Страница:
Военно-геральдическому отделу Народного комиссариата обороны внести соответствующие поправки в воинские уставы и статуты.
Почетным отличительным знаком 9-го гвардейского танкового Кантемировского корпуса утвердить скрещенные в нижней части, расположенные под углом 90 градусов дубовые листья желтого (золотого) цвета. При обращении между военнослужащими использовать, наряду с уставными, обращение «гвардеец».
Подпись: И. СТАЛИН».
Комкор генерал-майор Петр Перерва, здоровый мужик с красной крестьянской рожей, вскинул свою ладонь-лопату к козырьку и голосом, от раскатов которого вспорхнули голуби с соседней крыши, гаркнул:
— Товарищи гвардейцы! Поздравляю вас со столь почетной наградой!
Полторы тысячи легких, словно мехи баяна, набрали воздух, чтобы через три секунды ответить:
— У-уррра-а-а!!!
— Вольно!
Ликованию не было предела. Волна пилоток взлетела над строем. У многих в глазах стояли слезы радости, гордости за свой боевой труд и комок в горле — от волнения, от скорби по погибшим товарищам.
— Равняйсь! — генерал-майор снова, как непокорную лошадь за узду, ухватил внимание личного состава.
— Смирр-на! К выносу Знамени стоять смирно! Равнение на Знамя!
Лицо Короткова светилось, как новый знак «Гвардия» на его груди.
— Докладывай, гвардеец, что там у вас случилось.
Стариков, вообще-то ожидавший разноса за задержку в пути, слегка расслабился.
— Товарищ капитан, все нормально. Помогли мы пехоте, царице полей, эти самые поля под свою корону вернуть. Пять немецких зенитных 57-мм пушек вкатали. Эти хлопчики там ещё генерала немецкого взяли, мы им огнем помогли.
— А что за история у вас случилась, ну, как городок-то этот называется, забыл...
— Петрошени?
— Да. Давай рассказывай.
— Да рассказывать-то, товарищ капитан, особо нечего. Танк провалился в подземелье, мы вытащили, поехали дальше.
— Ой, темнишь, лейтенант.
— А что мне темнить-то?
— Сначала в панику кинулся, по рации давай названивать, потом два часа молчал, теперь мне лапшу вешаешь, что ничего не было!
— Ну, построили «обструкцию», как ее Шеломков обозвал, вытащили...
— А в подземелье что было?
— Да ничего не было. Ход обрушился, камни, кирпичи черные.
— Смотри, лейтенант, не играй с судьбой. Пока вы ездили, тут слух прошел, что в пехоте двух офицеров расстреляли и нескольких солдат. Энкавэдэшники нашли у них побрякушки какие-то румынские. Мне уже запрос на тебя приходил из «Смерша». Ты кому там морду бил?
— Да мы не били их, точно говорю. Они у цыган взятки вымогали. Я их арестовал, они еще хотели сопротивляться, но у нас не забалуешь. Потом Шеломков их увез. Претензий не было!
— Короче. Все танки проверь, карманы у всех выверни, чтоб ничего не было. И, если у кого что будет, ко мне его немедленно. Понял?
— Так точно.
— Ко мне! И не сам разбирайся. А что за цыган там с вами был?
— Сандро, что ли? А он в штабе Армии сейчас. Я не удивлюсь, если скоро услышу про Первую цыганскую конную армию.
— Да, по коням они спецы... И еще: местные нас сегодня на прием приглашают. По случаю мирного договора. Ты пойдешь?
— А можно, товарищ капитан?
— Тебе можно. Ну, еще со взвода пару-тройку солдат возьми. Всех проверь, чтобы подворотнички, бляхи, пуговицы, сапоги сияли, как у кота... Да, невесты тут у нас объявились. Воздушная разведка. Я позже приказ издам, но имейте в виду, пока война, дуэли я запрещаю. Все понятно?
— Так точно.
— Свободен.
— Есть.
Москва. Кремль
Шапошников делал доклад, и было видно, как он волнуется:
— Итак, товарищи, группа старшего лейтенанта Чернышкова устроила диверсии в Братиславе. Взорвали здание генштаба, местного гарнизона, подожгли склады на железной дороге. С помощью реактивного снаряда РС-8 взорвали нефтеналивной танкер, стоящий под разгрузкой в речном порту. Провели диверсию на электростанции, взорвав выходные трансформаторы. В результате город остался без электроэнергии в момент налета наших самолетов. Нашли и сделали целеуказание самолетам на здание гостиницы, где находилась резидентура абвера в Словакии. При налете почти все шпионы и служба безопасности химической части были ликвидированы. В городе группе Чернышкова удалось создать панику. На борьбу с разрушениями и пожарами немцы и словаки бросили все силы, в том числе и часть охраны аэродрома. А осназу тем временем удалось нейтрализовать охрану аэродрома, захватить расположение химической части немцев. Захвачены, как вы знаете, и оставшиеся после налета в живых ученые химики.
После этого осназовцы встретили десантников 201-й бригады и 9-го десантного корпуса. Вокруг аэродрома создан постоянно расширяющийся плацдарм. 201-я бригада и группа Чернышкова разбили во встречном бою части словацкого гарнизона и охранную дивизию немцев, попытавшиеся ликвидировать десант. В данный момент захвачена северная окраина Братиславы, создан плацдарм на правом берегу Дуная, налажен авиамост, по которому авиация дальнего действия перебрасывает танки Т-40, Т-38, боеприпасы, топливо, продукты.
Основываясь на радиограмме командующего группой войск генерала-майора Чуйкова, Генштаб КА представляет старшего лейтенанта Чернышкова Александра Ивановича к званию Героя Советского Союза и присвоению очередного воинского звания — капитан Красной Армии. Членов его группы — к медалям «За отвагу».
— Вот так всегда, — проворчал Берия. — Мы работаем, а славу армейцы гребут.
Сталин едва взглянул на Берию, а эффект — как будто кипятком в лицо плеснул. Встал, бесшумно ушел куда-то за спины, только Шапошников его видит.
— Продолжайте, Борис Михайлович.
— У меня все, товарищ Сталин.
— Хорошо. Есть ли потери?
— В группе Чернышкова один легко ранен, один лишился зубов. Это во время взятия аэродрома. А далее их следы теряются. Известно от Чуйкова, что они продолжают громить немцев в окрестностях Братиславы.
— А вот это, Борис Михайлович, не очень хорошо. Нужно, чтобы герои были представлены к наградам.
После обсуждения еще нескольких вопросов Сталин отпустил всех, попросив, однако, Берию задержаться.
— Ты что делаешь?! — Начал он, когда двери за Молотовым, который шел последним, закрылись. — Ты что, Лаврентий, не можешь придержать язык? Так откуси его!
— Товарищ Сталин, да я по делу ему сказал, — перешел на грузинский Берия, — что они заладили — армия да армия!
— Ты мне это прекрати! Сейчас все они там — армия. Ты думаешь, этот парень бегает там по лесам, режет фашистов, он что, для НКВД это делает?
— Товарищ Сталин, они сейчас хотят, пользуясь моментом, набрать силу, а когда нарушается баланс, это чревато разрушением всей конструкции.
— Слушай, Лаврентий, а не пора ли тебе на передовую?
— Товарищ Сталин, вы же знаете, что я не струшу. И я вас знаю. Не пошлете вы меня на фронт. Для вас успех дела важнее персонально какого-то Берии.
— Иди с глаз моих, — и, перейдя на русский: — Перед Шапошниковым извинись.
После того, как Лаврентий Павлович вышел, вошел секретарь Сталина Поскребышев:
— Товарищ Сталин, к вам по вашему вызову явился генерал-лейтенант Рычагов.
— Пригласите.
Вошел молодой, лет тридцати, а по внешнему виду, вообще мальчишка, Павел Рычагов.
— Здравствуйте, товарищ Рычагов.
— Здравия желаю, товарищ Сталин.
— Как учеба в Академии?
— Товарищ Сталин, война идет, до учебы ли, штаны протирать?
— Учиться, товарищ Рычагов, всегда есть время. Мы вот воюем и учимся. Ну а вы-то, поостыли в Академии? Или до сих пор молодой-горячий?
— Остыл, товарищ Сталин.
— Это хорошо. Вот с холодной головой вы и запустите в производство наш новейший, еще не проектированный даже бомбардировщик. Понятно, что это должен быть самый лучший, самый дальний, самый грузоподъемный стратегический бомбардировщик в мире. Война нам отпускает мало времени, поэтому на проектирование, постройку, испытания и запуск в серию срок вам — три месяца. Что нужно, все проси. Все дам.
— Товарищ Сталин, наши сегодняшние бомбардировщики уже на пределе модернизации. Из них выжать еще что-то сложно.
— Поэтому и нужно проектировать с чистого листа.
— Но на такое проектирование во всем мире уходят годы и годы.
— Товарищ Рычагов, товарищ Яковлев мне тоже тут говорил про американцев. Но потом он доказал, что он советский человек. А вы, генерал-лейтенант авиации, Павел Рычагов, вы что, амырыканец?
— Никак нет, товарищ Сталин! Товарищ Сталин, какие параметры должны быть выдержаны?
— Действие в зоне сильной ПВО. Дальность — 5-6 тысяч километров. Высота полета 12 тысяч метров. Бомбовая нагрузка 20-22 тонны. Скорость на максимальной высоте выше скорости истребителей вероятного противника.
— Вероятный противник США — Англия?
— Да, и Япония.
— Аэродромы?
— Аэродромы стационарные, с фунта запускать их не будем.
— Действия против США через полюс?
— Возможно, и через Атлантику. Когда вы готовы приступить?
— А я уже работаю, товарищ Сталин.
— Паша, у тебя три месяца. Не подведи меня.
— Понял, товарищ Сталин. Есть! Не подведу!
— Иди, работай.
Румыно-венгерская граница
Начальник пограничной заставы, капитан пограничной стражи Захария обедал, когда к нему прибежал рядовой и доложил, что снизу из долины приближаются две грузовые машины, набитые солдатами, и с ними танк. Машины и танк не румынские. Захария с недовольным видом отложил ложку, выйдя из-за стола, попытался подтянуть ремень на своем необъятном животе.
«Когда-то это должно было случиться, — подумал он. — Везде черт знает что творится, не можем же и мы сидеть здесь вечно, как у Христа за пазухой».
По его команде, наряд занял оборону. Но... порядок есть порядок. Надо идти самому. Брать их в плен, что ли? Или что делать-то? Связи давно уже нет. Присягу давали королю. Русские воюют вроде только с немцами. Опять же, что защищать-то? Страну они давно всю захватили, за нами Венгрия. Ее, что ли? Вынув из кармана застиранный носовой платок, капитан двинулся навстречу гостям.
Грузовики, съехав с дороги, встали боком к огневой позиции заставы. Танк, обогнав их, пристроился рядом, закрыв от возможного обстрела. Пехота тотчас спешилась, но. остановленная командой русского офицера с наглыми глазами, вновь как бы невзначай укрылась за танком, повернувшим пушку на окопы. Офицер в фуражке зеленого цвета, явно отличающегося от окраски его мундира, быстро пошел навстречу Захарии.
На румынском (что удивительно, почти без акцента) поприветствовал, представился.
— Старший лейтенант Плетнев, направлен для совместного несения пограничной охраны согласно договору между Королевством Румыния и Советским Союзом.
Всего ожидал Захария: и требования сдаться в плен, и приказа сложить оружие или даже пустить себе пулю в лоб. Но такой поворот событий его ошеломил.
— Как совместно? Мы же враги, мы же воевать должны!
— Капитан Захария, пройдемте в штаб заставы. Возьмете телефон, и вам все объяснят.
— Но телефон уже трое суток молчит.
— Он молчал для того, чтобы более значительно прозвучали слова, которые вы сейчас услышите.
Захария, несмотря на лишний вес, рысцой кинулся в штаб. Вдруг эти гады захватили его семью, живущую в долине. От коммунистов всего можно ожидать. Телефон уже разрывался от звона.
— Начальник заставы... — начал было докладывать Захария, но его оборвали.
— Капитан? Сейчас с вами будет говорить король...
Мехкорпуса 1-го Южного фронта подтянулись к границе. Красная Армия уже удивила мир стремительными ударами в глубь обороны противника, но сейчас по территории Венгрии предстояло произвести только марш. На максимальной скорости проскочить страну, правительство которой дало согласие на перемещение советских войск по своей территории, и, врезавшись в оборону немецко-словацких армий, прошибить ее.
Поэтому и корпуса на приграничных дорогах строились не в обычном порядке, отработанном на множестве предвоенных учений и опробованном в войне. Впереди стояли не легкие плавающие танки Т-40, которые в Румынии захватывали мосты и переправы, не тяжелые KB, которые ломали очаги сопротивления своими мощными пушками и гаубицами. Сейчас впереди стояли быстроходные БТ, которые, скинув гусеницы, могли достигать скорости 82 километра в час. Пройти Венгрию насквозь и опрокинуть пограничную стражу на мостах через Дунай они (теоретически, конечно) могли за четыре часа. Но теория — не реальная жизнь. Могут быть поломки, выяснения отношений с местными властями, да просто пробки, наконец, на перекрестках крупных дорог и мостах.
Следом за БТ выстроились Т-34. Если БТ — это скорость и огневой напор, то Т-34 — это скорость, огневая мощь и непробиваемая броня. Хотя разведка обещала, что никаких противотанковых пушек у словаков и немцев нет (не считать же, в самом деле, 37-мм «колотушки» пушками), случайностей быть не должно. На нас Жуков смотрит. На нас Сталин смотрит. На нас Родина смотрит. Весь мир следит за нами, красными бумажными флажочками на картах отмечая наш путь.
Между БТ и Т-34 — грузовики с пехотой. Мотострелковые бригады. Их задача — поддержать огнем, занять местность, откуда танки выбьют противника. Танки — это хорошо. Но территория только тогда наша, когда по ней прошел человек с ружьем, а не когда проехал и скрылся за горизонтом танк, не тогда, когда над ней, пусть даже очень низко, пролетел самолет.
Румыния
Отношения между советским гарнизоном и местными жителями в Крайове наладились сразу. Не оттого, что румыны и русские чувствовали взаимную симпатию, вовсе нет. Просто командование 9-го гвардейского танкового корпуса под угрозой статьи за шпионаж запретило любые контакты военнослужащих с местным населением.
Вот и сидят солдаты в бывшем железнодорожном училище, как в крепости. Лишь изредка вырываются куда-то колонны стремительных танков и, распугивая кур и свиней, скрываются в подступающих к городу карпатских лесах. Возвращаются иногда побитые, но пользы местным от этого никакой. Это немцы разрешали слегка подзаработать, латая ветхие движки своих танков. Советские сами все делали. Стучали железом по железу за высоким кирпичным забором, сверкали электросваркой, бывало, ругались.
Правда, в госпиталь, расположенный в другом конце городка, взяли на работу нескольких женщин. Но тоже так: подай, принеси, вымой полы, постирай бинты. Но! В отличие от немцев, в госпитале они оказывали помощь и жителям городка. И, что самое невероятное, бесплатно! А так, не ходят на базар, не покупают ни мяса, ни овощей, ни молока. Ладно мясо с овощами, а молоко-то киснет! Вот немцы, те молоко покупали.
Страшно было городскому голове, когда в его город порвались советские танки. Прорезали улицы, видевшие ещё крестоносцев, да даже, наверное, и римских легионеров, как нож подтаявшее масло.
Один танк на брусчатке на повороте занесло, и он боком врезался в дом сапожника Стефанеску, развалил его. Сколько было слез, как вопила его старая некрасивая жена! Справедливо будет сказать, что больше разрушений в городе не было. И, надо отдать должное, русский командир извинился за причиненный ущерб, и дом восстановили за несколько дней. Стал лучше прежнего. Сосед Стефанеску приходил, просил походатайствовать перед русским командиром, чтобы они и его дом переехали, мол, что им, трудно, что ли? А вот где они взяли стройматериал для ремонта?
И решил мэр сделать финт. С немцами сработало, с австрияками. И с русскими должно сработать. Так у командира танкового батальона на столе появилось письмо на румынском с пришпиленным переводом из штаба бригады. Письмо гласило, вернее, приглашало в местный театр на прием по случаю заключения между Королевством Румыния и СССР мирного договора и боевого союза.
Какой был бал! Музыканты духового оркестра превзошли самих себя. Потный кругленький дирижер-австриец даже подпрыгивал за своим пультом в такт особо любимым мелодиям. Советские офицеры кружили румынских дам по блестящему паркету. Тут и там слышался смех. Языкового барьера между галантным мужчиной и красивой женщиной нет и быть не может. Городской голова тихо выл от счастья: все получилось как нельзя лучше. Контакт с военными налажен!
Женя и Света опоздали к началу. Очень уж хотелось сделать бальные прически. Девчонки старались вовсю: Женьке уложили волны из кудрей, как у киноактрисы Любови Орловой, Светлане из ее длинных волос соорудили прическу посложнее.
— Эх, еще бы платье красивое, — мечтательно сказала Светлана, глядя в зеркало, — румынки, наверное, все разодетые будут.
— Ничего, подружка, мы и в форме о-го-го! — ответила Женька, поправляя складки гимнастерки под ремнем.
И правда, форма великолепно подчеркивала их тонкие девичьи фигурки. Подпирать стенку подружкам не пришлось. Танец за танцем они кружились по залу, и не было минутки даже поболтать.
Женя Саламатова просто обожала танцевать! Она наслаждалась музыкой, ярким светом, всей атмосферой бала, мужчины это чувствовали и любовались ею. Она была просто неотразима!
Но вместе с тем Женьке не давал покоя один вопрос: «Ну, где же? Где же ты? Где ты, мой танкист?» Она не была даже до конца уверена, что узнает его, ведь видела совсем недолго и издалека: он был усталый, чумазый и даже не смотрел в ее сторону. А может, он не пришел на бал? Может, не умеет танцевать или не любит? Может, опять на задании? Хотя, нет, весь батальон, кроме караулов, отдыхает, это точно. Ну, где же? Где же ты?!!
А Игорь между тем стоял у стены и, рассеянно глядя на кружащиеся пары, думал о том, какой чудесный бал, как будто нет никакой войны, а он дома. А ведь еще вчера его взвод был на боевом задании, и вокруг была смерть, и он убивал, и его могли убить...
Вдруг взгляд его упал на одну из танцующих. «Надо же, откуда тут летчицы? — подумал он. — А это, наверное, из воздушной разведки, про которых говорил Коротков. А она ничего, очень даже... И ножки, и вообще фигурка. Надо бы познакомиться потом». От этих мыслей Старикова отвлекли свежим анекдотом Шеломков с Константиновым.
Оркестр играл вальс Шопена. Женьку кружил лейтенант-связист. Он был очень мил, рассказывал что-то забавное, но она не слушала. Вежливо улыбаясь, смотрела по сторонам. И вдруг чуть не споткнулась — у стены в компании друзей стоял ОН. Троица весело смеялась. Конечно же, он опять не смотрел в ее сторону. И тогда Женька решила: «Подожду еще два танца и, если не подойдет, приглашу сама!» Вообще-то это решение было не в ее духе. Среди знакомых Евгения Саламатова слыла гордячкой, которая ни за что не опустится до беготни за парнями. Да, раньше так все и было. Но, видимо, сильно зацепил девичье сердечко черноглазый танкист.
Вальс закончился. Женька хотела найти Светлану, поделиться с ней, но та где-то запропастилась. И тут распорядитель бала объявил на румынском и русском языках:
— А сейчас белый танец! Дамы приглашают кавалеров!
Вновь полились волшебные звуки вальса. Дамы сначала робко, а потом все смелее и смелее стали подходить к понравившимся офицерам. «Это судьба! — подумала Женя, — значит, не буду ждать два танца, пойду сейчас!» И, выдохнув, как перед прыжком в холодную воду, шагнула вперед.
Игорь, стоя у стены, с таинственной полуулыбкой обозревал освещенный свечами зал. И сразу заметил ту девчонку, летчицу. Она направилась в его сторону. «Не ко мне. Наверное, к Короткову, вон у него какой иконостас на груди». Она прошла мимо капитана. «Не ко мне. К Шеломкову, он большой, красивый». Стариков был спокоен внешне, даже невозмутим, но его тень, колеблющаяся в такт вальса, выдавала его. Казалось, эту тень отбрасывает не затянутое в гимнастерку, натренированное за годы службы тело, а душа, готовая спрятаться в пятки.
— Разрешите вас пригласить на белый танец? — просто спросила Женя и обожгла взглядом.
— Да! — хотел было закричать Игорь, но не успел, утонув в бездонных озерах серых с синей искоркой глаз.
Танцы еще не кончились, когда Игорь, шепнув Короткову пару слов и, получив положительный ответ и локтем в живот, украл Женьку с бала.
Время было далеко за полночь. Они чуть не бегом миновали городок и углубились в ночной лес. Выбрали полянку над Дунаем, с которой как на ладони был виден город, светящийся огнями. И говорили. Говорили о погоде, о звездах, которые такие большие и вроде чуть ближе, чем дома. Ну, это понятно, юг ведь. Говорили о школе, о довоенной жизни. Говорили о том, как заживут после войны, какая чудесная будет жизнь, когда всех врагов победим, спокойная. Загадывали, в каком году коммунизм наступит. В 1980 или в 2000-м? Не говорили о самом главном — о войне и о любви.
И когда начало подниматься солнце, Игорь, понимая, что нужно возвращаться, вспомнил, как Женька танцевала на балу. Как взлетали ее длинные тонкие руки, как кружилась синяя форменная юбка, как сверкали пуговицы. Как блестели глаза... Ее глаза! Какими алыми были губы. Как многообещающе извивалось ее тело в его руках.... Оборвав на полуслове, он повернул ее к себе и поцеловал. Они неумело, неловко стукнулись носами. Она закинула руки за голову и, засмеявшись, упала навзничь в траву.
— Не умеешь, не умеешь! — по-детски скривила рожицу.
— А ты научи!
— Иди сюда.
Уже и гимнастерка была расстегнута, и кровь бурлила и стучала в висках у обоих, и сердца в такт, когда Игорь, подняв голову, обомлел. Рядом с ними стоял дед в широкополой соломенной шляпе, с седой бородой до живота, в широкой белой, с выцветшей вышивкой рубахе, подпоясанной кушаком. В светлых полосатых штанах с зелеными травяными пятнами на коленках. Ни дать ни взять старичок-лесовичок из бабушкиных сказок.
— Бог в помощь, — негромко проговорил он.
Обомлевший Стариков не нашел ничего лучше, как послать его:
— Иди ты, старый, своей дорогой!
— Так я здесь уже который год хожу. Иду, а тут вы на моей дороге лежите.
Женька, смущенная, запахивала гимнастерку, пытаясь скрыть от чужого взгляда свои прелести. Игорь угрожающе поднялся, но дед, обойдя его, пошел дальше, опираясь на не обструганную, но отполированную за долгие годы пользования палку.
— Эй, дед, ты ж с нами по-русски говорил. Где язык-то выучил?
Старик повернулся, внимательно посмотрел на него и ответил:
— А я и не учил. Я просто слушаю внимательно.
— Как это, слушаю?
— Да простой язык, простой. Птичий гораздо трудней будет.
Он присвистнул по-птичьи, и гомон лесных обитателей смолк. В ответ ему кукукнула кукушка, а какая-то пичуга села на посох. Старик вошел в лес, словно в комнату, и кусты скрыли его, словно закрывшаяся дверь.
— Что это было? — удивленно спросила Женя.
— Да дед — лесник, наверное, из эмигрантов. Разыграл нас, да и все.
— Игорь, пора нам.
Было шесть утра, когда Женька вихрем ворвалась во флигелек, выделенный им со Светкой для жилья, и упала на кровать. Светлана привстала в постели, сонно протирая глаза:
— Ты где так долго была? Сколько времени?
— Светка! Какая я счастливая! Ты не представляешь!
Сон мигом слетел с подруги:
— Ну, расскажи, расскажи скорее! Ты была с ним? А как его зовут? Ой, у тебя юбка мокрая, и травинки прилипли!
— Да тихо ты, тараторка! Мы убежали с бала и гуляли по лесу, разговаривали обо всем, обо всем. С ним так интересно!
— Вижу я, как тебе было интересно!
— Да ну тебя, не буду ничего говорить.
— Ну, ладно, ладно. Не буду больше.
— Ты знаешь, он такой умный, и красивый к тому же. Глазищи прямо в душу смотрят... А сильный! Вот так меня на руки поднял — как пушинку прямо! Ой, Светик, я, наверное, влюбилась...
— Да вижу. И что вы делали?
— В смысле?
— Ну, в том самом.
— Целовались.
— И все?
— И все! — Женька помолчала и улыбнулась. — А целоваться Игорь не умеет...
— А ты умеешь?
— Да ты что, откуда? Я еще ни разу в жизни не целовалась. Меня один парень в щеку поцеловал еще в школе — так получил, о-го-го!
— А Игорь не получил?
— Сейчас-то совсем другое! Игорь — это настоящее. Я чувствую. Я люблю его.
— А он тебя?
— Не знаю, мы не говорили об этом. Ну, все, хватит, — Женька сладко потянулась, — хоть полчасика подремлю...
Тревога, как молоко на огне — сколько ни следи, все равно, только отведешь взгляд, убежит. Сколько ни готовься подниматься по тревоге, все равно сигнал застает всех врасплох.
— Рота, подъем! Тревога, тревога! — проорал дневальный.
И спальное помещение вмиг ожило, наполнилось хрустом пружинных матрацев, топотом сапог. Дежурный по батальону вмиг открыл оружейку, и танкисты разом разобрали личное оружие. В расстегнутых гимнастерках, но увешанные автоматами, гранатными и противогазными сумками. Хрен с ними, с пуговицами, оружие важнее. Построились на плацу перед казармой, чтобы каждый ротный смог увидеть всех своих, убедиться, что никто не отстал.
— Напра-во! В парк бегом! Марш!
Теперь быстро к танкам, запускать двигатели и покидать эту гостеприимную обитель. Танки не для того созданы, чтобы ржаветь потихоньку в ангарах. Их стихия — степь, холмы, поля. Быстрые марши, рассекающая воздух скорость.
Ни Женьке, ни Игорю не удалось поспать в то утро. Ей — новые вылеты на разведку, ему — марш на Братиславу. И это несмотря на то, что между Румынией и Словакией лежит страна Венгрия.
Венгрия
Почетным отличительным знаком 9-го гвардейского танкового Кантемировского корпуса утвердить скрещенные в нижней части, расположенные под углом 90 градусов дубовые листья желтого (золотого) цвета. При обращении между военнослужащими использовать, наряду с уставными, обращение «гвардеец».
Подпись: И. СТАЛИН».
Комкор генерал-майор Петр Перерва, здоровый мужик с красной крестьянской рожей, вскинул свою ладонь-лопату к козырьку и голосом, от раскатов которого вспорхнули голуби с соседней крыши, гаркнул:
— Товарищи гвардейцы! Поздравляю вас со столь почетной наградой!
Полторы тысячи легких, словно мехи баяна, набрали воздух, чтобы через три секунды ответить:
— У-уррра-а-а!!!
— Вольно!
Ликованию не было предела. Волна пилоток взлетела над строем. У многих в глазах стояли слезы радости, гордости за свой боевой труд и комок в горле — от волнения, от скорби по погибшим товарищам.
— Равняйсь! — генерал-майор снова, как непокорную лошадь за узду, ухватил внимание личного состава.
— Смирр-на! К выносу Знамени стоять смирно! Равнение на Знамя!
Лицо Короткова светилось, как новый знак «Гвардия» на его груди.
— Докладывай, гвардеец, что там у вас случилось.
Стариков, вообще-то ожидавший разноса за задержку в пути, слегка расслабился.
— Товарищ капитан, все нормально. Помогли мы пехоте, царице полей, эти самые поля под свою корону вернуть. Пять немецких зенитных 57-мм пушек вкатали. Эти хлопчики там ещё генерала немецкого взяли, мы им огнем помогли.
— А что за история у вас случилась, ну, как городок-то этот называется, забыл...
— Петрошени?
— Да. Давай рассказывай.
— Да рассказывать-то, товарищ капитан, особо нечего. Танк провалился в подземелье, мы вытащили, поехали дальше.
— Ой, темнишь, лейтенант.
— А что мне темнить-то?
— Сначала в панику кинулся, по рации давай названивать, потом два часа молчал, теперь мне лапшу вешаешь, что ничего не было!
— Ну, построили «обструкцию», как ее Шеломков обозвал, вытащили...
— А в подземелье что было?
— Да ничего не было. Ход обрушился, камни, кирпичи черные.
— Смотри, лейтенант, не играй с судьбой. Пока вы ездили, тут слух прошел, что в пехоте двух офицеров расстреляли и нескольких солдат. Энкавэдэшники нашли у них побрякушки какие-то румынские. Мне уже запрос на тебя приходил из «Смерша». Ты кому там морду бил?
— Да мы не били их, точно говорю. Они у цыган взятки вымогали. Я их арестовал, они еще хотели сопротивляться, но у нас не забалуешь. Потом Шеломков их увез. Претензий не было!
— Короче. Все танки проверь, карманы у всех выверни, чтоб ничего не было. И, если у кого что будет, ко мне его немедленно. Понял?
— Так точно.
— Ко мне! И не сам разбирайся. А что за цыган там с вами был?
— Сандро, что ли? А он в штабе Армии сейчас. Я не удивлюсь, если скоро услышу про Первую цыганскую конную армию.
— Да, по коням они спецы... И еще: местные нас сегодня на прием приглашают. По случаю мирного договора. Ты пойдешь?
— А можно, товарищ капитан?
— Тебе можно. Ну, еще со взвода пару-тройку солдат возьми. Всех проверь, чтобы подворотнички, бляхи, пуговицы, сапоги сияли, как у кота... Да, невесты тут у нас объявились. Воздушная разведка. Я позже приказ издам, но имейте в виду, пока война, дуэли я запрещаю. Все понятно?
— Так точно.
— Свободен.
— Есть.
Москва. Кремль
Шапошников делал доклад, и было видно, как он волнуется:
— Итак, товарищи, группа старшего лейтенанта Чернышкова устроила диверсии в Братиславе. Взорвали здание генштаба, местного гарнизона, подожгли склады на железной дороге. С помощью реактивного снаряда РС-8 взорвали нефтеналивной танкер, стоящий под разгрузкой в речном порту. Провели диверсию на электростанции, взорвав выходные трансформаторы. В результате город остался без электроэнергии в момент налета наших самолетов. Нашли и сделали целеуказание самолетам на здание гостиницы, где находилась резидентура абвера в Словакии. При налете почти все шпионы и служба безопасности химической части были ликвидированы. В городе группе Чернышкова удалось создать панику. На борьбу с разрушениями и пожарами немцы и словаки бросили все силы, в том числе и часть охраны аэродрома. А осназу тем временем удалось нейтрализовать охрану аэродрома, захватить расположение химической части немцев. Захвачены, как вы знаете, и оставшиеся после налета в живых ученые химики.
После этого осназовцы встретили десантников 201-й бригады и 9-го десантного корпуса. Вокруг аэродрома создан постоянно расширяющийся плацдарм. 201-я бригада и группа Чернышкова разбили во встречном бою части словацкого гарнизона и охранную дивизию немцев, попытавшиеся ликвидировать десант. В данный момент захвачена северная окраина Братиславы, создан плацдарм на правом берегу Дуная, налажен авиамост, по которому авиация дальнего действия перебрасывает танки Т-40, Т-38, боеприпасы, топливо, продукты.
Основываясь на радиограмме командующего группой войск генерала-майора Чуйкова, Генштаб КА представляет старшего лейтенанта Чернышкова Александра Ивановича к званию Героя Советского Союза и присвоению очередного воинского звания — капитан Красной Армии. Членов его группы — к медалям «За отвагу».
— Вот так всегда, — проворчал Берия. — Мы работаем, а славу армейцы гребут.
Сталин едва взглянул на Берию, а эффект — как будто кипятком в лицо плеснул. Встал, бесшумно ушел куда-то за спины, только Шапошников его видит.
— Продолжайте, Борис Михайлович.
— У меня все, товарищ Сталин.
— Хорошо. Есть ли потери?
— В группе Чернышкова один легко ранен, один лишился зубов. Это во время взятия аэродрома. А далее их следы теряются. Известно от Чуйкова, что они продолжают громить немцев в окрестностях Братиславы.
— А вот это, Борис Михайлович, не очень хорошо. Нужно, чтобы герои были представлены к наградам.
После обсуждения еще нескольких вопросов Сталин отпустил всех, попросив, однако, Берию задержаться.
— Ты что делаешь?! — Начал он, когда двери за Молотовым, который шел последним, закрылись. — Ты что, Лаврентий, не можешь придержать язык? Так откуси его!
— Товарищ Сталин, да я по делу ему сказал, — перешел на грузинский Берия, — что они заладили — армия да армия!
— Ты мне это прекрати! Сейчас все они там — армия. Ты думаешь, этот парень бегает там по лесам, режет фашистов, он что, для НКВД это делает?
— Товарищ Сталин, они сейчас хотят, пользуясь моментом, набрать силу, а когда нарушается баланс, это чревато разрушением всей конструкции.
— Слушай, Лаврентий, а не пора ли тебе на передовую?
— Товарищ Сталин, вы же знаете, что я не струшу. И я вас знаю. Не пошлете вы меня на фронт. Для вас успех дела важнее персонально какого-то Берии.
— Иди с глаз моих, — и, перейдя на русский: — Перед Шапошниковым извинись.
После того, как Лаврентий Павлович вышел, вошел секретарь Сталина Поскребышев:
— Товарищ Сталин, к вам по вашему вызову явился генерал-лейтенант Рычагов.
— Пригласите.
Вошел молодой, лет тридцати, а по внешнему виду, вообще мальчишка, Павел Рычагов.
— Здравствуйте, товарищ Рычагов.
— Здравия желаю, товарищ Сталин.
— Как учеба в Академии?
— Товарищ Сталин, война идет, до учебы ли, штаны протирать?
— Учиться, товарищ Рычагов, всегда есть время. Мы вот воюем и учимся. Ну а вы-то, поостыли в Академии? Или до сих пор молодой-горячий?
— Остыл, товарищ Сталин.
— Это хорошо. Вот с холодной головой вы и запустите в производство наш новейший, еще не проектированный даже бомбардировщик. Понятно, что это должен быть самый лучший, самый дальний, самый грузоподъемный стратегический бомбардировщик в мире. Война нам отпускает мало времени, поэтому на проектирование, постройку, испытания и запуск в серию срок вам — три месяца. Что нужно, все проси. Все дам.
— Товарищ Сталин, наши сегодняшние бомбардировщики уже на пределе модернизации. Из них выжать еще что-то сложно.
— Поэтому и нужно проектировать с чистого листа.
— Но на такое проектирование во всем мире уходят годы и годы.
— Товарищ Рычагов, товарищ Яковлев мне тоже тут говорил про американцев. Но потом он доказал, что он советский человек. А вы, генерал-лейтенант авиации, Павел Рычагов, вы что, амырыканец?
— Никак нет, товарищ Сталин! Товарищ Сталин, какие параметры должны быть выдержаны?
— Действие в зоне сильной ПВО. Дальность — 5-6 тысяч километров. Высота полета 12 тысяч метров. Бомбовая нагрузка 20-22 тонны. Скорость на максимальной высоте выше скорости истребителей вероятного противника.
— Вероятный противник США — Англия?
— Да, и Япония.
— Аэродромы?
— Аэродромы стационарные, с фунта запускать их не будем.
— Действия против США через полюс?
— Возможно, и через Атлантику. Когда вы готовы приступить?
— А я уже работаю, товарищ Сталин.
— Паша, у тебя три месяца. Не подведи меня.
— Понял, товарищ Сталин. Есть! Не подведу!
— Иди, работай.
Румыно-венгерская граница
Начальник пограничной заставы, капитан пограничной стражи Захария обедал, когда к нему прибежал рядовой и доложил, что снизу из долины приближаются две грузовые машины, набитые солдатами, и с ними танк. Машины и танк не румынские. Захария с недовольным видом отложил ложку, выйдя из-за стола, попытался подтянуть ремень на своем необъятном животе.
«Когда-то это должно было случиться, — подумал он. — Везде черт знает что творится, не можем же и мы сидеть здесь вечно, как у Христа за пазухой».
По его команде, наряд занял оборону. Но... порядок есть порядок. Надо идти самому. Брать их в плен, что ли? Или что делать-то? Связи давно уже нет. Присягу давали королю. Русские воюют вроде только с немцами. Опять же, что защищать-то? Страну они давно всю захватили, за нами Венгрия. Ее, что ли? Вынув из кармана застиранный носовой платок, капитан двинулся навстречу гостям.
Грузовики, съехав с дороги, встали боком к огневой позиции заставы. Танк, обогнав их, пристроился рядом, закрыв от возможного обстрела. Пехота тотчас спешилась, но. остановленная командой русского офицера с наглыми глазами, вновь как бы невзначай укрылась за танком, повернувшим пушку на окопы. Офицер в фуражке зеленого цвета, явно отличающегося от окраски его мундира, быстро пошел навстречу Захарии.
На румынском (что удивительно, почти без акцента) поприветствовал, представился.
— Старший лейтенант Плетнев, направлен для совместного несения пограничной охраны согласно договору между Королевством Румыния и Советским Союзом.
Всего ожидал Захария: и требования сдаться в плен, и приказа сложить оружие или даже пустить себе пулю в лоб. Но такой поворот событий его ошеломил.
— Как совместно? Мы же враги, мы же воевать должны!
— Капитан Захария, пройдемте в штаб заставы. Возьмете телефон, и вам все объяснят.
— Но телефон уже трое суток молчит.
— Он молчал для того, чтобы более значительно прозвучали слова, которые вы сейчас услышите.
Захария, несмотря на лишний вес, рысцой кинулся в штаб. Вдруг эти гады захватили его семью, живущую в долине. От коммунистов всего можно ожидать. Телефон уже разрывался от звона.
— Начальник заставы... — начал было докладывать Захария, но его оборвали.
— Капитан? Сейчас с вами будет говорить король...
Мехкорпуса 1-го Южного фронта подтянулись к границе. Красная Армия уже удивила мир стремительными ударами в глубь обороны противника, но сейчас по территории Венгрии предстояло произвести только марш. На максимальной скорости проскочить страну, правительство которой дало согласие на перемещение советских войск по своей территории, и, врезавшись в оборону немецко-словацких армий, прошибить ее.
Поэтому и корпуса на приграничных дорогах строились не в обычном порядке, отработанном на множестве предвоенных учений и опробованном в войне. Впереди стояли не легкие плавающие танки Т-40, которые в Румынии захватывали мосты и переправы, не тяжелые KB, которые ломали очаги сопротивления своими мощными пушками и гаубицами. Сейчас впереди стояли быстроходные БТ, которые, скинув гусеницы, могли достигать скорости 82 километра в час. Пройти Венгрию насквозь и опрокинуть пограничную стражу на мостах через Дунай они (теоретически, конечно) могли за четыре часа. Но теория — не реальная жизнь. Могут быть поломки, выяснения отношений с местными властями, да просто пробки, наконец, на перекрестках крупных дорог и мостах.
Следом за БТ выстроились Т-34. Если БТ — это скорость и огневой напор, то Т-34 — это скорость, огневая мощь и непробиваемая броня. Хотя разведка обещала, что никаких противотанковых пушек у словаков и немцев нет (не считать же, в самом деле, 37-мм «колотушки» пушками), случайностей быть не должно. На нас Жуков смотрит. На нас Сталин смотрит. На нас Родина смотрит. Весь мир следит за нами, красными бумажными флажочками на картах отмечая наш путь.
Между БТ и Т-34 — грузовики с пехотой. Мотострелковые бригады. Их задача — поддержать огнем, занять местность, откуда танки выбьют противника. Танки — это хорошо. Но территория только тогда наша, когда по ней прошел человек с ружьем, а не когда проехал и скрылся за горизонтом танк, не тогда, когда над ней, пусть даже очень низко, пролетел самолет.
Румыния
Отношения между советским гарнизоном и местными жителями в Крайове наладились сразу. Не оттого, что румыны и русские чувствовали взаимную симпатию, вовсе нет. Просто командование 9-го гвардейского танкового корпуса под угрозой статьи за шпионаж запретило любые контакты военнослужащих с местным населением.
Вот и сидят солдаты в бывшем железнодорожном училище, как в крепости. Лишь изредка вырываются куда-то колонны стремительных танков и, распугивая кур и свиней, скрываются в подступающих к городу карпатских лесах. Возвращаются иногда побитые, но пользы местным от этого никакой. Это немцы разрешали слегка подзаработать, латая ветхие движки своих танков. Советские сами все делали. Стучали железом по железу за высоким кирпичным забором, сверкали электросваркой, бывало, ругались.
Правда, в госпиталь, расположенный в другом конце городка, взяли на работу нескольких женщин. Но тоже так: подай, принеси, вымой полы, постирай бинты. Но! В отличие от немцев, в госпитале они оказывали помощь и жителям городка. И, что самое невероятное, бесплатно! А так, не ходят на базар, не покупают ни мяса, ни овощей, ни молока. Ладно мясо с овощами, а молоко-то киснет! Вот немцы, те молоко покупали.
Страшно было городскому голове, когда в его город порвались советские танки. Прорезали улицы, видевшие ещё крестоносцев, да даже, наверное, и римских легионеров, как нож подтаявшее масло.
Один танк на брусчатке на повороте занесло, и он боком врезался в дом сапожника Стефанеску, развалил его. Сколько было слез, как вопила его старая некрасивая жена! Справедливо будет сказать, что больше разрушений в городе не было. И, надо отдать должное, русский командир извинился за причиненный ущерб, и дом восстановили за несколько дней. Стал лучше прежнего. Сосед Стефанеску приходил, просил походатайствовать перед русским командиром, чтобы они и его дом переехали, мол, что им, трудно, что ли? А вот где они взяли стройматериал для ремонта?
И решил мэр сделать финт. С немцами сработало, с австрияками. И с русскими должно сработать. Так у командира танкового батальона на столе появилось письмо на румынском с пришпиленным переводом из штаба бригады. Письмо гласило, вернее, приглашало в местный театр на прием по случаю заключения между Королевством Румыния и СССР мирного договора и боевого союза.
Какой был бал! Музыканты духового оркестра превзошли самих себя. Потный кругленький дирижер-австриец даже подпрыгивал за своим пультом в такт особо любимым мелодиям. Советские офицеры кружили румынских дам по блестящему паркету. Тут и там слышался смех. Языкового барьера между галантным мужчиной и красивой женщиной нет и быть не может. Городской голова тихо выл от счастья: все получилось как нельзя лучше. Контакт с военными налажен!
Женя и Света опоздали к началу. Очень уж хотелось сделать бальные прически. Девчонки старались вовсю: Женьке уложили волны из кудрей, как у киноактрисы Любови Орловой, Светлане из ее длинных волос соорудили прическу посложнее.
— Эх, еще бы платье красивое, — мечтательно сказала Светлана, глядя в зеркало, — румынки, наверное, все разодетые будут.
— Ничего, подружка, мы и в форме о-го-го! — ответила Женька, поправляя складки гимнастерки под ремнем.
И правда, форма великолепно подчеркивала их тонкие девичьи фигурки. Подпирать стенку подружкам не пришлось. Танец за танцем они кружились по залу, и не было минутки даже поболтать.
Женя Саламатова просто обожала танцевать! Она наслаждалась музыкой, ярким светом, всей атмосферой бала, мужчины это чувствовали и любовались ею. Она была просто неотразима!
Но вместе с тем Женьке не давал покоя один вопрос: «Ну, где же? Где же ты? Где ты, мой танкист?» Она не была даже до конца уверена, что узнает его, ведь видела совсем недолго и издалека: он был усталый, чумазый и даже не смотрел в ее сторону. А может, он не пришел на бал? Может, не умеет танцевать или не любит? Может, опять на задании? Хотя, нет, весь батальон, кроме караулов, отдыхает, это точно. Ну, где же? Где же ты?!!
А Игорь между тем стоял у стены и, рассеянно глядя на кружащиеся пары, думал о том, какой чудесный бал, как будто нет никакой войны, а он дома. А ведь еще вчера его взвод был на боевом задании, и вокруг была смерть, и он убивал, и его могли убить...
Вдруг взгляд его упал на одну из танцующих. «Надо же, откуда тут летчицы? — подумал он. — А это, наверное, из воздушной разведки, про которых говорил Коротков. А она ничего, очень даже... И ножки, и вообще фигурка. Надо бы познакомиться потом». От этих мыслей Старикова отвлекли свежим анекдотом Шеломков с Константиновым.
Оркестр играл вальс Шопена. Женьку кружил лейтенант-связист. Он был очень мил, рассказывал что-то забавное, но она не слушала. Вежливо улыбаясь, смотрела по сторонам. И вдруг чуть не споткнулась — у стены в компании друзей стоял ОН. Троица весело смеялась. Конечно же, он опять не смотрел в ее сторону. И тогда Женька решила: «Подожду еще два танца и, если не подойдет, приглашу сама!» Вообще-то это решение было не в ее духе. Среди знакомых Евгения Саламатова слыла гордячкой, которая ни за что не опустится до беготни за парнями. Да, раньше так все и было. Но, видимо, сильно зацепил девичье сердечко черноглазый танкист.
Вальс закончился. Женька хотела найти Светлану, поделиться с ней, но та где-то запропастилась. И тут распорядитель бала объявил на румынском и русском языках:
— А сейчас белый танец! Дамы приглашают кавалеров!
Вновь полились волшебные звуки вальса. Дамы сначала робко, а потом все смелее и смелее стали подходить к понравившимся офицерам. «Это судьба! — подумала Женя, — значит, не буду ждать два танца, пойду сейчас!» И, выдохнув, как перед прыжком в холодную воду, шагнула вперед.
Игорь, стоя у стены, с таинственной полуулыбкой обозревал освещенный свечами зал. И сразу заметил ту девчонку, летчицу. Она направилась в его сторону. «Не ко мне. Наверное, к Короткову, вон у него какой иконостас на груди». Она прошла мимо капитана. «Не ко мне. К Шеломкову, он большой, красивый». Стариков был спокоен внешне, даже невозмутим, но его тень, колеблющаяся в такт вальса, выдавала его. Казалось, эту тень отбрасывает не затянутое в гимнастерку, натренированное за годы службы тело, а душа, готовая спрятаться в пятки.
— Разрешите вас пригласить на белый танец? — просто спросила Женя и обожгла взглядом.
— Да! — хотел было закричать Игорь, но не успел, утонув в бездонных озерах серых с синей искоркой глаз.
Танцы еще не кончились, когда Игорь, шепнув Короткову пару слов и, получив положительный ответ и локтем в живот, украл Женьку с бала.
Время было далеко за полночь. Они чуть не бегом миновали городок и углубились в ночной лес. Выбрали полянку над Дунаем, с которой как на ладони был виден город, светящийся огнями. И говорили. Говорили о погоде, о звездах, которые такие большие и вроде чуть ближе, чем дома. Ну, это понятно, юг ведь. Говорили о школе, о довоенной жизни. Говорили о том, как заживут после войны, какая чудесная будет жизнь, когда всех врагов победим, спокойная. Загадывали, в каком году коммунизм наступит. В 1980 или в 2000-м? Не говорили о самом главном — о войне и о любви.
И когда начало подниматься солнце, Игорь, понимая, что нужно возвращаться, вспомнил, как Женька танцевала на балу. Как взлетали ее длинные тонкие руки, как кружилась синяя форменная юбка, как сверкали пуговицы. Как блестели глаза... Ее глаза! Какими алыми были губы. Как многообещающе извивалось ее тело в его руках.... Оборвав на полуслове, он повернул ее к себе и поцеловал. Они неумело, неловко стукнулись носами. Она закинула руки за голову и, засмеявшись, упала навзничь в траву.
— Не умеешь, не умеешь! — по-детски скривила рожицу.
— А ты научи!
— Иди сюда.
Уже и гимнастерка была расстегнута, и кровь бурлила и стучала в висках у обоих, и сердца в такт, когда Игорь, подняв голову, обомлел. Рядом с ними стоял дед в широкополой соломенной шляпе, с седой бородой до живота, в широкой белой, с выцветшей вышивкой рубахе, подпоясанной кушаком. В светлых полосатых штанах с зелеными травяными пятнами на коленках. Ни дать ни взять старичок-лесовичок из бабушкиных сказок.
— Бог в помощь, — негромко проговорил он.
Обомлевший Стариков не нашел ничего лучше, как послать его:
— Иди ты, старый, своей дорогой!
— Так я здесь уже который год хожу. Иду, а тут вы на моей дороге лежите.
Женька, смущенная, запахивала гимнастерку, пытаясь скрыть от чужого взгляда свои прелести. Игорь угрожающе поднялся, но дед, обойдя его, пошел дальше, опираясь на не обструганную, но отполированную за долгие годы пользования палку.
— Эй, дед, ты ж с нами по-русски говорил. Где язык-то выучил?
Старик повернулся, внимательно посмотрел на него и ответил:
— А я и не учил. Я просто слушаю внимательно.
— Как это, слушаю?
— Да простой язык, простой. Птичий гораздо трудней будет.
Он присвистнул по-птичьи, и гомон лесных обитателей смолк. В ответ ему кукукнула кукушка, а какая-то пичуга села на посох. Старик вошел в лес, словно в комнату, и кусты скрыли его, словно закрывшаяся дверь.
— Что это было? — удивленно спросила Женя.
— Да дед — лесник, наверное, из эмигрантов. Разыграл нас, да и все.
— Игорь, пора нам.
Было шесть утра, когда Женька вихрем ворвалась во флигелек, выделенный им со Светкой для жилья, и упала на кровать. Светлана привстала в постели, сонно протирая глаза:
— Ты где так долго была? Сколько времени?
— Светка! Какая я счастливая! Ты не представляешь!
Сон мигом слетел с подруги:
— Ну, расскажи, расскажи скорее! Ты была с ним? А как его зовут? Ой, у тебя юбка мокрая, и травинки прилипли!
— Да тихо ты, тараторка! Мы убежали с бала и гуляли по лесу, разговаривали обо всем, обо всем. С ним так интересно!
— Вижу я, как тебе было интересно!
— Да ну тебя, не буду ничего говорить.
— Ну, ладно, ладно. Не буду больше.
— Ты знаешь, он такой умный, и красивый к тому же. Глазищи прямо в душу смотрят... А сильный! Вот так меня на руки поднял — как пушинку прямо! Ой, Светик, я, наверное, влюбилась...
— Да вижу. И что вы делали?
— В смысле?
— Ну, в том самом.
— Целовались.
— И все?
— И все! — Женька помолчала и улыбнулась. — А целоваться Игорь не умеет...
— А ты умеешь?
— Да ты что, откуда? Я еще ни разу в жизни не целовалась. Меня один парень в щеку поцеловал еще в школе — так получил, о-го-го!
— А Игорь не получил?
— Сейчас-то совсем другое! Игорь — это настоящее. Я чувствую. Я люблю его.
— А он тебя?
— Не знаю, мы не говорили об этом. Ну, все, хватит, — Женька сладко потянулась, — хоть полчасика подремлю...
Тревога, как молоко на огне — сколько ни следи, все равно, только отведешь взгляд, убежит. Сколько ни готовься подниматься по тревоге, все равно сигнал застает всех врасплох.
— Рота, подъем! Тревога, тревога! — проорал дневальный.
И спальное помещение вмиг ожило, наполнилось хрустом пружинных матрацев, топотом сапог. Дежурный по батальону вмиг открыл оружейку, и танкисты разом разобрали личное оружие. В расстегнутых гимнастерках, но увешанные автоматами, гранатными и противогазными сумками. Хрен с ними, с пуговицами, оружие важнее. Построились на плацу перед казармой, чтобы каждый ротный смог увидеть всех своих, убедиться, что никто не отстал.
— Напра-во! В парк бегом! Марш!
Теперь быстро к танкам, запускать двигатели и покидать эту гостеприимную обитель. Танки не для того созданы, чтобы ржаветь потихоньку в ангарах. Их стихия — степь, холмы, поля. Быстрые марши, рассекающая воздух скорость.
Ни Женьке, ни Игорю не удалось поспать в то утро. Ей — новые вылеты на разведку, ему — марш на Братиславу. И это несмотря на то, что между Румынией и Словакией лежит страна Венгрия.
Венгрия