Герантиди Олег. Превосходящими силами

   — Кто ее мужа убил?
   — Я не знаю. Наверно, Альберт. Когда он повел нас к ним, мужика уже не было, а майор ужинал с хозяйкой.
   — Кто звезды рисовал? Что молчишь?
   — Не бейте меня! А-а-а!
   — Ты, когда шел от девчонки, заглядывал в комнату горничной?
   — Да.
   — Что там было?
   — Эти двое трахали горничную.
   — Она давалась?
   — Нет, один ее держал, другой пользовал.
   — Что еще видел?
   — Они ее зарезали. Вон тот рыжий держал, а этот ножом бил.
   — Зачем они ей живот распороли?
   — Я это видел, меня чуть не стошнило. У рыжего звездочка была ваша. Еще с Польши. Он говорил, что хотел ее в рану как улику запихать, да не нашел спьяну...
   — Ты сам был пьян?
   — Да.
   — Где вы взяли вино?
   — В подвале.
   — Ты же говорил — не знаешь, что убили садовника! Как ты мог взять вино и не увидеть труп? Ты его убил, ты?!!
   — Нет, нет, не я! Я в это время был с Марго!
   — Кто это, Марго?
   — Дочь кухарки.
   — Ты, гад, трахал ее?
   — Да, но она сама отдалась!
   — Врешь, гад!
   — Но ведь я же ариец, представитель высшей расы! Как она могла не подчиниться мне?
   — Не, ну это крантец какой-то, — Пилипенко возмущенно развел руками, — ничего не понимает, урод.
 
   Весть о происшествии в замке в одно мгновение облетела окрестности. Утром следующего дня во дворе замка собрались местные жители, ныне соседи барона, а ранее крепостные его предков. Фон Готлиб, заняв место отца, погибшего на Западном фронте в Первую мировую, первым делом объявил в своих владениях нейтралитет в войне. Написал об этом и Гогенцоллернам, и Габсбургам, и Романовым. Вторым делом, как нейтральная страна, находящаяся в центре охваченной войной Европы, запросил помощи у нейтральных же Швеции, Швейцарии и США. Помощь пришла. Правда, война к тому времени закончилась. Готлиб заказал в Америке танки и был очень удивлен, когда вместо танков рабочие в порту распаковали три трактора «Форд». В сопроводительных документах американский Госдеп с сарказмом указал, что танков Америка не выпускает и в ближайшие 50-100 лет выпускать не собирается ввиду полной их бесполезности на поле боя, а также потому, что танки во время движения распугивают лошадей славной американской кавалерии. Швейцария прислала мельницу «Бюлер». Швеция приветствовала барона, надеясь, что его пример сможет указать путь европейским (как будто они себя не считают Европой) государствам к прочному послевоенному миру.
   Карл Готлиб раздал земли крестьянам, от греха подальше. Он следил за событиями в мире и заметил, что в Российской империи революция прошла под лозунгом: «Землю — крестьянам». Установил мельницу, запустил тракторы, и через пару лет все крестьяне в округе зависели от него в еще большей мере, нежели раньше. Деньги — великая сила. Управлять хозяйством он поставил крещеного еврея Йозефа Юдиловича, а сам удалился на покой — охота, балы, наезды в ночную Братиславу. Крестьяне барона уважали. Старики — за мудрость. Он почти никогда не ошибался, потому что почти ничего не делал. Молодые — за силу. Дети — за щедрость. Не одна молодуха в объятиях деревенского парня представляла, что ее тискает не грязный пастух, а красавец-барон. Иссиня-черные кудри, стального цвета глаза, стройный, подвижный, а главное — неженатый. Блестели глазки, алели губки местных и городских красавиц.
   Барон, по своему баронскому обычаю, привез жену издалека. И верно, трясли седыми головами старики, какая баронесса, например, из Ганки? Смех, да и только. А энта, может быть, и такая же, как Ганка, только нам она на рубахи не писалась, и по попке мы ее не хлопали. И вот убита зверски наша красавица баронесса, а вместе с ней домочадцы баронские...
   Какие события в самом тихом уголке самой тихой европейской страны могут произойти? Хоть бы в морду кто-нибудь кому-нибудь дал, и то разговоров было бы! Так ведь от пива слишком не разбушлатишься. Однажды самолет германский грохнулся, побежали все спасать летунов, а он как начал рваться изнутри... «человек не птица, по земле должон ходить», — говорили промеж собой старые.
   Теперь они сидели в тени крепостной стены, давно уже ставшей стеной господского сада. Покойников прибирали бабы. Мужики помоложе теснились поближе ко входу в винный погреб, хотя знали, что и там тоже было убийство. Но следы замыли, и может, тьфу-тьфу-тьфу, не дай Бог, о фрау Марте не станет напоминать новое привидение, коих и так накопилось в замке множество. А барон новую баронессу найдет, глядишь, и с наследником сладится, и мы еще с соседями поспорим, чья баронесса красивше. В воздухе стояла влажная предгрозовая жара, которую не могло сбить даже близкое дыхание Дуная. Эту густую, вязкую, словно кисель, атмосферу разрезало надсадное завывание ГАЗ-АА и тарахтенье «Кюбельвагена». Солдаты, попрыгав из кузова полуторки и покинув низкий салон вездехода, стали сгружать «трофеи».
   — Это они, они! — закричал русоголовый пацан и кинулся прятаться — уткнулся лицом в мамкину юбку.
   В мгновение ока галдящая толпа обступила солдат Вермахта. Старики размахивали клюками, бабы голосили, мужики, сопя, расталкивали плечами осназовцев, окруживших пленных.
   Чернышков вскочил на сиденье «Кюбельвагена», возвысился над толпой, прокричал на словацком что-то о том, что самосуд недопустим. Что преступление не военное, а уголовное, и потому нужен суд гражданский, что от кары заслуженной немцы не уйдут, что нельзя становиться в одно дерьмо вместе с ними.
   Принесли на носилках тяжелораненого барона. Барон уже не мог быть судьей, и тогда сход решил взять правосудие в свои руки. Решили все вместе, единогласно, казнить мерзавцев. Решили обратиться к военным властям с требованием исполнить приговор либо выделить оружие.
   — Знаете, братья-славяне, что я вам скажу. Оружие мы вам дать не можем. — Чернышков глядел в десятки пар негодующих глаз и чувствовал правоту их гнева. — Ведь тогда я сам совершу преступление. Казнить мы их тоже не будем. Мы не каратели и не палачи. Раз вы называете себя местной властью, пожалуйста, пишите акт, что вы приняли у меня столько-то голов нацистского отребья, под свою ответственность, и дело с концом. Отдадим их вам. А вот когда уедем, ответственность за них ляжет на вас, и делайте с ними, что хотите.
   Полуторка выехала из замка, и, завывая, помчалась на запад. Вскоре из ворот замка толпа народа вытолкала «Кюбельваген», в котором намертво привязанные вожжами, сыромятными ремнями, старыми веревками, сидели солдаты в мышиной форме. На берегу их обильно полили бензином. Отец Франчески бросил спичку и выпнул камень из-под колеса вездехода. Пылающий, визжащий, стонущий «Кюбельваген», словно погребальная ладья, двинулся по реке в Австрию.
   «Кто с мечом к нам придет... »
 
   Виши. Столица Французской республики
 
   В кабинет маршала Петэна, президента республики, вошел секретарь.
   — Ваше превосходительство, к вам на прием стремится попасть молодой человек, Эрик Миллер. У него письмо от Круппа. Очень просит, чтобы вы его приняли.
   — Опять будет вино просить, — с недовольством буркнул президент. — Что ж, зови.
   В кабинет вошел мужчина лет тридцати — тридцати пяти в темном двубортном костюме и сияющей белизной сорочке, широкоплечий, с гордо поднятой головой, увенчанной шапкой черных волос. Наглый взгляд глубоко посаженных черных глаз, узкая, словно бритвой прорезанная улыбка, тонкий прямой нос.
   — Разрешите представиться, — на безукоризненном французском промолвил Эрик Миллер, — старший майор Госбезопасности СССР Судостроев Павел Анатольевич.
   — Что такое? Тут у меня записано: Эрик Милке, пардон, Миллер. По рекомендации Круппа.
   Гость усмехнулся, разглядывая в упор престарелого маршала.
   — Ваше превосходительство, вы слегка переигрываете. Не нужно изображать тупость и старость. Сколько веревочке ни виться, конец всегда будет.
   — Это намек на виселицу?
   — Нет, мой друг, это поговорка, русская. Но на виселицу или, в крайнем случае, на гильотину вам намекают как минимум два народа. Французский и английский. Русский народ на виселицу вам не намекает. Тем более, какое варварство, на гильотину.
   — И как русский народ сможет защитить меня от петли? Ведь французы давно уже объявили меня врагом народа.
   — Вы не поверите, но во всем мире, на всем земном шаре только один человек имеет право назвать кого-то врагом народа. И никто более. И имя этого человека...
   — Позвольте, я попробую угадать... Иосиф Сталин?
   — Именно.
   — А как я могу убедиться, что это не провокация Гитлера?
   — А вы знаете, что я хочу предложить вам?
   — Нет.
   — Тогда что ж поперек батьки в пекло?
   — Куда? А! Опять поговорка... русская.
   — Вот именно!
   — И о чем же Иосиф Сталин хочет попросить меня, старого больного человека?
   — Приютите у себя Гитлера.
   — Я не понял, я плохо слышу, повторите...
   — Объявите, что вы готовы предоставить Гитлеру и его правительству убежище, чтобы он мог руководить войной в Германии с территории Франции.
   — Но я не смогу, народ не поймет...
   — Прекратите, маршал. Народ скушал капитуляцию, народ скушал французские части СС, народ скушал репрессии против коммунистов и социалистов. Но народ порвет тебя в клочья, когда мы освободим его. Делай, что тебе говорят, и ничего не бойся.
   — Но какие гарантии?
   — Старший майор Госбезопасности приравнивается в Советском Союзе к генералу. Слова советского генерала тебе мало? Венгерскому диктатору Хорти и румынскому королю Михаю свое слово давали полковник и старший лейтенант соответственно. Тебе же, маршал, гарантии дает советский генерал. Гарантия крепче, но и спрос за нее будет строже.
   — Вы, молодой человек, генерал? Да я сейчас нажму эту кнопку, и вы почтовым самолетом полетите на встречу с Мюллером!
   — Нажмите. Ну, что же вы медлите? А потому медлите, что за то, что вы четверть часа шептались о чем-то с советским генералом, вам немцы не дадут дожить до прекрасного мига свободы. А я как прошел сюда сквозь кордоны охраны, так и выйду отсюда. И никому меня остановить не удастся. Вот текст сообщения, которое вы должны опубликовать в печати. И помните, товарищ Сталин вас врагом народа пока еще не назвал. Но знайте, уж если он назовет вас врагом народа, отменить это высокое звание не сможет даже он сам.
   Петэн, подняв указательный палец, прервал Павла и погрузился в тяжкие раздумья.
   Павел, рассматривая седого французского маршала, вспомнил вдруг разговор на даче у Сталина. Судостроев и Берия в присутствии хозяина обсуждали будущий визит. Оценивали различные варианты вербовки, просчитывали сценарии развития событий. Исходя из справки о психологических особенностях Петэна, представленной аналитиками 4-го оперативного отделения Иностранного отдела пытались вычислить самый беспроигрышный вариант. Запомнилась Судостроеву фраза, сказанная Лаврентием Павловичем: «Да что тут думать? Он беден, как церковная мышь. Его нужно просто купить. Обещай ему вагон денег. И дачу на Черном море». Но жизнь одновременно и проще и сложнее. И, похоже, выстрелил вариант самый примитивный, самый бесперспективный.
   — А зачем вам нужно, чтобы Гитлер воевал из Франции? — очнулся от раздумий Петэн. — Вы перенесете боевые действия сюда, и моя страна погибнет в руинах!
   — Маршал, мы завоевали Польшу, Румынию, Венгрию без всяких разрушений. Мы, конечно, сможем в пух и прах разнести Германию, если Гитлер превратится в крысу, загнанную в угол. Но Германию мы разрушать тоже не хотим. Пусть Гитлер уйдет во Францию. А во Франции его выловят либо наши парашютисты, либо бойцы французского Сопротивления.
   — А если он не пойдет на это?
   — Пойдет!
   — А если...
   — Маршал, подпишите вот здесь, — у Судостроева, как у фокусника, в руках появилась бумага.
   — Что это?
   — Это ваша индульгенция. Гарантия того, что Сталин не назовет вас врагом народа.
   В этот же день с судна, стоявшего в Марселе под испанским флагом, ушло в эфир странное сообщение: «Палыч! У дедушки открылся слух. Павлик».
 
   Сталин смеялся. Судостроеву впервые приходилось наблюдать, чтобы так просто, даже как-то по-детски, смеялся ОН. Берии тоже пришлось изображать веселье и хихикать.
   — А когда я уходил, он спросил: «Вот вы так легко прошли ко мне. Что, и к Гитлеру вы смогли бы так пройти?»
   — И что вы ответили? — спросил Сталин, и Павел похолодел, увидев в желтых глазах Сталина тигриную угрозу.
   — Я позволил себе пошалить.
   — Что вы ответили? — спросил Сталин серьезно, и веселость мигом слетела и с Берии.
   — Я сказал «да».
   — А он?
   — Он уронил голову на стол, обхватил ее руками и зарыдал...
   — Хорошо, товарищ Судостроев, вы правильно все сказали. Мы посовещаемся с товарищами и, наверное, наградим вас. Лаврентий, стране нужны герои?..
 
   — А вот скажите, товарищ Судостроев, где находится гора Арарат? — спросил Сталин в конце ужина.
   — В Турции, товарищ Сталин.
   — А почему символ армянского народа — гора Арарат — находится в Турции, а не в Советской Армении?
   — Ну, я думаю, что, наверное, это несправедливость...
   — Вы правильно заметили, товарищ Судостроев, именно несправедливость! И Константинополь — бо-о-ольшая несправедливость.
   — Но мы же боремся с несправедливостью, товарищ Сталин.
   — Конечно, боремся, товарищ Судостроев.
 
   Геринг
 
   Окружение Гитлера как за спасательный круг ухватилось за предложение Петэна. Нет, мы не бежим, конечно. Мы просто отступаем, наш фюрер! Ведь это же понятно. Это же очевидно.
   Первым из Берлина выехал Геринг. Выехал неохотно, неспешно, обещая вот-вот вернуться. Но едва за горизонтом скрылись пригороды Берлина, водитель выжал из машины все. Срочно в Оберзальцберг! Там драгоценности, статуи, картины мастеров Возрождения даже на потолке. Спасать все срочно от советских варваров.
   Двумя днями позже из Оберзальцберга двинулся караван грузовиков, навьюченных старинными гобеленами и восточными коврами, изящной мебелью, тщательно упакованными картинами и двумя солидными пузатыми сейфами. Караван сопровождали два батальона авиаполевой дивизии. Жаль, что не взяли с собой зениток. Лишь тройка советских штурмовиков прошла, и от грузовиков каравана остались только обгоревшие остовы. Ни картин, ни теток каменных, лишь два сейфа уцелели. Что-что, а сейфы в Швейцарии делать умеют. И пришлось Герингу, как нищему, во Францию отступать всего-то с двумя сейфами, набитыми золотыми коронками да самоцветными камнями.
   Генеральные штабы запросили для эвакуации несметное множество вагонов, а для размещения во Франции -от пятидесяти до семидесяти пяти тысяч квартир. Когда Гитлер узнал об этом, он долго не мог успокоиться. Все пытаясь сообразить, как генштабы такой численности могут вообще чем-то командовать. Но Йодль достаточно быстро успокоил Гитлера, заявив, что это не весь состав генштабов, а лишь часть. Другая часть уже эвакуирована, развернута в Голландии и готова принять на себя функции по управлению Вермахтом на время эвакуации основной части генштабов.
   Направленный в Голландию для инспекции генерал-адъютант Шмундт по телефону доложил Гитлеру, что в штабах премилая атмосфера. Штабисты пьют пиво и едят сыр, и вообще, в отличие от берлинцев, чувствуют себя неплохо.
   Шмундт, сославшись на опасность военных дорог, предложил Гитлеру не вызывать его снова в Берлин, а отправить в Париж, для проверки места расположения будущей Ставки Главнокомандующего, на что Гитлер, скрипя зубами, согласился.
   Особой болью в сердце фюрера отозвалось известие о том, что не только чехи, поляки и словаки, но и австрийцы, его земляки, подданные Рейха, встречают советских оккупантов чуть ли не цветами и хлебом-солью. А может, врет сталинское «Совинформбюро»?
   Гитлера только сейчас осенила мысль о том, насколько глуп был Геббельс, когда назвал свое ведомство Министерством пропаганды. Вот у кого надо учиться! У Сталина! Информационное бюро! Ври, что хочешь, это только факты, всего лишь информация. Министерство пропаганды... да, глупее, конечно, не придумаешь. Все, что ни брякнет Геббельс, даже самая святая правда, не находит отклика в сердце аудитории. Ведь и слушатель, и читатель знают, что это всего лишь пропаганда, враки то есть, с целью облапошить честных граждан.
   Сейчас Геббельс в Париже создает филиал Министерства пропаганды — радиостанцию «Свободная Европа», Грандиозный проект, призванный, вещая на весь цивилизованный мир, поднять волну сопротивления большевизму, а в самом Советском Союзе — национально-освободительные революции. Жаль, что проект этот — понял Гитлер — будет мертворожденным, и не из-за недостатка времени, оставшегося Рейху, а потому, что отец у него Геббельс, а мать — Министерство пропаганды.
   Гитлер подошел к столу с мраморной столешницей, на котором были разложены карты, переданные из генштаба ОКВ, с нанесенной на них обстановкой по состоянию на прошедшую ночь. Линия фронта перечеркивала новые области Рейха от Штольпа на балтийском побережье, уходила на запад к Познани, залезала на коренную территорию Рейха у Бреслау, далее по Одеру двигалась к Опельну, оттуда врывалась в Чехию и через Остраву, Брно, Вену и Грац, через Австрию и Хорватию смыкалась с Адриатикой.
   На карте розовым пунктиром были обозначены маленькие стрелочки предполагаемых ударов СССР. Вдоль побережья на Штетин, от Познани на Берлин, от Бреслау на Дрезден, от Вены — вдоль Дуная на Мюнхен.
   Эти стрелочки были пересечены толстыми, четко прорисованными синими стрелами контрударов, которые, по мысли чиновников ОКБ, должны будут окружить и уничтожить советские стрелочки.
   — Масштаб! Да, как художник говорю, — вслух возмутился Гитлер, — масштаб не соблюден! Почему немецкие стрелки такие жирные, а советские такие тонкие? Ведь всем известно, что немецкий солдат воюет не числом, а уменьем, а недочеловеки из Азии всегда побеждали, заваливая нас горами трупов!
   Он выбежал в приемную.
   — Дитрих! Пишите! ОКВ! Отныне соблюдать масштаб стрелочек на картах. Этим они не введут меня в заблуждение. А почему не прорисованы действия авиации?
   — Мой фюрер, рейхсмаршал сейчас в Париже, а ОКВ не с кем согласовывать действия авиации.
   — Да? — не поверил Гитлер, — а что вы раньше молчали? Геринга мне к телефону!
 
   Голиков сидел в своем кабинете и напряженно думал. Сломал карандаш, исчеркал несколько листков бумаги, несколько раз звонил дежурному оперативного управления. Но нужная мысль все не приходила.
   Что-то было неправильно. Когда они в генштабе планировали проведение операции, какая-то зацепочка мелькнула, но ухватить ее за хвостик он не успел. И вот именно она сейчас не дает ему покоя. Что?
   Он в десятый раз прокручивал в голове разговор с Шапошниковым, пытаясь вернуть пролетевшее мгновение, вспомнить интонации, фразы, цвет обоев, наконец.
   Что? Что не так?
   Телефонный звонок прозвучал внезапно, и главный разведчик страны вздрогнул.
   — Голиков у аппарата.
   — Филипп Иванович, оперативный дежурный капитан Сергиенко.
   — Слушаю.
   — Радиоперехват. Гитлер вызывает Геринга в Берлин, но тот не хочет туда возвращаться. Гитлер настоял. Геринг через пять дней вылетает в Берлин на личном самолете.
   — Подробности перелета есть?
   — Наши разведчики уже запрошены, ожидаем ответа с минуты на минуту.
   — Понял. Жду. — Голиков положил трубку и понял, что решил мучившую его головоломку. Он быстро связался со Сталиным и попросил принять его немедленно, невзирая на поздний час.
 
   Геринг с трудом вынул свое роскошное тело из ванны, специально заказанной для его габаритов, и воды в ней осталось на четверть объема. Аккуратно протер все складочки мягким полотенцем, побрызгался парижскими духами. Глядя в зеркало, задумчиво поскреб щетину пятерней. Облачившись в синий шелковый халат, прошел в первую приемную.
   Адъютант, молодой смазливый офицер в форме Люфтваффе, подскочил по стойке «смирно».
   — Что там? — поинтересовался рейхсмаршал.
   — К вам пробивается на прием некий господин Браун.
   — Это не тот ли Браун, с которым нас как-то знакомил проныра Шпеер?
   — Нет, мой рейхсмаршал, это какой-то совсем другой господин Браун.
   — Ладно. Через полчаса я буду готов. Пусть подождет. Я его приму.
   Геринг вернулся в свои покои. Прошел в гардеробную. На никелированной стойке висело с десяток мундиров рейхсмаршала. На каждом — комплект боевых (и не очень) наград. На каждом — особый золотой партийный значок.
   Рейхсмаршал выбрал белый мундир с зеленым воротом, синие бриджи с белыми лампасами, красные ботфорты с золотыми шпорами. Оглядел себя в зеркале, довольно хмыкнул, мол, знай наших. Вдохнул с ногтя порошок, в общем, подготовился к приему посетителей.
   Когда он расположился за огромным столом в огромном, под стать себе, кресле, в кабинет, сутулясь, вошел герр Браун.
   «Точно, коричневый», — подумал Геринг, беззастенчиво разглядывая посетителя. Коричневый, в тонкую полоску, костюм, карие глаза, коричневые, какие-то пыльные на вид, волосы, даже кожа имеет какой-то коричневый оттенок.
   — Что ты хочешь, Браун? — грубо спросил рейхсмаршал.
   — Показать тебе, особь, свою силу и твое место.
   От такой наглости у Геринга отвисла челюсть.
   — Ты! Ты!..
   — Молчи, особь. — Браун махнул рукой, и Геринг лишился дара речи и застыл, как статуя.
   — Молчи и слушай. Слишком уж долго ты готовился ко встрече со мной, поэтому я ничего объяснить тебе уже не успеваю. Сейчас позвонит Адольф, проси у него пять дней отсрочки для возвращения в Рейх. Понял?
   Рейхсмаршал с трудом, полупарализованно, кивнул головой.
   — Бери трубку, — кивнул Браун, и, едва рука Геринга коснулась телефона, тот пронзительно зазвонил.
   — Рейхсмаршал? Зепп Дитрих у аппарата. С вами хочет переговорить фюрер...
 
   — Товарищ Сталин, в наших предположениях, возможно, скрыт просчет, который может помешать успешному осуществлению операции «Гроза».
   — Говорите.
   — Товарищ Сталин, планируя и осуществляя информационное и политическое обеспечение операции, мы внушили всему миру, что войну мы ведем с преступным фашистским гитлеровским режимом...
   — И что?
   — А то, что если Гитлера завтра свергнут, формально у нас не будет больше причины для похода. Мы ведь исходили из предположения, что власть Гитлера обладает достаточным запасом прочности, но все нацистское окружение Гитлера уже во Франции, он сейчас один среди военных. Мы только что получили сведения, что Геринг собирается вернуться в Берлин. До этого ходили отрывочные слухи о том, что он снюхался с американцами, а они планируют, свергнув Гитлера, остановить нас и совместно с англичанами оккупировать всю Европу. Толстый отсрочил возвращение на пять дней. Видимо, пытается довести все приготовления до конца. После этого — переворот.
   Сталин подошел к окну и углубился в собственные мысли. Постояв, глядя в окна на начинающее светлеть небо, тихо спросил:
   — А какие ваши предложения?
   — Перехват. Сбить Толстого на подлете к Берлину.
   — А почему он не хочет ехать поездом?
   — Видно, времени у него действительно мало, а поездка по железной дороге еще больше его сократит.
   — Как вы себе видите операцию по перехвату Геринга и что будет, если она не удастся?
   — Я прошу у вас разрешения срочно вылететь в Польшу, к Павлову, и полномочий для взаимодействия с ВВС.
   — Они у вас уже есть.
   — Там я соберу всех асов со всех фронтов, поставлю задачу. Оттуда буду держать связь с Парижем, и мы узнаем точное время вылета и маршрут самолета Геринга.
   — Хоть он и «Толстый», как вы его называете, но найти самолет в воздушном пространстве Германии — не такое уж легкое дело. Немножко напоминает поиск иголки в стогу сена.
   — Спалим к черту весь стог. Будем валить все, что в воздухе. Опять же, это наверняка не одиночный самолет, а целый эскорт. Подключим радиоразведку, организуем радионаведение.
   — Позволит ли дальность истребителей провести столь глубокую операцию?
   — Выкинем все лишнее, поставим дополнительные баки вдобавок к штатным и подвесным. Снимем, в конце концов, радиопередатчики, лишние пулеметы, оставим только пушки.
   — Не угробите мне всех асов? Может, хрен с ним, с Гитлером? Или просто слить ему информацию о перевороте?
   — Если не получится, придется сливать. А что касается асов... товарищ Сталин, если мы сосредоточим самолетов триста на небольшом пятачке, они разорвут в клочья всех. Главное, чтобы они не нарвались на зенитные позиции ПВО Берлина. Остальное, я думаю, не опасно.
   — Что ж, действуйте. Держите меня постоянно в курсе дела.
 
   — Мужики, я не буду говорить громких слов. Просто для вас сейчас наступил момент истины. Покажите, кто вы есть на самом деле. Я понимаю, что дело, для которого я вас собрал, может показаться грязноватым, мол, навалились толпой на беззащитный грузовик. Не нужно это так воспринимать. Воспринимайте это как большую загонную охоту, тем более что зверь, на которого она устроена, — Геринг. К тому же наверняка у него будет мощный эскорт, а в силу того, что мы будем рассредоточены по большой площади, это очень непростое дело.
   Голиков ставил задачу перед собранными со всех концов советско-германского фронта летчиками. Он знал этих асов. Заочно, правда. Но тем не менее каждого по имени-отчеству, по количеству сбитых самолетов, а многие победы и в подробностях. Смотрел им в глаза, и в речи своей пытался не допустить бестактности и, чего греха таить, свойственного многим большим начальникам высокомерия или фамильярности.