Геммел Дэвид. Черная Луна

   Вент покачал головой.
   — Я последовал твоему совету и сходил в ту самую таверну. Все произошло так, как рассказывал Тарантио. Я принес ему свои извинения, он их принял. Должен сказать, он держался при этом весьма благородно.
   — Что ж, я рада. Вы оба нужны мне живыми. Вент ухмыльнулся.
   — Дорогая, твоя забота трогает меня до слез.
   — Не будь слишком самонадеян, — предостерегла Карис. — Если уж тебе суждено погибнуть, я хочу, чтобы от этого была хоть какая-нибудь польза.
   Он шагнул ближе и хотел было провести рукой по ее волосам.
   — Не сегодня, Вент, — сказала Карис. — Мне еще нужно кое-что обдумать.
   Вент развел руками.
   — Как пожелаешь. Могу я тебе чем-нибудь помочь?
   — Не думаю.
   Вент забрал с кресла свой плащ и решительно зашагал в спальню — но через минуту вернулся, явно смущенный.
   — Теперь я понимаю, что это за старый друг, — сказал он.
   — Именно так, — кивнула Карис. — Спокойной ночи, Вент.
   Когда он ушел, Карис вернулась в спальню, где на кровати забылся глубоким сном Неклен. Женщина-воин нежно погладила его по голове.
   — Я так рада, что ты здесь! — прошептала она.
 
   Озобар был долговяз, со светлыми волосами и ершистой бородкой, растрепанной, точно старая щетка. Он воззрился на набросок, который подала ему Карис, потом запустил руку в глиняный горшок и, выудив оттуда овсяное печенье, с хрустом его сжевал.
   — Сможешь ты сделать такую катапульту? — спросила Карис.
   — На свете все возможно, — отозвался Озобар.
   — Я не спрашиваю, что возможно. Сможешь или нет?
   — Здесь не указано ни из чего сделано плечо рычага, ни каков вес камней. Говоришь, дальность стрельбы около двухсот шагов?
   — Так сказал Неклен, а на него можно положиться. И потом, мастер Озобар, эта катапульта бросает не камни, а свинцовые шары.
   — Гм-м, — промычал Озобар. — Вот, стало быть, как они добились такой точности. Все шары одного веса.
   — Так сможешь ты сделать такую катапульту? — настойчиво повторила Карис. Озобар все сильнее раздражал ее. Не спеша с ответом, он съел еще два печенья и смахнул с бороды овсяные крошки.
   — Пожалуй, мы могли бы сделать кое-что получше. Полагаю, цель этого устройства — уничтожить даротские катапульты?
   — Да, именно так я и задумала.
   — У нас не хватит средств, чтобы сделать свинцовые шары нужного размера. Я бы предложил небольшое усовершенствование. Горшки.
   — Горшки? — переспросила Карис. — С глазурью или без?
   — Сарказм не к лицу женщинам, — заметил Озобар. — Для того чтобы катапульта била точно, ее надлежит разместить там, где обслуга сможет хорошо видеть врага. Достигается это тремя путями. Первый — разместить катапульту вне городских стен. Это, как легко понять, самый нежелательный путь — дароты могут атаковать и захватить либо уничтожить катапульту. Второй путь — поставить ее на стенах. Ширина стены около двенадцати футов, стало быть, и катапульта должна быть небольшая, что неизбежно сократит дальность стрельбы. Третий путь — ободрать черепицу на крыше казарм, что у северных ворот, и там, на платформе, разместить нашу катапульту.
   Карис согласно кивнула.
   — Замысел, по-моему, неплох. И все же это не объясняет, для чего тебе нужны горшки.
   — Мы наполним их горючим материалом — к примеру, тряпьем, пропитанным в ламповом масле. Такие снаряды будут легче свинца, а стало быть, и полетят дальше. Что мне нужно — так это придумать способ зажигать снаряды, чтобы обслуга, заряжая катапульту, не пострадала. Не хватало еще, чтобы этакий снаряд вспыхнул на крыше казармы.
   — И ты сможешь все это сделать?
   — Я над этим подумаю. — Озобар снова запустил пальцы в горшок и вынул еще одно печенье.
   — Вид у них аппетитный, — заметила Карис. — Можно мне попробовать?
   — Нет, нельзя, — сурово ответил он. — Это мое. Сдержав раздражение, Карис поблагодарила Озобара за то, что он уделил ей толику своего драгоценного времени, и встала, собираясь уйти.
   — Возвращайся через три дня, — напутствовал ее Озобар. — И пришли ко мне этого самого Неклена. Мне нужно поподробней расспросить его о даротском оружии. Да, кстати… у нас вышел почти весь чугун. Попроси герцога, пусть реквизирует все ворота, старую кухонную утварь, перила… ну да ты сама знаешь, что еще.
   — Сделаю, — кивнула Карис.
   Снаружи снова шел снег, однако заметно потеплело. На улице ребятишки играли в снежки. Их заливистый смех немного поднял настроение Карис, и она упругим шагом двинулась на тренировочный плац.
   Там уже собрались сорок мужчин — самые рослые и сильные воины, каких только удалось сыскать во всем Кордуине. Форин и Кэпел проверки ради задавали им различные упражнения. Стоя в укромном месте, Карис смотрела, как сорок силачей старательно поднимают большие камни либо гнутые бруски железа. Между ними расхаживал Форин, раздавая советы, приказы и замечания. При виде его Карис ощутила непонятное колебание — ей отчего-то вовсе не хотелось встречаться с этим человеком. С той самой ночи в таверне Форин не выходил у нее из головы. Вот только почему? Любовник он был так себе, средненький — что-то вроде покойного бедняги Гириака. И все же каким-то образом ласки Форина ухитрились задеть в ней нечто сокровенное и давно забытое — словно ржавый засов на двери вдруг подался, упал, и за дверью обнаружилось нечто… нечто такое, чему сама Карис не могла дать названия.
   «Чепуха, — сказала она себе. — Этот человек для тебя — никто, пустое место. Спиши эти глупости на усталость. А еще лучше — немедля выкинь их из головы!» По плацу разнесся оглушительный смех Форина, к нему присоединились и другие воины. Оказалось, что на плац забрел пегий ослик и отчего-то с первого взгляда невзлюбил одного из упражняющихся. Ослик гонялся за бедолагой по всему плацу и упорно покусывал его за мягкое место. Карис тоже усмехнулась — и поняла, что уже вполне овладела собой.
   Выйдя из своего укрытия, она зашагала к ограде плаца. Форин тотчас увидел ее и, чуть косолапя, направился в ее сторону.
   — Утро доброе, сударыня, — сказал он ровным, сдержанным тоном. Карис втайне порадовалась тому, что Форин не позволил себе ни подмигиваний, ни многозначительных ухмылок — словно между ними ничего и не было.
   — Как идут дела, Форин?
   — Уже подобрали нескольких силачей. Все так и рвутся получить кошель серебра. Я и сам не прочь бы попробовать.
   — Дай мне пятьдесят таких силачей — и кошель будет твоим.
   — Для чего тебе нужны эти люди?
   Карис вскарабкалась на ограду и села, сверху вниз глядя на рыжебородого великана.
   — Рано или поздно дароты одолеют стены Кордуина. Это неизбежно. Мне нужны солдаты, которые смогут выстоять против них в рукопашной, люди, вооруженные тяжелыми двуручными секирами со стальными лезвиями.
   Словом, мне нужны не только силачи, но и храбрецы. И возглавишь их ты.
   — Это повышение или наказание? — осведомился Форин. — Рукопашная с даротами — совсем не то, о чем я мечтал всю жизнь.
   — Это повышение. Ты получишь щедрую плату. С минуту Форин стоял молча.
   — Почему ты той ночью ушла? — спросил он наконец.
   — У меня были дела, — как можно холодней и отчужденней ответила Карис.
   — А я, стало быть, сделал свое дело — и побоку? Что ж, я и сам частенько так поступал, а теперь ты отплатила мне той же монетой. Я не в обиде. Я найду тебе пятьдесят силачей.
   С этими словами он развернулся и зашагал через плац. Карис тихонько выругалась, спрыгнула с ограды и пошла назад, ко дворцу.
   — Как ты себя сегодня чувствуешь, Брун? — спросил Тарантио.
   — Спасибо, лучше, — ответил золотоглазый юноша. — Я хорошо спал.
   Голос его тоже изменился, стал нежным, почти мелодичным. Тарантио сел у постели.
   — Я беспокоился о тебе, друг мой.
   — Ты добрый человек, Тарантио, и я у тебя в долгу.
   — Это не он, — сказал Дейс.
   — Я знаю.
   Солнце стояло высоко в морозном ясном небе, в спальне было светло и тепло. В очаге все еще горел огонь, и нагой золотокожий юноша лежал, откинув голову на подушку, и наслаждался теплом.
   — Где Брун? — спросил Тарантио.
   — Он здесь, со мной. Он не боится, Тарантио. Больше не боится. Мы с ним друзья. Я позабочусь о нем.
   — Кто ты?
   — На этот вопрос ответить нелегко. Я — Первый Олтор, последний из своей расы. Эти слова тебе что-нибудь говорят?
   — Олторов уничтожили дароты, — сказал Тарантио. — Тысячу лет назад, а может, и больше.
   — Истинно так. Не спрашивай, как я здесь оказался, ибо я и сам этого не знаю. Если б только я мог уйти, если б только мог освободить тело Бруна — я бы сделал это. Мне больше незачем жить.
   Юноша поднялся с постели и, нагой, стал в потоке солнечного света, лившегося в окно. Он был высок и строен, на длинных изящных руках — по шесть пальцев. Его чуть выпуклые глаза были заметно крупнее, чем у людей, нос — небольшой, с широкими, причудливо вырезанными ноздрями.
   — Я стоял в лесу в тот последний день, — печально проговорил он, — и смотрел, как умирает мой народ. Я предал себя земле. И тоже умер.
   — Разве у вас не было магии, чтобы остановить даротов? — спросил Тарантио. — Разве вы не могли сражаться за свою жизнь?
   — Мы не были убийцами, друг мой. Мы не умели убивать. Мы были мирным народом и не могли постичь самой природы насилия. Мы старались подружиться с даротами, провели их через Завесу, дали им зеленую, плодородную, изобильную магией землю. Они же изуродовали землю, разрыли ее в поисках железа, истощили ее плодородие и потопили магию в ненависти. Когда мы закрыли Завесу, чтобы другие дароты не могли больше пройти в наш мир, они обрушились на нас с мечом и огнем. Они пожирали наших юношей и убивали стариков. В отчаянии мы пытались бежать, открыть Завесу в иной мир. Однако магия земли исчезла, а прежде чем мы нашли новую, нетронутую землю, дароты настигли нас. Тогда я еще не был Первым Олтором. Я был молодым Певцом, обрученным с прекрасной девой.
   — Что значит этот титул — Первый Олтор?
   — Мне трудно объяснить это словами незнакомого прежде языка. Он — а порой и она — был духовным вождем олторов и обладал огромной силой. Умирая тогда, в лесу, он указал на меня — и я ощутил, как его сила проникает в мою кровь. Однако я отрекся от нее и умер. Во всяком случае, мне так казалось. Каким-то образом колдун, который пытался исцелить Бруна, сумел вернуть меня к жизни. Я до сих пор не знаю, как это произошло.
   — Ты сказал, что предал себя земле. Разве дароты не убили тебя?
   — Да, они пронзили своими жестокими мечами мои сердца и пригвоздили меня к земле. А потом отрубили мне голову.
   — Думаю, что я знаю, в чем дело, — прозвучал от порога голос Дуводаса, и Тарантио, обернувшись, увидел Певца. На нем была зеленая шелковая туника, светлые волосы схвачены золотым обручем. Дуводас вошел в комнату и поклонился Первому Олтору.
   — Твоя кровь, кровь Первого Олтора, пропитала землю и осталась на камнях. Эльдеры нашли эти камни и унесли в Эльдерису; много веков пролежали они в Храме Олторов. Сорок лет назад один человек — которому позволили войти в город по особому делу — похитил один из камней. Именно по этой причине в Эльдерису с тех пор был заказан путь людям. Я говорил кое с кем из бывших пациентов Ардлина, и все они утверждали, что он прикладывал к их ранам кусок красного коралла. При бережном обращении магия камня никак не могла повредить больным. Тарантио, однако, рассказывал мне о том, как был исцелен Брун. Судя по всему, Ардлин лгал — он сказал, что у него якобы есть волшебный шар, которым он и заменит поврежденный глаз. На самом деле никакого шара не было. Ардлин наложил на глаз Бруна заклятие превращения. В панике он сделал ошибку — и освободил сущность, которая веками дремала в камне. Он освободил тебя, владыка олторов.
   Первый Олтор тяжело вздохнул.
   — И вот я стою перед вами — одинокий, лишенный цели и смысла существования. В моих сердцах заключена история моего народа — каждого олтора. Что же мне теперь делать?
   — Ты мог бы помочь нам сражаться с даротами, — сказал Тарантио.
   — Я не умею сражаться.
   — Даже после того, как дароты уничтожили весь твой народ?
   — Даже после этого. Я — Целитель. Это не ремесло, Тарантио, а моя суть. Если бы я увидел раненого дарота, я исцелил бы его, не колеблясь ни секунды. Только так я могу напитать землю магией. И создать гармонию.
   — А по-моему, это трусость, — вслух сказал Дейс. — Жизнь — это борьба, от первых мук рождения до последних смертных мук. Убивай или будешь убит — таков закон этого мира.
   — До прихода даротов этот мир вовсе не был таким, — ответил олтор.
   — Разве лев не охотится на оленя, не раздирает клыками ему горло?
   — Верно, Дейс, лев поступает так, ибо это в природе льва. Однако же никогда не бывало, чтобы олень отрастил клыки и когти и убил льва.
   Услышав свое имя, Дейс остолбенел.
   — Ты меня видишь? Ты можешь различить нас?
   — Да, могу. Ты явился на свет в тот страшный миг, когда мальчик по имени Тарантио увидел висящее в петле тело своего отца. Он не мог снести такого зрелища и в безмерном ужасе сотворил себе брата, который мог вынести все — все страхи и беды, какие мир мог обрушить на дитя. Ты спас его, Дейс. Спас от горя и безумия. А теперь он спасает тебя.
   — Меня не нужно спасать. Я — Дейс, самый сильный, ловкий и беспощадный. Подобного мне не было, нет, а может быть, и никогда не будет! Я не слабак. Когда враг нападает на меня, я его убиваю — будь то лев или волк, человек или дарот!
   — И все же ты плакал, когда был убит Сигеллус. Ты пытался отговорить его от поединка: он был пьян, его прежнее мастерство поблекло. Ты почти умолял Сигеллуса, чтобы он позволил тебе драться вместо него, — но он был слишком горд, чтобы согласиться. Когда он погиб, тебе точно воткнули нож в сердце.
   Рука Дейса молниеносно метнулась к кинжалу — но тут же он пошатнулся.
   — Я этого не знал, — сказал Тарантио, опуская руку.
   — Он лжет! — закричал Дейс.
   — Никогда не было нужды лгать у расы, которая не знала насилия, гнева, отчаяния, — сказал Первый Олтор. — Вот почему даротам удалось обмануть нас. Они ведь телепаты и сотворили в своих мыслях стену, через которую мы не могли пробиться — это было бы невежливо.
   — Теперь дароты угрожают нам, — сказал Тарантио. — И ты мог бы нам помочь.
   — Я стану целить ваших раненых, но большего сделать не могу. А теперь мне нужно отдохнуть. Быть может, ты желаешь поговорить с Вруном?
   Олтор закрыл глаза. И тут же их открыл Брун.
   — Он такой печальный, — сказал Брун. — Он хочет умереть.
   Отойдя от окна, Брун оделся. Прежние штаны теперь были ему коротковаты, а рубашка висела на нем, как на жерди. Одевшись, Брун сел у окна.
   — Неужели ты ничего не можешь для него сделать? — обратился он к Тарантио.
   — Что я могу? Он — последний из вымершей расы.
   — Но он такой печальный, — упорствовал Брун. — И он мой друг.
   — Вчера ты его боялся, — напомнил Тарантио, — и правильно делал. Неужели ты не видишь, что он захватил твое тело?
   — Я не против, — сказал Брун. — Всю свою жизнь я только и делал, что боялся. Я никогда не знал, что делать, что говорить. И ничего не понимал. Теперь я больше не боюсь. Он учит меня всяким вещам, он заботится обо мне.
   Тарантио улыбнулся и похлопал Бруна по плечу.
   — Мы все заботимся о тебе, друг мой. Потому и беспокоимся.
   — Со мной все будет хорошо, честное слово! Ты ведь никому не позволишь его обидеть, правда? Он не такой, как мы. Он не умеет сражаться.
   — Сделаю все, что могу, — заверил его Тарантио.
   — Он знает, как победить болезни и голод, — продолжал Брун. — Олторов давно уже нет, но мы, люди, можем многому научиться у Первого Олтора.
   — Да, — сказал Тарантио, — если только нас не вырежут дароты.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

   Лежа на постели, Шира встревоженно глядела на сидевшего у кровати золотокожего юношу.
   — Не бойся меня, дитя, — проговорил он.
   — Я и не боюсь, сударь. Просто… мне тягостно показывать тебе свое… уродство.
   — Я понимаю тебя, Шира. Если ты не желаешь, чтобы я продолжал, я пойму и это. Возможно, у меня ничего и не выйдет — я ведь никогда прежде не исцелял людей.
   Шира улыбнулась ему и поглядела на Дуво.
   — Ты думаешь, стоит попробовать? — спросила она. Тот кивнул, и Шира закрыла глаза.
   — Что ж, — сказала она, — пусть будет так. Дуво подошел к кровати с арфой в руке.
   — В обычной музыке нужды не будет, — сказал Первый Олтор. — Песнь моя останется для тебя неслышимой.
   Комнату наполнил аромат роз. Первый Олтор положил свою узкую золотистую ладонь на лоб Ширы, и дыхание женщины сразу сделалось глубоким, ровным.
   — Она спит, — сказал олтор и отдернул простыню. Шира была одета в безыскусную полотняную рубашку, и он приподнял подол рубашки до самых бедер. Изуродованная нога выглядела отталкивающе, под кожей бугрились бесформенные узлы плохо сросшихся мышц.
   Первый Олтор положил руку на бедро Ширы. Потрясенный, Дуво смотрел, как рука олтора начала светиться, словно сияние наполняло ее изнутри — и наконец стала совсем прозрачной. И медленно погрузилась в плоть Ширы.
   — Кости бедра и голени были сломаны, — прошептал олтор, — а потом их неверно соединили, и так они затвердели. Мышцы вокруг них онемели, ссохлись, жилы стянуты.
   Дуводас постарался скрыть горькое разочарование.
   — Спасибо тебе за то, что обследовал ее, — сказал он.
   — Терпение, друг мой, мы ведь только начали.
   Теперь наполнилось сиянием и бедро Ширы, и Дуво видел, как под ее кожей движется ладонь олтора. Потом вдруг что-то хрустнуло, и в тишине комнаты этот хруст прозвучал особенно громко.
   — Что ты делаешь? — вскинулся Дуво.
   — Ломаю и заново составляю бедренную кость. Это очень сложно; мне придется дольше, чем я думал, исцелять и растягивать ссохшиеся мышцы.
   Постепенно уродливые бугры на бедре Ширы начали уменьшаться и таять. Через час олтор отнял ладонь от бедра и приложил ее к голени.
   Начало смеркаться, и Дуво зажег лампу.
   — Долго еще? — спросил он.
   — Недолго. Помоги мне перевернуть ее на живот. Вместе они бережно перевернули спящую женщину.
   — Нога выглядит превосходно, — заметил Дуво.
   — Это так, но ягодичные мышцы и позвоночник тоже деформированы. Это естественно после стольких лет хромоты. Теперь я должен быть осторожен, ибо магия не должна коснуться твоего сына.
   И снова Первый Олтор склонился над Широй; длинные его пальцы бережно касались ее тела. Наконец он встал и укрыл женщину простыней.
   — Теперь можешь разбудить ее, — сказал он.
   Дуво сел на краю постели, взял Ширу за руку и поднес ее к губам.
   — Проснись, любовь моя, — прошептал он. Шира едва слышно застонала и зевнула. Потом открыла глаза.
   — Пора вставать, — ласково сказал Дуво.
   Все еще сонная, Шира откинула простыню, и Дуво помог ей встать на ноги. Она выпрямилась, но нисколько этому не удивилась.
   — Какой чудесный сон! — проговорила она.
   — Это не сон, Шира. Ты исцелена.
   Женщина на миг замерла, потом осторожно сделала несколько шагов. Словно забыв о присутствии мужчин, она села на кровать и, подняв повыше рубашку, изумленно воззрилась на свою левую ногу. Потом вскочила и, приподнявшись на цыпочках, закружилась по комнате.
   — Она все еще думает, что это сон, — сказал олтор.
   — Ущипни себя, Шира, — посоветовал Дуво. Глаза ее вмиг наполнились слезами.
   — Я не хочу просыпаться!
   — Все будет хорошо, вот увидишь, — заверил ее Дуво. Шира поколебалась — и с силой вонзила ногти в мякоть ладони.
   — Больно! — вскрикнула она. — Значит, я не сплю! Ох, Дуво! — И, бросившись к мужу, обвила руками его шею.
   Дуво обнял и поцеловал ее.
   — Ты не того благодаришь, — сказал он наконец, и Шира повернулась к Первому Олтору.
   — Даже и не знаю, что сказать, — проговорила она. — Просто не верится! Как я могу отблагодарить тебя?
   — Мне довольно твоей радости, Шира, — ответил олтор. — Думаю, путешествие в Лоретели будет теперь для вас менее тяжким. Когда вы отправляетесь в путь?
   — Как только начнет теплеть, — ответил Дуво. — В эту дорогу готовится больше восьми тысяч людей. Ты бы тоже мог отправиться с нами.
   — Не думаю, — сказал олтор. И, глядя на Ширу, улыбнулся. — Твой малыш крепкий и здоровый, без единого изъяна. Судя по всему, он будет весьма прожорлив.
   — Значит, это мальчик! — воскликнула Шира, сжав руку Дуво. — Твой сын, любовь моя!
   — Наш сын, — поправил он, накрыв ее ладонь своей. Потом нежно провел рукой по ее черным волосам. — У меня нет слов, чтобы выразить, каким счастьем ты меня одарила. Как только я мог думать, что любовь разрушит мою музыку! Каждый день, прожитый рядом с тобой, наполняет меня новой силой.
   — Ты смущаешь нашего гостя, — нежно упрекнула Шира.
   — Это не так, — сказал олтор. — Однако же я должен вас покинуть. Скажи мне, Дуводас, есть ли в пределах города место, где еще жива магия земли?
   — Разве что очень слабая, — ответил Дуво.
   — Этого-то я и боялся. Вы, люди, схожи с даротами: подобно им вы извлекаете из земли магию, ничем не возмещая этой потери. Вы покрываете землю мертвым камнем, а это для нее губительно.
   — Зачем тебе нужно такое место? — спросил Дуво.
   — Дабы коснуться звезд. Есть истины, которые я должен познать, и загадки, которые надлежит разгадать.
   — Поблизости есть парк, — сказал Дуво. — Всякий раз, когда мне нужно прикоснуться к магии, я иду туда. Как я уже сказал, магия там слабая, но ты ведь намного могущественней меня.
   — Ты отведешь меня туда?
   — Отведу. Летом там бродят злые люди — воры и грабители. Сейчас слишком холодно, так что нам ничто не грозит.
   Закутавшись в плащ и пониже надвинув капюшон, Первый Олтор шел рядом с Дуводасом по прихотливому лабиринту городских улиц. В тот самый миг, когда они вышли на Площадь Виселиц, из-за облаков показалась луна. Олтор замедлил шаг и взглянул на печальную череду повешенных.
   — Вы так легко убиваете, — с грустью промолвил он.
   — Я никогда и никого не убивал, — отозвался Дуводас.
   — Прости, Дуводас. Ты, однако, не знаешь, сколько боли причиняют мне подобные зрелища. Пойдем, нам надо торопиться. Этот город похож на обиталища даротов. Не то чтобы отсюда ушла магия, но здесь властвует мощь, подобная алчному водовороту, и я чувствую, как из меня высасывают силу.
   Они прибавили шагу, вошли в парковые ворота и по обледенелому откосу поднялись к невысоким холмам, теснившимся посреди парка. Обернувшись, Первый Олтор взглянул на мерцавший огнями город.
   — Что станете делать вы, люди, когда истощите всю магию земли? — спросил он. — Что тогда с вами станет?
   — Быть может, — ответил Дуводас, — мы найдем также способ возродить ее.
   Первый Олтор кивнул.
   — Это хорошая мысль. Не забывай о ней.
   — Ты сказал это без убеждения, — заметил Дуводас. — Неужели ты считаешь, что мы на такое неспособны?
   Первый Олтор покачал головой.
   — Дело не в том, на что вы способны. Вы просто иные. Если бы все олторы, кроме одного, вдруг ослепли, остальные сделали бы зрячего своим вождем, дабы его глазами могли видеть все. Вы, люди, не таковы. Слепые завидовали бы зрячему и захотели бы и его лишить зрения. Я многое узнал от Бруна. Когда он был еще совсем юн, в его деревне жила женщина. Она обладала силой Целителя. И однако же люди сожгли ее на костре и ликовали, сделав это. Впрочем, не стоит сейчас отвлекаться.
   Пусть тебя не беспокоит то, что ты сейчас увидишь. Ни единый человек в городе ничего не заметит.
   С этими словами олтор поднялся на самую вершину холма и преклонил колени в снегу. Мгновение — и снег растаял, и Дуво ощутил солнечное, летнее тепло, которое исходило от коленопреклоненной золотой фигуры. Олтор запел, негромко и сладостно, сотворяя музыку, совершенней которой Дуводас еще не встречал. Зачарованный этим чудом, он опустился на снег.
   Вокруг фигуры олтора разлилось голубое мерцающее сияние, и Дуво вдруг поражение увидел, как душа олтора отделяется от тела и, чудесно блистая, растет, заполняет все небо. Призрачный сияющий гигант коснулся руками звезд, бережно собрал их в ладони. Вокруг коленопреклоненного тела пышно расцвели цветы — крохотные подснежники, желтые нарциссы, сиявшие отраженным светом луны. Казалось, для Дуводаса время остановилось, и когда музыка стихла, сердце его горестно сжалось, словно от великой, невозвратной потери. Слезы хлынули из его глаз, и темная волна печали едва не накрыла его с головой. Первый Олтор положил руки ему на плечи.
   — Прости, друг мой. Эта магия была для тебя чересчур сильна. Успокойся.
   И безмерная печаль поблекла, сменившись легкой грустью.
   — Я видел, как ты касался звезд, — проговорил Дуво. — Как же я завидую твоей мощи!
   — Ты не только это можешь увидеть, если пожелаешь, — ответил Первый Олтор.
   Дуводас уловил в его голосе грусть.
   — Что же это? — спросил он.
   — У меня есть ответ, Дуво, но он причинит тебе боль. Когда дароты уничтожили мой народ, они исполнились решимости стереть с лица земли и эльдеров. Подобно нам эльдеры не могли сражаться, но они усилили свою магию и сотворили могучее заклинание. — Наклонившись, олтор взял в ладонь пригоршню снега, слепил снежок и, размахнувшись, подбросил его вверх. Снежок взлетел — и мгновенно растаял. — Заклятие эльдеров прошло по всей земле, собирая воедино магию, и поглотило города даротов, заключило их в черную Жемчужину, которую эльдеры укрыли на вершине самой высокой горы. Так они спаслись от неминуемой смерти, однако же при этом не был убит ни один дарот. Когда армии людей двинулись на Эльдер, были такие, кто предлагал повторить заклинание и заключить людей в ловушку — однако Совет Старших решил иначе. Эльдеры обратили заклинание против себя самих, лишь одного старца оставив оберегать новорожденную Жемчужину.