Геммел Дэвид. Черная Луна

   — Понимаю, — сказал герцог. — Если тем, кто будет драться под землей, рассказать о нашем плане, враги прочтут их мысли. Если же мы им не скажем, какой дорогой отступать, то как тогда заманить даротов в ловушку?
   — Что же ты тогда предлагаешь, Карис? — спросил маленький советник.
   — Пока не знаю, Пурис, но я что-нибудь придумаю. Уж будь уверен.
 
   Налив вина в кубок, Неклен потягивал густой ароматный напиток. Вино было тонкого вкуса и букета, но ветерану было сейчас не до этих достоинств. В левой культе пульсировала боль, и Неклену казалось, что все пятьдесят семь прожитых лет легли ему на плечи невыносимо тяжким грузом. Обычно он избегал зеркал, но сейчас, укрепив дух вином, он сел перед овальным зеркалом на туалетном столике и мрачно уставился на свое отражение. Борода у него совсем поседела — почти не осталось черных волос, лицо, продубленное ветром и солнцем, сплошь покрыли морщины. И только глаза оставались прежними — живыми, ясными, бодрыми.
   Никто точно не знал, сколько Неклену лет. Он всегда скрывал свой возраст, поскольку мало кто из капитанов стал бы нанимать на службу солдата, разменявшего шестой десяток.» Ненавижу старость, — подумал Неклен. — Ненавижу боль в суставах, которая приходит с зимним ветром и снегом «. И однако больше всего Неклен ненавидел пропасть, которую его преклонные годы создали между ним и Карис. Он до сих пор, словно это было вчера, ясно помнил тот день четыре года назад, когда понял вдруг — к величайшему своему изумлению, — что любит ее. Случилось это после победы на Борианском перевале. Карис тогда отошла в сторону и села у небольшого водопада. Она так и сидела там, на поросшем нарциссами холмике, когда Неклен принес ей из лагеря ужин — и обнаружил, что Карис плачет.
   — Обычно слезы проливает тот, кто проиграл битву, — негромко заметил Неклен, садясь рядом с ней. Черные волосы Карис были туго стянуты на затылке в конский хвост. Она дернула тесемку и сердито помотала головой. И в этот самый миг, когда ее волосы плеснули на вольном ветру, когда в ее глазах еще блестели слезы, Неклен во второй раз в жизни влюбился без памяти.
   Карис вытерла глаза.
   — Вот глупая баба, — пробормотала она. — Я же была уверена, что они сдадутся. Мы окружили их, превосходили числом — казалось бы, как еще им поступить? Но нет, они предпочли драться до смерти. И за что? За какую-то деревушку, которая будет здесь стоять и тогда, когда все мы обратимся в прах.
   — Да, — признал Неклен, — то были храбрецы.
   — То были дураки! И мы — дураки! А впрочем, война и есть игра для дураков.
   — И ты отменно играешь в нее, принцесса. Карис обожгла его взглядом.
   — Мне не нравится это прозвище.
   — Извини. — Неклен покраснел. — Я не вспоминал его много лет. Именно так когда-то я называл свою дочь.
   Тут он солгал:» принцессой» Неклен нежно называл свою жену Софайн.
   — Где она теперь? — спросила Карис.
   — Мертва. Дочь и жена отправились погостить у родственников жены, на островах. Корабль попал в бурю, и их обеих смыло волной за борт.
   — Мне очень жаль, Неклен, правда, жаль. Ты сильно их любил?
   — Занятно, но я полюбил их еще сильнее, когда они погибли. Никто не ценит любви, пока ее не потеряет.
   — Сколько лет было твоей дочери?
   — Пять. Черноволосая, как ты. Сейчас она могла бы быть твоей ровесницей — молодая, полная жизни. Наверно, вышла бы замуж за какого-нибудь крестьянина.
   — А ты был бы почтенным дедушкой и нянчил на коленях внуков.
   Неклен невольно хихикнул, представив эту картину.
   — Мне надо искупаться, — сказала Карис. Поднявшись, она стянула сапоги, штаны, тунику и, нагая, прыгнула в озеро, плескавшееся под водопадом. В этот миг Неклен, как никогда, ощутил себя стариком.
   От невеселых размышлений его оторвал скрип открывшейся двери. Карис вошла в гостиную и села напротив старого воина. Неклен, вопреки своему настроению, заставил себя улыбнуться.
   — Ты повеселела, принцесса, — заметил он. — Что тебя так приободрило?
   — Новый план против даротов, — ответила она. — Надеюсь, что последний.
   И рассказала ему о катакомбах, о том, как ложным отступлением заманить даротов к нужному выходу.
   — Но если выходов из катакомб семнадцать, дароты могут попросту разделиться и не преследовать наших людей. Или же они прочтут их мысли и поймут, что к чему.
   — Именно! — воскликнула Карис. — Эту проблему нами предстоит разрешить. Как нам обвести даротов вокруг пальца?
   — Ну, прежде всего — так ли это необходимо? В темноте, в хаосе боя дароты, быть может, не сумеют прочесть наши мысли.
   Карис покачала головой.
   — Мы не можем на это полагаться. — Подойдя к столу, она разложила на нем карту катакомб. — В Большой Парк выводят целых шесть выходов, но только один из них — на открытое место, где можно поставить все наши баллисты — полукругом напротив выхода. Когда дароты полезут наружу, мы накроем их залпами.
   — Вот тебе и вторая трудность, принцесса: дароты ведь не выберутся наружу все сразу. Предположим, вылезут двадцать — баллисты выстрелят, потом их надо будет перезарядить, а тем временем на нас свалятся еще полсотни даротов. Нет, нам нужно сделать так, чтобы наружу выбралось как можно больше даротов — а уж потом стрелять.
   — Не торопись решать все сразу, старый конь.
   Они проговорили еще час с лишним, обсуждая то одну, то другую идею, и наконец Карис объявила перерыв.
   — Пойду-ка я посплю, — сказала она. Неклен встал и хотел было уйти, но Карис вскинула руку.
   — Подожди немного, друг мой, — сказала она.
   — Что еще тебя тревожит? — спросил Неклен.
   — Пустяк, — грустно улыбнулась она, — по крайней мере с точки зрения других. Ты как-то рассказывал мне о своей жене. Ты любил ее?
   — Да, конечно. Она была чудесная женщина.
   — А как ты понял, что любишь ее? Этот вопрос застиг Неклена врасплох.
   — Не знаю, принцесса, что ты имеешь в виду, — проговорил он. — Как может человек понять, что он кого-то любит? Да никак. Просто любит — и все.
   Карис промолчала, но вид у нее был разочарованный, и Неклен понял, что она ожидала другого ответа.
   — Как ты, например, чувствуешь, что влюбилась? — спросил он.
   Карис пожала плечами.
   — Я еще ни разу не влюблялась.
   — Но у тебя были… — Неклен осекся.
   — Сотни любовников, — закончила за него Карис. — Да, я знаю. Я всегда была осторожна. И ни разу не связалась с мужчиной, в которого могла бы влюбиться.
   — Силы небесные, почему?
   Карис до половины наполнила вином кубок, затем долила воды. Однако пить она не стала — лишь сумрачно смотрела на прозрачно-алую влагу. Неклен хотел уже повторить вопрос, но тут она подняла глаза.
   — Не помню, сколько лет мне было, когда я впервые увидела, как мой отец ударил мою мать. Помню только, что я была еще очень мала. Я увидела, как мать перелетела через стол и распласталась на полу. Губы у нее были разбиты в кровь. Отец пнул ее, и я закричала. Тогда он ударил и меня.
   — Да, но при чем тут любовь? Не понимаю.
   — Мать вышла замуж за отца, потому что любила его. И любовь ее погубила.
   — А ты считаешь, что с тобой случится то же самое? — сердито спросил Неклен. — С чего бы это? Думаешь, все мужчины такие, как твой отец?
   — Да, — просто ответила Карис. — Все они хотят одного — власти. Женщина для них — просто вещь, а я не хочу быть вещью.
   — Форин, — сказал Неклен. — Ты любишь Форина. Ты думаешь о нем, когда засыпаешь, вспоминаешь его, когда просыпаешься. Так ведь? — Карис согласно кивнула. — Ах, принцесса, ты ведь у нас красавица, умница — а все же глупа, как пробка. Ну конечно же, любовь опасна, неукротима, безудержна. Боги мои, да ведь именно потому она так и прекрасна!
   — Так ты считаешь, что я глупа? — тихо, почти шепотом спросила она.
   — Я тебя обожаю, принцесса, но все же не стоит тебе смотреть на любовь глазами испуганного ребенка. Ты сама ведь давно уже не ребенок. Давай-ка я отыщу Форина и отправлю его к тебе.
   Неклен с усилием встал. Карис тоже поднялась и, шагнув к нему, поцеловала его заросшую щеку.
   — Я люблю тебя, старик, — сказала она. — Как бы я хотела, чтобы ты был моим отцом!
   — Я тоже тебя люблю, — сказал Неклен.
   И, тая в душе черное отчаяние, отправился искать Форина.
   Солнце поднялось высоко, когда Озобар и Вент стояли на парапете северной стены и наблюдали за деятельной суетой даротов.
   — Они наткнулись на каменный пласт, — заметил Озобар. — Это сильно замедлило их продвижение.
   — Может быть, они не сумеют обойти этот пласт, — с надеждой предположил мечник.
   — Сумеют, — мрачно отозвался Озобар. — Очень скоро мы услышим, как они возятся прямо под нами — точь-в-точь термиты.
   Он перевел взгляд на солдат, стоявших на стене — все они были мрачны и не склонны к разговорам. Всеобщая радость в городе изрядно поутихла, как только разнеслось известие о новом замысле даротов. Кое-кто из горожан уже сообщал, что слышит звуки из-под земли — и это наверняка дароты пробиваются наверх. Унять эти страхи было нелегко, и на юг из города уже потекли новые колонны беженцев.
   Над стеной разнесся запах луковой похлебки.
   — Нет, еще одной порции лука я не выдержу, — проворчал Вент. — Пойдем позавтракаем?
   — Я думал, ты хочешь убить меня, — заметил Озобар.
   — А еще я хочу есть, — холодно ответил Вент. Спустившись со стены, они зашли в ближайшую таверну, заказали себе яичницу с ветчиной, холодное мясо и сидр.
   — Откуда ты родом? — спросил Вент.
   — С островов. Мой отец был кузнецом и изобретателем.
   — Как же тебя занесло на материк? Озобар пожал плечами.
   — Хотел попутешествовать, поглядеть мир. Узнать, не пригодятся ли где-нибудь мои таланты.
   — Что ж, в этом ты не ошибся.
   — Я имел в виду не создание нового оружия, — печально ответил Озобар. — В Прентуисе была канализационная система — плохонькая, заметь, но все же там перенесли чуму легче, чем в других городах. Меньше грязи на улицах — меньше заразы.
   — Прентуиса больше не существует, — сказал Вент.
   — Не о том речь. Мир был бы гораздо лучше, если б мы не воевали, не тратили все силы на создание новых смертоносных орудий. Впрочем, для тебя, полагаю, вечный мир обернулся бы вечной скукой?
   — Нет, — ответил Вент, допивая остатки сидра. — Я стал бы писать картины.
   — Так ты художник?
   — Ага, — сказал Вент, — наконец-то я тебя удивил. Да, пишу помаленьку. Пейзажи в основном, но, случается, и портреты. Я бы предложил написать твой портрет, Оз, да боюсь, ты ни на одном холсте не уместишься.
   Озобар расхохотался.
   — Вент-художник и Озобар — создатель канализации. Что за чудная пара!
   — Что верно, то верно, — согласился Вент. — А теперь, боюсь, пора нам снова стать мечником и оружейным мастером! Ну что, прогуляемся в катакомбы?
   Слуги метались по дому, укладывали ценности в сундуки и сносили вещи в два фургона, стоявшие перед домом. Мириак прошла мимо них в гостиную — и обнаружила там Пуриса, который запихивал бумаги в кожаную наплечную сумку.
   — Что происходит? — спросила Мириак.
   — Дорогая моя, пора уезжать. Город вот-вот падет. Почти все твои платья уже уложили и погрузили в фургон. Через час мы отправляемся в Хлобан.
   — Я думала, ты решил остаться, — медленно проговорила она.
   — То было раньше, — ответил Пурис. — Нынешние события переменили мои планы. Сейчас, сию минуту дароты прорывают под городом подземный ход.
   — И герцог позволил тебе уехать?
   — Я вольный человек, — отрывисто буркнул Пурис, — и могу идти, куда захочу. А теперь, пожалуйста, собери свои личные вещи и приготовься к отъезду.
   Мириак вышла из гостиной и вернулась в прихожую. Остановив слугу, она приказала выгрузить из фургона ее сундуки и отнести их в хозяйскую спальню. Пурис, услышав это, выбежал из гостиной.
   — Не глупи, — сердито сказал он. — Даротам, моя дорогая, не нужны куртизанки — разве что на ужин.
   Мириак поднялась на цыпочки и поцеловала его в лысую макушку.
   — Поезжай, Пурис, — сказала она. — Я останусь и присмотрю за твоим домом.
   — Ты не понимаешь…
   — Я все прекрасно понимаю. Дароты роют туннель под городом, и ты уверен, что Кордуин вот-вот падет. Ты хочешь спастись — это совершенно естественно. Делай, как сочтешь нужным, Пурис, а я — остаюсь.
   — Но… ты нужна мне!
   — Нет. Ты желаешь меня. Это не одно и то же. Пурис замер, бессильно уронив руки, и Мириак ясно читала на его лице смятение. Более того, она понимала, какие чувства борются сейчас в этом маленьком человечке. Пурис был не трус, но, как все чиновники, человек практический. Если дароты уже победили — а он уверен, что так и есть, — будет только разумно бежать от них. Теперь же Мириак поставила его перед выбором. Пурис любил ее и, как всякий влюбленный мужчина, хотел защитить от беды. Он не сможет сделать этого, находясь в Хлобане или Лоретели. Трезво говоря, он и оставшись в Кордуине мало что сможет сделать — ведь не мериться же ему силой с даротами!
   — Пурис, — сказала вслух Мириак, — я хочу, чтобы ты был в безопасности. Ты мне очень дорог. Я считаю, что ты принял правильное решение.
   После этих слов Пурис явно расслабился, а впрочем, Мириак знала, что так и будет.
   Она ушла к себе и принялась распаковывать сундуки. Тарантио она обещала, что вернется после заката, и, идя сюда, все ломала голову, как помягче сообщить об этом Пурису. Теперь нужда в объяснениях отпала.
   Час спустя советник вошел в спальню Мириак и остановился на пороге.
   — Поедем со мной, — сказал он тихо. — Умоляю тебя…
   — Нет, дорогой.
   — Я человек состоятельный, и почти все мое состояние вложено в дело на островах и в Лоретели. Ты будешь там жить как королева.
   — Уезжай, Пурис. Быть может, уже сию минуту дароты скачут на юг, чтобы перехватить караван.
   Шагнув вперед, он поцеловал ее в щеку, затем повернулся и выбежал из комнаты.
   Мириак послушала, как затихают на лестнице его торопливые шаги, и обернулась к длинному овальному зеркалу, которое висело над ее туалетным столиком.
   — Ну и дурочка же ты, — сказала она своему отражению. И тут же вспомнила Тарантио — его неистовые объятья, жаркую тяжесть его сильного тела.
   Вот уже два года прошло с тех пор, когда Тарантио дрался в поединке с Карликом, — и за эти два года дня не прошло, чтобы Мириак не вспомнила о нем. Тогда герцог попросил ее как следует развлечь своего нового бойца — и она постаралась как можно лучше исполнить эту просьбу. То была чудесная ночь, и Мириак изумлялась рвению и пылу юного девственника. А потом он бежал, именно бежал — другого слова не подберешь. Наутро Мириак сделала все, чтобы забыть о минувшей ночи, — но не смогла. Осторожно порасспросив кое-кого, она узнала, что Тарантио отверг должность герцогского бойца и вместо этого записался в наемники. Это было совершенно бессмысленно. С какой стати мог человек променять богатое и сытное житье на трудную, полную лишений и опасностей жизнь наемника?
   Мириак еще долго расспрашивала о нем всех, кого могла. А потом познакомилась с купцом Ландером, у которого Тарантио хранил свое кровью заработанное серебро. Через Ландера Мириак вызнавала, где сейчас Тарантио и в каких битвах ему довелось сражаться. Это было немного, но все же лучше, чем ничего.
   Прошлым вечером, придя к Тарантио, Мириак втайне надеялась, что наяву он окажется не таким замечательным любовником, каким остался в ее воспоминаниях, — и тогда она наконец сумеет выбросить его из головы. Вместо этого Мириак обнаружила, что опытный мужчина приносит не меньшее наслаждение, чем юноша-девственник. До сих пор ее бросало в жар, едва она вспоминала его нежные прикосновения.
   — Больше я тебя не потеряю, — прошептала Мириак.
   В последующие три дня дароты совершили только одну вылазку — у восточных ворот — и были легко отброшены огненными снарядами двух катапульт. Между тем рытье туннеля продолжалось, не прерываясь ни на секунду. То и дело даротские саперы выволакивали из туннеля мешки с камнями, грузили их в фургоны и увозили неведомо куда. Они работали не покладая рук и все время в одном и том же неутомимом ритме.
   — Точь-в-точь машины, — сказал один из солдат Форину, который вместе с Карис разглядывал даротский лагерь. — Неужели они никогда не отдыхают? И не спят?
   — Как видно, нет, — отозвался Форин. — Но зато, приятель, они умирают. И еще многие из них умрут, когда прорвутся в город.
   — А я слыхал, что дароты вовсе не умирают, — заметил солдат. — Они уходят в яйца или что-то в этом роде, а потом рождаются снова.
   Форин ничего не ответил. Когда Карис пошла прочь, он последовал за ней.
   — Ты сегодня что-то задумчива, — сказал он, когда они бок о бок шли по главной улице во дворец.
   — Мне есть о чем подумать.
   — Карис, мы с тобой уцелеем. Я в этом уверен.
   — Как приятно, наверное, быть таким уверенным.
   — Я не намерен гибнуть от меча какого-то там беломордого гигантского термита — а тем более теперь, когда мы нашли друг друга.
   — Что ж, надеюсь, что это так!
   — У тебя уже есть план?
   — Если я тебе скажу, ты не сможешь командовать боем в катакомбах. Так сказать?
   Форин ответил не сразу.
   — Я бы с радостью сказал «да»— но не могу. У Тарантио и Вента есть волшебные мечи. У меня — только моя сила, и она пригодится в катакомбах. Кстати, о Тарантио — я его уже пару дней не видел. Где он?
   — Не знаю, — ответила Карис. — Он не был на двух собраниях. Я хочу, чтобы сегодня он пришел.
   — Я сам его доставлю, — пообещал Форин. Карис двинулась дальше, но он нежно взял ее за руку.
   — Когда все это кончится… может быть, ты согласишься выйти за меня замуж?
   — Да ты оптимист, Рыжий!
   — Я всегда был оптимистом, а сейчас — в особенности. Или ты думаешь, что я позволю даротам лишить меня радости?
   Карис заглянула в его широкое скуластое лицо и твердо встретила взгляд его ярко-зеленых глаз.
   — Ты самый сильный мужчина из всех, кого я знала. Быть может, ты и останешься жив. Спроси меня еще раз, когда все закончится.
   Форин хотел поцеловать ее, но она отступила и холодно взглянула на него:
   — Только не на улице, Форин.
   — Ты стесняешься меня? — озадаченно спросил он.
   — Разве ты не слышал, как меня называют? «Ледяная Королева». Не надо лишать их иллюзий. Еще не время показывать им Карис — женщину.
   С этими словами Карис повернулась и пошла прочь. Форин свернул налево и дошел до небольшого дома, который снимал Тарантио. Он постучал в дверь, но никто ему не ответил. Еще четырежды Форин грохнул кулаком по двери, и лишь тогда она распахнулась. На пороге стоял Тарантио — голый по пояс.
   — Спишь посреди дня? Стареешь, приятель.
   Не дожидаясь приглашения, Форин вошел в дом и направился в гостиную. Ноздри его раздулись: в комнате пахло духами.
   — Извини, друг мой. Я не знал, что ты не один.
   — Да, я не один, — сказал Тарантио. — Зачем ты пришел?
   — Карис хочет, чтобы ты непременно явился на сегодняшнее собрание.
   — Скажи ей, что я не приду.
   — Нет, ты обязательно должен быть — сегодня мы обсуждаем план боя в катакомбах. — Форин наскоро поведал Тарантио о последних открытиях. — Озобар считает, что дароты уже завтра доберутся до катакомб.
   — Я больше не хочу драться, — сказал Тарантио.
   — Это шутка? Ты и впрямь думаешь, что у тебя есть выбор?
   — Выбор всегда есть. Завтра я уезжаю.
   — Ушам своим не верю! — потрясенно воскликнул Форин. — Ты — и уезжаешь?! Как ты можешь уехать и оставить нас драться одних? Ты же лучший мечник из всех, кого я когда-либо знал, и у тебя зачарованный меч. Ты нам нужен, приятель.
   — Меч висит у двери. Возьми его, когда будешь уходить.
   Форин непонимающе глянул на него.
   — Что с тобой стряслось, Чио? Ты не тот человек, которого я знал. Ты не тот, кто грозился живьем меня проглотить, голову отвинтить, а уши — отрезать. Боги, да из тебя точно душу вынули!
   — Так оно и есть, — сказал Тарантио. — Из меня вынули душу.
   Форин с отвращением отвернулся от него и направился к двери. Пояс с мечом висел на крюке у порога, и великан одним движением сдернул его.
   — Извини! — крикнул вслед Тарантио.
   — Чтоб ты сдох! — огрызнулся Форин.
   Когда за Форином закрылась дверь, Мириак вышла из спальни. На ней был только просторный белый халат, полы которого расходились при каждом движении. С минуту она молчала, пристально глядя на Тарантио. Он улыбнулся.
   — Хочешь вина?
   — Это был твой друг, — сказала Мириак.
   — Да. Хочешь вина?
   — Нет. Я не понимаю, зачем ты ему все это наговорил.
   — Что ж тут понимать? Я больше не хочу драться. Я хочу увезти тебя в безопасное место.
   Тарантио протянул руки к Мириак, но она попятилась.
   — В чем дело? — спросил он.
   — Не знаю, Чио… но он был прав. Из тебя словно вынули что-то. Я чувствую это уже не первый день.
   — Неужели это так заметно?
   — Для меня — да. Я люблю тебя, но ты изменился. Неужели это из-за меня? Неужели моя любовь лишила тебя мужества?
   — Вовсе я не лишился мужества! — почти крикнул Тарантио, но сам ощутил в своих словах неуверенность и страх. — Не лишился, — тише повторил он. — Он не был моим мужеством.
   — Он?
   — Я не хочу говорить об этом.
   — Даже со мной?
   Тарантио отвернулся, обвел взглядом комнату. Мириак молчала, не спеша нарушать тишину. Он подошел к очагу, подбросил в огонь угля и, сев на коврик, уставился на весело пляшущее пламя. А потом тихим голосом рассказал Мириак о своей жизни и о возникновении Дейса, о том, как с тех пор они всегда были вместе.
   — Я не безумен, — заверил он. — Дейс был для меня таким же настоящим, как ты. Ты спрашивала меня, почему той ночью я бежал. Дейс хотел убить тебя; он почуял мою любовь к тебе и увидел в ней угрозу своему существованию. Когда два дня назад ты пришла в этот дом, тебя встретил не я, а Дейс.
   Тарантио смолк, стараясь не глядеть на нее. Мириак подошла к нему и села у огня.
   — Не понимаю, — тихо проговорила она. — Никогда в жизни я не слышала о чем-то подобном. Зато я точно знаю, что человек, встретивший меня в этом доме, был не ты. И когда я поцеловала его, он сжимал в руке кинжал. — Мириак обхватила ладонями лицо Тарантио, заглянула в его синие глаза.
   — У того, — сказала она, — глаза были серые. И бешеные. — Она уронила руки и, подавшись вперед, поцеловала его в щеку.
   — Я не безумен, — повторил Тарантио, — но на следующее утро Дейс простился со мной — и с тех пор я не могу его отыскать. Я зову, зову — но его нет.
   — И тебя это пугает?
   Он кивнул.
   — Дейс мог сразиться с кем угодно — и победить. Он ничего не боялся… а я — боюсь. И я не хочу умирать — теперь, когда снова встретил тебя.
   — Мы все умрем, — сказала Мириак. — Пускай не сегодня, не завтра — но это случится. И сколько ни беги, от смерти не убежишь. Я люблю тебя всем сердцем, Чио, но пока еще плохо тебя знаю. Поэтому я могу и ошибаться, но все же скажу: если ты сейчас уедешь, то потом всю жизнь будешь ненавидеть себя. Я уверена, что это так.
   — Ты хочешь остаться? И увидеть, как дароты возьмут город?
   — Нет, я тоже хочу уехать. Однако же останусь. Я встречу свой страх лицом к лицу, как поступала всегда — а не стану трусливо на него озираться.
   — Я не знаю, что делать, — горестно сознался Тарантио.
   — Загляни в свое сердце, Чио. Каково это — видеть в глазах друга презрение? Кем ты себя после этого чувствуешь?
   — Ничтожеством, — просто ответил он.
   — Тогда иди на собрание. Забери назад свой меч. Никто не может отнять у человека гордость, если сам он того не захочет. Стоит раз отступить — и больше уже никогда не будешь собой.
   — Не знаю, будет ли от меня толк без Дейса.
   — Может быть, ты и есть Дейс. Может быть, он всего лишь часть тебя. Так это или нет, но ты храбрый человек. Я это точно знаю, потому что я никогда не полюбила бы труса.
   Тарантио улыбнулся, и Мириак увидела, что лицо его просветлело.
   — Ты просто чудо, — сказал он.
   — Конечно, — согласилась Мириак. — А если Дейс вернется, скажи ему, что я люблю вас обоих.
 
   Зал Совета был наполнен офицерами и штатскими. Герцог, одетый в тунику и облегающие штаны из черного шелка, сидел во главе стола, Карис — по правую руку от него. С побеленной стены у них за спиной сняли все картины, и Озобар прямо на побелке начертил план катакомб.
   Герцог поднялся.
   — Это будет наш последний бой, — сказал он, обводя взглядом суровые лица своих слушателей. — Глубоко под землей, в катакомбах, вы сойдетесь в бою со страшным врагом. Карис объяснит вам, как надлежит действовать. Исполнить приказ будет нелегко — вот почему так тщательно отбирали каждого из вас. Вы — самые отважные наши бойцы, и я горд, что сейчас нахожусь в этом зале, вместе с вами.
   После этих слов герцог сел. Карис отодвинула кресло и, поднявшись, подошла к стене. Острием длинной рапиры она указала на карту.
   — Вот место, в котором, как мы полагаем, пробьются в катакомбы дароты. Там уже слышно, как они копают. В катакомбах расставлены фонари, дабы вы могли лучше видеть свою цель. Ваша задача — нанести врагу первый удар, а затем отступать ко второй линии обороны, вот сюда, — она указала рапирой место на карте, где туннели разветвлялись и сужались.
   — Прошу прощения, генерал, — сказал пожилой офицер с завитыми, любовно ухоженными усами, — но я хорошо знаю катакомбы. Не лучше ли было бы укрепить главный туннель? Вы хотите, чтобы мы отступали по боковым ответвлениям.
   — Хорошее замечание, — признала Карис, — но главный туннель дальше тоже разветвляется, а потом превращается в самый настоящий лабиринт. Мы можем потерять там много людей. — Офицер хотел сказать что-то еще, но она предостерегающе подняла руку. — Больше никаких вопросов, сударь, вы забываете о том, что дароты умеют читать мысли. Я не знаю, сумеют ли они это делать, когда начнется бой, но не хочу, чтобы мы сейчас обсуждали все возможности обороны или контратак. Самое важное сейчас — чтобы вы выслушали то, что я скажу, и по мере своих сил выполнили приказ. Сегодня от вас зависит судьба всего города.