Геммел Дэвид. Яростный Клинок (Риганты - 1)

   Мальчик радостно улыбнулся и побежал к пастбищу.
   Ночью, незадолго до полуночи, он вылез из кровати и тихо оделся. Спящий рядом Браэфар шевельнулся во сне, но не проснулся. Кавал, лежащий под западным окном, поднял голову и посмотрел на мальчика. Коннавар натянул башмаки, подошел к собаке, погладил ее, почесал за ушами. Не взять ли пса с собой?.. В таком походе приятно идти рядом с кем-нибудь. Затем Коннавар вспомнил про опасности и передумал. Какое право он имеет рисковать жизнью Кавала? Он тихонько раздвинул занавески, отделявшие спальню от основной части дома. Было темно; Конн на цыпочках прошел в кухню, взял старый длинный бронзовый нож и засунул его за ремень. Отодвинув засов двери, выскользнул в ночь и направился к Зачарованному лесу.
   Луна сияла в небе, но ее свет не проникал под темные своды деревьев. Сердце Коннавара забилось чаще, однако он продолжал лезть по склону. Мальчик никогда не видел сидов, зато знал много историй про духов, обладающих волшебством и даром прорицания, и некоторые из них упоминались в легендах риганте. Например, Бан-Ни, Прачка у Брода. Воины, обреченные на смерть, могли увидеть ее у ручья, стирающую кровавое тряпье. Коннавару вовсе не хотелось встречаться с ней или ее сестрой, Бан-Ши, также известной как Преследующая или Тоскующая. Один взгляд на ее белое лицо наполнит человека такой печалью, что его сердце разорвется. Он надеялся встретить сида по имени Тагда, Лесной Старец. Говорили, что, если приблизиться к нему и коснуться плаща из мха, он позволит загадать три желания. Говорили также, что если Тагде не нравится человек, он распахивает свой плащ, и оттуда исходит туман, съедающий плоть, оставляющий только высохшие кости.
   Мальчик остановился на опушке леса. Рот его пересох, руки слегка дрожали. Глупости, сказал он себе. Конн еще раз посмотрел на запретные деревья. Они казались зловещими, и ему живо представлялись ожидающие его ужасы. Ярость вспыхнула в нем подобно огню, подавляя страх.
   "Я не отец, - подумал мальчик. - Я не трус".
   Глубоко вздохнув, он вошел в лес.
   Через разрывы в листве падали лучи луны, столпами серебряного света озарявшие землю. Собирался туман. Коннавар вытер потные ладони о штаны и поборол желание вытащить нож. "Ты пришел просить об одолжении, - строго сказал он себе. - Как отнесется к тебе Тагда, если ты подойдешь к нему с оружием в руках? "
   Туман обвивал колени, легкий ветерок шуршал листьями.
   - Я Коннавар, - вдруг крикнул мальчик, - хочу поговорить с Тагдой.
   Голос был тоненький и испуганный, и это снова разозлило его.
   "Я не боюсь, - сказал он себе. - Я воин риганте".
   Он ждал, но на его зов не пришло ответа. Конн углубился в лес, вскарабкался на крутой склон. Впереди было небольшое озерцо в камне, озаренное светом луны. Он снова крикнул, и его слова подхватило эхо. Ничто не шевельнулось - ни летучая мышь, ни лиса, ни барсук. Царила тишина.
   - Ты здесь, Тагда? Тагда... Тагда... Тагда...
   Эхо затихло. Коннавар начал мерзнуть и почти смирился с мыслью о неудаче. Это просто ночной лес, решил он. Здесь нет волшебства.
   Затем раздался звук. Сначала он принял его за человеческий голос, но почти сразу понял, что это животное кричит от боли. Обернувшись, Конн увидел заросли терновника. В них бился олененок, пытаясь встать на ноги. Колючки обвили его задние ноги, и пятнышки крови виднелись на светлых боках.
   - Подожди, малютка, - мягко сказал ему Коннавар. - Подожди, и я помогу тебе.
   Он начал пробираться сквозь терновник. Колючки рвали одежду и царапали тело. Вынув нож, он отрезал одну ветвь. Другая немедленно хлестнула его по лицу. Терновник становился все гуще, и длинные шипы продолжали колоть и царапать. Напуганный его приближением, олененок забился сильнее. Конн мягко заговорил с ним, стараясь успокоить. Когда он добрался до него, олененок совсем выбился из сил и дрожал от страха. Мальчик осторожно срезал ветки вокруг него, спрятал нож и поднял спасенного на руки, прижал его к себе и начал выбираться. С каждым шагом становилось все больнее, штаны совсем порвались.
   Выбравшись из кустов, мальчик поставил олененка на землю и провел рукой по его спине. Царапины были не слишком глубокие, скоро заживут. Почему олененок остался один, где же мать? Опустившись на землю, Конн погладил его стройную шею.
   - В следующий раз будешь избегать терновника, - сказал он. - А теперь беги, ищи свою маму.
   Зверек изящно отпрыгнул, остановился и посмотрел на мальчика.
   - Ну беги, беги, - произнес тот.
   Олененок сделал несколько шагов, а потом побежал и скрылся за деревьями. Конн посмотрел на порванную одежду. Мирия будет недовольна. Штаны были совсем новые. Заставив себя встать, он добрался до выхода из леса и отправился домой.
   Мальчик проснулся вскоре после рассвета. Браэфар уже встал и натягивал короткие сапоги. Конн зевнул и потянулся.
   - Долго ты спал сегодня, - сказал ему брат.
   - Ночью я уходил.
   Сев в постели, он рассказал Крылу о своих приключениях и об олененке. Браэфар вежливо слушал.
   - Тебе приснилось, - сказал он наконец.
   - Нет!
   - Тогда где же царапины, о которых ты говоришь?
   Конн бросил взгляд на свои руки, отбросил одеяло и посмотрел на ноги. Кожа была цела. Встав, он взял с пола штаны. Они были совершенно целые.
   Брат улыбнулся ему.
   - Вставай, видящий сны! Не то завтрак съедят без тебя. Оставшись один, удивленный Конн натянул штаны и взял тунику. Когда он поднял ее, на пол упал клинок. Но это был не тот бронзовый нож с деревянной ручкой, который он взял в лес. Первые лучи рассвета упали на серебряное лезвие и резную рукоять из оленьего рога. Гарда блестела золотом, а навершие украшал круглый черный камень с серебряной руной. Такого красивого кинжала мальчик еще не видел. Пальцы его невольно обхватили рукоять, она подходила к ним идеально. Завернув сокровище в тряпицу, Конн вышел из дома и бросился к Бануину. Тот еще спал, и мальчик разбудил его. Купец зевнул и откинул одеяло.
   - Я не фермер и обычно не встаю так рано.
   - Это важно, - объяснил Конн, протягивая торговцу чашу с водой.
   Тот сел в постели и отпил глоток.
   - Рассказывай.
   Мальчик поведал ему о своем приключении в лесу, об освобождении олененка и возвращении домой, потом о том, как нашел кинжал. Бануин слушал молча с уставшим видом. Выражение его лица изменилось, когда Конн развернул тряпицу. Торговец благоговейно взял кинжал в руки, затем вылез из кровати и подошел к окну, чтобы рассмотреть сокровище на свету.
   - Потрясающе, - прошептал он, - металл мне неизвестен... Не серебро, не железо... А камень в рукояти...
   - Это оружие сидов, - сказал Конн. - Их дар мне.
   - Я бы мог продать это за сотню... нет, пять сотен серебряных монет.
   - Я не хочу его продавать.
   - Тогда зачем ты принес его мне?
   - Я не могу никому рассказать, что ходил в Зачарованный лес. Это запрещено, а маме лгать не могу. Я думал, ты мне дашь совет.
   - Рукоять подходит к моей ладони, - проговорил Бануин. - Как будто его сделали для меня.
   - Мне тоже.
   - Не может быть, парень. Моя рука куда больше твоей. - Он протянул кинжал Конну.
   - Смотри! - Мальчик поднял оружие.
   Рука его полностью закрывала рукоять, золотая гарда приходилась под большой палец, а навершие касалось ребра ладони.
   Бануин медленно взял клинок. Рукоять, казалось, выросла в его руке.
   - Это волшебное оружие, - потрясение сказал он. - Никогда такого не видел.
   - Что мне делать?
   - Ты мне веришь? - ответил вопросом на вопрос Иноземец.
   - Конечно. Ты мой друг.
   - Тогда отдай кинжал мне.
   - Отдать... Я не понимаю. Он мой!
   - Ты попросил меня о помощи, Конн, - сказал Бануин. - Если веришь мне, сделай, как я прошу.
   Мальчик помолчал, а потом произнес:
   - Ладно. Я даю тебе нож.
   - Теперь он мой?
   - Да. Твой. Но я все еще не понимаю.
   Бануин, не выпуская клинка из рук, жестом поманил Конна за собой, и они пришли в комнату с очагом. Торговец поворошил вчерашние угли длинной палкой, раздул их и добавил растопки. Когда огонь разгорелся, он повесил над ним медный котелок.
   - Люблю начинать день с травного отвара. Что-нибудь теплое и сладкое. Лично я предпочитаю цветки бузины с медом. Хочешь?
   - Да, спасибо, - ответил Конн.
   Мальчик не мог отвести взгляд от кинжала. Бануин был его другом, но, кроме того, купцом, знающим счет деньгам. Когда вода закипела, торговец наполнил отваром две чашки и принес их на стол. Положив нож на полированное дерево, Иноземец отпил напиток.
   - Ты сделал для меня немало, Коннавар, - серьезно сказал он. - В обычае моего народа награждать тех, кто нам помогает. Поэтому я хочу сделать тебе подарок. Я.подарю тебе этот нож. Он очень хорош, и многие спросят, откуда ты его взял. Ты ответишь - и это будет правдой, - что его подарил тебе Бануин Иноземец. Это решает твою проблему?
   - Да, конечно. Спасибо, Бануин, - широко улыбнулся Конн.
   - Нет, тебе спасибо - за доверие. Только позволь предупредить тебя: никогда не доверяй людям настолько. У каждого человека есть своя цена, и клянусь душой, я был очень близок, чтобы узнать себе цену.
   Бануин Иноземец провел караван из шестнадцати лошадей по узкой тропе к парому. Неглубокая рана на плече все еще сочилась кровью, даже через пропитанную вином и медом повязку, и все же у него было хорошее настроение. На горизонте виднелись острые пики Друагских гор, стоящих на страже земель риганте. Почти дома. Он улыбнулся. Его первой родиной был Каменный город, раскинувшийся на пяти холмах в Тургони, за восемнадцать сотен миль отсюда. Почти всю свою жизнь он считал, что там живет его сердце. Теперь все изменилось. Душа его навек привязалась к Друагским горам. Он любил их так сильно, что даже сам удивлялся. Бануин провел шестнадцать лет среди племен кельтонов: риганте, норвинов, гатов, остров, паннонов и кердинов. И многих других. Он восхищался ими и простотой их жизни. Стоило ему задуматься о своем народе, как мороз пробегал по коже. Бануин знал: однажды они придут сюда со своими армиями и каменными дорогами, победят этих людей и навсегда изменят их жизнь. Так же как они поступили с племенами, живущими за морем.
   Иноземец думал о Коннаваре одновременно с любовью и печалью. С тех пор как мальчик прибежал к нему с кинжалом сидов, прошло пять лет. Конн становился мужчиной, уверенным в том, что он - часть народа, который пребудет вечно. Сколько же ему, пятнадцать, шестнадцать?
   За морем Бануин видел завершение великого сражения, когда тысячи тел молодых кельтонов - таких, как Коннавар и Руатайн, - сбрасывали в огромные ямы. Многие были захвачены в плен и проданы в рабство, а их вождей прибили за руки и за ноги к жертвенным столбам, чтобы они медленно умирали у обочин дороги, глядя, как их народ уходит в небытие.
   Бануина спросили, не хочет ли он принять участие в организации торговли рабами, и он отказался, хотя на этом мог хорошо заработать.
   "Как долго они еще не придут сюда, - думал он, - лет пять, десять? Не больше".
   Спустившись с холма, Бануин подвел лошадей к переправе и спешился. На столбе висел старый медный щит, а возле него лежал деревянный молоток. Бануин дважды ударил в щит, и звук поплыл над водой. Из хижины на другом берегу вышли два человека, и первый из них приветствовал торговца. Бануин помахал в ответ.
   Паром медленно переплыл реку. Причалив, старый Каласайн открыл воротца, перекинув их как трап на причал, затем, проворно спрыгнув на берег, одарил приезжего беззубой улыбкой.
   - Все еще жив, Иноземец? Должно быть, ты родился под счастливой звездой.
   - Боги милосердны к праведникам, - ответил Бануин, тоже улыбаясь.
   Сын Каласайна, Сенекаль, низкий, коренастый человек, также сошел на берег, подошел к лошадям и развязал веревку. Паром был невелик, за раз он мог перевезти только восемь лошадок. Бануин завел на паром первую партию животных, закрыл за собой дверцу и помог Каласайну тянуть веревку. Он не оборачивался, поскольку знал, что Сенекаль обязательно стащит что-нибудь из тюков. Потом Каласайн найдет это и как всегда при следующей встрече возвратит хозяину с извинениями.
   Когда они причалили к северному берегу, жена Каласайна, Санепта, принесла чашу с травяным отваром с медом. Бануин поблагодарил ее. В молодости она, наверное, была красивой женщиной, но годы и тяжелая жизнь лишили ее былой привлекательности.
   Через час, когда все лошади были на северном берегу, Бануин с Каласайном сели на причале, прихлебывая отвар и любуясь сверкающими на воде лучами солнца.
   - Неприятности в дороге? - спросил паромщик, указывая на рану.
   - Не без того, зато это скрасило монотонность пути. Что произошло за последние восемь месяцев? Были набеги?
   Старик пожал плечами.
   - Набеги бывают всегда. Молодежи надо проверять свою силу. Умер только один человек. Он схватился с Руатайном. Глупец... А что ты везешь?
   - Крашеные ткани, яркие бусы, серебряные и золотые нити. Ткань мгновенно разойдется. Она обработана особой пурпурной краской, которая не линяет. А еще специи и слитки - железные, серебряные и два золотых для Риамфады. Все должно легко продаться.
   Каласайн вздохнул и слегка покраснел.
   - Я извиняюсь за моего сына. Непременно верну все, что он украл.
   - Знаю. Ты не отвечаешь за него, Каласайн. Некоторые просто не могут не воровать.
   - Мне постоянно приходится позориться из-за него. - Они посидели несколько минут в согласном молчании. Затем паромщик снова заговорил: - Как дела на юге?
   - Среди норвинов на побережье вспыхнула болезнь. Лихорадка и обесцвечивание кожи. Умер каждый шестой.
   - Мы слышали. Ты был за морем на этот раз?
   - Да. Я ездил на родину.
   - Они все еще сражаются?
   - Не дома. Их армии двинулись на запад. Они покорили многих соседей.
   - Зачем? - удивился Каласайн.
   - Создают империю.
   - Зачем? - снова спросил паромщик.
   - Наверное, чтобы всеми править. Разбогатеть за счет других. Не знаю. Может быть, им просто нравится воевать.
   - Тогда они глупцы.
   - Руатайн не воссоединился с Мирней? - спросил Бануин, желая сменить тему.
   - Нет. С другой стороны, прошло шесть лет, а он так и не отрекся от нее. Странный человек. Совсем стал невеселый, редко улыбается и никогда не смеется. Люди обходят его стороной. Он поспорил с Наннкумалом-кузнецом и ударил его так сильно, что тот проломил загородку спиной. Почему они с женой разошлись? Она что, была ему неверна?
   - Не знаю, - пожал плечами Бануин. - Так или иначе, это печально для них обоих. Они мне нравятся, хорошие люди...
   - Они риганте, - улыбнулся Каласайн. - Мы все хорошие. Добро пожаловать домой, Иноземец.
   Через четыре часа, когда заходящее солнце окрасило вершины гор алым огнем, Бануин поднялся на последний холм и увидел деревню Три Ручья. На сердце стало легко, стоило увидеть дома и фермы, мостики через ручьи, пасущийся скот. И огромный дуб в центре поселения, называемый Старейшим Древом. Его нижние ветви были увешаны фонариками.
   "Дома, - подумал Бануин, наслаждаясь этим словом. - Я дома".
   Коннавар любил лазить по деревьям и теперь, сидя на верхних ветвях Старейшего Древа, пытался разобраться в том, что было недоступно его пятнадцатилетнему разуму. Он любил Руатайна и мать, и его очень огорчало, что родители по-прежнему живут порознь. Мирия оскорбила Большого Человека, несправедливо обвинив его в подлости. Она знала, что не права, однако гордость не позволяла ей извиниться. Конн был уверен, что мать понимает свою ошибку, но не сделает ничего, чтобы примириться с мужем. Это казалось юноше очень глупым. Иногда по ночам он слышал, как Мирия тихо плачет, стараясь заглушить звук рыданий мягкой вышитой подушкой на кровати, сделанной Руатайном. Коннавар ее не понимал. Всю жизнь она была холодна с мужем, а теперь горевала, будто у нее умер ребенок. И все же, несмотря на свои страдания, не могла заставить себя признаться, что была не права.
   Большой Человек тоже изменился. Он стал угрюмым и гневливым. Вспоминая драку с отцом Гованнана, Наннкумалом, Конн поежился. Юноша шел с Руатайном и Браэфаром, и кузнец неожиданно вышел им навстречу. Между ним и отцом не было большой любви, потому что история разрыва началась с Наннкумала, который рассказал Гованнану об отце Конна. Кузнец был крупным человеком, хорошо сложенным, с массивными мышцами.
   - Держи мальчишку подальше от моей кузницы, - сказал он, указывая на Коннавара.
   - Почему это? - Руатайн посмотрел на него в упор.
   - Потому что он вор! Украл у меня гвозди.
   - Неправда! - Конн, сжав кулаки, шагнул к кузнецу, но Руатайн остановил его.
   Наннкумал презрительно усмехнулся.
   - Они исчезли после того, как ты вертелся тут возле моей дочери... Держи своего парня подальше, - снова обратился он к старшему мужчине. Если я его здесь застукаю, уши оборву.
   - Уши оборвешь? - угрожающе спокойным голосом спросил Руатайн. - Ты угрожаешь моему сыну при мне? Тебя нельзя назвать мудрым человеком, Наннкумал.
   - Он не твой сын, - грубо ответил кузнец. - Он выродок труса!
   Воин шагнул вперед. Его противник вскинул руку, чтобы защититься, но удар был слишком быстрым. Правая рука Руатайна врезалась в челюсть кузнеца, и тот отлетел в сторону, упал на забор. Наннкумал попытался подняться, но снова рухнул на землю. Несколько людей собрались, чтобы посмотреть на драку, которая уже закончилась. Руатайн подошел к лежащему человеку и перевернул его носком сапога. Глаза кузнеца были открыты. Большой Человек холодно сказал:
   - Отец Коннавара отправился на бой и сражался спина к спине со мной целый день. Тебя я там что-то не видел, ты вроде животом маялся... Собственно говоря, кузнец, я никогда не видел тебя в битве, так что не спеши обвинять других в трусости.
   Воспоминание доставляло Коннавару некоторое удовольствие, но и боль тоже. Наннкумал заслужил удар. Он знал, что Конн ничего не крал, просто был недоволен дружбой юноши с его дочерью, Ариан.
   Ариан... Со времени драки она избегала товарища, а Конну не хватало ее общества, улыбки и аромата золотых волос. Закрыв глаза, он припомнил день в начале весны, когда гнался за ней. Ариан, ее сестра Гвидия и другие девушки из деревни собирали цветы на краю леса. Коннавар гулял неподалеку и случайно их увидел. Ариан, приподняв подол желтого платья, переходила быстрый и мелкий ручей. Конн поприветствовал ее. Она наклонилась и обрызгала его водой. Он хотел подойти к ней, смеясь, но девушка выскочила из ручья и побежала к лесу. Он последовал за Ариан и поймал за талию. Они упали в траву.
   - Зачем ты меня обрызгала? - спросил Конн.
   - Чтобы остудить пламя в твоих глазах, - ответила Ариан. Он обнимал ее правой рукой. Солнце ласкало нежную кожу босых ног девушки. В горле у Конна пересохло, сердце бешено забилось. Зрачки ее голубых глаз расширились, и он отражался в них, будто медленно тонул... Не в силах сопротивляться желанию, Конн поцеловал девушку. Рот Ариан был теплым. Она коснулась языком его губ. Коннавар застонал. Его рука скользнула к ее бедру... Неожиданно девушка высвободилась и села, поправляя растрепавшиеся золотые волосы.
   - Вижу, вода недостаточно тебя остудила!
   Конн не мог и слова выговорить. Внезапно Ариан хихикнула, прикрыв рот рукой. Юноша проследил за ее взглядом и увидел, как вздулись его штаны в промежности. Покраснев, он попытался встать. Ариан бросилась к нему и обхватила за шею.
   - Не сердись на меня, - сказала она, принимая краску стыда за другое чувство.
   Конн притянул ее к себе.
   - Я не сержусь. Я люблю тебя. На будущий год, в праздник Самайн, я поговорю с твоим отцом, и мы поженимся.
   Отстранившись, Ариан рассмеялась.
   - Может быть, я соглашусь, а может быть, и нет.
   Конн не знал, что ответить, его глаза сузились.
   - А вот теперь ты начинаешь злиться, - весело проговорила девушка, снова подходя к нему и гладя его лицо.
   Он попытался обнять ее, но она убежала прочь, к подругам.
   Сидя на дереве, Коннавар вспоминал жар ее кожи. Ему стало как-то не по себе. Вдруг его внимание привлекло движение на юге. По склону спускалась вереница лошадей. Сердце Конна обрадовано дрогнуло. Бануин вернулся!
   Юноша быстро соскользнул с дерева, спрыгнул на землю и отправился к дому купца. Услышав стук копыт по деревянному мосту, он окликнул Иноземца.
   Торговец улыбнулся, увидев его. Казалось, Бануин стал ниже, и в коротко постриженных волосах блестела седина. Конн знал, что ему много лет, почти пятьдесят, но силы и ловкости ему было по-прежнему не занимать. Иноземец спешился. Теперь пятнадцатилетний юноша был на несколько дюймов выше своего старого друга.
   - Как у тебя дела, Коннавар? - спросил Бануин.
   - Баниас тол вар, - ответил мальчик. Торговец захлопал в ладоши.
   - Хорошо, Конн. Значит, ты помнишь мои уроки.
   - Я ничего не забываю, - серьезно ответил юноша. - Рад снова видеть тебя. Давай я помогу тебе разгрузить лошадей, а ты расскажешь о своих странствиях.
   Бануин отправился к складу и открыл дверь. Они с Коннаваром сняли тюки с лошадей, отнесли их внутрь, а расседланных животных отправили в загон.
   Дом Бануина, как и все дома риганте, построили из дерева, но в основной комнате был мозаичный пол, три ложа и никаких стульев. Там оказалось чисто - ни единой соринки.
   - Вижу, ты присматривал за моим домом, - заметил Бануин, - спасибо тебе.
   - Я принесу еды, - сказал Конн, вставая и направляясь к двери.
   Торговец хотел возразить, но юноша уже скрылся. Пробежав четверть мили до своего дома и обратно, он вернулся с полотняным мешком с едой. Там был большой кусок пирога с мясом, несколько яблок и кувшин с хорошим подсоленным маслом. Когда они поели, Бануин зажег две лампы и вытянулся на ложе.
   - Чего мне не хватает здесь, - начал он, - так это чудесной ароматной бани после долгого пути. У нас каждый город такого размера имеет баню, да и во многих домах есть собственные бани.
   - Твой народ часто моется? - спросил Коннавар.
   - Каждый день.
   - Зачем? Они плохо пахнут?
   - Если не купаются, то да.
   - Не везет им, - заметил Конн.
   - Странное дело, - рассмеялся Бануин. - Чем больше ты моешься, тем больше это нужно. Я принимал ванну два месяца назад, в Тургони. Потом я отправился домой. Через три дня от меня воняло. Через десять я с трудом мог выносить собственное общество. А потом запах исчез сам собой.
   Бануин поднялся, снял плащ и швырнул его на ложе. Коннавар увидел на его левой руке окровавленную повязку.
   - Где тебя ранили?
   - Четыре дня назад на меня напали грабители. Трое изгнанников-норвинов. Один из них умудрился полоснуть меня ножом. Пустяковая рана.
   - Ты убил их?
   - Нет, юный кровожадный варвар. Я сломал руку человеку с ножом. И они убежали.
   - Тебе следовало их убить. Они будут поджидать тебя следующей весной.
   - Коли так, я воспользуюсь твоим советом. А теперь расскажи мне, что происходит в Трех Ручьях.
   - Браэфар выиграл гонку на солнцестояние две недели назад. В наших землях нет парня счастливее, - сказал Конн. - Он расхаживает гордый, как павлин.
   - А ты?
   - Я пришел вторым.
   Бануин сел. Судя по хитрому блеску в глазах мальчика, все было не так просто.
   - А Гованнан? Я думал, что он самый быстрый среди молодежи.
   - Он тоже так думал, - ехидно заметил Коннавар. - Но ветер повернул один из указателей. Гованнан и другие забежали в болото. Правда, в нем осталось достаточно сил, и он пришел третьим. Ариан говорит, что почти весь вечер он отдирал от задницы пиявок. Может быть, на будущий год ему повезет больше.
   - И почему я не верю, что ветер повернул указатель? - спросил Бануин.
   Конн рассмеялся.
   - Потому что ты очень подозрительный. Прямо как Гованнан.
   - Это точно, - согласился Иноземец. - Ты упомянул Ариан. Все еще собираешься жениться?
   - Она самая красивая девушка на свете. Я ее очень люблю.
   - В придачу к ней ты получишь Гованнана в качестве шурина.
   - Да, прискорбно. А еще есть ее отец... но любовь все побеждает. Женщина риганте имеет право выбрать себе мужа. Ты будешь танцевать на моей свадьбе?
   - Я не слишком хороший танцор, однако непременно приду, и с радостью. А теперь беги домой. Я устал, мне не помешает поспать в мягкой постели.
   - Можно я приду завтра? Ты поучишь меня своему языку? Расскажешь о каменных городах?
   - Я всегда рад видеть тебя, Конн. Но разве у тебя нет работы?
   - Только до полудня.
   - Тогда приходи, когда освободишься. Передавай привет матери. Скажи ей, что я привез зеленое атласное платье, как и обещал.
   Коннавар направился к двери.
   - Твой народ по-прежнему воюет и побеждает?
   - Боюсь, что да, Конн.
   - Ты должен мне все рассказать.
   Ариан не знала, что хуже - страх или избавление от него. Они переплетались причудливым образом, мешались у нее в голове. Страх накатывал неожиданно, когда она шла, лежала в постели или стирала одежду в мелких водах ручья. Пальцы начинали дрожать, а в душе рождалась темнота, заслоняющая свет солнца.
   Она помнила ужасный день, когда родился этот страх. Ее младшая сестра, пятилетняя Бариа, которая спала вместе с ней, кашляла и горела в жару. Мать напоила ее травяным отваром, подслащенным медом, и девочка прижалась к Ариан. Старшая сестра, которой в тот год исполнилось тринадцать, оттолкнула ее, поскольку было жарко и душно. Бариа перевернулась на другой бок и обняла тряпичную куклу. Она покашляла еще, а потом заснула. В середине ночи Ариан проснулась, тщетно пытаясь вспомнить сон. Ее ноги касалась совершенно холодная ножка Барии.
   - Иди сюда, малышка, - прошептала старшая, - я тебя согрею.
   Ариан пододвинулась к девочке и обняла ее. Некоторое время она прижимала сестру к себе, потом ее напугала неподвижность девочки. В комнате царила тьма, и она не видела лица сестры. Поднявшись с кровати, Ариан спустилась с чердака и пошла к очагу. Тот почти погас. Подбросив немного растопки, девочка раздула горячие угли. Пламя начало разгораться. Ариан поднесла к пламени свечу, дождалась, пока та зажглась, и поднялась обратно на чердак. Подойдя к кровати, она поднесла свечу к лицу Барии. На нее посмотрели спокойные мертвые глаза. На щеку ребенка упала капля воска.