарил отставным солдатам за верную службу. Пурис постучал в первую дверь — ответа не было. Тогда он перешел к соседнему дому и снова постучал. Изнутри отозвался старушечий голос:
— Кто там? Что вам нужно?
— Я советник Пурис, госпожа. Не могли бы вы уделить мне немного времени?
Заскрипели, отодвигаясь, засовы, и дверь со скрежетом отворилась. Войдя в дом, Пурис поклонился хрупкой седовласой женщине.
— Мне сказали, что я могу здесь остаться, пока не помру, — заявила та. — Это мое право, ясно? Я не пойду в богадельню — скорее уж повешусь.
— Успокойтесь, — мягко сказал Пурис, — я пришел не за этим. Вы хорошо спите, госпожа?
— Ну да, — настороженно признала она, — хотя уж не так крепко, как бывало.
— Я только хотел узнать, не мешает ли вам по ночам шум фургонов.
— Нет, — сказала старуха. — Я порой сижу у окна и все гляжу, как они едут мимо. Я ведь сейчас почти не выхожу — слишком уж холодно. Приятно, когда есть на что посмотреть.
— И часто проезжают здесь фургоны? — спросил Пурис.
— Да почитай, трижды в неделю. И их много.
— Прошлой ночью они тоже проезжали?
— Ага. Часа за три до рассвета.
— И много их было?
— Да с полсотни или чуток поменьше.
— Спасибо, что уделили мне минутку. — Пурис повернулся к двери. — Здесь очень холодно. У вас нечем топить?
— На герцогскую пенсию не разгуляешься, — с горечью ответила она. — Мой муж тридцать лет воевал за герцога. Теперь он умер, и пенсию мне урезали вдвое. На еду, конечно, хватает, а что до холода — я к нему привыкла.
— Госпожа, вам сегодня же доставят уголь. Пурис опять поклонился и вышел из дома.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
— Я ожидал сорок фургонов, — сказал он. — Столько, сколько обещали.
Возница откашлялся и смачно сплюнул.
— Больше ничего нет, — проворчал он. — Скажите спасибо и за эти.
— Но мы заплатили за сорок фургонов!
— Это не мое дело, советник. Разбирайтесь с купцом Ландером.
Пурис поплотнее укутался в меховой плащ с капюшоном и подумал о городских пекарях, которые сегодня вечером выстроятся очередью у зерновых складов. Сорока фургонов едва хватило бы, чтобы наполовину обеспечить их нужды; двадцать два фургона означали, что завтра в городе вспыхнет голодный бунт.
На Складской улице Пурис спрыгнул с фургона и вошел в крохотную контору сразу за воротами. Минут пять он постоял у печи, грея застывшие руки и размышляя все о том же. Пекари уже получают только сорок процентов того, что им потребно. Теперь им придется выдержать новое сокращение поставок.
К нему подошел молодой писец и предложил кубок с горячим, приторно сладким ромашковым чаем. Пурис поблагодарил. Писец вернулся за стол и продолжал делать записи в конторской книге, отмечая число фургонов и время их прибытия. Пурис огляделся. Щели в окнах были заклеены бумагой. Она изрядно отсырела, и с нее на стены сочилась вода.
— Не слишком здесь уютно работать, — заметил Пурис.
Молодой писец поднял голову и улыбнулся.
— Мне здесь нравится, — сказал он и, поднявшись из-за стола, надел отороченную мехом шапку. — Прошу прощения, советник, мне надо уйти. Я должен проверить, как разгружают фургоны.
— Да, конечно. Спасибо. — Пурис протянул ему руку. Молодой человек пожал ее и вышел из конторы.
Сбросив плащ, Пурис подошел к столу и принялся просматривать конторскую книгу. Почерк у молодого писца был четкий и аккуратный. За последние две недели в город прибыло около трехсот двадцати фургонов — с зерном, мукой, солониной, специями, сушеными фруктами и вином с островов. Почти все эти припасы доставлялись через порт Лоретели, и поставки по большей части организовывал купец Ландер. Пролистав книгу, Пурис обнаружил, что за последние три месяца объем поставок через Лоретели постепенно сокращался — и одновременно росли цены. В этом состоял непреложный закон экономики: когда спрос превышает предложение, цены взлетают, точно стая вспугнутых голубей.
Вернулся молодой писец и, похоже, опешил при виде Пуриса, сидевшего за его столом.
— Я могу вам чем-нибудь помочь, советник? — осведомился он. Пурис поднял на него глаза и увидел, что тот явно напуган.
— Я просто изучал записи о поставках, — сказал он. — Боюсь, что нам грозит голод.
— Сударь, я уверен, что герцог что-нибудь придумает, — с заметным облегчением заверил молодой человек. — Не хотите еще чаю?
— Нет, я должен идти. — Они снова пожали друг другу руки. — Как тебя зовут?
— Келлис, сударь.
— Спасибо тебе за гостеприимство, Келлис.
Пурис прошел по Складской улице, свернул в проулок и, выйдя на главную улицу, направился ко дворцу. Уютно устроившись в своем кабинете, он позвал к себе писца Ниро, тощего, как скелет, с жесткими, коротко остриженными волосами.
— Что ты знаешь о молодом человеке по имени Келлис? — спросил он. — Он работает в конторе, что за складскими воротами.
— Ничего не знаю, сударь, — ответил Ниро, — но могу разузнать.
— Так сделай это, и как можно скорее, — сказал Пурис и, сняв плащ, повесил его на крюк, вбитый в стену. Затем он занялся намеченными на сегодня делами — просматривал список оружейников и заказы на мечи, копья, арбалетные болты и прочее военное снаряжение. Он почти покончил с делами, когда вернулся Ниро.
— Сударь, — сказал писец, — я кое-что для вас разузнал. Келлис работает у нас уже два года. Его отец был сапожником в Южном Квартале, мать — вышивальщица. Келлис обучался у монахов Авера и с блеском сдал экзамены. Он не женат и живет в доме на Квартальной улице. Что еще вы хотели бы знать, сударь?
— Говоришь, его отец — сапожник?
— Да.
— Дом принадлежит Келлису?
— Я… я не знаю, сударь.
— Так узнай.
И снова Пурис вернулся к работе. Он позвал писца и продиктовал несколько писем, в том числе и письмо к Ландеру, в котором спрашивалось, почему фургонов с мукой прибыло меньше, чем заказывали.
Около полудня вернулся Ниро, посиневший от холода.
— Присаживайся, — сказал Пурис и, видя, как писец потирает иззябшие руки, распахнул заслонку печи. Комнату наполнило приятное тепло.
— Спасибо, сударь, — пробормотал Ниро. — Да, дом принадлежит Келлису. Он купил его четыре месяца назад за двести золотых. Превосходный дом, с конюшней и яблоневым садом.
— Откуда у сына сапожника столько денег?
— Я так и думал, сударь, что вы об этом спросите, потому-то и задержался. Келлис одолжил деньги у…
— Купца Ландера, — докончил за него Пурис.
— Верно, сударь, — удивленно подтвердил Ниро. — А откуда вы это знали?
— У Келлиса на пальце золотой перстень с крупным изумрудом. Простой писец не может позволить себе такую безделушку. Ступай в ратушу, Ниро, и выясни в городском архиве, сколько складов принадлежит Ландеру, в том числе и те, что он взял в аренду. Сделай это незаметно. Я не хочу огласки.
— Хорошо, сударь.
Пурис прикрыл заслонку печи, надел плащ и теплые рукавицы и, выйдя на заснеженную улицу, пошел к южным воротам. Примерно в четверти мили от ворот он остановился — здесь стояли домики, которые герцог подарил отставным солдатам за верную службу. Пурис постучал в первую дверь — ответа не было. Тогда он перешел к соседнему дому и снова постучал. Изнутри отозвался старушечий голос:
— Кто там? Что вам нужно?
— Я советник Пурис, госпожа. Не могли бы вы уделить мне немного времени?
Заскрипели, отодвигаясь, засовы, и дверь со скрежетом отворилась. Войдя в дом, Пурис поклонился хрупкой седовласой женщине.
— Мне сказали, что я могу здесь остаться, пока не помру, — заявила та. — Это мое право, ясно? Я не пойду в богадельню — скорее уж повешусь.
— Успокойтесь, — мягко сказал Пурис, — я пришел не за этим. Вы хорошо спите, госпожа?
— Ну да, — настороженно признала она, — хотя уж не так крепко, как бывало.
— Я только хотел узнать, не мешает ли вам по ночам шум фургонов.
— Нет, — сказала старуха. — Я порой сижу у окна и все гляжу, как они едут мимо. Я ведь сейчас почти не выхожу — слишком уж холодно. Приятно, когда есть на что посмотреть.
— И часто проезжают здесь фургоны? — спросил Пурис.
— Да почитай, трижды в неделю. И их много.
— Прошлой ночью они тоже проезжали?
— Ага. Часа за три до рассвета.
— И много их было?
— Да с полсотни или чуток поменьше.
— Спасибо, что уделили мне минутку. — Пурис повернулся к двери. — Здесь очень холодно. У вас нечем топить?
— На герцогскую пенсию не разгуляешься, — с горечью ответила она. — Мой муж тридцать лет воевал за герцога. Теперь он умер, и пенсию мне урезали вдвое. На еду, конечно, хватает, а что до холода — я к нему привыкла.
— Госпожа, вам сегодня же доставят уголь. Пурис опять поклонился и вышел из дома.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Писец Келлис был взят под арест в собственном доме и доставлен в дворцовую темницу, где ему предложили выбор между пыткой и чистосердечным признанием. Келлис был человек умный и не лишенный отваги, он понимал, что признание у него так или иначе вырвут пыткой, и предпочел молчать.
Пурис, Ниро, герцог и Карис присутствовали при том, как Келлиса начали пытать, а затем удалились в личные покои герцога. Ниро отправили в конторку на Складской улице.
Вскоре после восхода солнца Ниро сидел в выстуженной — печь только что затопили — клетушке и просматривал конторскую книгу, заполненную ровным и аккуратным почерком Келлиса. Распахнулась дверь, и в контору вошел человек — рослый, плотного сложения, с лысиной на макушке. Его редеющие черные волосы были коротко подстрижены. Сняв отделанный мехом плащ, незнакомец подошел к печи.
— Где Келлис? — спросил он.
— Заболел, сударь. Я его временно замещаю. Мое имя Ниро.
— Заболел? А вчера только выглядел бодрым и здоровым.
— Ужасно, правда, как быстро может болезнь свалить человека с ног? — отозвался Ниро. — Чем могу служить, сударь?
— Сегодня должен прибыть мой караван. Боюсь, как бы он не задержался до темноты.
— Понимаю, сударь. Вам, стало быть, нужно письменное разрешение для стражников, чтобы открыли ворота?
— Можно сделать и так, — согласился незнакомец и, пододвинув стул, уселся напротив Ниро. На нем была рубашка из плотного голубого шелка, расшитого золотой нитью, и отделанный мехом жилет из мягкой серой кожи. Даже если б Ниро полгода целиком откладывал свое скудное жалованье, он и тогда не смог бы купить себе такой наряд.
— Однако, — продолжал ранний гость, — было бы куда проще найти другое решение.
— Другое, сударь? Уж и не знаю, возможно ли это. Приказ герцога недвусмыслен. После заката солнца ворота запирают, и никто не может ни выехать из города, ни въехать без особого письменного разрешения.
— Вот в том-то и дело! — подхватил незнакомец. — Я по опыту знаю, что на получение такого разрешения придется истратить немало времени и сил, и… — он усмехнулся, — исписать гору бумаги. Уверен, что у герцога была весомая причина издать такой приказ, однако бедные купцы, такие как я, тоже должны зарабатывать себе на кусок хлеба. Зачастую это значит, что дела надо вести быстро, не мешкая — особенно если речь идет о скоропортящихся продуктах.
— Не сомневаюсь, сударь, что это правда, — ответил Ниро и встал, чтобы подбросить в печурку пару поленьев. — Однако же, насколько мне известно, частной торговли продовольствием сейчас не существует. Герцог через таких купцов, как вы, скупает все съестные припасы, дабы прокормить город. Из чего следует, что какие бы продукты ни везли в ваших фургонах, все это и так уже принадлежит герцогу. Верно ведь?
— Теоретически, вот в чем дело… Как, ты сказал, тебя зовут? Ниро? — Писец кивнул. — Что ж, Ниро, я вижу, что ты честный человек. Знаешь, из чего я сделал такой вывод?
— Понятия не имею, сударь.
— Твоя туника стоит около восьми медных грошей. Плащ, висящий на крюке, — не больше трех. — Незнакомец глянул на ноги писца. — Сапоги у тебя худые, и притом из дешевой кожи. Такие сапоги может носить только честный человек.
— Теперь понимаю, сударь. Однако, следуя вашей же логике, я должен был бы сказать, что вы человек бесчестный — ведь ваша шелковая рубашка стоит, должно быть, десять серебряков?
— Тридцать. — Широко улыбнувшись, незнакомец развязал кошель, висевший у него на поясе. Вынул две золотые монеты и положил их на стол.
— Если я не ошибаюсь, — продолжал он, — твое годовое жалованье не составит и этих двух монет.
— Вы правы, сударь.
— Возьми монеты, Ниро. Подержи их в руке. Почувствуй их тепло и вес. У золота, Ниро, совершенно особый вес.
Тощие пальцы Ниро проворно сгребли со стола золотые.
— Истинно так, сударь. Истинно так.
— Мой караван прибудет к полуночи. Не нужно заносить в книгу его прибытие.
Незнакомец встал и накинул на широкие плечи плащ.
— Сударь, могу я узнать ваше имя? — спросил Ниро.
— Меня зовут Ландер. Служи мне верно, Ниро, и станешь богачом.
— Благодарю, сударь. И, кстати, вы избавили меня от лишних хлопот.
С этими словами Ниро выдвинул ящик стола и извлек свиток, запечатанный герцогской печатью. — Сегодня утром меня просили передать это вам.
— Что там? — спросил купец.
— Не знаю, сударь. Герцог не делится со мной своими секретами.
Ландер взял свиток и сломал печать. Закончив чтение, он улыбнулся.
— Меня пригласили сегодня поужинать во дворце, — сказал он.
— Мои поздравления, сударь. Я слыхал, у герцога отменный повар.
Карета герцога — шедевр из красного дерева, с восхитительно мягкими, обитыми кожей сиденьями — была запряжена шестеркой мышастых коней. Удобно устроившись на сиденье, Ландер наслаждался поездкой. Бархатные занавеси не пропускали холод, а от двух медных жаровен, полных раскаленного угля, веяло приятным теплом.
Ландер был счастлив — как был бы счастлив всякий сын бедного арендатора, случись ему проехаться в подобной карете. Что подумал бы отец, если б мог увидеть, каким большим человеком стал его сын! Особняк с двадцатью шестью слугами, красивая любовница и состояние, с которым не сравнится и герцогская казна. И к этому еще поместье на островах — если дароты и впрямь окажутся так опасны, как о них рассказывают. Ландер слышал, как молотят по булыжникам обитые железом колеса кареты, но здесь, внутри, не ощущалось ни малейшей тряски. С восхищением разглядывал он искусную резьбу, покрывавшую стенки кареты. Надо бы и мне, подумал Ландер, обзавестись такой каретой. И обзаведусь. Непременно обзаведусь!
Запустив короткие толстые пальцы в карман бархатного камзола, он извлек золотое ожерелье вкупе с крупным, в виде слезы, аметистом, оправленным в золотую филигрань. Ожерелье было старинной работы и обошлось Ландеру в две сотни серебряков. Аметист был подарком для Мириак, которая обожала подобные безделушки. Вернувшись из дворца, Ландер разбудит ее, покажет аметист — и увидит, как широко раскроются от восторга ее ярко-синие глаза. Ландера нисколько не задевало то, что любовный пыл в Мириак могли пробудить только драгоценности — его и самого процесс обогащения распалял не хуже любовного напитка. К тому же все подарки, которые он делал Мириак, были на самом деле зарегистрированы в казначействе на его имя. Если куртизанка ему когда-нибудь надоест, все эти драгоценности вернутся к нему.
Ландер услышал, как кучер окликнул коней, и карета, замедлив ход, остановилась. Поездка оказалась короче, чем он рассчитывал. Не могли же они так скоро доехать до дворца? Ландер постучал в небольшое окошко в передней стенке кареты.
— Почему мы остановились? — крикнул он. Ответа не было. Раздернув занавески, Ландер выглянул в окно — и отшатнулся, увидев зловещую картину. Карета остановилась на Площади Виселиц. Вокруг пылали факелы, и в их зыбком свете он различил, что на виселице болтается с десяток повешенных.
— Трогай! — рявкнул Ландер на кучера. Подобное зрелище не для человека, который собрался поужинать.
Кто-то шагнул к дверце кареты, рывком распахнул ее. Солдат в шлеме с плюмажем опустил лесенку.
— Выходи, сударь, — отрывисто бросил он.
— Что ты себе позволяешь? Я — гость герцога, он ждет меня.
— Так точно, ждет. А теперь выходи.
Мысли Ландера заметались, но он никак не мог придумать, как бы еще возразить этому наглецу. Держась за дверцу, Ландер встал и спустился по ступенькам. Перед каретой и вправду стоял герцог Альбрек, а с ним — советник Пурис и Ниро, тот самый писец из складской конторы.
— Добрый вечер, государь, — промямлил Ландер. — Я, право, теряюсь в догадках…
— Узнаешь этого человека? — перебил герцог, указав на одного из повешенных. Это был писец Келлис. Остальные — стражники с южных ворот. В глазах у Ландера помутилось.
— Узнаешь? — повторил герцог.
— Да, государь, но я уверяю вас…
— Твои уверения, Ландер, для меня пустой звук. Ты обманул меня и едва не вызвал в Кордуине голод. Твои товары, земли и состояние конфискованы.
Теперь уже Ландер дрожал всем телом.
— Государь, я признаю, что был… небрежен в делах. Но у меня и в мыслях не было прибегать к обману! Все доставленные товары хранятся на моих складах. Я… я дарю их вам.
— Они уже мои, — холодно ответил герцог. — Повесить его!
Ландер слышал эти слова — но не мог поверить собственным ушам.
— Государь, умоляю… — начал он, но два солдата схватили его за плечи и поволокли к эшафоту. У эшафота Ландер принялся брыкаться и извиваться, но третий солдат со всей силы ударил его кулаком в лицо. На эшафот Ландера втащили, словно куль с мукой. Ему связали руки за спиной, накинули на шею петлю и туго затянули. Он захныкал, умоляя о милосердии. Затем пол под ним канул в пустоту — и наступила тьма.
— Не понимаю, для чего он это делал, — сказал герцог. — Он ведь уже был несказанно богат. Заломил мне такие цены, что наверняка получил огромную прибыль.
— Некоторым людям, государь, — сказал Пурис, — любая прибыль кажется слишком скромной. Ландер знал, что когда казенные закрома опустеют, за его товары заплатят любую цену. Доставляя продовольствие тайком, он всегда мог сказать, что купил его раньше, чем был издан ваш указ.
— Такая алчность для меня непостижима, — промолвил герцог. — Зато, мой добрый Пурис, я хорошо знаю цену подлинной преданности. Ты сослужил мне неоценимую службу. Теперь дом Ландера и все его земли — твои.
— Благодарю, государь, — низко поклонившись, ответил Пурис.
— А теперь мне пора отправляться на ужин, — сказал герцог, садясь в свою карету. Ниро подошел к Пурису.
— Поздравляю, сударь, — сказал он с поклоном. Маленький советник тихо засмеялся.
— Семнадцать складов, битком набитых продовольствием, — довольно, чтобы пережить самую суровую зиму, да и казна теперь полна, как никогда. Прекрасный выдался денек, Ниро!
— Воистину так, сударь.
— Что я вижу? У тебя новые сапоги?
— Да, сударь. Я купил их нынче днем.
— Похоже, они дорогие.
— Это так, сударь. Мне помог приобрести их купец Ландер.
— Надо же, каким он оказался благотворителем, — хмыкнул Пурис.
Назавтра, ранним утром, маленький советник постучал в дверь дома, принадлежавшего Ландеру.
Сопровождаемый отрядом стражников, он вошел в дом и послал за Мириак. Куртизанка, одетая в простое белое платье, спустилась в зал. Пурис глаз не мог оторвать от ее красоты — ослепительное золото волос, нежная белизна кожи. Он провел женщину в парадную гостиную и со всей возможной деликатностью сообщил о цели своего визита. Мириак слушала молча, опустив глаза и ничем не выдавая своих чувств.
— Итак, — сказала она, когда Пурис смолк, — Ландер мертв и дом теперь принадлежит вам. Когда мне следует съехать?
— Госпожа моя, — ответил Пурис, — тебе нет нужды уезжать. На самом деле я страстно желал бы, чтобы ты осталась. Я принес для тебя небольшой подарок.
Сунув руку в карман, он вынул ожерелье, купленное Ландером, и аметист, похожий на слезу. И с радостью увидел, как прекрасные глаза Мириак заблестели, и она не колеблясь протянула руку.
Стены покоев Карис были увешаны набросками. На северной стене красовались тонко прорисованные ландшафты — холмы и долины к северу от Кордуина, равнинные места, расположенные достаточно близко от стен города, чтобы дароты могли поставить там катапульты. На западной стене висели чертежи городских укреплений, размеченные цифрами — где и сколько поставить на стенах солдат, по каким маршрутам снабжать их провизией. На южной стене была большая карта самого Кордуина — на ней Карис отметила здания, в которых можно разместить лазареты и оружейные склады.
Карис сидела на кушетке, просматривая отчеты, присланные Пурисом — о производстве арбалетов и арбалетных болтов. Если повезет, к началу весны у них будет около восьмисот арбалетов и свыше десяти тысяч болтов. В дверь постучали, и, кланяясь, вошел слуга.
— Госпожа, — сказал он, — там пришел человек, который хочет поговорить с тобой. Утверждает, что он твой друг.
— А у этого друга есть имя?
— Неклен, госпожа.
— Впусти его.
Карис поднялась с кушетки навстречу гостю — и при виде его, как могла, постаралась скрыть свое потрясение. Неклен всегда был худощав и жилист, но теперь походил на живой скелет. Изможденный, с запавшими глазами, он, казалось, с последней их встречи постарел на десять лет. Вместо левой руки была культя, обмотанная почерневшей от крови повязкой.
— Входи, друг мой, и присядь, — сказала Карис и велела слуге принести еды и вина.
Неклен устало осел в кресло и закрыл глаза.
— Ох, до чего же я устал… — невнятно пробормотал он. Затем уронил голову на грудь, и дыхание его стало глубоким, сонным. Когда слуга принес хлеб, масло, сыр и копченое мясо, Карис велела ему прислать врача. Потом подошла к седобородому ветерану и приложила пальцы к его шее, нащупывая пульс. Тогда Неклен открыл блекло-голубые глаза и слабо усмехнулся.
— Я пока еще жив, Карис. Хотя по всем законам должен был умереть.
Он со стоном выпрямился. Карис подала ему кубок с красным вином, и Неклен выпил все до капли. Потянулся левой рукой к хлебу — и застыл, озадаченно глядя на культю.
— Проклятие, я ведь до сих пор чувствую свои пальцы. Странно, правда?
Карис отрезала ему два толстых ломтя хлеба и щедро намазала их маслом. Затем отрезала приличный ломоть сыра. Неклен медленно поел и снова откинулся на спинку кресла.
— Я был в Прентуисе. Говорю тебе, никто и никогда не видел еще такой бойни. Мы выехали против даротов. Гириак возглавлял атаку. Только наши мечи против них были все равно что ивовые прутики. Я рубанул одного урода мечом по шее — и меч отскочил! Даже кожу не поцарапал, представляешь? Он ответным ударом рубанул мой щит — и рассек его надвое, да вдобавок отрубил мне руку. Мы и глазом не успели моргнуть, как были разбиты, сотнями порублены на куски. Я видел дарота, из которого торчал десяток стрел, а он все дрался — и хоть бы что. Хочешь знать, что случилось с Гириаком?
Карис этого вовсе не хотелось, но она кивнула.
— Он погиб достойно, как подобает солдату. Прикончил одного из даротов — проткнул на полном скаку копьем. Потом его зарубили. Ты не представляешь, Карис, какой это был короткий бой. Пяти минут не прошло, а мы уже были разбиты и в беспорядке бежали к городу. Тысячи солдат погибли на этой равнине. Я был среди тех считанных сотен, кому удалось проскочить в городские ворота; нам казалось, что за крепостными стенами мы будем в безопасности. — Неклен покачал головой. — Дароты выкатили громадные катапульты и с ужасающей точностью принялись бить по стене — в одно и то же место. Они пробили в стене две громадные бреши, а затем хлынули в проломы. Карис, эти существа не знают усталости — они убивали бессчетно и беспрерывно, с полудня до заката, мужчин, женщин, детей… Боги мои, это было ужасно. Я и еще три женщины спрятались на чердаке. До самой темноты снаружи стоял непрерывный крик. Нам удалось уйти по сточным канавам. Я едва с ума не сошел от боли. Врачи залепили культю горячей смолой, и боль была просто неописуемая. Эти женщины едва ли не волокли меня. И все же нам удалось выбраться из города, и мы двинулись на юго-запад, к побережью… Голос Неклена ослабел, стих.
— Тебе нужно поспать, — склоняясь над ним, решительно сказала Карис. Она помогла Неклену подняться, довела его до постели, раздела и укрыла теплыми одеялами.
— Атласные простыни, — со слабой улыбкой пробормотал Неклен. — Ох, до чего же здорово…
Он уже крепко спал, когда появился врач. Он пощупал пульс Неклена, и ветеран даже не шелохнулся.
— Он сильно истощен, — сказал врач, — но сердце у него крепкое.
Осторожно сняв присохшую повязку, он обследовал почерневшую культю.
— Гангрены нет, — объявил он, сделав свежую повязку. — Рана чистая. Ему нужно побольше красного вина и мяса с кровью, чтобы возместить кровопотерю, горячей овсянки, чтобы очистить желудок. И, конечно же, меда — для укрепления сил.
Карис поблагодарила врача и предложила ему плату за труды. Врач покачал головой.
— Я на службе у герцога, — сказал он, — а герцог платит щедро.
Когда врач ушел, Карис снова уселась за свои заметки — но никак не могла сосредоточиться. Она никогда не была сентиментальна, но появление Неклена растрогало ее до глубины души. Искалеченный, страдающий от боли, он преодолел почти шестьсот миль только ради того, чтобы встретиться с Карис. Он мог бы остаться в Лоретели, которому пока не грозила опасность — его прикрывали высокие горы. Вместо этого Неклен пришел к ней. Он никогда не числился в любовниках Карис, однако она всегда считала ветерана другом, которому можно всецело доверять, почти отцом — таким, каким никогда не был ее настоящий отец. Отложив заметки, Карис подошла к окну. Луна стояла высоко в ночном ясном небе, и снег, засыпавший дворцовые сады, источал странное, неземное сияние. Город был торжествен и тих.
Открылась дверь, потянуло сквозняком. Карис обернулась и увидела, что в комнату вошел Вент.
— Я слыхал, моя голубка, что у тебя в постели мужчина, — проговорил он. Голос его звучал вполне легкомысленно, но в серых глазах клубились грозовые тучи.
— Старый друг, — пояснила она. — Он был при том, как пал Прентуис.
Вент расстегнул черный меховой плащ и набросил его на спинку кресла.
— Это было и вправду так ужасно? — спросил он.
— Ужаснее не придумаешь. Дароты за один день проломили стену и перерезали почти всех горожан.
Потерев ладонью трехконечную бородку, Вент отвернулся и налил себе вина.
— Карис, я видел стены Прентуиса. Наши стены ничуть не прочнее.
— Зато у нас больше холмов и оврагов, — ответила она. — Впрочем, о катапультах и осадных машинах я буду беспокоиться, когда начнет таять снег. Пока что и без них достаточно проблем. Ты договорился с Тарантио о новом поединке?
Пурис, Ниро, герцог и Карис присутствовали при том, как Келлиса начали пытать, а затем удалились в личные покои герцога. Ниро отправили в конторку на Складской улице.
Вскоре после восхода солнца Ниро сидел в выстуженной — печь только что затопили — клетушке и просматривал конторскую книгу, заполненную ровным и аккуратным почерком Келлиса. Распахнулась дверь, и в контору вошел человек — рослый, плотного сложения, с лысиной на макушке. Его редеющие черные волосы были коротко подстрижены. Сняв отделанный мехом плащ, незнакомец подошел к печи.
— Где Келлис? — спросил он.
— Заболел, сударь. Я его временно замещаю. Мое имя Ниро.
— Заболел? А вчера только выглядел бодрым и здоровым.
— Ужасно, правда, как быстро может болезнь свалить человека с ног? — отозвался Ниро. — Чем могу служить, сударь?
— Сегодня должен прибыть мой караван. Боюсь, как бы он не задержался до темноты.
— Понимаю, сударь. Вам, стало быть, нужно письменное разрешение для стражников, чтобы открыли ворота?
— Можно сделать и так, — согласился незнакомец и, пододвинув стул, уселся напротив Ниро. На нем была рубашка из плотного голубого шелка, расшитого золотой нитью, и отделанный мехом жилет из мягкой серой кожи. Даже если б Ниро полгода целиком откладывал свое скудное жалованье, он и тогда не смог бы купить себе такой наряд.
— Однако, — продолжал ранний гость, — было бы куда проще найти другое решение.
— Другое, сударь? Уж и не знаю, возможно ли это. Приказ герцога недвусмыслен. После заката солнца ворота запирают, и никто не может ни выехать из города, ни въехать без особого письменного разрешения.
— Вот в том-то и дело! — подхватил незнакомец. — Я по опыту знаю, что на получение такого разрешения придется истратить немало времени и сил, и… — он усмехнулся, — исписать гору бумаги. Уверен, что у герцога была весомая причина издать такой приказ, однако бедные купцы, такие как я, тоже должны зарабатывать себе на кусок хлеба. Зачастую это значит, что дела надо вести быстро, не мешкая — особенно если речь идет о скоропортящихся продуктах.
— Не сомневаюсь, сударь, что это правда, — ответил Ниро и встал, чтобы подбросить в печурку пару поленьев. — Однако же, насколько мне известно, частной торговли продовольствием сейчас не существует. Герцог через таких купцов, как вы, скупает все съестные припасы, дабы прокормить город. Из чего следует, что какие бы продукты ни везли в ваших фургонах, все это и так уже принадлежит герцогу. Верно ведь?
— Теоретически, вот в чем дело… Как, ты сказал, тебя зовут? Ниро? — Писец кивнул. — Что ж, Ниро, я вижу, что ты честный человек. Знаешь, из чего я сделал такой вывод?
— Понятия не имею, сударь.
— Твоя туника стоит около восьми медных грошей. Плащ, висящий на крюке, — не больше трех. — Незнакомец глянул на ноги писца. — Сапоги у тебя худые, и притом из дешевой кожи. Такие сапоги может носить только честный человек.
— Теперь понимаю, сударь. Однако, следуя вашей же логике, я должен был бы сказать, что вы человек бесчестный — ведь ваша шелковая рубашка стоит, должно быть, десять серебряков?
— Тридцать. — Широко улыбнувшись, незнакомец развязал кошель, висевший у него на поясе. Вынул две золотые монеты и положил их на стол.
— Если я не ошибаюсь, — продолжал он, — твое годовое жалованье не составит и этих двух монет.
— Вы правы, сударь.
— Возьми монеты, Ниро. Подержи их в руке. Почувствуй их тепло и вес. У золота, Ниро, совершенно особый вес.
Тощие пальцы Ниро проворно сгребли со стола золотые.
— Истинно так, сударь. Истинно так.
— Мой караван прибудет к полуночи. Не нужно заносить в книгу его прибытие.
Незнакомец встал и накинул на широкие плечи плащ.
— Сударь, могу я узнать ваше имя? — спросил Ниро.
— Меня зовут Ландер. Служи мне верно, Ниро, и станешь богачом.
— Благодарю, сударь. И, кстати, вы избавили меня от лишних хлопот.
С этими словами Ниро выдвинул ящик стола и извлек свиток, запечатанный герцогской печатью. — Сегодня утром меня просили передать это вам.
— Что там? — спросил купец.
— Не знаю, сударь. Герцог не делится со мной своими секретами.
Ландер взял свиток и сломал печать. Закончив чтение, он улыбнулся.
— Меня пригласили сегодня поужинать во дворце, — сказал он.
— Мои поздравления, сударь. Я слыхал, у герцога отменный повар.
Карета герцога — шедевр из красного дерева, с восхитительно мягкими, обитыми кожей сиденьями — была запряжена шестеркой мышастых коней. Удобно устроившись на сиденье, Ландер наслаждался поездкой. Бархатные занавеси не пропускали холод, а от двух медных жаровен, полных раскаленного угля, веяло приятным теплом.
Ландер был счастлив — как был бы счастлив всякий сын бедного арендатора, случись ему проехаться в подобной карете. Что подумал бы отец, если б мог увидеть, каким большим человеком стал его сын! Особняк с двадцатью шестью слугами, красивая любовница и состояние, с которым не сравнится и герцогская казна. И к этому еще поместье на островах — если дароты и впрямь окажутся так опасны, как о них рассказывают. Ландер слышал, как молотят по булыжникам обитые железом колеса кареты, но здесь, внутри, не ощущалось ни малейшей тряски. С восхищением разглядывал он искусную резьбу, покрывавшую стенки кареты. Надо бы и мне, подумал Ландер, обзавестись такой каретой. И обзаведусь. Непременно обзаведусь!
Запустив короткие толстые пальцы в карман бархатного камзола, он извлек золотое ожерелье вкупе с крупным, в виде слезы, аметистом, оправленным в золотую филигрань. Ожерелье было старинной работы и обошлось Ландеру в две сотни серебряков. Аметист был подарком для Мириак, которая обожала подобные безделушки. Вернувшись из дворца, Ландер разбудит ее, покажет аметист — и увидит, как широко раскроются от восторга ее ярко-синие глаза. Ландера нисколько не задевало то, что любовный пыл в Мириак могли пробудить только драгоценности — его и самого процесс обогащения распалял не хуже любовного напитка. К тому же все подарки, которые он делал Мириак, были на самом деле зарегистрированы в казначействе на его имя. Если куртизанка ему когда-нибудь надоест, все эти драгоценности вернутся к нему.
Ландер услышал, как кучер окликнул коней, и карета, замедлив ход, остановилась. Поездка оказалась короче, чем он рассчитывал. Не могли же они так скоро доехать до дворца? Ландер постучал в небольшое окошко в передней стенке кареты.
— Почему мы остановились? — крикнул он. Ответа не было. Раздернув занавески, Ландер выглянул в окно — и отшатнулся, увидев зловещую картину. Карета остановилась на Площади Виселиц. Вокруг пылали факелы, и в их зыбком свете он различил, что на виселице болтается с десяток повешенных.
— Трогай! — рявкнул Ландер на кучера. Подобное зрелище не для человека, который собрался поужинать.
Кто-то шагнул к дверце кареты, рывком распахнул ее. Солдат в шлеме с плюмажем опустил лесенку.
— Выходи, сударь, — отрывисто бросил он.
— Что ты себе позволяешь? Я — гость герцога, он ждет меня.
— Так точно, ждет. А теперь выходи.
Мысли Ландера заметались, но он никак не мог придумать, как бы еще возразить этому наглецу. Держась за дверцу, Ландер встал и спустился по ступенькам. Перед каретой и вправду стоял герцог Альбрек, а с ним — советник Пурис и Ниро, тот самый писец из складской конторы.
— Добрый вечер, государь, — промямлил Ландер. — Я, право, теряюсь в догадках…
— Узнаешь этого человека? — перебил герцог, указав на одного из повешенных. Это был писец Келлис. Остальные — стражники с южных ворот. В глазах у Ландера помутилось.
— Узнаешь? — повторил герцог.
— Да, государь, но я уверяю вас…
— Твои уверения, Ландер, для меня пустой звук. Ты обманул меня и едва не вызвал в Кордуине голод. Твои товары, земли и состояние конфискованы.
Теперь уже Ландер дрожал всем телом.
— Государь, я признаю, что был… небрежен в делах. Но у меня и в мыслях не было прибегать к обману! Все доставленные товары хранятся на моих складах. Я… я дарю их вам.
— Они уже мои, — холодно ответил герцог. — Повесить его!
Ландер слышал эти слова — но не мог поверить собственным ушам.
— Государь, умоляю… — начал он, но два солдата схватили его за плечи и поволокли к эшафоту. У эшафота Ландер принялся брыкаться и извиваться, но третий солдат со всей силы ударил его кулаком в лицо. На эшафот Ландера втащили, словно куль с мукой. Ему связали руки за спиной, накинули на шею петлю и туго затянули. Он захныкал, умоляя о милосердии. Затем пол под ним канул в пустоту — и наступила тьма.
— Не понимаю, для чего он это делал, — сказал герцог. — Он ведь уже был несказанно богат. Заломил мне такие цены, что наверняка получил огромную прибыль.
— Некоторым людям, государь, — сказал Пурис, — любая прибыль кажется слишком скромной. Ландер знал, что когда казенные закрома опустеют, за его товары заплатят любую цену. Доставляя продовольствие тайком, он всегда мог сказать, что купил его раньше, чем был издан ваш указ.
— Такая алчность для меня непостижима, — промолвил герцог. — Зато, мой добрый Пурис, я хорошо знаю цену подлинной преданности. Ты сослужил мне неоценимую службу. Теперь дом Ландера и все его земли — твои.
— Благодарю, государь, — низко поклонившись, ответил Пурис.
— А теперь мне пора отправляться на ужин, — сказал герцог, садясь в свою карету. Ниро подошел к Пурису.
— Поздравляю, сударь, — сказал он с поклоном. Маленький советник тихо засмеялся.
— Семнадцать складов, битком набитых продовольствием, — довольно, чтобы пережить самую суровую зиму, да и казна теперь полна, как никогда. Прекрасный выдался денек, Ниро!
— Воистину так, сударь.
— Что я вижу? У тебя новые сапоги?
— Да, сударь. Я купил их нынче днем.
— Похоже, они дорогие.
— Это так, сударь. Мне помог приобрести их купец Ландер.
— Надо же, каким он оказался благотворителем, — хмыкнул Пурис.
Назавтра, ранним утром, маленький советник постучал в дверь дома, принадлежавшего Ландеру.
Сопровождаемый отрядом стражников, он вошел в дом и послал за Мириак. Куртизанка, одетая в простое белое платье, спустилась в зал. Пурис глаз не мог оторвать от ее красоты — ослепительное золото волос, нежная белизна кожи. Он провел женщину в парадную гостиную и со всей возможной деликатностью сообщил о цели своего визита. Мириак слушала молча, опустив глаза и ничем не выдавая своих чувств.
— Итак, — сказала она, когда Пурис смолк, — Ландер мертв и дом теперь принадлежит вам. Когда мне следует съехать?
— Госпожа моя, — ответил Пурис, — тебе нет нужды уезжать. На самом деле я страстно желал бы, чтобы ты осталась. Я принес для тебя небольшой подарок.
Сунув руку в карман, он вынул ожерелье, купленное Ландером, и аметист, похожий на слезу. И с радостью увидел, как прекрасные глаза Мириак заблестели, и она не колеблясь протянула руку.
Стены покоев Карис были увешаны набросками. На северной стене красовались тонко прорисованные ландшафты — холмы и долины к северу от Кордуина, равнинные места, расположенные достаточно близко от стен города, чтобы дароты могли поставить там катапульты. На западной стене висели чертежи городских укреплений, размеченные цифрами — где и сколько поставить на стенах солдат, по каким маршрутам снабжать их провизией. На южной стене была большая карта самого Кордуина — на ней Карис отметила здания, в которых можно разместить лазареты и оружейные склады.
Карис сидела на кушетке, просматривая отчеты, присланные Пурисом — о производстве арбалетов и арбалетных болтов. Если повезет, к началу весны у них будет около восьмисот арбалетов и свыше десяти тысяч болтов. В дверь постучали, и, кланяясь, вошел слуга.
— Госпожа, — сказал он, — там пришел человек, который хочет поговорить с тобой. Утверждает, что он твой друг.
— А у этого друга есть имя?
— Неклен, госпожа.
— Впусти его.
Карис поднялась с кушетки навстречу гостю — и при виде его, как могла, постаралась скрыть свое потрясение. Неклен всегда был худощав и жилист, но теперь походил на живой скелет. Изможденный, с запавшими глазами, он, казалось, с последней их встречи постарел на десять лет. Вместо левой руки была культя, обмотанная почерневшей от крови повязкой.
— Входи, друг мой, и присядь, — сказала Карис и велела слуге принести еды и вина.
Неклен устало осел в кресло и закрыл глаза.
— Ох, до чего же я устал… — невнятно пробормотал он. Затем уронил голову на грудь, и дыхание его стало глубоким, сонным. Когда слуга принес хлеб, масло, сыр и копченое мясо, Карис велела ему прислать врача. Потом подошла к седобородому ветерану и приложила пальцы к его шее, нащупывая пульс. Тогда Неклен открыл блекло-голубые глаза и слабо усмехнулся.
— Я пока еще жив, Карис. Хотя по всем законам должен был умереть.
Он со стоном выпрямился. Карис подала ему кубок с красным вином, и Неклен выпил все до капли. Потянулся левой рукой к хлебу — и застыл, озадаченно глядя на культю.
— Проклятие, я ведь до сих пор чувствую свои пальцы. Странно, правда?
Карис отрезала ему два толстых ломтя хлеба и щедро намазала их маслом. Затем отрезала приличный ломоть сыра. Неклен медленно поел и снова откинулся на спинку кресла.
— Я был в Прентуисе. Говорю тебе, никто и никогда не видел еще такой бойни. Мы выехали против даротов. Гириак возглавлял атаку. Только наши мечи против них были все равно что ивовые прутики. Я рубанул одного урода мечом по шее — и меч отскочил! Даже кожу не поцарапал, представляешь? Он ответным ударом рубанул мой щит — и рассек его надвое, да вдобавок отрубил мне руку. Мы и глазом не успели моргнуть, как были разбиты, сотнями порублены на куски. Я видел дарота, из которого торчал десяток стрел, а он все дрался — и хоть бы что. Хочешь знать, что случилось с Гириаком?
Карис этого вовсе не хотелось, но она кивнула.
— Он погиб достойно, как подобает солдату. Прикончил одного из даротов — проткнул на полном скаку копьем. Потом его зарубили. Ты не представляешь, Карис, какой это был короткий бой. Пяти минут не прошло, а мы уже были разбиты и в беспорядке бежали к городу. Тысячи солдат погибли на этой равнине. Я был среди тех считанных сотен, кому удалось проскочить в городские ворота; нам казалось, что за крепостными стенами мы будем в безопасности. — Неклен покачал головой. — Дароты выкатили громадные катапульты и с ужасающей точностью принялись бить по стене — в одно и то же место. Они пробили в стене две громадные бреши, а затем хлынули в проломы. Карис, эти существа не знают усталости — они убивали бессчетно и беспрерывно, с полудня до заката, мужчин, женщин, детей… Боги мои, это было ужасно. Я и еще три женщины спрятались на чердаке. До самой темноты снаружи стоял непрерывный крик. Нам удалось уйти по сточным канавам. Я едва с ума не сошел от боли. Врачи залепили культю горячей смолой, и боль была просто неописуемая. Эти женщины едва ли не волокли меня. И все же нам удалось выбраться из города, и мы двинулись на юго-запад, к побережью… Голос Неклена ослабел, стих.
— Тебе нужно поспать, — склоняясь над ним, решительно сказала Карис. Она помогла Неклену подняться, довела его до постели, раздела и укрыла теплыми одеялами.
— Атласные простыни, — со слабой улыбкой пробормотал Неклен. — Ох, до чего же здорово…
Он уже крепко спал, когда появился врач. Он пощупал пульс Неклена, и ветеран даже не шелохнулся.
— Он сильно истощен, — сказал врач, — но сердце у него крепкое.
Осторожно сняв присохшую повязку, он обследовал почерневшую культю.
— Гангрены нет, — объявил он, сделав свежую повязку. — Рана чистая. Ему нужно побольше красного вина и мяса с кровью, чтобы возместить кровопотерю, горячей овсянки, чтобы очистить желудок. И, конечно же, меда — для укрепления сил.
Карис поблагодарила врача и предложила ему плату за труды. Врач покачал головой.
— Я на службе у герцога, — сказал он, — а герцог платит щедро.
Когда врач ушел, Карис снова уселась за свои заметки — но никак не могла сосредоточиться. Она никогда не была сентиментальна, но появление Неклена растрогало ее до глубины души. Искалеченный, страдающий от боли, он преодолел почти шестьсот миль только ради того, чтобы встретиться с Карис. Он мог бы остаться в Лоретели, которому пока не грозила опасность — его прикрывали высокие горы. Вместо этого Неклен пришел к ней. Он никогда не числился в любовниках Карис, однако она всегда считала ветерана другом, которому можно всецело доверять, почти отцом — таким, каким никогда не был ее настоящий отец. Отложив заметки, Карис подошла к окну. Луна стояла высоко в ночном ясном небе, и снег, засыпавший дворцовые сады, источал странное, неземное сияние. Город был торжествен и тих.
Открылась дверь, потянуло сквозняком. Карис обернулась и увидела, что в комнату вошел Вент.
— Я слыхал, моя голубка, что у тебя в постели мужчина, — проговорил он. Голос его звучал вполне легкомысленно, но в серых глазах клубились грозовые тучи.
— Старый друг, — пояснила она. — Он был при том, как пал Прентуис.
Вент расстегнул черный меховой плащ и набросил его на спинку кресла.
— Это было и вправду так ужасно? — спросил он.
— Ужаснее не придумаешь. Дароты за один день проломили стену и перерезали почти всех горожан.
Потерев ладонью трехконечную бородку, Вент отвернулся и налил себе вина.
— Карис, я видел стены Прентуиса. Наши стены ничуть не прочнее.
— Зато у нас больше холмов и оврагов, — ответила она. — Впрочем, о катапультах и осадных машинах я буду беспокоиться, когда начнет таять снег. Пока что и без них достаточно проблем. Ты договорился с Тарантио о новом поединке?